НА СНИМКЕ: Михаил Янович Макаренко после выхода из лагеря.
Уже живя в Америке (как и в Академгородке, опять с «сыном»), Макаренко при воспоминании о Картинной галерее Дома учёных принимался безудержно фантазировать, - такая уж у него была натура.
Делал он это мастерски, на полном серьёзе, ни разу не улыбнувшись, и интервьюеры принимали его небылицы за действительность.
Вот, например, строки, взятые из его беседы с писателем и переводчиком Ильёй Бассом («Жизнь и после убийства». К смерти Михаила Макаренко. «Кругозор», 2007, 6-7).
Илья Басс пишет:
«Художественная галерея под руководством Макаренко пропагандировала авангардное искусство задолго до «бульдозерной» выставки 1974 года. Причём, всё это делал он совершенно бескорыстно. <…> Хотелось узнать побольше, выяснить подробности. Да и вообще, побеседовать с такой яркой личностью.
И вот, раздобыв адрес и созвонившись, я и мой приятель Алан Лэм, большой любитель и знаток современного русского искусства, отправились на встречу с Михаилом Яновичем в Вашингтон.
Он встретил нас у входа полузаброшенного многоэтажного дома, где проживал (до августа прошлого, 2006-го года) с сыном — седая окладистая борода, внимательные голубые глаза. Напоминал эдакого умудрённого жизнью православного священника. Говорил спокойно, не торопясь, следил, чтобы собеседник понял его абсолютно точно.
«После того, как Академгородок согласился организовать Галерею и сделать меня директором (без оплаты), мне пришлось придумать ряд маленьких трюков, дабы обезопасить и себя, и галерею.
Во-первых, удалось убедить начальство, что организация этой выставки — указание «сверху».
Во-вторых, я раздобыл список партийно-административной верхушки Новосибирска и приглашал её на вернисажи. Они обставлялись пышно, с участием кинохроники, рекомендовались вечерние туалеты. Дамы больше обращали внимание на список приглашённых. А то, что посетители видели в галерее — ну что ж, видимо, — полагали они, — так надо. Иногда всё-таки ко мне обращались за разъяснениями, но я отвечал: «Мне и самому противно, я тут ни при чем, но…» и показывал пальцем в потолок.
Когда по какому-либо поводу надо было отправляться в Москву или Ленинград, Макаренко заявлялся в Президиум СО АН СССР и ссылался на «вызов» из Отдела Культуры при ЦК КПСС. Его обеспечивали причитающимися командировочному билетом, документами, деньгами, бронировали гостиничный номер в столице. Макаренко появлялся в приёмной Отдела Культуры, отмечал прибытие-убытие у секретарши (кто из командировочного люда в Союзе не проходил через сию немудрёную процедуру) и отбывал по своим делам. Иногда, правда, спускался в цековскую столовую, съедал обед из семи блюд за 47 копеек (вот же память! И. Б.), набивал портфель мандаринами и был таков.
За два с половиной года Макаренко с помощниками ухитрился устроить выставки Филонова, Фалька, Эль-Лисицкого и др., снять ряд короткометражных фильмов».
Здесь всё неправда, за исключением одного, Макаренко действительно организовывал выставки, но работал он не бескорыстно: и он, и Слава Родионов получали зарплату, хоть и небольшую. Командировки ему подписывал либо директор Дома учёных Немировский, либо я. И ни на какие вызовы из Москвы он никогда не ссылался. Если бы он когда-нибудь заикнулся об этом, мы бы хорошо посмеялись.
А деньги у него были, как у любого крупного коллекционера. Он же продавал и покупал картины. А стоили они немало. Даже в СССР.
В Отделе культуры ЦК КПСС он был один-единственный раз, незадолго до ареста, когда решил идти ва-банк по поводу выставки Марка Шагала.
Я помогал ему в составлении письма в ЦК (смягчении формулировок), когда Министерство культуры отказалось пригласить Шагала в страну.
И никого из партийно-административной верхушки Новосибирска мы на вернисажи не приглашали. Михаил Янович вообще предпочитал оставаться в тени. Он понимал, что, если он вылезет на свет божий, могут копнуть его биографию, а он этого избегал. И в Президиум СО АН он никогда не ходил, как, впрочем, и Немировский, – договариваться с руководством СО АН – была моя работа. И короткометражных фильмов по выставкам я никогда не видел. И не снимал их никто. По крайней мере, до выставки Шемякина, в организации которой я уже не участвовал. Все остальные прошли на моих глазах и с моим участием.
Писатель и журналист Израэль Шамир, когда-то закончивший ФМШ и учившийся в НГУ под именем Израиль Шмерлер, живший в Академгородке до 1969 года, тоже пишет о Михаиле Яновиче Макаренко. Думаю, он не знал его лично.
Википедия характеризует Шамира как российско-израильского писателя, переводчика и публициста антисионистской (даже антисемитской) направленности, православного христианина, печатавшегося также под именами Исраэль Адам Шамир и Роберт Давид. А также шведского гражданина, сменившего имя (не псевдоним!) с Йорана Йермаса на Адама Эрмаша. Человека, которого обвиняют в антисемитизме и называют «евреем-самоненавистником».
Шамир кое-что перепечатывает без изменений с других авторов) http://www.israelshamir.net/ru/essay37.htm, но есть и что-то «своё», так что, можно почитать и его небылицы:
«Миша Макаренко был редким и дивным авантюристом, сделавшим первые выставки Филонова, Фалька, Шемякина. Миша открыл раннюю советскую живопись, до этого лежавшую по подвалам и по квартирам родственников.
Приехавший ниоткуда в городок, он привёз с собой сотни полотен русских мастеров и открыл галерею. По городку пошел слух, что Миша послан непосредственно Брежневым – и поэтому никто из наших держиморд ему не перечил.
«Миша, вам Лёня звонит», – говорили, бледнея, его помощники на вечерах у него дома, и все понимали - Брежнев звонит корешу.
По делам Миша ездил на Лаврентьевском ЗИМе (или там «Чайке») с задёрнутыми шторками, и ошалевшие постовые перекрывали движение.
К фестивалю бардов Миша также имел прямое отношение, но тут я подробностей не помню.
В конце шестидесятых его блеф был раскрыт, и он загрохотал на долгие восемь лет, тем не менее, окончательно легализовав Филонова, Фалька, Лисицкого и других».
Прочли текст? Ну, и как вам, мои читатели? Впечатлились? Михаил Янович здесь стал просто легендарной личностью. Но большинство фактов – досужий вымысел.
Байку о звонке Брежнева я читаю и у других авторов. Скорее всего, её распространил сам Макаренко.
Никогда не ездил Макаренко на Лаврентьевском ЗИМе и, тем более, на «Чайке», которой у академика Лаврентьева не было. Не было шторок на его ЗИМе, и не было постовых милиционеров в Академгородке. Вряд ли Макаренко и Лаврентьев вообще были знакомы. Лаврентьев был дальтоником, и выставки картин он никогда не посещал.
Никакого отношения Макаренко не имел и к празднику песни (фестивалю бардов) в марте 1968. Но то, что он изготовил и подарил «гусиное перо» Галичу, в одну из поездок в Москву, – правда.
Правда и то, что Фальк, Филонов и Эль Лисицкий после наших выставок были постепенно легализованы. Впрочем, думаю, что хотя какую-то роль наши выставки в этом сыграли, всё же это не только наша заслуга.
Ещё раз говорю: Михаил Янович сам порождал слухи о себе, он был мастер мистификаций и получал от этого удовольствие.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2014/08/11/1871