Космическая сага. Глава 4. Часть восьмая

Сацерия чувствовала себя так, будто только что пробудилась ото сна, в котором не было сновидений - лишь пустота забытья. Раскрыла глаза, но не видела ничего, кроме размытых силуэтов, словно смотрела на гигантсткую картину, обезображенную дождем. И звуки, и ароматы слились для нее воедино; могла сказать, что вокруг нее пахло ожиданием и звучало жарой. Ощутила странную леденящую бездну в груди. Это испугало ее больше всего, это привело ее в чувства.
Под собой видела не Алманенов, но лица, закованные в доспехи, лица, искаженные какой-то животной радостью и странным облегчением. Лица смеялись, кричали что-то, что до высоты балкона долетало едва понятными обломками слов признания и похвалы. Увидела изувеченную, залитую кровью паломитассе. Вскрикнула. Отшатнулась. Тяжело упала на мраморный пол. Перед глазами стояло каменное возвышение, залитое потемневшей кровью. В груди снова отозвалась колко боль, казалось, что она отупляет все остальные чувства, казалось Сацерии, что ее тело соткалось болью.
Одна из жриц дрогнула резко, подбежала к девочке, а светлая туника шелестела оборками, отзываясь послушно движениям.
Сацерия почувствовала, как кто-то поднимает ее с усилием на ноги, как ведет обратно на помост. Старалась не смотреть на неживого зверя, старалась не замечать чернеющих смертью перьев, засушенную смертью кровь. Смотрела вперед. Услышала, как толпа всколыхнулась овациями, услышала слова Редженты, каким-то образом слышимые невероятно отчетливо во всеобщем гуле, звучащие как будто поверх какофонии.
-О Алманения, упади ниц пред вечной Цезарь, пред твоей славной Императрицей, Владыкой всего сущего от запада до востока, от океана до океана, от берега до берега.
"Это все? Неужели я - теперь Императрица? А мама? Она должна была править, она должна быть вместо меня, разве нет?"
Посмотрела на Редженту, стоящую твердо на мраморной балюстраде. Видела  как она держала что-то, что сверкало одновременно металлически и лазурно, видела, как темно-синие бусинки чего-то засохшего матово блестели на клинке. Довольное лицо, непохожее сейчас вовсе на старческое, глаза, светящиеся неожиданной молодостью и пугающим до дрожи обезумевшим превосходством. Это не оставляло другой возможности: она - Императрица; она - ее мать. На мысль об этом сглотнула нервно. Верила и не верила с одинаковым недоверием. Если душа ее матери - теперь в ней, то эти мысли - вовсе не мысли ее, Сацерии, а мысли мамы. Знала, что это не до конца правда, хотя и не была уверена. Пыталась добраться до себя внутренней, пыталась вытащить свои страхи, печали, радости, воспоминания, любовь, будто намеревалась рассмотреть их истинную форму, почувствовать, как пахнут, какие они на ощупь, увидеть, какой у них цвет. Не нашла в глубине себя ничего, кроме того, что знала свое имя - Сацерия, наследница. Разве была только этим, пустым именем, лишенным эмоций, судьбы, будущего, взлетов и падений, разве в самом деле была пуста, как воздушные замки мечтаний, разве не осталось ей ни капли прошлого, разве мамина душа была настолько жестока и скупа, что не оставила в теле своей дочери ни капли ее воспоминаний? А если это не Сацерия, но Императрица размышляет сейчас, то почему задается такими ничтожными вопросами, почему именно о своей дочери размышляет так горячо, когда перед ее глазами предстала целая империя, тысячи мелких и значимых забот, почему не испытывает ничего, глядя на приклоненных смиренно подданных, почему не воодушевляется тяжелыми голосами, что поют сейчас о своей верности?
Пролетел ветер, влажный и холодный. Только теперь, когда он ворвался освежающе в застоявшуюся, сухую атмосферу, зависшую над площадью, Сацерия ощутила, как больно ее обжигал жар, как неприятно было вдыхать воздух, пропахшийся пылью, смесью самых разнообразных воней. Ветер оросил Сацерию запахом реки, влага каплями осталась на ее коже и волосах. В волосах, в ее волосах она почувствовала теплую руку, запутавшийся в локонах ветер, словно нежные пальцы, перебирал пряди, шелестел рубиновыми ленточками. Обрадовалась, хотя сама не знала, чему. Сквозь эту радость боялась лишь одного - потери тепла ветра в волосах. Улыбнулась кончиками губ несмело, будто страшилась, что улыбка спугнет ветер. Через пару мгновений поняла, что ветер только усиливается. Улыбнулась по-настоящему, искренне. Догадалась, что толпа на площади не рассмотрит ее улыбки. Замахала осторожно правой рукой. Не знала, откуда знаком ей этот поистине императорский жест, излучающий выученной любовью к своему народу, спокойной уверенностью.
-Приветствуйте вашу Императрицу-мать! - услышала Сацерия крики Редженты. - Приветствуйте Императрицу, вернувшуюся с мира между Небом и землей.
Обернулась. Увидела, как две жрицы помогают сойти Редженте с балюстрады. Одна обвила руки вокруг талии Верховной Жрицы, а другая опустилась на колени и обхватывала ее дряблые и бледно-зеленые руки. Она, кривясь, стала на пол, беря из рук третьей жрицы расписанную золотой краской шкатулку. На крышке друг на друга смотрели парящие паломитассе.
Сацерия повернулась к площади, стараясь не смотреть на почерневшее и иссушенное паломитассе перед ее стопами.
Тяжестью всей Алманении обрушилась на Сацерию корона Империи.

-Священное пламя
Поднимается с родной земли,
И восторженная Алманения
Приветствует тебя, Императрица-мать!
Все твои дети, которые тебя любят
И отдают почтение твоему величию,
Говорят: "Мы здесь!"
Императрица, мы здесь!
Перед тобой, вечный вождь Алманенов!
Мы клянёмся, твои дочери,
Служить и следовать за тобой.
Императрица-мать, мы здесь!
Императрица, императрица, мы здесь!
Винции казалось, что она настолько пропиталась пением, что теперь была пением. Каждый вокруг нее пел, пела и она, гулко, со всех сил, словно только лишь благодаря пению все еще жила. Сама не понимала, почему почувствовала странное тепло, когда Верховная Жрица надела на Императрицу корону. Была уверена в одном каждый в обезличенной толпе ощутил то же самое. Видела сегодня столько лиц, что перестала их различать, перестала понимать эмоции и мимику, с каким-то бледным ужасом осознала, что стала частью толпы, что руководят ею не собственные желания, возможности и ограничения, но поведение толпы. Снова начала осматриваться по сторонам, искать силуэт кого-нибудь, кто бы не смотрел на кажущийся парящим дворцовый балкон. Отвлекла ее чашница, подававшая Винции кубок с еще более горячим вином и указывающая ей на что-то пальцем.

Старкия услышала желанный марш еще до того, как музыканты заиграли колариккес. Сделала первый шаг еще до того, как капитан Нерия вынула из черно-золотых ножен священную шпагу. Быстро и незаметно вернулась в строй, посылая раздраженные взгляды в сторону одиноких смешков. Почувствовала, как щеки наливаются неприятным теплом.
-Вы - гордость Юной Гвардии,- говорила капитан Нерия, лязгая почти неслышно серебристыми доспехами. Черный плащ шелестел на гравие, ослепляюще-белая сталь горела в ярком небесном свете подобно факелу. - Сегодня на этом плацу я лично пролила кровь той, которая посмела пойти против воли Наследницы. Эту кровь все еще можно рассмотреть тут на камнях под вашими сапогами, ее сгнивший запах можно еще уловить в воздухе. От вас не ждут ничего, кроме дисциплины, сильной руки, меткого глаза, острого ума, отваги и преданности. Когда вы выйдете из этих казарм, ваша собственная честь станет цениться больше, чем честь вашего дома, вас с Небесами и Империей свяжет сакральная клятва, сломив которую, вы обретете себя на смерть, и смерть эта будет болезненнее любой иной.
Резкий голос капитана Нерии затих неожиданно, обрывки эха полетели к казармам. Некоторые разбились о темные и толстые стены трехэтажных казарм, выстроенных по обе стороны прямоугольного плаца, некоторые перелетели стены укреплений и направились в город и поглощались расстоянием. Капитан прохаживалась вдоль строя, видела в глупых молодых лицах одно и то же выражение - упрямую настойчивость, смешенную с целеустремленностью. Знала, что гордость, улыбчивость, беспечность, пренебрежение смерти заменится  кое-чем другим: хмурыми взглядами, какой-то отрешенностью. Блеск в глазах пропадет - в одинаково блеклых радужках будет отражаться смерть, смерть будет ходить за ними тенью, подстерегать в каждом мгновении. Когда  какой-нибудь безумец завлечет возвышенными словами детей на резню, целью которой является одно лишь стремление - получить желаемое ценой тысяч и тысяч проигранных жизней.
-У меня для вас одна лишь просьба: сохраните себя в этом служении Императрице-матери. - Капитан Нерия протянула высоко левую руку, которую все время прятала за спиной под плащем. Выше половины запястья ничего не было - и нужно было поблагодарить лекаря, вовремя ампутировавшую зараженную конечность. - Это не худшее, что может с вами произойти. В конце концов, я могла бы потерять правую ладонь - и как бы я тогда отдавала честь? - Она засмеялась хрипло, слишком поздно вспоминая, что солдаты Юной Гвардии воспринимают эту ерунду о славе и служении близко к сердцу.
Предыдущий марш, рассказывающий о героическом отражении осады замка Гриндес войсками Эсхидии, утихал постепенно на другом конце площади Короны. Капитан Нерия указала огненной шпагой в сторону площади. Строй, как один гвардеец, направился в сторону дворца, стуча ритмично сапогами так звонко, как миллионы Алманенов. Впереди маршировали флагоносцы, выставив знамена Алманении, увенчанные сапфировыми фигурами парящих паломитассе.
Старкия маршировала сразу за флагоносцами, ей казалось, что даже флаги шептали в ветре и гуле марша слова клятв. Сердце ее переполнялось гордостью, возвышенной уверенностью, билось намного чаще маршевого ритма и намного громче всеобщего шума. Капитан Нерия шагала параллельно шеренге, то поднимая, то опуская шпагу в ритм марша. Наконец, казармы заменились аллеей, выложенной брусчасткой, по обе стороны росли низкие пурпурные кустарники с голубыми цветами, сквозь листву видны были черные шипы. Даже в шуме марширующих колонн и оглушительно играющих инструментов услышать можно было ропот радующейся толпы и то, как отделения регулярной армии Империи отдавали честь Цезарю и огибали площадь, возвращаясь в казармы.
-Песню запевай! - скомандовала капитан Нерия.
Музыканты заиграли вдохновляющий проигрыш, и колонна заревела пением, когда вошла на площадь. Брусчатка усыпана была золотыми листьями, уже разорванными и втоптанными в камень. Листья сбрасывали слуги с верхних окон дворца. В небесном свете они загорались блеском и сияли больно. Падали медлительно, неспешно, отчего складывалось ощущение, будто небо мелкими осколками спускалось со своей невероятной высоты, будто расплавилось собственной жарой и стекало на землю, как золото в монетном дворе.
-Вперед! Вперед!
Сверкают яркие доспехи
Вперед! Вперед!
Молодость не знает страха.
Алманения будет процветать,
Даже если мы падем
Молодость не знает страха.
Даже если цель слишком высока,
Мы достигнем ее, не смотря ни на что.
Флаг зовет нас вперед,
В будущее мы шагаем плечо к плечу.
Маршируем для Цезаря,
Сквозь Затемнения и смерти,
С флагом Империи.
Флаг зовет нас вперед,
Флаг - это новое время
И флаг ведет нас в Бесконечность,
Да, флаг - дороже смерти.
Вперед! Вперед!
Мы - завтрашние солдаты,
Вершители будущих деяний,
От нашего оружия падет тот,
Кто противится Империи.
Вперед! Вперед!
Вершители будущих деяний.
Цезарь, мы принадлежим тебе!
Алманения, мы - твои защитники!
Старкия пьянела от каждого спетого слова сильнее, чем от пива, наслаждалась вибрациями в горле больше, чем послевкусием самого дорого вина. Чувствовала себя легкой, несмотря на то, что доспех ее весил почти столько же, сколько Винция.
Когда колонна стала под балконом, пение прекратилось. Капитан Нерия приказала опуститься на одно колено. Старкия смотрела ввысь, но не смела щуриться, в ярком свете неба балкон своей белизной почти сливался с небесами и единственное, что девочка могла рассмотреть - это крохотный темный силуэт, завешенный где-то в пустоте. Пришел час клятвы, первой клятвы в ее жизни, она была уверена: не последней. Силуэт поднял руку, показалось, что кивнул, но не поручилась бы за это головой. Капитан стала перед строем, спиной к балкону, подняла шпагу над головой.
Старкия вдохнула тяжело, тяжело выдохнула. Кажется, вечность собиралась с мыслями, на мучительно долгое время ей показалось, что забыла все на свете, почувствовала, как капельки пота проступают на лбу под бронзовым шлемом и на ладонях под кожаными перчатками.
Не заметила, как слова спасительно потекли из нее, изящно и расстановкой, будто в то мгновение говорило сердце:
-Клянусь не посрамить оружие, которым буду сражаться с врагами Империи, не оставить товарища, стоящего рядом со мной в строю. Я буду защищать эти сакральные и гражданские места и не оставлю мою Империю. Я сделаю все чтобы Империя стала больше и могущественнее. Я буду слушать тех, кто в данный момент находится у власти, и выполнять законы, которые действуют сейчас и будут действовать в будущем. Если кто-либо попытается отменить их, я не позволю им этого сделать, пока у меня будут силы. Я клянусь чтить своих предков. В свидетели я беру Империю, Цезаря, Затемнение, смерть.