А «тьма» - это сколько? В наброске «Царь увидел пред собой» Пушкин ответа не даёт. И это понятно, поскольку он, как и положено Великому Мистификатору, говорит мало, отрывочно и всё больше намёками. Правда, в черновике наброска он пишет и о «куче дивных кораблей», а мы начинаем понимать, что во всей этой «тьме» и «куче» надо ещё долго разбираться. Ну, что ж, начнём. И для начала заглянем в Словарь языка Пушкина (далее СЯП), где и увидим, что «тьма» - это «Множество, очень большое количество». Но ведь даже древние люди выделяли «много» из общего числа, поскольку, досчитав до семи, восклицали: «а дальше – много!» Ну, а мы, зная пушкинские приёмы зашифровки, смотрим произведения всё того же 1833-го года и восклицаем: «Да, вот же часть кораблей, спрятанных под словом “тьма”!» А вот и стихи из «Конька», связанные с освобождением из чрева Кита «трёх десятков кораблей»:
Тут поднялся шум такой,
Что проснулся царь морской:
В пушки медные палили,
В трубы кованы трубили;
Белый парус поднялся,
Флаг на мачте развился;
Поп с причётом всем служебным
Пел на палубе молебны;
А гребцов весёлый ряд
Грянул песню наподхват:
«Как по моречку, по морю,
По широкому раздолью,
Что по самый край земли,
Выбегают корабли…»
И вот тут, конечно, грех не вспомнить первооткрывателя пушкинского авторства «Конька» Александра Лациса, ещё в 1996-м году предположившего в этой сцене освобождение декабристов. Вот его слова: «Пушкин про десять лет не случайно упомянул. В 1834 году минуло девять лет со дня мятежа на Сенатской площади» (1). Да, но девять – не десять! А потому мы и задумываемся: а почему же конёк говорит о Ките «Десять лет уж он страдает»? И к чему эти «десять лет», которые должны быть в декабре 1835-го года?
А к тому, что именно на эту круглую дату, т.е. на 10 лет после 14 декабря 1825-го года, многие в России, в т.ч. и Пушкин, надеялись на амнистию в отношении декабристов. Немедленно тянем ниточку к декабрю 1835-го года и, конечно же, находим там стихотворение Пушкина «Пир Петра Первого», имеющее прямую перекличку со сценой освобождения кораблей. Смотрим отрывки:
Над Невою резво вьются
Флаги пёстрые судов;
Звучно с лодок раздаются
Песни дружные гребцов;
……………………………
Что пирует царь великий
В Питербурге-городке?
Отчего пальба и клики
И эскадра на реке?
…………………………
Иль в отъятый край у шведа
Прибыл Брантов утлый бот,
И пошёл навстречу деда
Всей семьёй наш юный флот,
И воинственные внуки
Стали в строй пред стариком,
И раздался в честь науки
Песен хор и пушек гром?
Годовщину ли Полтавы
Торжествует государь
…………………………
Нет! Он с подданым мирится;
Виноватому вину
Отпуская, веселится…
……………………….
И прощение торжествует,
Как победу над врагом.
Оттого-то шум и клики
В Питербурге-городке,
И пальба и гром музыки
И эскадра на реке…
………………………….
Ну, а нам понятно:
1. Что «шум и клики» соответствуют стиху из «Конька» «Тут поднялся шум такой».
2. Что «пальба» и «пушек гром» перекликаются со стихом из «Конька»: «В пушки медные палили», а «Песни дружные гребцов» - со словами «А гребцов весёлый ряд Грянул песню наподхват».
3. Что «гром музыки» перекликается со стихом из «Конька»: «В трубы кованы трубили», а вся эта музыка никак не могла быть без музыкантов, упомянутых в черновых вариантах наброска «Царь увидел пред собой».
4. Что «эскадра» - это «Три десятка кораблей», которые показаны в «Коньке».
5. Что тема «Пира Петра Первого» – это, конечно же, тема ПРОЩЕНИЯ, обращённая к Николаю I, который так любил искать в себе сходство с Петром I.
6. И, наконец, что скрытое обращение к царю Пушкин умело маскирует образом Петра I и тем, что последний «отпускает вину» только одному подданному (а такой исторический случай действительно был).
И, конечно, мечта Пушкина об амнистии декабристов присутствует и в «Пире Петра Первого», и в «Коньке», и в других его произведениях. В т.ч. – и в письме Вяземскому от 5.11.1830г. со словами: «Каков государь? молодец! того и гляди, что наших каторжников простит». А возникла она ещё раньше, т.е. сразу же после казни декабристов, когда Пушкин и написал известные слова: «Ещё таки я всё надеюсь на коронацию: повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна» (2). Запомним эту чёткую градацию: «друзья, братья, товарищи», поскольку она ещё не раз нам поможет. Но, как известно, декабристы не были прощены ни при коронации 1826-го года, ни в декабре 1835-го года. И вот как о последнем пишет историк Леонид Выскочков: «По случаю десятилетия царствования, срок каторжных работ для декабристов был уменьшен с 15 до 13 лет, хотя сами осужденные и часть общества надеялись на большую милость» (3).
А теперь потянем ниточку от стихотворения «Пир Петра Первого», а точнее от его слов: «И пошёл навстречу деда Всей семьёй наш юный флот, И воинственные внуки Стали в строй пред стариком», поскольку очень уж нас смущает слово «строй», которое уже мелькало в наброске «Царь увидел пред собой». И проверим тут наличие намёков о декабристах хотя бы по слову «семья». Ищем-ищем адрес… и, конечно, находим его в десятой главе «Онегина», где о декабристах говорится следующее: «Витийством резким знамениты Сбирались члены сей семьи У беспокойного Никиты, У осторожного Ильи» (4). Однако тут высветилось и сопутствующее «семье» слово «члены». Но какое же отношение эти «члены» могут иметь к кораблям?
Если у Пушкина, то прямое, поскольку в черновике своего «Медного Всадника» он оставил для исследователей очень странную «описку». А точнее: вместо слова «челны» написал слово «члены». И при этом «ошибочное» слово не вычеркнул! (5). Профессиональные пушкинисты, конечно, на это внимания не обращают, но мы-то не только знаем о пушкинском «методе намеренных ошибок» (см. главу «Ошибки Пушкина»), но уже и видели, как в поэме «Анджело», написанной Пушкиным синхронно с «Медным Всадником», вместо Клавдио возникло такое смешное имя как Квалдио, приведшее нас ко всем известному Квазимодо. И поэтому мы спрашиваем: а разве корабли могут быть живыми?
Ответ таков: если у Пушкина, то могут! Ведь совсем не зря он в том же 1833-м году сравнил корабль с лебедем: «Чу, пушки грянули! Крылатых кораблей Покрылась облаком станица боевая… Корабль вбежал в Неву – и вот среди зыбей Качаясь плавает, как лебедь молодая». Тянем ниточку дальше и тут же в стихотворении «Осень» этого же года находим аналогичный корабль при безветрии. И при этом Пушкин сравнивает себя с этим «кораблём-громадой», который у него «дремлет» как некое живое существо. Кстати, стреляющие пушки на кораблях в «Коньке» и в стихотворении «Чу, пушки грянули» подчёркивают, что это корабли военные, а заодно и намекают, что те, кто прячется под маской этих кораблей, тоже военные. Но не рядовые (рядовые матросы вон по мачтам лазают!), а начальники. А точнее – офицеры.
А кстати, сколько же таких офицеров было на Сенатской площади 14 декабря 1825-го года? Ответ даёт исследователь В.А.Фёдоров: «Всего 30 офицеров-декабристов вывели на площадь около 3000 солдат» (6). Ну, надо же какое совпадение с «тремя десятками кораблей» из «Конька»! Однако не будем увлекаться, а посчитаем это пока случайным совпадением, поскольку число 30 - это всё же «сказочное число», да и слова «три десятка» не так уж и точны. А кроме этого, разве в «Коньке» подразумеваются только те декабристы, которые вышли на Сенатскую площадь? Нет, конечно! Ведь осуждены на каторгу были и их единомышленники из Южного общества. Кроме того, на Сенатской площади были и отставные военные, и даже (совсем уж штатский!) друг Пушкина - В.Кюхельбекер. А отсюда и вытекает, что вполне возможно и понятие более широкое, чем «офицеры-декабристы». И об этом понятии, т.е. о дворянах, и пишет Пушкин в своём дневнике от 22.12.1834-го года: «Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько ж их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много». Однако в любом случае Пушкин выбрал им определение - «друзья, братья, товарищи», позаимствовав при этом те слова, которыми называли себя сами декабристы. Так, например, арестованный М.С.Лунин говорил, что назвать имена участников восстания во время начавшегося следствия означало бы «обнаружить братьев и друзей».
Но может корабли как таковые всё-таки ближе к морякам? Не обязательно. Так, ещё в 1814-м году Пушкин писал о некой «ладье крылатой» и «челноке» (С1 22.7), хотя адресат его стихотворения (а это Н.Г.Ломоносов) никакого отношения ни к морю, ни к морякам не имел. И поэтому Л.А.Черейский справедливо пишет, что: «Стихотворение насыщено художественными образами, почерпнутыми из арсенала морской тематики. Однако эти, ставшие уже традиционными в русской поэзии образы в пушкинском стихотворении лишены конкретного значения и воспринимаются как метафоры, изображающие житейское море. Ломоносов действительно не был моряком. Он непродолжительное время служил в Бородинском пехотном полку. Из портупей-юнкеров этого полка он был в феврале 1818 г. переведен в Апшеронский пехотный полк» (7). Ну, а мы при этом замечаем, что «юнкер» - это «Рядовой или унтер-офицер из ДВОРЯН». Т.е. главное отличие для пошедшего на военную службу Ломоносова состояло всё же в том, что он дворянин, которому всегда легче продвигаться по служебной лестнице. А именно о дворянах и говорил в своём дневнике Пушкин, вспоминая 14 декабря 1825-го года.
Итак, мы можем догадаться, что именно дворян-декабристов (а в основном, это офицеры, т.к. матросов на игрушечных корабликах нет!), которые в будущем станут каторжниками, Пушкин в своём наброске и выделил из «тьмы прекрасных кораблей» в качестве части. А теперь вновь вернёмся к сцене освобождения Китом кораблей и отметим, что в ней попутно и как бы в обратной проекции изображен и момент, когда эти же корабли и были «проглочены», т.е. - 14-е декабря 1825г. Об этом свидетельствуют некоторые детали, поскольку именно так, с песнями и развёрнутыми знамёнами, и вывели офицеры-декабристы своих солдат на Сенатскую площадь! И именно так, как и поп, поющий молебны морякам, «пел» свои песни Пушкин, спрятавшийся в стихотворении «Арион» под образом древнегреческого певца. Ну, а в «Коньке», в подзаголовке которого написано «русская сказка», Пушкин, конечно же, вынужден был заменить античного Ариона на более близкого для русского народа попа. Но поп попу рознь! И поэтому нам ни в коем случае нельзя путать попа из чрева Кита с жадным попом из сказки о Балде.
Однако среди всех «кораблей из ореховых скорлупок» внимание в первую очередь должно быть обращено к той части, которая содержит т.н. «каторги». Тем более что и в «Коньке» у нас уже и высветились гребцы-каторжники. Смотрим в СЯП, где слово «каторга» означает «старинное мореходное гребное судно, галера». И всё! А где же указание на преступников?! Такое впечатление, что это не толкование пушкинских слов, а толкование личных понятий В.В.Виноградова, главы редакционного коллектива СЯП!
Отбрасываем СЯП в сторону и берём испытанный словарь В.И.Даля, где слово «каторга» максимально приближено к ссыльным: «Каторга - галера, гребное судно, на которое преступники ссылались в гребцы». Далее у того же Даля уточняем, что слово «галера» означает «вышедшее из обычая мореходное судно, парусное и гребное, величиною иногда до нынешних бригов; в каждое весло садилось по нескольку человек, нередко невольников, или каторжников, почему ссылка на галеры значит ссылка в каторгу». И вот теперь мы видим более чёткую перекличку и с гребцами из стихотворения «Пир Петра Первого», и с гребцами из «Конька», под которыми подразумеваются осужденные на каторгу. И вот где пушкинское, т.е. из XIX века, а не из времени В.В.Виноградова, понимание «каторги» как корабля! Почему «пушкинское»? Да потому, что ещё в 1826-м году агент правительства Бошняк при сборе сведений о находящемся в Михайловском Пушкине записал в своём отчёте следующее: «Пушкин ведёт себя весьма скромно и говаривал не раз: «Я пишу всякие пустяки, что в голову придёт, а в дело ни в какое не мешаюсь. Пусть кто виноват, тот и пропадает; я же никогда на ГАЛЕРАХ не буду» (8). После же казни декабристов Пушкин в своём стихотворении, связанном с ними, упоминает уже и «море-душегубца»…
Ну, а где море - там и корабли! И поэтому мы спросим: а почему же в своём черновике «Золотого петушка» Пушкин так сильно хотел перенести действие сказки к морю? Анна Ахматова пишет об этом так: «Следующие стихи написаны дважды: К морю войско царь приводит Что ж на берегу находит…» (9). Но я по принципу «Доверяй, но и проверяй» специально смотрю фототипическое издание рукописей Пушкина, которое комментирует Ахматова, и говорю: «Да вы же, Анна Андреевна, невнимательны, поскольку не дважды Пушкин пишет о море, а, как минимум, трижды!» А кроме этого ещё одно (уже четвёртое!) «к морю» имеется под вопросом у редакторов академического ПСС Пушкина (10).
И тогда мой ответ таков: поскольку восстание декабристов произошло в Петербурге, расположенном рядом с Балтийским морем, то и Пушкин первоначально хотел показать и «рать побитую», и убитых сыновей Дадона около моря. Однако вовремя спохватился (и тут Ахматова права!), т.к. заметил сильную перекличку с берегом моря и царевной из «Конька». А поскольку некоторые декабристы отбывали ссылку на воюющем Кавказе, то после ознакомления с Шамаханской царицей из сказки Катенина Пушкин и решил перенести место действия «Золотого петушка», связанное с «побитой ратью», в горы. Ну, а Ахматова не заметила среди «тьмы прекрасных кораблей» судно с таким намекающим названием как «каторга». Да и при этом не учла, что «каторга» - это в основном МОРЕХОДНОЕ судно! Т.е. уже только через него есть некоторый выход на море как таковое. А о том, что это море, по Пушкину, «душегубец», можно было посмотреть в другом его стихотворении.
Однако слово «каторга» в отношении судна использовалось Пушкиным всего лишь один раз и только в изучаемом нами наброске. В то же время если потянуть ниточку по близкому ему по своему значению слову «галера», то вот тут-то мы и увидим интересное:
1. все четыре слова «галера» использованы у Пушкина при описании дворцового переворота по свержению Петра III, имевшему место 28 июня 1762-го года.
2. Один раз этот переворот назван в дневнике Пушкина даже и таким громким словом как «революция»: «Нат.<алья> Кир.<илловна> была на галере вместе с Петром III во время революции» (11).
3. И назван так этот переворот не когда-либо, а именно в ДЕКАБРЕ 1833-го года.
4. А вот позднее, т.е. 12-го августа 1835г., Пушкин уже отдельно и более подробно записал разговор с Н.К.Загряжской о всё той же галере и всё том же перевороте, но, правда, без упоминания слова «революция» (12). Но зато со словом «шлюпка» и криками о бомбардировке: «Вместо шлюбки через несколько минут видим государя и всю его компанию, бегут назад -- все опять на галеру -- кричат, что сей час станут нас бомбардировать» (13).
5. Но ведь бомбы – это орудийные снаряды! И вот тут-то и встаёт вопрос о сближении Пушкиным предполагаемого «бомбардирования» галеры, на которой была Н.К.Загряжская вблизи Петербурга, с расстрелом декабристов из пушек 14 декабря 1825-го года уже в самом Петербурге.
6. Внимание к данному эпизоду из рассказа Н.К.Загряжской рано или поздно должна была бы привлечь ошибка Загряжской (или Пушкина?) насчёт пребывания в Кронштадте, куда, как известно, корабль Петра III не пустили из-за того, что Кронштадт благодаря расторопности адмирала Талызина к тому времени уже присягнул Екатерине.
7. Интересно и то, что 28 июня 1762-го года верные Екатерине офицеры вывели свои гвардейские полки на присягу «Императрице и Самодержице Всероссийской». Т.е., как и будущие декабристы, использовали предлог присяги как таковой.
Но если мы видим такое сближение с Петербургом 1762-го года, то вполне можем и спросить: а где же у Пушкина в 1833-м году, т.е. когда он впервые и написал о судах под названием «каторга», изображены корабли, подобные галерам, да ещё - и в современном ему Петербурге? Ответ таков: в первую очередь в его «Медном Всаднике», сюжет которого построен на изображении наводнения, бывшего в Петербурге 7 ноября 1824-го года. Но что могло привлечь Пушкина к этому наводнению? Во-первых, то, что его, как и восстание декабристов, называли «происшествием»; во-вторых, его время с 10 до 15 часов, полностью совпадающее со временем стояния декабристов на Сенатской площади; в-третьих, ноябрь 1824-го года, перекликающийся с ноябрём следующего года, когда из-за смерти Александра I и началось т.н. «междуцарствие»; и наконец, причины этого наводнения… Но стоп-стоп, о последнем отдельно.
А пока отметим, что осенью 1833-го года при написании «Медного Всадника» Пушкин отметил в предисловии следующее: «Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В.Н.Берхом». Но посмотрев описание наводнения у Берха, мы найдём там только упоминание о «разбитых судах», которое, конечно же, приведёт нас к «Коньку», где Иван на берегу моря собрал «гвоздей от разбитых кораблей». Запомним это, чтобы позднее поискать другие намёки, связанные с этим морем и наличием на нём декабристов. Ну, а если мы заглянем в книгу Самуила Аллера «Описание наводнения, бывшего в Санкт-Петербурге 7 числа ноября 1824г.», то и обнаружим там галеры, названные, правда, словом-синонимом «гальоты», и барки, и лодки, и «плоты», да и другие водоплавающие средства. И хотя Н.В.Измайлов пишет: «Знал ли Пушкин книгу Аллера, неизвестно» (14), но всё же отрывки из неё он благоразумно приводит в разделе «Документальные материалы о наводнении 1824г.» А в этой книге, кстати, имеется и такое многозначительное слово как «смятение» (15).
Любопытно и то, что среди значений «гальота» у В.И.Даля имеются и следующие определения: «малая галера Средиземного моря», а также: «купецкое небольшое судно, прибрежный галиот; …речной (ладожский, мариинский)». И хотя Пушкин в черновике «Медного Всадника» и пишет «Ладога бродила», но до этого в наброске «Царь увидел пред собой» вполне сознательно отклоняет всякие «гальоты», меняя их на родственные по смыслу «каторги». А почему? Да потому, что ему не нужны были «купецкие», т.е. торговые, суда. И тем более из Средиземного моря. Ему нужны были суда под названием «каторга», которые пока пусты, но, конечно же, ждут и своих будущих гребцов.
Ну, а кому же тогда предназначены барки из наброска? А повешенным, о которых Пушкин, говоря в своём письме о «друзьях, братьях, товарищах», тоже не забыл! Но всё по порядку.
В.И.Даль даёт определение барки как «общее название сплавных, плоскодонных судов для клади; речное грузовое судно грубой постройки, на деревянных гвоздях, идущее одну нижнюю путину, по воде, а затем в ломку. Переводчики наши ошибочно называют баркою и ботом гребное судно». Итак, гребцов как таковых на барках вроде бы быть не должно, а искать сами барки нужно на реках в качестве сплавных судов. Ищем-ищем и находим их у Пушкина во всё том же 1833-м году, когда он в «Истории Пугачёва», говоря о трёх пойманных генералом Ступишиным мятежниках, пишет, что тот «велел их повесить на барках и пустить вниз по Волге, мимо бунтующих берегов» (16). Позднее, в «пропущенной» главе «Капитанской дочки», Пушкин развил этот сюжет и так изобразил встречу главного героя с плавучей виселицей: «К нам навстречу плыла виселица, утверждённая на плоту, три тела висели на перекладине… Плот поплыл вниз по реке. Виселица долго чернела во мраке» (17). О том, что данный плот использован вместо барки, на которой генерал Ступишин повесил мятежников, прямо свидетельствует «оговорка» Пушкина в черновике, когда вместо слова «плот» он написал «барка». Само же слово «плот» он заимствовал у вышеуказанного Самуила Аллера.
Однако, стоп-стоп! А что это за слово «утверждённая»? Ведь оно знакомо нам по первой редакции «Конька», когда царь говорит Ивану: «Завтра я хочу заставить На дворе котлы поставить И таганы утвердить». Так-так, а вот рядом с «утвердить» и новое слово – «таган», которое, по Далю означает: «круглый или долгий железный обруч на ножках, под которым разводят огонь, ставя на него варево; треножник». Но в СЯП слова «таган» нет, а «треножник» упоминается лишь два раза в 1830-м году без какой-либо связи с виселицами. И вот тут мы и задаём вопрос, а нет ли таганов или треножников в тех источниках, которые появились у Пушкина после 1830-го года? Поищем. А пока отметим, что в наше время вместо слова «барка» используется слово «баржа», которое Пушкин употребил всего один раз, написав в черновике «Медного Всадника» о судах, которые «бьют кормой в окна»: «На баржах …дров и сена» (18). Что это за сено и дрова – мы пока сказать не можем. Но то, что челны и барки, будучи без людей, активны в своих разрушительных действиях, в очередной раз наводит нас на мысль о самостоятельности их образов.
Смотрим далее, что в том же 1833-м году слово «шлюпка» появилось не только в наброске Пушкина, но и в «Коньке», в котором Царь-девица «Ездит в красном полушубке, В золотой, ребята, шлюпке И серебряным веслом Самолично правит в нём» (т.е. в океане).
Но почему Царь-девица ездит в золотой шлюпке и с серебряным веслом, хотя в народной сказке у Василисы-царевны всё наоборот, поскольку плавает она «в серебряной лодочке, золотым веслом попихается»? А для ответа я задам наводящие вопросы:
1. А разве скорлупки у орехов, которые грызёт белка в «Царе Салтане», не золотые?
2. А разве Пушкин не пишет в стихотворном наброске «Царь увидел пред собою» о шлюпках «из ореховых скорлупок»?
3. А разве не отсюда очередная намеренная ошибка Пушкина, когда вопреки фольклору в «Коньке», написанном в одно время с этим наброском, и появляется золотая шлюпка Царь-девицы?
На все эти вопросы ответ может быть только утвердительным.
А теперь подойдём с другой стороны и спросим: а кто же в «Пире Петра Первого» собственник кораблей? Ответ понятен: это сам Пётр, который был, по словам Пушкина, «и мореплаватель, и плотник». Тогда второй вопрос: а разве мы уже не заметили перекличку образа Петра с образом Гвидона? Да, заметили. И тогда ещё вопрос: а были ли нужны Гвидону на его морском острове корабли? Конечно, нужны, не всё же ему на чужих кораблях перемещаться! И тогда последний вопрос: а из чего он их мог строить при отсутствии на острове лесов и дубрав? Ответ таков: из тех золотых ореховых скорлупок, которыми был у него «засеян двор большой» и которые по тем или иным причинам не пошли на изготовление золотых монет! И именно по ореховым скорлупкам, из которых в пушкинском наброске была сделана «тьма прекрасных кораблей», мы и угадываем их возможного сказочного производителя – князя Гвидона. «Made in Lukomorie» - вот как сегодня написали бы на видных частях игрушечных корабликов Пушкина.
Ну, а заглянув на всякий случай в легенду Ирвинга об арабском звездочёте, мы лишний раз и увидим, что сам царь там ничего не производил, и даже флюгер в виде медного всадника ему сделал звездочёт. Да и волшебные шахматы принадлежали всё тому же звездочёту. И отсюда можно догадаться, что в наброске «Царь увидел пред собой» и столик с шахматными фигурками, и кораблики из скорлупок изначально царю не принадлежали, хотя и оказались в его распоряжении. Кстати, то же самое можно сказать и о пушкинском «золотом петушке», подаренном Дадону. А теперь спросим: а почему в черновике наброска «Царь увидел пред собой» дважды вместо слова «тьма» использовал слово «куча»? Ответ таков: а потому, что вскоре после восстания декабристов Николай I на приёме иностранных послов объявил декабристов ничтожной кучкой «безумных мятежников», изобразив при этом себя в виде некоего героя.
Задаём и следующий вопрос: а почему при написании наброска «Царь увидел пред собой» Пушкин дважды упомянул в черновике о «тафтяных ветрильцах», т.е. о парусах из тонкой шёлковой ткани? И вообще - какое отношение тафта может иметь к корабликам? Ответ таков: именно через эту тафту мы в отношении игрушечных корабликов и можем выйти на важное слово-сигнал «друзья». Правда, для этого нам ещё потребуется и ключ для разгадывания в виде слова «книги», которое, как мы увидим чуть позже, выведет нас ещё и на связь с кораблями из «Конька». А пока я напомню о том, что своими друзьями Пушкин называл не только декабристов, но ещё и свои книги. И даже перед смертью, глядя на свою библиотеку, он произнёс: «Прощайте, друзья». Однако и задолго до смерти ещё в стихотворении «Городок» от 1815-го года Пушкин писал о своих книгах следующее: «Друзья мне -- мертвецы, Парнасские жрецы; Над полкою простою Под тонкою тафтою Со мной они живут» (19). И вот вам и «друзья», и «тафта»! Ну, а где же связанное с декабристами слово «семья»? А вот оно, в «Онегине»: «Как женщин, он оставил книги, И полку, с пыльной их семьей, Задернул траурной тафтой» (20). Однако некоторые спросят: а причём же тут корабли из «Конька»? А я отвечу: а разве их не «три десятка»? Ответ понятен: да, столько. Ну, а тогда я ещё раз напомню, что книги Пушкин называл своими друзьями, а после этого прямо укажу на следующие слова из пушкинского письма, посланного им жене из Яропольца в конце лета 1833-го года во время пребывания в имении тёщи: «Я нашёл в доме старую библиотеку, и Наталья Ивановна позволила мне выбрать нужные книги. Я отобрал их десятка три…» (21). А спустя короткое время, осенью 1833-го года, и был написан, как мы уже знаем, и «Конёк» с таким же числом кораблей в чреве Кита! Но ведь если книги это друзья Пушкина, то и перекликающиеся с ними по своему количеству корабли тоже. Так же, как и перекликающиеся по слову «семья» корабли из «Пира Петра Первого». И так же, как и кораблики, перекликающиеся своими «тафтяными» парусами с тафтой, постоянно оказывающейся рядом с пушкинскими книгами.
Хронология же вышеприведённого отрывка из «Конька» в своём подтексте относится к 1829-му году, о чём нам прямо говорит перекличка стихов «Тут поднялся шум такой, Что проснулся царь морской» с уже знакомыми нам словами из «Путешествия в Арзрум»: «Посреди ночи разбудили меня ужасные крики: можно было подумать, что неприятель сделал нечаянное нападение» (22). Т.е. мы видим, что «проснулся» не только царь морской, но и сам Пушкин. Правда, не на море, а в Закавказье, когда там была война против турок. Ну, а если мы заглянем в стихотворение «Война», написанное Пушкиным ещё в 1821-м году в связи с восстанием греков против тех же турок, то вот там-то мы и встретим слова «Шумят знамёна бранной чести» и то, что «Предметы гордых песнопений Разбудят мой уснувший гений». Повторю: «разбудят»!
Но в «Путешествии в Арзрум» Пушкина разбудил всего лишь шум сорвавшихся с привязи лошадей, которые ранее в «Коньке» уже были спрятаны им под словами: «Кони вышли со двора».
И тогда мы можем проследить следующую последовательность зашифровки:
1. Перед написанием «Конька» Пушкин создаёт набросок «Царь увидел пред собой», в подтексте которого изображает подготовку царя к событиям 14 декабря 1825-го года. При этом он скрывает такую шахматную фигуру как кони, показывая вместо них «тьму прекрасных кораблей», запущенных в «лохань с водою». Учитывая же весьма замкнутое пространство этой «лохани» и глядя на слова из «Медного Всадника» «Стояли стогны озерами» (а «стогна» – это площадь), вполне возможно угадать под «лоханью с водою» озеро-площадь под названием Сенатская, где во время наводнения «Вода и больше ничего» (23). Корабли же, замещающие в подтексте наброска коней с шахматной доски, как мы уже можем догадаться, скрывают под собой декабристов. Но при этом эти игрушечные кораблики не имеют при себе матросов, т.е. рядовых участников восстания.
2. Полный же комплект оставшихся в живых, но уже осужденных участников, т.е и корабли, и матросы, в том же году собирается Пушкиным в «Коньке» - в сцене освобождения кораблей из пасти Кита.
3. Предварительный же намёк на декабристов в виде слов «Кони вышли со двора» Пушкин тогда же помещает в присказку к третьей части «Конька».
4. Немного позже в «Путешествии в Арзрум» тема сорвавшихся с привязи коней (а там, кстати, имеется и весьма многозначительное сравнение с военным «нападением») дублируется. И при этом делается это именно в ТРЕТЬЕЙ главе, номер которой полностью совпадает с такой же третьей по счёту частью «Конька».
Кстати, совпадение глав «Путешествия в Арзрум» с частями «Конька» ранее мы уже наблюдали, видя, как во второй части сказки Иван восхищается красотой Жар-птиц, а затем именно во второй главе «Путешествия в Арзрум» и сам Пушкин проявляет аналогичное восхищение. Правда, в отношении женщин из тифлисской бани, уточняя через них и число Жар-птиц, т.е. тех, под образами которых спрятаны его любимые женщины. Список же с именами некоторых из них, названный впоследствии «Дон-жуанским», Пушкин и составил вскоре после возвращения из своего путешествия. И тогда выходит, что, начиная с момента выезда Ивана в «поход» за Жар-птицей, в подтексте сказки постоянно высвечивается пушкинский «поход» на Кавказ 1829-го года. Подумаем над этим.
А пока вернёмся к строфе «Конька» со словами «Тут поднялся шум такой», и спросим: а может кто-нибудь из читателей не верит, что в ней присутствует намёк на декабристов? Ну, тогда я советую им взять в руки карандаш и самим посчитать номер этой строфы без учёта присказки. Почему без неё? Да потому, что присказка не сказка, о чём в том же «Коньке» совершенно справедливо говорится: «Это присказка ведётся, Сказка послее начнётся». Взяли? Посчитали? Убедились, что номер строфы - 14? Да-да, 14! Т.е. через века в «Коньке» нам высвечивается весьма знаменательное число из даты выхода декабристов на Сенатскую площадь.
Однако некоторые читатели могут сказать, что строфа, начинающаяся словами «Тут поднялся шум такой», выходит у них под номером 13. А почему? Да потому, что издатели их книжки, убрав разрыв между стихами «Да, смотри ж, не забывай» и «Вот въезжают на поляну» (№1684 и №1685), произвольно объединили вторую и третью строфы, хотя при первом издании «Конька» промежуток между этими стихами был. Проверить это можно, найдя в интернете текст первого издания «Конька». И потому абсолютно правы редакторы Ростовского книжного издательства, которые в моём «Коньке» от 1976-го года первоначальный разрыв между стихами №1684 и №1685 сохранили. Кстати, и 14-я глава в «Капитанской дочке» совсем не зря имеет многозначительное название «Суд»! И совсем не случайно в этой главе судят офицеров и проводят между ними очную ставку. Т.е. делают то же самое, что было и на следствии по делу декабристов. Да и приговор-то этого суда оказался несправедливым, поскольку не воевавшему на стороне мятежников Гринёву была назначено наказание в виде смертной казни только за то, что он вынужденно общался с Пугачёвым. Аналогичную необъективность можно проследить и в действиях суда над декабристами, о чём неплохо написано в книге В.И.Баскова «Суд коронованного палача». Ну, и, конечно, как и многим декабристам, казнь Гринёва была заменена на ссылку в Сибирь. Ну, а если мы ещё и посмотрим 14-ю песнь из пушкинского цикла «Песни западных славян», то… Однако, стоп-стоп! Не всё сразу. Тем более что мы ещё не разобрались и с вопросом: а почему у Пушкина в его наброске «солдатики из воску», а не деревянные, как в легенде В.Ирвинга?
Хотя уже сейчас мы твёрдо можем сказать, что Пушкин в наброске «Царь увидел пред собой» показал нам подготовку царя к игре, которая вот-вот должна начаться и которая в подтексте показывает подготовку Николая I к восстанию декабристов. И подготовку – на высшем уровне скрупулёзности и дотошности! Т.е. как бы заранее царём приготовлены: «каторги» – для каторжников, «барки» – для висельников, а шлюпки – для прочих, в т.ч. и рядовых солдат. Как говорится, «каждому – своё». Однако с учётом того, что «сказка ложь», следует ли нам принимать такое положение за истинное? Я думаю, что в пушкинском наброске присутствует даже не столько «сказка-ложь», сколько сатира, которая сама по себе уже может содержать преувеличение.
А сама правда заключается в намёках на дотошность Николая I при подготовке им провокации декабристов, благо, что времени у него для этого было достаточно. Кстати, именно такую дотошность и скрупулёзность и проявил Николай I в своей записке, в которой он подробно расписал весь ритуал предстоящей казни пятерых декабристов. Вот отрывки из его слов: «В кронверке занять караул. Войскам быть в 3 часа. Сначала вывести с конвоем приговоренных к каторге и разжалованных и поставить рядом против знамён…сорвать мундир, кресты и переломить шпаги, что потом и бросить в приготовленный костёр. Когда приговор исполнится, то вести их тем же порядком в кронверк, тогда взвести присужденных к смерти на вал, при коих быть священнику с крестом. Тогда ударить тот же бой, как для загонения сквозь строй, покуда всё не кончится…» (24). И конечно, прав Лев Толстой, сказавший после прочтения этой записки: «Это какое-то утончённое убийство» (25).
Ну, а я могу лишь предположить, что в какой-то степени тут повлияли и немецкие корни Николая I (мать и бабка – немки!), когда такие хорошие в обычной жизни и присущие немцам черты как дотошность и скрупулёзность в случае их применения к наказаниям приобретают порой чудовищно-жестокие формы. И кто бы и как бы не ругал сталинские лагеря, но по сравнению с немецкими концлагерями – это санаторий! И поэтому смело можно верить писателю Э.М.Ремарку, назвавшему немецкие концлагеря, эти «фабрики смерти», небывалыми в истории человечества. Примерно о том же говорил мне и мой отец, побывавший во время войны в немецком концлагере и чудом оставшийся живым.
Кстати, а ничего вам, дорогие читатели, не напоминает упомянутый в записке Николая I «приготовленный костёр»? Подумайте, а позже мы к этой теме обязательно вернёмся.
Примечания.
1. «Конёк-Горбунок», М., «Сампо», 1997, с.218.
2. Пс 274.14 от 14 августа 1826г. П.А.Вяземскому.
3. Л.Выскочков, «Николай I», М., «Молодая гвардия», ЖЗЛ, 2003, с.132.
4. ЕО X 14.2.
5. V, 454.
6. В. А. Фёдоров. Статьи и комментарии «Мемуары декабристов. Северное общество». М., МГУ, 1981., с.345.
7. Л. А. Черейский «Временник ПК» №20.
8. Б.Л.Модзалевский «Пушкин и его современники», СПб «Искусство-СПБ», с.81. Выделено мной. С.Ш.
9. А.А.Ахматова «О Пушкине», с.46.
10. III,1112.
11. Ж2 316.11.
12. Ж2 175.25,30.
13. Ж2 175.25,30.
14. А.С.Пушкин «Медный Всадник», ЛП, «Наука», Л.,1978, с.110.
15. Там же, с.111.
16. ИП 71.6.
17. КД 376.130.
18. МВ 454, сн. 2а.
19. С1 27.89.
20. ЕО I 44.13.
21. Письмо №839 от 26 августа 1833г.
22. ПА, начало 3-й главы.
23. МВ I 114.
24. В.И.Басков «Суд коронованного палача», М., «Советская Россия», 1980, с.128.
25. Там же, с.129.