Забубень

               
Забубень


Это наша деревня так называется. Истинное название, разумеется, изменено. Для благозвучия.
Месторасположение Забубени можно обозначить одним словом – где-то, по всей видимости, между Европой и Азией.
Время происхождения описываемых событий – когда-то, вероятнее всего, на границе веков.
Для определения характера обитателей Забубени  наиболее  подходит слово «заблудшие».  То есть, можно его трактовать как « заблудившиеся в пространстве и времени», а можно и в другом, более понятном смысле. И то и другое будет верно.
Попасть  в Забубень может любой, кто захочет, и даже тот, кто об этом и не думал никогда. Надо только зажмуриться покрепче и абстрагироваться от собственной реальности.
Для тех, кто захочет Забубень покинуть, есть два пути – в тюрьму или в армию. Хотя, конечно, для избранников судьбы  найдутся и другие способы. Например, подводный, или в этюднике художника, или через дырку в потолке у деда Жбана. Для последнего способа, правда, нужно добыть ещё особый жёлудь и дождаться, когда из него вырастет особый дуб. Проще всего уехать с цыганским табором, хотя он редко заглядывает в наши места. Чего с нас взять!
Места у нас красивые. С одной стороны лес дремучий, с другой  – бескрайняя степь. Между лесом и степью речка Бездна. Ударение на последнем слоге. Когда-то, по преданию, Бездна вполне соответствовала своему названию, теперь же значительно обмелела. Хотя, чтобы утонуть, глубины хватит. Особенно в изменённом сознании. Речка петляет вокруг деревни, поэтому, чтобы добраться до Забубени, надо преодолеть три моста подряд. Ранней весной и поздней осенью это почти невозможно, если использовать обычный транспорт. Но если абстрагироваться, то проблем не будет.
Правый берег Бездны высокий, обрывистый, а левый – пологий, поросший вётлами и осинами, которые нещадно грызут расплодившиеся бобры. Раньше забубеньские мужики били бобров на шапки, но однажды бобры объединились и дали мужикам отпор. Теперь их никто не трогает, хотя разговоры о реванше среди мужиков ведутся.
Рассказ о Забубени не стоил бы внимания, если бы не череда произошедших здесь странных событий.
Всё началось с пропажи овцы. По словам пастуха Володьки Шамсонова, овцу утащил волк.
Володька божился, что видел волка собственными глазами.
Овчарка Володькина тоже его видела, гналась за мерзавцем до самого леса и почти догнала, но собака свидетелем быть не может, поэтому овцу и повесили на Володьку. Да ещё обсмеяли, дескать, волки в наших краях отродясь не водились. Хотя вся деревня слышала волчий вой, неделю не давал спать, гад. Да как же противно выл! Противно и страшно. Даже собаки все замолчали, поджали  хвосты и в будки попрятались.
Случилось это позапрошлой осенью. Лес на горе над речкой почти совсем  оголился, но трава ещё не завяла, поэтому Володька до последнего пас вверенное ему стадо. Вечерело, багровый закат предвещал ветреный холодный день. Было тихо, лишь монотонный звон с покосившейся церковной колокольни  разливался в прозрачном воздухе, дополняемый блеянием овец и нечленораздельными выкриками пастыря.
Перед тем, как гнать отару в деревню, Володька присел на камешек и закурил. Нездорового вида медлительная овчарка, густо украшенная репьями, прилегла у ног хозяина. Овцы разбрелись кто куда вдоль опушки леса. Все расслабились. Тут-то и появился серый разбойник.
Никогда нельзя расслабляться! Только подумаешь, что всё хорошо, что всё идёт как надо – тут ты и пропал! Тут-то тебя и подстерегает неприятность, а, может, и большая беда.               
Волк дождался своего часа. Он уже несколько дней наблюдал за овцами, скрывшись в кустах орешника. Волчара был матёрый, голодный и злой. Зачем он пришёл сюда из дальнего леса? Что потянуло его в Забубень? Он и сам не смог бы объяснить. Хищник лежал в кустах, положив тяжёлую голову на лапы, и поглядывал то на противоположный берег реки, где за деревянным мостом  располагалась основная часть деревни, то на овец, то на сыпавшиеся с рядом стоящей берёзы жёлтые листья. Бедные приземистые избы Забубени были темны и печальны, всё поселение казалось то ли сонным, то ли больным. Волка мучили ревматические боли и чувство голода, но напасть на стадо он никак не решался – с возрастом исчезла уверенность в своих силах.
Плохо, когда теряешь веру в себя. Если разуверился в идее – остаются друзья, если обманули друзья – остаётся любовь, если предана любовь – остаётся работа, если потерял работу – остаётся фонд помощи неимущим!                Но если потерял веру в себя – то опереться тебе больше не на что, и тебе, дружок, крышка, это точно!                Вот и волку было не по себе. Странное томление он чувствовал в душе своей волчьей, как будто забыл что-то и пытался вспомнить, но не мог. Взгляд его то и                дело устремлялся  за реку, где белели, как изглоданные временем кости динозавра, развалины бывшей барской усадьбы. Про усадьбу мы ещё не говорили, да и сказать-то нечего: разрушена она была ещё в гражданскую войну, кирпичи забубенные жители растащили по домам для своих нужд, осталась только часть здания, парадная лестница да несколько колонн. Всё это заросло полынью и терновыми кустами. Никто туда не ходил, только ребятишки любили играть, да завклубом Опушкин искал какие-то экспонаты для деревенского музея. Возвращаясь взглядом к развалинам, волк почему-то испытывал беспокойство. Становилось сладко и тоскливо и хотелось выть. Казалось, именно затем, чтобы испытать это чувство, а вовсе не за едой пришёл он сюда из далёких лесов.
          Трёхдневный голод, однако, пересиливал странные ощущения, и волк, встряхивая головой, вновь сосредотачивался на возможной добыче.
             Момент  для  нападения был  самый благоприятный. Одна из овец – видимо,  самая молоденькая, не чуя беды, резвилась в непосредственной близости от его  укрытия. Эта овечка давно была у него на примете. Вела она себя как-то странно. То, вдруг, бросив щипать траву, начинала ни с того ни с сего скакать и блеять, как ягнёнок, то внезапно останавливалась как вкопанная и долго и задумчиво стояла, глядя за реку, то, словно опомнившись, снова начинала резвиться. Непонятное поведение её раздражало волка и усиливало аппетит.
    Медлить дальше было нельзя. Волк напрягся. Серое тело, как распрямившаяся пружина, вырвалось из кустов. Глупая овца и бекнуть не успела, как он вцепился ей в горло и, забросив на спину, потащил в чащу. Заблеяли испуганно овцы, посыпался с задетой берёзы золотой дождь. Растяпа-пастух увидел только волчий хвост. Вялая собака бросилась было в погоню, но, добежав до опушки, потеряла след и остановилась, тупо озираясь по сторонам…
                Затащив добычу в завал из упавших деревьев, волк остановился и, отдышавшись, приготовился, наконец, поесть. Жертва, однако, была ещё жива. Её помутневшие глаза печально смотрели  на волка, с губ сорвался предсмертный хрип, как будто овца хотела что-то сказать. Странное чувство, которое волк испытывал при виде развалин, вновь охватило его душу…
                Что есть душа? И есть ли она? Для человека верующего здесь вопроса нет, для него существование вечной души бесспорно и не требует доказательств. Он верит в жизнь загробную, поэтому живёт счастливо и смерти не боится. Но как быть               
   атеисту? Как подумаешь о том, что со смертью твоего физического тела умрёт и твой внутренний мир, все твои чувства, все мечты и приобретённые в тяжких трудах знания и опыт, и что ты даже детям своим ничего не сможешь передать, и им заново придётся учить теорему Пифагора, формулу спирта, правописание частицы «не» с глаголами и правило буравчика, –  как подумаешь обо всём этом, так одолеет такая тоска, что хочется пойти к бабке Медовушке, взять 0,75 самогонки (потому что поллитры будет мало) и напиться. Поэтому большинство забубеньцев, судя по их частым визитам к бабке, можно отнести к стойким материалистам. С другой стороны, если рассматривать проблему с материалистической точки зрения, то, раз по закону сохранения материя никуда не исчезает и не создаётся из ничего, то она вечна. Значит, и душа, являясь частью материи, также не должна исчезнуть бесследно. Такие размышления вселяют в сердца оптимизм. Что, если верны представления древних о реинкарнации?  Странный случай с овцой косвенно подтверждает эту гипотезу. Поскольку тело несчастной было обнаружено впоследствии нетронутым, то, добавив немножко романтики, можно предположить, что дело было так:               
…  Они вдвоём переплыли на лодке через реку, чтобы с высокого берега полюбоваться фейерверком, который отец Анюты устраивал в честь дня её рождения. До чего же хороша она была в своём белом платье, отделанном простым кружевом! Светлые локоны слегка растрепал осенний ветерок, на щеках играл румянец.
    «Женюсь, непременно женюсь, – подумал Николай, с восхищением глядя на девушку. – Надо только окончить корпус, стать офицером…»
    Вечерний звон донёсся из церкви в такт его мыслям.
    Стадо тучных овец прошествовало мимо. Пастух, сняв войлочную шляпу, почтительно поклонился господам.

                –  Гуляют возле речки
По шёлковой траве
Кудрявые овечки
С барашком во главе,
   – продекламировала Анюта, и они оба весело рассмеялись.
  Закат угасал, колонны усадьбы в его лучах казались розовыми. Весь пейзаж принял таинственный оттенок.
  – Скажите, Ники, –  Анна закуталась в накидку и приблизилась к нему вплотную,  –  вы верите в переселение душ?
     Он пожал плечами.
             – Я – верю, –  продолжала она. – Мне кажется, что я уже жила когда-то, но не могу вспомнить. Какие-то странные ощущения. Иногда почувствуешь запах реки или посмотришь на закат – и кажется, что ты была всегда. Ведь мы – часть природы, единое целое с ней, значит, не можем исчезнуть бесследно? Может быть, в другой форме, но мы должны воскреснуть, ведь правда?
                Она с надеждой посмотрела ему в глаза. Смешная, наивная девочка! До чего  же  она хороша! Не спрашивая разрешения, он взял в ладони её кудрявую головку и поцеловал прямо в губы. Анюта не сопротивлялась.
            – Как же я узнаю тебя в будущей жизни? – шутя спросил Николай, продолжая    удерживать её.               
               – Я расскажу тебе стишок про овечек,  – улыбнулась она в ответ.                В небо взлетела и рассыпалась золотыми искрами первая ракета…
               … Мечтам Николая не суждено было сбыться. В конце зимы Анюта тяжело заболела и  умерла. Он не успел с ней проститься. Дальнейшая его жизнь сложилась в общем-то удачно. Николай сделал карьеру, заслужил чины и награды, счастливо женился, имел пятерых детей и умер в глубокой старости. Но Анюту и тот поцелуй у реки он помнил до конца жизни…
          …Овца издала предсмертный вздох.
           –  « …С барашком во главе, »  –  вдруг вспомнилось волку. Он понял, почему его так тянуло в эти места, почему тревожат сердце церковный звон и листья, падающие с берёзы. Вот они и встретились в другой жизни. Не о такой встрече, видно, мечтала Анюта. Белая кудрявая головка покорно свесилась на плечо.
             Последние искры заката вспыхнули и погасли. Ночную тишину огласил тоскли-   вый и протяжный, до жути похожий на человеческий голос, вой.
             –  Ню – у – у – у – т – а – а!
             Деревенские жители слушали эти душераздирающие звуки до самого рассве  та. Многим стало жутко, ведь волки никогда не подходили к деревне так близко.
  «Не к добру это, ох, не к добру», –  вздыхали забубеньцы.
 И действительно, странные и необъяснимые события стали происходить с тех пор в этих местах…
Ну, как вам, барышни? Жалко Анюту? Не повезло ей ни в первой жизни, ни во второй. Но, если принять за аксиому, что душа всё-таки вечна, то у неё ещё есть шанс встретиться со своим возлюбленным в жизни следующей. И так без конца. Возможно, когда-нибудь на перекрёстках пространства-времени они всё-таки узнают друг друга. Так что, девушки, не лейте слёзы и не жалейте овцу. Главное, сами не будьте овцами и не вертите куцым хвостиком перед волками. 
Кстати, завклубом Опушкин  среди прочих старинных вещей нашёл в развалинах барской усадьбы альбом со стихами Анюты, был там и стишок про овечек с трогательными рисунками юной поэтессы. Вот ведь какие девушки жили когда-то в Забубени! Локоны, кружева, чистота и наивность! А что теперь? Эх!
Ну ладно, это был пролог, а дальше всё по порядку. По ходу повествования будут появляться новые герои. Пусть читателя не смущает, что все они будут чем-то похожи друг на друга. Это сходство можно вполне логично объяснить. Во-первых, почти все жители Забубени, исключая приезжих (например, ветеринара Оскопяна или упомянутого выше завклубом Опушкина), находятся между собой в той или иной степени родства, то есть, говоря научным языком, имеют общий генотип;  во-вторых, чрезмерное употребление алкоголя также стирает различия между особями (иногда даже бывает затруднительно определить пол какого-нибудь субъекта);  а в-третьих, нельзя забывать о наследии проклятого тоталитарного режима, пытавшегося всех людей уравнять.   Итак,  в следующей главе появляется загадочная
          

                ЕПИХОНДРА

Неописуемы красоты твои, родная Забубень! Подойдём поближе к речке, поглядим на её изумрудную гладь. Течёт речка медленно, петляя между зарослей вётел и осин, погрызенных бобрами. А куда ей спешить? К чему стремиться? Разве изменится что-нибудь в Забубени, если речка потечёт быстрее? Ничего не изменится. Вот и ползёт она, полусонная и вялая, отражая небо с такими же, как и всё вокруг, ленивыми облаками.
Когда-то давно, как говорится, в незапамятные времена, речка Бездна была глубокой, но постепенно стала мельчать и сохнуть, и уже не соответствовала в полной мере своему названию. Однако жители Забубени всё равно ухитрялись находить в ней глубокие места и иногда тонуть.
Рыба в речке водится по сей день. Конечно, не в таком изобилии, как раньше – экологическое состояние в Забубени неуклонно ухудшается, как и во всём мире,
но всё-таки не перевелась ещё рыбёшка. Есть и любители посидеть на берегу с удочкой – денег за это пока не берут, а наловить себе карасей на ужин может каждый. Многие забубеньцы так и живут: где рыбёшку поймал, где собрал грибов – ягод, глядишь – и прокормился! А если ещё обменять часть добычи на бутылочку самогонки, так вообще не жизнь, а малина! А особенно теперь, когда развалился колхоз,  и все крестьяне освободились от крепостного ига!
Одним из заядлых рыбаков был Петька-жестянщик –  мужичок  средних лет, на вид щуплый, но жилистый, с лицом, вечно заросшим щетиной,  и глазами цвета речной воды, в которых, в отличие от речной воды, не отражалось абсолютно ничего. Основным его занятием, не считая пьянства, была работа с металлом, а рыбалка была чем-то вроде хобби.
Впервые Петька повстречал странного человека, когда  удил рыбу на своём «законном» месте у старого деревянного моста. В то утро ему как раз не везло: хитрые рыбёшки подкрадывались незаметно и съедали наживку. Весь улов состоял из полдюжины пескарей да ёршика, в самый раз коту на обед. О том, чтобы обменять рыбу хотя бы на «чакушку», не могло быть и речи. Предчувствуя, что сегодня, видимо, придётся «попоститься», жестянщик занервничал. Вдобавок, его начал донимать вопросами увязавшийся следом племянник Митька, пацан лет десяти, приехавший из города погостить к бабке.
–  Дядь Петя, почему рыба не клюёт? Червей таких жи-и-ирных накопали! Ты же говорил, что здесь щук полно!?
–  Ну, говорил…
–  А где же они?
–  Где-где!.., –  обозлился жаждущий «огненной воды» Петька. –  Епихондра, наверно, поела.
– Кто-кто? – удивился мальчик.
– Рыба такая здоровая, зубастая, волосатая, – ничего более умного в похмельную голову не пришло.
– А разве бывают такие? – не поверил Митька. – Что-то нам в школе про таких не говорили.               
         – Много они там знают в твоей школе! Поди-ка, окунись – епихондра и хватанёт за попку! Поди, поди!
Мальчик испуганно замолчал. В это время один из поплавков дёрнулся и ушёл глубоко под воду. Петька схватился за удилище, но его снова ждало разочарование – на сей раз червяка отъели вместе с крючком. Оскорблённый в лучших чувствах мужик помянул рыбью мать и начал сматывать удочку. Тут-то и подошёл незнакомец, точнее, не подошёл, а возник внезапно откуда-то из-за прибрежных кустов.
– Проблемы? – весело поинтересовался он, заглянув в Петькино ведёрко. – Червячком ловите? Я бы рекомендовал попробовать на мормышку, а ещё лучше – на блесну. Хотя для блеснения погода жарковата. Вот холода наступят – тогда держись! Водичка студёная, прозрачная. А ещё лучше – по первому льду. Ну и по последнему тоже. Очень, очень рекомендую мормышку! А живца, скажите, не пробовали? Хотите, покажу способы насадки живца на крючок?
Дядя с племянником подняли головы, чтобы получше рассмотреть назойливого специалиста по рыбной ловле, и опешили: перед ними стоял совершенно голый мужчина неопределённого возраста. Редкие белобрысые волосы его были мокры, глаза серые навыкате, плечи узкие, животик обвислый, руки сжаты в кулачки. Совершенно бесцветный тип. И голый как Аполлон! Но у древнегреческого бога хотя бы фигура хорошая, а тут одно безобразие!
– Не удивляйтесь, – прервал он затянувшуюся паузу, – пока купался, кто-то унёс мой спортивный костюм: я повесил его на ивовый кустик.
«Жаль, я не заметил, а то бы прибрал», – пожалел про себя жестянщик.
– Народ совсем испортился, – продолжал голый человек. – Тащат всё подряд. Впрочем, я их не осуждаю, не своруешь – не проживёшь. В стране, где правит закон джунглей, ничего другого ожидать не приходится. Сам виноват – отплыл глу…далеко. Не посодействуете в беде?
Митька молча протянул ему своё вафельное полотенце.
– Весьма признателен, – поблагодарил он, прикрывшись.
–  Что-то я раньше Вас не видел? – поинтересовался Петька. – Гостите у кого или как?
– Шереспёр Отто Францевич, – протянув Петьке руку, отрекомендовался новый знакомый. – Учитель географии. Буду преподавать в местной школе. В это тяжёлое для страны время на нас, русскую интеллигенцию, возлагается особая миссия. Нельзя, нельзя дать народу одичать!
«Развелось вас, «русских интеллигентов», – пожимая руку учителя, подумал с досадой Петька. – «Уже и в деревне житья от вас нет. Мало, что плюнуть стало некуда – попадёшь в такого вот «шереспёра», так вы ещё и в душу лезете, покоя не даёте».               
         Поняв, что ловли с этим Отто Францевичем не будет, жестянщик начал собираться домой. Учитель стоял рядом, разглядывая Петькины снасти.
– О! Какая красота! – воскликнул вдруг он, жадно сверкнув глазами.
Привлекшая его внимание блесна в форме рыбки, действительно была хороша: Петька даже вставил ей «рубиновый» глазик.
   –  Индивидуальное производство, –  похвалился жестянщик. – Во всей Забубени никто так не сделает.
   – Знаете, я ведь коллекционирую рыболовные принадлежности, – сообщил Шереспёр, поедая глазами понравившийся ему предмет. – Особенно как  раз люблю собирать блёсны. Хотя, конечно, и крючки, и мормышки, мушки искусственные для ловли нахлыстом. А посмотрели бы вы, какой самодур я добыл в прошлом году в Севастополе! Продайте мне этот экземпляр – он послужит украшением моей коллекции!
        Петька покачал головой: 
– Эту не отдам. Другую – сделаю. Будет стоить пол-литра. Если надо – могу чайник  запаять, или ещё что… Аппарат самогонный не нужен? Или батарея отопления? Бочка из-под солярки? Что надо – обращайся, всегда помогу. Пол-литра только…
Они пошли домой через берёзовую рощу. Приближался конец лета, жухлые листья уже лежали на траве, похожие на бумажные деньги. Петька с тоской смотрел на листья и думал, где бы достать купюру на водку. Расставаться с блесной было почему-то жаль.
      – Скоро совсем холодно будет, не покупаешься,  – вздохнул Отто Францевич. – Дома совершенно никаких удобств,  даже   ванны нет. Непривычно городскому человеку.
Петька, чей мозг беспрестанно работал, перебирая возможные варианты добычи алкоголя, мгновенно вспомнил о стоящей в палисаднике у бабки Медовушки старой чугунной ванне, в которой летом грелась на солнце вода для полива огурцов и капусты.
– Полтора литра! – почти выкрикнул он…
С трудом дождавшись наступления темноты, Петька вышел на дело. Дотащить ванну в одиночку, конечно же, было ему не под силу, поэтому он нашёл напарника – отставного прапорщика Егора Кускова по кличке Генерал.
Ночь выдалась тихая и безлунная. Именно такими ночами и совершаются самые жуткие и редко раскрываемые преступления. Есть какая-то парадоксальная взаимосвязь между спокойной красотой дремлющей природы и мерзостью человеческих поступков.
Отставной Генерал приходился бабке каким-то родственником по линии покойного мужа, часто бывал у неё в гостях и по-родственному получал спиртное в долг. Но в последнее время из-за какой-то ссоры Медовушка кредитование отменила.
Генерала хорошо знала и считала своим бабкина собака, к тому же он прихватил с собой здоровенный кусок колбасы. Колбасы Кускову было не жаль: продавщица деревенского магазина Маруся снабжала его этим продуктом бесплатно, точнее, это было что-то вроде поощрения за некоторые услуги интимного характера. В результате такой военной хитрости продажная псина даже не тявкнула, поэтому собственно похищение ванны не составило особого труда. Точнее, не составило бы, если бы чугунное корыто было чуток полегче.
Основная тяжесть работы легла на иссушенные зелёным змием Петькины плечи – Генерал, как бывший командир, не привык к физическому труду и, где мог, «сачковал». Вспотев от натуги, пыхтя, спотыкаясь и матерясь шёпотом, сообщники кое-как дотащили неподъёмную хреновину к месту назначения – длинному деревянному дому, напоминающему лагерный барак, на другом конце улицы, у реки.
Шереспёр,  снимавший в этом доме комнату, поджидал их у калитки с фонариком. Он буквально рассыпался в благодарностях.
– Наконец-то появилась возможность почувствовать себя интеллигентным человеком! – радостно восклицал он, рискуя разбудить свою квартирную хозяйку и её сожителя. – Заносите, пожалуйста, сюда, на кухню. Люди годами живут в деревне, и никому не придёт в голову соорудить элементарную канализацию. Ближе к стеночке, пожалуйста! Раз в неделю, в лучшем случае, моются в бане, у кого она есть! До чего же сильна привычка к скотскому образу жизни!.. Вот сюда поставьте. Я уже и трубу приготовил под слив: река рядом, будет очень удобно! Не знаю, как вас и благодарить за труды!
– Как договаривались – полтора литра, – напомнил жестянщик. – Работа тяжёлая, животы понадорвали.
– Чревато грыжей, – поддержал его Генерал.
–  Добавлю, добавлю! –  засуетился понятливый интеллигент. – Пройдёмте ко мне в квартиру.
«Квартира» Шереспёра состояла из одной комнаты, да и та была почти пуста.
Из мебели были только стол и диван, зато стены… Ошеломлённые Петька с Генералом разинули рты, на время забыв о водке.
Стены от пола до потолка были заняты обтянутыми синим бархатом стендами, на которых рядами, точнее, гроздьями, висели рыболовные крючки, блёсны, мормышки, мушки, грузила, поплавки, мотки лески различных оттенков и прочая дребедень. Под потолком, как связки хвороста, крепились различные удилища и спиннинги. В отдельной рамке красовалась, сверкая всеми цветами радуги, странная  конструкция из перьев и крючков.
–  Моя коллекция! – похвалился Отто Францевич. – Какова?!
Вид у него был вдохновенный, глаза сверкали, даже редкие волосы на голове, казалось, приподнялись, подобно плавнику окуня.
–  Впечатляет, – согласился Генерал.
Гирлянды металлических приспособлений блестели, как огни на рождественской ёлке. Двум собутыльникам стало ясно, что они имеют дело с психом, для которого собирательство крючков, по-видимому, являлось смыслом жизни. Кроме коллекции на стене висела лишь полка с книгами, да и те были сплошь по рыболовству. Кусков незаметно для хозяина квартиры покрутил у виска пальцем.
Получив обещанное вознаграждение, друзья, довольные собой, отправились отдыхать.
         Наутро соседи обворованной бабки  были разбужены доносившимися с её двора  громогласными проклятиями. Если бы всем пожеланиям старухи суждено было сбыться, от жестянщика с Генералом  не осталось бы и мокрого места. В действительности же два друга, как ни в чём не бывало, явились к самогонщице опохмелиться и, изображая  на опухших физиономиях сочувствие, выслушали плач Медовушки по исчезнувшей ванне.
–  Милицию надо вызвать, –  посоветовал  Петька.
При упоминании милиции бабка содрогнулась. В сенях у неё стояли, готовясь к возгонке, две  40-литровые фляги с бражкой, из-за чего визит участкового был бы крайне нежелателен.
  « Пусть подавятся моим добром, алкаши проклятые!» –  подумала она. – «Подниму цену на самогон, всё окупится!»
Пару дней спустя жестянщик снова рыбачил в ивняке у моста. Приставучего Митьки с ним на сей раз не было: напуганный россказнями о мифической  «епихондре», мальчишка на речке больше не появлялся, предпочитая   играть с  деревенскими ребятами в ножички.
Петька, с утра «поддавший», находился в благостном расположении духа. Вспоминая, как ловко он провёл племянника, жестянщик посмеивался про себя: «Епихондра! Гы-гы! Вот ведь сообразил! Пацаны теперь на речку ни ногой. А то привыкли нырять с моста – какая уж тут рыба!»
Поплавок резко задёргался. Петька схватился за удочку. « Ну, сегодня  будет клёв!» – обрадовался он. Удилище повело в сторону: рыба хотела уйти. Жестянщик попытался её подсечь.
« Здоровая, зараза! Как Маруська Дубино! – подумал он. – Ей и продам!»
Но не тут-то было: что-то огромное, сверхъестественно сильное внезапно вырвало удочку из его рук. Раздался громкий плеск, и на мгновение перед затума-
ненным алкоголем взором Петьки предстало, наполовину высунувшись из воды, странное существо.
Это мгновение Петька запомнил до конца жизни. Длина необыкновенного существа, как показалось перепуганному рыболову, составляла не менее полутора метров. По виду оно напоминало одновременно и рыбу и зверя: вперемежку с чешуёй на теле его росли пучки белёсых волос. Голова у чудовища была тяжёлая и круглая, как кочан капусты с большим толстогубым и зубастым ртом и умными, совсем как у человека, глазами навыкате. Вдоль спины проходил переливающийся на солнце, агрессивно поднятый плавник. Боковые плавники больше смахивали на волосатые руки.
«Чудо-юдо» злобно посмотрело на Петьку и, издав гортанный звук «йо-ла-ри-о!», хлопнуло хвостом по воде и ушло в глубину, утащив за собой всю снасть вместе с уникальной блесной. При этом оно успело погрозить остолбеневшему мужику плавником-кулаком.
Жестянщик готов был поклясться, что разглядел на «кулаке» татуировку – маленький синий якорёк.
Некоторое время Петька стоял, словно пригвождённый к месту, и смотрел, как расходятся по воде круги от уплывшей «рыбы», затем, подхватив ведёрко и уцелевшую удочку, бросился бегом от реки, вопя не своим голосом:
– Епихондра! Епихондра!
Собственная выдумка, материализовавшись, повергла его в неописуемый ужас.               
         «Брошу пить,  –  думал на бегу пьяница, стуча редкими зубами. – Закодируюсь!»
Размахивая руками и подпрыгивая, он вбежал на центральную улицу и промчался мимо магазина, напугав бабок, ожидающих машину с хлебом.
–  Допился до горячки! – заахали старухи.
          Никто из мужиков, даже Генерал, повидавший немало чудес на армейской службе, не поверил Петькиному рассказу. Впрочем, вскоре жестянщик и сам начал сомневаться в том, что действительно видел «епихондру». Пьяный бред, галлюцинация – такое бывает сплошь и рядом. Удочка вот только… Постепенно он успокоился, но на рыбалку пока не тянуло.
Временно бросив пить, жестянщик занялся своей основной  работой: спаял пару самогонных аппаратов, ведро для общественного колодца и вырезал несколько новых блёсен, которые решил отнести Отто Францевичу.
Войдя в знакомый дом, мастер прошёл по коридору и постучал в дверь Шереспёра. Никто не открывал.
С кухни тянуло ароматом жареных «ножек Буша». Петька заглянул туда. У плиты стояла  Нелли, квартирная хозяйка «русского интеллигента» – коренастая кривоногая тётка с лоснящимся, плоским как сковородка,  лицом. За кухонным столом сидел участковый милиционер Полубатонов.
Жестянщик вспомнил про украденную ванну, и сердце его ёкнуло. Скрывая страх, Петька поздоровался.
–  Вот и собутыльник пожаловал! – вместо приветствия скрипучим голосом воскликнула тётя Нелли. – Спроси его, Паша, может, знает чего про Францевича? Вместе пили, небось?
Оказалось, что Шереспёр пропал две недели назад. В  школе начались занятия, но учитель так и не появился.
– Надюндюрился, наверно, да и утоп! – продолжала скрежетать тётка. – Хорошо, хоть не в ванной! По три часа не вылезал! Брюки вон спортивные оставил, море по колено было, голяком ходил. У-у, алкаши!
Участковый, видимо, устав слушать словоизлияния тёти Нелли, пригласил Петьку для собеседования в комнату пропавшего. Она оказалась незапертой, коллекция находилась на месте. Жестянщик ещё раз получил возможность  рассмотреть её. Хвалёный севастопольский самодур, подобный головному убору вождя ирокезов,  по-прежнему торчал в рамке. Но рядом с ним, в самом центре ещё не заполненного стенда, красовалась  исчезнувшая в водных глубинах вместе с таинственной  «епихондрой» Петькина  блесна с «рубиновым» глазком.
Странная догадка молнией мелькнула в мозгу жестянщика. Неожиданное появление «русского интеллигента» как будто из-под воды, шрам над верхней губой и, главное, –  блесна…
– Моя, моя…, –  показывая пальцем на стенд, попытался он сформулировать свою мысль, но тут же осёкся. Что мог он сказать милиционеру? Что Шереспёр превращался в рыбу и откусывал крючки для своей коллекции? Что он специально приобрёл ванну, потому что удобно было, сняв одежду и не опасаясь, что её украдут, нырять здесь, а выныривать в реке? Что, не получив вожделенной блесны по-хорошему, он просто уволок её вместе с удочкой? Кто поверит в подобный бред?
Нет, Петька не хотел, чтобы его сочли за ненормального, поэтому на все вопросы участкового только мотал головой.
– Вспомнила! – внезапно просунула в дверь своё плоское лицо разговорчивая  Нелли. – Была у него особая примета – на правой руке, вот здесь, наколка – якорь! Точно! Ещё говорил, что был подводником, там и облысел!
–  Епихондра! – беззвучно прошептал жестянщик, ещё раз решив про себя, что надо бы бросить пить…
… Дело об исчезновении коллекционера рыболовных принадлежностей так и осталось нераскрытым. «Епихондру» видели как-то зимой любители подлёдного лова, но рассказам разгорячённых выпивкой рыбаков никто, кроме Петьки, не придал значения.
Вот ведь каким всепоглощающим может оказаться безобидное на первый взгляд увлечение! Не только от пьянства можно, оказывается, потерять человеческий облик! Друг читатель! Не поддавайся страстям! Иначе, не ровен час, превратишься в эдакого вот ихтиандра и поплывёшь незнамо куда.
Метаморфозы в Забубени, однако, следуют одна за другой. Под Новый год, например, произошёл жуткий случай. Для одного из деревенских жителей это была               

             СУДНАЯ НОЧЬ

Рыжий Полкан, любимый пёс продавщицы Маруси, был вскормлен молоком домашней коровы, отчего бока его приобрели приятную округлость, а короткая густая шерсть лоснилась и блестела. Будь он обычной деревенской собакой, служащей за корку хлеба и миску пустых щей в день, возможно, жизнь животного была бы длиннее, но молочная диета поспособствовала его преждевременной кончине: на Полкана «положил глаз» Шурка Носков, или попросту Носок – рецидивист, заработавший в «местах не столь отдалённых» туберкулёз.
Впервые Шурку судили за мелкую кражу. Вдвоём со своим школьным приятелем, уже упоминавшимся выше Егором, а тогда ещё Жориком Кусковым, они проникли в деревенский медпункт, чтобы похитить оттуда стеклянный шприц (об одноразовых в деревне в то время ещё не слыхали). Жорик, будучи постарше и бо-
лее образован, слышал что-то о наркотиках, и теперь, добыв маковой «соломки» и пузырёк ацетона, собирался уколоться сам и приобщить к этому занятию малолетнего товарища.
         Однако, «поймать кайф» Шурке не было суждено: воришек застукала медсестра, когда они вылезали назад через форточку. Пацаны получили по два года условно.
Жоркин отец принял крутые меры: выпорол сына так, что у того пропала всякая охота и к наркотикам и к воровству. Так что Кусков благополучно дотянул до армии, попал в образцовую часть, отслужил два года и, закончив школу прапорщиков, остался на сверхсрочную службу.
Шурке повезло меньше: он рос без отца, и драть его было некому. Следующим его делом было групповое изнасилование одноклассницы Маши Расплюевой, в дальнейшем ставшей продавщицей и женой лесничего Марусей Дубино. Обычная вечеринка на сеновале с парой бутылок водки прошла бы незамеченной, если бы  дура Машка наутро не поделилась «впечатлениями» со своей двоюродной сестрой-библиотекаршей, а та, в свою очередь, не поставила в известность Машкиных родителей.
Решив заработать капитал на дочкином позоре, недалёкий папаша Расплюев поспешил заявить о случившемся в милицию и потребовал возмещения морального вреда. Родители четверых «преступников» бросились папаше в ноги, умоляя забрать заявление, Носкова мать даже привела во двор потерпевшей корову, и оскорблённый отец Маруськи уже пошёл на мировую, но оказалось, что дело относится к особо тяжким, которые по согласию сторон не прекращаются. Состоялся суд, трое малолетних подельников получили по четыре года, а Шурка, на котором висела кража – все шесть.
До совершеннолетия Носков находился в детской колонии, а затем был переведён на взрослую зону, где блатные «товарищи» попытались его «распетушить». Однако Носок оказался не робкого десятка и не дался, порезав домогавшихся его тела зэков осколком стекла. За это ему добавили ещё два года. Отбыв срок, покрытый с ног до головы наколками, он ненадолго вернулся в родную Забубень, но тут же загремел обратно за пьяную драку. Затем последовала судимость за кражу поросёнка из колхозного свинарника.
Так бы он и не вылезал из тюрьмы, но объявили амнистию для больных туберкулёзом, и Шурка, у которого к тому времени уже было две каверны в лёгких, приехал помирать домой.
Лечиться собачатиной Шурке посоветовали друзья: Гришка Хулахуп, также неоднократно судимый и имеющий те же проблемы и кореец Угай, бывший арендатор, когда-то выращивавший лук, но с наступлением кризиса разорившийся, и после отъезда семьи совсем по-русски запивший.
Как известно, собачье мясо является национальным корейским блюдом. Хотя, говорят, не во всех провинциях, и едят его только по праздникам, и не всех собак, а определённой породы. Но нашим друзьям  такие тонкости были ни к чему.   
           Жаркое, приготовленное из щенка-подростка, которым кореец угостил задыхающегося от кашля уголовника, было на удивление  нежным, жирным и после тюремной голодухи показалось даже приятным на вкус. Непривычный запах псины легко заглушался самогонкой. После званого обеда у корейца Носок почувствовал неожиданный прилив сил и, уверовав в целительные свойства собачьего мяса, начал нещадно истреблять деревенских Рексов и Шариков. Шкурки его жертв, посыпанные солью, развешивались в сарае для сушки: к зиме Шурка собирался сшить себе собачью шубу и шапку.
Полкан пал вечером девятого сентября. До того Шурка, глотая слюну, долго присматривался к гладкому, откормленному кобелю, но никак не мог к нему подобраться: пёс был всё время начеку, далеко от дома не отходил и чуть что – начинал заливисто, как звонок, лаять, вызывая на подмогу хозяев.
Подманить его было нечем: хлеба зажравшийся Полкан не брал, а мясного, кроме собачатины, у Носкова не водилось.
Погубила несчастного, как и многих представителей мужского пола, любовь:  у соседской Белки началась течка, и целая свора «женихов» сбежалась со всех концов Забубени на собачью «свадьбу». Следуя вечному зову природы, толстяк присоединился к соискателям Белкиной благосклонности и в течение нескольких дней носился с весёлой компанией по деревне, теряя целебный жир и совершенно утратив бдительность.
Шурка подстерёг свою добычу за околицей, спрятавшись за копёшкой сена. Влюблённый пёс, не замечавший ничего, кроме мокрого Белкина хвоста, попал задней лапой в умело расставленный верёвочный силок. Охотник дёрнул – петля затянулась. Испуганный визг огласил окрестности: судьба Полкана была решена.
«Невеста» и «женихи» разбежались кто куда. «Свадьба» была безнадёжно испорчена, зато больному человеку был обеспечен диетический ужин. Завладев Полканом, Носок испытал глубочайшее удовлетворение: таким образом он «отомстил» наконец Марусе, из-за которой попал когда-то за решётку. Чтобы успокоить особо впечатлительных, заметим, что собака долго не мучилась: за время лечения Шурка стал в своём деле специалистом…
С наступлением холодов Носок приоделся в меха. Шуба вышла отменная, правда, несколько пёстрая и с ворсом, торчащим в разные стороны, зато длинная и тёплая. В такой одежде любой мороз был не страшен. Гладкая и блестящая рыжая шкурка Полкана идеально подошла для головного убора в виде кепки, надевая который, Шурка становился похожим на политического деятеля эпохи застоя. Дела его пошли на поправку, перестали мучить изматывающие приступы кашля, но благодаря его стараниям собачье поголовье в Забубени изрядно сократилось.
        … Зима в этом году запоздала: декабрь выдался сырой и слякотный, но
перед Новым годом наконец-то выпал снег, а вечером тридцать первого декабря резко похолодало. Мороз час от часу усиливался, и Шурка, собираясь на дежурство (он устроился при магазине истопником и ночным сторожем), выпил полбутылки местной водки, чтобы не замёрзнуть по дороге. Магазин  закрывался ровно в шесть. Часов у Шурки не было, но, посмотрев на сгущавшиеся за покрытым морозными узорами окном сумерки, он понял, что пора идти.
Надев  шубу и шапку, Носков вышел на крыльцо и огляделся по сторонам. На улице было тихо, в окнах соседских изб зажигались огни, в тех редких домах, где ещё были ребятишки, мигали разноцветные лампочки ёлок.
Из-за чернеющего за деревней леса поднималась бледная, как будто примороженная луна, освещая присыпанную снежным порошком дорогу. Шурка вдохнул холодный колючий воздух и слегка закашлялся. Внезапно ему стало почему-то не по себе, как в день первого суда. Вокруг не было ни души, но Носок спинным хребтом чувствовал, что за ним кто-то наблюдает, и взгляд этот был нехороший. Вспомнился прокурор, строгий и гневный, с чёрными «генсековскими» бровями и громким, как милицейский сигнал, режущим уши голосом. Шурку передёрнуло. Он достал из-под полы шубы бутылку и отхлебнул ещё глоток вонючего Медовушкина продукта. Тёплая волна разошлась по телу, неожиданный страх отступил.
Шурка спустился с крыльца и побрёл к магазину, который располагался в центре села, но немного в стороне от жилых домов, за овражком, заросшим ивняком. Весной и осенью в овражке стояла вода, а зимой он замерзал и становился похожим на амстердамский канал. Носок собирался перейти через овражек по льду, но вдруг боковым зрением заметил чью-то тень, мелькнувшую за кустами. Он остановился, оглянулся – тень исчезла. Гадкий холодок опять пробежал у него по позвоночнику. Не решившись спуститься в овраг, Шурка, ускоряя шаг, пошёл по дороге. Вновь появившаяся тень следовала за ним, то выныривая из-за кустов и заборов, то пропадая. Вскоре к ней присоединилась ещё одна, затем ещё и ещё…
Синеватый, просвечивающий насквозь, бесформенный ком, сверкая редкими искрами, перекатился через дорогу, сыпанув в лицо снежной пылью, и Носок услышал тихий, но такой жуткий в своей безысходности звук, похожий на предсмертный стон. Звук, от которого перестали слушаться  ноги. Совершенно растерявшись, он стал столбом посреди дороги. Такой же звук послышался с противоположной стороны улицы. Обнаглевшие  тени подступали всё ближе, и теперь можно было различить в них размытые силуэты каких-то четвероногих тварей, похоже, собак. Рыдающие  звуки, доносящиеся отовсюду, всё больше напоминали собачий вой. Вырываясь из призрачных глоток, они усиливались и переходили на высокие частоты, пробирая насквозь.
Перепуганный Шурка, помянув божью мать, неловко перекрестился слева направо и решил было поворачивать оглобли, но было поздно: дымчато-голубо-ватые, словно спустившиеся на землю маленькие облака, косматые фигуры окружили беднягу, отрезав путь к отступлению.
          Нащупав под полой бутылку, – больше обороняться было нечем, – Шурка истерически заорал:
–  Что за понты, братва?!! Я не понял!!
Вой  перешёл в шакалий лай, напоминающий смех. Собачьи силуэты, просвечиваемые насквозь луной, мелко затряслись.
– Слышали? Он не понял! – презрительно пролаяла одна из теней, подплыв вплотную к Носку и принимая вызывающую позу.
–  Сейчас поймёшь! – затявкали со всех сторон, злобно и мстительно.
– Тащите его с дороги! Будем судить негодяя!
–  Судом Линча! – захлёбываясь от вожделения, пролаял кто-то фальцетом. Шурка даже не успел  удивиться, что бестелесные псы говорят по-человечьи. Облачная, вязкая как студень масса, обдав душным запахом мокрой собачьей шерсти, навалилась на него и спихнула на дно оврага. Снег залепил глаза, уши, рот, насыпался за воротник. У Носкова закружилась голова, и потемнело в глазах.
–  Встать! Суд идёт! – услышал он сквозь монотонный звон в ушах. Шурка попытался подняться, но кто-то, взгромоздившись сверху, удержал его на четвереньках. Из-за торчащего из-под снега старого пня выплыла тяжёлая лохматая тень, явно принадлежавшая когда-то большой собаке. Точнее, собаку напоминали только огромная голова и передние лапы, а вот задние конечности отсутствовали, и эфемерное туловище заканчивалось туманным, как у кометы, хвостом. Тень расположилась за пнём, как за трибуной. Остальные призраки разместились на склоне оврага.
Присмотревшись, подсудимый узнал в кометообразной фигуре фермерова волкодава, умерщвлённого им почти год назад. Добыть его стоило немалых трудов,
зато мяса и жира хватило почти на месяц, и ещё неделю удачливый охотник варил крепкий целебный бульон из костей.
–  Собачьи души против Александра Носкова! – объявил волкодав, видимо, председатель и секретарь суда в одном лице. – Господа присяжные, прошу занять свои места!
Справа и слева от волкодава, из общего основания, как джинны из бутылки, выросли ещё две собачьих головы. Теперь вся фигура напоминала трёхголового змея-Горыныча.
–  Господин прокурор, огласите обвинение, пожалуйста! – потребовал трёхголовый. В воздухе возник мутный, весь в складках, как кучевое облако, то ли мопс, то ли шарпей – Носок даже не помнил, чтобы когда-нибудь ел такого. Над фосфорически светящимися глазницами призрака нависли кустистые брови – точь-в-точь настоящий прокурор. Шурка нервно рассмеялся. 
          –  Подсудимый Носков! – отрывисто рявкнул мопс, играя, как культурист бицепсами, облачными складками. – Вы обвиняетесь в умышленных убийствах, совершённых с особой жестокостью, тринадцати жителей Забубени: Цезаря, Жульки, Верного, Кабысдоха, Бакса, Мухи, Будулая, Абрека, Полкана, Манюни, Дружка, Варежки и Баскервилея, а также в незаконном присвоении имущества потерпевших в виде мяса и шкур.
–  Подсудимый, признаёте ли Вы себя виновным? – вопросил трёхголовый суд.
–  Не признаю я ничего! – возмутился Шурка. – Что это за суд собачий? Не имеете права! Пускай хозяева ваши в суд подают, там и поговорим!
-– Негодяй! – возмущённо зашумели собачьи тени. – Каков негодяй!
Судья постучал по пню неизвестно откуда взявшимся молоточком.
–  Разрешите вызвать свидетелей обвинения, – снова взял слово «прокурор». Три головы согласно закивали.
– Я первый! Дайте мне слово! – на середину поляны волчком выкатился бывший Полкан – его нетрудно было узнать по круглому животу. – Я пострадал не только физически, но и морально. Этот маньяк съел меня в день моей свадьбы! Вы понимаете, что это значит?! Моя жена осталась вдовой! – привидение завыло, работая на публику.
–  Успокойтесь, потерпевший, мы Вас прекрасно понимаем, –  обратился к Полкану судья. – Сами в таком же положении.
Призраки дружно заскулили на все голоса. Толстая Полканова тень неожиданно бросилась на Шурку, пытаясь укусить, но только мазнула мягкой сырой пастью по лицу и от бессилия завыла ещё громче.
Носок выругался и попытался стереть рукавом липкую собачью слюну, но придавившая его студенистая масса не давала пошевельнуться.
Вслед за Полканом, не соблюдая никакой очерёдности и чуть было не перегрызшись между собой, выступили, обвиняя Шурку, другие, самые разнокалиберные тени. От собачьего гвалта можно было оглохнуть. Странно, что никто из прохожих не видел и не слышал происходящего. Носок тщетно озирался вокруг в надежде, что кто-то придёт на помощь. Деревня словно повымерла: то ли все сидели дома, то ли уже разошлись по гостям и тихонько провожали старый год.
Заключительную речь произнёс прокурор.
–  Какое преступление может быть ужаснее убийства собаки? – пафосно взлаял он. – Лишить жизни лучшее из существ, наипреданнейшего друга человека – такое могло совершить только чудовище, монстр без стыда и совести, без моральных принципов. И эти злодеяния произошли сейчас, в эпоху обновления, когда вся
страна почувствовала вкус свободы. Но некоторые,  – он угрожающе насупил косматые брови в сторону подсудимого, – поняли эту свободу неправильно – как свободу сильного властвовать над слабым, присваивать его имущество, заработанное честным трудом. Подсудимый совершил два тягчайших преступления: против права на жизнь и против частной собственности…
       « Где ж ты, сука, слов таких понабрался?!» –  изумился про себя Шурка.
– … и заслуживает самой суровой кары. Обвинение требует приговорить Александра Носкова к пожизненному пребыванию в отторгнутых у его жертв шкурах. Пусть осознает, каково это быть собакой, что значит «собачья жизнь».
Одобрительный вой заглушил последние слова «прокурора».
–  Правильно!
–  Так ему и надо! Получи по заслугам, шкуродёр!
–  Справедливо! Совершенно справедливо! – затявкали довольные приговором тени.
Подсудимый понял, что дело плохо. В животе у него забурчало от страха. В отчаянии Шурка бесполезно задёргался, пытаясь освободиться от наваждения.
–  А у меня какая жизнь была? Не собачья? – попробовал протестовать он. – Я что, от хорошей жизни вас ел? Я же по необходимости, мне лечиться надо было!
–  Нам-то какое дело?! – залаяли со всех сторон.
–  Мы верно служили, никого не трогали!
– Разве что, когда хозяин «фас» скажет, –  заметил лохматый Баскервилей, он же судья.
– У меня шесть щенят сиротами остались из-за этого изверга! – взвыла одна из «присяжных».
– У-у-у! Убийца!
– Шёл бы в больницу и лечился! Меня вот ветеринар Оскопян вылечил от глистов!
– Да что с ним говорить? Приводите приговор в исполнение! – визгливо требовал знакомый фальцет.
Судья ударил молоточком по мёрзлому пню. Гулкий звон резанул уши.
–  Приговаривается…!
–  Постойте! – возмутился Шурка. – А где же адвокат?
– Тамбовский волк тебе адвокат! – рявкнул бровастый мопс-шарпей.
–  А последнее слово? Что это за хренотень такая?! У нас в районном суде и то порядка больше, хоть судья и хапуга! И потом, потерпевшие не могут быть «кивалами», то есть, я хотел сказать, заседателями… Суд должен быть независимым! Я апелляцию подам!
         –  Он ещё и оскорблять нас будет?! Мало что шкуры с нас содрал!!! – обиделись «присяжные».
          –  А сами-то вы? Сами-то разве не ели чужого мяса? Мослы от холодца не грызли? – Шурка обрадовался, что так ловко поддел судей, но его уже никто не слушал.
– Ату его! – зашёлся в истерике жаждущий мести фальцет. – Ату!
Сизые, как снежные тучи, тени завертелись вокруг, от их движения образовалось что-то вроде небольшого смерча, и Шурка оказался в центре воронки. Вихрь поднял его над землёй, перевернул вверх ногами и, пронеся  несколько метров, бросил вниз, на дорогу. С лаем и завываниями довольные призраки разлетелись в разные стороны. Шурка,  сильно ударившийся и окончательно обалдевший от всего случившегося, попытался встать на ноги, но почувствовал головокружение и повалился на бок. От страха его бросило в жар, струйки пота потекли между лопаток.
Кое-как он сел и, тупо глядя перед собой остекленевшими глазами, попытался расстегнуть собачью шубу, но не тут-то было –  пуговицы  и петли исчезли. Тщетно Шурка лихорадочно шарил по животу в  их поисках, тщетно затем пытался, как революционный матрос из старого фильма, рвануть на груди одежду, –  снять шубу не было никакой возможности, полы срослись намертво. Рыжая шапка тоже как будто приклеилась к голове.
Взвизгивая от страха, на четвереньках Шурка бросился к магазину, который был совсем близко. Продавщица Маруся Дубино, не дождавшись сторожа, навешивала на железную дверь огромный замок. Шурка, жалобно скуля, бросился к ней и, весь дрожа, ткнулся головой между толстых, как брёвна, обтянутых мохнатыми рейтузами ног.
–  Ай-яй-яй! – завопила Маруся от неожиданности, но, обернувшись, поняла, что перед ней просто собака, правда странная какая-то.
– Ну до чего же на Полкана моего похож! – присмотревшись, воскликнула она. – Прямо вылитый Полкан, только покрупнее и полохматее будет.
Никогда Шурка не думал, что придётся искать защиты у своего врага. Он попытался было объяснить Марусе суть дела, но вместо слов изо рта вылетал лишь отрывистый лай.
–  Голодный, видать! – пожалела приблудного пса Маруся. От нахлынувших воспоминаний о пропавшем любимце слёзы навернулись на её глаза.
– На-кась, поешь хлебушка! – и она отломила толстую краюху «бородинского».
Шурка обречённо застонал. Ему было не до еды.
–  Ах ты, тампекс блохастый, уже хлеб не жрёшь! – разозлилась продавщица. – А ну, пшёл отседова! – и пнула беднягу тяжёлым, на «платформе», турецким сапожищем.
Новообразованная собака, подвывая, затрусила вдоль улицы, опасливо озираясь по сторонам. Зловещие тени исчезли, словно растворились в морозном эфире.
       « Что делать?» –  затравленно думал Носок, – «Куда бежать? Кто поможет? Неужели так и останусь собакой? Уж лучше в тюрьму! Ну и влип! У всех праздник, а я…»
Навстречу Носку попадались односельчане, все весёлые, пьяненькие, улыбающиеся, но никто не узнавал его и не мог ничем помочь. «Где ж вы раньше были»,  –  думал с горечью Шурка, –  «Когда меня судили. Всем на меня начхать…  А ведь любой из вас мог оказаться на моём месте! Один я, ни семьи, ни друзей… Никого! Из женщин – и то одна Маруська была…»
Он вспомнил свою непутёвую жизнь и завыл во весь голос.
«К Хулахупу!» –  прорезала вдруг мозг спасительная мысль. – «Хулахуп – кореш, как-нибудь справимся!»…
… Между тем Гришка Хулахуп  и Угай готовились достойно встретить Новый Год.  Маленькая неприятность омрачила им настроение: пойманная для праздничного банкета в соседнем посёлке болонка, накрытая ящиком, сделала в снегу подкоп и сбежала. Однако до полуночи ещё оставалось время, и положение можно было исправить. Вооружившись необходимыми для ловли собак приспособлениями, друзья вышли на промысел.
Добыча сама шла им навстречу, не пытаясь увильнуть. Это была необычная собака: все окрестные псы уже знали ловцов как облупленных и пытались не попадаться им на глаза, а у этой инстинкт  самосохранения напрочь отсутствовал. Как будто сам Дед Мороз послал её в подарок. Редкая удача!
Тяжёлая дубина оглушила совершенно не готового к такой встрече Носка. Очнулся он от саднящей боли – кореец пытался оскальпировать его голову. Связанный Шурка заорал что было силы. Перепуганный Угай отскочил.
           –  Гриш, кого это мы поймали? Ты посмотри-ка!
Из-под содранной собачьей маски выглядывало окровавленное, перекошенное болью, страшное, но, несомненно, человеческое лицо.
–  Оборотень! – прошептал побледневший Хулахуп. – Вервольф! Шухер, Угай! Рвём когти!
Побросав со страху ножи для разделки туши, пожиратели собак поспешили скрыться. Напрасно доведённый до отчаяния Носок надсадно кричал им вслед, умоляя о помощи – кореша только прибавили ходу. Шурка остался один в сосняке, куда его затащили друзья, связанный, на морозе. Белая луна равнодушно взирала сверху на катающееся по снегу тело.
            Воя уже не по собачьи, а, скорее, по-волчьи, он всё же сумел перегрызть верёвки и, схватив в зубы воткнувшийся в снег нож, начал кромсать на себе приросшую шубу, отдирая её по кускам. К счастью для него, собачья оболочка не срослась ещё с кожей окончательно, кроме того, под шубой были брюки и пиджак, так что пострадали у Шурки, в общем-то, только голова и руки, но смертный страх, который довелось ему испытать, превзошёл всё когда-либо пережитое.
Оставив на снегу клочья шкур, ободранный и окровавленный, Носок, спотыкаясь и падая от слабости, кое-как добрался до фельдшерского пункта. Было около одиннадцати вечера. Фельдшер Закопаев, добросовестно отдежурив за себя и за медсестру Любочку, собирался уходить, чтобы встретить Новый год дома. Увидев истерзанного пациента, он укоризненно вздохнул и покачал головой.
–  Что за дикий народ?! Ещё и отмечать не начали, а уже третий избитый, не считая двух обмороженных. Ей-богу, люди стали хуже собак! Кто ж тебя так?
Шурка молчал, выбивая дробь зубами. Фельдшер махнул рукой.
–  Да где тебе, пьяному, вспомнить? Подставляй-ка рожу, продезинфицирую.
Обработав Шуркины раны, он выдал ему больничный лист на три дня. Носок трясущимися руками взял бумажку и попытался положить её в оторванный карман пиджака. Фельдшер, ещё раз вздохнув и покачав головой, налил пострадавшему стопку медицинского спирта и сам выпил за компанию.
–  До дома дойдёшь? На вот тебе телогрейку, вернёшь потом.
–  Как-нибудь…, –  понемногу приходя в себя, кивнул Шурка.
Когда он пришёл домой, была уже полночь. В соседней избе работал телевизор, били куранты. Затем последовал звон бокалов и пьяные вопли: – «Ура!». Кто-то выскочил на крыльцо с ракетницей и пальнул в небо. Заиграла гармошка.
Заперев за собой дверь, Шурка добрался до ещё не пропитого дивана и отключился. Утром он уже не мог точно сказать, было ли всё происшедшее  с ним на самом деле или почудилось в пьяном бреду, и его просто избили и раздели. Так или иначе, «новогодняя сказка» для него закончилась.
По весне он вновь «подсел» за кражу. Из магазина, который ему доверили сторожить, Носок унёс ящик водки, мешок макарон, два блока сигарет «Мальборо» и палку конской колбасы.
Правда, жутко? Но в своих бедах, как говорится, каждый виноват сам.
Здесь у кого-то возник вопрос, почему все главные герои нашего рассказа –   мужчины? Во-первых, забубеньские хроники ещё только начинаются, и не все дей-
ствующие лица вышли, как говорится, на сцену. Во-вторых, мужчины в Забубени, как и везде, более восприимчивы ко всякого рода изменениям и новациям, более любознательны и менее ответственны за свои поступки, поэтому чаще, чем женщины, попадают во всякие переделки. И в третьих, разница между мужчиной и женщиной, особенно у нас в деревне, не так уж значительна, о чём и поговорим подробнее в следующей главе, в которой появляются               
               
                ГЕРМАН И АФРОДИТА

           Наконец-то в Забубень весна пришла. В марте всё северные циклоны безобразничали – леденили ветрами, сыпали в лицо колючей крупой. Недаром говорят: «марток – наденешь сто порток». Казалось, конца холодам не будет, но наступил апрель – и зиму как ветром сдуло. Под ярким солнцем за несколько дней растаяли сугробы, и земля, освободившись от снежного гнёта, жадно задышала всеми порами своей чёрной кожи, спеша впитать благодатное тепло. Запели в ещё просвечивающей насквозь роще птицы, показались первые робкие подснежники, а по берёзовым стволам, как по сифонным трубкам, побежал сладкий живительный сок. 
Дорогу, ведущую из райцентра в Забубень, конечно, здорово подразвезло. Однако движущийся по ней путник, казалось, не замечал этого. Наслаждаясь теплом и свежим, насыщенным запахами пробуждающейся природы, воздухом, он бодро шлёпал обутыми в резиновые сапоги ногами по вековой грязи и чему-то улыбался: то ли до неприличия радостным воплям скворцов, то ли раскоординированному ( во какие слова знают у нас в деревне! А вы говорите – темнота!) полёту не вполне проснувшихся бабочек, то ли просто своим мыслям.
Человек этот был невысокого роста, худощавый, даже, можно сказать, щуплый, лицо имел самое стандартное, с первого раза не запоминающееся. Одежда его состояла из потёртых джинсов, штормовки и уже упомянутых резиновых сапог на меховой подкладке. Голову прикрывал чёрный фетровый берет, из-под которого торчали завязанные в пучок длинные волосы. За спиной путника висел средней упитанности рюкзак, а на плече болтался фанерный ящик, который берут с собой художники, отправляясь на этюды. Расстояние пешеходу предстояло преодолеть немалое, а, учитывая состояние дороги, можно было предположить, что если он вышел из райцентра примерно в полдень, то конечного пункта достигнет только к вечеру.
Но, как известно, провидение помогает оптимистам. Не успел наш герой дойти до первого деревянного моста через Бездну, как сзади послышалось рычание борющегося с экстремальными условиями автомобиля, и пешехода нагнал старенький милицейский «Уазик». Сидевший за рулём участковый милиционер Полубатонов затормозил, слегка обрызгав путника грязью, и открыл дверцу.
–  Садитесь, гражданин! – радушно промолвил он. Большинство жителей Забубени, половина из которых уже имела судимости, а остальные были потенциальными клиентами Полубатонова, вряд ли обрадовались бы такому приглашению – скорее всего, ему ответили  бы что-нибудь вроде «спасибо, я пешком постою», –  но человек с этюдником был явно не местный и поэтому с радостью уселся в машину.
«Уазик» взревел, пукнул выхлопной трубой, слегка побуксовал и лихо переехал через полузалитый водой мост.
–  Зачем пожаловали в наши края? – поинтересовался участковый. – К родственникам в гости или как?
–  Нет, к сожалению,  родни в здешних местах у меня не имеется. Думаю комнату снять. Хочется свободное время провести на свежем воздухе, так сказать, на пленэре. Натура у вас тут замечательная.
–  Это да! Места красивые… Только хрен доедешь! Будут ли у нас когда-нибудь нормальные дороги?
Машина, словно соглашаясь с хозяином, подпрыгнула на какой-то кочке и, пролетев по воздуху метра три, плюхнулась в густую грязь. Пассажир на время оторвался от кресла и, охнув, жёстко «приземлился» назад. От удара зубы его лязгнули.
–  Тогда мы перестанем быть русскими, –  заметил он, слегка побледнев.
Полубатонов хмыкнул:
–  Да я папуасом готов стать, лишь бы жить по-человечески. Когда же наше правительство повернётся лицом к народу? Выделили бы нам финансы, ссуды беспроцентные!
Участковый возвращался с оперативного совещания, где обсуждалась криминальная обстановка в районе, поэтому настроение у него было неважное – по уровню преступности Забубень заняла почётное третье место после райцентра и деревни Жульевки. Его попутчик всепонимающе улыбнулся.
–  Дело тут, собственно, не в финансах и не в правительстве. Вся суть состоит в отношении людей друг к другу: когда каждый из нас поймёт, что все люди братья, когда мы научимся любить своего ближнего и мир, который нас окружает, –  вот тогда будут и дороги, и телефонная связь, и тёплый сортир в каждом доме и всё прочее…
–  Вы, случайно, не баптист? – слова незнакомца удивили Полубатонова. В деревне так складно никто не рассуждал, разве что батюшка в церкви, да ещё завклубом.
–  Нет, я, если можно так выразиться, гармонист…
– А я думал – художник!
– Я имею в виду гармонию с природой, с окружающим миром, –  пояснил странный человек.
«Уазик» благополучно форсировал вторую переправу через реку и въехал на возвышенность, откуда взору открылась панорама Забубени. За бестолково столпившимися под горой серыми избами расстилались непаханые поля, а за ними на фоне синего неба мрачно торчал частокол леса.            
             Чуть в стороне от деревни, подобно обглоданным рёбрам динозавра, белели поваленные колонны бывшей барской усадьбы, окружённые запущенным садом.
–  Великолепно! Бесподобно! Просто античность какая-то! – воскликнул «гармонист». – Мне говорили, но я и представить не мог! Завтра же начну писать!
Полубатонов презрительно покосился на попутчика. Так восторгаться убогой деревушкой мог, по его мнению, только человек психически неблагонадёжный. Впрочем, за годы службы в органах, он встречал и не таких, поэтому особо не удивился.
Миновав одиноко стоящую на горе старую церковь с покосившейся подобно Пизанской башне колокольней, милицейский внедорожник скатился вниз и, переправившись через последний мост, въехал, наконец на центральную площадь Забубени, где и остановился у деревенского магазина.
–  Сейчас я тебя на квартиру устрою, – пообещал милиционер. – Давай-ка зайдём.
В магазине из продуктов были только почерневшие бананы, водка да рыбные консервы. Необъятная продавщица с обесцвеченными кудрями сидела за прилавком и читала старую  газету «Моя семья».
–  Здорово живёшь, Маруся! – поприветствовал её участковый. – Что, не идёт торговля?
Вот и наша главная героиня. А вы переживали, что одни мужики вокруг. Как раз наоборот: мужиков-то у нас в Забубени, как и по всей Руси-матушке, не хватает катастрофически. То, что с виду похоже на мужика, не всегда таковым является. Вот и возникают на их неприглядном фоне такие женщины, как Маруся, с их королевской статью и неутолёнными страстями.
Маруся подняла голову. Глаза её были прикрыты чёрными очками.
– Третий день ничего не привозят, –  пожаловалась она. – Дорога сам знаешь какая – боятся ехать. Хлеба вот даже нет.
Голос её был низкий и томный, и в нём звучали трагические нотки.
–  Ну, не грусти. Я вот тебе квартиранта привёз. Пустишь в старую избу? Человек он спокойный, хлопот не доставит. Художник.
Толстуха, поджав губы, оглядела приезжего.
–  Что ты у меня спрашиваешь? Хата ведь Андреева…
–  Разве не ты в семье командуешь? – изумился Полубатонов. – Что, опять война?
Маруся молчала. Из-под очков по краю носа поползла крупная, как испанская маслина, слеза.
– Муж дома?
Блондинка молча кивнула.
– Ладно. Дай-ка мне сигареты и спички. Ну что ж, –  обратился он к попутчику, – поехали к хозяину!
…Супруг продавщицы, лесник Андрей Дубино (вот ведь дал бог фамилию!), объятый мрачными думами, сидел на крыльце своего нового, построенного на доходы от незаконной продажи древесины дома и нервно курил.
             Семейная жизнь Дубино который раз дала трещину: известная в Забубени своим любострастием Маруся «закрутила амуры» с Меджнуном Алиевичем, торговым человеком из города. В бесконечной веренице её ухажёров этот, с точки зрения мужа, был самым мерзопакостным. Вокруг весело щебетали, радуясь наступлению долгожданного тепла, птицы, а рогоносный супруг чувствовал себя прескверно. 
«Ну что ещё этой бабе нужно?» - спрашивал себя лесник, глубоко затягиваясь очередной сигаретой. – «И в доме у меня, вроде бы всё есть, и в штанах, слава богу, не пусто! Ан нет – опять сквозанула на сторону, шалава! И с кем?!!» –  перед его мысленным взором снова встал гнусный образ плюгавого «мандаринового орла». Андрей в сердцах сплюнул. Раздражало его ещё и то, что пришлые проходимцы помимо «левой» связи с Маруськой ухитрялись к тому же получать «левую» прибыль от продажи некачественных товаров  в её магазине.
«Надо  разводиться», –  «окончательно» решил  Дубино. Другого выхода из своего постыдного положения  несчастный уже не видел. « Профилактические работы», регулярно проводимые им с женою, после которых Марусе частенько приходилось  с помощью огромных солнцезащитных очков  скрывать  фиолетовые «фонари» под глазами, не приносили ни пользы, ни душевного облегчения. Пожалуй, только мысли о детях удерживали доведенного до предела мужика от крайнего шага. Впрочем, злые языки болтали, что дети вовсе и не Андрюхины. Действительно, обе его дочки ничем не походили на сухопарого и жилистого отца, а удались породой в Марусю: такие же крупные, пышные, как булки из дрожжевого теста, белобрысые и румяные, с короткими толстыми шеями, головы на которых почти не поворачивались, и голубенькими, ничего не выражающими глазками-пуговицами. Девчонки подрастали, и вероятность того, что, вдохновлённые материнским
примером, они со временем начнут вести себя точно так же, была очень велика. Ну как мог Андрей оставить их с Маруськой? Тупик, полный тупик!
Подняв глаза, Дубино бросил тяжёлый  взгляд на дорогу и неожиданно увидел приближающуюся  милицейскую машину. Сердце лесника ёкнуло: он вспомнил, как утром зарёванная Маруся тщательно пудрила лицо и надевала на нос традиционные тёмные «стёкла».
«Донесла, дрянь!» –  подумал Андрей. – «Угрожала, что заявит, и заявила-таки!»
Дубино пожалел, что мало побил жену. Скомкав опустевшую пачку из-под «Примы», он зашвырнул её в кусты, и, глубоко вздохнув, приготовился к встрече с милиционером.
Машина подъехала к дому и остановилась. Из неё вышли двое: участковый Полубатонов и незнакомый Андрею мужчина.
–  Здорово, Андрюха! – поприветствовал хозяина участковый. – Ты чего как с креста снятый?
– Да ты и сам видать, знаешь, –  невесело  отвечал лесник. – Из-за Маруськи, небось, приехал?
– Да нет,… а что, опять  напакостила?
Обманутый муж горестно махнул рукой.
–  Знаешь, Андрюха, –  решил пошутить Полубатонов, –  я недавно в райцентре напротив нашего ОВД наблюдал такую картину: мужик прогуливал дога, суку с медалями. Так вот он на неё предохранительные штанишки надел, чтобы случайные кобели породу не испортили. Может быть, и твоей Маруське такие заказать?
–  Да моей хоть у Петьки-жестянщика из нержавейки заказывай – ни хрена не поможет! – с досадой отвечал Дубино. – А вот медали ей от меня перепадают – вчера ещё одну под левый глаз подвесил. Я-то думал, ты по этому поводу и пришёл.               
Во время разговора незнакомец деликатно отошёл в сторону и, делая вид, что ничего не слышит, демонстративно обозревал окрестности.
–  Надоели вы мне со своими семейными разборками! Учти, Андрей, –  доиграешься когда-нибудь, –  счёл нужным предупредить  Дубино милиционер. – Либо она тебя посадит за рукоприкладство, либо ты её вообще насмерть зашибёшь по-пьяни! Развёлся б ты с ней, что-ли, сколько можно народ смешить!
Лесник стоял, потупившись.
–  Ну да ладно, –  переменил тему разговора  участковый. – Я ведь к тебе по другому делу. Герман Петрович, поди-ка сюда!
Нежданный гость приблизился, протянул  для приветствия тонкую и узкую ладонь. Андрей  аккуратно пожал её.
– Вот, - сказал Полубатонов, – Возьми на постой человека. Избёнка тёти-Дашина всё равно ведь без дела стоит, а так какая-никакая тебе копейка.
Изба умершей несколько лет назад матери Андрея притулилась здесь же, у опушки леса, рядом с новой усадьбой. Лесник всё собирался разобрать её на дрова, да не доходили руки. Хозяйство было большое: два огорода, скотина, сад. Работа в лесу тоже отнимала много времени, поэтому  старый дом, ставший никому не нужным, так и стоял заколоченный.
–  Документы у него в порядке, –  заверил милиционер. – Мужчина серьёзный, женатый.
–  Жена подъедет позже, – мягким тенорком сообщил гость.
–  Я не против, –  согласился Дубино. – Живите на здоровье. Прямо сейчас можете и заселяться. Об оплате договоримся, много не возьму.
…В заброшенной избе было сумрачно, пахло трухлявым деревом и сеном с чердака. В лучиках света, пробивавшихся сквозь закрытые ставни, кружились пылинки.
–  Прибраться здесь надо, –  как бы извиняясь, произнёс лесник. – Жена придёт вечером, я ей скажу, чтобы пол помыла.
–  Что вы, что вы, не беспокойтесь! – воскликнул Герман Петрович. – Я сам! Где тут у вас вода?
Взяв ведро, новый жилец отправился к колодцу. Андрей вернулся домой и прилёг отдохнуть. Минувшей ночью бедняга почти не сомкнул глаз, выслеживая неверную жену, так что сегодняшний выходной пришёлся как нельзя кстати. Он уже было задремал, когда звонкий смех вернувшихся из школы дочерей заставил его открыть глаза.
–  Батя! – заливаясь как колокольчик, кричала старшая сестра, Анжела. – Что это за дядька вокруг нашего колодца бегает?
– То с того боку подскочит, то с этого! – держась за толстый живот, вторила ей младшая, Кристина. – Утопиться, что ли, хочет?
Дубино выглянул в окно. Действительно, у Германа Петровича возникли  кое-какие проблемы. Ведро, опущенное им в колодец, легло на поверхность воды и никак не хотело погружаться. Посланные на выручку  девчонки, умирая со смеху, помогли неловкому горожанину достать ведро, а заодно и навести порядок в избе. Благодарный постоялец дал им денег на конфеты, и две толстушки, не переставая радостно хохотать, галопом помчались к матери в магазин.
Узнав, что Андрей пустил художника на квартиру, Маруся остаток рабочего дня провела как на иголках и, прекратив торговлю на час раньше, вернулась домой.
–  Андрюш, ведь он там, поди, голодный сидит! Давай его ужинать позовём! – предложила она мужу.
Несмотря на свою «слабость», жена лесника обладала добрым сердцем, и долго злиться на неё Андрей не мог.
Герман принял приглашение с радостью, не стал ломаться, как обычно делают городские. С собой он захватил привезённую из города бутылочку коньяка и коробку конфет «Ассорти».
Хозяйка выставила на стол закуску: жареную картошку, нарезанное ломтиками сало, солёные помидоры, огурчики, грибы – всё то, чем щедро одаривала жителей Забубени природа-мать.
–  Угощайтесь, Герман Петрович!
–  Просто Герман, – улыбнулся гость. – Мы теперь с вами соседи.
Выпили по рюмке за знакомство.
–  А вы, Герман, картинами на жизнь зарабатываете? – поинтересовался хозяин.                –  Что вы! Этим сейчас не заработаешь. Мы с женой дизайнеры. Занимаемся оформлением  офисов, подбором интерьера. А живопись – это больше для души.
       –  Солидно, –  с уважением кивнул головой Андрей. Маруся сделала вид, что тоже поняла, о чём речь.
–  И как, заказов много?
– На жизнь хватает, – Герман снова улыбнулся своей мягкой интеллигентной улыбкой.
Налили ещё по одной.
–  Грибочков, грибочков попробуйте! – жена лесника засуетилась ещё больше, увидев перед собой учёного человека.
Герман аккуратно наколол на вилку маслёнок и отправил его в рот.
–  Просто чудо! – воскликнул он. – Нет, в городе ничего подобного не найдёшь!
–  Маша сама солила, –  похвалился хозяин.
–  И собирала сама, –  засияла довольная Маруся. – Огурчик возьмите, сальца… Колбаска вот домашняя. Кушайте, не стесняйтесь. За работой, видно, и поесть некогда. Знаем мы, как городские питаются: чай да бутерброды небось чёрствые. Андрюш, а помнишь Славика Тряпкина, ну, тоже на городской женился? У меня, хвалился, жена – инженер-экономист! Так эта экономистка его голодом заморила – что ни день, то яичница, и та подгорелая! Дома то у матери привык холодец из свиных ножек трескать… Так отощал в примаках, что кровь носом пошла – маманя его еле вызволила оттуда…
Слегка посоловевший Герман, улыбаясь, внимал Марусе и продолжал есть.
–  Насчёт жратвы она мастерица, –  лесник с размаху шлёпнул жену по сальной спине. – И вообще баба работящая. Кабы ей ещё мозгов добавить… Да язык укоротить.
Маруся вспыхнула и хотела было ответить мужу какой-нибудь гадостью, но испугалась, как бы он не помянул при госте о других её «достоинствах». Ничего не сказав, она вышла на кухню поправить макияж под левым глазом.
–  Хорошая у вас жена, Андрей. Простая, как сама природа. Давайте выпьем за неё, –  предложил гость.
–  Слишком простая, –  согласился хозяин. – Марусь, иди сюда, за тебя пьём! Да захвати бутылку свойской, а то коньяку капут!
Маруся, не возражая, принесла самогонки.
После ужина супруги Дубино  проводили пошатывающегося Германа в старый дом. Была чудесная весенняя ночь. В бескрайнем небе, как золотистые мохнатые пчёлы, роились звёзды, их отражения дрожали в лужах талой воды.
–  Ребята, смотрите, какая красота! – восклицал в умилении горожанин. –  А воздух! Сплошной озон! Как у вас здесь хорошо! Как я рад нашей встрече!
Дизайнер попал ногой в лужу, раздавив звёздную пчелу, ойкнул и счастливо рассмеялся.
Лёжа в постели, Маруся никак не могла успокоиться, полная впечатлений от встречи с Германом.
–  До чего же культурный мужчина! Коньяк, конфеты! А в разговоре какой вежливый! – не переставая, восхищалась она.
–  Слабак! – припечатал Дубино, отвернулся к стене и захрапел.
Маруся ещё долго ворочалась и несколько раз взбивала подушку, прежде чем уснула.
Утром, когда муж ушёл на работу, а дети в школу, жена лесника налила в литровую банку свежего молока и, закрыв её пластиковой крышкой, понесла угощение квартиранту.
Дверь в избу была не заперта. Маруся, чтобы не показаться некультурной, постучалась и, не услышав ответа, вошла. Полураздетый Герман спал на старой, с пружинной сеткой, кровати.
«Носки рваные», –  заметила Маруся. – «Лахудре  городской и в голову не придёт заштопать. Такого мужчину не ценит! »
Толстухе до слёз стало жаль неухоженного интеллигента. Именно так и начинались почти все её романы: сначала возникало сочувствие к неприкаянным, ущербным в чём-то мужикам, желание обогреть, приласкать их, лишённых женской заботы, скрасить пустую, серую жизнь бедолаг. Непонятным  образом это почти материнское чувство приводило добрую бабу к очередному грехопадению. Забывая
обо всём, она бескорыстно приносила себя на алтарь любви. Тем более обидным было последующее поведение «осчастливленных» Марусей представителей противоположного пола. Добившись её расположения,  подлецы в дальнейшем не испытывали к любвеобильной матроне ни малейшего чувства благодарности или хотя бы простого уважения, а вместо этого совершенно не по-джентльменски трепались на всех углах о том, что было и чего не было, причём некоторые смеялись ей в лицо, а самые паскудные даже сплёвывали вслед. Несмотря на это женщина ни на кого не держала зла, оставаясь после всех житейских передряг такой же весёлой и добродушной.
Герман что-то пробормотал во сне и перевернулся набок. Одеяло сползло с него на пол. Маруся поставила молоко на стол и подошла к кровати, чтобы накрыть постояльца. Под полурасстёгнутой рубашкой  на безволосой груди  Германа поблёскивал золотой медальон. Маруся присела на край кровати и наклонилась, чтобы рассмотреть украшение. Это был кружок размером с небольшую монетку, разделённый пополам кривой бороздкой так, что получилось нечто похожее на двух тесно прижавшихся друг к другу головастиков. Зелёные камешки, вставленные головастикам вместо глаз, хитро посверкивали.
Наверное, почувствовав пристальный взгляд постороннего, Герман внезапно открыл глаза. Маруся от неожиданности взвизгнула и подскочила.
–  А, Маша, –  он улыбнулся своей необыкновенной улыбкой. – Здравствуйте. Что сейчас – утро или вечер?
–  С добрым утром, Герман Петрович! – застигнутая врасплох женщина смутилась и покраснела.
–  Я вот молочка вам принесла, –  начала оправдываться она, –  Может, лучше бы рассольчику? Вчера ведь малость перебрали. Моему-то слону ничего, а вам с непривычки тяжело. Голова, поди, болит?
–  Нет-нет, всё нормально, –  успокоил суетливую хозяйку Герман. – И не надо так официально, по имени-отчеству, вчера ведь пили на брудершафт.
–  Ох, я и забыла! – всплеснула руками Маруся. – Правда, давайте на «ты»!
Она не понимала, что происходит в её душе: Герман был первым мужчиной, которого она стеснялась. Не зная, куда девать свои огромные белые руки, она спрятала их за спину, выпятив при этом груди-подушки, на изготовление подобных  которым не хватило бы силикона ни в одной клинике. Квартирант смотрел на неё и понимающе улыбался.
–  Какая ты красивая, Маша. Ведь красота – это прежде всего здоровье, сила… Настоящая русская женщина. Кровь с молоком! – Герман хитро подмигнул ей.
–  Ой, мне ведь в магазин пора! – вспомнила Маруся и пулей вылетела из избы. Лицо её пылало от смущения, толстые колени дрожали. Открывая магазин, она долго не могла попасть ключом в замок. Пришедшие за хлебом и селёдкой бабки ядовито шептались за спиной продавщицы, перемывая ей кости…
… Весеннее тепло разливалось по Забубени. Исчезли последние островки снега. Покрылись клейкими листочками деревья, распустились молодые одуванчики. Закончился массовый сбор берёзового сока, настало время позаботиться о будущем урожае. По утрам, будя грохотом своего старого трактора всех, кто ещё не спал, по деревне разъезжал Коля Красавец, надеявшийся подзаработать на вспашке частных огородов. Из открытых окон тянуло самогонным духом: забубеньцы готовились к посевной, Пасхе и майским праздникам.
Луна пошла в рост, наступило благоприятное время сажать картошку. Семейство Дубино в полном составе вышло на огород. Герман, проживший к тому времени на новом месте почти неделю и успевший довольно близко сойтись не только с
лесником и его женой, но даже с отличавшимися редкой злобой сторожевыми собаками Тузиком и Полканом Вторым, которым он постоянно подносил лакомые кусочки, вызвался помочь. Ему выдали кирзовые сапоги и старую фуфайку. Выйдя на поле, он первым делом вдохнул полной грудью запах разбросанного накануне навоза и восхищённо воскликнул:
– О-о! Биогумус! Какой первозданный аромат! Божественно! Скажи, Андрей, а ты не пробовал завести у себя на участке калифорнийского червя? Где-то я читал, что этот червь просто идеально способствует разрыхлению почвы и повышению урожайности.
–  Заведу обязательно, –  пообещал лесник, презрительно улыбнувшись.
Нелепо было слушать советы ни бельмеса не смыслящего в агрономии городского жителя. Анжела и Кристина невежливо расхохотались. Мать, почему-то смутившись, отвесила дочерям по затрещине, после чего дружная семья приступила к работе.
Маруся водила лошадь, Андрей шёл за плугом, а дети и Герман закладывали картошку в борозды. День был погожий, работа спорилась, даже кобыла Роза, казалось, трудилась с удовольствием. Настроение испортил неожиданно подъехавший на «Уазике» Полубатонов, сообщивший, что на посту ГАИ задержана машина с ворованным лесом, и требуется присутствие лесника для составления акта. Помянув недобрым словом всенародную «мать», Дубино быстро переоделся и уехал, оставив за начальника Марусю.
После отъезда хозяина всё пошло вкривь и вкось: никогда не видевший плуга дизайнер  то чрезмерно зарывался этим орудием в землю, то проносился поверху подобно катеру на воздушной подушке. Маруся попыталась было подменить его и сама навалилась монументальным телом на плуг, но ничего хорошего из этого не вышло: теперь ведомая Германом Роза то останавливалась как вкопанная, то пускалась в галоп, оглашая округу громким насмешливым ржанием. После того, как пропахали несколько кривых борозд, пришлось передать бразды правления старшей дочери, но даже процесс непосредственной укладки посевного материала в землю оказался слишком сложным для гостя. Прежде чем опустить картошку в борозду, он подолгу рассматривал её, пытаясь определить, где находится верх, а где низ, а затем несколько раз перемерял расстояние между соседними картофелинами.
«Да», –  думала уставшая Дубиниха, –  «Ни на что не годятся эти городские мужики. Ни работать, ни выпить не умеют. Вроде и умный, а  случись что – не выживет».
Сердце её снова исполнилось жалостью к слабосильному интеллигенту.
Наконец работа была закончена. Довольные девчонки, быстренько помывшись вместе с матерью в натопленной с утра бане и ухватив по полбуханки хлеба с салом, убежали к подругам.
Баня была предоставлена в распоряжение Германа. Вкратце просветив непосвящённого в банные премудрости городского жителя, как следует пользоваться этим великим творением русского дизайна, и, вручив Герману свежий веник, Маруся пошла приготовить чай, однако, не успела она отойти далеко, как донесшийся из бани громкий визг вернул её обратно. Оказывается, Герман Петрович, решив добавить по её же совету парку, плеснул воды на раскалённые камни и, не успев вовремя отдёрнуть руку, обжёг чрезмерно чувствительную нежную кожу.
Подобно наседке, услышавшей призывный писк попавшего в беду цыплёнка, распаренная Маруся влетела в предбанник, где перед её безресничными очами предстал испуганный случившимся, жалкий, беззащитный в своей наготе интелли-гент. Не в силах совладать с нахлынувшим чувством сострадания,  словно пытаясь защитить Германа от всех опасностей мира, эта великая (имеется в виду объём) женщина обхватила его руками-крыльями и крепко прижала к пышущей жаром груди…
Часа через полтора они оба, довольные и разомлевшие, сидели на веранде у Маруси и пили чай внакладку с ванильными сухариками. Пострадавшая конечность Германа была заботливо смазана подсолнечным маслом и почти не беспокоила его. Прихлёбывая чай и весело поглядывая на партнёршу своими умными глазами, он сыпал, как из рога изобилия, анекдотами и весёлыми житейскими историями. Очарованная баба слушала, разинув рот. После близкого контакта в бане Герман вырос в её глазах неимоверно: такого чуткого и нежного мужчины она никогда прежде не встречала. На словах Маруся не смогла бы объяснить, чем он отличался от легиона своих предшественников, что именно заставляло её замирать в  сладкой, пронизывающей всё девяностовосьмикилограммовое тело, истоме при воспоминании о ласках этого необычного, не очень-то и сильного мужика. Казалось, он видел её насквозь, понимал всю её женскую сущность, её неутолённую жажду любить,
её потребность подарить кому-нибудь всю щедрость своей грубоватой, но в то же время нежной души. (Кто-то скажет, что написано пошловато и примитивно, но что же делать, если так оно и есть. Это жизнь, друзья! У кого она другая, пусть напишут лучше ).
Глядя на уже знакомый ей медальон, Маруся отважилась, наконец, спросить о нём.
–  Гера, а что это за узор такой – вроде как два головастика обнялись? Твой знак зодиака, что ли?
Герман рассмеялся:
–  Нет, Маша, это не головастики. Скорее это две капли. Согласно китайской философии, всё в мире состоит из двух начал: Ян и Инь, мужского и женского, и подобно жидкости, энергия Инь переливается в энергию Ян и наоборот, и таким образом оба начала дополняют друг друга и усиливают, хотя по существу являются разными.
  Маруся попыталась сделать умное лицо.
–  А как с женой у тебя? Тоже дополняете друг друга? – решив, что имеет достаточно прав на такой вопрос, поинтересовалась она.
Герман слегка погрустнел.                –  У нас с Афродитой сложные отношения. Понимаешь, Маша, мы очень
близкие люди. Ближе, пожалуй, не бывает. И, в общем-то, именно из-за этой близости мы с ней бесконечно одиноки. Вроде бы мы и вместе – и в то же время каждый сам по себе.
Маруся совсем ничего не поняла, но от этих слов Германа её чувство к обделённому, как ей показалось, женской лаской  художнику вспыхнуло ещё ярче.
С наступлением ночи деревенская гетера опять долго не могла заснуть. Её не волновало долгое отсутствие мужа – покоя не давали думы о Германе.
«Глиста какая-нибудь в очках», –  с неприязнью думала толстуха о жене дизайнера. – « Не приласкает, видно, никогда мужика. Учёная! Видали мы таких учёных! Двоюродная моя, Нинка, тоже, культпросветучилище закончила, уже пятый десяток разменяла, а до сих пор в девках! Кожа да кости, одна папироса в зубах торчит! А всё почему – гордая очень, на всех свысока смотрит, любит покомандовать! Но не так-то легко найти осла, который позволит на себя взгромоздиться. Вот женихи-то все и разбежались. А Германова жена, видать, смогла… Герман – он добрый, мягкий, эта змея очковая и оплелась вокруг шеи. Одно имечко чего стоит – Афродита! Иди ты!»…
          … Лесник вернулся только под утро, изрядно набравшийся: «обмывали» составление акта, точнее, его несоставление. Воров отпустили с миром за соответствующую мзду, все остались довольны…
          Через пару дней Герман уехал: работа дизайнера требовала его присутствия в городе.
–  Делу время – потехе час, –  вздохнул он, ласково и грустно глядя на провожавших его супругов Дубино. – Пора за работу. Зато жена моя как раз должна освободиться, пора и ей отдохнуть. Завтра вечерним рейсом приедет, привезёт кое-что из вещей.
–  Я её встречу на автостанции, –  тоном, не допускающим возражений, произнёс лесник. – Машина пока в ремонте, так я запрягу лошадь. Дорога подсохла, довезу с ветерком.
– Заранее благодарен, –  обрадовался Герман. – Вы её сразу узнаете, мы чем-то похожи.
После отъезда Германа у Маруси всё валилось из рук: она не могла уже по-привычке обвешивать и обсчитывать подслеповатых деревенских пенсионеров и целый день торговала себе в убыток. Вечером, когда над Забубенью взошла полная, яркая, похожая на желток яйца домашней курицы, луна, Маруся долго смотрела на неё, чего не делала никогда раньше, и тяжело вздыхала.
На следующий день, как и договаривались, лесник встречал на автобусной остановке жену Германа. Он и вправду узнал Афродиту сразу, как только она вышла из автобуса. Стройная, длинноногая, одетая по городскому, она разительно отличалась от топорно срубленных забубеньских женщин с их одинаковыми химическими завивками, лоснящимися неухоженными лицами и по-вурдалачьи пурпурными, накрашенными дешёвой помадой губами.
Афродита, видимо, тоже поняла, что повозка подана именно для неё, и радостно улыбаясь, подалась навстречу Андрею. Уложив в телегу два чемодана и рюкзак, он помог сесть гостье и, шлёпнув вожжами по гладкому крупу Розы, приказал ей: –  Но, пошла!
Кобыла неспешно, с чувством собственного достоинства, затрусила по изъезженной дороге мелкой рысью.
Лесник отметил про себя, что у городской дамы усталый и даже болезненный вид. Лицо её было бледно, под глазами темнели круги, как после бессонной ночи.
«Ничего», –  подумал Андрей. –  «Попьёт молочка, отдохнёт. Герману сдадим в лучшем виде».
Дорога шла через лес. День был солнечный, тёплый, от весенних запахов городскому жителю можно было сойти с ума.
–  Как у вас всё-таки хорошо! – воскликнула Афродита. – Какое счастье жить вот так, в близости с природой!
Своей манерой восторгаться окружающим миром она удивительно походила на Германа. Всю жизнь проведший в деревне лесник слушал её и только усмехался наивности  учёных горожан.
Справа белела поляна цветущих ландышей.
–  Боже мой, ландыши! Да сколько же их тут! Чудо, просто чудо!
Андрей остановил лошадь, чтобы нарвать букет. Глядя, с какой любовью Афродита гладит длинными нервными пальцами фарфоровые чашечки цветов, он с горечью подумал о своей жене.
«Моя Манька первым делом подсчитала бы, сколько здесь букетиков и на какую сумму их можно продать…. Живёт среди такой красоты, и хоть бы что в душе шевельнулось!»
–  Заяц, смотрите, настоящий заяц! Какой ловкий! А хвостик, хвостик!
« Маруська бы на глаз определила, сколько в этом зайчике килограммов », –  снова мысленно сравнил Дубино двух женщин. Сравнение было не в пользу его дражайшей половины, и на душе, прежде неоднократно обгаженной Маруськой, опять стало муторно.
« Торгашка – она и есть торгашка », –  подумал он, плюнул и больно подхлестнул лошадь. Оскорблённая Роза заржала и взбрыкнула.
            Городская гостья засмеялась.
–  Капризная она у вас! Картошку сажали – замучились…, –  она вдруг запнулась и добавила: –  Герман мне рассказывал.
Из-за поредевших сосен показалась усадьба лесника. Навстречу хозяину, весело тявкая, выбежали Тузик и Полкан Второй.
–  Не бойтесь, –  предупредил лесник. – Они облаять – облают, а не укусят.
Собаки, однако же, и не думали лаять на Афродиту, а наоборот, весело повизгивая, начали подпрыгивать и ласкаться к ней.
Андрей был несказанно удивлён таким поведением своих псов, воспитанных в недоверии к посторонним. Афродита присела и потрепала молодого Полкана за ухом. Тузик ревниво поскуливал рядом, требуя, чтобы на него тоже обратили внимание.
– Надо же! – воскликнул хозяин. – Что значит хороший человек – даже собаки сразу чувствуют!
–  Очень люблю животных, –  призналась Афродита. – Хотела даже поступать на биофак…
Подошли к дому. Поднявшись на крыльцо, жена Германа уверенным движением, как будто сама его туда положила, достала из потаённого места ключ и отперла дверь.
– Вот с этим чемоданчиком, пожалуйста, осторожней. Здесь мои пенаты. Домашние божки, –  предупредила она Андрея. В чемоданчике оказались бережно завёрнутые в несколько слоёв бумаги мелкие статуэтки из фарфора и керамики, которые Афродита сразу же принялась разворачивать и расставлять на столе.
Несуществующие, фантастические животные, причудливые уродцы непонятного пола, просто мелочи, вроде неприличного вида пепельницы…  Казалось, между предметами  не существует никакой связи, и всё же объединяющий дух здесь присутствовал. Дубино с интересом рассматривал фигурки.
–  Вот это – китайский бог плодородия, –  видя его любопытство, начала пояснять Афродита, извлекая из бумажных одежд очередную скульптурку. Улыбающийся болванчик с ног до головы был облеплен весёлыми бритоголовыми ребятишками. – Ухитрялся производить потомство без помощи женщин.
–  Как же это он так изловчился? – засмеялся Андрей.
–  Очевидно, был самодостаточным, –  она загадочно улыбнулась.
            –  А это что за персонажи?
–  Андрогины. Есть древняя легенда о том, что когда-то люди совмещали в себе женские и мужские признаки и от этого были сильны вдвойне, поэтому боги разделили их пополам. И теперь каждый человек ищет свою половину. Некоторым везёт, но большинство так и не находит…
–  Слышал. Вам с Германом, я вижу, повезло…
« Не то, что мне с Маруськой », – подумал он про себя и вздохнул.
Афродита ничего не ответила, только дрогнули уголки губ.               
  Закончив разбор вещей, жена дизайнера отправилась в магазин.
–  Привет, Маша! – радостно произнесла она, переступив порог. Продавщица сначала насторожилась и процедила сквозь зубы «здрасьте», но, увидев блестевший на шее незнакомки такой же, как у Германа, медальон, поняла, что перед ней жена друга.
–  Сухарики есть? Ну, те, ванильные? – спросила гостья.
« Про сухарики ей рассказал! Интересно, а про баню доложил или нет?
Говорил, что очень близки с женой, мог и проболтаться », –  с неприязнью подумала Маруся. Она оценивающе оглядела Афродиту. Та  показалась ей чересчур худой и костлявой.  «Чисто мужик в юбке. Что с неё толку? Не такая ему нужна!», – Маруся снова пожалела своего нового друга и тяжко вздохнула.
–  Устала, Маш? Много работы? – сочувственно спросила Афродита.
–  Не надо падать духом! – и она ободряюще подмигнула толстухе, совсем как Герман.
Дело шло к вечеру, пора было закрываться. Продавщица отвесила новой знакомой сухарей, и они пошли домой вместе. По дороге дизайнерша не уставала восхищаться чистым деревенским воздухом и живописными пейзажами. Маруся мрачно молчала, косясь на свою спутницу.
Совершенно неожиданно навстречу им вышел из какого-то закоулка пьяный  Петька-жестянщик. Помимо высокой профессиональной квалификации, Петька был ещё и мастер на всякого рода шутки и розыгрыши, особенно будучи «под мухой». Вот и сейчас он решил пошутить и, приблизившись к женщинам, вместо того, чтобы поздороваться, вдруг резко наклонился, протянул руку, как бы намереваясь схватить кого-нибудь из них за определённое место, и рявкнул:
–  Здесь не пробегала во-от такая собачка?
Маруся от испуга взвизгнула и присела, что было вполне естественной реакцией на такую «шутку». Афродита же, напротив, не растерялась, а, выставив вперёд жёсткий кулачок, спокойно ответила:
–  Во-он туда побежала!
Жестянщик наткнулся на кулак носом. Обливаясь кровью, он осел на землю и, не понимая, что же, собственно говоря, произошло, некоторое время отупело смотрел перед собой, и лишь немного погодя, когда женщины отошли уже на приличное расстояние, разразился матерной тирадой. 
Петьку  было слегка жаль, но Маруся не стала останавливаться, чтобы оказать ему помощь. Жестянщик, в своё время не преминувший воспользоваться её благосклонностью, впоследствии повёл себя самым недостойным образом, буквально не давая бедной женщине прохода всякими хамскими выходками.
« Поделом ему», –  решила Маруся.
Поступок Афродиты вызвал в продавщице чувство невольного уважения. Эта дамочка оказалась вовсе не такой слабой, как представлялось раньше.
« Спортсменка, наверное. Каратистка», –  подумала жена лесника.   - Ловкая ты, –  с лёгкой завистью в голосе похвалила она свою спутницу. – Наверное, и Германа своего гоняешь, если провинится? Мужчина он видный, при деньгах, девки таких любят…
–  Ну что ты, Маша! – засмеялась Афродита. – Мы же современные люди. Я совершенно не ревнива: если Герману хорошо, то и мне хорошо.
После этих слов неприязнь лесничихи к Афродите окончательно улетучилась. Маруся поняла, что приобрела новую подругу. Теперь две женщины постоянно общались между собой, занимались огородом, собирали лекарственные травы, в
знании которых дизайнерша проявила неожиданную компетентность, варили варенье из одуванчиков, делились домашними секретами и тайком от лесника прикладывались к бутылке с коньяком. Впрочем, Андрей тоже не остался в стороне, предложив показать гостье заповедные лесные места.
Афродиту всё приводило в восторг: хатки бобров и сделанные ими запруды, случайно встреченный лось и даже обычные муравейники.
–  До чего же удивительные насекомые! Высочайшая организация, можно сказать, коллективный разум. Интересно, почему природа не пошла дальше по этому пути, а решила всё-таки создать человека?
–  Человек, наверное, более приспособленный, взаимозаменяемый, что ли, - предположил лесник. – У этих букашек с рождения всё ясно: или ты рабочий, или солдат, или нянька. А человек всегда может перестроиться в зависимости от обстоятельств.
–  Не всё так просто, –  возразила Афродита. – Ты знаешь, если в муравейнике погибает матка, муравьи немедленно переводят своих личинок на особое питание, и происходит переориентация – из червячка, который должен был стать рабочим муравьём, получается царица. Так же бывает и у рыб: если из-за какого-нибудь катаклизма в стае остаётся недостаточное для воспроизводства количество самцов, самки меняют пол на противоположный. Так что по части приспосабливаемости человек скорее уступает братьям нашим простейшим.
Они вышли на залитую солнцем, заросшую густой травой поляну.
–  Какая красота! – в который раз воскликнула Афродита. Леснику тоже захотелось сказать что-то значительное.
–  Да, «красота спасёт мир»! – вспомнил он.
Его спутница скептически усмехнулась:
–  Позвольте вам возразить. Кто скажет, что некрасив, например, ядерный взрыв? Или современный военный самолёт? Или извержение вулкана? Нет, а мир спасёт не красота, а коллективный разум человечества, когда мы, как эти муравьи, ощутим себя единым организмом, когда преодолеем все противоречия: социальные, политические, религиозные, между полами, наконец, когда у людей появится единая цель и мы начнём трудиться для достижения этой цели…
–  Вряд ли это возможно, –  вздохнул лесник.
–  Выбора у нас нет. Альтернатива – гибель цивилизации.
Ум и эрудиция этой женщины необыкновенно привлекали Андрея. Со времён учёбы в лесном техникуме  Дубино не встречал столь интересного собеседника. Работа в лесу и жизнь с пустой, ограниченной животными инстинктами женой, привели его в некоторой мере к одичанию. Знакомство с семьёй дизайнеров напомнило Андрею, что кроме леса и деревни существует ещё и иной мир: мир мыслителей и учёных, людей творческих, создателей и потребителей «духовной пищи».
–  Вот здесь я прошлой осенью завалил кабана, –  решил переменить тему разговора и заодно похвастаться Дубино. Лицо Афродиты стало строгим.
–  Не люблю охоту. Бессмысленное и безнравственное занятие. Можно убить по необходимости, но не ради собственного удовольствия.
Заядлый охотник, Андрей не нашёл что возразить. В общем-то, она была права, эта угловатая, похожая на озорного мальчишку, и одновременно серьёзная женщина, к которой он испытывал неодолимое, пугающее его влечение.
В ответ на неловкое молчание лесника, Афродита подошла к нему вплотную, заглянула в глаза и хитровато, всепонимающе улыбнулась, совсем как знаменитая «Джоконда».
–  Не надо бояться себя, Андрюша! Наслаждайся жизнью, она так коротка! Глупо было бы хранить верность Маруське…, –  сказала она. Лесник опешил от неожиданности, но только на мгновение…
Из леса они вернулись уже под вечер, полупьяные от кислорода и свежих впечатлений. Маруся подозрительно посмотрела на мужа, но тут же подумала, что вряд ли он способен составить конкуренцию Герману, и успокоилась…
Месяц сошёл на нет, стояла тёмная ночь. Томимая любовной тоской и вследствие этого страдающая бессонницей Маруся вышла в палисадник. Сладко пахли цветущие вишни, в зарослях над рекой заливался соловей. Толстуха вдруг поймала себя на мысли, что никогда прежде не обращала внимания на соловьиные трели. Теперь же она невольно заслушалась великолепным пением птицы.
Вслед за женой появился лесник, которому тоже не спалось. Супруги стояли молча, внимая музыке природы. На душе у обоих было неспокойно и одновременно радостно. Маруся с трепетом думала о Германе, который должен был скоро приехать; Андрей, соответственно –  о его жене. Словно в унисон их мыслям в избушке зажёгся свет, и оттуда, заглушая щебет соловья, донёсся странный звук, похожий на стон. Дубино насторожились. Звук повторился. Переглянувшись, Андрей с женой бросились к старому дому. Дверь была заперта изнутри. Лесник забарабанил в неё кулаком:
–  Афродита, открой! Что случилось? 
 Вместо ответа из-за двери вновь послышался стон. Голос принадлежал скорее мужчине, чем женщине.
–  Герман! – взвизгнула в ужасе Маруся. – Там Герман! Когда же он приехал? Ему, наверное, плохо! Откройте, ради бога!
Стоны  на мгновение затихли, затем подошедшая к двери взволнованно, тяжело дышащая Афродита осипшим, как бы простуженным голосом произнесла, не открывая:
–  Ребята, у нас всё нормально. Пожалуйста, идите домой…
Снова кто-то застонал, но уже тише, вероятно, пытаясь сдержаться.
–  Герман, что с тобой? – не могла успокоиться Маруся. – Ты заболел?
Опять послышался сдавленный стон, и после некоторой паузы ответил уже Герман, крайне раздражённым тоном:
–  Сказано же вам: всё в порядке! Не мешайте!
Свет в окне потух. Маруся попыталась ещё раз броситься сдобной грудью на дверь, но муж оттащил её.
–  Пошли! Не поняла, что ли?
До Маруси дошло, что Герман и Афродита, видимо, занимались какой-то изощрённой формой любви. Кажется, это называется «камасутра». Она почувствовала стыд оттого, что вмешалась не в своё дело, и одновременно жгучую ревность. Больше всего на свете ей хотелось бы сейчас оказаться на месте дизайнерши. Аналогичные ощущения испытывал и Андрей. Супруги вернулись домой и молча легли в постель спиной друг к другу.
Утром, перед тем, как уйти на работу, Маруся выглянула в окно и увидела Германа. Тот сидел у себя на крыльце, подставив лицо ультрафиолетовым лучам солнца. Вид у него был изможденный, болезненный. Нет, всё-таки вчера с ним было что-то неладно, наверное, какой-нибудь приступ.  «Скрывает», –  подумала жена лесника. Отлив два литра молока, сердобольная женщина понесла его квартирантам.
             Герман, улыбнувшись своей неподражаемой, несколько измученной улыбкой, жадно припал к краю банки и залпом почти осушил её.
–  Афродите оставь, –  напомнила ему Маруся.
–  Она уехала. Первым автобусом. Работа…
« Надо же », –  подумала Маруся. – « Оставить больного мужа! Эгоистка бездушная!»
Впрочем, она была несказанно рада отъезду подруги.
–  Андрей ведь тоже уедет на несколько дней, определять места под вырубку…, –   тихо сообщила она, по-собачьи заглядывая в глаза Герману. Лицо её, белое как сметана, густо зарумянилось от смущения.
–  Вот и отлично! – ущипнув толстую ногу продавщицы выше колена, воскликнул повеселевший дизайнер.
Вскоре лесник уехал, Анжела и Кристина были отправлены на каникулы в соседнюю деревню к тётке, а Маруся повесила на дверь магазина табличку «Переучёт», и они с Германом уединились в избушке. Неожиданно похолодало, несколько дней подряд шли дожди, пришлось даже растопить печку. Глядя на весело потрескивающие в огне берёзовые поленья, Маруся наслаждалась теплом и близостью Германа и думала, что эти несколько дней, пожалуй, лучшее, что было у неё в жизни. Никто никогда не относился к ней с таким уважением, так бережно и ласково. Все её прежние мужики, включая мужа, заботились только о себе, а её великолепное Рубенсовское тело было для них лишь предметом необходимости, вроде тарелки щей или подушки для сна. Герман был первым, кто воспринимал её глупые речи без насмешек и не перебивал, кто с удовольствием слушал её далеко не идеальное пение (в молодости Маруся была солисткой  колхозного хора), он был единственным, кто ни разу не обидел её неосторожным словом и ничем не унизил. В постели же с ним она чувствовала себя большим белым кораблём, ведомым опытным капитаном сквозь шторм и туманы по известному ему курсу.
Какие чувства испытывал Герман, трудно было сказать. По крайней мере, внешне он заметно посвежел и поправился на Марусиных харчах. Парное молоко, творожок, сливки, свежие яйца, курятина, отбивные котлеты, молодая зелень с огорода – Маруся не жалела ничего для поддержания друга в хорошей форме. Муж показывался редко, то пропадая в лесу, то занимаясь ремонтом машины, да ей, в общем-то, было уже всё равно, узнает он или нет.
Но счастье не длится вечно. Всему приходит конец.  Дожди прекратились. Однажды вечером на прояснившемся небе вновь показалась полная луна…
           Маруся, встретив корову из стада и подоив её, тяжелой ночной бабочкой порхнула к старому дому. К её удивлению, дверь была закрыта. Маруся постучала.
– Гера, это я!
          Изнутри донеслись звуки шагов.
  –  Маша, иди домой, я неважно себя чувствую, –  надтреснутым голосом произнёс с той стороны Герман.
« Опять приступ», –  подумала Маруся, – « Скрывает какую-то тяжёлую болезнь. Не зря Афродита травы собирала, видно, для лечения. А вдруг у него СПИД?» –  её обдало потом от страха.
–  Открой! – забарабанила она в дверь кулаками-кувалдами. Герман не отвечал. Маруся пустила в дело ноги, затем с размаху ударила в дверь задом.
Внезапно дверь открылась, и женщина оказалась на полу, больно ударившись копчиком. В коридоре было темно. Кто-то невидимый перешагнул через упавшую Марусю, вышел на крыльцо и, заперев её в доме, удалился. От волнения, боли и обиды она неожиданно для самой себя горько разрыдалась…
… Андрей возвращался домой на своей недавно отремонтированной «Ниве». Он уже догадывался, что жена изменяет ему с Германом, но меньше всего хотел бы сейчас застать её врасплох. После того, как он близко узнал Афродиту, Маруська со
своими похождениями стала ему совершенно безразлична. Влюблённый лесник не чувствовал ни обиды, ни стыда, ни желания как-то приструнить, исправить свою непутёвую супругу.  Не держал он зла и на Германа. Все мысли Андрея занимала лишь Афродита…
« Она должна скоро приехать », –  блаженно улыбаясь, мечтал он. Залитая лунным светом, словно молоком,  дорога с подпирающими небосвод колоннами сосен была светла, светло было и на душе у лесника от предвкушения скорой встречи.
Размечтавшись, он не заметил идущего навстречу по лесной дороге человека и едва не наехал на него. Вовремя успев притормозить, лесник узнал в поравнявшемся с его машиной ночном пешеходе не кого иного как Германа. Дизайнер брёл, шатаясь, как пьяный, куда глаза глядят.  Догоняя его, следом бежала, прихрамывая и держась рукой за отбитый зад, Маруся, которой чудом удалось вылезти через окно.
–  Гера, подожди! – причитала она. – Не уходи от меня, слышишь, я всё для тебя сделаю! Я люблю тебя, Гера!
Андрей остановил машину. Его жена, истерически рыдая, промчалась мимо.
« Совсем стыд потеряла!» –  возмутился про себя Дубино.
            Маруся настигла Германа и, упав на колени в голубую лунную пыль, обхватила любовника за ноги. Герман пытался вырваться из её  богатырских объятий и стонал.
  Лесник не мог равнодушно взирать на эту совершенно непристойную сцену. Подбежав к борющейся парочке, он схватил распростёртую в пыли женщину за шиворот и, оттащив её от Германа, дал хорошего пинка под многострадальный копчик. Маруся взвыла от боли.
            –  Дура! Совсем спятила! – заорал он на жену. – Оставь человека в покое!
Он хотел ещё раз наподдать ей как следует, но сзади навалился Герман.
– Не надо, Андрей, не бей её…, –  простонал он. Лесник в сердцах отшвырнул малосильного дизайнера. Тот оказался неожиданно лёгким и, отлетев на пару метров, ударился спиной об сосну и сполз на землю. Маруся, взвизгнув, бросилась к нему. Герман Петрович не подавал признаков жизни.
–  Убил!!! – от Маруськиного крика в небо взлетели спавшие на ближайших деревьях птицы. Испуганный Андрей, одним прыжком оказавшись возле поверженного Германа, схватил его за руку, лихорадочно ища пульс. Пульс был, хотя слабый. Не говоря друг другу  ни слова, супруги Дубино погрузили пострадавшего на заднее сиденье и рванули в фельдшерский пункт.
Несмотря на позднее время, медперсонал в лице фельдшера Закопаева и сестры милосердия Любочки, был на месте: в медпункте готовились принять роды у цыганки.
Родственники роженицы, расположившись табором под растущей во дворе этого богоугодного заведения вековой липой, жгли костёр и пели свои бродяжьи песни. Будущая мать с перекошенным от боли лицом ходила туда-сюда по больничному коридорчику, поддерживая опустившийся живот и, не выпуская изо рта папиросу, крепко ругалась. Медсестра Любочка, дама предпенсионного возраста, грела воду и кипятила инструменты. Закопаев невозмутимо пил пиво и читал газету. Предстоящее таинство рождения нового гражданина мира его не волновало: за тридцать лет практики он успел встретить на этом свете и проводить на тот большую часть населения Забубени.
Увидев ещё одного пациента, фельдшер сперва допил пиво, а затем приступил к осмотру.
–  Обычный обморок, –  констатировал он, оглядев и ощупав Германа.
–  Сейчас очухается, –  и сунул под нос больному ватку с нашатырным спиртом. Герман дёрнулся и открыл глаза.
–  Где я? – слабым голосом спросил он, пытаясь подняться, но пошатнулся и упал на кушетку.
–  В больнице, Гера, в больнице, –  всхлипывая, объяснила Маруся.
Лицо Германа перекосила гримаса боли и он, не в силах сдерживаться, громко застонал.
–  Полежи-ка ты, милок, у меня до утра, –  покачав головой, сказал фельдшер. – Я за тобой понаблюдаю. А вы завтра приходите.
Маруся порывалась было остаться с Германом, но тот категорически отказался.
–  Иди домой, Маша, всё будет хорошо…
Лесник почти силой увёл жену из медпункта. Вслед им раздавались стоны то ли терзаемой схватками цыганки, то ли страдающего от непонятной болезни Германа.
Толстуха проплакала до утра. Выяснять с ней отношения у Андрея не было ни малейшего желания.
«Подам на развод», –  спокойно думал он. – «Обоим будет легче».
В душе он лелеял почти фантастическую надежду на то, что Афродита тоже оставит своего мужа и они будут вместе, как тогда, в лесу…
Утром Маруся, даже не пытаясь спрятать под очками покрасневшие глаза, собрала в пакет еду для Германа, и супруги отправились навестить больного.
Закопаев, благополучно принявший роды, был в стельку пьян и храпел в приёмной на кушетке. Больше в больнице никого не было. С трудом  разбудив его, Дубино попытались узнать, где Герман.
– Уехала подруга ваша, –  еле ворочая языком, сообщил медик. – С цыганами и уехала…
–  Какая ещё подруга? Мужчину к вам доставили в бессознательном состоянии, Германа Петровича Переделкина?!
–  Я и говорю, –  глядя сквозь супругов, объяснял фельдшер, –  Цыганка пацанёнка родила… Мелкий такой – два восемьсот. Мелкие, но живучие, шельмы! У них обычай такой: родила – сразу домой, вот они её и увезли, –  и он сипло запел:
                Ехали цыгане – не догонишь,
                Пели свою песню – хрен поймёшь…
–  Да не нужны нам твои цыгане! – вышел из себя Андрей. – Герман куда делся?
Закопаев тоже разозлился:
–  Что за люди непонятливые! Битый час тебе толкую – уехала ваша мадам в брюках, как-бишь её там зовут… Фрося – не Фрося… Афродита, что ли! Точно, Афродита! Богиня такая была у греков…  Ехал грека через реку… И она уехала, только не с греками, а с ромалами. Вот, передать вам просила, –  он достал из кармана смятого халата знакомый медальон. – На память, мол, о ней. Чтобы не поминали лихом. Передаю, как честный человек…. Цыгане не заметили, а то бы тю-тю…, –  и он снова запел что-то цыганское.
Ничего более не добившись от деревенского Эскулапа, Андрей с женой в полном недоумении вернулись домой.
          В старой избушке остались брошенными вещи Германа и Афродиты: кое-что из одежды, книги, сколоченная лесником полка с коллекцией странных фигурок, недописанный портрет Маруси, на кухне – жестяные банки с сушёными травами и кастрюлька со свежим отваром на плите (очевидно, это было лекарство Германа, которое он готовил втайне).
          Испытывая какое-то нехорошее предчувствие, Дубино  присел на кровать. Рядом на тумбочке лежал томик Вольтера. Андрей машинально взял в руки книгу, и, открыв её на заложенной странице, прочёл:
                «… Я создан, чтобы быть счастливым;               
                В себе я чую всех желаний пыл –
                Так сделай же, чтоб я их утолил!
                Мне надо – страсть моя тому причиной –
                И женщиной в любви быть и мужчиной,
                Мужчиной быть, когда пылает день,
                И женщиной, когда ложится тень…»
У лесника похолодело внутри. Дрожащей рукой он перевернул страницу.
                « … Исполнено желанье!
                И с той поры бесстыдное созданье
                Двойное получает ликованье.
                Так собеседник божества Платон,
                О людях говоря, был убеждён,
                Что первыми из первозданной глины
                Чудесные явились андрогины;
                Как существа двуполые, они
                Питались наслаждением одни…»
Андрей бросил взгляд на полку с фигурками. Да, «андрогины» –  так она их называла.
                «… Гермафродит был высшее созданье
                Ведь к самому себе питать желанье –
                Совсем не самый совершенный рок;
                Блаженней, кто внушить желанье мог
                Вкусить вдвоём двойное трепетанье».
« Гермафродит! Я, выходит, «обработал» Гермафродита! Точнее, он – меня!! А заодно и Маруську?!» - потрясённый Дубино почти рухнул на пружинную кровать. Афродиты, его бесценной и желанной, девочки-подростка с улыбкой Джоконды, больше не существовало. Её место занял урод, менявший пол в зависимости от фаз Луны.  Никогда прежде Андрей не был так обманут и разочарован, никогда ему не было так больно. Не в силах сдержаться, он схватился за голову и завыл, как раненый зверь.
Из кухни выбежала Маруся. На её похожей на ногу слона шее еле-еле сошлась цепочка с медальоном.
–  Что случилось?
Он молча протянул жене книгу. Та прочитала, но ничего не поняла.
–  Стишки какие-то… Орал-то чего?
–  Герман-то наш… То есть Афродита… Это ведь один и тот же человек, понимаешь?! Когда луна была полная, он…, то есть оно становилось женщиной, а когда не было луны – мужчиной!
Маруся, округлив маленькие голубые глаза, покрутила пальцем у виска.
–  Совсем оглумел! Пьёшь там, видно, с лесорубами!
–  Да ты почитай, это же оно нам специально оставило! Признаться побоялось!
«Когда пылает день…», –  прочла Маруся. – А ты говоришь –  луна! И днём и ночью он был мужиком! Руки мне целовал, цветы дарил! Не то, что ты! Из-за тебя он ушёл…  Да я бы с ним…, –  и она снова расплакалась…
…После отъезда Гермафродита жизнь в Забубени протекала спокойно.
Никто кроме лесника с женой и старого фельдшера (который, скорее, считал, что чудесное превращение привиделось ему по пьяной лавочке) не был посвящён в тайну странного гостя.
Когда на небе появлялась полная луна, из вишнёвого сада Дубино иногда доносился жалобный стон, напоминающий вой тоскующей собаки – это выл Андрей, вспоминая свою Афродиту. Соседи, думая, что он страдает из-за Маруськи, жалели несчастного и осуждали развратницу. Маруся, наплакавшись всласть, вскоре забыла Германа, как и всех прежних своих любовников, и пустилась на поиски новых приключений.
Интересный случай произошёл через некоторое время  у лесника на птичьем дворе: одна из кур, до того в течение нескольких лет исправно несшая яйца, вдруг перестала исполнять свои обязанности, обзавелась роскошным хвостом, гребнем и шпорами и, в конце концов, закукарекала и полностью превратилась в петуха. Дубино не мог спокойно смотреть на урода и отвёз его на рынок, где и продал за полцены.
Вот ведь сколько неприятностей от секса! И правда, куда бы лучше было быть однополыми: ни тебе любовных страданий, ни переживаний, ни трагедий всяких. История человечества была бы совсем другая. Может быть, даже войн было бы меньше. Ведь Наполеону уже не надо было бы выпендриваться перед Жозефиной. Не говоря уже о Троянской войне, которая вообще началась из-за бабы.
А какая проблема найти достойного спутника жизни! Особенно людям интеллигентным и образованным, знакомым с трудами Платона и Вольтера, к которым мы – надеюсь, и читатели этой книги тоже – себя причисляем. А так без всяких проблем люди производили бы на свет себе подобных, да ещё, может быть, и наследственная память передавалась бы от родителя к ребёнку, и не надо было бы в очередной раз учить пресловутое правило буравчика. Правда, не отмечали бы дни 8 Марта и 23 Февраля, и не было бы свадеб, да и бог с ними. Всякая свадьба кончается свадебной дракой, вот и эта тоже.  А виной всему оказалась

                ЧУДЕСНАЯ БРАЖКА       

В начале лета бабку Медовушку снова обворовали.  На сей раз  был похищен весь майский сбор мёда. Злоумышленники, разобрав часть крыши, проникли в кладовую ночью, когда хозяйка спала. Хотя основной статьёй доходов Медовушки давно уже стала продажа самогона, пчеловодством она занималась для души, и проглотить такое оскорбление было бы выше её сил.
Написав заявление, она отправилась к участковому, предварительно перетащив бидоны с бражкой и готовые к продаже бутылки в безопасное место.  Участковый проявил редкую оперативность и в тот же час прибыл на место преступления. Внимательно осмотрев снятую крышу, он  покачал головой и долго записывал что-то в блокнотик. Бабка стояла рядом и с надеждой смотрела на представителя закона.
–  Ну что, Никитична, –  произнёс, наконец, милиционер, –  Давай искать улики.               
Он достал из кармана лупу и наклонился, пытаясь обнаружить оставленные преступниками следы. Бабка, держась за спину, нагнулась вместе с ним.  Перед утром, однако, прошёл ливень, так что, если и были какие отпечатки, то все смыло дождём.
–  Ладно, –  не сдавался Полубатонов. – Попробуем на пасеке поискать.
Он повёл бабку в конец огорода, где стояли ульи. Милиционер шёл быстро, скрюченная бабка с больными ногами едва поспевала за ним. После третьего описанного вокруг пасеки круга старуха запросила пощады.
–  Хватит, Паша! Всё равно ничего не найдёшь! Шут с ним, с мёдом, давай  заберу назад заявление!
–  Не получится, Никитична, –  вздохнул участковый. – Оно уже зарегистрировано. Чтобы дело закрыть, надо написать вразумительное объяснение.
–  Пиши, что хочешь, –  махнула рукой измученная бабка.
Вернувшись в дом, Полубатонов сел писать протокол, при этом часто останавливался, чтобы подумать и почесать в затылке. Медовушка не рада была, что связалась с милицией. Наконец он протянул пострадавшей исписанный тетрадный листок.
–  На, мать, подпиши.
Бабка, достав из ящика комода очки с одной дужкой, кое-как прочла:
–  «…По заявлению гражданки Кусковой А.Н. от 13 июня сего года мною, участковым инспектором деревни Забубень, ст. сержантом Полубатоновым П.П., произведен осмотр места происшествия и устный опрос потерпевшей.
В результате оперативно-розыскных действий установлено, что факт хищения мёда в количестве 28(двадцати восьми) кг не подтвердился. По словам гражданки Кусковой А.Н., его исчезновение объясняется тем, что в период роения пчелиная семья покинула улей и унесла с собой в качестве продукта питания весь имевшийся мёд…»
Скрепя сердце, Медовушка подписала протокол. Участковый откланялся.
Потерпев такой колоссальный убыток, бабка с трудом приходила в себя. Озлобившись на весь свет, она решила увеличить цены вдвое. Однако, получив неожиданный заказ на большую партию своего «фирменного» напитка, смягчилась и согласилась отпустить товар по старой цене.
Заказ поступил от родственника, пастуха Володьки Шамсонова, в срочном порядке выдающего замуж дочь.
Счастливое событие произошло, как водится, «по залёту», дочка призналась, будучи уже на пятом месяце, откладывать свадьбу было некуда. Жених, слава богу, не отказывался – будущий тесть пообещал подарить ему мотоцикл. Приглашённых было много: добрая половина жителей Забубени носили фамилию Шамсоновы, всех надо было накормить и напоить, чтобы не было пересудов.
Медовушка незамедлительно приступила к делу. По её просьбе Володька лично ездил на городской рынок за дрожжами комбината «Дядькино», отличающимися исключительной быстротой действия. В качестве исходного сырья умелая бабка использовала все мыслимые и немыслимые ингредиенты: старый забродивший мёд, гнилую вишню, прошлогоднюю картошку и прочее… Бражка «отгуляла» за три дня, шипя и воняя. Перед возгонкой Медовушка, как обычно, попробовала её на язык и изумилась необычной крепости. Выход продукта также оказался  весьма солидным. Сам процесс производства сопровождался выделением большого количества сивушных паров, над бабкиной избой поднялось пахучее облако, и проходящие мимо алкаши, вдыхая милый сердцу аромат, довольно крякали.
Готовый напиток был разлит в бутылки, которые  упаковали в ящики по двадцать штук. Володька, позаимствовав у кума Андрея лошадь Розу с телегой, утром в день свадьбы приехал забрать заказ.
–  Слава богу, успели! – облегчённо вздохнул он, увидев готовые к употреблению бутылки.
–  Всю ночь не спала, –  пожаловалась старуха. – Прибавить надо за вредность по рублику!
       Довольный Шамсонов не возражал. Бабка попросила его помочь вылить оставшиеся после возгонки отходы. Посреди двора образовалась внушительных размеров лужа.
Пока Володька выносил из дома ящики с самогоном, любопытная Роза подошла к луже  и рассматривала в ней своё отражение. День был жаркий, и лошадь как бы невзначай отхлебнула из лужи. Питьё ей неожиданно понравилось, и она отхлебнула ещё, а потом и ещё раз. Бабкины куры и гуси, окружив внезапно возникшее озеро, составили Розе компанию.
Напившись вдоволь, кобыла подняла голову и неожиданно произнесла по-русски:
–  Хороша бражка!
Гуси-собутыльники согласно закивали головами  и загоготали:
 – Да-да-да!
Кроме них, на Розу никто не обратил внимания. Володька закончил погрузку, и, хлестнув лошадь вожжами, скомандовал:
– Но, пошла!
«Сам ты пошёл!» – подумала про себя Роза, но ничего не сказала и послушно тронулась с места. Произошедшая с ней перемена была настолько неожиданна, что над этим следовало поразмыслить.
«Что же это со мной такое?» –  не могла понять лошадь. – «Вроде и выпила немного, а такой дар проявился. Хотя, конечно, я всегда догадывалась, что животное я не простое. Отмеченное, так сказать, божьей печатью. Вот и звезда у меня белая во лбу. Видимо, среди предков моих были великие. Буцефал, Росинант….  А может быть, сам Пегас? Что, если я и летать смогу? Эх, улететь бы отсюда!» –  размечтавшись, она споткнулась на ровном месте.
–  Ну, ты, дохлятина! – прикрикнул на неё Володька. – Аккуратней, посуду побьёшь!
«Некультурный ты человек», –  Роза едва сдержалась, чтобы не произнести этого вслух. – «Деклассированный элемент. Ни образования, ни профессии достойной. Только и знаешь, что водку пить да кнутом махать».
Подъехали к дому.  Во дворе уже были накрыты свадебные столы, не хватало только горячительного. Ящики быстро выгрузили, Розу распрягли и привязали к забору.
В конце улицы послышался торжественный сигнал автомобиля.
–  Едут, едут! – завопили женщины и бросились перекрывать дорогу молодожёнам.
«Глупый обычай», –  думала Роза, наблюдая за действиями тёток. Одна из них, горькая пьяница по кличке Сова, которую, скорее всего, даже не приглашали на свадьбу, легла на дорогу прямо под колёса  машины.  «Заработав» таким образом бутылку водки, она от радости сплясала какой-то дикий танец, выкрикивая при этом  совершенно  неуместную старинную частушку:

                Из-за леса выезжает
                Конная милиция,
                Задирайте, девки, юбки –
                Будет репетиция!

Начало свадьбы было многообещающим. Подруги увели Сову с глаз долой. Разукрашенная машина, продолжая бибикать, подъехала к дому. Вышли жених и невеста в пышном платье, похожая на ватную куклу для заварочного чайника. Родители встречали их с иконой и хлебом-солью.
Невестина мать, благословляя  молодых, внезапно разрыдалась от привалившего счастья, а Володька, соблюдая обычай, грохнул им под ноги тарелку, пожелав при этом:
–  Живите счастливо и умрите в один день!   
Молодых осыпали мелкими деньгами и конфетами, которые быстренько расхватали ребятишки. На этом торжественная часть закончилась, и приглашённые, не откладывая дело в долгий ящик, расселись по лавкам и приступили непосредственно к банкету. Выпили по первой рюмке, потом по второй. Настроение поднялось, народ развеселился. После нескольких тостов за здоровье жениха и невесты, их родителей, а также всех присутствующих, и многократных криков «Горько!» с хоровым счётом от одного до семидесяти пяти, наевшиеся гости пустились в пляс под магнитофон.
Лошадь Роза наблюдала всю эту картину со скептическим выражением на морде. Выпитая бражка продолжала оказывать на неё своё странное действие, эффект даже слегка усилился. Стало вдруг обидно, что её не приглашают к столу. Она бы с удовольствием отведала чего-нибудь из многочисленных свадебных закусок, например, вон того салатика.
«Чем же я хуже?» –  возмущалась она в душе. – «Разве я не такой же полезный член общества? Может быть, я меньше других работаю? Или отстаю в интеллектуальном развитии? Или я тост не смогу сказать?»
Покусывая зубами узел привязи,  Роза попыталась освободиться.  После нескольких упорных попыток её усилия увенчались успехом. Кобыла возликовала: 
–  Свободна! Я свободна, наконец!
 Между тем гости вернулись за столы, и пиршество продолжилось. Все уже были в изрядном подпитии, поэтому никто не обращал внимания на тихо подошедшую сзади лошадь.                В это время началась странная возня: кто-то прополз под столом, завизжала невеста, затем возникла туфля, из которой надо было пить водку, и все устремились к центру стола.               
Воспользовавшись моментом, Роза опустила морду в миску с приглянувшимся ей салатом и в мгновение ока опустошила её. Покончив с салатом, она принялась за селёдку «под шубой», а затем добралась и до холодца.
–  Прости, друг! – помянула она добрым словом забитого к свадьбе боровка. Человеческая еда оказалась непривычной на вкус, но очень ей понравилась.
 «Сами вот ведь как питаются», –  с неприязнью думала она, –  «А мне всё сено да сено. Овёс только по праздникам. Эксплуататоры!»
Разгромив часть стола, Роза отошла на безопасное расстояние и злорадно наблюдала за реакцией вернувшихся к своим тарелкам гостей. Сидевшие здесь тётя Нелли с сожителем, а также брат Володьки Никита Шамсонов с семьёй, будучи уже в не совсем адекватном состоянии, начали было обвинять в погроме друг друга. Особенно агрессивно был настроен Володькин племянник Генка по прозвищу Шампиньон. Кличку такую он получил за пристрастие к сбору грибов и широкополую шляпу, которую постоянно надевал, отправляясь в лес.
Заметив, что сожитель Нелли перепачкан салатом, Шампиньон тут же указал на него пальцем. Мужик начал отпираться, и это взбесило Генку ещё больше. Он извергнул из своих уст словесную конструкцию, каркас которой был представлен  матерью обвиняемого в неестественной позе. От такого хамства опешила даже тётя Нелли, которая никогда за словом в карман не лезла.
–  Так ведь он срыгнул, –  робко попыталась  она объяснить появление следов салата на рубашке «гражданского мужа».
–  Не в коня корм! – добавила масла в огонь тихо подошедшая сзади лошадь, которой стало интересно, чем закончится скандал. Спорящие сцепились не на шутку. В это время, заметив неладное, к ним подошёл Володька и кое-как утихомирил. Стол был сервирован заново, и праздник продолжался. Грянули песню, почему-то про день рождения. Затем снова пустились в пляс. Топчущуюся посреди танцпола лошадь уже никто не замечал.
Когда гости сели за стол в третий раз, Роза  пристроилась рядом с Шампиньоном и пела вместе со всеми, громко и протяжно, вкладывая в песню всю свою лошадиную душу:
               
                … Не морозь меня, моего коня…

Она вспомнила лютую прошлую зиму, когда таскала на буксировочном тросе автомобиль хозяина, пытаясь завести  замёрзший двигатель. Андрей толкал машину сзади, а  хозяйка со всей дури жала на газ, но ничего так и не получилось, пришлось ехать в район на лошади, то есть, на ней, Розе. Вспомнила, как дрожала от  холода, привязанная к бетонному столбу во дворе администрации, как долго потом страдала ринитом…  Крупные слёзы покатились из кобыльих глаз прямо в поставленную специально для неё тарелку.
–  Тост! Я хочу сказать тост! – воскликнула она. Мутные взоры гостей обратились в её сторону.
–  Кто это? – пронёсся недоумённый шёпот.
–  Я долго молчала, –  начала Роза. – Молчала и терпела. Тяжкий труд, грубость, унижения и обиды – всё, что мне посылала бесстрастная судьба. Я молчала, но не потому, что мне нечего было сказать, а потому, что не умела говорить. Люди!
 Вы обладаете божественным сокровищем! Почему же так бездарно используете его? Почему речь ваша столь пуста и невыразительна? Ведь все чувства, все порывы души можно выразить на нашем языке! Не бойтесь говорить хорошие слова, не стесняйтесь повторять, как вы любите друг друга! Существует так много добрых слов! Вы вспоминаете их только тогда, когда поёте старые песни, а поёте вы только когда напьётесь…
–  Хватит баланду травить! – прервал её вдохновенную речь Генка. – Горько!
–  Горько! – грянули гости. – Раз! Два! Три! Четыре…!
Обиженная лошадь умолкла и принялась за голубцы. Между тем сожитель тёти Нелли после очередной рюмки сделался вдруг пунцовым как рак, рухнул лицом в тарелку, и его принялись отливать водой. Роза не выдержала и дала волю своему сарказму.
–   Художник Петров- Водкин: «Купание красного коня», –  с издёвкой произнесла она и громко заржала. Вслед за ней захохотал оценивший шутку Шампиньон, а следом и остальные гости. Тётя Нелли всеобщего осмеяния не стерпела.
–  Ишь вы! – воскликнула она свирепо. – Сперва напоили какой-то отравой, а теперь жеребцом обзывают! – и  вцепилась Шампиньону в волосы. За Генку вступились родители, тут же подключился резко протрезвевший сожитель и ещё двое сидящих по соседству мужиков, и через минуту потасовка приняла всеобщий характер. Пытавшийся разнять дерущихся Володька неожиданно вступил в жестокую схватку с Шампиньоном.
–  Постыдились бы свадьбу устраивать! Невеста брюхатая! – вопила, выбравшись из кучи-малы, Нелли.
           Вокруг брошенного стола бегала, не веря своему счастью, неприглашённая  Сова и допивала оставленные рюмки.
          Роза, которая была уже сыта по горло, как в прямом, так и в переносном смысле, отошла на безопасное расстояние и с презрением наблюдала за людьми, повторяя:
– О  Дарвин, как ты был прав!
Раздался страшный вопль, и из-под достойной кисти Верещагина груды тел выполз, держась за окровавленную голову, Володька Шамсонов.
–  Ухо! Ухо откусили!
–  А-а-а!!!
–  Милицию зовите! Полубатонова зовите!
–  Фельдшера! Скорее фельдшера! Может, пришить можно?!
Кто-то вспомнил про Розу, её кое-как запрягли, пострадавшего посадили в телегу, и брат Никита повез его к фельдшеру. Поехали почему-то окружной дорогой.
«Что бы вы без меня делали», –  гордо думала кобыла, слушая стенания несчастного. Разговаривать вслух ей больше не хотелось. Не найдя достойных собеседников, лошадь испытывала глубокое разочарование.
«Молчать, терпеть и молчать, –  вот удел подневольных тварей», – скорбно размышляла она. – « Потому что любые слова, даже самые умные, могут быть истолкованы совсем не так, как хотелось бы. Эта земля не любит шутить…  Кто это сказал? Кажется, какой-то классик… Эх, Роза, Роза, кто тебя выдумал? У какого другого народа могла ты родиться? И куда гонит тебя твой возница? Совершеннейшая свинья в ермолке… И какой же русский не любит быстрой езды? Знать бы только, куда и зачем!  А то замахнулся, да затянул песню, и поплелась, куда велено... Эх, люди! Люди вы или лошади? Не так же ли и ты, Русь, как пьяная кляча, плетешься, спотыкаясь, сама не зная куда, и, косясь, постораниваются и шарахаются от тебя в разные стороны другие народы и государства…»
Постепенно хмель прошёл, и чудесная способность говорить исчезла так же, как и появилась. Роза, впрочем, и не жалела об утраченном даре, от которого не было никакой пользы. Она предпочитала теперь молча философствовать, и только скептически ржала, наблюдая за поведением «старших братьев».
Что тут скажешь? Нерадостно у нас в Забубени, даже свадьбу сыграть не могут как следует. Хотя все традиции соблюдены. Не удивишь никого даже говорящей лошадью, будь она хоть семи пядей во лбу. Может быть, интереснее будет душещипательная история о свинье?  Итак,

                БЕДНАЯ ДОСЯ

Дедушка Василий Антипыч, бывший колхозный бухгалтер, проснувшись поутру, и как положено, опохмелившись, вышел подышать свежим воздухом на свой приусадебный участок. Здесь всё радовало глаз земледельца: зеленела картофельная ботва, жужжали пчёлы и шмели над цветущими огурцами, начинала закручиваться в кочанчики размером с кулачок капуста. Урожай обещал быть хорошим, не то, что в прошлом году, когда картошки едва хватило до масленицы.
Пройдя в конец огорода, дед остановился у грядки с бобами. Внимание его привлекло зубастое насекомое, вгрызшееся в бобовый стручок. Изловчившись, пенсионер накрыл вредителя ладонью и сжал в кулаке. Насекомое заёрзало, пытаясь освободиться, и куснуло деда за палец. Антипыч охнул, но руки не разжал. Чуть приоткрыв кулак, он позволил «арестанту» высунуть наружу голову и при ближайшем рассмотрении узнал в своём пленнике обыкновенную зелёную саранчу.
Оглядевшись вокруг, Василий Антипыч заметил ещё с полдюжины тварей, уничтожавших его бобы.
«Вот гады!» –  расстроился он. – «Не успел от «колорады» избавиться, как саранча навалилась. Передавали, что в Эфиопии нашествие её, а она, гляди ты, и до нас добралась!» –  и пенсионер смачно выругался вслух, помянув эфиопову мать.
Перехватив пойманное насекомое двумя пальцами, Антипыч хотел было оторвать ему драконью башку, но тут заметил, что у саранчи не хватает одной ножки, точнее, одна ножка была нормального размера, а на месте второй, потерянной, начинала расти новая.
«Покажу внуку», –  решил пенсионер. – «Чудо природы. Эх, кабы людям так – не было бы ни хромых, ни безруких, а кое-кому и новая голова не помешала бы».
Принеся саранчу в избу, дед посадил её в банку, бросив туда травки, чтобы чудо природы не умерло с голоду…
«Надо будет у Раисы взять денег на покупку отравы.  Заодно и на «маленькую» себе выкрою», –  сообразил Антипыч. Раиса, дедова жена, ушла куда-то с утра. В ожидании её дед сел на крыльцо и продолжил плести начатую накануне корзину.
Его изделия неплохо расходились на рынке и приносили ощутимую добавку к скудной пенсии.
–  Вась, а Вась! – прервал его труд охрипший от злоупотребления спиртным голос соседки, Ленки Совы. – Там на Распердеевке Колька Красавец  чью-то свинью трактором задавил, поди, глянь, может, ваша?
–  Нет, мы свою не выпускаем, –  ответил Антипыч, но на всякий случай пошёл к сараю проверить, на месте ли Дося.
Растудыт твою мать! Не хотелось ругаться, да как тут удержишься! Дверь сарая была открыта, и место свиньи пусто. Проклиная на чём свет стоит свою старуху, дед, теряя тапочки, бросился на улицу Свободы, ранее называвшуюся Распердеевкой, где разливалась, не высыхая годами, огромная лужа – любимое место отдыха деревенских уток и гусей.
Пьяный тракторист не заметил принимавшую грязевые ванны Досю и проехал ей аккурат по ногам. Свинья визжала смертным визгом и ползла по дороге, волоча окровавленные конечности. Вокруг собралась толпа, все жалели несчастное животное. Огненно-рыжий Красавец с места происшествия скрыться не пытался, да и куда в деревне скроешься?
Антипыч налетел на него и, схватив за грудки, с неожиданной для человека преклонных лет силой начал трясти, используя при этом диалектизмы, которые, без сомнения, послужили бы украшением диссертации учёного-лингвиста. Смысл произнесённого сводился к одному: ты, рыжий пёс, за свинью мне ответишь!
–  Смотреть надо за своей свиньёй! – нимало не смущаясь, отвечал тракторист. – Разве ж я видел, что она в луже валяется? Здесь же кругом кусты!
–  Глаза залил, вот и не видел! По дороге ездить надо, а не по кустам!
–  Где хочу, там и езжу! – парировал Колька. – ГИБэДэДэ тут не стоит!
–  Ах ты сволочь! – едва не задохнулся от ярости хозяин пострадавшей свиньи. – Я тебе сейчас покажу и Бэ и Дэ!
Соседи еле оттащили донельзя озлобленного старика от Кольки.
–  Антипыч, надо резать свинью, глянь, как мучается!
Тут же нашлись добровольцы, готовые «за поллитру» избавить Досю от страданий. Дед, однако, не соглашался.
–  Куда резать!? Она ж поросёнок ещё, в ней и есть-то нечего! Повезу к ветеринару.
Лишившуюся к тому времени чувств свинью взвалили на тележку и покатили на другую улицу, к ветеринару Гамлету Эдуардовичу Оскопяну. Осмотрев пострадавшую, Эдуардович покачал головой:
–  Необходима ампутация обеих конечностей. Иначе – летальный исход. Рекомендую всё-таки зарезать, –  произнёс он с лёгким акцентом. Гамлет Эдуардович приехал в Забубень ещё юношей, после окончания ветеринарной академии, по распределению, да так и остался здесь. Здесь женился, построил дом, вырастил детей, овдовел, короче, прожил большую часть жизни, но акцент всё равно остался.               
–  Ампутируй! – махнул рукой Антипыч. – И без ног жиру наберёт, зато бегать не будет, куда не надо. С меня магарыч.
         Примерно через час обезноженная свинья с перевязанными культяпками заняла своё место в хлеву, который так опрометчиво покинула. Ветеринар дал Василию Антипычу несколько ампул обезболивающего и шприцы.
–  Как начнёт визжать – коли, –  приказал он. –  Завтра сделаю перевязку.
Удачно проведённую операцию следовало «обмыть». Плачущая Раиса поставила жарить картошку на свежем сале, а Антипыч, прихватив пластиковую полуторалитровую бутылку, отправился к Медовушке.
Узнав о случившемся, бабка всплеснула коротенькими ручками и сочувственно заахала.
–  А у меня, знаешь ли, Вася, тоже проблема: мёд утащили! Заявляла в милицию, только безрезультатно, – поделилась Медовушка своим горем.
Выразив бабке свои соболезнования и немного повеселев оттого, что не одному ему плохо, пенсионер вернулся домой, где его уже заждался ветеринар.
Вечером, когда Раиса, уже успокоившись, разливала по тарелкам холодец из Досиных ног, Василий Антипыч вдруг вспомнил про пойманную сегодня саранчу, и в его затуманенном алкоголем мозгу внезапно вспыхнула, как искра, отчаянная идея. Хлопнув себя по затылку и произнеся, подобно Архимеду – нет, не «Эврика!»,  а привычные каждому русскому уху слова, –  он выбежал на огород, прихватив с собой банку из-под кофе и внуков сачок для бабочек.
День выдался жаркий, саранча к вечеру разомлела, и дед без труда насобирал с дюжину насекомых, после чего уединился в сарае.
Вскоре пришло время обезболивающей инъекции, о чём возвестила истерическим визгом свинья. Антипыч поспешил к ней. Дося сильно страдала. Маленькие бесцветные глазки её с мольбой взирали на хозяина, из-под белёсых ресниц текли по розовым щекам слёзы, отчего свинья напоминала продавщицу Марусю, в очередной раз «наказанную» своим мужем за измену.
–  Бедная ты моя! – Антипыч присел и почесал свинью за ухом. От ласки у той слёзы потекли ещё пуще.
–  Как человек, совсем как человек! – растрогался он и, сам смахнув слезу, всадил в пухлое тело Доси иголку.
Свинья захрипела и задёргалась, пытаясь уползти, но, очевидно, лекарство оказалось достаточно сильным, потому что через пару минут она успокоилась и затихла.
Никто из жителей Забубени не предполагал, что бедное парнокопытное перенесёт такой страшный шок, однако Дося, вопреки всем прогнозам, выжила. Кризис миновал, раны начали затягиваться, через несколько дней у свиньи появился аппетит, и она стала прибавлять в весе, не подозревая, что главные неприятности у неё впереди…
Жаркое лето перевалило за середину, приближался Ильин день и другие церковные праздники, которые в Забубени по старинке отмечали. Впрочем, в последнее время вся жизнь мало работающих и много пьющих забубеньцев превратилась в один непрекрашаюшийся «праздник».
Пенсию, однако, снова задерживали. Жена Антипыча сетовала, что не на что купить сахару для заготовки на зиму компотов и яблочного повидла. Собственную самогонку она припрятала «до праздников» от мужа, купить «чакушку» было не на что, и наш герой уже несколько дней страдал, поэтому, когда неожиданно пришёл проведать свою пациентку Оскопян, радости старика не было предела. Теперь, хочешь не хочешь, Раисе пришлось доставать бутылочку, тем более, что ветеринар подгадал как раз к обеду. «Раскатав» поллитровку и закусив остатками холодца, мужики отправились в хлев поглядеть на свинью.
Странная картина открылась взору ветеринара: недавно трагически лишившаяся ног Дося стояла на всех четырёх и мирно ела ботвинью из корыта. Задние конечности её были гораздо короче передних, но всё же это были настоящие ноги.
Эдуардович от изумления остолбенел, решив, было, что это у него в глазах двоится, но тут же понял, что одной бутылки для достижения такого оптического эффекта маловато. Не веря глазам своим, ветеринар подошёл поближе и подёргал свинью за отросшую ногу. Та недовольно захрюкала и вырвалась.
–  Вася, как это? – только и смог произнести ошеломлённый Оскопян.
Довольный собой, дед снисходительно усмехнулся:
–  Сообразил вот! Можно сказать, открытие сделал!
– Да-а! – только и смог воскликнуть ветеринар..
Из свиного закутка Антипыч повёл гостя в сарай, являвшийся по совместительству мастерской, где на столе рядом с электроплиткой стояли аптекарские пузырьки. Здесь же лежали резиновые жгуты и шприц.
–  Ты что, Вася, ширку здесь варишь? – изумился ветеринар. – Ты… того, может, и мне чего подсыпал? Мерещится теперь всякая нечисть!
–  Дурья твоя башка! – обиделся дед Василий и показал Гамлету Эдуардовичу бутылочку с зелёной жидкостью. – Смотри, вот он, секрет-то! Это настойка из ножек саранчи. Видал, как отрастают оторванные ноги у насекомых? А хвост у ящерицы?
–  По-научному этот процесс называется регенерацией, –  подтвердил образованный ветеринар.
–  Вот я и подумал, –  продолжал вдохновенно Василий Антипыч, – чем же моя свинья хуже какого-нибудь богомола? Взял и впрыснул Досе эту штуку вместе с новокаином. Получилось!               
–  Как же так, Антипыч? – не мог понять Оскопян. – Ведь целые научные лаборатории этим занимаются, и ни хрена не выходит! У них же там куча приборов специальных, микроскопы, компьютеры! Академики с профессорами бьются над этой задачей! А ты-то, ты-то кто?!
–  Я, конечно, не академик, –  гордо отвечал изобретатель,  –  а простой  русский мужик. Но может быть, именно поэтому у меня такое открытие и получилось. Понимаешь, Эдуардыч, учёные мыслят мудрёными категориями, им и в голову не придёт, что можно вот так вот выжать сок из кузнечика, подогреть его на плитке и вколоть поросёнку. Они ведь будут думать долго, сложные опыты ставить, химические анализы делать, расчёты на своих компьютерах производить и формулы писать. Потом соберут учёный совет, переругаются там между собой. Кто-то кандидатскую защитит, кого-то, наоборот, уволят по несоответствию. Но в результате будут ходить вокруг да около, и всё без толку. А кум Васька  пошёл прямой дорогой и вышел куда надо. Пойдём-ка выпьем по этому поводу.
Мужики вернулись в избу и накатили ещё по сто грамм. Ветеринар никак не мог прийти в себя после увиденного.
–  Какая сила в жучином соке! – не переставал восхищаться он. – Не зря в Библии говорится о пророках: «…И уходили они в пустыню и питались диким мёдом и акридами…»
–  Чем-чем? – переспросила Раиса, подошедшая к столу, чтобы убрать бутылку.
–  Акридами, –  пояснил Эдуардович. – Саранчой по-нашему. Знаешь, Василий, твой препарат по латыни следует назвать «acridos regeneratus».
Название старику понравилось. Он почти вырвал из рук жены бутылку, чтобы выпить за «acridos regeneratus». Побеждённая Раиса, плюнув, отошла.
–  Василий Антипыч, так ты теперь известным человеком станешь! – осенило ветеринара после очередного тоста. – Тебе написать надо в Москву, в Академию Наук. Это ж Нобелевская премия! На всю жизнь себя обеспечишь! На Мальдивы слетаешь, или ещё куда-нибудь! Повеселишься: рестораны, девочки…
–  Слава мне не нужна, –  отвечал заплетающимся языком Антипыч. – Не хочу суеты этой, шумихи. На Мальдивах этих жарко, да и чего я там не видал? За девочек мне Райка весь фасад исцарапает, да и стар я уже для таких дел, может и Кондратий хватить. А вот что касается денег, –   он перешёл на полушёпот, –  у нас с тобой их скоро будет немерено. Сколько тебе платят за кастрацию кабана? Смешная сумма! Ха-ха! Погоди немного, вот уедет моя бабка в город – мы с тобой здесь развернёмся на всю катушку! Смотри только, не рассказывай никому...
Через неделю Раиса уехала к дочери, которая готовилась родить.  Проводив жену к автобусу, Василий Антипыч, радостно потирая руки, сейчас же направился сообщить об её отъезде ветеринару. Тот прихватил с собой чемоданчик с медицинскими инструментами, и друзья, заговорщически озираясь, направились в хлев, откуда вскоре донёсся испуганный визг свиньи. Спустя полчаса, со свёртком под мышкой, пенсионер постучался в дверь бабки Медовушки. От бабки Василий Антипыч вышел без свёртка, но с двухлитровой бутылкой из-под «Пепси-Колы» под полою пиджака. Встретив по дороге виновника всего происшедшего Кольку Красавца, дед пригласил его распить «мировую».
Тракторист был несказанно рад.
– Ты, Антипыч, человек! Я ведь думал, ты в милицию заявишь, по судам затаскаешь…
–  У милиционера и без нас дел хватает. Недавно мёд у бабки унесли, а позавчера на свадьбе у Шамсоновых племянник дядьке ухо откусил во время драки, –  поделился информацией дед.
Антипыч не сказал Кольке, что на самом деле собирался подать на него заявление, но, поскольку был изрядно пьян, участковый Полубатонов просто не стал с ним разговаривать. Приятно было чувствовать собственное благородство. Бутылка была распита под хорошую закуску: жареное сало со свежими огурцами.
С этого дня посиделки у Антипыча приняли постоянный характер. Словно учуяв запах спиртного, в гостеприимный дом со всех концов Забубени потянулись, как стаи саранчи,  вереницы собутыльников. Хозяин угощал всех, проявляя редкое по нынешним временам хлебосольство. На устраиваемых «банкетах» собиралось до двух дюжин местных забулдыг. Украшением «клуба одиноких сердец» стала Сова, выделывающая в пьяном угаре чёрт знает что и веселившая всех присутствующих. Пьяные пирушки продолжались по нескольку дней подряд с недельными перерывами (для полного восстановления ног свиньи требовалось ровно семь дней).
После паузы следовала очередная ампутация, реанимационные мероприятия и новая «оргия». Набивший руку Эдуардович проводил операции быстро и качественно, соблюдая стерильность и все правила анестезии.
Плетение корзин было заброшено. По Забубени поползли слухи, что Антипыч торгует краденым мясом, хотя заявлений о краже ни от кого не поступало.
Соседи пенсионера, попробовав Досиного сальца, быстро привыкли к постоянному визгу истязаемой свиньи. Дед, насколько это было возможно, пытался скрывать свой источник дохода, но часто, допившись «до ручки», начинал хвалиться достигнутыми результатами, обещая, кроме свинины, наладить также производство куриных окорочков.
–  Всю Россию мясом завалим! – обещал он. – Нищим америкашкам будем гуманитарную помощь посылать! Нехай жрут, не жалко! Знай наших!
В перерывах между запоями, одолеваемый муками совести, старик шёл в закуток к Досе и, стоя перед ней на коленях, слёзно просил прощения. Доведенная пытками до отчаяния свинья пыталась спрятаться от жестокого хозяина. Переваливаясь на коротеньких ножках, она забивалась в угол хлева и, подобно страусу, прятала голову в соломенной подстилке.
– Кормилица ты моя! – исполненный раскаяния, восклицал дед. – На вот яблочко, твоё любимое. Прости ты меня, подлеца, Христа ради!
Перепуганная свинья зарывалась в солому ещё глубже и начинала есть только тогда, когда хозяин уходил и закрывал за собой дверь…
Слух о чудодейственном препарате между тем проник за пределы дедова подворья и достиг надкушенного уха Володьки Шамсонова, пострадавшего во время знаменитой свадебной драки от собственного племянника.
Захватив в качестве предлога для посещения бутылочку, Володька отправился к Антипычу. Поговорив ради приличия о том, о сём, Шамсонов, проявив изрядную, как ему казалось, хитрость, попытался перейти непосредственно к цели визита. Приподняв специально отращенную прядь волос, прикрывающую изувеченное ухо, он показал его деду.
–  Видишь, какое членовредительство нанёс мне племянничек! А я его маленького на саночках катал, за грибами с ним ходил!
Антипыч не подал виду, что понял намёк Шамсонова.
Володька заёрзал и начал в разговоре «сужать круги», всё ближе подходя к тому, ради чего, собственно говоря, и пришёл.
–  Антипыч, а что, твой препарат только на свиней действует? Я вот беседовал с ветеринаром, так он сказал, что свинья по каким-то там генам-хренам вроде как близкий родственник человека. Да оно и правда: после зарплаты как глянешь на мужиков – ей-богу, похожи!
–  Это известное дело, –  согласился Василий Антипыч.
–  А ты не пробовал у своей свиньи уши на холодец отрезать? С ушами-то вкуснее! – «тонко» гнул свою линию Володька.
– Для науки ухо – это мелочь, –  многозначительно изрёк изобретатель препарата.
– Для науки-то мелочь, а для человека кое-что значит, –  «сжимал кольцо» Шамов.
–  Нету материального стимула, – набивал цену дед. – То ли дело нога – там мясо, кость…
–  Ну, положим, и ухо кое-чего стоит, – принял торг Володька. – Вот, например, моё, посмотри-ка ещё раз.  Сможешь нарастить? В долгу не останусь.
Остаток уха напоминал собой ущербную луну. Изобразив на лице глубокое сочувствие, Антипыч наконец согласился помочь Шамсонову. Торг закончился на трёх литрах самогонки, после чего осчастливленный Володька получил два укола в ухо и отправился домой восстанавливаться…
Несколько дней спустя в три часа пополудни у ворот пенсионерова дома остановилась новенькая «Газель». В кабине сидели трое: наёмный шофёр и два «лица кавказской национальности», оказавшиеся скупщиками мяса. Глядя на шофёра, трудно было предположить, что он имеет доступ к мясу, скорее создавалось впечатление, что в его рацион входят исключительно пресловутые акриды, на коих не очень-то разъешься.
Полной противоположностью доходяге являлись два его хозяина, цветущий вид которых наводил на мысль о том, что не все религиозные нормы, как-то запрет на употребление в пищу свиного мяса и спиртных напитков, соблюдаются ими досконально.
Шофёр посигналил. Антипыч вышел. Разминая ноги после долгого сидения в машине, «южные» люди вылезли из кабины и направились ему навстречу. Шофёр немного отстал, чтобы закурить сигарету своей любимой марки, называемой в простонародье «чужие», которую не преминул «стрельнуть» у проходящего мимо мужика.
Широко улыбаясь, приехавшие поздоровались с дедом за руку и по очереди представились:
–  Тофик.
–  Меджнун Алиевич.
–  Между… чем?
–  Вах, зови просто Миша, дорогой! В магазине посоветовали к тебе обратиться, сказали, что продаёшь мясо. Заплатим хорошо.
Дед слазил в погреб и вытащил два заготовленных накануне увесистых окорока. После непродолжительной торговли договорившиеся стороны ударили по рукам.
–  Саша! – кликнул шофёра один из хозяев. – Грузи мясо!
  Тщедушный шофёр, сгорбившись под тяжестью неимоверно больших окороков, понёс их к машине.
–  Слушай, Антипыч-джан, нам бы ещё мяса! – не унимался Миша. – Шаурма делать много надо!
–  Нету больше, –  развёл руками хозяин Доси. – Через недельку приезжайте. Заскочите-ка вы на ферму, может, там продадут?               
–  Были мы на ферме. Зоотехник предлагал двух хомяков. А мы не знаем, что за животное такое – хомяк?
–  Крыса такая, без хвоста.               
–  У вас тут что, уже крыс едят? – ужаснулись кавказские гости. –  Совсем плохие дела, вах!
–  Может быть, двух хряков? – догадался Антипыч.
–  Точно, дорогой, двух хряков! – обрадовались торговцы. – А кто это?
–  Так это же кабаны, езжайте за ними, пока не поздно, покупайте! Да не забудьте штамп у ветеринара поставить!
Рассыпавшись в благодарностях, купцы отъехали, а довольный дед устремился за горячительным к Медовушке, не ведая о том, что приближается развязка всей этой истории. Потерявший бдительность экспериментатор не знал, что кто-то из соседок, встретив в городе на базаре Раису, доброжелательно сообщил ей о поведении супруга.
Раиса нагрянула в тот же день, застав мужа с поличным. Когда она подходила к дому, пиршество было в самом разгаре. Пьяные мужики пытались петь народные песни и плакали, не в силах вспомнить второй куплет, а Сова, вертя подолом грязной юбки, танцевала на столе ламбаду вокруг сковородки со свиными отбивными.
Антипыч как раз выяснял отношения с Володькой Шамсоновым. С ним получился конфуз: вместо откушенного уха выросли сразу два. Шамсонов вдохновенно ругался и требовал возмещения морального вреда.
–  Куда я теперь с таким ухом? – наскакивал  он на горе-целителя. – И так по деревне уже начали Одноухом звать, а теперь что же – Треухом стать по твоей милости? Баллон самогонки взял?! Взял! Или приводи ухо в порядок, или гони баллон обратно!
–  Успокойся, Володя, –  уговаривал треухого дед. – Давай выпьем и обмозгуем это дело. Видать, надо было один кубик поставить, а я перестраховался, ты уж меня прости. Сейчас мы тебе его заново отрежем…
–  Отрежь себе кое-что! – подпрыгнул от возмущения Володька. – Что я тебе, кролик подопытный или свинья какая-нибудь, чтобы надо мной издеваться?!
Спорщиков прервал шум мотора подъехавшей «Газели». Это вернулись Меджнун и Тофик. Восточные улыбки, которыми они недавно блистали, сменились на их лицах гневными гримасами, акцент  от волнения усилился.
– Где этот жулик? – ворвавшись в избу, завопил «Миша».
–  Открыли… Стали грузить хомяков-хряков, а там…! – пытался объяснить присутствующим ситуацию совсем плохо владеющий русским языком Тофик.
– Такое мясо не нужно!
Дистрофичный шофёр, стоя у дверей, с трудом удерживал злополучные окорока, приобретшие по непонятной причине сочно-зелёную окраску. Здесь же находился прибывший на помощь другу ветеринар.
–  Какое ещё мясо? – прямо с порога поинтересовалась вошедшая Раиса.               
Ничто не могло потрясти Антипыча так, как внезапное появление жены. От неожиданности у него отнялся язык.
–  До-ося…, –  заикаясь, пролепетал он. – Я её вылечу… слышь, Рай, я вылечу её…
–  Не волнуйся, он вылечит, –  поспешил заступиться за товарища Гамлет Эдуардович. – У нас там целая лаборатория. Диагностика, антисептика… Почти как в ЦКБ. Всё для блага человека, то есть, свиньи…
Раиса бросилась в сарай. Дося со свежеотрезанными ногами лежала ничком на соломе и жалобно, по-собачьи, поскуливала. Визжать и хрюкать у несчастной не было сил. Увидев свою любимицу в столь плачевном состоянии, жена Антипыча завизжала едва ли не громче свиньи и в гневе принялась громить «лабораторию». Разбив и затоптав в землю пузырьки с зелёным снадобьем, Раиса вернулась в дом и вцепилась покрытыми облупившимся лаком ногтями в щёки мужа.
–  Изувер! – причитала она. – Маньяк! Чем же ты тут занимался?!
–  Гони трёхлитровку обратно! – в унисон ей кричал Володька.
–  Дэнги давай назад! – требовали производители шаурмы.
–  Да пошли вы все! – внезапно обозлился Антипыч и ударил Шамсонова кулаком в двойное ухо. Второй удар пришёлся в висок жене.
Последовавшая вслед за этим групповая потасовка не поддаётся никакому описанию. Без милиции в этот вечер не обошлось.
Увидев участкового, кавказцы, бросив зелёное мясо, мгновенно исчезли. Подпрыгивая в ведомой голодным шофёром «Газели» на дорожных ухабах, они подсчитывали сегодняшние убытки и проклинали Забубень и её обитателей, а больше всех Марусю Дубино, указавшую им путь в этот дом шайтана.
Старший сержант Полубатонов не стал разбираться, кто прав, кто виноват. Вверенной ему властью Антипыч, Володька, ветеринар и ещё несколько принимавших участие в драке нарушителей общественного порядка были посажены на пятнадцать суток. Раису увезли в больницу с сотрясением мозга. Про свинью, запертую в хлеву, забыли.
Брошенная на произвол судьбы Дося доела всё, что было у неё в корыте, затем, изголодавшись, принялась жевать свою соломенную подстилку. За неделю ноги её достигли нормального размера, но рост их почему-то не прекращался. То ли Антипыч не выдержал дозу, то ли повлиял перенесённый стресс.
В конце концов, жажда жизни заставила животное вырваться из заточения на волю. В один прекрасный день жители Забубени стали свидетелями того, как странное существо, напоминающее гигантского розового кузнечика, единственным желанием которого было спрятаться подальше от людей, выбив дверь своей темницы и перемахнув через забор, поскакало на неимоверно длинных ногах по направлению к лесу, оставляя за собой следы огромных свиных копыт.
        По пути оно разметало два стога с сеном и порвало электрические провода, из-за чего забубеньцы на несколько дней остались без света. Получив удар током, розовое существо громогласно заверещало и ещё быстрее запрыгало в сторону леса, где и скрылось среди сосен и начинающих желтеть берёз.
Поздней осенью, когда пошли последние опята, кто-то из грибников видел в лесу это странное существо. Пошли разговоры об экологическом мутанте. Дальнейшая судьба Доси до сих пор неизвестна. Кто знает, удалось ли ей пережить суровую зиму…
По весне, едва выбрались на солнышко первые насекомые, Василий Антипыч, не желая смириться с потерей дармовой выпивки, попробовал возобновить свои опыты, но безрезультатно. То ли саранча не та пошла, то ли дед забыл что-то. В результате лишился хвоста, став жертвой экспериментов, соседский кот Буржуй. Великое открытие погибло.
Володька Шамсонов так и остался с двойным ухом. Отрастив длинные, как у хиппи, волосы, он на спор показывал любопытным своё уродство и тем самым «зарабатывал» на рюмку водки.
Пофантазировав, можно представить, что стало бы, если бы изобретённый деревенским гением препарат получил широкое распространение. Можно было бы не бояться работать в пьяном виде на пилораме! Хотя в Забубени и так никто ничего не боится. Почему не боится? Да потому, что нечего терять. И всё-таки, было бы здорово: регенерация, да плюс однополое размножение, да ещё какую-нибудь таблетку против зелёной тоски, что как туманом окутала родную нашу Забубень. Ух, что бы тогда было! Ух! Жаль, не получилось у дяди Васи. Но умельцы в нашей деревне ещё не перевелись. Вот, например, дядя Лёня смастерил
               
                ЧАСЫ С КУКУШКОЙ

Отставной Генерал с утра маялся без дела. Хотелось выпить, но копейки, выделенные отбиравшей военную пенсию женой, закончились, а кредит Медовушка прикрыла, зная неаккуратность Генерала в платежах. Поразмыслив, Генерал решил пропить наручные часы. После ухода из армии он давно уже пребывал вне времени, к тому же часы врали минут на пятнадцать.
На соседней улице, как раз за Генераловым огородом жил дядя Лёня Сырников, подрабатывавший ремонтом часов.
«Отнесу Лёньке», –  подумал Кусков. – «Часы «Командирские», именные, может, возьмёт за пол-литра.
Экс-прапорщик выглянул в окно: жена копалась в палисаднике.
Выйдя через заднюю дверь, он короткими перебежками начал перемещаться по огородной меже, поминутно оглядываясь.
Сентябрьский день был солнечным, тихим, но выскочивший из дому в одной тенниске Генерал явственно ощутил неприятный пронизывающий ветерок. Ветерок нёс с собой запах мяты, подопревшего сена и необъяснимой тоски. Проникнув под рубашку, сквознячок пробежал холодком по спине, отчего Кускова передёрнуло.
«Заболел я, наверное», –  слегка испугавшись, подумал он. – «Надо подлечиться, и немедленно».
Он прибавил шагу и вскоре достиг границы двух огородов, где красовалась усыпанная спелыми плодами принадлежавшая Кусковым яблоня.
«Надо бы обтрясти, пока ребятишки не добрались», – подумал, приостановившись, хозяин, но, махнув рукой, последовал к месту назначения. Приблизившись к усадьбе соседа и обойдя огороженный дощатым забором двор, он оказался перед фасадом дяди Лёниного дома. Дом этот по внешнему виду весьма отличался от похожих друг на друга жилищ утративших радость жизни забубеньцев. Был он ярок, весел и необычен, изукрашен причудливой резьбой и потешными деревянными фигурками, расписан красками и позолотой, как палехская шкатулка. К дому от калитки вела выложенная камешками дорожка, а в палисаднике вместо традиционных грядок с чесноком и клубникой не по-русски зеленел подстриженный «под ёжика» газон. Ко всему прочему, здесь располагался ещё и маленький бассейн, вызывавший крайнее раздражение у соседей дяди Лёни, прозвавших Сырникова за газон и бассейн «новым русским».
Не менее странным, чем его дом, был и сам Сырников. Образ жизни он вёл замкнутый, ни с кем из односельчан близко не контачил, несмотря на то, что жил в деревне очень и очень давно. Старожилы утверждали, что дядя Лёня воевал ещё в Отечественную, но живых свидетелей тех времён почти не осталось. Бабка Медовушка как-то обмолвилась, что перед самой войной Лёнька якобы засылал к ней сватов, но никто ей не поверил, только обсмеяли. Тоже мне, парочка: дядя Лёня, бравый мужчина, на вид больше пятидесяти не дашь, –  и похожая на гриб-сморчок древняя старуха!
Жена Сырникова, Лора Фрицевна, была под стать мужу, крепкая и моложавая. Привёз он её откуда-то из Прибалтики. Оба они получали пенсию, большим хозяйством себя не обременяли, скотины никакой не имели, на огороде почти ничего не сажали и бог знает чем питались. Не платили Сырниковы ни за свет, ни за радио, не покупали газовых баллонов, не заготавливали дров на зиму. Электрики за неуплату неоднократно отрезали их от сети, однако непонятным образом по вечерам в окнах всё равно загорались лампочки. Пройдя по дорожке, Генерал ненадолго остановился у бассейна. Взору его предстало нечто чёрное и лохматое, барахтающееся в воде. Нечто оказалось собакой, обутой в ласты, с резиновой маской на морде и торчащей из пасти трубкой. Собака усердно занималась подводным плаванием и не обратила на гостя ни малейшего внимания. Наблюдая за пловцом, Кусков почти забыл о цели своего визита, когда дверь дома вдруг открылась, и на крыльце появился сам хозяин.
–  Вы ко мне? – обратился он к Генералу.
– Так точно, –  слегка смутившись, ответил тот. – Здравия желаю.
–  По какому делу?  –  поинтересовался Сырников.
–  Да часы вот…, –  гость полез в карман.
–  Ну, заходите!
Часы дяде Лёне понравились. Вставив в глаз лупу, он осмотрел механизм и подтянул в нём пружинку.
–  Наградные, –  похвалился прапорщик. – За боевые заслуги получил. В Афгане.
На самом деле часы достались ему от покойного тестя. В Афганистане Кусков тоже никогда не был, но столько раз расписывал в красках перед односельчанами свои там подвиги, стольких вымышленных «духов» отправил на небеса, что и сам почти поверил своим небылицам.
Сырников был человек культурный, поэтому сделал вид, что тоже поверил.
Покупку следовало «обмыть».
–  Лорхен, дай-ка нам бутылочку! – ласково обратился дядя Лёня к возящейся на кухне жене. – И закусончик там: шпиг, бутерброды…
–  Ешчо тшево! – возмущённо отвечала она с немецким акцентом.    
–  Вотка спрьятан, не найдёшь! Пора бросайт этот врьедный привытшка! – и, хлопнув дверью, вышла вон.
Дядя Лёня погрозил двери кулаком:
–  У, гутен-морген! Маркитантская душонка! Всё равно ведь найду!
Выглянув в окно и удостоверившись, что жена ушла достаточно далеко, Сырников подмигнул гостю и, подойдя к висящим на стене старинным деревянным ходикам, крутанул стрелки назад.
–  Отойди-ка подальше, –  предупредил он.
Далее произошло нечто невероятное. Входная дверь с хлопком открылась и, как в ускоренной обратной съёмке, в комнату влетела задом наперёд Лорхен и «лунной» походкой отправилась на кухню. Покрутившись там, она вышла и приблизилась к шифоньеру, повернулась, открыла его и достала оттуда бутылку с водкой, после чего с бутылкой так же задом наперёд вышла в соседнюю комнату.
Дядя Лёня довольно потирал руки.
– Я стреляный воробей, меня не проведёшь! Гутен-абенд!
Он вернул стрелки в прежнее положение, и жена проделала обратный путь, только очень быстро. Дверь хлопнула, и она скрылась. Сырников подошёл к шкафу и достал спрятанную бутылку. Опешивший Кусков не верил своим глазам.
–  Вот, – пояснил дядя Лёня. – Незаменимая вещь эти часы. Привёз я их из Германии, из города Шпеенвеера, вместе с Лорой. Трофей. Отреставрировал слегка и, вот, пользуюсь по мере необходимости. Когда кредиторы приходят, или зимой лета захочется.
–   Ничего не понимаю! – воскликнул Генерал.
–  Друг мой, я сам не понимаю! – засмеялся Сырников. – Давай-ка лучше выпьем!
Он поставил добытую бутылку на стол и собрал  закусить. Выпили. Обсудили политическую ситуацию в стране, которую «…» и в мире, который вот-вот должен взорваться, но после второй стопки перешли к общефилософским проблемам.
–  В этом мире всё материально, включая святой дух, –  глубокомысленно изрёк дядя Лёня.
Бывший прапорщик, неоднократно наблюдавший в армии проявления «святого духа», не был склонен с ним согласиться.
–  Не скажи… Сколько раз бог спасал на службе! – воскликнул он, вспомнив, как безнаказанно продавал оружие со склада.
–  Впрочем, –  углубившись в свои мысли и не замечая возражений собеседника, продолжал Сырников, –  если принять за аксиому вечность  Вселенной во времени и бесконечность её в пространстве, то основной вопрос философии вообще теряет всякий смысл. Материя переходит в дух и дух в материю, а, в сущности это – единое целое. Пока общая картина мироздания скрыта от нас, и мы только начинаем потихоньку разбираться, как это всё устроено. А вот зачем – над этим ещё никто серьёзно не задумывался.
–  Ну и нечего головы ломать! – постарался переменить тему Кусков. Разговор принимал запредельный характер, а Генерал не любил учёного словоблудия. Как человек военный, он привык к простоте и ясности.
–  Будь проще, Лёня! – посоветовал он Сырникову, но того уже понесло.
–  Да, ты прав, всё слишком просто, я бы даже сказал, примитивно: ядро, электроны, планетарная система, гравитация, магнитные волны. Ограниченность мира тремя координатами. Всё просто, как ходики с кукушкой! Но есть, есть какой-то секрет в этом трёхмерном ящике, в который нас посадили! Может быть, после смерти мы действительно расстаёмся с ним? Но нужно ли ждать смерти? Может быть, стенки у этого ящика тонкие, и надо только приложить усилие, чтобы вырваться за его границы?
«Ну, всё, поехала крыша у мужика», –  подумал прапорщик, опрокидывая ещё стопку.
–  К-кто сказал, что время одномерно? – слегка заикаясь, продолжал философствовать часовщик. – Ведь оно, как и всё вокруг, материально,  следовательно, состоит из элементарных частиц – ведь что есть старение, как не результат трения тела о частицы времени? – и, значит, никак не может быть одномерным. По меньшей мере, время трёхмерно. Но мы-то двигаемся только по одной из его осей координат, да ещё и только в одну сторону! Почему? В пространстве мы можем свободно перемещаться вверх, вниз, вперёд, назад, в сторону… А во времени? Только вперёд? Хотя благодаря этим часам я могу и назад. Но почему нельзя направо или налево?
–  Я налево сходил, –  признался Генерал. – К Маруське. Жена ещё не знает.
Сырников встал, похлопал Кускова по плечу и подошёл к волшебным часам.
–  Я просто хочу выйти отсюда, из этой фанерной коробки, хочу понять, что есть мир на самом деле и что есть я в этом мире. Я так давно живу, и чем дальше,
тем меньше понимаю. Ведь это кишащее микробами тело, распятое в трёх координатах – это не я. Я – это нечто большее, объёмное, всеобъемлющее…
–  А я? – Генералу тоже захотелось приобщиться к великому.
–  И ты, и Лорхен, и все… Как ты думаешь, может быть, постижение сущности времени и есть постижение духовных основ мироздания и формулы абсолюта?
Кусков молчал, ничего не понимая из сказанного дядей Лёней. От заумных речей доморощенного философа он испытывал раздражение. Его одолевала только одна мысль: что, если украсть у Сырникова часы? По всей вероятности, они представляли огромную ценность. Странно, что хозяин ходиков поделился секретом именно с ним, видимо, принял Генерала за порядочного человека, а может, просто надоело владеть такой тайной в одиночку.
Как нарочно, дядя Лёня захотел в туалет. Генерал остался в комнате один. Соблазн был велик.
«Возьму часы, да и дам дёру», –  подумал он. – «Свидетелей нет, не докажут. Спрячу получше, а потом отвезу в город и продам в университет, физикам. Не всех ведь, наверное, разогнали…».
Он снял ходики со стены и направился к двери, как вдруг услышал доносящееся непонятно откуда «ку-ку!». Ходики были сделаны в виде домика, в котором имелось окошечко для кукушки, но оно было наглухо закрыто. Да и звук слышался не из часов, а откуда-то издалека, вроде как из глубины. Генерал попытался открыть деревянные ставенки, но ему это не удалось, тогда он машинально подтянул гирьки-шишечки и качнул маятник.
Произошло нечто невообразимое. Ходики начали увеличиваться в размерах, деформироваться, как бы рассасываться, сливаясь со стенами комнаты. Циферблат растворился в воздухе, а металлические цифры по порядку – один, два, три, четыре… –  попадали на пол, сопровождаемые боем часов и кукованием, которое становилось всё громче. С последним ударом деревянные створки увеличившегося до размеров входной двери окошечка распахнулись, и из него хлынул поток света невероятной яркости, но не ослепил Генерала, а, наоборот, добавил взгляду зоркости.
Словно загипнотизированный, Кусков подошёл к открывшемуся ему выходу в другой мир и остановился, не решаясь переступить порог. Там, за деревянными дверцами, возник совершенно фантастический, неземной пейзаж: причудливые нагромождения гигантских геометрических тел самых немыслимых, не существующих в природе цветов и оттенков, скопления которых были похожи на застроенный сумасшедшим архитектором город. В воздухе над «городом» проносились многочисленные, всевозможных форм и размеров, похожие на медуз аморфные субстанции, чаще пурпурного или бирюзового цвета. Некоторые из «медуз» бесшумно взрывались фонтанами золотистых брызг, распространяя удивительное по красоте и яркости сияние.
–  Вот оно! – прошептал вернувшийся из уборной Сырников. –  Получилось! – и он, как кролик в пасть удава, шагнул в открытые двери. Генерал последовал за ним. Лёгкий холодок, похожий на тот, что он почувствовал сегодня утром, пробежал по телу.
Они прошли несколько шагов. Под ногами не было твёрдой опоры, зыбкая почва колебалась, как надувной матрац. Вдруг резко потемнело, и раздался звук, похожий на скрип старой мебели. Взглянув вверх, Генерал вскрикнул от ужаса: прямо на них пикировала огромная, не меньше коровы, птица. Это была деревянная кукушка. Видимо, она охраняла вход в запретную зону. Налетев на Сырникова, птица сбила его с ног и ударила деревянным клювом в затылок, затем взмыла вверх и ушла на новый вираж.
Кусков подхватил поверженного философа подмышки и потащил к выходу.
–  КУ-КУ! – зловеще прогремело сверху.
Генерал втолкнул дядю Лёню назад в комнату и попытался захлопнуть деревянные створки.
–  Маятник… Маятник останови! – простонал раненый.
Огромный маятник колебался внутри образовавшегося посреди избы глубокого колодца.  Раздумывать было некогда: примерившись настолько точно, насколько это было возможно в подвыпившем состоянии, бывший военный прыгнул вниз и, больно ударившись мужским достоинством о диск маятника, повис на нём, как кот на заборе.               
– КУ…! – деревянная птица просунула голову в окошко и замерла: всё вернулось на свои места и приобрело нормальные размеры. Генерал, скрючившись, стоял посреди комнаты с ходиками в руках и зажатым между ног маятником.  Сырников сидел на полу, держась за голову.
–  Не умеешь пользоваться временем, –  с трудом ворочая языком, выговорил он, –  так и не лезь, куда не надо. «Кусок» ты и есть «кусок».
Прапорщик очень обиделся.
–  Ты же первый туда полез! А я, между прочим, жизнь тебе спас, теоретик хренов! Из-за таких теоретиков и страну в 91-м про…ли!
–  Из-за такой вот армии! – не остался в долгу дядя Лёня.
–  Да что с тобой говорить! Отдавай мои «командирские» обратно!
В это время, видимо, почувствовав неладное, вернулась жена часовщика. Ругаясь по-немецки, она принялась хлопотать вокруг пострадавшего мужа. Генерал, забрав свои часы, ушёл.
Пока они с Сырниковым пили водку и путешествовали в иное измерение, на дворе успело стемнеть, и прошёл дождь. Кусков глотнул озонированного воздуха и немного пришёл в себя.
«Самогонка-то от Медовушки», –  подумал он, переосмысливая только что происшедшее. – «Всем известно, что старая карга кладёт туда димедрол для усиления эффекта. Вот приход и пошёл».
После дождя возле дома часовщика образовалась внушительных размеров лужа. В воде отражалась полная луна. Жорка задрал голову вверх. Сквозь разрывы облаков проглядывал тонкий молодой месяц. Сквозняк снова пробежал по спине прапорщика.
«Может, мы и впрямь чего сотворили со временем?» –  засомневался он, взглянув ещё раз на лунное отражение и на небо. Месяц спрятался за тучами.
«Ерунда», –  успокоил себя Генерал. – «Это просто лампочка отсвечивает»,–  и, стараясь не смотреть больше в лужу, подлез под прясло и свернул на огородную межу. Скользя по размякшему суглинку, он поспешил к дому.
Жена встретила его традиционным набором приветствий.
–  Трое суток! Я чуть с ума не сошла! Пьяница проклятый, подлец! У Маруськи, небось, ночевал?! Мужик её опять в лесу! Да что вы все в ней нашли, в этой колоде! Картошку обещал копать… Совесть есть у тебя?!!
Прапорщик  сконфуженно молчал, не зная, как оправдаться.
–  Позавчера у соседей малый пропал, Генка Шампиньон, с милицией ищут! В реке крокодил завёлся, учителя сожрал! Яблоню обтрясли… А тебе, алкоголику, всё нипочём! Посмотри на себя – виски уже седые! Конченый ты, конченый…, –  жена влепила ему пощёчину и разрыдалась.
–  Обтрясли всё-таки…, –  расстроился Генерал. Он взглянул на себя в зеркало и, увидев седину, расстроился ещё больше.
Шампиньон вернулся домой тем же вечером с мешком яблок. О своём отсутствии он не мог поведать ничего вразумительного, однако за это время сильно изменился. Семнадцатилетний пацан был истощён и измучен, выглядел на все трид-
цать, волосы на его голове поредели и появились залысины, голос охрип, а одежда порядком поизносилась.
Фельдшер Закопаев, осмотревший парня, склонен был объяснить такую метаморфозу влиянием радиации. Генерал же, понявший, в чём тут дело, хранил молчание, простив Шампиньону украденные яблоки.
Вот уже и до времени люди добрались, глядишь, и научатся им управлять. Каким тогда станет мир? Страшно даже представить! А ведь жили совсем  недавно без компьютеров и мобильной связи! А чуть раньше – и без радио, и без телевидения, и даже электричества не было! И в космос не летали. Так что и время рано или поздно покорится человеку, и тогда не будет ни настоящего, ни прошлого, ни будущего, а каждый сам будет выбирать, в каком времени ему жить! Да плюс однополое размножение, да плюс регенерация! Ух! Ух!
Вот приезжали бы учёные умы к нам в Забубень, может, и научились бы чему-нибудь полезному от народа. А то сидят там в своих академиях, и толку от них никакого, только вред экологии. А сколько ещё тайн скрывает родная Забубеньская земля! Не зря же к нам пожаловали
               
                ВЕЛИКИЕ МАГОГИ

На окраине Забубени возвышался большой каменистый холм, именуемый в народе «Болванов курган». Про болвана, давшего кургану имя, никто уже не помнил, происхождение самого холма также было неизвестно. Говорили, что насыпали его ещё татаро-монголы во времена нашествия, что будто похоронен там какой-то хан, и с ним несметные сокровища. Ещё говорили, что стояла раньше на вершине кургана  церковь и однажды, в престольный праздник святого Митрофания, провалилась под землю со всеми молящимися. Только крест остался торчать на поверхности, но вскоре и он ушёл в зыбучий песок.
Спустившись на дно прорезавшего курганов бок сверху вниз оврага, можно было, приложив ухо к песку, услышать тонюсенькие голоса провалившихся певчих:
   
                Господи помилуй, господи помилуй,
                Господи поми-и-луй…!

Ребятишки, любившие скатываться на собственных штанах по песчаному склону, часто слышали это замогильное пение и в суеверном ужасе убегали, громко вопя и сверкая голыми пятками.
Легендарные ценности, похороненные под грудой камней и песка, многим не давали покоя. Отрыть хотя бы крест, по преданию, сделанный из чистого серебра! К раскопкам в разное время приступали: Петька-жестянщик, Коля Красавец, Володька Шамсонов, кореец Угай и другие энтузиасты, однако, натыкаясь на камни, ломали шанцевые инструменты и, поминая евроазиатскую богоматерь, прекращали бесполезные попытки.
В результате археологических работ на макушке кургана образовалась внушительных размеров воронка, напоминающая кратер вулкана. Гуляющие по ночам деревенские тинэйджеры развлекались тем, что разжигали в воронке здоровенный костёр и сигали через него с разбегу.
С годами молодёжи становилось всё меньше, и верхушка кургана дымилась всё реже. Никем не тревожимый, он зарос густым ковылём, диким чесноком, чабрецом и полевой гвоздикой, в корнях которых пресмыкались ящерицы, а над цветами кружились пёстрые бабочки и пчёлы с расположенной у его подножия Медовушкиной пасеки. Мужики косили на кургане сено, не опасаясь, что ночью его сожгут в костре, а в овраге обосновалась колония удодов.
Никто и помыслить не мог, что покой кургана будет нарушен. Так бы и стоял он до скончания века, но неожиданно всё изменилось.
В то утро сын пастуха Володьки, десятилетний Мишка, проснулся с чувством хронического голода. Порыскав на кухне, он обнаружил в буфете полбуханки вчерашнего хлеба. Больше никакой еды в доме не было. Виной тому был Шамсонов-отец.
В середине лета три коровы из доверенного ему общественного стада обтрескались клевером.  Как Володьке могли доверить коров после пропажи овцы? – вот вам ещё один забубеньский парадокс. Так и некоторые начальники, обгадившись на одной должности, переводятся на другую с повышением.
Ветеринару Оскопяну удалось спасти только одну пострадавшую, откачав газы из её вздувшегося живота с помощью велосипедного насоса. Две другие, в том числе и собственная корова Шамсоновых, погибли. Не помогли ни насос, ни влитая в рот самогонка, ни насильственное вождение бедняг на верёвке по улице. Мишкина мать громко рыдала и била мужа черенком от лопаты. Мало того, что лишились кормилицы, ещё и за вторую жертву пришлось выплачивать. А перед этим свадьбу дочери сыграли, так что денег в семье совсем не осталось…
Картошка на огороде была ещё мелкая, огурцы только-только завязались. Сунув хлеб за пазуху, Мишка вышел на улицу и побрёл в сторону кургана. По дороге он встретил Митьку, своего ровесника, приехавшего на каникулы к бабушке. Мальчишки поразмыслили слегка, чем бы заняться, и решили пойти на курган покататься в песке. Когда они проходили мимо Медовушкиной пасеки, голодному Мишке пришла в голову светлая идея –  подкрепиться мёдом. Оглядевшись по сторонам и не обнаружив ничего подозрительного, ребята выбрали себе один из ульев  и стали думать, как же извлечь оттуда сладкий и полезный продукт. Пчёлы вились над лотком и угрожающе жужжали.
–  Давай-ка мы их выкурим! – сообразил Мишка.
Спички у ребят всегда были с собой, и вскоре под пчелиным домиком запылал костёр. Погода была ветреная, и пламя в считанные секунды охватило улей. Он сгорел вместе с мёдом и не успевшими спастись пчёлами. Натворившие беды мальчишки бросились наутёк. Добежав до кургана, они спрятались в  песчаной расщелине за ивовым кустиком.
–  Будем сидеть, пока не стемнеет, –  сказал перепуганный Мишка, зная, что за такое преступление по головке его не погладят. В это время послышался звук мотора. Это проезжал на тракторе Коля Красавец. Увидев горящий улей, он бросился на помощь пчёлам и попытался справиться с огнём при помощи ватника. Однако ватник, испачканный соляркой, вспыхнул и также загорелся. Опалив рыжие ресницы, Коля отступил, страшно ругаясь.
–  Хана нам, Митяй, – прошептал побледневший Мишка. – Сейчас он нас найдёт.
Со страху он начал закапываться в песок. Митька, встав на четвереньки, последовал его примеру. Внезапно земля под ними разверзлась, и мальчишки провалились в глубокую яму. Ошеломлённые, они сидели внизу и, глядя на кусок синего неба, сияющий сквозь образовавшуюся от их падения дыру, отплёвывались от по
павшего в рот песка. Придя в себя и оглядевшись, ребята заметили ход, ведущий куда-то вглубь холма.
–  Пойдем, поглядим, что там, –  предложил Мишка. Митька, более осторожный, чем его деревенский приятель, затряс головой.
       –  Боюсь! Совсем завалит!
–  Дурак! А Красавца не боишься? А Медовуху? Знаешь, что они с нами сделают?! Спрячемся, как следует, отсидимся!
Митька согласился, и они пошли по тёмному тоннелю, зажигая одну за другой спички и освещая себе дорогу. Идти долго не пришлось: подземный ход расширился, и друзья оказались в круглом помещении, стены которого были выложены камнями.
–  Церковь! – воскликнул Митька.
Однако, засветив очередную спичку, ребята увидели, что находятся вовсе не в церкви. Прямо перед ними, посреди каменного зала, на монолитном постаменте возвышался скелет лошади. Мальчишки в ужасе завизжали и кинулись было назад, но с полдороги вернулись, решив, что живой Красавец страшнее мёртвой лошади. Подойдя к скелету поближе, они увидели на нём блестящую сбрую и множество украшений, видимо, золотых. Рядом с бывшей лошадью стояло несколько глиняных горшков. Некоторые из них были пусты, в других ребята обнаружили  почерневший от времени овёс, а самый большой был полон старинных монет, на которых была изображена голова в шлеме. Практичный Мишка сразу же набрал горсть монет и рассовал их по карманам.
–  Ведь мы клад с тобой нашли! – радовался он, забыв обо всём. – Сколько всего купить можно! Велик скоростной, приставку игровую, машину стиральную мамке куплю! Батю закодирую, чтоб не пил! Корову новую!
Взобравшись на постамент, он попытался снять со скелета увешанную золотыми цацками уздечку, но едва дотронулся до костлявой морды, как скелет с грохотом рухнул и рассыпался в прах. Мишка, заорав, отскочил. Огонёк потух, а коробок с остатком спичек вылетел  из рук и потерялся во мраке.
– Ты где? – дрожащим голосом позвал Мишка.
–  Зде-есь! – так же отозвался перепуганный Митька.
Нащупав друг друга  в темноте, друзья по стенке начали пробираться назад к выходу. Вскоре забрезжил слабый свет, и они вернулись к месту падения.  Край ямы был достаточно пологим и, помогая друг другу, мальчишки кое-как выбрались на поверхность. Сидеть в яме до вечера им уже не хотелось. Тракторист уехал, пожар потух, Медовушка пока ничего не знала о поджоге, поэтому, обойдя курган с другой стороны, через лесок, малолетние хулиганы вернулись домой.
Закрывшись в своей комнатёнке, Мишка высыпал из карманов монеты и, пересчитав их, припрятал в укромное место, оставив при себе лишь несколько штук. Поразмышляв над тем, кому бы продать сокровища, он пришёл к выводу, что нужно ехать в город, на рынок, и искать покупателя там. Ехать, однако, было не на что, и мальчик вновь решил просить помощи у друга Митьки. У того нашлось немного денег на поездку, и на следующее утро первым автобусом приятели отправились в райцентр, никому ничего не сказав.
Была пятница, базарный день, на рынке было не протолкнуться. Прошлявшись битый час по торговым рядам, друзья, наконец, нашли то, что искали. В дальнем углу, рядом с общественной уборной, у бетонной стены располагался «блошиный рынок», где торговали всяким старьём. Здесь же продавали рыбок, хомячков, котят, волнистых попугайчиков и других домашних животных. Заглядевшись на  зверюшек, мальчишки почти забыли, зачем приехали, но всё-таки нашли в себе си-
лы проследовать дальше. Миновав ряд самодеятельных художников и резчиков по дереву, предлагавших купить неестественно раскрылившихся орлов и другие столь же безобразные поделки, и даже не взглянув на группу парней, меняющихся марками, ребята остановились у прилавка, за которым сидел в одиночестве седоватый
мужчина с узкими глазками, чем-то похожий на корейца Угая. Перед ним в раскрытом кейсе лежали, накрытые полиэтиленовой плёнкой, старинные монеты.
Сунув руку в карман, Мишка зажал в кулаке монету, но почему-то побоялся её вытащить. Что-то недоброе почудилось ему в раскосом взгляде нумизмата. Он хотел было повернуться и уйти, но седой дядька остановил его.
–  Ну, что у вас?
Вопрос был задан таким тоном, что не ответить было нельзя.
Мальчик молча достал из кармана золотой кругляшок и протянул его дядьке. Косые глаза вспыхнули, как искры от сгоревшего улья.
– Где взяли? Украли?
Мальчишки испуганно молчали.  Скупщик монет перегнулся через прилавок и схватил Мишку за рукав.
–  Рассказывай, а то в милицию отведу!
–  Дяденька, не надо! Мы клад нашли! – раскололся Митька, испугавшись милиции.
–  Клад? – удивился седой. – А где?
– У нас, в Забубени! Не надо в милицию, нас дома накажут!
–  В Забубени…? – задумчиво произнёс злой дядька, отпуская Мишкину руку. – Вот оно как!
Он повертел монету в руках, разглядывая её.
–  Ну ладно, шпана, –  сказал он, наконец. – Покупаю. Держите деньги и езжайте домой.
Обрадовавшись, что легко отделались, Мишка и Митька поспешили уйти с рынка. Накупив на вырученные деньги жвачек с шоколадками и наевшись до отрыжки мороженого, они вернулись в деревню.
Выходные дни прошли тихо, Медовушка покричала насчёт улья, но Полубатонов был в отпуске и заявления не принял, так  всё и успокоилось.
  Но в понедельник в Забубень нагрянули нежданные гости. Утром возле магазина остановились сразу два микроавтобуса, заполненные людьми в  рабочей одежде. Люди были одеты одинаково, и лица у них были какие-то одинаковые, как у китайцев. Представившись Марусе учёными-археологами и купив в магазине хлеба и консервов, они, не медля, отправились к Болванову кургану и, достав буры и лопаты, принялись за работу. Возглавлял бригаду седой мужчина.
К концу недели раскопки были завершены, и взору удивлённых жителей Забубени открылась подземная кладовая с осклабившимся лошадиным черепом на груде золотых сокровищ.
Трудно описать ту бурю чувств, которая охватила забубеньцев, так долго находившихся в двух шагах от клада и не сумевших его обнаружить. Многие поспешили за утешением к Медовушке.
Весть о кладе разнеслась далеко за пределы Забубени, однако, когда любопытные туристы начали прибывать к месту раскопок, по всему периметру Болванова кургана уже был воздвигнут высокий бетонный забор. Курган стал похож на средневековую крепость, не хватало только рва с водой и подъёмного моста. При входе в крепость сидел стражник и взимал за вход плату. За эти деньги посетители могли увидеть останки лошади и прослушать небольшую лекцию об истории захоронения. Оказалось, что под курганом много веков скрывалась могила любимого  коня                предводителя Великих Магогов царя Забериллы. Конь погиб от переохлаждения при переправе войска этих самых магогов через реку Бездну в …году до нашей эры. Имя его история не сохранила. Злато магогов в экспозиции представлено не было. Разочарованные туристы заполняли жалобами книгу отзывов и уезжали ни с чем.  В числе посетителей были сотрудники  краеведческого музея, которых также не допустили к сокровищам.  Оскорблённые краеведы потребовали от губернского начальства принять меры по возвращению клада государству. В Забубень приехал высокий чиновник на дорогой иномарке в сопровождении отряда омоновцев и, скрывшись за крепостной стеной, долго разговаривал с седым бригадиром.  Наконец, держа в руке кожаный чемоданчик, которого по приезде не было, чиновник вышел к ожидающему начальственного решения народу и предъявил бумагу с печатью, которая гласила, что Болванов курган со всеми его недрами является частной собственностью господина Отбираева, как прямого потомка магогского вождя.  Сделав такое объявление,  высокий гость сел в свою навороченную тачку и уехал. Омоновцы, поправляя оттопыренные карманы, последовали за ним. Народ недовольно погудел и разошёлся.
Волнение в умах, однако, не утихало. Все разговоры в Забубени были теперь только о сокровищах. Информационная волна докатилась и до лошади Розы, которая от потрясения вновь заговорила.
–  Надо же! Какой почёт коню! Судя по всему, он обладал такими же незаурядными качествами, как и я. А что, если я являюсь его потомком? Вполне вероятно! И ведь это можно доказать! Современная наука располагает такими методами! При положительном анализе ДНК я смогу претендовать на долю сокровищ, а, может быть и на весь клад! Боже мой! Как же я заживу! Избавлюсь от узды! Не они на мне, а я на них буду ездить! – она представила супругов Дубино в упряжке и весело заржала. – Хотя нет, я не злопамятна. Закажу себе автомобиль, найму шофёра…
Размечтавшись вслух, она не заметила, что её слушает, разинув рот, ветеринар Оскопян, пришедший делать домашней скотине прививки от ящура. Впрочем, ветеринар недолго стоял столбом. После случая с Досей его трудно было чем-то удивить. Быстро смекнув, что из этого дела можно извлечь немалую выгоду, Оскопян вступил в разговор с Розой и предложил ей сотрудничество. Гамлет Эдуардович был хорошим психологом, говорил ласково и уважительно, и Роза, падкая на лесть, согласилась. Они ударили рукой по копыту, и ветеринар отправился к хозяину Розы, строгающему во дворе доски, с предложением продать лошадь.
–  Она долго не протянет, старая уже, –  уговаривал он Андрея. – Тебе от неё в хозяйстве один убыток. А нам вакцину не на ком испытывать. Слыхал, мы с Антипычем лекарство от старения изобрели, на свинье уже испытали, теперь надо на лошади попробовать, а там и до человека дойдём.
Подумав, Дубино согласился. «Обмыв» сделку, участники купли-продажи расстались, и Роза перешла к новому хозяину.  До глубокой ночи хитрый ветеринар и говорящая лошадь составляли план действий, а утром, опохмелившись, приступили к его исполнению.
Оскопян отправился в крепость, где за литр самогонки приобрёл у корейца Угая, нанявшегося к «магогам» сторожем, одну из костей древнего коня, а именно ребро. Кость ему нужна была для проведения генетической экспертизы.  Аккуратно упаковав  купленное ребро, а также образцы тканей, любезно предоставленные Розой, в полиэтиленовые пакеты, Гамлет Эдуардович  отправился в областной медицинский центр. Результатов экспертизы пришлось ждать неделю. Проев и пропив все взятые на дорогу деньги, ветеринар, в  конце концов,  получил желаемый доку-мент. В справке, выданной медицинским центром, чёрным по белому было написа-
но, что исследованные генетические материалы с вероятностью 97,7% принадлежат существам одного вида, а именно лошадям.               
Вполне удовлетворённый таким заключением, Оскопян вернулся в райцентр и сразу же направился в суд  с иском. Заявление  о признании законной наследницей было подано от имени Розы Оскопян, а сам ветеринар представился её доверенным лицом. Он уже заранее потирал руки, предвкушая положительный исход дела, однако решение суда разочаровало и его и лошадь.
В день судебного заседания истицу даже не пустили в зал. Сколько ни  пыталась чудо-кобыла убедить судебного пристава в своей способности давать показания под присягой, всё её красноречие было напрасно. Служака, перегородив плотным телом вход в зал, лишь смотрел на неё обалдевшим взглядом. Когда же судья выяснил, что соискательницей наследства является лошадь, то и вовсе в иске отказал, поскольку животные не являются гражданами страны, и, следовательно, гражданских прав, таких, как возможность решать спорные вопросы через суд, не имеют. Шокированный отказом Оскопян пытался протестовать и, потрясая недешёвой справкой, вступил в пререкания с судьёй. Судья его тут же оштрафовал на кругленькую сумму, затем ударил деревянным молоточком по столу и закончил заседание. Гамлет Эдуардович вышел из дворца Фемиды как оплёванный. Ответчик, седой главарь «магогов», садясь в свою машину, скрутил фигу и показал её Оскопяну. Неудачливый искатель справедливости пришёл  в бешенство. Ругаясь по-русски и по-армянски, он долго стоял у здания суда, не в силах смириться с проигрышем.
–  Судья неправедный! – вторила ему говорящая лошадь. – Значит, право на труд я имею, а право на наследство – нет? Негражданка! Да от меня пользы больше, чем от вашего суда! Сатрапы! Но погодите! Есть, есть божий суд, наперсники разврата!               
Возмущение протестующих было столь велико, что дежурный милиционер попросил  их удалиться, пригрозив задержанием. Ветеринар пришёл, наконец, в чувство, и счёл благоразумным послушаться стража порядка во избежание дальнейщих неприятностей.
           Больше новых хозяев Болванова кургана никто не беспокоил. Вскоре за крепостной стеной вырос огромный замок из красного кирпича, на стенах которого, как грибы на пне, торчали спутниковые антенны. Деревенские жители стали называть его «Кремлём». К замку проложили асфальтовую дорогу, которая ночью подсвечивалась фонариками. Многие забубеньцы устроились в «Кремль» на работу садовниками, кухарками и прочей прислугой. Платили «магоги» больше, чем в развалившемся колхозе, поэтому собственное хозяйство Забубени вскоре пришло в полный упадок, поля заросли бурьяном, а скотину, которую нечем стало кормить, сдали на мясокомбинат. Постепенно в собственность пришельцев перешла бывшая барская усадьба, на живописных руинах которой стали устраивать вечеринки с фейерверками, а вслед за ней и река и лес. Теперь, чтобы половить рыбки или собрать грибов, необходимо было получить разрешение у «магогов», да ещё и заплатить за каждого карася или сыроежку. Хозяева всюду поставили ограждения, натянули колючую проволоку и наняли сторожей из местных.
Нельзя сказать, что новый порядок устраивал всех. Многих на работу к богатым хозяевам не взяли, то ли из-за пьянства, то ли рылом не вышли. В их числе были Коля Красавец и Петька-жестянщик. Коля от работы на «магогов» отказался сам, думая, что на тракторе закалымит больше, но просчитался. Что касается Петьки, то он всегда был вольной птицей. К ним примкнули Сова, которую выгнали из богатого дома за кражу продуктов, и бывший церковный сторож Гришка Хулахуп, во
время воскресной службы обматеривший попа, произносящего молитву за здравие новых господ. Собравшись под ивой у знаменитой лужи, компания выпивала и ругала новых хозяев жизни.               
В это время к ним подошёл дядя Лёня Сырников, заметивший компанию из окна своего дома. У него произошло несчастье: пропала учёная собака Шварц. Пёс вышел погулять и бесследно исчез. Сырников прождал пса несколько дней, но тот так и не вернулся. Дядя Лёня хотел было использовать чудо-ходики, чтобы обратить время вспять и найти пропавшего друга, но воспоминание о продолбившей голову кукушке было слишком свежо, поэтому он пока решил воздержаться от их применения. Увидев среди пьянствующих под ивой Гришку-собакоеда, он решил поговорить с ним.
–  Ну-ка, Гришка, поди-ка сюда! –  грозно нахмурив брови, позвал он.
Тот нехотя поднялся.
–  Чего тебе?               
–  Пёс мой пропал, Шварц. Ты случайно не знаешь, где он?
–  А я почём знаю?
             –  Ты ведь ловишь собак, не отпирайся!
–  Да я с Нового года ни одной не тронул! С тех пор, как мы с Угаем на оборотня напоролись! Пропади они пропадом!
–  Не врёшь?
–  Зуб даю! – поклялся Гришка, показав беззубые дёсны.
На помощь собутыльнику пришла Сова.
– Это какая такая собака? Чёрненькая с белой грудкой? Так я знаю, где она! Видела её в крепости, когда горничной там работала! Видно, понравилась хозяевам, вот они её и приманили. Ну до чего же собака потешная! Бегает по газону в спортивных трусах и ныряет в бассейн с трамплина. Кормят её собачьим кормом, я попробовала – вкусно! Пиво хорошо заедать.
-– Это Шварц! – воскликнул дядя Лёня.
Не откладывая дела в долгий ящик, он отправился в крепость. Сидящий у ворот стражник Угай долго не хотел пропускать Сырникова, выпытывая, зачем да куда. Пришлось дать ему на пол-литра.
Пройдя через КПП, дядя Лёня пошёл прямо к замку.  Пропавший Шварц в модной спортивной форме действительно резвился на газоне. Сырников позвал его, однако собака  никак не среагировала, продолжая носиться с мячиком. Удивлённый  хозяин Шварца нажал на кнопку звонка. Стеклянные двери краснокирпичных хором отворились, и на пороге появился седой предводитель «магогов». Дядя Лёня попросил вернуть собаку. Седой посмотрел на пришедшего с презрением, повернулся к нему спиной и, ничего не ответив, скрылся за дверью. Уязвлённый хозяин Шварца позвонил ещё раз. Дверь не открывалась. Сырников начал требовать возвращения собаки в ультимативной форме. Ответа не последовало, тогда разъярённый дядя Лёня поднял с земли первый попавшийся булыжник и запустил им в стеклянную дверь. Булыжник отскочил от двери как теннисный мячик. Откуда ни возьмись, возникли два обритых наголо амбала с раскосыми глазами и, подхватив дядю Лёню под микитки, потащили его  вон из крепости. Напрасно Сырников ругался и звал на помощь Шварца: собака лишь облаяла его. Вышвырнув несчастного за ворота, верзилы сделали внушение пропустившему постороннего Угаю и, отряхнув руки, удалились.
Шокированный Сырников долго стоял перед крепостной стеной. Потрясло его не столько грубое обращение с ним «магогов», сколько предательство Шварца.
–  Сволочи! Даже собаку купили! – восклицал он. – Ну, погодите у меня! Я немцев бил и с вами справлюсь! Цурюк вам сделаю!
Наблюдавшие всю эту картину Сова и компания сочувственно поддакивали и предлагали свою помощь, естественно, не безвозмездно.
Дядя Лёня, продолжая ругать пришлых людей, пошёл домой и вскоре вернулся, держа в руках свёрток со старинными часами.
         –  Вот я вас! – воскликнул он, доставая часы. Однако сколько он ни крутил стрелки ходиков в противоположном направлении, ничего необычного не происходило. Пьяная компания, похохатывая, с любопытством поглядывала на разбушевавшегося часовщика. Вдруг все они  отбежали задом наперёд на некоторое расстояние от крепостной стены. Заметив это, Сырников покрутил стрелки и вернул компанию обратно.
–  Видимо, стена создаёт защитное поле, –  глубокомысленно произнёс дядя Лёня. – А ну-ка, братцы, помогите мне! Постоим за родную Забубень! Сотрём захватчиков-магогов с лица земли нашей! Угощаю всех!
«Братцы» и «сестра» Сова с энтузиазмом откликнулись на призыв Сырникова. Красавец пригнал трактор, а жестянщик притащил несколько листов металла от старого холодильника. Ему заказали сделать из них вытяжку для плиты, но для победы ничего не было жаль. Листы приделали к трактору и на таком импровизированном броневике устремились на штурм крепости.
Колька, дядя Лёня  и Петька уместились в кабине, Сова с флагом, выкроенном из старой юбки, взобралась на броню, а Гришка бежал сзади с криками:
–  За Родину! За Шварца!
Пьяный Красавец не справился с управлением, и первая атака закончилась ударом боевой машины в стену. Колька разбил о лобовое стекло нос, но не сдался, и со второй попытки «броневик», сметая всё на своём пути, влетел в ворота магогского «кремля». Испуганный Угай едва успел отскочить в сторону. Оказавшись внутри цитадели, Сырников вновь достал часы и, что было силы раскрутив стрелки в обратную сторону, швырнул их подальше.
–  Коля, жми! – скомандовал он. Со всех сторон к машине уже бежали вооружённые охранники, но тут послышался странный звук:
– УК - УК! – и всё закрутилось назад, как в кино.
… Через несколько минут крепость вместе с её обитателями исчезла, исчез и сам курган, как будто и не было его. Лишь степной ковыль колыхался под ветром на месте бывшего холма. Сырников нашёл в траве сломанные часы и почему-то уцелевший ошейник Шварца.
–  Попробую починить, –  вздохнул он…
Спрашивается, и зачем было отгораживаться кирпичной стеной? От кого? Ну, сидишь ты за своей стеной, как в тюрьме, ничего не видишь вокруг, никого не любишь, всех презираешь. Ну и что? Счастлив ты? Свободен? Весело тебе? Когда же поймут наконец всякие «магоги», что нам в Забубени заборы не нужны! Когда поймёт человечество, что на этой земле вообще ничто никому не может принадлежать? Потому что каждый индивидуум – всего лишь временное соединение некоторых химических элементов. Какая собственность может быть у временного соединения? Оно само принадлежит Вселенной, является её строительным материалом, если хотите – кирпичом. Впрочем, на эту тему уже много написано. Но  до большинства пока не дошло. Что тут можно сказать? Только выругаться по-русски коротким и ёмким словом: –  …
               
                … ЯТЬ!

В начале мая от заведующего Забубеньским домом культуры Александра Сергеевича Опушкина ушла жена. Ушла не попрощавшись, лишь оставила записку: «Надоели уборная в огороде и твоя пьяная рожа».
После её отъезда Опушкин окончательно упал духом и ударился в жестокий запой, продолжавшийся девять дней. За этот период из вверенного ему деревенского клуба исчезли: половина стульев, красный плюшевый занавес, допотопный магнитофон с колонками, под который молодёжь танцевала по вторникам и пятницам, копия известной картины с тремя медведями, украшавшая фойе, две лампы дневного света и прочие ценности, ненужное перечисление которых заняло бы значительное место в нашем повествовании.
На исходе девятого дня небритый, вонючий, напоминающий обиженного дикобраза Александр Сергеевич сидел в одиночестве у себя на кухне, заваленной грязной посудой и разговаривал с опустевшей бутылкой, перемежая бессвязный монолог стихотворными экспромтами.
–  Да… Я – неудачник… Ничтожество. Это она правильно сказала. Да, не могу заработать, создать условия… Сортир, видите ли, оскорбляет её эстетические чувства! Разве ж дело в сортире! Свести всё к дерьму! Пью я? Да, пью! – у него получилось «пю», –  Как же не пить, если ты русский? Если русский дух… испаряется… Можно трезвому это пережить? Мещанка! Не понимает… Никто не понимает… Дураки! Кругом – одни дураки!

                Деревья гнутся, шумят камыши,
                Была Россия – остался пшик…

Год назад они с женой приехали в Забубень с благородным намерением нести культуру в массы. Однако все прекрасные порывы завяли на корню. Деревенские аборигены окончательно погрязли в пьянстве и потеряли жизненные ориентиры. Что бы ни пытался организовать новый директор клуба – всё разбивалось о стену равнодушия и непонимания. Эта стена была выше и крепче построенной «магогами», и пробить её в одиночку не представлялось возможным. Единственное, что удалось – это собрать хор из пенсионерок. Солисткой стала Маруся Дубино. К сожалению, после нескольких удачных выступлений она спуталась с баянистом и прямо на сцене была побита не дождавшимся окончания концерта мужем. Без солистки хор распался.
Александр Сергеевич пробовал устраивать литературные чтения, тематические вечера и праздничные «огоньки», но все мероприятия заканчивались, как правило, всеобщей пьянкой и драками. Было от чего придти в уныние. Ко всему добавились бытовые проблемы, начались ссоры с женой, и Опушкин потихоньку стал прикладываться к рюмке.
Некоторое время он ещё боролся с собой, занялся писательством и сотворил несколько очерков под общим названием «Забубеньские хроники». В этом труде, отчасти философском, он попытался на основе своих наблюдений обобщить некоторые особенности характера и поведения обитателей Забубени, а также выяснить причины их деградации. Основной мыслью работы было то, что по сути своей забубеньцы не являются порочными изначально, а всё дело в расположении деревни. Исследовав и обобщив все произошедшие за год его пребывания в этом населённом пункте невероятные события, Опушкин сделал вывод, что Забубень находится в аномальной зоне. Социальная апатия и возникшее на её почве всеобщее пристрастие к алкоголю было, по его мнению, следствием влияния Зоны. Что касается способов преодоления этого влияния, то тут Александр Сергеевич ничего не мог придумать. Приходили мысли об изменении магнитного поля путём установки по периметру Забубени гигантских соленоидов, да ещё о переносе деревни в безопасное место. Чем больше он думал на эту тему, тем сильнее болела голова, и приходилось снимать напряжение водкой. В конце концов, Опушкин плюнул на всё и окончательно предался Бахусу…
На дворе между тем разыгралась непогода. Деревья и вправду гнулись под напором ветра, доставая ветками до оконных стёкол. Плохо закрытые створки внезапно распахнулись, и ветер вместе с дождём ворвался в кухню, опрокинув недопитый стакан. Опушкин долго наблюдал, как растекается по столу лужица, а затем изверг из глубин своей оскорблённой души очередной куплет:

                Ты верить в меня перестала,
                Я вышел один на крыльцо;
                И ветром меня отхлестало,
                И дождь помочился в лицо…

Обогатив русскую поэзию новым шедевром, Александр Сергеевич и в самом деле почувствовал жгучую потребность выйти на крыльцо. Держась руками за стену, он кое-как добрался до выхода.
Гроза между тем усиливалась. Раскаты грома, казалось, сотрясали землю, и жалкие деревенские домишки подпрыгивали, как тарелки на столе во время свадебной пляски. Молнии слепили глаза, как вспышки фотоаппарата вошедшего в раж репортёра. Буйство природы, однако, не произвело на пьяного поэта должного впечатления. Расстегнув брюки, он направил свою струю перпендикулярно дождевым.  Ветер, словно подслушав стихи Опушкина и решив поиздеваться, неожиданно повернул её обратно.
–  …ЯТЬ! – выругался завклубом, безуспешно пытаясь придать струе первоначальное положение. Первую часть слова унесло ветром, зато вторая прозвучала громко и выразительно.
Вдруг окружающее пространство озарилось столь ярким светом, что Александр Сергеевич на мгновение ослеп. Огромных размеров огненный шар, будто посланный невидимой рукой из облаков, сделав несколько кульбитов в воздухе, завис над соседской баней. Никогда прежде не видевший шаровую молнию поэт, потрясённый её великолепием, почти протрезвел.
Повисев несколько минут неподвижно, шар начал перемещаться в сторону Опушкина, и завклубом смог разглядеть его как следует. Нет, это была не молния, а, совершенно определённо, НЛО.
          Вокруг объекта вращалось, рассыпая искры, радужное кольцо, напоминающее кольцо Сатурна. Внутри  шевелилось что-то тёмное, неопределённое, страшное…
Что чувствует человек, встречаясь с явлением, науке неизвестным? Испуг, смятение, восторг, неверие глазам своим – всё выразилось у Александра Сергеевича в одном коротком возгласе.
Светящийся объект подлетел ещё ближе, снизился, радужное кольцо замедлило своё вращение, и НЛО, дрожа и вибрируя, приземлился прямо в заросшем крапивой и лопухами саду «завклуба».
Ошеломлённый Опушкин не знал, что делать. Первым его побуждением было вернуться в дом и, запершись, дожидаться утра. Возможно, странное видение было лишь плодом его больного воображения, последствием жестокого запоя, которому он себя подверг. Но если так, то и бояться нечего, подумал он и, движимый любопытством, застегнул брюки и направился в сад. В душе поэт надеялся, что НЛО ему померещилось, но едва он открыл калитку, как увидел исходящее из-под старой груши характерное сияние, которое, однако, постепенно бледнело и угасало. Когда, наконец, почти отрезвевший работник культуры осторожно подобрался к груше, сияние и вовсе потухло. Сколько ни всматривался в темноту любопытный Опушкин, ничего разглядеть не мог: НЛО и след простыл.
Плюнув в сторону груши и оскорбив всуе многострадальную русскую «мать», Александр Сергеевич повернул было к дому, как вдруг услышал позади тихое шуршание. Он наклонился, пытаясь разглядеть под деревом источник этого шуршания. Что-то тёмное и круглое копошилось в траве.
«Ёжик, что ли?» –  подумал Александр Сергеевич. В тот же миг в нос ему ударил резкий незнакомый запах, и тёмная студенистая масса, ловко подпрыгнув, залепила его лицо. Опушкин даже вскрикнуть не успел. Перепуганный насмерть, он попытался отодрать «чужого», но тот приклеился накрепко. Пришелец был горяч, тяжёл и липок. Ослепший поэт бросился к дому. Добравшись на ощупь до кадки с водой, он попытался смыть противную массу с лица, но тщетно. Кое-как вскарабкавшись на крыльцо и оказавшись на кухне, совершенно очумевший Александр Сергеевич схватил со стола первый попавшийся предмет – это оказалась вилка – и нанёс пришельцу несколько ударов. Желеобразный космический наглец пискнул и медленно стёк с оккупированной им завклубовской физиономии на стол. Не веря своему избавлению, Александр Сергеевич отскочил от стола подальше и, подобно фехтовальщику, продолжал тыкать вилкой в окружающее пространство.
Через какое-то время он пришёл в себя. Опасность, казалось, миновала – на кухне было тихо и темно, лишь слабый красный огонёк мигал на столе.
Александр Сергеевич машинально спрятал вилку в карман и нашарил на стене выключатель. Зажёгшаяся сорокаваттная лампочка кое-как осветила кухню, по углам разбежались хозяйничавшие в темноте мыши, и наконец-то Опушкин смог как следует рассмотреть своего непрошенного гостя. Розовато-лиловый, студенистый кольчатый червяк, по форме и размерам напоминающий толстый колбасный батон, дрожа и попискивая, нагло расположился посреди немытых тарелок. Внутри его полупрозрачного, как вишнёвый кисель, тела и пульсировал маленький огонёк.
Завклубом не знал, что ему делать: то ли попытаться прихлопнуть слизняка сковородкой, то ли ведром накрыть и ждать, когда чудовище сдохнет, то ли бежать за подмогой к участковому Полубатонову или ветеринару Оскопяну. Девятидневный хмель как будто выветрился, но ситуация создалась нештатная, и принять решение было не просто.
Живая «колбаса» между тем как бы села, приняв форму буквы «С», огонёк внутри разгорелся сильнее, и всё тело существа засияло. Опушкин снова схватился за вилку, но «колбаса» вдруг заговорила человеческим голосом:
–  Приветствую Вас, коллега по разуму! Прошу простить меня за вынужденное сканирование – иначе мы не смогли бы общаться.
Голос пришельца был нежен и мелодичен, как звон колокольчика. Александр Сергеевич совсем ошалел от происходящего. Ему оставалось только опуститься на стул и слушать речи неведомого существа. На всякий случай, он продолжал крепко сжимать вилку.
–  Позвольте представиться: моё имя – Ять. Я космический путешественник, носитель Добра, Красоты и Справедливости. Мои намерения самые мирные. Мы, жители планеты Неб Убаз, никому не причиняем вреда, стремимся к всеобщей гармонии и развитию искусств и науки.
  –  А зачем же к нам-то? В деревню? – осипшим от переживаний и самогонки голосом выдавил из себя Опушкин. – У нас тут никакого искусства нет, не говоря уже о науках.
–  О нет, вы не правы, –  горячо возразил студенистый гость. – Я облетел вокруг вашей планеты много раз и именно здесь почувствовал мощнейшее интеллектуальное излучение. Именно в этой точке наилучшие условия для контакта, и именно отсюда уходят в космос наиболее частые и сильные сигналы о помощи.
–  Неужели у нас дела хуже всех? – не поверил Александр Сергеевич. – А как же другие страны, Ближний Восток, к примеру?
          – Там не лучше, –  согласился пришелец. – Но жители этих стран молят о спасении Аллаха, а я привык делать свою работу.
Завклубом почесал в затылке.
–  Как, Вы говорите, Вас зовут?
–  Ять! – ещё раз гордо представился розовый инопланетянин.
–  Тогда понятно, –  усмехнулся Опушкин. – Ну, будем знакомы, я – Александр Сергеевич, для Вас просто Саша.
–  Очень приятно! – красный огонёк внутри кисельного существа загорелся ярче, что, видимо, свидетельствовало о его искренних чувствах.
–  Ну что, уважаемый Ять, давайте за встречу? – предложил хозяин, доставая из буфета второй стакан.
От запаха смердящей жидкости пришелец из розового стал фиолетовым как слива.
–  Это вредно, – чётко и серьёзно произнёс он. – В больших дозах –  смертоносно. Подлежит уничтожению.
Не успел Александр Сергеевич возразить, как Ять надулся и изверг из заднего отверстия (а у него было два отверстия – спереди и сзади) сопровождавшийся характерным звуком залп разноцветных искр наподобие праздничного фейерверка. Искры разлетелись по всей кухне и погасли. Вместе с ними исчезла бутылка с самогонкой, а также вся грязь и мусор со стола и с пола, посуда оказалась вымытой, а старые занавески на окнах аккуратно заштопанными и накрахмаленными.
Александр Сергеевич от изумления начал заикаться.
– Эт-то что же за фокусы?
           –  Энергетическое очищение, уважаемый Саша, –  объяснил странный гость. – Ваша цивилизация не практикует пока подобных процедур, в этом мы вас обогнали. Как и во многом другом. Кстати, я бы рекомендовал и Вам лично принять энергетический душ.  Вы почувствуете себя совершенно другим человеком.
Опушкин попытался вежливо отказаться, но Ять настаивал. В конце концов, Александру Сергеевичу пришлось-таки подставить буйну голову под артиллерийский залп из инопланетной задницы. Горячие искры осыпали его сверху донизу, жгли и кусали, как осы. Опушкин завертелся волчком, воя от боли и повторяя одно короткое ругательное слово.
–  Я здесь, я с Вами, – успокаивал его пришелец.
По окончании процедуры окончательно обалдевший от всего пережитого Опушкин упал, как подкошенный, на кровать со взбитыми неведомой силой подушками и заснул крепким сном…
Спалось ему легко и сладко, как в детстве, снилось что-то приятное, разноцветное, похожее то ли на драже, то ли на мыльные пузыри. Во сне играла музыка – тщательно выводили мелодию скрипки, сочно гудел контрабас, самозабвенно заливались бубенцы. И сквозь музыку – голос бабушки, нежный, полузабытый:
–  Сашенька, вставай чинёнки кушать!
Вот сейчас он проснётся, скатится с высокой кровати и, босиком, –  к печке, а там, в решете под полотенцем – гора тёплых, величиной с дедов лапоть, пирожков с капустой, сладким рисом и с творогом, но, главное, с вишнями. Он отберёт их с полдюжины и, с кружкой молока – на крыльцо, и там будет откусывать, сколько поместится в рот и плевать косточками в кошку и воробьёв.
Во сне он почувствовал вкус вишни, её горячую мякоть, терпкий сок растёкся по языку…  Вот она, косточка, крутится за зубами… Собрать только губы в трубочку, и – пфу…!
Он плюнул и проснулся. В окна светило солнце. Лучи его отражались в ведре с водой, и по стенам бегали волнистые солнечные зайчики. Странно, но голова с похмелья не болела, и во всём теле ощущалась необычная лёгкость. Впервые за последние несколько лет Опушкин радовался своему пробуждению. Некоторое время он следил за золотистыми зайчиками, наслаждаясь своим состоянием и ни о чём не думая. Но, вспомнив вчерашние события, резко подскочил на кровати, озираясь по сторонам. Розового пришельца в избе не было.
Александр Сергеевич облегчённо вздохнул и вытер со лба внезапно выступившую испарину.
–  «Приснилось. Ну и, слава богу», –  подумал он.
Опушкин спустил ноги с кровати. Ноги попали в тапочки, пропавшие две недели назад и неизвестно откуда появившиеся. Он встал  и подошёл к зеркалу. Недавно покрытое паутиной, теперь оно сияло чистотой. Зеркало отразило гладкое, здоровое, без синяков под глазами и доисторической щетины, умное и интеллигентное лицо. Тёмные, с лёгкой проседью, волосы были гладко причёсаны, в потухших, казалось бы, навсегда глазах появился живой блеск, а когда завклубом открыл от изумления рот, то обнаружил в нём два новых резца, выросших взамен выбитых полгода назад при падении с велосипеда.
Но самое невероятное заключалось в том, что ему нисколечко не хотелось опохмелиться!
Ять ждал оздоровлённого поэта на кухне, за столом, накрытым к чаю.
–  Доброе утро! – поприветствовал пришелец Опушкина. – Хотя уже полдень. Как самочувствие?
Александр Сергеевич не знал, как благодарить гостя.
–  Что же, это вроде как Вы меня закодировали? – не понимал он. – А на сколько?
– Это зависит теперь только от Вас,  отвечал пришелец. – Избегайте соблазнов, и всё будет хорошо.
–  Да как же тут удержаться! – посетовал Опушкин. – Вокруг ведь сами видите, что творится!
–  Понять Вас можно, –  вздохнул Ять передним отверстием. – Одного взгляда на эту планету достаточно, чтобы впасть в глубокую депрессию. Я много путешествовал по Космосу, однако нигде не встречал более неправильного и глупого устройства. Совершенно очевидно, что к этому привёл жесточайший естественный отбор и вышедшая за всякие рамки, гипертрофированная борьба за место под солнцем. Приобретя разум и возвысившись над животным миром, вы, люди, начали выяснять отношения друг с другом, и в результате изуродовали и свою планету, и себя.
Там, откуда прилетел я, жизнь развивалась совершенно иначе. Не грубый и беспощадный отбор, но совершенствование явилось движущей силой эволюции. Не уничтожая более слабых, а, переходя постепенно от простейших форм к более сложным, живые существа достигли небывалой гармонии и порядка. Возникший
разум явился логическим венцом природы, а не вступил с ней в противоречие, как это произошло у вас на Земле.
И если целью вашей цивилизации является разрушение окружающей среды и переделка её под себя – вы называете это прогрессом, –  то мы пошли по другому пути – пути самопознания и самосовершенствования.
Вы окружаете себя обломками природы, называя их «материальными благами» и стремясь захватить этих благ как можно больше, а потом чахнете в одиночку среди совершенно бесполезного хлама. А между тем каждому из вас мог бы принадлежать целый мир.
–  Что же нам делать? Разве можно что-нибудь изменить? – грустно вопросил Опушкин.
–  Для того я и прилетел на Ваш призыв. Вместе мы приведём Забубень в порядок, –  заверил его Ять. – Вот посмотрите-ка! 
Пришелец спроецировал через своё просвечивающее тело солнечный луч, и на обшарпанной стене появилась голографическая картина иного мира.
Незнакомая планета была прекрасна. Александр Сергеевич увидел платиновые облака, белую и жирную как творог почву и роскошные сады, в которых стройными рядами росли полупрозрачные, как и его космический гость, чудесные голубые деревья, украшенные множеством диковинных плодов. Здесь были плоды, меняющие цвет, плоды, плюющиеся косточками, музыкальные плоды. На некоторых, более толстых деревьях висело по одному, реже по два плода. Между деревьями, переливаясь всеми цветами радуги и рассыпая искры, перемещались в воздухе соплеменники Ятя. Судя по всему, они чувствовали себя довольно счастливыми. 
Никаких архитектурных сооружений, за исключением множества великолепных фонтанов, бассейнов и искусственных водопадов, у них не было. Во время непогоды над всем живым садом поднимался лёгкий защитный купол. Ночевали они в гнёздах на деревьях. Поскольку все они были бесполые, не было необходимости создавать семью.
Смерти как таковой тоже не было: состарившись и поизносившись, сородичи Ятя разжижались и уходили, как вода, в почву, а затем прорастали новыми деревьями, давая один плод. Созрев, плоды отпочковывались от материнского ствола и начинали самостоятельную жизнь. Население планеты, таким образом, не увеличивалось, поэтому демографические проблемы никого не беспокоили. 
Времяпровождение обитателей Неб Убаза  заключалось в полётах, купании, поедании плодов и занятиях науками, среди которых особо почитались химия и философия. За миллионы лет они выработали способность к синтезу и концентрации вокруг себя энергии, что давало возможность перемещаться в межзвёздном пространстве без использования космических аппаратов. 
Иной мир произвёл на Опушкина большое впечатление.
–  Надо браться за дело! – воскликнул он, полный энтузиазма. – Ведь можно же, можно жить по-другому!   
Ять ещё раз пообещал ему свою помощь.
В тот же день  возле клуба, на доске, где в те времена, когда в деревне ещё крутили кино, клеились афиши, появилось объявление:

                ДОРОГИЕ ОДНОСЕЛЬЧАНЕ!
            ПРИГЛАШАЕМ ВАС НА ВСТРЕЧУ С НЕИЗВЕСТНЫМ!
        ( По окончании официальной части состоится благотворительный
           банкет с дегустацией новых видов напитков).
               

В указанное время у дверей ДК собрались почти все жители Забубени, за исключением больных, немощных и успевших с утра напиться до невменяемого состояния. Собравшиеся с вожделением ожидали начала мероприятия. Мужики курили, переминались с ноги на ногу, особо нетерпеливые заглядывали в окна клуба, пытаясь разглядеть накрытые для дегустации столы. Разговоры были только о том, какие именно напитки будут предложены: пиво или что-нибудь ещё. Некоторые скептики высказывали сомнения по поводу написанного на афише:
–  Разыгрывает завклуб! Видно, перед начальством надо отчитаться, вот он и старается! Массовку проводит!
Расходиться, однако, не спешили.
Наконец, двери клуба открылись, и толпа хлынула внутрь. Вопль изумления вырвался у забубеньцев, когда они вошли в зал. На сцене, за столом президиума, восседал Опушкин, а рядом с ним расположилось нечто непонятное, розовое, дрожащее, как жидкий холодец, но, несомненно, живое.
Реакция зрителей была бурной.
–  Мать твою так! Это что за медуза?! – выразил всеобщее удивление Петька-жестянщик.
Мужики озвучивали свои эмоции простыми короткими словами. Бабки крестились, ребятишки показывали на пришельца пальцами и хохотали. Кое-кто, взобравшись на сцену, пытался дотронуться до диковинного существа, но, обжёгшись, взвизгивал и отдёргивал руку.
Кое-как успокоив народ и подождав, пока зрители рассядутся (взамен пропавших стульев установили деревянные лавки), Опушкин вкратце рассказал о том, что произошло с ним вчера, и представил жителям Забубени гостя из космоса. Ять снова продемонстрировал то, что уже видел завклубом.
Инопланетные красоты, однако, не произвели на собравшихся должного впечатления.
–  Ладно, кончай кино крутить! Дегустацию давай! 
Ять даже затрясся от обиды. Опушкин же, уверенно вставший на стезю исправления, не растерялся.  Шепнув что-то в верхнее отверстие пришельца, он спустился в зал.
–  Будет вам дегустация! – произнёс он и велел  следовать за собой.
Нестройная толпа, предполагая в душе, что её ждёт пикник на природе, двинулась за Александром Сергеевичем.  Жаждущие прошествовали вдоль протянувшегося  от центральной площади до реки овражка, заваленного бытовыми отходами, и, перейдя через зашатавшийся от резонансных колебаний мост, поднялись на гору, называемую Лысой.  День уже клонился к закату, и открывающаяся с высоты, освещённая лучами заходящего солнца  панорама Забубени была просто великолепна.
– Посмотрите, как прекрасен мир! – попробовал Опушкин ещё раз обратиться к совести односельчан. – Ощутите себя частицей Вселенной! Очистите разум и душу! Прекратите прожигать свою жизнь! Ведь вы представители умнейшего и талантливейшего народа! Довольно жить как свиньи!
Толпа его не слушала.
–  Хватит нам мозги пудрить! – обозлённо выкрикнул Петька-жестянщик, поняв, что банкет не состоится. – Мужики, пошли отседова! А ты только попроси меня что-нибудь для клуба сделать! 
Заковыристо выругавшись и показав Опушкину кулак, он начал спускаться вниз по склону. За ним, крайне неуважительно отзываясь о покойной матери Александра Сергеевича, потянулись остальные. 
Но внезапно гигантский огненно-красный пузырь восстал из-под обрыва, преградив им путь. Казалось, само солнце передумало заходить и воротилось вспять. Это был Ять, непостижимым образом увеличившийся в размерах. Своим видом он вызвал изумление даже у готового к его появлению Опушкина, что уж говорить об остальных.
Мат оборвался на высокой ноте. Толпа на какое-то время оцепенела, затем сработал первобытный инстинкт, и люди в панике бросились бежать в разные стороны: кто в лес,  кто – к кажущейся спасительной церкви.
Некоторые, как при бомбёжке, попадали ничком на землю и закрыли головы руками. Ими-то и занялся пришелец в первую очередь. Горячий густой кисель полился им в рот, в нос и уши. С треском посыпались электрические искры. Полуживые от страха несчастные алкаши даже не пытались сопротивляться, и процесс энергетического очищения прошёл быстро и успешно.
Добежавшие до церкви, несмотря на протесты ничего не понимающего из их сбивчивых объяснений отца Амвросия, пытались забаррикадировать врата храма. Но студенистая масса ввалилась и туда. Напрасно батюшка истово махал кадилом и брызгал на пришельца святой водой. Никому не удалось избежать экзекуции – ни невольным прихожанам, ни самому священнику, ни укрывшейся за алтарём дьячихе.
Обезумевший Петька, взобравшись на колокольню, устроил такой трезвон, что его услышали в райцентре и на всякий случай прислали на подмогу забубеньцам пожарную машину. Звонарь и пожарная команда также были очищены добрым Ятем.
Через полтора часа вся процедура была завершена. Лишь в лесу укрылись несколько «партизан», которых в течение последующей недели отлавливали уже всем миром.
Завклубом потирал руки, мечтая о возрождении хора.
И правда, после всеобщего отрезвления жизнь в Забубени круто изменилась. С улиц исчезли грязь и мусор, а прежде казавшиеся на одно лицо забубеньцы стали как-то отличаться друг от друга. Вновь заработал колхоз, председателем которого был избран кореец Угай. Представившись потомком магогов, он оформил кредит в банке и взялся за дело. Поля были засажены луком и капустой, ферма отремонтирована, новая техника куплена.  Были построены новые мосты через реку, покрыта асфальтом дорога до райцентра, и даже пошли разговоры о том, что скоро в Забубень проведут газ и телефон.
Культурная жизнь также забила ключом. В обновлённом клубе чуть ли не каждый день проводились мероприятия, собиравшие массу народа. Кроме хора, образовались также танцевальный ансамбль и театральный кружок, где главные роли исполняла Ленка Сова. Молодой коллектив занял первое место в областном смотре и вскоре должен был ехать с показом в Москву.
Организованная  Шампиньоном футбольная команда похвастаться такими успехами пока не могла, но у жульевских выиграла с разгромным счётом 7:0.
Не радовалась переменам лишь бабка Медовушка. Бизнес её совсем сошёл на нет.
Ять несколько раз облетел  деревню, наблюдая за происходящим и радуясь результатам своего труда.
–  Ну, теперь я могу отправляться домой, – сказал он своему другу Опушкину. – Загостился я у вас, пора и честь знать. Грустно расставаться, но есть и другие миры, где нужна моя помощь. Слетаю в отпуск домой, отдохну немного, а там снова примусь за работу.               
Провожать космического путешественника пришла вся деревня. Площадь возле клуба была украшена гирляндами цветов, флагами и лозунгами вроде: «Вперёд в светлое будущее!»,  «Слава покорителям космоса!», «Живи и процветай, родная Забубень!» и «Да здравствует дружба Галактик!»
Опушкин выступил с трогательной речью, в которой от имени всех забубеньцев выразил глубокую благодарность вернувшему им человеческий облик пришельцу. Многие прослезились. Следом выступили председатель Угай, жестянщик, Красавец, Сова и другие. Отец Амвросий благословил отлетающего. На душе у всех было муторно. 
В ответной речи Ять призвал остающихся на Земле жить по космическим принципам, то есть, по совести, не поддаваться впредь вредоносным привычкам и любить друг друга и свою планету.               
–  Прощайте, друзья! – воскликнул он. – Быть может, когда-нибудь я или мои последующие перевоплощения вновь посетим ставшую мне родной Забубень и порадуемся тому прекрасному будущему, начало которому положили мы с вами. Берегите себя и не останавливайтесь на достигнутом. Помните – всё в ваших руках!
Он поднялся выше в воздухе, готовясь ко взлёту.
Баянист заиграл, и солистка хора Маруся вышла вперёд, чтобы спеть прощальную песню:

             – Я верю, друзья, караваны ракет
                Промчат нас вперёд от звезды до звезды…

Голос её внезапно ослаб и задрожал, из глаз покатились слёзы.
Внутри колбасного туловища запульсировал красный огонёк, посыпались искры. Повертевшись немного над землёй, Ять спустился пониже и обратился к провожающим.
–  Друзья мои! Помогая вам, я потерял много энергии, и теперь мне не хватает сил, чтобы совершить космический перелёт. Только вместе с вами мы справимся с этой задачей. Прошу вас направить на меня все ваши мысли и чувства, всю духовную энергию. Давайте споём все вместе, но только не с печалью в сердце, а бодро и весело!   
Люди на площади стояли, опустив головы. В горле застрял комок, слова песни были забыты.
В гуще толпы откуда ни возьмись появилась бабка Медовушка. Под полой плюшевого пиджака у неё очень кстати оказалась заветная бутылочка.
–  На-ка, на посошок! – обратилась она к Петьке-жестяншику. – Чтобы скатертью дорога была! 
Петька с горя хлебнул зловонной жидкости. От него бутылочка перешла  в руки  пастуха Шамсонова, затем к Сове, и так далее по кругу. Давно не пьющим забубеньцам хватило нескольких капель спиртного, чтобы повеселеть и взбодриться.  Что есть мочи они грянули песню, заглушая игру баяниста:
               
                На пыльных тропинках далёких планет
                Останутся наши следы…

Ять, наконец, взлетел. Повертевшись некоторое время над площадью, он превратился в огненный шар и направился в сторону леса, но потом вдруг начал падать по параболической траектории и рухнул в чащу.
Взрыва не последовало, лишь рассыпались фейерверком золотые искры. Никто, кроме трезвого Опушкина и ещё нескольких человек, не успевших приложиться к бутылке, не заметили этого падения, продолжая махать вслед пришельцу платочками и крича:
–  До свидания! Приезжайте к нам ещё…!
Несколько дней убитый горем Александр Сергеевич с отрядом добровольцев искали в лесу следы космического друга, но нашли только скелет  овцы с клочьями кудрявой белой шерсти.
Вернувшись ни с чем, он запил ещё сильнее прежнего.
Забубень вернулась к привычному  для неё образу жизни, вспоминая краткий миг просветления как хороший сон.
Можно ли насильно исправить людей и сделать их счастливыми? Как видите, нельзя. И обречён погибнуть тот, кто пытается это сделать.
А дальше будет жутко страшное


                ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ МАРУСИ


Лето, богатое событиями, кончилось. В преддверии наступающих холодов Забубень вновь была объята тоской и унынием. Никто уже не ждал изменений к лучшему и ни на что не надеялся. Попрятавшись по своим лачугам, забубеньцы лишь изредка выбирались в магазин, в основном питаясь продуктами с собственных огородов. 
Продавщица Маруся скучала в одиночестве. Давно уже не привозил товаров с истекшим сроком годности  Меджнун Алиевич, не появлялся и прапорщик Кусков, жена которого сама теперь ходила в магазин с калькулятором. Иногда заскакивал за сигаретами Петька-жестянщик, раздражая Марусю своими дурацкими шутками.
От тоски Марусе хотелось плакать. После работы она спешила домой к телевизору, чтобы посмотреть очередной сериал. Там, в кино, показывали настоящую красивую жизнь и красивую любовь, о которой она продолжала мечтать, несмотря на все свои потери и разочарования.
            В один из таких вот тоскливых дней, за час до закрытия магазина и зашёл  к ней нежданный гость. Сразу Маруся не узнала этого красивого мужчину с усиками, лицо которого показалось таким знакомым. Она мучительно размышляла, кто же это такой, а посетитель стоял перед прилавком и загадочно улыбался.  Был он бледен и худ, как будто недавно выписался из больницы.
–  Ну что, Расплюева, не узнаёшь одноклассника? Столько лет за одной партой сидели!
–  Алик! Свинобоев! – воскликнула удивлённая Маруся. – Да как же это? Ведь ты пропал без вести! Да где же ты был? Думали, что тебя давно уж в живых нет!
–  А я вот он! –  засмеялся Алик. – Был я далеко, Маруся, в плену басурманском. Много бед претерпел и страданий. Теперь вот вернулся на родину.
–  Как же так! – не могла прийти в себя Маруся. – Мать-то твоя, тётя Варя, померла. Только-только девять дней отметили!
            –  Не успел, –  вздохнул воскресший одноклассник. – Давай хоть с тобой помянем старушку. Водка есть у тебя?
–  Водка есть, только в магазине неудобно…
–  Тогда пошли ко мне, заодно и расскажу о своих странствиях. Ты не представляешь, как я рад встретить родную душу. А ты поправилась, похорошела, просто кровь с молоком!
Маруся смутилась и покраснела. Альберт Свинобоев раньше ей очень нравился. Он был добрым, отзывчивым мальчиком, хорошо учился, помогал ей решать школьные задачки и даже объяснил правило буравчика. После школы он пытался поступить в военное училище, но не поступил и ушёл в армию, там попал в «горячую» точку и сгинул без вести.
Интересно было послушать его рассказ, поэтому Маруся быстренько собрала выпивку и закуску и, закрыв магазин на час раньше, отправилась с Аликом к нему домой.  Бывший одноклассник жил недалеко, за мостом, на склоне Лысой горы.
Солнце уже село, лишь красная кровавая полоса светилась на горизонте. Перекликаясь друг с другом, почему-то выли собаки.
Они подошли к дому с закрытыми ставнями. Алик провёл Марусю в горницу и, включив лампочку, усадил на диван. Смахнув пыль, он расстелил на столе старую газету и достал их буфета один стакан. Маруся вынула из пакета продукты.
Откупорив зубами бутылку, он налил в стакан водку и протянул его гостье.
– А себе? – удивилась продавщица.
          –  А я, Маруся, из горла!
–  Ну ладно, –  пожала она плечами. – Давай помянем тётю Варю. Пусть земля ей будет пухом.
            Она выпила и, вспомнив, что надо бы перекреститься, поднесла было руку ко лбу, но Альберт внезапно обнял её за шею и повалил на диван.
–  Что ж ты так-то сразу? – возмутилась Маруся и попыталась оттолкнуть нахального кавалера, но вдруг увидела его оскалившийся рот и длинные белые зубы. Не успела она испугаться, как эти зубы вонзились в её толстую шею. От неожиданности Маруся даже не вскрикнула.
Вампир пил её кровь с жадностью, некультурно чавкая. Маруся, как будто парализованная, даже не пыталась сопротивляться. Порозовевший Алик на мгновение оторвался от её горла, и, утерев губы, крикнул:
–  Маманя, ставь сковородку, я ужин привёл!
За фанерной перегородкой, отделяющей зал от спальни, послышалось какое-то шевеление, и из-за ситцевой занавески показалась покойница-бабка.
–  Дай-ка и мне попить, –  приблизившись к жертве, попросила она сына.
Лицо бабки было белее мела, а зубы ещё длиннее, чем у Алика. Правда, их было всего два. Отхлебнув немного из раны, она отошла.
– Не могу я сырую кровь кушать! Не нравится.
–  Зажигай плиту, говорю тебе! Сейчас мясца поджарим!
Бабка, держась за поясницу, поплелась на кухню. Упырь, бросив Марусю, последовал за матерью. Пытаясь бежать, Маруся инстинктивно сползла с дивана и
на четвереньках направилась к двери, но вернувшийся с большим ножом Альберт поднял её одной рукой и швырнул на стол.
–  Не надо!!! – взмолилась несчастная. – Не убивай меня! Лучше изнасилуй!
Вампир гнусно расхохотался.
–  Ишь, размечталась! Нет, Маруся, я не по этой части!
Перевернув её лицом вниз, он сорвал с женщины панталоны и отхватил ножом солидный кусок ягодицы. Маруся захрипела и потеряла сознание от болевого шока.
Когда она очнулась, то обнаружила, что лежит за занавеской, привязанная к металлической кровати с пружинной сеткой. Под ней была лишь медицинская клеёнка, испачканная кровью. В комнате пахло шашлыками.
Сквозь щель в занавеске Маруся увидела упырей. Они сидели за столом и ели её мясо. 
– Хлебца бы, – прошамкала бабка, дожёвывая отбивную.
–  Про хлеб забудь, маманя! Вурдалаки его не едят.                – Эх, сынок, родную мать засосал, а теперь хлеба жалеешь! – с укоризной произнесла старуха. – Жила б я лучше на пенсию, как все…   
              – Хватит ворчать! – одёрнул её Альберт. –  Ложись-ка лучше спать, петух вот-вот прокричит.
           И впрямь, где-то за рекой прокукарекал петух. Бабка стала стелить постель на диване.
        –  Ты её покрепче свяжи, –  поглядев на Марусю, посоветовала она сыну. – Убежать может!
Маруся притворилась спящей.
–  Куда ей! Столько крови потеряла! Спи спокойно, мать!
–  Не слушаешь, что мать говорит! – продолжала брюзжать вампирша.
–  А раньше-то какой послушный был!  Отличник! Всем ребятам пример!
Упырь похлопал обессилевшую Марусю по спине, затем проверил, плотно ли закрыты ставни на окнах, и, не раздеваясь, улёгся спать рядом со своей жертвой. Вскоре он захрапел, как обычный мужчина.
Вампиры недооценили Марусю. Это была одна из лучших носительниц народного генофонда. Слегка оправившись, она осторожно освободилась от пут, потихоньку, насколько позволяла её масса, скатилась с кровати, стараясь не задеть Альберта, кое-как по стенке добралась до двери и, с трудом отодвинув засов, выползла на крыльцо.
Рассветало. Бледная обескровленная луна почти исчезла за Лысой горой. На востоке багровело холодное зарево наступающего дня. В его скупом свете всё вокруг показалось Марусе незнакомым, чужим, страшным… Утренний ветерок пронзил насквозь её искусанное, похудевшее за ночь тело. Её забил озноб. Что делать? Куда бежать? Что, если вся деревня населена вампирами? На ватных ногах она спустилась с крыльца и сделала несколько шагов по безлюдной улице. Серые, с пустыми глазницами окон, кажущиеся мёртвыми избы окружили Марусю, всё завертелось перед глазами и, потеряв равновесие, она упала навзничь посреди дороги…
Словно сквозь сон до неё донеслось мычание коров и щёлканье пастушьего кнута. Тёплая коровья морда ткнулась Марусе в лицо, и над ней склонились треухий пастух Володька и его сын Мишка.
–  … мать! – только и услышала Маруся, снова погружаясь в чёрную бездну…
Резкий запах нашатырного спирта ударил в нос и привёл Марусю в чувство.  Она лежала в фельдшерском пункте на кушетке, рядом, с ваткой и шприцом в руках стоял деревенский доктор Закопаев.
–  Слава богу! – произнёс он. – Оклемалась!
Здесь же находился участковый милиционер Полубатонов, который, не откладывая, начал допрос потерпевшей.
Показания Маруськи были сбивчивы и неправдоподобны, однако дело требовало расследования, поэтому пришлось ехать на место преступления.               
Маруся с перевязанным задом с трудом забралась в люльку милицейского мотоцикла.               
Дверь страшного дома была открыта. Полубатонов на всякий случай расстегнул кобуру и, держа руку на пистолете, вошёл в избу. Там стояла кромешная тьма. Участковый тщетно пытался нащупать выключатель, споткнулся обо что-то, выругался и велел собравшимся у дома зевакам открыть ставни.
В избе обнаружились два трупа: Альберт и бабка. Оба лежали как живые, румяные, с довольным выражением на лицах. Фельдшер подтвердил, что они действительно мертвы. Вызвали по рации скорую из райцентра, покойников увезли в морг. 
Маруся пыталась остановить санитаров, твердила что-то про осиновые колья, но её никто всерьёз не воспринимал. Закопаев впрыснул ей успокоительное и отправил домой.
На следующее утро Полубатонову сообщили, что трупы из морга пропали.  На этом следствие и закончилось.
Мощный организм Маруси, пройдя курс антибиотиков, справился с вампирским вирусом, хотя некоторые странности в её поведении остались.
В ночь полнолуния она не могла уснуть, шла к холодильнику и, взяв кусок сырого сала, с вожделением вгрызалась в него зубами. Также у неё возникло непреодолимое отвращение к чесноку. Зато она перестала искать приключений и до конца жизни оставалась верной своему мужу. Так была наказана деревенская блудница.
Ну, как вам наш ответ ихнему Дракуле? Чем наши забубённые упыри хуже?
Нет на свете таких ужасов, которых не знала бы наша расчудесная Забубень! Можем и вампиров своих вырастить, если того требуют реалии современного мира. Некоторые злопыхатели твердят о вековой отсталости, ну и пусть себе злопыхают. Всё мы можем перенять у прогрессивного Запада: и кредитную систему, и гамбургеры, и сатанинский рок, и Хеллоуин!
Однако, повесть наша близится к концу, и уже скоро всех накроет               

                ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛО

Затянувшейся осенью, когда морозы ещё не наступили, а шли без просвету дожди, превратившие забубеньские дороги в непроходимое месиво, неожиданно умер, отравившись тормозной жидкостью, Петька-жестянщик.
Гибель его была нелепой случайностью. Самогонщица Медовушка решила вдруг повысить цену своей продукции на целых два рубля с бутылки. Возмущённый жестянщик с предложенными условиями не согласился и нашёл необходимый для души огненный напиток в другом месте. Сэкономленные два рубля не пошли ему впрок, так как через пару часов после «принятия на грудь» он завершил своё пребывание в «лучшем из миров».
Хоронили усопшего скромно, без музыки. Кое-как пронесли сопровождаемый рыданиями матери гроб метров пятьдесят по ставшей сплошным болотом улице, втаптывая в серую жижу тощие еловые ветки, потом погрузили на старенький, но ещё «живой» «ЗИЛ-130» и повезли на кладбище.
       Несколько раз пробуксовывавшую машину приходилось выталкивать из грязи всем миром, так что пока добрались до места последнего Петькиного приюта, все провожавшие устали, выпачкались, промёрзли до костей и слегка завидовали мертвецу, лежащему в отделанном кружевом чистом гробу со спокойной улыбкой на ставшем непривычно трезвым лице.
Свежевырытая могила была полна воды. Гроб погрузился в неё, как чёрная субмарина. Кто-то из присутствующих вспомнил, что Петька проходил службу на флоте и пожелал ему семь футов под килем, после чего, не задерживаясь долее, народ отправился на поминки.
Самогонка на столе была от Медовушки: мучимая угрызениями совести бабка даже отпустила эту партию по старой цене, причём часть – в долг. Закуска была самая простая, но сытная. Продрогшие друзья, соседи и родственники Петьки вскоре согрелись и перестали скорбеть: похороны в Забубени в последнее время стали делом привычным.
Вернувшись после окончания тризны домой, Медовушка подбросила дровишек в почти погасшую печь, достала из тайника несколько поллитровок, предвидя, что друзья покойного на рассвете непременно пожелают помянуть его ещё разок, и стала стелить постель, готовясь ко сну.
Спала бабка на добротной, купленной в кредит ещё при Брежневе полированной румынской кровати с горой пуховых подушек и ватным одеялом, сшитых из разноцветных лоскутов. Кусочки материи были тщательно подобраны по цвету и составляли оригинальный узор, похожий на политическую карту мира.
Медовушка взялась за края одеяла, намереваясь встряхнуть его, и заметила клок ваты, выбившийся из-под треснувшего сатинового, серого с металлическим блеском, лоскута. Бабка вспомнила, что ещё вчера зацепила одеяло за торчащий в стене гвоздь. Порвавшийся лоскут был слишком изношен и ремонту не подлежал. Чертыхаясь, старуха порылась в мешках с тряпьём и, не найдя ничего подходящего, кроме белого льняного полотенца, отрезала от него кусок нужного размера и аккуратно пришила его на место испорченного.
Закончив работу, бабка легла спать, подсчитывая в уме прибыль от предстоящей торговли. В расчётах она не ошиблась: товар быстро разошёлся, и в конце недели Медовушка приступила к очередной возгонке.
«Процесс», как его называла бабка, вспоминая президента Горбачёва, мудрая антиалкогольная политика которого и побудила её заниматься бутлегерством, и его знаменитую фразу: «Процесс пошёл…», был в самом разгаре, когда в дверь постучали.
Бабка тихонько приподняла край занавески и выглянула в окно, опасаясь милицейской облавы. У крыльца стоял  племянник её покойного мужа Володька Шамсонов.  Особой радости при виде родственника Медовушка не испытала: Володька являлся её навестить только когда нужны были деньги или начинался очередной запой и выгоняла из дому жена. Скрепя сердце, она впустила племянника в дом, выслушала дежурные фразы о жизни и здоровье и налила ему стакан самогонки. Володька выпил, крякнул, занюхал пропахшим коровьим навозом рукавом ватника, похвалил и потребовал ещё.
Покуда шёл «процесс», гость успел приложиться к стакану ещё трижды. Видимо, выпитое легло ему, как говорится, « на старые дрожжи», потому что Володьку резко начало клонить ко сну.
Бабка постелила ему на диване, дала укрыться своё одеяло, а сама, разлив уже готовый самогон по бутылкам и спрятав их в тайник, пошла к соседке посмотреть бразильский сериал, так как собственный телевизор ничего, кроме чёрно-белых полос, не показывал. Уже стемнело, и старушка пребывала а наивной уверенности, что Володька до утра не проснётся. Такая беспечность чуть не стоила ей потери имущества. Слава богу, серии бесконечного фильма были короткими, поэтому бабка вернулась как раз вовремя – комната была полна дыма. Это загорелось от выроненной пожелавшим покурить Володькой папиросы лоскутное одеяло.
Схватив ведро с водой, Медовушка, ахая и охая, скоренько залила очаг возгорания. Племянник при этом даже не пошевелился, только выругался во сне. Край одеяла прогорел насквозь: большой лоскут набивного ситца с рисунком, изображавшим стилизованные домики и автомобильчики.                Со злостью сдёрнув прожжённое одеяло со спящего Володьки –  тот заворчал и поджал под себя ноги в драных шерстяных носках, –  бабка приступила к починке повреждённого участка. Не успела она закончить пришивать очередной белый прямоугольник, как с улицы донеслись крики и шум. Выглянув в окно, Медовушка увидела зарево в конце улицы и бегущих туда людей. Перекрестившись и вознеся хвалу господу за то, что уберёг её от подобной беды, бабка, накинув плюшевую жакетку, с резвостью молодой козы выскочила на крыльцо.
–  Кто горит?
–  Ефимыч, фермер! – отвечали ей торопящиеся на пожар с вёдрами и баграми соседи.
Известный своей хитростью и скупостью, а также запятнавший себя сотрудничеством с «великими магогами» Ефимыч не пользовался уважением односельчан. Взяв в аренду колхозную землю, он не пахал и не сеял, а занимался скупкой и перепродажей зерна, муки, сахара и прочего ходового товара. Ссуду, полученную на развитие хозяйства, арендатор пустил на возведение двухэтажного коттеджа, под которым устроил огромный подвал, где, подобно Джеку из детского стихотворения, хранил тучные мешки.
Особенно недовольны хозяином были водители двух его списанных по-дешёвке воинской частью машин, которым он регулярно недоплачивал.
«Шариковым» и того много будет», – презрительно говаривал он, подчёркивая свою принадлежность к высшему классу. Забубеньские «Шариковы» с такой постановкой вопроса согласны не были, поэтому регулярно сливали из баков бензин, который затем успешно пропивали. Один из них, Сашка, тщедушный малый с затравленными глазами, возивший раньше Меджнуна Алиевича, а затем перешедший к фермеру  в надежде заработать хоть что-нибудь, был пойман на этом деле с поличным и избит хозяином. Никто не сомневался, что поджог был именно Сашкиных рук делом. Забегая вперёд, скажем, что улик против шофёра так и не нашли, не помог даже допрос «с пристрастием» у ст. сержанта Полубатонова. Подозреваемый всё отрицал и был отпущен за недоказанностью.
Итак, фермерские хоромы пылали. Потушить взметнувшийся до неба столб пламени с помощью одних лишь вёдер было невозможно, а пожарная команда прибыла, как обычно, уже к концу. Сам деревенский капиталист, пытаясь спасти хоть что-нибудь из своего добра, был погребён под рухнувшими стропилами. Его обугленное тело нашли назавтра среди тлеющих руин. Приятным сюрпризом для участвовавших в разборке развалин оказалось то, что склад под бетонным перекрытием почти не пострадал. Ловкие соседи сгоревшего фермера сумели растащить практически всё до приезда милиции, которая соблаговолила пожаловать только к полудню.
Похороны были с музыкой. Оркестр играл вальс «На сопках Маньчжурии» –  в этой местности традиционно провожали в последний путь под звуки вальса. Хоронили Ефимыча всей деревней, перебивая друг друга, произносили надгробные речи, превознося заслуги усопшего. Даже тайные враги, ненавидевшие фермера лютой ненавистью и радовавшиеся в душе его гибели, всячески старались продемонстрировать свою скорбь, и даже предполагаемый поджигатель пустил слезу.
Оказалось, покойный был не так уж плох: одному одолжил денег, другому помог с какой-то «липовой» справкой и вообще все сошлись на том, что это был «настоящий хозяин». Завалив свежую могилу пёстрыми венками, вся честная компания дружно проследовала в помещение клуба, где родственниками Ефимыча для всей деревни были накрыты поминальные столы.
На следующее утро Медовушка, взяв двухколёсную, на рессорах, тележку, засеменила по прихваченной первым морозцем дороге в магазин, покупать очередной мешок сахара: её запасы были исчерпаны, предстояло сделать новый замес. Перед самым Новым годом в Забубени случилась ещё одна смерть: замёрз в лесу, заблудившись по-пьяни, Гришка Хулахуп. Нашли его на третьи сутки у самой опушки леса. В руках окоченевший Гришка сжимал ёлку, которую срубил, чтобы обменять на «поллитру».
В то самое время, когда искали Попа, на Медовушкином одеяле порвался ещё один кусок материала – в ёлочку, и смекалистая бабка обратила внимание на странную связь между порчей лоскутов и происходящими в деревне несчастными случаями.
Поначалу Медовушка не придала этим мистическим знакам особого значения, считая их простыми совпадениями. Но в конце марта опять произошла трагедия: свалился с крутого обрыва вместе со своим трактором Коля Красавец. Беднягу перемололо так, что его останки пришлось собирать в мешок, а лучший колхозный трактор перестал существовать на радость деревенским сборщикам металлолома.
Накануне у бабки пострадал очередной кусок одеяла – весёленький ситчик ещё хрущёвских времён, в кукурузных початках. Медовушка отреставрировала одеяло опять же белым лоскутом.
Узнав о гибели тракториста, старуха, словно оглушённая внезапно осенившей её догадкой, почти потеряв сознание, сползла по стенке на пол. Ведь Красавец за свою жизнь посеял на колхозной ниве немало кукурузы! Придя в себя, она подошла к кровати и долго рассматривала одеяло, боясь к нему притронуться.
«Что же это за чертовщина?» – недоумевала бабка. – «Нешто обратиться к отцу Амвросию? Так ведь сдерёт немало за службу!»
На всякий случай поставив свечку святому Пантелеймону, бабка приняла все меры по охране одеяла, даже стала накрывать его полиэтиленовой плёнкой, но оно всё равно продолжало ползти по швам и рваться, и смертельные случаи в Забубени продолжались с пугающей периодичностью.
Еловые ветки на дороге, ведущей к кладбищу, ещё не успевали осыпаться, как по ней уже несли свежего покойника. Инфаркты и циррозы, бытовые убийства по пьянке, утопления и автокатастрофы – ничто не обошло забубеньцев.
Самогон лился рекой. Медовушка богатела, и постепенно перестала расстраиваться по поводу происходящего.
«На всё воля божья», –  успокаивала она себя, думая об умерших. –  «Знать, планида им такая».
Очень скоро на роковом одеяле белый цвет стал преобладающим, красный же, раньше составлявший основной фон, почти исчез. Однажды бабка попробовала заменить порвавшийся лоскут не белым, как обычно, а красным, от старой рубахи покойного мужа, в которой он, будучи ещё молодым, плясал «камаринского» в самодеятельном ансамбле.
К её удивлению, в деревне никто не умер, напротив, Андрей Дубино выдал замуж за Генку Шампиньона старшую дочь, не успевшую даже закончить школу. За
спиртным к Медовушке никто не пришёл, Дубино справились сами. Забубень гуляла целую неделю.
Потерпев убыток, бабка прекратила эксперименты и продолжала использовать традиционный белый материал. После майских праздников она неожиданно попала под милицейскую облаву. Сдал её один из клиентов, которому бабка отказалась налить «чакушку» в долг. Проводивший рейд по самогонным точкам Полубатонов оштрафовал Медовушку на восемь минимальных окладов, то есть, почти на всю пенсию, а бражку вылил.
Надо было как-то поправлять положение. Держась за сердце, бабка взяла ножницы и, не глядя, резанула одеяло. В тот же вечер утонул, купаясь пьяным в Бездне, ещё один забубеньский мужичок. При жизни утопленник был человеком общительным и весёлым, успел трижды обзавестись семьями и оставил множество скорбящих родственников, поэтому поминали его долго и с размахом.
Медовушкины дела снова пошли в гору. Но, как сказано у Еклезиаста, всё имеет своё начало и свой конец: затаскивая в избу очередной мешок сахара, бабка вдруг охнула, упала и умерла. Обнаружили её через трое суток лежащей ничком на мешке. Крысы успели прогрызть в нём дырку и добраться до сладкого, а заодно и объели бабкино лицо.
Последний лоскуток, который Медовушка заменила перед смертью, был ситцевый ромбик с полосатыми пчёлами. И почему старуха проявила такую недальновидность, вроде неглупая была…
Одеяло, вывешенное во дворе для просушки, так и осталось на верёвке.
Всё лето его жарило солнце и мочили дожди, так что уже невозможно было представить, какого цвета были раньше составляющие его квадраты и треугольники. Теперь одеяло стало почти белым.
Вскоре на Забубень обрушилась новая зима. Столько снега никто из старожилов никогда не видел: как будто там, наверху, работала гигантская снегометательная машина. Снег шёл, не прекращаясь, день и ночь, и снова день, и снова ночь… Солнце исчезло за белой ватной пеленой. Едва забубеньцы успевали расчистить проходы к домам, как наметало новые сугробы.
Словно огромное белое одеяло навалилось и накрыло собой эту странную деревню. Только печные трубы торчали кое-где из-под снега, но вскоре исчезли и они. Машины, привозившие в деревню хлеб, не найдя дороги, возвращались обратно в райцентр.
Сумеют ли выжить последние обитатели Забубени? Об этом мы узнаем только весной. Если она наступит когда-нибудь…

                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…
       
                Д. Дубровка, 1998-2000г.