Эссе
Поздняя осень. Почти зима. Лист с деревьев облетел. Два дня сыплет непрерывно снег. Не блеснёт солнышко меж туч. Мало дневного света проникает из улицы в городскую мою квартирку, и серый предвечерний сумрак таится по её углам. В прихожей почти темно. Я сижу у окна моей маленькой кухни и при помощи кружечки свежезаваренного кофе пытаюсь бороться с тоской захватывающей мои мысли и чувства на фоне удручающего вида за окном и надвигающихся сумерек. Какое-то знакомое чувство своей щемящей тоскою захватило меня и не отпускает. Уверен, подобное со мной давным-давно уже было. На улице та же серая хмарь, ложатся на город вечерние сумерки, и падает-падает снег…
Мне девять лет и это я стою у окна со сдавленной глухими рыданиями грудью, горючими по щекам слезами. Только окно предо мной казённое, окрашенное густой синего цвета краской и замазанное грубой шпатлёвкой. Меня не смогла забрать на выходной моя бабушка и для меня в данный момент это самое глубокое горе. Уже почти два года я являюсь воспитанником этого интерната для детей-сирот и многодетных неполных семей. Эти два часа свободного времени до отбоя каждый из нас использует, как ему нравится. Выбор для досуга здесь небогатый, поэтому, в основном шалят — бегают меж кроватей и тумбочек спального помещения. Я же, с тоской смотрю на огороженный периметр нашего заведения и мечтаю превратиться в птицу, расправить крылья и исчезнуть, раствориться в, наполненном снежными хлопьями, небе.
Странно, больше половины века прошло, душевные переживания мальчика из того далёкого времени я испытал теперь те же, один в один…
Если честно, домой мне в то время не хотелось совсем. Многодетная семья, комната в коммуналке. Шум, гвалт, воспитательный процесс и прессовка. Я был лирик в душе и мечтатель и любил тишину и книги. В интернате мы жили неделями. Для меня было счастьем, когда на выходной забирала меня к себе бабушка. Но не всегда была у неё такая возможность.
Здесь мы учились днём и делали уроки вечером. Всех воспитанников одинаково одевали. Пальто, шапки, костюмы, ботинки — всё, было одинаковой расцветки и фасона. Кормили неплохо, но, честно признать еды растущему и активному организму всегда не хватало. Местные мальчишки нас побаивались. Мы часто «задирали» их, били и выворачивали у них карманы. Добыча расходовалась на пирожки, или мороженое.
Классные комнаты мы убирали сами. Назначались дежурные — обычно мальчик и девочка. Подперев шваброй дверь, парочка, подражая взрослым, учились страстным поцелуям, скидывали одежды и изучали гениталии друг у друга и подражали любовным утехам взрослых. Конечно, это выглядело некой игрой в «папу и маму» и могло быть только имитацией. Но эти прикосновения были не только ознакомительными, но и, казалось, приятными для обоих.
Вообще, все девочки в классе были закреплены за пацанами. «Рвать яблоки» в чужом саду считалось деянием наказуемым. Могли просто побить в укромном уголке школьного двора, но чаще устраивали «тёмную» после отбоя. Среди ночи накидывали на виновника пару одеял и безжалостно мутузили кулаками несколько человек во что придётся. Утром воспитателям невозможно было отыскать участников экзекуции.
Заколоченная наглухо дверь чёрного входа спального корпуса имела высокое крыльцо, а под ним лаз и довольно просторную комнатку-землянку. Это был наш лазарет и там мы играли в больницу. Эта игра — самое сексуальное воспоминание моего интернатского детства. Девочки играли роль медперсонала, а мальчики, соответственно, пациентов. Уже и забылись многие схемы лечения, но в основном пародировались инъекции, или голыми телами медперсонал отогревал обмороженных мальчишек-бойцов.
На полдник нам выдавали по две молочных печенюшки. Носил их во рту и не глотал, насколько хватало терпения и пока не превращались они в какую-то молочную смесь. Хотелось продлить кайф от ароматного печенья, всё-таки еды нам не хватало.
Не помню, чтоб нас организованно выводили в кино, или на какие детские спектакли. Жили мы довольно замкнуто и скучно. Режим напоминал казарменный. Утром подъём и зарядка, умывание и чистка зубов. Затем завтрак и дневные занятия в учебном корпусе. Я был просто влюблён в свою учительницу. Она была молодая и очень красивая. Я тогда считал её ангелом с небес и что она-то ни за что не может посещать туалет. Или я в этой жизни ничего не понимаю!
После обеда, уже в спальном корпусе мы делали домашние задания с нашим воспитателем — таким же преподавателем, только гораздо старше возрастом. Здесь же устраивали нам классный час, который я очень любил. Мы читали вслух и обсуждали литературные произведения, которые для нас подбирали учителя.
После ужина перед отбоем нам иногда показывали диафильмы. В актовом зале яблоку негде было упасть. На стульях и на лавках, на подоконниках и на полу — везде, где только можно рассаживалась детвора и без отрыва смотрели на белую простынку, служившую экраном, где покадрово фильмоскоп показывал нам героев сказок и фильмов. А менял кадры и читал под ними текст воспитатель.
Никогда не было случаев, чтобы нас воспитанников как-то изощрённо наказывали, лишали обеда, или что-то подобное. Могли поставить в угол, если уж слов совсем не понимаешь. Поэтому, сейчас, будучи уже пожилым человеком, только с благодарностью вспоминаю наставников нашего детства и шлю им поклон низкий до земли! И не живым и тем, кто жив ещё!
Ах, эти слёзы и печали мальчика из далёких «шестидесятых»! Как взволновали вы меня теперешнего! И словно машиной времени дали возможность вернуться в далёкое детство. Приходи ко мне ещё, мальчик, и память мою тревожь. А я буду ждать тебя у окна с нетерпением….
Валерий Зиновьев.