Поливанова Настя, сельская библиотекарша, унылым почерком заполняла формуляры. Мечты обрести счастье в полях колхоза "Борьба" после окончания библиотечного техникума в Новгороде таяли, как шоколадка в парной. Насте мечталось о высокорослых комбайнерах в синих замасленных комбинезонах, полных железно гремящих ключей; о ветеринарах, нянчащих спеленутых новорожденных поросят; мечты даже поднимались до председателя колхоза, с которым Настя летела по полям по тряском УАЗике и давала советы по двупольной системе. Но жизнь даже строже, чем фильм "Дело было в Пенькове", и Поливанова, получив поредевший библиотечный фонд и комнатенку в здании библиотеки колхоза, приуныла. Поначалу она даже ходила в клуб на субботние танцы, но не пользовалась успехом. То есть, пользоваться было нечем. Поливанова не нравилась местным малоразборчивым парням исключительно потому, что имела вид запуганной овцы и непонятную речь. Иногда и к ней стучали в дверь после 18.00, стучали ногами, обутыми в кирзовые сапоги, стучали кулаками, кричали пьяными голосами, но, не дождавшись ответа, громко дробя каблуками, скатывались по лестнице на крыльцо. Школьники же, усердно сопящие над учебниками в урочное время, звали Поливанову "Настась Ванна" и огорчали библиотекаршу грамматическими и орфографическими ошибками.
Чтобы скоротать время до вожделенного замужества, Поливанова читала. Что отдаляло ее от свадьбы на значительное расстояние. Еще она ходила по средам и пятницам в клуб на кино по 10 коп. Сидя в скрипучем кресле с бархатной обивкой, Поливанова пялилась на экран, заменяя наиболее значительных героинь собою. Выходило очень даже и ничего. Она приободрялась и тут же покупала отрез на платье. Шить она не умела, и отрезы ложились на полки книжного шкафа, отчего казалось, что книжки лежат вертикально.
Как-то летним днем, растапливая баню скрученной в жгут "Красной звездой", Поливанова решила написать в газету, которая, как известно, в те времена была коллективным агитатором. Счастливо распаренная после бани, Поливанова напилась чаю с "Шахматным" печеньем, и села писать. Текст письма был прост, доходчив и вызывал немедленное желание ехать в колхоз "Борьба",
чтобы обрести счастье "не на полях сражений, а на мирной ниве". Аккуратно облизав уголок конверта языком в малиновом варенье, Поливанова надписала адрес и стала ждать своего счастья.
Почта работала исправно, конверт стоил 4 копейки простой и 6 копеек АВИА, а солдаты и старшины и вовсе ничего не платили. На второй неделе Поливанова поняла, что дети недополучают знаний, а формуляры не заполняются. Тогда она пошла в школу к подруге, чтобы занять у нее карту СССР. Нинка, географичка, историчка и биологичка в одном лице, знавшая, как и все село, о поисках Поливаной, ни слова не говоря, провела ее в пыльный чулан, полный учебных карт. Карта СССР оказалась самой нужной и протертой по всем диагоналям и параллелям. Карты отдельных районов, например, Сибирь, существенно сужали поиск. Подруги чихали, не прекращая поисков и, наконец, извлекли дивную по красоте карту "Победное шествие Красной Армии". Карта была испещрена алыми хвостами со стрелками, захватывала все и вдоль и поперек, и, помимо утилитарной, могла иметь и декоративную функцию. Поливанова наспех чмокнула Нинку в щеку и меленько потрусила в свою библиотечную нору. Там, разложив конверты по направлениям север-юг, запад-восток, Настя вырезала из открыток цветочки и прикрепила их булавками согласно адресам. Дивная алая карта расцвела, как июльский луг. К сожалению Поливаной, большее число клумб располагалось на Кавказе и за Уральским хребтом. Между вожделенными Москвой и Ленинградом торчала одинокая и неуверенная в себе ромашка.
Письма шли и летели. Было такое впечатление, что воины до того истомились на плацу и на стрельбах, что всей казармой пишут Настасье Ванне письма, плотно сгрудясь у стола в Ленинской комнате. Юмор, признаться нужно, был армейский. Поливанова даже призвала бухгалтера Степан Степаныча, преподававшего в школе военную подготовку, расшифровать тайные значения слов "кусок", "дембель", а также названия, тщательно вымаранные цензурой. Поливанову не смущала легкость, с которой каждый был согласен приехать в "Борьбу", чтобы вступить в законные отношения. Фотографию она отсылала девичью, еще без очков, с русой косой и наведенными бровями. В сотой копии, сделанной в районе, она смотрелась не хуже Люси Гурченко. Поливанову так захлестнуло, что она решила призвать на помощь учениц старших классов. Девочки, сопя, аккуратно выводили тридцати пяти-копеечными ручками текст, который Настасья диктовала, на манер училки, на продленке. "Здравствуй, дорогой солдат!, - завывала Поливанова, - пишет тебе незнакомая девушка из далекого села Опухлики, что затерялось в краю лесов и озёр." Поливановой казалось, что акцент нужно делать именно на природу, а не на возраст и непризывность фигуры. "Ты пишешь, дорогой друг, - Поливанова поднимала палец вверх и водила им из стороны в сторону,- тут прочерк, что служить тебе осталось...прочерк...." Девчонки хихикали, но писали красиво и даже старались изобразить на конверте почтового голубя с девизом "лети с приветом прилетай с ответом".
Первыми восстали матери. Начало учебного года, а все старшеклассницы, как с ума посходили. Эпистолярная эпидемия захватила школу. Писали друг другу, включались в игру "перепиши это письмо 25 раз и будет тебе счастье", ездили в район гурьбой в фотоателье сниматься без школьной формы. Вторыми загудели отцы, справедливо углядевшие в наезде дембелей на Поливанову междоусобные драки, соблазн и шатание. Главный заводила, Толька Африка, потребовал собрать всех на планерке и пригласить библиотекаршу. Председатель, у которого голова болела о кормах и озимых, махал руками и уносился на УАЗИКе в стылые осенние поля. Но собрание провели. В клубе. Зав клубом Ангелина застлала стол плюшевой синей шторой, водрузила графин, в котором еще летом утонула муха, положила стопкой выдранные из амбарной книги листы, ручку без стержня, и, подумав, добавила шахматные часы из кружка.
Зал наполнился быстро, потому как ждали грузовик с капустой из района, промерзли на ветру, и ждали тепла и развлечения. Круглая печь, нетопленая с весны, дымила, но все терпеливо ждали.
Быстрым шагом вошел председатель Сан Петрович, кинул кепку на стул, сел сверху, поерзал и вперил глаза в конверт из района. Сельский староста Василь Ваныч пришел в пиджаке на тельник, и почти трезвый. Поливанова, в костюме джерси, вплыла задумчивой павой и сослепу влетела в гипсовую голову Ленина... Поливанову подняли, отряхнули, посадили за стол, но с краю. Обозначили, стало быть. Сан Петрович долго нудел о посевных площадях, о доярках, укравших два бидона с патокой, о зерноскладе и мышах...Согревшийся народ потихоньку засыпал. Мужики курили, выпуская дым между коленей, и над залом стлался сырой и горький дымок.
- Петрович! - крикнули из зала, - хорош поршнями скрипеть! Давай Поливанову обсудим, и по домам...
- Так, ну чего, Поливанова...Встань, скажи людЯм...как это... - Петрович замялся.
- дошла до жизни такой - заорал тот же голос.
- А ты, Лёха, - погрозил председатель пальцем. - в повестке следующий. Ага. За трактор...
Лёха умолк.
- Поливанова! Мы же тебе это..доверили самое дорогое. Детей.
- детей мы Надьке в саду доверили, - это уж бабы заволновались, - да Нин Сергевне с Наталь Палной, кто ж Поливаной детей-то дасть?
- ну..- Петрович пожевал губами, как конь Мальчик, - это мы..вот! культуру тебе и книгу, которая путь к знаниям. - Петрович встал, сел и опять встал, - а ты тут развела бордель армейский. Это еще в районе пока не знают.
- а то танке приедут. - Лёха не унялся, - и еще Настьке подшефных баб с птицефабрики привезут - тоже, поди,заскучали, на курях-то,а? Поливанова!!!
Зал грохнул. Председатель постучал стаканом о графин. Стакан дзынькнул и распался на части.
Председатель с тоской посмотрел на битый стакан, накрыл осколки листком бумаги, и провозгласил-
- слово предоставляется Поливановой Анастасии Ивановне, библиотекарю нашей сельской ...этой библиотеки. ..имени поэта Пушкина.
Поливанова встала, нашарила в сумочке очки, достала книгу и раскрыла ее на заложенной открыткой страничке.
Зал печально взвыл.
- Товарищи! - начала Поливанова, чувствуя, как могучий ленинский лоб подпирает ее сзади, - еще Ленин писал, - Настасья прочла голосом лектора-"Любовь - это зубная боль в сердце", товарищи.
- да какая у тебя любовь-разлюбовь-то? - бабы проснулись окончательно и стали кричать с мест, - где тута любовь? Ты же всем солдатам бошки закрутила! И их там матери ждут, невесты...не, теперь все давай - к Поливановой...
- Насть, а ты чё тут конкурс будешь проводить?
- да! "А ну-ка парни"...
Поливанова грустно посмотрела в потолок. Крашеный летом лист фанеры пожелтел и вокруг гвоздей сияли ржавые нимбы.
- Товарищи! Как найти свое счастье в жизни, если, как вот пишет писатель Толстой..
Поливановой дальше читать не дали.
Гул в зале клуба напоминал тарахтение трактора, едущего с горки на горку. В задних рядах пили из горлА - малец, посланный к бабке Шуре за самогонкой, уже обернулся два раза. Смешливые девки вырывали друг у дружки журнал "Работница". Бабы чесали языками, деды дремали. Председатель взялся за графин, отхлебнул, поперхнулся мухой, откашлялся и сказал неуверенно-
- товарищи...сами себя ж...сейчас к вечерней дойке ж.. Поливанова, душа ты книжная! Чё не хватало тебе, скажи! Вона, женихов скоко! - председатель жестом обвел два передних ряда. На них сидели бабки. Бабки окаменели от испуга.
- это Вы кого предлагаете-то? - Поливанова уронила очки. - Тут ведь, простите, товарищи, которые в библиотеку не ходят! И в Дне Поэзии, между прочим, - библиотекарша ткнула пальцем в плечо Сан Петровича, - участия не принимают!
- а я чего? - Председатель икнул, - это ж эта..страда...Насть Ванна, сено ж! корова, она читать не умеет...
передние ряды оживились.
- ты ей, голубушке, в ножки покланяйся...земельке-т...а то, канешна...сидит попой, вся в кримплене и ручки белыя..- бабка Лёхина слыла главной язвой. - а то ишь..кому оне нужны, книжки твои? а вот давеча..
- Так, Зоя Михална, мы не к тому собравшись. - Председатель повысил голос, - предложьте пути как избежать ввода войск, - понял, что оговорился, - это...массового дембеля..тьфу ты...ну, подмогни, Африка, ты ж набаламутил-то!!!
Африка встал, взял кепку в руку, поднял ее на манер памятника, и, передразнивая Поликарпову, начал-
- Товарищи! товарищи...раз зубы болят, их драть надо ть!
При упоминании о зубах проснулись даже деды. В колхозе зубного врача не было, потому раз в месяц приезжала врачиха из района и драла зубы в школьном медпункте. Видела она уже плохо, но силу имела большую.
- да обожди с зубами, - председатель взмок от духоты, - ты мысль скажи, как жить дальше и как этот бордель ейный распустить! Наедут тут.. накостыляют, оне ж молодые, с физподготовкой...Поливанова! ты в какие роды войск писала-то?
- я, Александр Петрович, -отчеканила Поливанова, - в душу глядела, а не в дуло...когда говорят о любви, пусть пушки молчат!!!
- от дура то, - председатель вполголоса ругнулся, - ничё не берет. Короче, так. Чья корова орёт? Иди, встречай!
Мигом пол-зала и сдуло. Поди, не встреть с поля, уйдет в лес - бегай до утра.
- Давай эту...жеребьевку! - Лёха остался, так как был без коровы, - эта...как Спортлото - пущай письма смешает и вытянет - тут и судьба. А, Поливанова? Согласная на такой шаг? Остальные вон, в область пошлем, там еще и на обувной девок полно, и в зверосовхозе...пущай поделют солдатиков,а? Петрович? Дело?
- дело говоришь. Короче. Неси в субботу в клуб все свои треугольники, будем судьбу пытать.
После колхозного схода у Поливановой было чувство, будто у нее отнимают самое дорогое. Неразделенную любовь! Как знать - с каким цветком на карте сложилась бы ее судьба? С тем, что с Оренбуржья? Или - с Чукотки? Или из славного города Чугуев? Слабо тлела надежда на перегон Бологое-Ленинград...Настасья всегда хотела жить в городе на реке Нева. Всем говорила, что из-за Эрмитажа, а на самом деле из-за Кунсткамеры и артиста Стржельчика. Поливанова была в Ленинграде с экскурсией библиотечных девушек и пала, сраженная красотой красотой города. Пала она буквально, так как холодный невский ветер пронизал Поливанову насквозь, и она все дни пролежала в общежитии завода "ЛОМО". А теперь...ей казалось, что она, фатально несчастливая по жизни, обязательно вытащит какого-нибудь совсем уж негожего дембеля, от которого откажутся все, даже ивановские ткачихи. А полки красавцев, отличников боевой и политической подготовки, промаршируют, пролетят и проползут мимо, хором зарядив "Не плачь, девчонка...".
Дома Поливанова, шмыгая носом, с профессиональной уверенностью отожгла пластиковую пробку с огнетушителя "Вино ягодное", налила до краев чашечку из Дулевского сервиза с пышным розаном сбоку, не морщась, махнула до дна, тут же налила вторую, махнула ее, и села на пол разбирать письма.
О влиянии вин на дам не писали только сами дамы. Мужчины же, от Венечки Ерофеева до Мих Жванецкого - посвятили самые проникновенные строки сему предмету. Водку крепкую и горькую пьют безнадежные дамы на грани отчаянья, дамы мужских профессий, - от пред райисполкома до шофера такси. Нежная, утонченная, гуманитарная дама должна пить сладкие, густящие кровь вина, липкие, как ликер и цветом краски "сурик для пола". Только тогда эфемерность дамы приобретает обоняние и осязание...Поливанова так и сделала - она напилась в совершеннейшую гуманитарность. Просветление пришло после второго огнетушителя, пробку с которого Настя смахнула ножом. Разложив письма веером, Поливанова доставала фотокарточки и вглядывалась в одинаковые, как и положено солдатам, лица. Было ощущение, что все они снимались у одного фотографа, просунув физиономию в рисованную на холсте форму. Но она уже знала и различала всех! Сейчас же, под действием ягодного крепленого, фотокарточки оживали на глазах и Поливанова вела с ними беседу не хуже политрука.
В окно поцокали ногтем. Поливанова, замершая на фразе "и перед вами откроются блестящие..." рванулась было вверх, но тут же осознала, что ягодное приклеило её к полу. Решив, что и в этом положении есть свои плюсы, Настя подгребла под себя конверты, и прилегла. Сон сразил ее наповал. Инспектировать в/ч за №№....было некому....
Ноготь поцокал по дверной филёнке. Дверь отворилась, в комнату вошла Нинка, тоже гуманитарий, хоть и учительница. Обошла лежащую на полу Поливанову, сняла с нее очки, положила на письменный стол. Оглядевшись по сторонам, быстро выхватила из вороха с десяток конвертов, еще раз оглянулась на спящую, переступила через нее и вышла.
Поливанова проснулась глубокой ночью. Свет отключили, и люминесцентные лунные лучи беспощадно освещали дощатый пол, две огромные бутыли, стоящие, как ракеты, готовые к старту и мятые одежды Поливановой. Не силясь осознать былое прошедшее, она ползком добралась до ковра, завернулась в него и блаженно уснула.
Утро стрелецкой казни шумело в ушах Поливановой, било в бубны, гудело в свирели, пищало на жалейках. Потом поезд въехал в левое ухо, но не выехал из правого. Стал ездить внутри головы, подавая свистки, выпуская пар и лязгая буферами. Из-за поезда вспомнился титан, наполненный кипятком, тряский коридор, проводница с подносом, подстаканники и бледный чай. Замелькали за окнами огни деревенек, все чаще и чаще, вызывая тошноту и укачивая. Поливанова опять уснула. Проснулась она от жажды. Бахрома ковра лезла в ноздри, щекоча, и Настя чихнула. Лучше бы она этого не делала. Тут же в голове поселилась огромная башня с курантами, которые стали отбивать 24 часа подряд. Едва пережив этот кошмар, Поливанова решила лежать и ждать, пока не пойдут дожди и не потечет крыша. Тогда вода подточит наконец-то стропила, они рухнут, погребут под собой Поливанову, но предварительно окатят ее дождевой влагой. Дождь...вот он капает по листьям, вот бежит по водостоку и стекает в бочку, стоящую под трубой...вода в бочке мутная, но сладкая от березовой пыльцы, а Настя маленькая...тянется на цыпочках...достает до воды...летят брызги...или это птица? или снег пошел...прохладно...
Нинка стояла над трубой ковра, в котором угадывалась Поливанова, и брызгала на нее одеколоном из пульверизатора.
И никогда не брызгайте одеколоном на мающегося тяжким похмельем. Это может убить человека насмерть! Ну, или породить сон, что он, человек, проснулся на фабрике "Свобода" ... Брызгать можно исключительно минеральной, без газа водой или, на худой случай, хорошо отстоявшейся колодезной, но не выше +36. Нинка, хоть и учительница, больше знала о кузнецком угольном бассейне, чем об истинном запое. Это когда три-три-три...но это уж алгебра, конечно. Обрызгав Поливанову одеколоном с приятным цветочным запахом, Нинка отошла и принюхалась. Стало еще хуже. Ягодные пары трансформировались в синтетический карамельный выхлоп. Глаза Поливановой не открывались. Нинка попробовала пару раз придать Настасье вертикаль, но получался угол. Прямой или в 22 градуса, по винной крепости. Да, - подумала Нинка, - в таком виде к жеребьевке ее не допустят...тут спец нужен...И Нинка, поставив чайник на плитку, стала думать. Свет погас, плитка моргнула огоньком и остыла. А, - решила Нинка, - растоплю печь, может она в тепле оттает? И, безрезультатно пошарив в поиске газет, разожгла дрова первым подвернувшимся под руку - письмом.
Пить чай на халяву всегда приятно. Нинка достала коробку зефира в шоколаде, густо заварила чай в парадном чайнике, покопавшись в буфете, нашла серебряный подстаканник и сервировала себе стол на кухне. В холодильнике лежала любительская колбаса, почти не початый батон, подаренный Поливановой благодарной Зинкой за написание школьных сочинений сыну-балбесу. Нинка прошлась вдоль библиотечных полок, нашла Справочник фельдшера, и, положив его на сахарницу, стала читать, отхлебывая чай и кусая бутерброд. Доев и зефир, Нинка похлопала себя по животу, отложила Справочник, и поняла, что идти нужно народной тропой. С сожалением убрав колбасу, Нинка прикрыла дверь в поливановскую комнату, и пошла к специалистам.
Нинка дала по затылку дверью лежащему на крыльце Лёхе. "Нин Сергевна! - Лёха аж съехал по ступеням, - Вы того...глядите куда это ...путь держите!" Лёха окончательно съехал по ступеням вниз и врос пятками в холодную сентябрьскую лужу. "А что это ты, при живой жене, да при детях, теще и бабке сидишь у чужой двери,а?" - напугать учительницу такой науки, как география, было нереально. Лёха поводил по луже ногами. "Книжку хотел прочесть. Дома ж телевизор в две программы, никакого умственного напряжения нету. Прям гибель..." Нинка закрыла за собой дверь, покрутила у виска в направлении Лёхи, что означало, что дурака книжками только испортишь, и бросив на бегу, -"родителей в школу вызываю, твоя младшая четыре двойки схватила " ловко свернула за машущий багровыми листьями-ладонями клён. Нинка держала путь на кузницу.
Кузня колхозная была отнесена подале, за МТС (машинно-тракторная-станция), работали там трое - дед Весёлкин, дядя Паша да подмастерье Ванька Семечка.
В кузню стучать было без толку, такой грохот стоял. Дед держал какую-то жлезяку
щипцами, а дядя Паша ухая и неприлично ругаясь, опускал на железку молот.
Ванька спал за ржавой бочкой, на груде тряпок и промасленной ветоши.
Нинка вовнутрь кузни не пошла, дождалась, пока Веселкин закончит стучать, и крикнула учительским голосом-
- деда! Дело есть!
Веселкин с достоинством отставил молот, обтер руки о лежащего на полу Ваньку Семечку, подошел, пахнущий особым, кузнечным духом и, пригорюнясь, посмотрел на Нинку.
- чего пожаловала, учителка? у нас школяров давно нету.
- дед, дай мне отвару твоего,а? ну, для трезвостикоторый? - Нинка говорила заискивающе. Веселкина держали за знахаря и ведуна, и побаивались.
- сколько весу буит? - спросил дед, угрюмо глядя в угол кузни.
- во мне? - изумилась Нинка.
- в тебе вижу скока, в ей скоко?
- а откуда ты знаешь...- Нинка осеклась, - ну, если брать так уж, с запасом-то..килограмм 60, думаю.
- а ты не думай, я за тебя думать должон. Дед развернулся и вышел в сарай, привалившийся к кузне. Там он гремел, шуршал, звякал, - Нинка все уши вострила, слушала. Подойти глянуть было боязно. Дед вышел, вынес обычную бутылку-
чекушку, наполненную на треть дегтеобразной жижей.
- рубль, - дед протянул ладонь ковшиком. - вот, на стакан разведешь, и залпом.
Буит как мамка рОдила. Но шоб потом ни-ни 12 дён, а то...-развернулся и ушел. И опять ухнул молот.
Председатель трясся в УАЗике злой, как невыспавшаяся доярка. Он пыхтел, скрипел зубами, и вращал глазами. Бросив городскую шляпу на заднее сидение, ерошил волосы, - думал.
- тормози, - скомандовал он шоферу Витьке. - зайди, возьми две и сырок.
- Петрович, - умоляюще заныл Витька, - Алевтина ж убьет!
- а тебе лучше, что я так помру? От разрыва сердца на нервах? да? Ты понимаешь, этот...как его...он мне, главно дело - что? Ты, грит, хоть сам свою библиотекаршу удовлетворяй, но шоб бардаку в районе ни-ни! И грит лично всем пиши ..в воинские части, политрукам, пусть эта..наладят воспитательную...нет, ну из за одной дуры сраму-то, сраму!! иди, сказал...мухой чтоб..
- че брать, Петрович?
- че дадут, - мрачно сказал председатель и стал искать в бардачке стакан, завернутый, чтоб не звякал, в старый носок.
Лёха, не дожидаясь, пока учителка скроется в проулок между домами, смочил в луже пятерню и пригладил волосы. Помурызгав по лицу полой рубахи решил, что вид у него вполне, и смело шагнул в библиотечные хоромы. Стыдливо осознавая, что был тут только в 5 классе, при прежней, старой еще, Татьяне Сергевне, по кличке Ларина, прозванной так за любовь к письму Онегина. Все классы Опухликовской начальной школы знали его наизусть. Само собой в Лёхиной голове всплыло "я к вам пишу чего же боле?", но он отмахнулся от строк, увидев в этом указание на солдатские письма.
Поливанова уже выкатилась из коврового кокона и дремала под кроватью, свернувшись бубликом. Лёха подул ей в лицо, Поливанова улыбнулась, открыла глаза. Без очков, да еще за кромкой накрахмаленного подзора, она увидела в дымке круглую морду в веснушках, лоб которой скрывали кружева ришелье. Морда приближалась к ней и что-то шептала. "Ох, мать моя, - пронеслось в начитанной голове Настасьи, - это ж Серый волк, который бабушку съел...Значит, я попала в сказки Шарля Перро..." Поливанова закрыла глаза, подумала еще и попыталась резко встать. Впечатавшись головой в матрацную сетку, она рухнула и запричитала - "не ешьте меня, господин Волк", видимо, вспомнив Лафонтена.
Лёха понял, что дело дрянь - его самого не раз хватала белка и чудились черти. Только правильный опохмел мог вернуть Поливанову к жизни, а Лёху приблизить к намеченной цели.
Лёха вышел направо, к райпо, а слева уже неслась верная подруга Нинка с чекушкой живой водки. Глаза ее были вытаращены, а лицо выражало столь неподдельное беспокойство, что ученики, встречавшиеся ей на пути, отскакивали в сторону. Отшвырнув в сторону пустое ведро, Нинка распахнула дверь, одну, вторую, увидела ноги Поливановой, торчащие из-под кровати, заголосила, заткнула себе рот рукой, встала на корточки и глянула под кровать. Настасья лежала уже на спине. Вытащив подругу за ноги на середину комнаты, Нинка резво сбегала за кипяченой водой, налила половину литровой банки, долила микстурой из чекушки, взболтала, закрыв ладонью горлышко. В комнате запахло серой, чесноком и мышиным пометом. Ладонь покраснела и вспухла. "Вот эт да! - подумала Нинка, - это вещь! Теперь Поливанова либо помрёт, либо оживёт. Это прям курильский термальный источник, я думаю...хлеще гейзера!" и Нинка, подняв голову библиотекарши, и придерживая ее рукой за затылок, стала вливать жидкость Поливановой в угол рта.
Витька ужом прошил очередь в винный отдел, вынырнул у прилавка, держа спиной напиравшую очередь скороговоркой пробормотал "дваконьякушоколадбезсдачи", выхватил из прижатых к груди рук продавщицы армянский 5 звезд и грохочущий старым шоколадом набор ассорти, удачно вывинтился назад. У дверей понял, что уронил кепку, но махнул рукой.
Сан Петрович тут же отвинтил пробку и стал пить жадными маленькими глоточками, проливая коньяк на пиджак и рискуя выбить зубы горлышком.
- а че стакан-то? - Витька крутанул руль, объезжая лошадь с телегой, - чё с горла т? не портвейн поди? Вы прям как босота, прости Господи...
- из стакана не возьмет, - Петрович уже расслабился, - из стакана покааа, опять расплещешь, как ты водишь. А тут - все, прям в кишки, даже и конфет не надо, липкость разводить. Алевтине подарю. - Председатель глянул на потолок УАЗИка. Клетчатое детское одеялко старшей дочери, подоткнутое под брезентовую крышу, уже пожелтело, истерлось и вид имело совершенно жалобный.
- ты эта, Вить, сменил бы что ль? все я начальство или где?
- или кто...денег дайте, дермантину куплю, - Витька обиделся, - сами ж сказали - память, память..мне че, я свое ватное сюды не попру...куда завозить? в правление?
- в библиотеку давай, я щас прям в ажуре на разговор, у меня прям гражданское чувство бурлит. Вези, щас почитаем, этого...ну, как его, черта?
- Это Гоголь, там кузнец его за хвост тягал, кино было.
- во-во, Гоголя справим, понимаешь, Арина, мать солдатская!
УАЗик пролетел мимо библиотеки , как птица-тройка. Развернулся, затормозил. Председатель обдернул пиджак, сделал глубокий глоток, и вышел.
Лёхе сегодня карта не в масть шла...В райповском магазине угрюмые бабы ждали селёдку и стояли насмерть. Жалости бабы не испытывали и вытряхнули Лёху, успевшего с криком "тама у меня маманя" на косое от времени крыльцо. Лёха подхватился было до Требухи, гнавшей самогон на продажу, но и она билась за сельдь. Понимая, что время-то уходит, Лёха помчался домой, рванул калитку так, что она завалилась вместе со столбом, вбежалл домой. озираясь и полез на печь в дедову нычку - дед всегда хранил чекушку в валенке. Успокоенный, начал слезать с печи, но от крика "Ага, котяра!" потерял равновесие и рухнул на пол. Тёща, не к обеду она будь помянута, незаметная глазу и не слышная уху, все это время лежала на лавке, страдая спиной после картошки. Лёха, рассчитав, что тёща по-любому разворачиваться будет медленно, как трактор, собрал силы, и, хромая и растирая левой рукой спину, а правой придерживая чекушку за пазухой , вылетел вон.
Бочки с селедкой грузили медленно, громогласная продавщица Зинаида в белом с утра халате писала накладную липкими от селедки пальцами. Грузчики уже приняли пол-литру казенной и лопали сельдь, как кильку, держа за голову и обгладывая спинку. Толпа в магазине густела, наливаясь громкой усталостью от многочасового стояния и подавала признаки бунта.
- эй, - Зинаида! - самые первые в очереди волновались больше других. - давай уж отпускай, чё ты ловишь её в сам деле т?
- солит она...
Зинаида закрыла дверной проем бюстом и отчеканила-
- кто щас громкий такой отпускать никому не буду!
Очередь утихла. Насчет селедки. Но мысли роились в духоте, как жирные сизые мухи на карамели.
- Алявтина! - с задних рядом крикнули вперед, - Аля!
- чаво? - Алевтина, как жена Петровича, стояла второй. Первой стояла Любка из из хозтоваров.
- чавокаешь...а твой Пятрович к Поливановой ушедши, ага...в районе напивши, буянил, яво с партии выгнали, во как...
- вреешь? - Алевтина хотела развернуться, но не могла, потому говорила затылком, - вреешь, шоб тебе селедки не видать!
- выгнали-выгнали, они с Витькой напивши, у меня сноха в районе, она все мне обсказала, -доброжелательница орала на весь магазин. Очередь стихла окончательно.
- вот так...ты яму все борщей да щей, а он к етой, к книжке-картинке ушодши. Машина ихняя почитай битай час стоит, во..сама видала, а Витька пьяный под машиной спит...
Алевтина окаменела. Бросить очередь было невозможно, а и мужа терять жалко. Поискав глазами в хвосте соседку, Алевтина крикнула-
- Ваалька! беги до дому, скажи, шоб кто дома есть до этой бегут, батьку тащут домой, я мигом щас! Убью, суку, -добавила она себе для острастки.
Валька, посланная супругой председателя до дому кликать помощь, поколебалась. Упускать очередь не хотелось, но стать свидетелем сцены, про которую всю жизнь можно семечки на скамейке лузгать, было еще обиднее. Притулив сумку к ноге колхозного инженера, Валька помчалась к дому Петровича, перепрыгивая через лужи.
Дома было тихо, подмыкивала недоенная в обед корова, куры лениво выбирали червяков на куче навоза, собака Лютик дрыхла в будке. Валька затарабанила по стеклам веранды-
- девки! хто дома т есть? обе вставайте, бежите в библиотеку, мамка приказала там папку от семьи отрывают! ну! глухарихи! папку щас уведут, все...без польт зимних останетесь!
Тут же занавесочка отъехала по веревочке, показались круглые темноглазые в мать мордашки - Натаха и Юлька. Валька еще крепче забарабанила по стеклу -
- мамка наказала быстро бечь! она за "Взлетными" очередь держит! еще и пряники будут. Сестры, не выдержав, быстро обулись в сапоги с комьями грязи на подошвах, накинули по куртчонке, и припустились в библиотеку.
У Нинки рука затекла держать поливановский затылок, но процесс прекращать было нельзя. Тоненькой струйкой вонючая и пахучая субстанция вливалась в Настасью. Нинка следила за переменами, происходившими в больной на нетрезвую голову. Сначала Настя бледнела, причем до степени абсолютно простынной,и казалось даже, что сейчас она уснет и веки подернутся инеем, как в кино. Через пару секунд Настя побагровела, будто обварилась в бане и вся запылала, у Нинки аж рукам стало больно. В таком состоянии Настя пробыла недолго, вздохнула, будто освобождаясь от чего-то дурного, и позеленела. У Нинки сводило шею от страха, но она вцепилась в банку и соединила ее с Поливановским ртом. Перейдя через все цвета радуги, библиотекарша икнула раз, другой, третий ...остановилась, широко раскрыла глаза, отвела ото рта банку, посмотрела на Нинку строго и трезво и сказала -
- Почему в библиотеке посторонние? Вы кто? Абонемент есть? Паспорт с собой? Пройдите к полкам!
Нинка ойкнула и села на стул.У Поливановой съехала крыша.
Поливанова прошла быстрым шагом вдоль полок, провела пальцем по корешкам, удивленно глянула на разложенные на полу стопками письма, на географическую карту, ярко утверждавшую победное шествие Красной армии, и вопросила Нинку-
- что здесь происходит? кто-нибудь мне может объяснить? Скоро День Учителя, а газеты нет! Девушка, -обратилась она к Нинке, - Вы подготовили стихи для утренника?
Нинка хотела уйти, оскорбленная, но любопытство перетянуло. За шкафом с формулярами кто-то тихо шуршал и сопел. "Кот поливановский приперся с гулянки, - решила Нинка, - молока ему, что ли? Или полотенцем огреть?" Молока не было, полотенце валялось на полу. Сильно раскрутив его, Нинка хряснула в зашкафную темноту. Оттуда выпал вполне живой председатель колхоза, держа в руке, как гранату, запечатанную бутылку Арарата.
Поливанова меряла солдатским размашистым шагом читальный зал, явно не понимая, кто эти люди и зачем они здесь.
В дверь робко постучали и сразу же распахнули её. На пороге стоял Лёха, спрятав бутылку за пазуху. Увидав Поливанову, расплылся -
- Настён, ты чё? сама похмеливши? Ну чё -, Лёха помахал бутылкой, как маятником, - бабахнем?
- а Вы вообще кто будете? - Поливанова нашарила на столе очки, и посмотрела на Лёху, как в лупу.
Увеличенный линзой Лёха выглядел, как муха под лупой. Поливановой он явно не понравился. Председатель тоже остался частично не узнанным.Но по пиджаку и шляпе Поливанова признала в нем власть. Лёха, благодаря штанам типа техасы и фуфайке в полоску, был отнесен в разряд автомехаников. Нинка ни под какую классификацию не подходила, но приятно радовала глаз. Настасья подошла к зеркалу, глянула внимательно на себя и вдруг разрыдалась.
- кто я? - библиотекарша хлюпала носом, - кто? я вот на книжечки смотрю, а вот не помню, кто "Войну и мир" написал...а ведь должна, да? вот, тут табличка - "ответственный за пожарную безопасность -Поливанова А.И.", это же яяяяя....
Дверь опять хлопнула, и в ее проеме, мешая друг дружке войти, застряли председателевы дочки, громко голося,
- папка, иди домой! папка иди домой! сейчас мамка селедку купит сказала голову тебе оторвет тети Вали соседка прибегала сказала что пальто нам не купишь пап пошли домой...
Председатель ослабил узел галстука, снял шляпу, положил на скамью, сел рядом. Но посадка его была нетвердой, скамья покосилась и председатель пал на пол.
Дочери бросились поднимать батю, но застряли плотно, словно связанные хлястиками пальто. Тут опять громко ухнуло на крыльце, это были шаги человека грузного и уверенного в себе. Алевтина, как известно, была женщиной выдающихся телесных достоинств, а, ободренная покупкой сельди, еще и разогретая борьбой в очереди, была похожа на все сокрушающую фурию. Она легко продавила дочерей в библиотечный зал, увидела мужа, без чувств лежащего на полу, широко шагнула к Поливановой и начала лупцевать ее хозяйственной сумкой по всем частям лица и тела, от чего сельди превратились в полный форшмак и Поливанову залило рассолом.
Алевтина наступала уже машинально, рука ее устала вращать тяжелую сумку, Поливанова все же отступала к стене,и, оказавшись припертой к ней, схватило первое попавшееся - портрет, висящий над головой. Шлепок сумки пришелся прям по генеральному секретарю...Алевтина окаменела от ужаса, глядя на пятно, растекшееся по орденским планкам. Председатель вскочил, приложил руку к виску, хотел отрапортовать, но, не удержавшись на ногах, повалился на свою дородную супругу. Нинка шагнула к Поливановой, что-то тихо и успокоительно шепча в воздух, вынула из рук портрет, передала его ошеломленному Лёхе, который заметался, не зная, куда девать испорченный холст. Дочки непрерывно визжали, из-за чего никто не услышал робкого стука во входную дверь, шагов по крыльцу, стука в дверь библиотеки и скрипа двери.
- Здравствуйте, - сказала мужским голосом с приятным акцентом сгустившаяся вечерняя мгла.
В полной оглушающей тишине мгла пошевелилась, и материализовалась. На пороге стоял луноликий юноша в кителе с ефрейторскими лычками. Звезды пуговиц были надраены до жаркого сияния. Ремень стягивал ладную крепкую фигуру в нужном месте и пряжка тоже - сияла. Несколько изумляла войлочная шляпа с замысловатым узором, надетая явно не по Уставу. Дембель широко и ясно улыбался. Колхоз молчал, стоя у книжных стеллажей. С портрета Леонида Ильича тихо капало подсолнечное масло. В пылу борьбы из бутыли вылетел бумажный жом и масло слилось с селедочным рассолом.
- Болот! - сказал бывший солдат. - Болот!
- ааа, мелиоратор! - оттаял наконец-то председатель и побежал жать руку, - очень хорошо! у нас тут много этих - болот, осушать надо!
- Болот! -звонко повторил незнакомец, и постучал себя в грудь, - Болот!
- может, это...-неуверенно сказал Лёха, - молот? так он крепкий на вид, может. это..в кузню?
- не-не, - Нинка обошла фигуру со всех сторон, облизываясь, как кошка, - ему нужно в болото!
- Болот,Болот!!! -радостно закивал тот головой, - БОЛОТ!
- во! точно, он в болото за клюквой приехал! - Нинка засияла в ответ, - в Земцы свозим его, он этот же..как его ..китаец, у них клюквы нету!
- Нин, разуй зенки-т! какой китаец! у него лычка ефрейторская! Это ж Советская Армия, а Китай наш этот... ну...Мао Цзе Дун, короче, - Лёха служил в армии и был дико подкован по этой части.
- а не китаец, кто? узбек? а им клюква на че? там урюк, у меня бабка в войну там жила в вакуации, - Алевтина подошла и погладила шеврон на рукаве, -не, не китаец...
Дембель оглядывал библиотеку, явно недоумевая, почему его не понимают. В последней отчаянной попытке он закричал-
- Болот!!!
- это ко мне, - вдруг сказала Поливанова, и сделала всем присутствующим весьма понятный жест на выход.
Повинуясь указующему персту правой руки и оглядываясь на смачный кукиш, сложенной из пальцев левой, народец потянулся с вещами на выход. Председатель унес свой "Арарат" и поливановскую недопитую ягодную бомбу-бутыль, Лёха- тёщину пол-литру, прихватив под шумок детектив с полки "читать в зале!", Нинка, скрутив лицо восьмеркой вышла по-английски тихо, но дверью долбанула по-нашему, едва не придавив Алевтину, ведомую дочками. Растерзанная сумка, из которой толчками лилось масло и рассол, так и осталась на полу, распространяя странный и зовущий к выпивке запах.
Поливанова, не отрывая глаз от воинского кителя, дождалась освобождения территории и закрыла дверь на два оборота ключа. Щелкнул выключатель, и библиотечные книги стыдливо развернулись к Поливановой корешками.
Бойся исполнения своих желаний, -гласит мудрая мудрость. Поливановское желание исполнилось, оторвав ее от быта, обихода, коллектива, колхоза и книг. Неделю обгрызенная с краев табличка "УЧЁТ", забытая Зинаидой из сельпо, болталась на ручке двери в храм культуры. Колхоз перестал развиваться духовно, школьники 5 класса так и не узнали, чем закончилась "Каштанка", Каренина в сочинениях старшеклассников купила билет и уехала обратно в "Ленинград"...Рулоны ситца ждали выкроек из "Работницы", а Светка так и не сварила мужу борщ, не допущенная к кулинарной книге. Шпионы из детектива в журнале "Смена" застыли, добежав до угла, а пышногрудые красавицы замерли, подставив кавалерам розовые щечки.
Жизнь замерла. Зря председатель мерил широкими шагами здание библиотеки по периметру, стыдясь заглядывать в окна, но прислушиваясь к скрипу, прикладывая ухо к нагретой сентябрьским солнцем стене.
33. Судачили, сидя по лавкам; в правлении колхоза; на вечерних посиделках за пряжей шерсти; чесали языками в очереди за хлебом и воруя зерно со склада; перемывали косточки в "Котлетной" за бутылкой прокисшего пива; в тряском ПАЗике, идущем в субботу в район; на киносеансе в клубе...Гудела деревня, как трансформаторная будка под нагрузкой. И не было ответа на вопрос в глазах односельчан - чего они там едят-то???
Нинка божилась и клялась, что у Поливаной полон погреб картохи да банок с соленьями, но в это никто не верил. Поливанова даже картошку от помидора в огороде не отличила бы, а суп варила вермишелевый туристический за 23 коп .пакет, наполняя библиотеку вонью комбижира и нищенской тоской. Еще она варила макароны в холодной воде, задумчиво вращая шумовкой ощетинившееся варево, и читая книжку, держа ее на отлете, как Пушкин отлитый в бронзе. Поливанова умела заваривать чай, и пить его с конфетами "Вася-Василёк" и баранками с маком.
На чае-то неделю не протянуть, - бабы наваливались грудью на библиотечный палисадник, щелкая пальцами по золотым шарам, свешивающимся на улицу, - видать, солдатик ейный тушенки с армии в чямодане приволок, не иначе..да.. - палисадник трещал и ронял штакетник, - ну без хлеба т?
- дааа, без хлебу никак! -тут бабы проявляли полное единение.
Хлеб Поливановой по ночам таскала не верная Нинка, отставленная после полного протрезвления, а председателева Наташка, стремясь получить без записи право первой смотреть журнал "Силуэт".
Болот называл Поливанову "Тонконогой серною", "Грустною луною", "Горным потоком, спадающим в долину", "Утренней росою"...Поливанова, привыкшая, как и все русские бабы, довольствоваться в лучшем случае "зайкой", а в худшем свингом в левый снизу, рыдала от блаженства.
- Болотик, - она мазала ему на хлеб сгущенное молоко, - а почитай мне "Манас"...
- весь? - ужасался Болот, - я на русском его незнаю...
- читай, как знаешь, - млела Поливанова, - роняя хлеб сгущенкой вниз, - начинай...
- богатырь Манас, сын его Семетей, и сын сына Сейтек, - начинал Болот и переходил на родной, киргизский...
Поливанова впадала в гипнотический транс, и видела далекие горы Тянь-Шаня, озеро Иссык-куль и Чуйскую долину, по которой брел Чингиз Айтматов...
Согласитесь, до Каштанки ли тут было?
Давно покрылись пылью формуляры, распадались на страницы книги, падая со стеллажей, мимо которых в вихре проносилась влюбленная пара. Железная больничная кровать, крашеная в нежно-голубой цвет, в первый же вечер стала металлоломом, и спинки сиротски жались к стенам, а панцирная сетка стала батутом для мышей.
Солдатские письма были вынесены Поливановой ночью, и, пока Булат светил плоским карманным фонариком, Настя вывесила их на веревки для сушки белья, скрепив для верности деревянными прищепками.
На восьмой день Поливанова проснулась, ощутила дикий голод, и неприятную липкость вымазанного в сгущенном молоке пола. Болот давно уже сидел, скрестив ноги, накинув на плечи байковый поливановский халат и тихонько тренькал на комузе.
- дарагая, -Болот уже бегло говорил по-русски, - а ты когда кушать бываешь?
-бываю, - Поливанова надула щеки и залилась сладкими слезами.
-зачем плакать? плакать не надо! кушать надо, плакать нет...
- ты не любишь меня! о, нет! - Поливанова рыдала так, что завыла соседская собака, - ты думал только о презренной пище!
- зачем пища? баран хорошо, бешбармак хорошо!
У Поливановой лицо вытянулось книзу. Быстро обтерев сладкие липучие пальцы об обои, она встала.
- ну, что? Пойдем в сельпо, - мрачно вздохнула Настя, - нужно сдаваться, иначе у нас будет цинга.
На селе уже стали забывать о Поливановой, потому как намечалась свадьба у Маруськи Михайловой с городским, что обещало хорошую выпивку, катание на Жигулях и всеобщее безобразие под магнитофон. К тому же у Василь Василича сгорел сарай, у бабы Зины отелилась не по времени коза, а врачихина кошка Зелёнка котенилась в больничной палате и теперь больные не давали утопить котят. Деревня зажила своей жизнью. Болоту присвоили имя Тамерлан, усмотрев в похищении Поливановой нечто схожее с восточным обычаем похищать женщин в гарем. Никто, правда, и не вспомнил, что именно Поливанова заперла у себя бедного Болота.
Сентябрь развезло, как пьяницу, ветер шатался между деревьями, срывая с хулиганской злобой последние яблоки, и они стукались о железо крыш, осыпались ночью, будя обитателей дома и вселяя в них неясную и злую тоску. Темнели от дождей одонки, сметанные еще в августе, бабы сидели вечерами друг у дружки, гомонили от неча делать, плели носки. Деды валились спать поране, да и то, к 10 вечера над селом стояла зябкая сентябрьская тишина.
Первый круг Поливанова сделала ночью. Найдя на чердаке солдатский плащ-скатку, надела его, и крадучись, обошла соседский огород в надежде на картошку.
Лил уже настоящий дождь, сапоги тонули в размокшей глине, Поливанова подскользнулась, пытаясь удержаться, замахала руками, как птица и была вспугнута выстрелом в воздух. Сосед, щурясь в ночь, стоял на террасе, подсвеченный сзади, как артист на авансцене. Ситцевые трусы прикрывали коленные чашечки, и парусили на ветру. - Какая с...а там лазат? Убю заррразу!
Не дожидаясь второго выстрела, Поливанова ползком вернулась к дому, где обеспокоенный Болот вышел на крыльцо и стоял, продуваемый ветрами Опухликов, и жадно втягивал ноздрями далекие запахи хлева и речной сырости. Зорко разглядев ползущую в мокрой листве Поливанову, выбежал, подхватил ее на руки и принес домой.
- не надо кушать. -твердо сказал он, - очень опасная есть деревня. Охоту пойду. Ружье бери.
- эээ, - Поливанова согревалась, но зубами стучала для шарму, - это тебе не степь да степь. На базар поедем. Заодно тебе костюм купим. И шляпу, как у председателя.
Базар в районе был по субботним дням. Чтобы радоваться в воскресенье покупкам. Была выездная торговля от местной пошивочной фабрики, коробейники из ближних областей, соблазны всякие и даже потрепанный шатер шапито, с унылой лошадью и грустным клоуном. Народ стекался, съезжался на автобусах, мотоциклах с колясками, в которых всенепременно сидела какая-то баба, обмотанная в платочный куколь и привязанная для верности веревкой. Двухэтажная коробка универмага трещала от наплыва покупателей. В предчувствии зимы брали новые стеганные ватники изумительной фиолетово-чернильной расцветки, шитые на зоне заскорузлыми пальцами зэков; котиковые полу-пОльтЫ грязного цвета в плиточную клетку. Школьники грудились около отдела "канцтовары", и продавщицы, молоденькие хохотушки в халатиках и со значком "Отличник торговли" бойко отсчитывали зеленые и розовые тетрадки по 2 ко, держа их веером и перебирая пальцами. Раскупались ластики, деревянные с металлическим седлышком ручки, перья, чернила, линейки. То и дело порхали крики- "Маша! дюжину в косую линейку", "Касса! Чернила не пробивайте", "Мальчик, не ложись на витрину"... Дорогущие коробки с Ленинградской акварелью пылились не первый год - раскупали их только туристы, деревенские брали наборы попроще, с непременной полудохлой кисточкой и пластиковым блюдечком для палитры.
Подвиг разведчика - тьфу в сравнении с поливанском походом. В хмурую рань, не таясь, но и не держась за руки, они чинно встали а автобусную очередь направления "Опухлики-центр 2" (где был Центр 1 -никто не ведал). Толпа, превышавшая число мест в автобусе, в момент онемела и оглохла. Бабы спиной разглядывали Болота, который, несмотря на поливановские мольбы, так и не снял свой войлочный колпак. Мужики курили, сплевывая под ноги и пялились на библиотекаршу. Поливанова, чтобы придать себе мужественной женственности, оставила дома очки, чтобы видеть только глобальные препятствия. Болот был по-восточному загадочен. Встав в автобус, они понеслись в район, подскакивая на каждой кочке, будто прыгая на невидимом батуте - тихие, влюбленные и сосредоточенные.
В районном центре встречаются все и всегда. Когда б не приехал, встретишь земляка или соседа из деревни, или мелкое районное начальство, вроде землеустроителя. Почтовые, ремонтные, телефонисты, заготконтора, ветеринары - весь служилый люд непременно толчется на рыночной площади по субботам. Поливанова, говоря языком шпионских сводок, "засветилась". Они с Болотом прорЕзали овощные ряды, Поливанова дернулась было по привычке в магазин "Книги", но Болот удержал ее. Поднявшись по раскрошившимся бетонным ступеням универмага, пара направилась в отдел "верхняя одежда", где Болоту было приобретено мшисто-зеленое пальто с отлогим воротником из черного котика. Болот стал походить в нем на пленного японского офицера. Подобрали, выстояв очередь, неожиданно легкие ЦЕБовские ботинки, негожие для слякоти, но в дырочку, потому необыкновенные. Поливанова на ходу нюхала коробку и глаза ее подергивались слезной дымкой.
С рубашками было совсем худо. Их не было. Потому за бешеные деньги был куплен индийский мохеровый джемпер. Женский, но безликий. С ватником все обошлось быстро. Продавщицы выносили тюки, увязанные бечевками крест-накрест из подсобки, ухали на прилавок, вспарывали веревку, и кидали ватник покупателю - на пробитый чек - по одному. Размер был общий.
Оставалось немногое - еда. Но еды, как таковой, не было. Время было осеннее, но убоиной еще не торговали - ждали ноябрьских. Сметана да домашнее масло было и в колхозе, за колбасой писАлись с утра. В райповских магазинах скучали габаритные Зинаиды и Тамары - скучали, оперев грудь на прилавок, или помешивая алюминиевым совком на деревянной ручке в огромных мешках с крупой, тщательно замешивая мышиные следы между просяными зернами. Болот, увидев рис, обрадовался ему, как родной матери, и купил сразу пол-мешка. Поливанова, у которой рис ассоциировался только с больничной кашей, изумилась, но промолчала. Взяли и соль - чтобы не зря, стало быть, заходили. Появление Болота везде сопровождалось изумленными взглядами, пожиманием плечей, тихим шепотком. И то правда, в ту пору только цыгане в цветастых куполах юбок, да с золотыми молниями улыбок были привычны в российской глубинке.
Поход в "Столовую", которого там боялась Поливанова, все ж состоялся. Болот набирал на липкий поднос тарелки с битками по-селянски, винегрет, суп харчо и даже зразы, в которых, как казалось, была пропущена вторая буква "а" - уж так они неприятно пахли. Пока Поливанова, спотыкаясь о столики, тащила сумки с экипировкой, Болот уже ел. Он поглощал столовское с такой очевидной и голодной жадностью, что баба, сидевшая за бутылкой пива за соседним столом, протянула ему кусок черного хлеба с серой котлетой.
-ииии, солдатик, любезнай...как ж то в армии теперя голодно т, - качая головой, сокрушалась баба.
Вечером "Библиотека села Опухлики" сияла огнями. Занавески были раздернуты, радио передавало концерт по заявкам. Удивительно, но все заявители просили классической музыки, хотя на завалинках и на проводах в армию пели совсем другое. Болот, в майке и переднике, сделанном из поливановского рабочего халата, варил плов. Барана сторговали у соседа, лишенного супругой средств на опохмел, морковь надергали у него же, а специи были у Болота с собой, в небольшом мешочке, похожем на кисет. Запах готовящегося плова проникал сквозь бревенчатые стены, вырывался из печной трубы и будоражил народ. Баранов в деревне готовили просто - прямину жарили, ребра - варили. Бараньи шкуры скоблили и сдавали в заготконтору по 30 рэ, на пошив солдатских полушубков в северные районы. Несчастные бараньи головы таскали по задам огородов собаки, а требуху клевали птицы.
Когда дымящийся чугун с пловом был поставлен на середину стола, Поливанова надела, наконец-то очки, но стекла запотели. Запах возбуждал не по-социалистически...и Поливановой захотелось выпить. Ах! Дамы...остановитесь с поднятой в руке рюмкой! Поставьте на скатерть бокал, и стакан на вчерашнюю газету! Не делайте первого глотка, ибо именно он - путь к погибели. Поливанова резко вскочила, побежала в холодный чулан, разрыла укропный кляп на бочке с солеными огурцами, выудила огромный, как кабачок, огурец, оклеенный смородинным листом, и, зажмурившись, съела весь, с налипшими чесночными дольками. Тут же, пошарив по полкам, нашла бутылку водки, и, безо всякого стакана, маханула из горла. Дождавшись соединения рассола с сорока-градусной, глотнула еще, и маленький огурец проскользнул, защекотав язык своими пупырышками.
Поливанова запила.
Болот раскачивался на табуретке, вдыхал запах плова, ощущая его совсем другим, не таким, как на Родине. "И бараны здесь мелкие, - думал Болот, - разве это баран? 15 килограмм...это ягненок...и мясо нежирное, и сала курдючного нет. И пряных трав здесь не растет, и вода не такая...и небо далеко, и звезды...нет коней, вольно пасущихся на выгоне, нет юрт, нет...нет...нет.." Всё было не так. Только Поливанова держала его в этом странном месте, холодном, полном непонятных ему людей с их странным языком и обычаями. Потрогав ладонями чугунок, Болот понял, что все остыло, и, вздохнув, пошел искать Настасью. Походив по пустым залам, где не топили с его приезда, он обошел жилые комнаты, посмотрел для чего-то в шкаф и под кровать, выглянул в окно. Услышав странный, похожий на сипение звук, он пошел на него, открыл дверь чулана и увидел Поливанову, спящую в обнимку с бочкой. На полу тихонько каталась пустая водочная бутылка, издавая странный шуршащий звук. Вторая, початая, стояла на полке. Настя храпела, очки съехали на нос, а губы растянулись в странной улыбке-гримасе.
Болот прошел в комнату, снял со шкафа свой чемодан, переоделся, аккуратной стопочкой сложил дареные вещи, с особым сожалением украсив пирамидку чешскими ботинками. Захватив пальцами горсть плова, съел его, поморщился, обтер руки о халат-передник, вышел на крыльцо и затворил за собою дверь.
Одинокий фонарь качался на деревянном столбе, и по домам плясали странные, жутковатые тени. Начинался октябрь.
Над ночными Опухликами еще веяло особым, нездешним запахом приправ и жирноватым, густым духом баранины. Но постепенно, смешиваясь с вонью навоза и прелых листьев, с особым терпким духом березовых поленьев и печной сажи, аромат истоньшался, рассеивался, и исчез вовсе. Равнодушная луна, взошедшая над деревней, заглянула в библиотечные окна, пробежала лучом по книжным полкам, по закоптелому чайнику на кухне, высветила, любуясь, каплю, стекавшую из рукомойника, прошила серебристой нитью тюлевые занавески, и, взойдя на ночной трон, залила все царственным и холодным светом.
Поливанова спала, сладко, как в безмятежные годы учебы в библиотечном техникуме. Снилась ей давно уже умершая мама, которая сидела на лавке в сенях, горестно подперев щеку, и все повторяла одну и ту же фразу - "Настя, девочка моя, зачем ты пьешь..Настя, девочка моя..." Поливановой хотелось объяснить маме, что она всего лишь огурцов соленых наелась, а водку пила, потому,что пить хотелось... А пить хотелось нестерпимо. Мама во сне все уменьшалась, становилась совсем крошечной, как куколка, но громко повторяла "Настя, Настя, что же ты...Настя..."
Нинка трясла Поливанову злобно и яростно. Еще утром соседский внучок до
школы прибежал к ней и сказал, что Чингисхан из дому ушел, а Поливанова пьяная.
- Настька, дура! - Нинка не сдержалась и треснула ей по уху, - ты что наделала, коза бесхвостая! Дед же сказал, нельзя после его микстуры вина пить...Нааасть, очнись...НасЬка! Болот сбежал...
Поливанова открыла глаза. Удивительно, но несмотря на выпитое, перегаром от нее не пахло, и вид она имела вполне свежий, но изнуренный, как от болезни. Посмотрев на Нинку, Поливанова обняла ее колени и сказала -
- я знаю, Нин.
Поливанова поднялась, смахнула слезу, достала из чулана веник и ведро со шваброй.
- все, уборка, генеральная. Нин, стопи баньку, а?
Ошеломленная Нинка покивала головой, и, схватив пальто с крючка, в полном недоумении отправилась объяснять школьникам, где проходит экватор.
Поливанова казалась спокойной, напевала под нос арию из "Кармен", двигала мебель, махала веником, и к концу дня вышла из блестящей чистотой библиотеки прямо в Нинкину баню. Парились они до полного растворения любовных переживаний одной и подъема градуса любопытства у другой. Вечером ветер поднял листву, шел меленький дождик, обещающий стать к утру изморозью. В библиотеке, в читальном зале, стоял стол, накрытый на две персоны. Вчерашний плов, перегретый в русской печке, превратился в кашу, и Поливанова достала из теплушки чугунок с картохой, поставила его на колченогую подставку. Крупную серую соль насыпали горкой на газетку, селедку порубили по-мужски уверенно на крупные куски, ржаной ломали руками. По первой выпили ледяной водки, которая обожгла пищевод, вызвала спазм организма и тут же согрела и распустила его до полной радости. Картоху, сняв ногтем шелуху, макали в крупную соль, и кристаллики ее, впившиеся в нежную мякоть, таяли солеными озерцами.
- Нин, - Поливанова проглотила селедку, - сидишь?
Нинку развезло сразу. Она пыталась удержать нить беседы, и ей казалось, что голова ее ясная, а язык подчиняется голове -но это была иллюзия.
- а чо..встать...
- нет, сиди. Короче, Болот женат.
- иди ты на.. - Нинка протрезвела так, что зазвенело в ушах, - кааак? Поливанова, не ....шути...
- ты понимаешь, - Настя говорила скороговоркой, почти крича, - мы ему пальто покупали когда, он же в кителе был, ну? и с погонами в пальто не влез, да? И вот..он китель снял, а я в руках держу, да? и там прям чувствую, твердое...да? - Настя все время переспрашивала сама себя, - я думала, знаешь, что? ну..письмо мое? А твердое почему? Ну? и я дома и залезла, а так он прям этот китель не знаю куда девал и мне было к чему, нет? Ну, ..паспорт, фамилия его, имя, и где жена, штамп и двое детей где дети. Ой, Нинааааа...
Нинка открыла рот и вытаращила глаза. Дело принимало совсем дурной оборот.
- ну, Нин, а он мне ведь ты у меня одна, прям эта луна на небе..газель...на этому лугу..а вишь, там нас стадо прям, - Поливанова взрыднула, - он этот...изменщик...изменник...а я-то дура какая...думала, он женится хочет, я ж ботинки ему подарилаааа
- он вернул, ты чё? -Нинка видела ЦЕБОвские штиблеты, - вернул же?
- так чё , я их носить не буду, - Поливанова оскорбилась.
- ай, брось, продадим кому и еще наварим, - Нинка покосилась на коробку.
- нет. - твердо сказала Настя, - я их в сервант поставлю. Если опять мужик придет-гляну, поумнею!
Подруги посмотрели друг на дружку.
- ну чё, - Нинка поднялась и накренилась влево, - идти?
- иди, - Поливанова трезвела от выпитого, - а то не догоним.
Нинка скрылась в октябрьской ночи, и быстро вернулась, неся за пазухой бутылку и запах дождя.
- эт чё? - Поливанова уронила очки на стол, нашарила с трудом, и читала через линзу, как через лупу - Навана Слив...О! Сливы...фруктовенькое! где натырила?
- на день учителя, - Нинка икнула, - девки пили, чума, говорят.
Поливанова отвернула крышечку и будто тропический фруктовый рай вырвался наружу. Шелестели пальмы, шуршала волна по кафельно-белому песку, бананы, ананасы, апельсины сыпались с неба и падали в нефритовый океан...
- зашибенно, - Поливанова понюхала крышечку, опустила мизинец в бутылку. Мизинец застрял.
- как пить будем? вынь палец! - Нинка подергала Настю за руку. Палец выскочил, бутылка качнулась, но Нинка удержала ее. - Поливанова, ты иди водкой руки мой. Это импорт.
Разлили по рюмкам, отвергнув стаканы. Поливанова, по привычке, маханула залпом, замерла.
- засахарилась? - ядовито спросила Нинка, которая пила интеллигентно, из чайной ложки.
Решили добавить газировки. Нарзану не было, разбавили пивом. Пиво зашипев, испарилось. Налили. Букет изменился, цвет тоже.
- фу ..гадость, - Нинка сморщилась, - директрисе лучше дали, а мне хлам.
- Нин, - вернулась к теме Поливанова, - я че? я как узнала, что он женат, я и выпила...
- да кто б удержался-то? - Нинка обняла подругу за плечи. - давай к деду сходим, пусть приворотного даст.
- да ну...на него не подействует. У них же эта...ну...экология другая...
- а и то, - начала говорить Нинка и тоже замолчала. Сладкая, липкая дремота лишила их сил, смежила веки, и подруги так и уснули за столом.
Болот стоял в Правлении колхоза, подпирая плечом обитую рыжей клеенкой дверь. За дверь громко ругался матом Петрович. Район требовал отчеты по надоям и трудодням, а доярки пили без продыха вторую неделю. Председатель гонял пенсионерок доить коров, нажимая на женскую жалостливость. Бабы рыдали, но шли неохотно.
Болот поскребся в дверь.
- кого еще несет? - Председатель отнял от уха потную бакелитовую трубку, - заходи, робкий кто...
Болот зашел. Председатель, не вставая, протянул руку.
- ну, сбег от Поливановой? знаю. В курсе. Редкая баба. В смысле стерва по жизни. Хотя и книж..- а я тебе их рожу? во..ты своей и скажи...ага.. не, хоть пришли вытрезвитель ... да сливки продали, пропили...сажай, ага, сажай..эти хоть доить еще могут. , - председатель положил трубку. - так, я тебе комнату даю, удобства на дворе, пойдешь на скотный и пол-ставки зоотехника, лады?
- лады, - повторил Болот.
- ты хоть коров-то видел,а? или только баранов? не-не, овцу точно видАл...-председатель развеселился, распахнул форточку и крикнул в дождь-
- Ан Степан, ключи Чингисхану дай! ага, и что там от шабашников оставши. Лады? Добро!
Так Болот стал членом трудового коллектива.
Жизнь - как автобус на разбитой осенней дороге...То увязнет, забуксует, разбрызгивая комья глины, задымит мотором, заревет натужно - невмоготу...И будут гатить дорогу сами пассажиры, бросая под задние колеса срубленные тоненькие тела березок, пока не вздохнет и не пойдет автобус дальше, дребезжа всеми своими кишками, переваливаясь сбоку на бок, тряся немилосердно едущих в нем. А то вдруг выскочит на кусок асфальтовый, катаный, легкий, и побежит, полетит, глотая километры, пропуская остановки, не слыша стучащих в кабину, то вдруг затормозит по одной ему ведомой надобности у забытой Богом деревеньки в два дома... И, развернувшись на конечной, постоит, отдышится, пока шофер будет сидеть в чайной, и пить свой компот с подсохшим сочником....
Так и Опухлики. Погомонили, отсудачили свое. Болот прижился на ферме, именуемой за немыслимые условия труда БАМом, научился сторониться полупьяных дородных доярок, несущих вдвоем за ручки молочный бидон весом в 40 кг, даже стал себе позволять пива, внутренне ужасаясь самому себе. Бабы поначалу приняли его в штыки, потом попривыкли, Болот оказался хоть и не насмешником и балагуром и не хватал доярок за предназначенные для мужской руки места, но был всегда на месте, молчаливый, не чуравшийся самого грязного и тяжелого труда. К тому же он любил и жалел всякую скотину, колхозный конь Зайчик ходил за ним по пятам, а коровы узнавали его, и даже увеличили надой.
Поливанова стала ударницей культурного фронта.
Прим. от автора
Жениться, разводиться, бросаться в объятия и пылать страстью можно только в крупных городах-миллионниках, с хорошо развитой инфраструктурой, как пишет учебник по эконом-географии. Там, затерявшись среди транспорта и дымящих трубами заводов, вы никогда не встретитесь со своим бывшим (бывшей), если не будете ходить в одну поликлинику или, скажем, в консерваторию. Хотя я, признаться, со своим первым мужем встретилась четыре раза на эскалаторе метро Киевская. До свадьбы, после, после и после развода. При этом ни он, ни я там не живем. В городе человек обретает искомую свободу, бесстрашие и неразборчивость в связях. В деревне же...о, деревня! О, великий блюститель чужой нравственности! Из окон твоих домов постоянно кто-то да глядит на улицу. Утром ли, ночью ли - всегда ты под прицелом, на мушке. Если ты безупречен, припишут. Если оступился - добавят...При всем этом бдении у четверти ребятишек папа совсем не муж мамы...Но, так как все поголовно - родственники, так это - и незаметно.
Потому Болот, расставшись с Поливановой знал о ней все, равно как и она - о нем. Они вроде как и продолжали жить вместе, не разговаривая и даже не кивая друг другу при встрече. Насте тут же докладывали, кого он вчера ущипнул за хлястик халата, какой корове чистил копыто, у кого холостил кабанчика. Болоту же докладывали мужики в чайной за субботней чарочкой, что Поливанова озверела совсем со своими книжками, а ходит к ней Лёха каждый день, вроде как читает.
Болот сводил глаза в щелку, за которой даже самый пытливый не увидел бы ничего, кроме тоски, а у Поливановой очки запотевали сами собой при упоминании о нем.
Сан Петрович, сидя на неудобном канцелярском стуле, задумчиво заполнял графы отчетности. Посевную закончили неплохо, по сену заготовились хорошо, по силосу нормально, но вот коровы...береди их за вымя...Коровы упорно не хотели повышать надой. Хоть тресни. В отличие от домашних кормилец, спавших на сухом и чистом сене, выскобленных до скрипа, с выменем, мытым кипяченой водой и смазанным вазелином, колхозницы выглядели бомжами. Холодные ветры гуляли по ферме, грубые доильные аппараты доставляли животным сущую муку. Иной раз, - думал председатель, - вот взял бы всех и в лес выпустил, язви тя! Но - приказ есть приказ, и завтра снова придет на ферму машина с желтой цистерной с голубыми буквами "Молоко" и районная ветеринарша будет мерить жирность и ругать доярок за немытые сиськи.
- Ан Степан, - председатель открыл дверь в приемную, где секретарь и одновременно бухгалтер щелкала на счётах. - у нас чё с МТС? Они по фондам соляру получили?
Анна Степановна оторвалась от сложения в столбик, зашелестела листками. Рабочий день клонился к вечеру, уже зажгли лампочки в эмалированных блюдечках, и Правление стали заполнять трактористы, звеньевые, шофера. Зав.складом ГСМ прихромал, опираясь на палку. Ему на прошлой неделе пьяный агроном наехал мотоциклом на ногу, и теперь между ними росла и развивалась вражда, грозящая перейти в вендетту.
Грузно поднялась на второй этаж супруга, почтеннейшая Алевтина. Она несла холщовый мешочек с ключами от зерносклада и бирки с проволочками, которыми опечатывала склад. Все всё равно воровали зерно с тылу, потому целость пломб никогда не нарушалась.
- Алюшка, посиди, - нежно пропел Петрович, - щас балансец подобьем, и баиньки!
- какие баиньки, старый козел, - Алевтина была не в духе, - еще корова не доена, печи не топлены ...разоспался...шурши бойчее давай...
Петрович покорно надел когда-то кожаную куртку, кепарик, и, взяв супругу под руку, отчего сам утонул у нее под локтем, стал спускаться.
- Алечка, - председатель хотел есть и зло урчал животом, - ты знаешь, голубка моя, а ведь сегодня столовая-то на санитарном дне была...ты бы мне тормозок, нет?
а, ну нет, нет, я сам. Яичко отварю, хлебушка возьму...сальце еще есть...
Октябрь отлетел, отпылал кленами, и зарядил холодным, несносным дождём. Уже и картошка была убрана, высушена и сложена по погребам и ямам, уже наквашена капуста да яблоки по бочкам, уже перестали выгонять скот на пастбище - недалеко ноябрьские, время колоть скотину, собираться на "печенку" да на рынок выезжать - торговать. Солили сало, те, кто половчее, и тушенку варил, а уж совсем умелые и колбасу-кровянку делали, с гречей.
Алевтина с Петровичем медленно шли по улице, живо обсуждая видимую за занавесочками жизнь.
- гля, гля, - Алевтина развернула мужа лицом к окну, - смотри, Виноградовы до чё бабку свою довели т!
В окно было видно, что старая баба Маша, сидя на высокой кровати, отбивалась валенком от пьяного зятя. Тот поднимал бабку на воздух, а дочка бабки, такая же пьянчуга, как и зять, трясла мамкину перину.
- ох, - Петрович почесал под кепкой, - как мне эта пьянь надоела!
В другом окне, за затейливыми шторками из ситца был виден девичий силуэт. Силуэт что-то писал, поднимал голову к потолку, опускал и снова писал.
- эт чё? - Петрович толкнул Алевтину, - сочинение пишет?
- Саш, - Алевтина встала перевести дух, - я тебе не говорила...но девки-то все поливановские письма растаскали, куры бесхвостые...короче, пишут и пишут...тут эта, Зинки санитарки Маринка-т замуж идет! Тоже солдат писал, с Мурманска, кстати, механизатор!
- хучь какая польза от нее, - Петрович после того, как супруга нашла его под поливановской лавкой, старался вовсе не вспоминать про Настю. - но мне ж доярки нужны!
- вот, возьми, и напиши
- кому? -изумился Петрович, оступился на краю канавы и набрал стылой воды в ботинок, - писать-то кому?
- бабам! -отрезала Аля.
- дык они в армии не служат вроде...
- они зато по колониям сидят, - строго сказала Алевтина и потащила Петровича домой.
Поливанова ринулась просвещать народ с такой силой, что многие подумывали, как бы их с Болотом поженить...Настя устраивала тематические вечера, посвященные поэзии Гумилева, на которых спали у печки четыре случайно пойманные бабки, таращили глаза старшеклассницы и дулись в дурака за спинками стульев пацаны. Поливанова выпускала стенгазеты со скоростью печатного станка. Весь пыл нерастраченной любви ушел на составление заметок о жизни колхоза и наклеивание на канцелярский клей мутных фотографий с плохо различимыми лицами селян, которые шарахались от Поливановой, гуляющей по улицам с фотоаппаратом "Смена". Фотографии она печатала с Нинкой в чулане, где сделала лабораторию. Нинка, сидящая на столе и жующая соленый огурец, в красных тонах напоминала собаку Баскервиллей, поедающую бедного спаниеля на болотах.
Пить Поливанова бросила. Освободившиеся деньги пошли на покупку новой оправы. Поливановская подруга по библиотечному техникуму работала в Москве и организовала. Теперь в Поливановой, порозовевшей от любовных переживаний, утончившейся без углеводов и одухотворенной поэзией, появился такой шик , что она просто магнитом притягивала лица веселых трактористов и лихих лесорубов. В библиотеку зачастил мужик. Всякий. Старались снимать кирзачи на входе, и шли чуть не на цыпочках по половичкам, натканным Лёхиной бабкой в обмен на гору тряпья и книжку "Русские народные сказки". Теперь бабка читала крупным шрифтом набранные истории про лису, колобка и страшного волка и радовалась, вспоминая свое детство.
Мужики брали читать все. Включая рассказы о ссылке Ленина в Шушенское. Книги возвращали на следующий день и брали новые. Формуляры распухали от записей, Поливанова цвела от предчувствий и даже стала накручивать волосы на бигуди.
Поливанова имела доступ к закрытым библиотечным фондам. Потому, в отличие от многих, считавших, что Цветаева пишет для Аллы Пугачевой, читала Марину Ивановну вслух себе и Нинке, и про себя - бормотала Болоту. Цитату "Встреча с горячо любимым на людях..."(с) она написала четырьмя цветами в карандаше на оберточной бумаге и повесила над кроватью. Когда, умывшись тепловатой водой из рукомойника, почистив зубы пастой "Детская", и переодевшись во фланелевую пижаму, она мазала лицо густым слоем крема "Ponds", то напевала "самой любви младой военнопленный" (с), видимо, соединяя это со службой Болота в армии. Ложась спать, упершись ногами в железный, крашеный серебрянкой бок круглой печки, она вновь и вновь проходила по сборнику стихов Цветаевой, и тогда из томика падал ломкий засушенный кленовый лист, и фото с Болотом, сделанное в районном фотоателье. На нем у Поливановой был вид фокусника, проглотившего шпагу, но в очках и в косынке, а от Болота остался только подбородок - все лицо скрывал КАЛПАК. Но Поливановой чудилось, что голова его повернута к ней особым образом, и, держа в руках фотографию, она слышала стук его сердца.
Болоту подарили журнал "Огонёк", где на развороте были фотографии его любимой Киргизии. Он аккуратно отогнул скрепки, вынул картинки, гадая, какой стороной лучше - Иссык-кулем или долиной с тюльпанами, и решил переворачивать. Комната в колхозном бараке напоминала шкаф с окном. Железная кровать с панцирной сеткой, полосатый матрас, на котором отпечатались ржавые ромбы, бельишко со штемпелем иту-4546464, казенное одеялко. Из конторы добавили стол, крепконогий табурет и диван с валиками, но без спинки. На нем Болот и лежал, бренча на комузе, и подпевая себе. Глухая бабка Зина, живущая за стеной, все думала, что кошка котенилась и искала под лавкой, кряхтя, вставала на колени и слепо щурилась в темноту. Ой, -жаловалась она соседке, громко крича той в ухо, - ужасть! воит и воит, я все думал а т Буся где котенивши...а потом с дурости решила рябеночка мне подкинули.."
Болот тосковал. Вдвойне. Поливанова мнилась ему идущей по долине, расцветшей ранними алыми тюльпанами. Над ней сияло бирюзовое небо, а сама Настя, щурясь от солнца шла и тянула к нему руки навстречу , а потом кружилась и кричала "Я люблю тебя" и почему-то смоляные косички взлетали и опадали ей на плечи.
После ноябрьских, деревня, одуревшая от запаха крови и свежей убоины, от ядреного самогона и первых свадеб и проводов в армию, стихла. Залечивала раны. Драки на кулаках и солдатских ремнях с точеными пряжками, жестокие, пьяные и злые, стоили жизни пареньку из соседней деревни. Приезжал участковый, начальство с района, но, ничего не выяснив, посадили по малолетке Лёхиного брата. Мать Лёхи, отрыдав, обезножила, и Лёха теперь имел виды на Поливанову вполне серьезные. Бывшая Лёхина, Наташка из Черных Ям, разодравшись с ним, подхватила ребятню и уехала на тракторе по осенней распутице, обвешанная тюками с добром, с картохой и с самогонным аппаратом.
Лёхе уже обрыдло таскаться в библиотеку, оттирать плечом сгрудившихся вокруг Поливаной мужиков, из которых каждый норовил еще и подарок ввернуть. Да еще шабашники приехали с Белой Церкви, ферму латать, да так и остались зимовать - все сидельцы, "тюремники", как называли их в Опухликах. Ставки Поливановой росли. Она понимала это, и кокетничала напропалую. Блеклые волосы ее, имевшие теперь форму бигуди, придавали ей сходство с ученой болонкой. Впрочем, что-то исходившее изнутри ее, имело неясный свет и влекло к себе мужиков, как соседских псов к единственной на всю деревню четвероногой барышне.
После Ноябрьских и Первомая, Новый год был самым любимым праздником. Ни Оливье, ни шампанского с мандаринами деревня не знала. Варили студни, отчего в избе было не продохнуть от густого духа свиных копыт. Выносили в сенцы, закрывая сверху марлей, и к утру студень подергивался жирной белой пленкой. Варили свеклу на винегрет, овальные утиные яйца на "сыр", пекли пироги с капустой, блины, доставали из погребов соленые моченики -грузди, волнушки. Вся деревня пыхала дымками бань - гнали самогон. Два чугуна, поставленные один на другой, соединялись горлышками, в верхний вставлялась трубка-змеевик, шедшая через корыто с холодной водой. Чугунки обмазывались тестом, печь топили, и процесс шел. Теплая вода в корыте сменялась ледяной, а то и снегом, для чего приставлялся смышленый пацаненок. Он менял воду, а заодно и пробовал втихаря каплю, набухающую на конце трубки.
Елок по домам не ставили - вокруг лес и так был. Но в клубе вымахивала под потолок самая расшикарная, густая, истекающая смоляным духом. Ее везли на трелевщике веселые подвыпившие лесорубы, в ватниках и ушанках, в больших вязаных рукавицах, прижимая к себе оранжевую труженицу - пилу Дружбу...
- крути, давай! - Нинка подставляла под лапку швейной машины персикового цвета шелк, - сборит!
Поливанова, глядя в потолок, вращала ручку старой машинки "Подольск". Незаконная Зингеровская дочь разболталась от стояния в чулане и глотала стежки. Нинка шила Поливановой юбку по выкройке из "Силуэта". Модную, спиралями, в пол, двух цветов. Предполагалось, что Настасья сразит и затмит даже дочку продавщицы из РАЙПО, хотя у той был фирменный костюм из "Березки".
- Поливанова, ты проснешься? - свет мигал, Нинка напрягала зрение, чертыхалась, роняла ножницы.- слушай, а как ты думаешь, если маскарад будет, мне кем одеться-то?
- Красной шапочкой, - Настя перевела взгляд на хрупкую Нинку, - или волком.
- сдурела? а я тебе еще юбку шью задаром!
- не задаром, я у тебя продленку весь ноябрь вела...
- а я тебе еще за сапогами стояла! - Нинка отгрызла нитку, - ну, Нась, ну кем?
- Планом ГОЭЛРО, - Поливанова вспомнила карту. - а что? актуальненько...простенько...закутаем тебя в карту, прорежем ручки и дырку для головы...там еще башенки на карте...
- это ЛЭП, - машинально отозвалась Нинка. - ну и кто ты после этого? Давай тогда тебе шляпку сделаем из солдатского треугольника - почта напишем, в/ч ...
Это так кольнуло в десятку, что Поливанова вскочила, обрушив со стола выкройки, расцвеченные красным карандашом.
Примерив на Поливанову часть юбки, Нинка пару раз кольнула ее булавкой, причем оба раза - умышленно. За "Красную шапочку". Нинка задумала себе быть маркизой, так как на Снежинку претендовали все остальные. Маскарадов раньше не устраивали, обходились масками из магазина канцтоваров и пластиковыми носами с усами, которые особенно шли дородным мамашам. Главным на клубном вечере был буфет, приезжавший из района с колбасой и пивом. Председатель выбивал детям на базе апельсины, а отличникам - оставшиеся с прошлого года башни, звезды и сундучки. Но без конфет. Программа вечера не менялась никогда - первым долго нудел и гудел сам Петрович, вызывая в передних рядах спокойный и глубокий сон, а в задних шушуканье и бульканье. Вторым номером шел редевший год от года хор ветеранов колхоза. Под аккордеон он пели про колосившуюся рожь, про рулевую партию, но под финал, непременно -"ромашки спрятались" и "в лесу родилась елочка" длиной в один куплет. Если удавалось заполучить выездную бригаду из местной филармонии, это считалось удачей. Не совсем тверезый фокусник разматывал ленты, резал бумагу, глотал пинг-понговые шарики, и выбрасывал в зал колоды карт. Народ жаждал юмора без сатиры, потому любой, кто еще держался на ногах и вел конферанс на уровне "на улице снег, а у нас елка" срывал бурные аплодисменты. Бледная и изнуренная балетная дива, тяжело порхавшая по сучковатому полу клубной эстрады, вызывала в бабах жгучую жалость. Иногда привозили змею в корзинке, но она отказывалась вылезать в лютый холод.
Петрович помогал супруге украшать кабинет в правлении колхоза. С чердака достали засиженные летней мухой портреты генсеков и министров. Написанные городским художником по заказу Минкульта, они были исполнены на хорошо грунтованном холсте и качественными красками, потому их смело мыли хозяйственным мылом и терли щеткой, и ничего - только строже хмурили они брови и яснее становился их взгляд. Сияли ордена и медали, значки и очки. Расположили их строго по ранжиру, хотя супруга настаивала на соблюдении цветовой гаммы,-поверху украсили веточками плауна, напоминавшими елочные, а к ним прицепили маленькие звездочки, нарезанные из фольги. Алевтина предложила еще елкой убрать, но Петрович отверг - как в церкви, -сказал, - а это не положено. Над входной дверью прибили алую растяжку с белыми неровными буквами, С НОВЫМ ГОДОМ, а к каждой лампе дневного света подвесили гирлянду из гофрированной бумаги.
Председатель прошелся шагом триумфатора и отметил, что "теперь перед людями не стыдно", после чего выпил положенные 220 грамм и отбыл почивать перед клубным вечером.
Петрович приготовил для сельчан подарок, который торжественно решил вручить прям аккурат в Новый год. Гордясь собою, он со стыдливой мукой вспоминал, сколько канючил, собирал подписи, обещал баню и рыбалку зав.потребкооперацией...И сейчас, плод трудов - новехонький "Рубин" стоял, укутанный тряпьем, в чулане клуба и ждал своего цветного часа. Петрович не подумал о том, что в клубе и антенны-то нет, но ему казалось, что это чудо ящик хорош и сам по себе.
Клуб украшали вяло, народ заканчивал дела по домам, 31 декабря выдалось морозным, ясным, печной дым шел вверх веселыми кошачьими хвостами. Ребятня визжала на школьной горке, съезжая на самодельных санках из лозняка прямо под колхозную ферму. Снег рассыпался в руках, потому снежками не бросались и баб не лепили.
Бабы спешно заканчивали постирушки, памятуя, что как новый год дом встретит-так и пойдет. Выгребали золу из печей, обметали паутину голиками, обернутыми в мокрую тряпку, мыли полы. Деды лупили палкою по половикам, выстланным на снегу, отчего на снежной белизне появлялись серые трафареты.
Мужики ладили, кто сбрую, кто самогонку, справные хозяева заранее чистили хлев, подбрасывали свеженькой соломки коровкам и овцам. В хлеву было тепло и душно, куры сидели на насестах прямо над коровами, -грелись.
- Поливанова! не ерзай!- Нинка держала булавки на нижней губе, отчего шепелявила, - фифас укофю тефя ...фтой!! кфиво фе...
Поливанова вертелась ужом. Ей хотелось скорее уже нацепить босоножки на двенадцати-сантиметровой платформе, новые чешские колготы невидимого цвета, и кофту-лапшу, привезенную из Тбилиси. Волосы были так туго накручены на бигуди и смочены пивом, что лицо Настасьи растянуло и улыбка не сходила с него.
- Полифанофа, - булавки заканчивались, - а фуфай..ефли у нефо фемья пофему он пифем не пифет?
- он пишет, - Настя замерла на столе, - пишет. И звонит. Ее зовут Толганай, мне Наташка с почты показывала квитки, - он ей деньги переводит. Вот.
- а ты думаеф фена ефо?
- фамилия-то его! уж я не дурнее велосипеда, -Поливанова фыркнула, - я уже адрес знаю. Поеду к ней, скажу - отдай мне его, я люблю его!
- сдурел, -ой, - Нинка успела языком выловить булавку. - дура та, чуть из-за тебя не прокололась...тебя там поймают и отдадут в рабство. Будешь хлопок выращивать. Или арыки чистить...
- ты учительница или военрук? - Настя села на стол попой и булавка вонзилась ей в ногу, -ой..ты карту экономическую посмотри!
- у нас Киргизию и Туркмению мыши отгрызли,-стесняясь, сказала Нинка, - но учебник есть, целый!
Поливанова сползла на пол, Нинка стащила с нее изумительной красоты юбку, которая переливалась на свету, как рыбий хвост у русалки.
- мля! - Нинка сказала слово, которое учительница знать должна, но произносить -нет. - Лёха...ой, Лёха всё..прям у ног, прям на тракторе тебя похитит...сама бы похитила. не, тебя б вернула, а юбку - себе...тебе. Поливанова, в твои неполные сорок -она зачем?
- в неполные сколько? - Поливанова стояла в голубых панталонах и белом бюстгальтере, и слепо щурилась на Нинку, - сколько? мне, ты что? мне ж 27 и не совсем еще!
- ну! я и говорю - неполные, - Нинка посмотрела на сервант, - будет ровно сороковка-будут полные...а не обмыть ли нам юПчонку?
- по капле только, - Настасья уже влезла в телесного цвета комбинашку с кружавчиками, - у меня иначе ресницы прям текут, если выпью...налей, только с закуской!
- конфета -нормально?
- пойдет, - сказала Поливанова.
- О! - Нинка вытащила бутылку, похожую на графинчик. - Плиска? Живешь, Поливанова...
-а, - Настя снимала бигуди, вынимая металлический язычок, отчего в комнате стоял лязг, - с лесхоза пацаны подкинули...
- тебе везет, - Нинка точнехонько наполнила рюмочки "под хрусталь", - а мне родители только яйца да картоху несут...никакого сознания в людях! Физруку и то- торговой водки, директрисе - аж Шампанского, а мне...тьфу прям...книгу. Я ее в том году завучу дарила, во - вернули...
- за что пьем? -Поливанова перебирала ногами, как застоявшаяся лошадь, - давай, мне лицо красить надо.
- за любовь? - предложила Нинка, - чтобы, как говорится, не мы их, а они -нас?
- мудро, - сказала Поливанова и нехотя выпила.
- давай, сразу же по второй?
- а ресницы?
- я тебе покрашу.
- давай, но по второй, и - всё!
Лесорубы уныло плелись за инженером из лесничества. У всех болела голова и перспектива ползать по подбородок в снегу, выискивая елочку, не радовала.
- вали эту, - указав на высокую красавицу, скомандовал Фицнер.
-начальник! она ж метров 12 не меньше, - мужики поставили пилу на дорогу, - ее чикировать, тут работы на сутки, ты чё?
- а чё предлагаешь? -Фицнеру хотелось спать.
-давай нашу завалим, у лесничества? ее однова летом валить...либо она сама..не, ну чё? резонно, и к трелевщику рядом?
- ну, вали, токо глянь, там провода..
- не мути ученого, - лесорубы радостно заржали и потрусили валить елашку.
Свет погас быстро, как только ель, тяжко вздохнув, постояла еще, качаясь, держа равновесие нижними лапами, и рухнула, разорвав провода и повалив столбы.
- О,мля, как! - сказали мужики, - могём!
- а нет! - сказал один из них, пошли в лесничество, там у меня нычка в сапоге.
- а как же клуб? как дети?- спросил самый молодой, присланный недавно на
практику лесничий, - они же ждут? Новый год?
- ничё, ёлок тут до хрЕновой тучи, на всех хватат, - философски заметил другой, - а водки всегда мало.
Что "Плиска", что "Слнчев бряг" - воздействуют на женскую тонкую душу -одинаково. Сначала бодрят и вселяют уверенность, затем душу начинают раздирать сомнения, и уж потом, непременно, вызывают легкое и очистительное слезотечение и осознание гибельности мира вообще и собственной судьбы, в частности.
Нинка с Поливановой находились ровно на втором этапе, потому подбодряли друг дружку.
- Поливанова! - Нинка, закурила импортную сигарету "Стюардесса", отчего сама себе показалась аэрофлотовской дивой в пилотке и с подносом в руках, - ты такая красивая баба, скажу я тебе...ты, Наська, цены себе не знаешь..ты ведь не просто умная, Нась, ты еще эта..привлекательная...даже нет. Стоп! Выпьем?
- нет, -сказала Поливанова, подставляя рюмку, - больше не будем!
-а тут осталось? - Нинка помахала бутылкой перед лампочкой, - аа...тут уже и пить нечего...щас красить глаз будем...
- Нин, - Поливанова расчувствовалась, - Нин...а вот ты, Нин, ты такая подруга, такая! И чё тебе не везет? Ты ж это...географию знаешь? ...Нин, а за каким тебя ветром, прости, сюда-то понесло? После педагогического?
- аа, там одни бабы были на курсе, тоска...думала, распределюсь в глубинку, тут эти...механизаторы, вот! Крепкие парни..
- с гаечными ключами? - Поливанова еще знала слово "коленвал", но не решилась произнести, - помнишь частушку?
- про тракториста?
-ага!
И подруги спели про солярку.
Бутылку выцедили до дна. Легкий хмель от предполагаемого винограда из солнечной Болгарии прояснял мысли, но сильно тяжелил ноги. Нинка попробовала встать, но не смогла. Поливанова оторвалась от стула и сделала пару шагов. Шаги довели ее до тумбочки, на которой стояла коробка от ЦЕБОвских штиблет Болота. Теперь в ней, на кусочке бархата от библиотечных штор, лежало все Поливановское богатство. Советская женщина, прекрасная серпом и лопатой, не нуждалась в буржуазных изменениях внешности. Внутренняя красота была так совершенна, что допускала лишь прикосновение ваткой, которой предварительно помурзали в коробочке розовой рисовой пудры "Балет". Пудра рассыпалась, оставляя в воздухе сладковатый запах гримуборных. Но журналы, тайно проникающие из-за рубежа, наполняли сердца трепетом. "Кобета и жиче", "Журнал Мод", "Америка", "Англия" , фестивальные фильмы с участием Люи дю Фюнеса и его красоток - делали свое дело. И потекла в СССР французская косметика от Ланком, и встали наши женщины в плотные очереди за французской тушью, за подводкой для глаз "мшисто-зеленый", за крем-пудрой №2 и польскими, доступными тенями в белых, восхитительных коробочках, за югославской дорогой помадой и лаком для ногтей. Засияла Москва "Лейпцигами", "Ядранами", Вандами", и потянулись тонкие нити косметического, обольщающего зелья и притирок во все концы России, накручивая по дороге нолики к начальной цене.
Девушки пускались во все тяжкие. Основой красоты была тушь. Ее хорошо варила Ленинградская фабрика ВТО по 44 копейки за брусок, снабженный пластиковой щеточкой. Тушь давала изумительное удлинение по всей длине. Правда, ресницы слипались и их нужно было, тараща глаза, расправлять иголкой. Или булавкой.
Подводку для глаз делали из акварельных красок- тут уж фантазии не было предела. Истолченные цветные мелки на веки, крем для рук, смешанный с какао - все шло в дело. Впрочем, и помады варили сами...
Мужчина, получив такую прелесть, первым делом должен был ее умыть...
Раздевать Поливанову было рано - Нинка еще не накрасила ей глаза. Шатаясь снизу, но крепко держась руками за мебель, Нинка все же дошла до поливановской шкатулки. На стол были высыпаны странные коробки, кисти, банки, щетки, зеркальца.
- Поливанова, - Нинка смутно видела лицо подруги, но очки служили ориентиром, - сымай очки. Я приступаю!
- сначала маску, - Поливанова точно помнила последовательность действий -перед ней лежал журнал "Работница". Вот - бери яйцо, будем сначала стягивать..ага..потом увлажнять и растягивать..иди за яйцами..
Нинка не ожидала такого резкого изменения курса, но послушно поплелась на кухню. Разбив мимо кастрюли с десяток яиц, она задумалась и приказала себе сосредоточиться. Поставив миску на стол, Нинка маханула по яйцу ножом так удачно, что отсекла белок от желтка,лишь слегка поранив палец. Поболтав для видимости вилкой, Нинка вернулась, держа миску в руке.
- всё нормалёк, Настюхааа,- пропела Нинка и начала пригоршней втирать в поливановские щеки скользкий и холодный белок.
За окном день превращался в вечер. В деревнях темнеет рано -раньше, чем в городе. И только зябкий снежный свет, эта крахмальная белизна хоть как-то освещала улицы до включения фонарей.
Нинка сидела, облокотившись о стол, подперев подбородок, и смотрела, разинув рот, как лицо Поливановой лишалось морщин и складочек, застывало в безжизненную маску, на которой только глаза жили своей жизнью. Зная, что нельзя шевелить лицом, Настасья глазами показывала на тушь, - приступай, мол! время!
От усилий маска около глаз треснула и все лицо покрылось кракелюрами.
- п...ц, - только и могла выговорить Нинка, - просто Вий. Поливанова, ты т себя хоть в зеркало такую видала?
Поливанова качнула утвердительно.
-шмывать рано, -прошелестела она губами, -крась глаза...
Нинка достала коробочку, плюнула в нее, и стала растирать черный, протертый до донышка брусочек.
-дай я плюну, - поливановские зрачки бегали за Нинкиной рукой, - у тебя слюна пьяная...
- у тебя трезвая, -Нинка не отвлекалась. - все, поехали!
Нинка с первого раза попала мимо, и поливановская щека украсилась кляксой.
- ща, ближе сяду, - Нинка подвинулась, - ты это..не дыши, главное...
Как опытный летчик может посадить самолет в любом состоянии, так и Нинка, работая над настиным глазом, трезвела с каждым взмахом и плевком и контролировала ситуацию.
- мастерство не пропьешь! -гордо сказала Нинка, - ща тенюшки и подводочку...
- я водку не буду,-поливанова уже и не шептала, маска склеила ей губы.- мефать низя...
- моно! и нуно, - Нинка втирала голубые тени с размахом. - эх, за очками не видать будет..., - и подняла планку покраски до бровей. Поливанова стала похожа на игрушку "голубой щенок".
Темнело стремительно. За столом, на котором баночки перемешались с бутылочками, сидели Поливанова с ярко накрашенным левым глазом и лицом, напоминавшим картину, хранившуюся в запасниках музея. Нинка, покачиваясь из стороны в сторону, начесывала поливанские локоны. Кое-какие она пропускала, отчего Поливанова стала похожа на неумело подстриженного пуделя.
- Нась. - канючила Нинка, -ну Насссь? давай еще хлопнем, и уже лачком сверху?
- машку шнимай, - Настасью стянуло так, что уже губы не шевелились. - фатку ф фоде смочи и шнимай..щас тресну...
-не боись, подруга, - Нинка плеснула в ладонь воды из чайника и занесла руку над Поливановой.
Как раз именно в эту секунду тяжелая ель, назначенная в клуб на Новый год, рухнула на провода на высоте 4.5 метров и оставила Опухлики без света.
В эту же минуту зав клубом, балансировавшая на стремянке, прицепляла бумажного деда Мороза с гофрированным белым пузом-шаром к веревке с игрушками. Сан Петрович в эту минуту подносил ко рту стопочку наливки на рябине, Алевтина подкидывала дрова в печку; Лёха орал на бабку, гладившую чугунным утюгом парадные черные брюки; Болот, стоял, вытянув шею,ожидая, пока сосед дед Веселкин повязывал ему галстук особым узлом; шофер, гнавший рейсовый автобус в Опухлики поддал газу, чтобы успеть вернуться в район; доярки, наспех подоив коров, отцеживали сливки на продажу - в эту минуту, когда деревня жила и дышала, свет померк.
В деревне испугать кого-то отключением электричества нельзя. Народ, попривыкший за годы всех властей жить в полутьме, быстро наощупь извлек керосиновые лампы, свечи, подгрызенные мышью, и даже один аккумуляторный фонарик. Затеплились огоньки, замелькали за окнами тени, и шофер автобуса, чуть было не проскочивший деревню, погруженную во мрак, тормознул на остановке, покореженной падением ели в ураган 1953 года.
Жизнь, вставшая, как часовая стрелка, постояла, дернулась, и зачастила дальше. Чертыхаясь, Петрович взялся за телефонную трубку. Трубка молчала. Телефонная связь была устроена так хитро, что работала только в единстве с электросетью. Вызвать ремонтников из района было невозможно. Ехать самому- бессмысленно -никого уже к 7 вечера в живых не было. Ремонтники -народ суровый и, чтобы успеть к полуночи, начинают разминаться загодя. Петрович думал-кого выслать на подстанцию, но, махнув рукой, так и не надумал.
- что же, Алечка, -сладко пропел он, - пойдем в темноте. Собирай девочек, будем веселиться, как на фронте...
- Петрович? - Алевтина наворачивала на себя трещавшее платье, сыпавшее искры статического электричества, - ты эти пораженческие настроения брось. И зарой поглубже. Ленин, на своем...
- Аля,не на партсобрании, - Петрович уже надел полушубок и шарил ногой в поисках валенка, - ходчее давай.
Семья председателя выдвинулась из дома. По улицам, освещенным лишь невнятным полумесяцем, шли небольшими группками люди. Сметливые механизаторы подогнали грузовик и трактор, и включили фары, так что площадка перед клубом была обозначена ясно.
Елка упала на провода удачно, не порвав их, но соединив на мгновенье. Красиво скрипнуло, сверкнуло, и в воцарившейся тишине и темноте лесорубы глянули на елку, сказали вылетевшему из дверей лесхозовской бани обнаженному Фицнеру, что все, мол, конец котенку, радостно поржали, взвалили пилы на подводу, и, нукнув на коня, умчались туда, где предполагался свет,выпивка и девчата с песнями. По дороге, сообразив, что Новый год без елки просто пьянка, а не праздник, наваляли по обочине елок, и сгрузили их у клуба. Пока кричала и ругалась зав клубом, пока топал ногами Петрович, пока...девчата похватали стволы, втащили в клуб, и порассовали по ведрам со снегом. Получилась эдакая опушка.
- а что? - сказали девчата хором, - и ничего!
Темнота не порушила хода новогоднего вечера. Народ тащил керосиновые лампы, баба Дуся даже принесла кованый светец с лучиной. Председатель закатывал глаза, опасаясь пожара, но общее настроение идиотской веселой волной захлестнуло и его.
- Товарищи! - Петрович искал привычный графин. - Товарищи! - чья-то заботливая рука придвинула графин поближе. - Мы собрались здесь затем, чтобы! - и знакомая речь зажурчала, навевая сон. Через 15 минут Петрович охрип, налил воды из графина, выпил. - твою ....! Кто!!! узнаю - убью. - сказал председатель неуверенно, потому как алкоголь начал движение по сосудам. Заботливая рука налила в графин самогонки.
Шофер рейсового автобуса Колька Скороходов, высадив пассажиров на остановке "центральная усадьба", подивившись на темноту, разглядел тлеющую папиросу и окрикнул мужика-
- у вас чё, опять фидер накрыло?
- а х ...его знат, - мужик подошел поближе, - либо молния?
- в декабре?
- ну..тада не знаю, мне это до лампочки. - мужик сплюнул, -я спать пойду.
Колька задумался. Если вырубило по всей ветке,стало быть, он с Новым годом пролетает, мать с бабкой будут бубнить, что им страшно, придется сидеть дома. Колька щелкнул ногтем по бордовому плюшевому помпону на шторке, увешанной значками, резко крутанул руль и автобус покатил в район.
Поливанова и Нинка приняли темноту мужественно. Первые полчаса они тоскливо ждали, когда свет включат обратно, щелкали выключателем, Нинка даже пошла смотреть на пробки. Поливанова водила свечой, будто подавала знаки беглому каторжнику, тени вырастали и заходили на потолок.
- не, - Нинка осмотрела пробки и мягко рухнула на пол, - все в полном поряде...должно палёным пахнуть - а не пахнет..
- ты ж накурила, - Поливанова поставила свечу на стол, отчего на скатерти натекло стеариновое озерцо, - давай я лицо буду увлажнять, дай крему!
Нинка протянула ей миску. Поливанова умылась сметаной, намешанной с медом, и стала сохнуть. Жирные капли ручейками бежали по кофте-лапше, затекали в складки юбки. Но темнота скрыла и это.
Темнота оказалась на руку буквально всем. Сразу по углам, не таясь, стали собираться группки, запахло сладковатым тошнотворным портвейном и сивухой. Артисты Облфилармонии, приехавшие на концерт, недоуменно пожимали плечами и согревались в крохотной комнатке зав.клубом. Та, испытывая чудовищную гордость и стыд одновременно, порхала встревоженной курицей и предлагала чаю, чаю и чаю. Ее попросили сесть, фокусник расчехлил гитару, балерина обняла за плечи исполнительницу народных песен, пустили по кругу фляжку с коньяком, и уже скоро ветерком пронеслось - "люди идут по светуууу". "Интеллигенция, - подумала зав.клубом, - про любовь поют...наши ж кроме частушек своих ничё! вот он -город! культура!,- и прислонилась к фокуснику с другой стороны.
В зале уже продувал мехи дед Василий, знатный аккордеонист, к нему в помощь дали шабашников с Белой Церкви, нашли губную гармонику, кто-то стукнул крышкой разбитого пианино, и понеслось...На центральном пятачке убрали стулья, и, в волшебной темноте, при огоньках керосинки и тающих свечей, закружились, затоптались, запрыгали- стар и млад. Сдвинутые у эстрады столы, накрытые к полуночи, уже стали по-маленьку расхищать, детишки таскали конфеты, бабы стыдливо прикусывали пряники и отхлебывали вина. Входная дверь ходила ходуном, уже и с соседней деревни приехали на полуторке - поучаствовать, уже забрела чья-то коза, неведомо как в зиму покинувшая хлев, бегали собаки, хлопнуло пробкой Шампанское.
- А где ж Поливанова с Нинкой, - перекрывая общий гул, крикнул Лёха в галстуке.
Да кто ж заметит потерю бойца, если тот (та) не встал в строй? На перекличке не было - самоволка, стало быть. Лёха - куртку на плечи, и - к двери. От клуба до библиотеки близко-культура была скомпонована правильно. Сельпо, райпо и бочка с керосином образовывали треугольник в другом конце села. Ну, а уж больница, разрушенная церковь и погост - посередке.
Леха сжег коробок спичек, пока бродил по сеням у Поливановой. Понять, за какой дверью находились девицы, было трудно. Ни огонька, ни звука. Нинку с Поливановой Лёха нашел на кухне. Нинка пыталась отговорить Настасью месить снег босоножками на платформе,мотивируя это тем, что зимой ходят в валенках без каблуков. Поливанова возражала, намекая на праздник. Победил Лёха, сунувший Настины ноги в валенки, а босоножки-в мешок для сменной обуви. Нинка решила идти, в чем ее застал Лёха, то есть в строгом, как ей казалось костюме. Пятна от яиц и Плиски очень оживляли блузку. Подхватив подруг под руки, Лёха вывел их на улицу, придал легким пинком ускорение, запер двери, и вся троица гуськом поплыла к клубу, периодически падая в сугробы.
Среди шумного веселья никто не заметил прибытия Поливановой и Нинки. Гул стоял такой, что самолет, случайно влетевший в клуб, приземлился бы беззвучно.
Настю затерло на босоножках, она громко требовала - переобуться, но ногах стояла нетвердо.
- куда тебе каблуки? -шепотом сипела Нинка, - ты и с тапок упадешь. ЮПка длинная, под ней валенки не видны...
И никто в темноте не увидел, как загорелись цветом густого каштана глаза Болота...
Поливанова со скорбным видом топталась в валенках, стараясь не сбить посаженные по ведрам елки. Нинку пригласили в хоровод веселые шабашники, намекнув на горилку, спрятанную в школьный глобус. Лёха придерживал Настю за подол, как верный паж. В странной суете, среди неузнаваемо изменившихся от неяркого свечного света лиц никто не обратил внимания на группку людей, жавшихся у стены. Они стояли особняком, не принимая участия во всеобщем разгуле, и только коренастый мужчина с раскосыми глазами, прижимая к себе пожилую женщину, укутанную в платки и одетую в странное, почти до щиколоток пальто, всматривался в лица прыгающих, бегающих и танцующих людей.
И тут зажегся свет. Так всегда бывает, когда теряешь надежду. Вспыхнувший свет был так ярок, что люди в зале зажмурились на секунду, а, когда огляделись, обнаружили, что, раздвигая толпу, к Болоту, сидевшему на подоконнике, буквально бежит этот самый мужчина, бережно поддерживая женщину в лиловом платье с оборками, из-под которого выглядывают диковинные расшитые сапоги в галошах. За ними буквально бежала молодая, в шапке и длинном пальто женщина, таща за руки мальчика и девочку. Они что-то громко восклицали на незнакомом языке и тянули руки к Болоту.
- обба-на! - вздохнул кто-то, - к Чингисхану жонка приехадши...о, щас будет кино!
Шофер Колька, напуганный перспективой домашнего ареста, зашел в городе к соседу-электрику, протрезвил его в снегу, пообещал бутылку и свозил на автобусе в лесхоз. Тот, матерясь и скребя кошками по холодному столбу, перекинул линию с поврежденной на дополнительную, и , толкнув рубильник, дал свет. Тут же они с Колькой и умчались назад, и только красавица ель осталась висеть на проводах.
При свете в клубе стало так тихо, что было слышно шипение керосина в непогашенных лампах.
- эни, эни, - Болот качал головой, прижимая к себе старушку, - эни...
Та выговаривала ему строго, качала головой, грозила пальцем. На почтительном отдалении застыли остальные члены семьи. На Поливанову старались не смотреть. Настасья, с одним тщательно накрашенным глазом, в потеках от жирной белой сметаны на лице и с прической, как парик, попавший под ливень, спряталась за чахлую елку.
- так, товарищи! - председатель материализовался и, получив тычок от Алевтины, сказал - я попрошу внести ясность...вы, товарищи, собственно, к кому будете? И это..где участковый? как это..вы кто ваще?
Болот стоял, теребя узел галстука, глядел в пол и молчал.
- да объясните ж наконец! - крикнули из толпы, - девка вон высохла вся! что ж ты над ей издевашься?
- и правда! -бабы, подогретые вином, загомонили разом, - коли жанатый, так бы и сказал.. а то опозорил нашу Настасью.. на ей кто женится теперь т?
- а кто б ране жанился, - поддакнула Лёхина бабка.
-опять же, - Петрович поднял палец к потолку и оглядел его со всех сторон, - опять же! дети, понимаш..пример какой? а если зарубежный гражданин -извините. Но у нас дружба народов. Фонтан есть. На ВДНХ.
Алевтина легко дала под коленку мужу, и тот сел на стул.
- Видите, ему прям плохо от таких событий. Доложите, как положено!
Мужчина в такой же шапке, как и у Болота, только понаряднее, вышел в круг и сказал -
- меня зовут Болот.
Ну, тут все и вовсе утихли. Даже филармония из кабинета выползла. Кроме фокусника.
- Болот - вот!
- у вас как, в Киргизии, все - Болоты?
-изъяснись. - дед Веселкин погладил орденскую планку,- ты, мил человек, должон внесть ясность! а ты путаишь...
Мужчина помялся, и тихо и глухо сказал -
- вы послушайте, такое вот дело вышло. Оно такое,дело-то. Вы главное, в милицию не ходите, обещаете?
- а чё ходить? - опять крикнули из толпы, - Василь Кузьмич, тута ты?
- тута, но не при исполнении, - прогудел голос.
Старушка все гладила Болота по голове, по лицу, прижимала к себе и твердила- упай, упай...
- говорит -упал, мол, - разъяснил Лёха, - с гор упал, стал быть-и память - все..хана..ага...так быват, знаю..
- это не Болот, - мужчина достал из кармана пиджака корочку паспорта, - это - Упай. Я - Болот, брат Упая.
- ух ты...-прокатилось по залу.
- Упай младший брат. Болот - старший брат. - старушка одобрительно кивала.Она сняла верхний теплый, совсем по-бабьи повязанный платок, под ним оказался легкий, шелковый. Мама помолодела и не выглядела такой испуганной. Молодая женщина так и стояла, прижав к себе детишек-погодков, лет семи-восьми.
- Я, Болот, мы в Киргизии живем. Ош. Там горы. Мы скот пасем. Овцы, конь есть, - старший говорил коротко, - а Упай не хотел в горах жить, он хотел в город ехать. В Москву. Я в армии служил, у меня жена, вот - он поманил к себе молодую, - Толгонай, - с гордостью сказал он, -луноликая...
Нинка, уже добравшаяся до окаменевшей Поливановой, шептала ей на ухо - Насть, ну? подлеец...и тебя как сноху называл...алиментщик...документы поддельные ...посодют...посодют..тебя тоже - как сообщницу...
- дети вот, Бакыт, счастье по-вашему, он погладил мальчика по голове, и Жанат -райский сад, по-вашему.
- ни хрена у них имячки...у нас Надюха, да Клавдея...-зал восхищенно гудел.
- мы скот гоняем - на пастбища. Упай не хотел. Я в армии был, письмо получил. -Болот достал треугольник, - девушка хорошо писала, я хотел брату показать, а ему карточка понравилась. Я в горах был. Он мою форму взял, как я из армии пришел. Паспорт взял, деньги взял, и ушел. Мы с отгона поздно пришли, искать стали- нет Упай. Плакали сильно. Мама плакала - он кивнул на маму. Мама в ответ покачала головой. Упай звонит - и молчит. Где, спрашиваем? Молчит. А наши земляки в вашем районе были, в заготконторе. Упай видели, сказали где. Мы приехали -мама плакала. Теперь мама плакать не будет. Упай, домой поедем.
- Так ты, что, -вдруг оттаяла Поливанова, - не женатый?! Ах ты! А что ж ты!
- ты зачем вино пила? - Упай бросился к Поливановой, - зачем пьяная всегда? Я
тебя люблю как вчера сейчас!
Тут свет погас. Рубильник выбило. И керосин кончился. Ну, все и сели за стол - хорошо, фонарик был. С аккумулятором.