Если бы мир парфюмерии пополнил аромат коммунальной квартиры, он бы непременно отдавал детской присыпкой, шумом, подгоревшими макаронами и скандалами из ничего. На этот раз в роли «ничего» выступала маленькая сувенирная ложка, забытая на потёртом клеёнчатом столе.
- Ну, я тебе! Свое бережёшь, а до чужого руки распускаешь! Ух, бессовестная… - бурлила, шипела и ядовито пенилась визгливая старушонка в кружевном халате.
- Что ж ты кричишь, Поля… Подумаешь, чаю себе насыпала твоей ложкой. Вон, во время войны люди последним делились и в мире жили… - оправдывалась Катерина Михайловна, застенчиво заслоняющая дверной проем от ярости бабы Поли.
Жизненный стаж Апполинарии Генриховны составлял шестьдесят пять лет. По ее внешнему виду можно было предположить, что родилась она именно в этом возрасте, в этом велюровом кружевном халате и с этой же сувенирной ложкой, словно сросшейся с ее куцыми морщинистыми пальцами. Бабушка Поля относилась к утренним ссорам так, как Катерина Михайловна – к индийскому крепкому чаю с сахаром: то есть, как к обязательному ритуалу и успешному началу нового дня.
На кухню коммуналки, тоскливо расположившейся у самой пропасти Екатеринбурга, меня привело то же, что и бабушку Катю. К слову, иначе ее здесь никто не называл. Доброта и мягкосердечие, предназначавшиеся для детей, достались пятерым «внукам» – именно столько людей живет сейчас в коммуналке. До недавнего времени было семеро – двое сняли однокомнатную кирпичную коробку за сносную цену. Баба Катя осталась здесь. Наверное, для того чтобы вязать носочки соседским детям, варить вкусную уху и раздражать Полю Генриховну. Не намеренно, конечно же. Маленькие сухие ладошки держатся вместе, глаза цвета искреннего недоумения прячутся за толстыми линзами.
- Апполинария Генриховна, ну хватит, детвору разбудите. Давайте я вам новую ложку куплю, когда к своим поеду, - вмешиваюсь. Аккуратно, дабы взрывной волной не отбросило назад.
- Не нужно мне от вас ничего! Пропадите вы, проклятые!
Финальный аккорд. Женщина торопливо покидает кухню, уронив по пути дуршлаг и сковороду. Бабушка Катя молчит. Жалеет соседку, видимо.
Наливаю индийский байховый чай. Приглашаю старушку к столу. Возможно, и остальные скоро подтянутся – будильник легко не услышать, в отличие от бабы Поли. Открываю окно: проветрить помещение от пыли и злобы.
- Алисочка, солнышко. А мне чайку нальешь?
В проеме материализуется женская голова, украшенная тугим серебристым пучком. От былого гнева – ни следа. В глазах мелькнуло смущение, правда, быстро сменилось лукавством.
Бабушка Катя и Апполинария Генриховна беседуют «о своем, о старческом». Допивая вторую чашку, я задумалась о том, какой же скучной и блеклой следует быть жизни человека, если единственным развлечением остаются раскатистые и едкие скандалы по утрам. Пожалуй, таких людей можно от души пожалеть, посочувствовать им и пройти мимо. Помочь вряд ли удастся – слишком глубоко засели в трясине ворчания и вселенского недовольства.