слышишь?

Владимир Липилин
Батюшка усталый, с утра припаривший чуть-чуть. Телефон в деревне, куда мы выбрались на три дня топить печку и бродить по лесам, берет только на крыше его амбара. Но туда надо карабкаться по лестнице.

У батюшки ломит шея и деревянные от длительной ходьбы ноги. Алкоголь пробуждает удивление к жизни. В обычные дни, говорит он, тебя нету. Ты растворён в молитвах, в людях. Чуть-чуть отдыхаешь, только когда служба идёт. А тут думаешь: йех ты, жизнь-то, вот она ещё какая бывает. И звёзды ночью, как камни волшебные.

Бродим с ним вдоль деревенских могил, смотрим на крестьянские лица, кое-где попадаются внушительные надгробные плиты купцов разных гильдий. А деревни уже почти нет.

- Я три года назад сорвался, уехал сюда. Бухал неделю, плакал, - говорит он. - А когда трезвел, дико хотелось сладкого. Шёл на кладбище. Моими главными соперниками были вороны. Они тоже тырили с могил конфеты. Иногда прям перед носом. И смеялись с берёз надо мной.

В день мы прочёсываем по предзимнему лесу по двадцать-тридцать километров. Все, как полагается: чугунок в рюкзаке, тушёнка, лапша, хлеб, сало и чайник.

Потом батюшка валится, не раздеваясь, на кровать. И спит.

А ночью мы топим печь и болтаем.

- Я одно время на зону часто ездил. Ну, поговорить с людьми.

- Они это любят, - отвечаю. – Они там во всех богов сразу верят. И в разные организации типа магатэ, которые посылки шлют.

- И вот, - шмыгает носом батюшка. – С одним смертником беседовал несколько раз. Он все пытался либо вены себе вскрыть, другие увечья какие-то нанести. Я с ним говорил – он кивал. И однажды мне показалось, что он все понял. Такие глаза у него были. А через три дня я узнал, что он все-таки повесился.

Батюшка копается в сундуках, вместе с которыми этот дом и купил, выуживает оттуда пожратые молью тельняшки, кроличьи шапки без сожаления дарит мне.

- И что?

- Оказывается, он глухой был.

- Ни фига себе. А ты чё, не заметил?

- В том-то и дело, что нет. Я же СВОЁ ему хотел донести, а ЕГО не увидел. Он не с детства глухой. Там, в тюрьме, слух потерял.

Батюшка достает из-за печки весь в пылище и в почти уже истлевших листьях баян. Тот сипит и хрипит, как ангинный. Печная труба подвывает ему.