О вкусах не спорят. А мы и не будем спорить.
Я, к примеру, неохотно спрашиваю о дорогах. Куда, к кому и какой дорогой пойти. Я лучше сам пройду дорогой, узнаю и испытаю её. Это такой вкус, или – искус?
Да даже если искус – это будет испытание не кого-то, а себя. А значит, - своего вкуса.
И значит, что-то испытывать и узнавать - в этом всё моё хождение. Хождение можно назвать громко: «Путь», - но от этого оно не станет НЕ хождением.
Таков мой вкус. Ни хороший, ни дурной, просто – вкус. Его не стыжусь и не прячу. И не скрываю, что мой вкус не всегда был таков.
Мой вкус – это к примеру. У каждого может быть и должен быть свой пример, и свой вкус.
Ну а всё-таки, почему же мой вкус теперь таков-каков: испытывать и узнавать, и ходить в этом?
Потому что я понял: пути вообще не существует! Потому что узнавать – это вспоминать то, что уже знаешь! А знаешь ты потому, что уже ТАМ был!
А если нет пути, - что есть? Есть хождение. У тебя есть тело. У тебя, допустим, есть душа. У тебя, возможно, есть дух. Ты можешь ходить в теле. Ты можешь ходить в душе. А если вдруг получится – в духе.
Но чей это выбор – в чём и как ходить, куда ходить? Тела, души или духа? У тела – один выбор, у души – другой, какой выбор у духа – вообще не твоего ума дело!
А выбор только в том, зачем тебе нужно то или иное хождение. И выбор в том, будешь ли ты ходить и узнавать то, что ТАМ, или ты будешь таскаться и тусоваться.
Позволю себе смелость утверждать: узнавать и на этом узнавании топтаться значительно лучше, чем таскаться и тусоваться. Лучше кому? А ты – кто? Тело или душа? Надо бы определиться.
Как определиться? Да очень просто: понять, что это неоднозначно и непросто, но – надо, без этого - никак.
Надо любить себя самого. Но не пылкою любовью, потому что пылкость – выжигает. И ничего, кроме пепла, не остаётся. И остаётся только таскаться и тусоваться.
Себя самого достаточно любить так, чтобы сносить себя самого, и чтобы не таскаться всюду, где придётся, и с кем придётся. Чтобы охранять себя от дурноты. Всё прочее – самость и гордыня.
Но это просто сказать, а совсем непросто выполнить и исполнять. Это будет самое тонкое и самое терпеливое занятие – так вот любить себя самого.
Тонкое и терпеливое – потому что для собственника всё собственное всегда глубоко зарыто. Из всего, что продаётся, что вытаскивается и выкапывается наружу, собственные сокровища выставляются последними.
А те, кто решил, что всегда должен быть на страже любви к себе - они несчастны. Надо бы основательно научиться быть на страже, - но только на страже самого себя, а не любви к себе.
Для этого надо правильно приучиться к тяжести. К какой такой тяжести, зачем?!
С самой колыбельки дают нам в довесок непонятные и тяжёлые ценности - «добро» и «зло».
Потом другие их используют, подменяя, переиначивая и перекрашивая, чтобы вовремя запретить любить самих себя. Чаще всего – для войны, потому что для войны любовь к себе не годится к использованию теми, кто нам всё внушает. Для войны подходит только ненависть - с наспех приклеенным лозунгом любви к чему-то.
И мы это тяжёлое доверчиво тащим, а если мы обливаемся потом, нам сочувственно говорят: «Да... Жизнь тяжела!». А потом обещают, что за переноску тяжестей кто-то когда-то заплатит, но – согласно своего, не опубликованного официально, тарифа.
Но человеку тяжело нести даже самого себя! Хотя бы только потому, что тащит он слишком много чужого на своих плечах, и во внутрях – тоже всего много.
Чем сильнее человек и выносливее, способнее к почитанию и внушению, тем больше чужих тяжёлых слов навьючивает он на себя, тем больше жуёт и переваривает ценностей. До тех пор, пока жизнь не покажется ему рабством вьючного животного – осла или верблюда!
И нужно ведь себя ещё и охранять! От кого? Прежде всего – от себя самого!
Ведь ещё собственное или зудит, или сосёт, пучит или мучит изжогой! А всё, что внутри, похоже на скользкого слизняка, которого нельзя быстро схватить, - он выскальзывает, а при нажиме превращается в сопли. И надо научиться этому искусству: иметь терпение ждать, когда он сам заползёт туда, куда надо.
А куда надо? В какую-нибудь скорлупу. И открыть себя самого будет ещё труднее. Так действует тяжесть: добро для всех, зло для всех.
А в скорлупе как будто защищён от этого «для всех». В скорлупе начинаешь верить в то, что говорят. Из скорлупы убеждён в том, что тебя соблазняют, искушают, портят и заставляют грешить какие-то демоны. Из скорлупы выдумывают и кое-что пострашнее: воинство сатаны, – жуть!
Но, непонятно откуда, вылазят и лазят по миру отдельные отщепенцы, открывшие себя самого. Это те, кто говорит: «Это моё добро и моё зло».
Зло, будучи открытым, уходит. Добро, будучи открытым, расходится. Поэтому много скрытой доброты никогда не угадывается: самые драгоценные лакомства не находят способных лакомиться!
Говорят, что человек любит только себя самого и должен любить только себя самого! Но как тогда велико должно быть это себялюбие, если так много презрения противостоит ему!
А открывшие себя самого говорят не так: человек, который столько же любит себя, сколько презирает себя, - это человек, осознавший зло в себе. Только осознавший зло в себе может защитить от зла своё добро. Только осознавший зло в себе освобождается от тяжести выбора между добром и злом.
Глубина презрения себя - это и есть высота.