Притча длинная и бессвязная
1
Есть пороки, от которых один вред. Есть зависть, эгоизм, пьянство. И так уж устроен живой человек, что от этого сложнее всего избавиться.
Существуют, однако, пороки иного рода.
Упрямство, например, делает человека ослом или бараном, и когда он вековые стены таранит — скрипят ржавые скрепы, как у чиновника память. Попутно разворотит, разрушит то, что никому не мешало и ещё постояло бы, — это как пить дать.
Непростые, в общем, есть в человеке части. Но характер выглядывает через них именно.
Среди них тщеславие — то самое большое окно на фасаде, в котором характер голый стоит всеми своими выпуклостями и впадинами.
2
Вначале смешно даже: упёрся этот характер ногами в сцену, подсвеченный, что наша телебашня. Хочется спросить:
— Куда лезешь, Охил? В небо? А падать приготовился? Верхом вниз.
Но ничего не спрашиваешь, а выключаешь его и идёшь спать.
Казалось бы, от зимы до зимы — долго разве? Праздники, отпуск, праздники. А Охил уже не то что мы с тобой гражданин, а над равными главный, пастух нашего стада граждан. Стадо моё вспотевшее, дребезжащее; скажут в пропасть прыгнуть ему — прыгнет в пропасть; передним помогут задние.
Написано же:
— Граждане и гражданки!
Любите Родину, присылайте свои вопросы заранее!
Равные — разные — смотрим на него через микрофон, дышим; слова вырываются из него со слюной, если посмотреть сбоку и ближе.
Эмоции! — говорят. — Сам бы попробовал так, часами рубить слова — весь бы слюной вышел. Не у всякого, отвечаю я, столько слюны есть, чтобы ТАКОЕ губами дать и после этого выжить.
А тот вцепился в тумбу гербовую и ревёт, жив ещё значит — всех: рабочего чёрного, актрису переносного театра, строгого зека, покрытого патиной — всех нас переживёт, раз уж начал.
3
Нихилу не идёт трибуна, он едет в небо на другом транспорте — говорит: «На своём горбу!», некоторые считают: «На заднице!»
Жена гениальности его не стесняется, иногда и на себя напяливает; коллеги видят в нём не художника, но мастера бухгалтерского учёта. Граждане, если спросить о нём, и без того лицом крепкие, делаются ещё.
Картины его и вазы, где умышленная мазня попадается, покупают и продают. Потолки над его картинами выше и выше.
Но Нихилу одних денег мало. Он купил, что сказала мать, и ещё осталось. Подъезд многоквартирного дома, где он проживает, старинной мебелью из современного Китая захламлён.
Диваны, камины, кресла, комоды, проходы между ними в ширину ноги.
С дивана с подлинно обывательской наблюдательностью Нихил замечает в телевидении потенциал. Стоит его благополучной бородке в студии замелькать — жар вырывается изо ртов зрителя, как ненависть из кирпичных печей.
Одни говорят:
— Не искусство!
Другие:
— Видали вашего Дали! Вдали!
Репортёр совсем свежий, неопытный говорит: «У вас там клише на клише» — и Нихил дарит парню его же лицо в золотой раме. Нежному чувству к самому себе в любом есть местечко, и вот уже шмыгает носом молодой репортёр.
Всем ветвям власти Нихил принёс эту жертву маслом — судьям, министрам, депутатам, генералам. Расходовал в день по холсту, и больше всего труда занимала белая линия внизу справа: Нихил.
После года жертвоприношений приходит депеша из департамента каких-то связей: явиться, сидеть, ждать.
К нему! К отцу государства (точнее сказать, к дяде, если коррупция — государства сестра).
Утром, когда в голове каждая мысль мучительна, Нихил пришёл, молчит, слушает, сидит. А через стол сидит наибычнейший человек, в преобычайнейшей белой рубашке и галстуке. Полосами бросают на него свет жалюзи.
Нихил закрывает глаза и понимает с головной болью:
«Будущее, которое он видит, настоящего всегда лучше. А настоящее — всё хуже с каждым днём».
Нихил снял с заказчика зарисовки, сделал мерки и унылой улицей пошёл в свой подъезд.
Навстречу попадались галстуки и рубашки. Нихил спрашивал:
— Знаете, кто я?
Граждане хватали ноги в руки.
Нихил злился: «Могут предположить ваши умишки, что у времени есть конец? Как у улицы, дома, того забора. Конец неизбежный, как время есть».
Ровные, равные у граждан лица. Не скажешь по ним, что где-то совсем рядом идёт мыслительный процесс.
«Но всегда есть способ время остановить!» — сказал Нихил и ровно месяц потом никого не видел, кроме слуг, сновавших по лестнице тенями.
— Экономика растёт? ВВП развивается? Так и напиши: развиватель.
Даже художники знают, что так не говорит никто. Нихилу это без разницы.
Гражданам об открытии памятника сообщили в тех больших газетах, где плохие новости сосланы в зарубежный раздел.
В приливе субботнего энтузиазма, с детьми на плечах, шкрябали граждане подошвами мостовую. Граждане тянулись на свет страны.
Весь свет страны высадился из машин, стал вкруг зачехлённого памятника частоколом дорогих причёсок. Приготовился восхищаться.
Покрывало слетает, и Солнце пользуется пятиметровой бронзой как своей — всем стало видно: свет страны боится солнечного света. Переносный смысл прячется от прямого.
И никто вовремя не разглядел надпись на постаменте: Нихил.
В плане остался последний пункт: заказчик — голова — серебряная пуля.
* * *
Говорят, истории тщеславие принесло много чего. Людям же от него одно лихо.
Приз — в лучшем случае — памятник с надписью «Нихил».
Что на языке Цезаря означает: Ничто.