Вот я, строгая, с совершенно прямой спиной, с откинутой назад головой, с высоко поднятой грудью в чёрном, лучше атласном, хотя шёлковом тоже хорошо, платье, струящемся водопадами от талии до полу, выхожу на сцену.
В зале тишина, только мои каблучки да шорох нижней накрахмаленной, а кажется, что верхней шёлковой юбки нарушают её.
Вот блеснули острые уголки моих чёрных лаковых туфелек, сверкнули очки, хотя нет, никаких очков, нет, только линзы, значит, на этом месте я ровно два раза взмахиваю ресницами, самыми длинными, какие только нашлись в магазине, взвожу глаза на люстру и делаю гордый поклон.
Вконец ошарашенные зрители готовы поверить, что я такая же совершенная, если даже всё с меня снять.
А когда я, неторопливо расправив юбку, спокойно усаживаюсь на стул, как будто в этом зале абсолютно никого нет, они уже все уверены, что питаюсь я только лепестками роз, если вообще питаюсь: ведь не может же такое существо в туалет ходить!
Геморроя, воды в коленях, тромбофлебита и близорукости у меня вообще не может быть. Да им и в голову не придёт ничего такого.
Блеск, лоск, высота и красота – вот в таких параметрах меня уже измерили тысячи зрителей и выставили высший балл.
Я такая – и всё тут.
Сажусь за рояль, опять взмах ресниц-бабочек, на ноты – и я улетаю вслед за Шубертом, Бахом, Вивальди.
Где они? На небе? Где именно? И я туда! Ничего земного!
Только там моё место! Могу парить в облаках, могу струиться по камушкам, могу порхать и петь алябьевским соловьём...
Ах, если бы я умела играть на рояле!
Мне и в голову бы не пришло….
-Женя, подай на спину мешок с картошкой!
- Я привык подавать только норковые манто!
Взваливать на спину этот проклятый мешок в тридцать шесть килограммов весом, ровно тридцать шесть и ни килограммом меньше, но не сорок, это мы покупателям говорим, что сорок, и они платят, наивные…и нести его, нести до предбанника, высыпать на просушку и идти за другим…
А ведь если бы я умела играть на рояле,разве стала бы я ножом вместе с техничка
ми отдирать мастику, накопившуюся вдоль стен на всех четырёх этажах моей школы.
А потом пить вместе с ними самогон за удачную сдачу школы к первому сентября, и кто-нибудь из техничек обязательно удивится: «Надо же, Каролина Ивановна со своим штатом!»
И никогда бы мне не пришлось красть это колено для стока воды! Надо же, столько лет прошло, а как будто вчера…
В десять утра комиссия по приёмке школы, а в восемь я вижу, что нет, ну, нету на углу одного колена, метр двадцать длиной -сняли, что ли, ночью…
Бегу на стройку, хватаю этот алюминиевый метр двадцать…
Нет, я убежала, но как они матерились, догоняя меня!
Молодая была, не догнали.
И разве пришлось бы мне на погрузчике ехать в городской суд, да ещё тридцатого августа, за три часа до педсовета, с этим то ли Иванчиком, то ли Симончиком.
Ну, жалко же мужика, ни за что три года дали, не крал он краску, сказал мастер – перевези, он, дурак, и перевёз.
А парнишка заикался, в школе мы его жалели, к доске сроду не вызвали, да что там говорить, так оценки ставили.
На выпускных, я председателем была, восемь экзаменов – восемь раз пожалели.
Где уж ему свою правоту в суде доказать! Он: «Этот б-б-б», имея ввиду бригадира, которому краску перевозил, а районный судья нецензурщины испугался, скорее приговор объявил.
Спасибо, хоть в наручниках бедолагу не увели, дали с семьёй проститься.
Он ко мне, а я, хорошо, что все буквы знаю, накатала апелляцию в городской суд.
И семь дней до суда мой бывший ученик в кабинете у меня жил, надоел досмерти, жена на свиданки приходила, пока я на уроках, боялись ,что из дома заберут.
А после моего выступления в суде этот то ли Симончик, то ли Иванчик и заикаться вроде перестал.
Когда объявили оправдательный приговор, он вскочил, стал тыкать в меня пальцем и кричать: «Это она, это всё она!», имея ввиду, что из-за меня его оправдали.
А я смотрю – присяжные стали как-то подозрительно в пучок собираться, полагая, что новый обвиняемый в деле о краске появился.
Мы с то ли Симончиком, то ли Иванчиком бегом опять на погрузчик – и только они нас и видели.
Платье, правда, новое французское порвала сбоку, да никто и не заметил.
Лет пять ещё я его на педсоветы надевала.
Один раз в другом наряде заявилась, так одна учительница свою неявку на педсовет так объяснила: «А вы не в зелёном французском платье, и я решила, что педсовета не будет».
А почему Иванчик с Симончиком – так они в одном классе учились, я их и тогда путала, вечно вместо одного другому оценку в журнал поставлю, рукой махну – пусть так и будет.
И ничего, никто не умер.
А если бы я умела играть на рояле и сыграла бы вместо Шумана Шуберта, поскольку они друзья были…
А я сыграла бы, уж вы мне поверьте.
В Симончика-то с Иванчиком вы поверили.
И разве с женщиной, умеющей играть на рояле, случилось бы то, о чём и через двадцать лет вспоминать стыдно.
Итак, очередная сдача школы к первому сентября.
Всё как всегда: коньяк пожарнику, шоколадка санэпидстанции, шампанское для роно, только бы не перепутать.
На всех четырёх этажах – шик, блеск, красота, тра-та-та, тра-та-та.
Зря, что-ли, ещё в мае я с адмиралом в ресторан ходила!
За неделю моряки-балтийцы корабельной краской школу в пасхальное яйцо превратили!
В день сдачи пробежалась с утреца сверху донизу, получила удовольствие от красоты – до чего хорошо! Точно грамоту дадут!
Правда, в одном туалете слив не работает, ну, да ничего, не будут же они во всех унитазах воду спускать, этот собой закрою, прорвёмся, думаю я себе.
И вот идём мы с комиссией – я впереди, завхоз замыкающим, всё как всегда, подходим к злополучному туалету на четвёртом, последнем этаже, я захожу – и – о, ужас! – именно в этом унитазе лежит одна, такая аккуратная, баранкой, догадайтесь, что…
Кто-то, значит, посетил…
А комиссия уже входит, я уже слышу смех, а мне не до смеха, мне, вообще-то, не смешно…
Хватаю я это, ну, то самое, и … засовываю в…в карман.
А что бы вы сделали, а?
Уверяю вас, точно то же самое, если, конечно, вы – патриот своей конторы и, конечно, если вы не играете на рояле.