Утром, чуть свет, флотилия двинулась в путь. Петрушка хотел было сесть за весло, но Данила Вепрев только рассмеялся:
- Какой уж из тебя нынче гребец, ложись вон на тюки и отлеживайся Да не думай что долго тебе придется барствовать, выйдем в верховья, там всем нам придется не мало поту пролить.
Прошли злополучное место катастрофы, соединившись с головной сотней, еще почти двое суток гребли против течения по Чусовой. Русло реки стало мелеть, сужаться. Миновали приток Межевая Утка. Гаврилка на дозорном струге не сводил глаз с левого берега, - боялся пропустить нужный приток. Предупредил воеводу, что эти места населенные, живут здесь в стойбищах вогулы, занимаются охотой и рыбной ловлей, платят ясак Кучуму. Вообще то племя это не воинственное, но они хорошие стрелки и во главе многих стойбищ стоят татарские мурзы со своими приближёнными, а они настроены против русских враждебно, так что нужно быть готовыми ко всему.
Выслушав Гаврилку, воевода коротко переговорил с Глуховым, и тот проиграл на рожке сигнал готовности к бою. Видно было, как на замедливших ход судах стрельцы разбирают пищали, забрасывают их за спину, пристегивают к поясам сабли.
Вот, наконец, и Серебрянка. Вошли в устье, стали с предосторожностями подниматься вверх. Речушка была совсем мелкой, во многих местах просматривалось дно, видно было, как проплывают в прозрачной светлой воде рыбьи косяки. По правому берегу к реке почти вплотную приступал девственный лес, левый – пологий берег в полусотне саженей от воды вздымался крутым увалом, за которым тоже чернел лес.
Не прошли и версты, - заскребло под днищем. Стрельцы не разуваясь пососкакивали в воду, провели облегчившийся струг еще саженей на сто, снова посадили его на мель. Увидели, что у следовавшего за ними дощаника тоже суета, стрельцы с пищалями за спиной толпятся у бортов, тянут, толкают неподатливое судно вперед.
Петрушка, чуть ли не по пояс в воде, вместе с другими стрельцами упирался в борт дощаника, когда вдруг раздался испуганный крик:
- Татары!
Глянул на берег, увидел на увале шестерых всадников на гарцующих конях. И в то же мгновенье две оперённые стрелы с громким стуком вонзились в борт судна. Третья стрела, скользнув по рукаву петрушкина кафтана, пригвоздила его к борту. Он с силой рванул рукав, послышался треск разрываемой ткани, стрела переломилась, оставив в борту наконечник с коротким обломком.
С дощаников и ертаульного струга загремели пищальные выстрелы. Петрушка увидел, как один из всадников, взмахнув руками, упал с коня. Пал конь под другим всадником. Вылетевший из седла воин, поднялся с земли, прихрамывая добежал до конного товарища, вскочил на круп коня позади всадника, и вся группа поскакала прочь.
- Попал кажись, - опуская пищаль, молвил Данила Вепрев. Разыскал глазами Петрушку, крикнул:
- Поспешай Петруха, может саблей, али луком разживешься. Возьми ка вот, - вдруг он только раненый, протянул парню охотничий нож.
*
Воевода еще только давал стрельцам распоряжение, - если подстреленный только ранен, - доставить его сюда, если убит, - снять с него доспехи, оружие, что там еще доброго окажется, а Петрушка уже бежал, что было сил к увалу, забыв и о саднящей спине и о воде, хлюпающей в сапогах, в надежде разжиться оружием.
Средних лет скуластый черноусый татарин лежал на траве, не подавая признаков жизни. Судя по одежде и снаряжению, был он не рядовым воином. Возле поверженного валялся металлический шлём и большой лук. К поясу была пристегнута сабля в ножнах с цветным орнаментом, за спиной – кожаное налучье с бахромой и изящный, украшенный костяными пластинками, колчан со стрелами. Цветастый халат на груди был затянут в толстой кожи куяк с круглой медной пластиной посредине, синие в полоску штаны заправлены в мягкие гутулы с загнутыми вверх носками. Данилова пуля попала татарину как раз между кожаных пластин куяка, пробила его насквозь. Кровь еще струилась из пулевого отверстия, стекала на пожухшую траву.
Петрушке было не до цветастой татариновой одежды. Он знал, что все это окажется в руках воеводы. Не отобрал бы саблю с луком. Живо отстегнув с татарина пояс с саблей, снял налучье, колчан со стрелами, подобрал валявшийся в траве лук, и заспешил обратно. От ертаульного струга к увалу в это время направлялась группа вооруженных стрельцов. Они что-то крикнули Петрушке, но он сделал вид, что не расслышал, повернулся и заспешил к своему дощанику.
А там служилые уже сняли мачту с парусом, расположив её поперёк реки позади дощаника, топили ногами парус, с надрывом держали мачту меж берегов, подпруживая речку. Вода, бурля и пенясь у краев, поднималась на один-два вершка. Дощаник всплывал с мели, что давало возможность продвинуть его на десять-пятнадцать саженей вверх по течению, пока он вновь не садился на мель. Потом за кормой дощаника все повторялось снова. Тяжкая, изнурительная работа.
Солнце уже начало клониться к горизонту, когда выбрались, наконец, к устью ручья Кокуй, - конечному пункту плавания. Разгрузку судов решили отложить до утра. Уставшие и промокшие до нитки стрельцы занялись устройством лагеря, разведением костров, просушкой одежды и обуви.
Воевода, довольный успешным отражением внезапного нападения и вещественными свидетельствами того, что убит, очевидно, ставленник хана Кучума, державший под своей рукой мансийских старожилов этих мест, расщедрился, - приказал перед ужином выдать служилым по чарке хлебного вина. Это было весьма кстати, поскольку служилые промерзли, валандаясь в холодной воде, и нуждались не только в прогреве снаружи, но и изнутри. Сам же воевода, рассматривая принесенные служилыми куяк, шлём и расцвеченные узорами гутулы татарина, ужина ждать не стал, - велел Тимофею налить ему большую чарку водки, выпил, залихватски крякнув, закусил куском копчёной осетрины.
- Кто снял то его, этого татарина? – спросил он Ивана Глухова, который тут же в воеводском шатре рассматривал лежавший на раскладном походном столике чертеж местности, составленный ермаковцами и оставленный в Москве посольством Ивана Кольцо.
- Десятник урванцевской сотни Данила Вепрев, - не отрываясь от своего занятия, ответил Глухов.
Князь хотел было еще спросить, почему не доставили ему оружия убитого, но, подумав, воздержался, - знал, что оружие поверженного врага по-праву принадлежит тому, кто его сразил. Так повелось исстари.
Глухов словно прочитав мысли воеводы, продолжил:
- Он сразу мальчонку того послал, кого давеча пороли, забрать с татарина оружие. Тот живо сбегал и принес ему всё, - и саблю, и лук с колчаном и стрелами. Сам не видел, но стрельцы сказывали, что и лук добрый и особенно сабля, - в ножнах с затейливым узором. Саблю Данила оставил себе, а свою саблю и лук татаринов со стрелами отдал тому мальчонке, - Петрушке Данилову. Так что теперь и он при оружии.
- Ишь ты, шустрый какой. Видно уже и спина не болит, - изумился воевода. – А ты боялся, как бы не запороть его до смерти…, запорешь такого, как же.
Сотник, оторвавшись от чертежа, улыбнулся, посмотрел на князя.
- Вот увидишь, князь, добрый из него выйдет вояка, - и терпение у него есть и сноровка, и смелость отменная. Как он с утеса то первым в Чусовую сиганул на поиски затонувшего оружия…
- Посмотрим, посмотрим, - в задумчивости проговорил князь. Ему было досадно, что сабля татарина ушла в другие руки. Ну, да ничего, для первого разу хватит и этого, - посмотрел на лежавшие на топчане доспехи и красивые татаровы гутулы. А ведь еще и коня стрельцы привели, - седло и сбруя тоже на загляденье. Жаль коня придется бросить, - уж больно хорош. Но через волок всеж-таки не придется мне пеши идти, - с удовлетворением подумал воевода.
- Сколько там волоку то будет? - вновь обратился он к головному сотнику, заглядывая через его плечо на затертый чертеж местности.
- Отсель до Баранчи – притока Тагила, верст пять али шесть, - озабоченно проговорил сотник, мозоля пальцем лист с корявыми контурами речных русел, неумело сделанными надписями.
*
Петрушка в исподнем белье, босиком, с наброшенным на плечи кафтаном сидел на коряжине возле костра, сушил развешенные на рогульках порты и портянки, следил, чтобы не подгорели подвинутые к самому огню исходившие паром сапоги, а между делом разглядывал татарский лук. Подле костра сидели еще два молодых служилых вепревского десятка, Строгановский подьячий толмач Никита Хлынов, и сам Данила.
Молодые были в полном восторге от боевого трофея. Длинною чуть ли не в Петрушкин рост лук был сделан из смолистого корневища лиственницы. Изящной двугорбой формы с утолщениями на горбах, плавно загибающимися утонченными концами, где крепилась тетива, это изделие невольно вызывало восхищение работой мастера. Очевидно для предохранения от сырости лук был обклеен полосками бересты, имел от этого нарядный, праздничный вид и был тепел на ощупь. Чуть ниже середины лука берестяное покрытие было более толстым и рельефным, удобно и плотно ложилось в руку. Тетива, сплетенная из конского волоса, мощно стягивала упругое тело лука, потревоженная пальцами, издавала басовитое гудение, подобное гудению шмеля.
Осторожно отложив лук за коряжину, Петрушка отодвинул от огня, повернул другой стороной сапоги, пощупал, и снял с рогулек подсушенные портянки. Потом склонился к лежавшему рядом колчану, достал из него, и стал рассматривать стрелу. Невольно еще раз удивился её размерам. Чуть ли не в полтора аршина длиной и толщиною в мизинец она заканчивалась острым, широким трехлопастным наконечником с вырезами на лопастях, была выкрашена в красно-охристый цвет. Возле наконечника на древке чётко выделялся знак в виде когтистой птичьей лапы, очевидно свидетельствующий об именной принадлежности стрелы. В её основании в два ряда выступало оперение, выполненное из орлиного пера.
Еще посветлу Петрушка не удержался, - опробовал новое оружие. Пока стрельцы причаливали к берегу дощаники, выбрал момент, взобрался на крутой берег, пустил стрелу в стоявшее в отдалении дерево. Потом промерил шагами расстояние. Насчитал почти полторы сотни, а это, почитай, больше пятидесяти саженей. Еще и с трудом выдернул стрелу, глубоко засевшую в коре старого дерева. Было чему удивиться, - на таком расстоянии и из пищали не всякому удается поразить цель.
- Дядя Данила, - обратился Петрушка к десятнику. - Ведь Гаврилка говорил князю, что здесь остяки живут, мирные охотники и рыболовы, а тут татары!?
- Вишь, како дело, - степенно начал было Данила, но озабоченно заскреб затылок и с надеждой посмотрел на толмача.
- Оно и в сам деле живут в этих лесах остяки, их еще хантами называют. Множество племен со своими князцами, - по рекам Тура, Тавда, Тоболу и Иртышу, Пелыму и Конде, Сосьве и Оби-реки, до самого самоедского севера. Русаки повоевали их и подвели под руку государеву еще лет сто тому, - при Иване Ш. Удельный князь Черный с воеводой Травиным ходил тогда с большой ратью на Пелым, потом по Тоболу и Иртышу на великую Обь-реку.
С той поры долгое время остяки исправно платили ясак, привозили его в Чердынь, Пермь Великую. Пока не сел в Тюмени татарин Едигер, да не подмял под себя сибирских инородцев. Мало того, что стал ясак на себя брать, так еще и попытался овладеть Пермью. Правда, отбились тогда русаки, не сдали Перми. Нужно было за такое дело примерно наказать Едигера, да слишком мало было сил в пермской земле, а у государя слишком много забот, - воевал он Казанское, а потом Астраханское ханства. Не до остяков было.
Теперь вот уж лет двадцать, как хан Кучум побил Едигера, захватил его земли, разослал по ним своих мурз с подручными людьми, которые повелевают племенами остяков, собирают с них дань. Вот, похоже, с ними то мы и столкнулись.
Молодые, а вместе с ними и десятник с уважением слушали подьячего. Все-то он знает, на все у него есть ответ.
- Как ни крути, а пока не побьем мы хана Кучума, да не построим по берегам рек сибирских крепостей, не будет покоя ни остякам, ни нам в Чердыни и Перми Великой, - закончил Хлынов.