Свящ. Григорий Спиридонович ПЕТРОВ (1866 - 1925)
ПРЕПОДОБНЫЙ ПИМЕН МНОГОБОЛЕЗНЕННЫЙ
Преподобный Пимен родился мальчиком слабым, болезненным, хилым. Родители ого всячески берегли и лечили, но болезненность Пимена с годами всё более и более увеличивалась. Другие дети, его ровесники, бегали, развились, играли, а хворенький Пимен сидел или лежал одиноким. Он не скучал. Его маленькая головка всегда была полна дум.
- Как это у Бога много заботы, - говорил он по-детски - себе. - Надо и травку напоить, и зверя накормить, и землю одеть цветами. И каждому всё своё: одному зерну надо одну землю, другому - другую, третьему - третью. А людям? Каждому опять разное. Одному Бог даёт разум, другому - доброе сердце, третьему - большой достаток, чтобы всякий на всякую потребу помогал людям. Мне вот, - думал про себя Пимен, - не дал Господь ничего. Значит я, надо полагать, ничего доброго не сделал бы с Божьими дарами. Может быть, ещё только зла натворил бы. Был бы я здоров и силён, может быть, драчун был бы, обидчик, грубиян, плакать других заставлял бы, горе людям натворил; а теперь лежу я или сижу у окна, смотрю на небо, и так хорошо у меня на душе.
Пимен часто подолгу и пристально смотрел на небо. Ему думалось, как там светло и радостно у Бога, и ему всеми силами хотелось попасть к Богу.
Отец и мать горевали о сыне, жалели его и слёзно молились об его выздоровлении. Пимен утешал их.
- Мне не тяжело, родимые мои. Бог знает, что мне и вам, и всем людям лучше. Он ведь зла нам не желает. Я благодарю Его.
Когда он вошёл в годы, он стал проситься в монастырь.
- Куда тебе, бедное дитятко? - говорили родители. - В монастыре надо трудиться, служить другим - а тебе самому нужен уход. Кто там будет убирать, ходить за тобой?
Пимен настаивал:
- Мне нужна молитва, а в монастыре все молятся. Там все трудятся, несут подвиги, тяжёлые испытания. Глядя на других, и я легко буду нести мой крест, свои болезни. Не могу я Богу и людям служить силами, так буду служить хоть болезнью, терпением своим. Ведь сам Господь говорит нам: «Терпением вашим спасайте души ваши» (Лук., 21, 19).
Пришлось покориться. Пимен постригся. Недуги его ещё более усилились. Он лежал целые годы недвижим и весь покрылся пролежнями, гнойными язвами, зловонными ранами. В келье, где он лежал, было трудно дышать. Приставленные к нему тяготились уходом и иногда два-три дня не заходили к нему. Преподобный Пимен всё кротко терпел.
- Кто я? - говорил он себе. - Чтобы другие ради меня терпели труды и неприятность? Как я могу требовать услуг себе, если сам никому не служил? Да, наконец, больных много и помимо меня; им также нужен уход и, конечно, больше моего. Я уже обтерпелся, а им их страдания внове. Пусть лучше служащие помогают им, а я потерплю.
И преподобный Пимен терпел, терпел безропотно, с любовной, благодарной молитвой. Многих, наконец, это терпение тронуло.
- Вот Пимен многоболезненный, - говорили про него, - терпит, так терпит. У нас чуть какая беда или неприятность, мы сейчас в горе, в слёзы, в отчаяние, в ропот. Нам кажется, что больше наших страданий и на свете нет, что все должны с нами скорбеть и печалиться. Сами другим ни в горе, ни в радости не дали ничего, а себе требуем забот, ухода и попечений.
- Душа в нас слабая, - соглашались другие. - Утехи, сладости любим, а испытания перенести не можем. Когда всё идёт хорошо, во всём удача и всем мы довольны, тогда никто не спрашивает себя: «Достоин ли я этого? Неужели и впредь будет то же? Заслужил ли я всё это?». А чуть стрясётся беда, обрушится горе, все в один голос: «За что это? Чем я провинился? Долго ли ещё меня будет карать Господь?». Пимен вот не спрашивает: за что? и долго ли ещё?
- Дал ему Господь на плечи болезнь, он и несёт это бремя; так значит надо, а мы-то? мы? - сокрушались третьи.
И многих так заставил многое передумать своим страданием многоболезненный Пимен. Его безмолвное терпение было громким и красноречивым поучением, как нести выпавший нам на долю тяжёлый крест. Ему Господь во всю жизнь дал только один талант - постоянную болезнь. Преподобный Пимен и на этот единственный дар сумел для Бога в людях пробудить добрых чувств больше, чем иные на два и даже на пять талантов.
ПРЕПОДОБНЫЙ ПРОХОР-ЛЕБЕДНИК
Святой Феодосий, Киево-Печерский игумен, принимал однажды у себя великого князя. Князь долго беседовал со святителем и остался у него трапезовать. Трапеза была скудная, монашеская: овощи, хлеб и квас, но князь остался очень доволен и удивлялся, что он у себя дома не ел с таким аппетитом, как здесь, в монастыре.
- Скажи, отче, - говорил князь Феодосию, - почему это у меня во дворце припасы богаче и лучше, а пища у тебя в обители вкуснее? Вот, например, хлеб. Никогда, отродясь, не ел та-кого вкусного хлеба, а мука одна и та же: сам я прислал тебе.
- Потому, княже, - отвечал игумен, - что у нас всё творится с молитвой, благословясь. У тебя и в кладовой, и в кухне, и на пекарне, и в трапезной челядь бранится и ссорится между собою. Один шлёт другого: тот отрекается, этот пеняет ему. Всё идёт с ссорами, с бранью, с попрёками. Горечь людей переходить в горечь их дела. У нас не так. У нас всё делают с благословением. Засыпают муку - творят молитву; мешают тесто - творят молитву; топят печь - творят молитву; садят и вынимают хлебы, режут на куски и подают на стол - опять творят молитву. Всё начинают и кончают молитвой. Молитва даёт сладость души, а сладость духовная делает сладкою и нашу скудную монашескую пищу.
Эти слова святителя Феодосия, как нельзя лучше, подтверждаются житием Киево-Печерского же подвижника Преподобного Прохора, прозванного «Лебедником», который жил в одно время с Феодосием.
В ту пору была на Руси великая смута. Земля русская была разделена между многими князьями, и они часто враждовали между собою, вели войны, грабили и разоряли области друг у друга. Иную пору некогда было пахать и сеять, а если и посеешь, не удастся убрать. Часто случались голодовки. Так было и в Киевской области, вокруг Киево-Печерской лавры.
Не собрали киевляне хлеба на полях. Настала великая нужда. Не знали, как быть. Тогда Господь надоумил затворника Прохора собирать лебеду. На заброшенных нивах уродилось её много. Стали ему и люди помогать. Наносили горы. Преподобный Прохор перетирал лебеду, мешал её с мукой, и пёк хлебы и раздавал неимущим. Много приходило народу. С такою любовью всех принимал преподобный; столько участья, жалости проявлял ко всем, расспрашивал, обадривал, утешал, - что измученным голодным беднякам, истомлённым душой и телом, лебедовый хлеб Прохора казался слаще меда и вкуснее чистой пшеницы.
Случилось однажды, кто-то взял у преподобного Прохора несколько свеже-испечённых хлебов тайно; они оказались нестерпимо горькими, нельзя было их есть. Отсутствие самого Преподобного, отсутствие его любви, сердечной ласки лишало хлеб сладости вкуса.
Доброта сердца, истинно христианская любовь - лучшая приправа жизни; они же - лучшая приправа, прикраса и всей жизни.
Просит у вас неотступно нищий подаянья, вы с досадой, недовольным ворчаньем подаете ему пятачок, гривенник, может быть, даже полтинник или целый рубль. Сзади вас идёт человек много беднее вас. Он шарит в карманах и ничего не находит.
- Прости, милый человек, - говорит он с любовной жалостью нищему, - ничего не нашлось с собой.
Или находит стёртый грош, копейку и подает её, говоря:
- Не обессудь: и рад бы больше, у самого нет. Прими ради Христа.
Копейка или даже одно только слово последнего неимущему - будет дороже, слаще ваших гривенников, целого рубля.
Приправляйте все ваши дела любовью, участливою кротостью, сердечной ласкою, и вы, подобно Преподобному Прохору, усладите горечь жизни, лебеду сделаете слаще пшеницы, многим и многим слёзы превратите в радость.
БОЖИЙ САДОВНИК
(Св. Фока. Память 22 Сентября)
В первые времена христианства, когда язычники ещё гнали верующих во Христа, в Малоазийском городе Синопе жил благочестивый садовник, именем Фока. Человек он был бедный, простой, неучёный и жизнь вёл трудовую.
В молодых годах достался ему по наследству под городом, близ дороги, клок земли. Полоса была небольшая и заброшенная. Земля тощая, местами заваленная камнями, местами поросшая кустарником. Ни для посева, ни для пастьбы не годилась. Какой-то унылый пустырь.
Знакомые смеялись:
- С наследством поздравляем! Помещиком стал. Не возьмёшь ли к себе управляющим?
Фока не обижался:
- Дело не в том, сколькой землёй мы обладаем, а в том, сколько труда к земле приложим. Я - человек маленький, силы мои невелики, - мне и дано не много. В Евангелии сказано: «Одному дано пять талантов, другому - один, каждому по его силе». По моим силам довольно и моей земли. Дай Бог и с нею управиться.
И Фока старался управиться. Жить с земли было нельзя, так он работал на стороне, кормился трудом на других, а остаток времени, свободные часы отдавал своей полосе. Убирал камни, вырубал кусты. Ходил осенью в лес, сгребал палые листья; подбирал на дороге навоз. Носил всё это в мешке на свою полосу и усердно перекапывал со старой землёю.
Года через три-четыре участка было не узнать. Земля стала ровная, чистая, жирная. Фока обнёс её забором и развёл на ней огород. Огород удался, как нельзя лучше. Овощами можно было прокормиться целый год.
Фока теперь весь отдался своему участку. Стал разводить плодовые деревья и ягодные кусты. Холил он их, берёг, поливал, очищал от травы. Деревья хорошо принимались и давали богатый урожай. Фока садил новые, и с годами бывший жалкий пустырь обратился в чудный сад.
Между кустами и деревьями трудолюбивый хозяин насадил цветы, и сад невольно привлекал всех прохожих по дороге.
Многие останавливались у забора, любовались цветами и красивыми рядами плодовых дерев. Иные присаживались у калитки отдохнуть и подышать благоухающим ароматом сада. Радушный Фока приветливо кланялся всем и с большой охотой вступал в беседу, любовно то зазывая в сад ближе полюбоваться цветниками, то угощая в жару сочными плодами, то даря красивые цветы.
- Это не моё, Божье, - говорил он смущавшимся от гостеприимного угощения садовода. - Это Бог всё посылает людям на радость и на потребу: и чудные цветы, и вкусные плоды. В грудь матери земли Богом вложены великие силы. Их только раскрой, они тебя засыпят дарами.
- Ещё больше благодатных сил скрыто Богом в груди человека, в сердце каждого из нас, - переходил Фока к человеческой жизни. - Прямо клад несказанной ценности. Клад, какого нет, не было и никогда не будет ни в одной из царских сокровищниц.
- Ну, мало что-то проку из этого клада! - отвечали доброму Фоке. - Не даётся что-то людям этот клад. Видно, глубоко очень спрятан. Надо полагать, нельзя достать его.
- Не то что нельзя достать, а не хотим доставать, - наставительно продолжал Фока. - Мы всё больше норовим в себя набить, а не из себя добыть. Думаем, как бы жизнь чем-нибудь сторонним украсить, а не добром и правдою своей души. Алмазы, вот, и бриллианты как искусно шлифуем. Целые гранильные фабрики существуют. А жемчужины души так в тине и оставляем. Даже почистить не хотим; не то, что шлифовать.
Слушатели задумывались. Кое-кто в сад Фоки заходил уже не ради цветов и ягод, а ради его речей.
Жаловались ему, что жить тяжело.
- Тесно, - говорят, - жить стало. Податься некуда. Со всех сторон неправда насела.
- А вы, друзья мои, не ширьтесь! - ласково успокаивал своих гостей Фока. - Коли тесно в жизни, так вы подберитесь. А то мы всё вширь подаёмся. Распускаем себя. Всё хотим больше места забрать. На других жалуемся; требуем, чтобы они подались, а сами ещё дальше и шире их смотрим. И так всё ширимся, друг друга тесним, от того и тесно в жизни. Тесно жить людям, потому что нет места для Бога в душе человеческой. Много уж очень всего набито в душе. Скажешь человеку:
- Бога надо помнить, молиться Ему.
Отвечают:
- Когда тут молиться? Некогда. Нужда, работы и хлопоты одолели. Не до молитвы тут. И вот: каверзу кому-нибудь устроить, придумать обман, браниться часами - на это есть время, а помолиться, вспомнить о Боге, о жизни своей подумать - некогда. Для этого времени, минуты в сутки не хватает. Тесно, время всё заполнено.
Станешь говорить:
- О правде надо думать, а не о корысти, о радостной жизни всех, а не о своих только благах.
Опять крик:
- Где тут нам с правдой в нашей жизни возиться? Куда с ней податься? Не знаешь, куда правду эту и поместить.
- Снова, выходит, беда: нет места среди нас правде Божией. Тесно ей. До тесноты набили люди свою жизнь злою неправдою. А как свободно, легко и радостно можно было бы жить! Ведь, вот, тут на самом этом месте у меня что было? Пустырь, камни, песок, бурьян! А что получилось? Сами видите. То же и в жизни. Собирайте и в неё побольше удобрения, несите больше добра!
- Вы, молодые, - обращался он к детям и к девушкам и юношам, приходившим к нему за цветами, - вы сами, что цветки. У вас души чистые, свежие, прекрасные. Не помните их. Не оборвите лепестки, сохраните на всю жизнь аромат юности. Пока цветок свеж - он благоухает. Когда завял и сгнил, он испускает смрад. Берегите свежесть души.
Многие после этих бесед с праведным Фокой вместе с цветами и плодами из его сада уносили зёрна добра, семена новых мыслей и чувств. Они более знакомились с мудрым садовником и начинали горячо его любить. Они видели, что он много работает, но больше на других, а не на себя. Половину всего, что вырастит тяжёлыми трудами, раздаст так, а осталь-ное, если и продаст, так и опять-таки больше для помощи неимущим.
- Ты бы о себе подумал! - говорили ему иные. - Что ты всё другим да другим?
- Я и думаю о себе, как бы мне своё дело, службу свою, работу лучше исправить, - спокойно говорил Фока. – Как же об этом не думать? Я думаю, много думаю. Нельзя не думать. Надо думать. Все мы должны думать. Я о себе, ты о себе, он о себе, как нам жить. Жизнь ведь это - Божий сад, а мы в ней все садовники. Мимо нашего участка ходят люди и чем они из нашего сада дышат! Что у нас видят? Чем пользуются?
- Мы не об этих думах говорим! - горячились собеседники. - Мы говорим, как ты будешь жить, когда состаришься, когда не сможешь больше сам работать в твоём саду? Куда тогда денешься, если ранее ничего не припасёшь на старость!
- Пойду к другим, кто помоложе, в силах, и кто тоже на свой участок, на своё владение, как на Божий сад смотрит.
- Вот, например, к тебе? - обратился приветливо Фока к одному. - Разве ты отказал бы мне в куске хлеба, если бы я голодный просил тебя накормить и приютить меня?
Говоривший, не задумываясь, ответил:
- Конечно, нет.
- Ну, вот видишь! - озарившись улыбкой, продолжал Фока. - Зачем же забегать вперёд и ради будущего не делать настоящего?
- А если тебе откажут, - сурово заметил кто-то, - предположим, ты вот пришёл ко мне, просишь хлеба, а я говорю тебе: пошёл прочь. Нет у меня для тебя хлеба.
- Может случится. В саду, бывает, не всякое дерево даёт плод, и не каждый стебель выпускает цветок. Иной раз подойдёшь к тому или другому и не найдёшь ничего, уходишь с пустыми руками. Ну что ж? В саду есть другие деревья и стебли. Тем более в Божьем саду. Тут всегда найдутся люди, что дадут тебе плод своей любящей души.
Кроткие, любовные речи праведного Фоки трогали сердца. Люди всё глубже и глубже вникали в его разумение жизни, узнавали от него о евангельском учении Христа Спасителя и, уверовав в Бога-Слова, крестились.
Живые черенки из сада праведного Фоки размножались по всему городу, прививались и давали ростки. Разносились семена Христовой веры и по окрестным селениям. Учение Христа в стране пускало глубокие корни.
Местные власти насторожились. Учение Христа о жизни очень уж не сходилось с их распорядками, и потому казалось им опасным и даже вредным. Донесли правителю области. Тот приказал Фоку, как распространителя «пагубного» христианского учения, предать смерти.
Власти синопские знали, что Фоку очень почитают все знавшие его, и боялись, как бы его не предупредили о нависшей над ним грозе или как бы намеренно не упустили бежать. Поэтому они тайно послали неведомых Фоке воинов схватить его.
Воины поздним вечером вышли из города и отправились кружным путем, чтобы ночью внезапно захватить Фоку. Фока случайно сам их встретил в поле и спросил:
- Куда идёте так поздно, добрые люди?
- Птицу ловить, - засмеялись воины.
- Птицу?.. Какую? - удивился Фока. - И почему вас так много?
- Много? - пуще смеялись воины. - Наша птица особая, одному не поймать.
- Где же вы её будете ловить?
- А тут, неподалечу. В одном из садов близ большой дороги, Фокой прозывается. Не слыхал ли такой? Мы посланы ей свернуть шею. Схватить и тут же казнить.
Фока вздрогнул.
- Знаю я Фоку. Только за что вы хотите его губить?
- А очень уж громко поёт, - продолжали смеяться грубые солдаты. - Мешает спать... Проведи-ка нас к нему, коли знаешь.
- Пойдёмте, - сказал Фока и повёл солдат через поля к своему саду.
Привёл их к задней калитке, отпер дверь и впустил нежданных гостей.
- Время позднее, друзья мои, - сказал он им. - Вы, чай, устали, проголодались. Не угодно ли будет чего перекусить, что Бог послал? А за Фоку не беспокойтесь. Ручаюсь вам головой: он не уйдёт от вас. Вы его возьмёте в любую минуту.
Солдаты обрадовались приглашению, сели в саду за стол, а обречённый на смерть Фока быстро накрыл своим палачам ужин. Подал им мёд, белый хлеб, овощи и плоды.
Когда солдаты насытились, Фока стал просить их:
- Переночуйте у меня до утра! Утром я выдам вам Фоку, а теперь и сами отдохните, и мне дайте на несколько часов покой. Верьте слову, Фока будет ваш ранним утром. До рассвета теперь уж недолго.
Солдаты согласились. Фока устроил им из душистой травы мягкие постели, и они крепко заснули. Тем временем праведный Фока пошёл в свой сад, вырыл в углу под раскидистым кустом роз могилу и стал молиться:
- Господи, Боже мой! Ты посеял мне в сердце зёрна правды Твоей и щедро возрастил их! Теперь Ты посылаешь серп снять с поля жизни спелый колос и взять его в житницу Твою. Да будет воля Твоя и да будет благословенно Твое имя по всей земле отныне и до века! Хвала Тебе! Прими к подножию Твоего Престола мою смиренную молитву, а дух мой в Твой Пренебесный сад. Ты послал меня на землю, теперь зовёшь к Себе. Иду, Господи! Иду!
Тьма поредела. Светлая полоска на краю восточного неба стала краснеть. Начинался рассвет.
- Занимается утро, новый день, а для меня новая жизнь, - думал праведный Фока, подымаясь с молитвы и направляясь будить своих палачей.
- Вставайте!.. Пора!.. Я вам привёл Фоку!
- Фоку? - вскочили солдаты. - Где он?
- Здесь, перед вами.
- Где, здесь? - протирали глаза спросонья солдаты. - Тут только мы, да ты!
- Вот, я и есть искомый вами Фока.
- Ты шутишь! Глупая шутка! - сердились солдаты. - Напрасно только разбудил нас, перервал сладкий сон!
- Я говорю серьёзно. Свидетель тому - могила, что я выкопал себе, пока вы спали.
Солдаты оторопели. Пошли в сад - верно: свежая могила. Глядели друг на друга, смотрели на Фоку и ничего не понимали. Смущённые бормотали:
- Знал, что мы пришли убить тебя, и ты принял нас, как друзей, как братьев! Был свободен всю ночь и не убежал! Что ты за человек? Что удержало тебя?
- Я - христианин, а удержало меня то, что крепче сетей, - совесть.
Солдаты не решались умертвить Фоку. Начальник их хотел вести его в город.
- Пусть будет, что будет, - говорил он, - а мы не можем казнить тебя! После всего, что мы видели здесь от тебя, рука не подымается.
- Не надо в город, - просил праведный Фока. - Здесь, в саду, Господь дал мне радость труда на украшение Божьего сада в людских сердцах; здесь я хотел бы и почить. Вершите своё дело и оставьте меня до нового пробуждения в моём саду. Молю вас, дайте мне это утешение!
Воины исполнили просьбу мученика. У края могилы отрубили ему голову и благоговейно зарыли тело в землю.
Так Божий садовник, Фока, оросил наконец, во имя Христа мученическою кровью ту землю, которую он ранее долгие годы, во имя той же любви ко Христу, орошал своим трудовым потом на радость людям и на украшение жизни.
("Вестник Трезвости", 1904 г., № 117-118)
Об авторе:
ПЕТРОВ Григорий Спиридонович (1866-1925), священник, обществ. деятель, публицист (лит. псевд. Русский). Окончил С.-Петерб. Духовную семинарию (1886) и Духовную академию (1891). В 1895-1906 настоятель церкви Михайловской арт. академии, одноврем. в 1902-04 проф. богословия в Политехн. ин-те. С успехом проповедовал среди рабочих и пользовался популярностью у интеллигенции. Автор книг, брошюр и статей, в к-рых выступал поборником христианского социализма. В 1899-1917 сотрудничал в газ. "Рус. слово". В 1901-03 участвовал в Религиозно-философских собраниях. В 1905 примкнул к либерально-обновленч. оппозиции в Рус. правосл. церкви, издавал газ. "Правда Божия" (1906). В 1907 избран деп. 2-й Гос. думы по списку Конституц.-демокр. партии. В 1907 за критич. письмо митрополиту Антонию запрещен в служении и направлен на послушание в Череменецкий мон. В 1908 лишен сана, из-за чего не мог жить в СПб. и ездил с лекциями по стране. Приветствовал Февр. рев-цию 1917, но осудил большевистский переворот. С 1920 в эмиграции, жил в Болгарии, Сербии. Умер в Париже, похоронен в Мюнхене.