Волжский ветер

Дмитрий КШУКИН

















ВОЛЖСКИЙ ВЕТЕР

(повесть)
 























2016









Автор благодарит за оказание финансовой помощи в издании повести «Волжский ветер»:

Фонд Анатолия Лисицына, по поддержке инновационных и социальных программ,

Золотникова Николая Владимировича, Главу Некрасовского муниципального района Ярославской области,

МУ «Патриот»,

пос. Некрасовское,

Лебедева Ювеналия Валентиновича,

жителя города Ярославля.


Волжский ветер: повесть / автор Дмитрий Кшукин /





© Кшукин Д.В. 2016.
 
Сюжет повести является художественным вымыслом автора. Имена многих реальных людей изменены. В основу повествования легли события, происходившие в тот момент в Ярославле и в селе Диево-Городище Ярославского уезда.

***

Ярославль конца июня 1918 года… Стотысячный город, утопающий в летней жаре. Гуляющие по Волжской набережной и бульварам жители. Прекрасные древние храмы и роскошные купеческие особняки. Трактиры и рестораны. Пыльные мостовые. Спешащие по своим делам чиновники советских учреждений. Молодежь, как всегда веселая и беззаботная, несмотря на огромные потрясения в стране.

Легкий волжский ветерок, треплющий дамам шляпки и прически, поднимающий настроение. Ветер надежд и перемен. Перемен к лучшему…

Тихий провинциальный город с неторопливым, размеренным ходом жизни и основательностью во всем. Город торгово-купеческий, деловой. Губернский город с внешней атрибутикой недавно вступившей в свои права советской властью.

Советский Ярославль? Миф, небылица, чья-то непростительная оплошность! Кажется, ничего почти не изменилось здесь с царских времен. Все те же обычаи и нравы. Все тот же давно сформировавшийся жизненный уклад.

Нет, все же изменилось. Появились новые лозунги, Советы, но-вое руководство. И часто проезжающий по старинным городским улицам на новом английском автомобиле двухметрового роста в кожаной куртке с наганом, серьезный и проницательный, внешне добродушный и приветливый Николай Федорович Доброхотов. Лидер большевиков, народный трибун, председатель исполкома губернского Совета рабочих и солдатских депутатов, командир красной гвардии, а в прошлом – сын священника, семинарист. Связанные с ним реквизиции, экспроприации и прочие дела. Гроза местных дворян и буржуазии.

Начало голода. Хлебные бунты и деликатесная еда в элитных ресторанах и клубах. Их завсегдатаи, поменявшие звания с господ на товарищей. И, конечно же, приезжие гастролеры из обеих столиц. Среди них – очаровательный чернобровый грек Юрий Морфесси, знаменитый исполнитель романсов.

Звезда столичной величины, неподражаемая актриса и певица Валентина Барковская вместе со своим интимным театром «Ам-пир». Облюбовала клуб частного труда на Борисоглебской улице. Интимный театр – театр камерный, для своих, для советской эли-ты. Красивые стройные девицы, танцующие канкан в перерывах между киносеансами и разносящие гостям шампанское с икрой. Она, Барковская - талантливая, шокирующая, непредсказуемая, искусная соблазнительница мужчин, вечно улыбающаяся, с томным взглядом. Общительная, просвещенная, смелая. Женщина-огонь!

Постоянные аншлаги в ее честь. Ярославль, плененный обаянием модам Барковской и стройными ножками голубоглазых де-виц. «Ампир»! «Ампир!». Воображаемая империя, взамен империи ушедшей…

Газеты, политические споры, слухи о готовящемся офицерском восстании. И полное ничего не деланье. Дрязги большевиков между собой.

В один из таких обычных, ни чем не примечательных дней, 29 июня 1918 года в частной квартире в центре Ярославля происходили роковые события...

Трое мужчин собрались в небольшой полутемной комнате с ок-нами во двор вовсе не для того, чтобы выпить и закусить, отметить день рождения или отдохнуть после тяжелой работы. На столе у них был только чай. Эти трое - каждый около сорока лет или чуть постарше, были людьми героическими, людьми государственного масштаба…

В центре стола в крестьянской одежде сидел человек маленького роста, с вытянутым скуластым лицом, усами и заметной плешью на голове. Он был некрасив, но отличался элегантными мягкими манерами и сильным, волевым характером. В общении этот чело-век мог расположить к себе любого собеседника. Им был Бори
 
Викторович Савинков, известный революционер, лидер партии правых эсеров, бывший заместитель военного министра временного правительства, председатель созданной недавно тайной организации «Союз защиты Родины и Свободы».

Второй, хозяин квартиры, в легкой домашней рубашке, красавец

с широченными усами и бородкой, смелым острым взглядом, говоривший с небольшим акцентом, был полковник Карл Иванович Гоппер, из латышских стрелков.

Третий, в одежде служащего советского учреждения, с открытой записной книжкой и карандашом в руке, высокого роста, худой, слегка сутуловатый, с широкими орлиными глазами, также

с усами и бородкой, волосами, зачесанными назад, подвижный и активный. Он своим видом чем-то напоминал великого князя Николая Николаевича, верховного главнокомандующего Российской империи. Но было в его виде и нечто отталкивающее, несмотря на дворянское происхождение. Каверзное, разбойничье - от Стеньки Разина… Это был полковник Александр Петрович Перхуров, возглавлявший с некоторых пор тайную организацию Бориса Савинкова Ярославле.

- Высадка десанта союзников в Архангельске произойдет между третьим и десятым июля, - тихо и неторопливо продолжал маленький человек в центре стола. – Информация точная, идет из посольств. Стало быть, наше выступление в Ярославле, Рыбинске и Муроме должны произойти примерно в это же время... Я пола-гаю, оптимальный вариант для Ярославля – 5 или 6 июля, для Рыбинска – 7 или 8 июля и на день позже в Муроме. Захват нашими людьми Ярославля сразу оттянет на себя силы советских войск и внесет панику. Это позволит сравнительно легко осуществить задуманное в Рыбинске, так как победа в Рыбинске для нас важнее… Здесь находятся крупнейшие в Поволжье артиллерийские склады, взятие которых позволит не только закрепить начатое в Ярославле, но и организовать широкую линию фронта в Северном Поволжье, отрезать Москву от Урала и Сибири, обеспечить быстрое про-движение армии Комитета Учредительного Собрания на Казань и в центр России…
 

5
 
Он закончил свой длинный монолог.

- Я так понимаю, Борис Викторович, что первыми должны выступить мы! – включился в разговор полковник Перхуров. – Но я в успехе местного восстания, прямо скажем, не уверен. Численность офицерской организации в Ярославле, как меня заверили, составляет около трехсот человек. Но это только на словах. На деле же я

с трудом удостоверился в наличии ста пятидесяти - двухсот. Да и то с натяжкой… А против такой явно не достаточной численности наших людей у большевиков порядка восьмисот неплохо подготовленных бойцов. Это четыре роты 1 – го Советского полка и интернациональный батальон в Вознесенских казармах. Даже на случай успеха нашего дела - в городе очень незначительные артиллерийские склады. Хотя в старых арсеналах достаточно винтовок и есть пулеметы. Но с таким вооружением долго не продержать-ся…

Маленький человек посмотрел на него пристально, улыбнулся. - Очень хорошо, что у вас есть полная ясность, Александр Петрович! Главное начать здесь, чтобы сразу развить успех в Рыбинске. Вы только начните… А мы вас поддержим.

Ваша задача, как минимум, оттянуть на Ярославль советские силы. Как максимум – захватить власть в городе и сформировать отряды добровольцев. Повторяю вам – главная наша задача – овладеть Рыбинском. И, кроме того, не волнуйтесь. Мы пришлем к вам в Ярославль подкрепление из Москвы и других городов. Чело-век двести.

- Если так, то, можно выступить, - согласился Перхуров.

- Непременно нужно выступить! – подчеркнул Савинков. – Как вы планируете захватить Ярославль? Расскажите мне?

Перхуров развернул карту города. Глаза его заблестели.

– План примерно такой…, - начал лидер ярославского «Союза…». - Ночью мы собираем членов нашей организации на Леонтьевком кладбище, что на окраине города. Захватываем расположенные рядом артиллерийские склады. Лошадей берем тут же. Под боком - ассенизационный двор*. Готовим орудия и телеги для снарядов, винтовки и пулеметы. К этому времени прибывают грузовики и
 

6
 
бронедивизион под командованием поручика Супонина. Распределяем наших людей по отрядам человек в 30 каждый. Они направляются для захвата вокзала, банка, почты, телеграфа, телефонной станции, электростанции, старого арсенала, железнодорожного моста через Волгу, зданий советских органов власти, всех руководителей большевиков. Разоружают интернациональный батальон в Вознесенских казармах. С оставшимися людьми я прибываю в центр города. Вот здесь, на площади Богоявления, - ткнул он карандашом в центр карты, - в гимназии Корсунской будет наш штаб. Место удобное во всех отношениях. Мы сразу раздаем жителям Ярославля заранее подготовленные воззвания от нашего «Союза…», начинаем запись добровольцев в Ярославский отряд Северной добровольческой армии, раздаем добровольцам оружие. Восстанавливаем старую систему гражданского управления городом.

Вот только с разоружением частей 1-го Советского полка проблема? – заметил он с оттенком явного недовольства. - По всем прикидкам для этой задачи сил не хватит.

- План не плох, - поддержал его Савинков. – Оставим пока 1 – й Советский полк. Теперь меня интересует общий расклад сил, общий настрой жителей Ярославля? Поддержат ли они наше восстание? Каковы данные разведки? Наверно, вы лучше знаете, Карл Иванович? – повернулся маленький человек к хозяину квартиры.

Полковника Гоппера не удивил этот вопрос. Латыш, вышедший из крестьянской среды и представленный в 1917 году к генеральскому званию, отличался хорошей деловой хваткой. В последний месяц он умело разыгрывал из себя военного, желающего посту-пить на службу в Красную армию. Его считали своим в советском штабе Ярославского военного округа.

- Я пригласил сегодня двух человек – наших опытных разведчиков,

- начал Карл Иванович. – Первый из них – дама… Она вам рас-скажет о ситуации в Ярославле. Второй – работник советского учреждения на селе. Он хорошо знает, что происходит сейчас в крестьянской среде, в волостях. Дама уже ждет нашего приглашения в дальней комнате. Ее зовут Валентина Николаевна Барковская.
 

7
 
Она – актриса.

- Барковская? – задумался Савинков. – Знакомая фамилия?

Вы уверены, Карл Иванович, что актриса будет полезна в нашем деле?

- Я уверен в ней, как в самом себе! – решительно ответил Гоппер, встав со стула. – Скажу вам больше, господа, что она – наша лучшая разведчица, очень инициативная, талантливая, член Ярослав-ского отделения «Союза защиты Родины и Свободы», дочь рус-ского морского офицера из Севастополя! Эта женщина приехала сюда в марте из Москвы, сняла помещения в клубе частного труда для своего театра «Ампир» и салона парфюмерии. Быстро создала собственную агентуру, да так виртуозно, что не подкопаешься… Под прикрытием театра принимает у себя многих советских руководителей, узнает у них ценную информацию. Не так давно спасла нашу явочную квартиру от чекистов. Да еще каждый месяц пере-дает на нужды нашей организации ощутимую денежную помощь, заработанную, как вы понимаете, в театре.

- Очень любопытно? - заинтересовался маленький человек. – Зовите вашу разведчицу!

Через некоторое время в комнату, вслед за хозяином квартиры, вошла прелестная молодая дама лет тридцати трех – тридцати пяти, в шляпке с перьями и с зонтиком в руке, одетая в роскошные наряды по последней столичной моде. Ее изящно вышитая кофточка, опускаясь чуть ниже талии, придавая наряду благородство и совершенство. На шее, как и положено по моде – мягкое жабо.

Ее бархатная длинная юбка доставала до пола. Это была необыкновенная красавица. Она приветливо улыбнулась мужчинам, сидящим за столом.

Савинков с интересом разглядывал ее:

Смелый взгляд. Очень приятное, светлое, доброжелательное лицо. В целом – славянское, но с некоторой примесью татарских кровей, что чувствовалось в слегка раскосом изгибе бровей, черном цвете волос. Взгляд мечтательный. Прямой, немного приподнятый нос, тонкие изящные губы, нежный подбородок. Роста она была чуть выше среднего, обладала легкой походкой и стройной
 

8
 
фигурой. Длинные тонкие пальчики рук выдавали в ней незаурядную творческую натуру.

- Здравствуйте, господа! – нежным мягким голосом сказала Барковская, присев на стул, предложенный ей Перхуровым.

Савинкову показалось, что где-то он раньше уже видел ее.

- Что-то мне лицо ваше кажется знакомым? – сказал он, выпрямившись и встрепенувшись, как мужчина при виде очарователь-ной дамы. – Мы не виделись с вами случайно в Петрограде?

- Как же, Борис Виктрович, - улыбнулась она приветливо.

– Как минимум, дважды…

- Да что вы, сударыня!? Как приятно…, - удивился Савинков.

– Где же?

- В «Братстве народов», в Петрограде в семнадцатом году, - ответила она прямо, без лукавства. – Вы тогда были вместе с Александром Федоровичем Керенским…

Этот ответ и вовсе вогнал старого революционера в состоянии шока.

– О, господи, верно! – удивился он. - Что вы там делали, осмелюсь спросить? Кажется, пели нам?

- Да, пела. А потом участвовала в инсценировке…

- Нет, нет! Давайте упустим подробности, - перепугался Савинков, с волнением глядя на товарищей, едва улавливавших смысл их раз-говора.

- А второй раз?

- Вы посещали наш эпический театр на Невском! И интересовались курсами публичной риторики.

Полковник Гоппер, сидевший рядом, осторожно рассмеялся в кулак. Многие знали больную проблему Савинкова. Он был никудышный оратор. Когда Борис Викторович начинал выступать громко и публично – его скрипучий голос только отталкивал…

- Спасибо, достаточно, - прервал ее рассказ маленький человек, и глаза его засветились большим, неподдельным интересом.

– Как же вы после таких высоких сфер оказались в этом провинциальном захолустье?

- Большевики объявили наш театр героической метафоры чуж-
 

9
 
дым народу искусством на службе у буржуазии, - просто ответила она. – Поэтому нашей труппе пришлось покинуть столицу и пере-браться сюда, в Ярославль. Здесь власти более лояльны к нашему искусству.

- Ваш театр, кажется, называется интимным?

- Да, интимным. В смысле - камерным. Для узкого круга ценителей.

- Вы стойкая женщина! – с восхищением заметил Савинков.

– Последовательно продолжаете свое выбранное направление в искусстве.

Лидер партии эсеров слыл всесторонне развитым человеком. Он был, к тому же, писателем. Кроме статей на политические темы, Савинков писал и рассказы. Его мать была родной сестрой худож-ника Ярошенко.

- Благодарю вас! - ответила актриса.

- Что ж, давайте перейдем к делам нашей организации, в которой вы тоже, к моему удовольствию, состоите, - опомнился он.

– Вы общаетесь здесь со многими людьми. Скажите, Валентина Николаевна, в случае удачного начала нашего восстания можно рассчитывать на поддержку горожан? Я хочу знать ваше мнение?

Барковская задумалась. Она была очень умной и образованной женщиной. С недавних пор состояла уполномоченным Дома просвещения Ярославского губвоенкомата.

- Думаю, что Ярославль поддержит восстание, - ответила она твер-до. – Во всех сферах города я ощущаю искреннюю, глубокую не-приязнь к большевикам, к Ленину. Даже среди работников совет-ских учреждений.

- Это очень нас обнадеживает, - обрадовался Савинков. – Что ж, ваш прогноз соответствует и моим данным, полученным из других источников…, - такие коронные фразы он часто любил вставить в разговор, желая подчеркнуть свою значимость. - А сейчас я за-дам вам вопрос посложнее. Как вы считаете, на поддержку каких городских сословий можем мы рассчитывать?

- Возможна поддержка всех сословий от дворянства и купечества до рабочих при правильно проведенной агитации, - не особо напрягаясь, ответила она. – Главное не терять связь с городскими ни-
 

10
 
зами. Используйте ресурсы левых эсеров и меньшевиков!

Но, думаю, что наибольшую поддержку восстанию могла бы оказать городская интеллигенция: юнкера, студенты, кадеты, представители торгово-деловых кругов…

- Разумно, весьма разумно! – кивнул маленький человек своим помощникам. – Обратите на это внимание, господа! На нашей стороне должно быть городское большинство. И тут силами одних господ офицеров не справиться. Не отпугните и товарищей-социалистов…

- Мы работаем с ними, Борис Викторович! – ответил Перхуров.

- Похожая ситуация и в Рыбинске, - добавил председатель «Союза…». – Там тоже настроение горожан благоприятствует нашим планам. Собственно, Валентина Николаевна, у меня больше нет к вам вопросов. Вы можете идти. И большое вам спасибо за постоянную денежную помощь нашей ярославской организации от меня лично!

В ответ Барковская улыбнулась и посмотрела на Савинкова задорно, ее прекрасные глаза заблестели.

- Борис Викторович! У меня есть одна идея!..., - сказала женщина, вовсе не собираясь уходить.

- Идея? Какая же?

- Чтобы облегчить работу ваших молодцов-офицеров по аресту советских руководителей в день восстания…

Барковская вся загорелась, быстро переглянулась с Перхуровым и Гоппером. Те одобрительно кивнули.

- Мы уже обсуждали эту идею с Александром Петровичем и Кар-лом Ивановичем, - продолжала она четким, красивым голосом, в котором чувствовалась уверенность и самообладание. – Я предлагаю вечером накануне восстания собрать в нашем клубе на Борисоглебской улице советских руководителей. Выманить их под предлогом благотворительного концерта в помощь бойцам Красной гвардии. После таких выступлений я часто устраиваю застолья. Пусть будет много шампанского, вина, водки… и мало закуски. Мы им устроим такое интимное представление с песнями и романсами, самыми красивыми девушками из моей труппы, что
 

11
 
они точно перепьются и передерутся. И наутро, как водится, будут никакие… Совсем никакие… Вы их арестуете без особого труда.

Самое главное – риск здесь минимальный! - добавила она. - Ничего особенного. Обычная дружеская попойка…

Савинков посмотрел на актрису с явным восхищением. По выражению лица председателя всем стало понятно, что этот план ему понравился.

- Я всегда приветствовал и приветствую подобного рода инициативы, - согласился он. – Хитрость и неожиданность – залог успеха

в нашем деле! Одобряю ваш план, Валентина Николаевна! Побольше бы нам таких смелых, самоотверженных, незаурядных людей, как вы! И мы бы уже давно освободили Россию от большевиков!

Получив одобрение от лидера «Союза защиты Родины и Свободы», женщина стала собираться. Савинков тоже поднялся и по-целовал ей ручку.

- Какая милая, обаятельная дама! – воскликнул он, когда Барков-ская ушла в сопровождении хозяина квартиры.

Через некоторое время Карл Иванович вернулся.

- Господа! - сказал он. – С черного хода только что подошел еще один наш агент, Павел Александрович Саврасов, специалист по крестьянским делам. Это бывший торговец из села Диево-Городища, а сейчас работник исполкома Диево-Городищенского волостного Совета. Месяц назад мы внедрили его в советские структуры для получения ценной информации. Человек он, на мой взгляд, очень толковый.

- Приглашайте! – распорядился Савинков, взглянув на часы.

– Поддержка крестьянства – для нас очень важный вопрос…

И вот в комнату вошел щеголеватого вида среднего роста чело-век лет тридцати пяти. Павел Саврасов обладал приятной внешностью, вьющимися волосами, серьезным взглядом и очень лучезарной улыбкой.

- Присаживайтесь, Павел Александрович! – сказал Савинков, по-дав руку товарищу. – Полагаю, вы уже знаете, кто я?

- Да, конечно! – ответил мужчина, аристократически сложив ногу на ногу. – Думаю, что вас уже знает вся Россия...
 

12
 
Председатель усмехнулся.

- Это, конечно, совсем не хорошо в данных обстоятельствах.

Но, уверен, в гриме и с бородой вы бы меня не узнали… Да еще вот в этой крестьянской одежде…

- Простите, но вас выдают манеры, - заметил внимательный ко всему Павел Саврасов.

- Ну, это сейчас…, - возразил Савинков, - а на улице я буду другим. Не узнаете! Уверяю вас!

Я ведь тоже не плохой артист, как и вы…, - продолжал лидер «Союза…». – Мне уже сообщили, что вас называют в наших рядах артистом. Это почему, интересно?

- Увлечение молодости, - улыбнулся Саврасов. – Раньше я играл главные роли в спектаклях Диево-Городищенской театральной труппы. И сильно в этом деле преуспевал…

- Понятно... Понятно… Расскажите нам, пожалуйста, Павел Александрович, можем ли мы рассчитывать на поддержку крестьян в случае успеха ярославского восстания?

Настала очередь задуматься Павлу.

- Крестьяне – сложный народ, - ответил он уклончиво.

– Есть предприимчивые капиталистые крестьяне, есть середняки, бедняки… Симпатии богатых крестьян, конечно, не на стороне большевиков. Советская власть скоро может отнять у них все со-стояние. Многие из них торгуют, имеют свое дело… На поддержку таких крестьян вы рассчитывать можете. Но их не много.

- А как же середняки? – обеспокоился полковник Гоппер, который сам вышел из крестьян. – Как нам привлечь на свою сторону середняков?

- Вам нужно хорошо подготовиться, - сказал Павел, прикидывая что-то в уме. – Отсутствие хлеба, продовольственный дефицит, насильственные изъятия, ликвидация свободы торговли – все это идет не в пользу большевиков. Вам нужно направить в села хороших агитаторов, знающих жизнь крестьян, заранее подготовить людей, которые возглавят восстания в каждой волости. И помочь оружием. Но даже при такой подготовке рассчитывать на быструю поддержку середняков будет сложно. Декрет Совнаркома о земле,
 

13
 
к сожалению, очень сильно укрепил авторитет советской власти на селе… А рассчитывать на помощь бедняков в этих условиях и вовсе не придется.

Одним словом, Борис Викторович, поднять на восстание крестьян - очень сложное дело.

- Что ж, ваши доводы весьма разумны, - отметил Савинков.

– Я и не рассчитываю на легкую победу… Вы слышали, Александр Петрович, - обратился он к Перхурову. – Необходимо подготовить опытных агитаторов и направить в села наших людей. Эмиссаров… - Да, Борис Викторович, - записал что-то в своей книжке Перхуров. – Мы уже начали подготовительную работу в этом направлении. Для работы с крестьянами выделен опытный специалист, штабс-капитан Вознесенский. Кстати, и эмиссары тоже нашлись. Если память мне не изменяет, нашим руководителем восстания в Диево-Городищенскую волость назначен поручик Конов Федор Давыдович. Опытный фронтовик, эсер. Он как раз родом из этого села.

Савинков внимательно посмотрел на актера. Услышав фамилию Конов, Павел Саврасов нахмурился, что не ускользнуло от опытного глаза председателя «Союза…».

- Вы знаете этого человека, Павел Александрович? - спросил он.
- Конечно, знаю…
 - Что можете сказать о нем?
- Мужик он, конечно, боевой, - поморщился Павел. – Но слишком горяч, невнимателен, плохой аналитик. Как говорится, может за-просто наломать дров, если его не контролировать… И авторитет у него в селе весьма сомнительный. Известен как местный хулиган по прозвищу Чухонец. Прозвище, согласитесь, ведь тоже говорит о многом. Не любят у нас в селе таких – не в меру нахрапистых и твердолобых.

- Ну, что ж. Спасибо вам за честный ответ, - задумался Савинков, нахмурившись. – И все-таки Конов известен как активный сторонник нашей партии. А крестьянских активистов у нас, увы, не хватает. Рады любой поддержке. И на фронте он воевал геройски.
 

14
 
Кого нам еще послать в Диево-городище?! Не вас же рассекречивать, Павел Александрович, в конце-то концов… Вы нам еще пригодитесь как свой человек в советских структурах. Пусть пока остается Конов. А там посмотрим…

На том они и расстались.

***

Константин Саврасов проснулся 6 июля довольно поздно. В полутемном коридоре дома Рожкова уже ходили соседи, иногда до его слуха доносился звон рукомойника. День предвещал быть жарким. Но не только в смысле жарких дней июля.

Радостные эмоции переполняли душу теперь уже не мальчика,

а мужчины, подпоручика. Война укрепила дух Константина. Пусть даже он ни разу не был на передовой. Вчерашний школяр, выпуск-ник реального училища, он, можно сказать, от мамкиной юбки по-пал в армию. Ему повезло. Окончание реального училища давало право на получение офицерского звания. Константин, конечно, не дворянин, а сын торговца из состоятельных крестьян. Спустя год после начала германской войны остро встал вопрос о кадровом составе армии. И вот он – прапорщик с маленькой звездочкой на погонах при полной военной выправке. Офицер! Приятно! Затем не фронт, а служба в военном лазарете, в Архангельске. Считай - на противоположном конце от войны. Он работал по снабжению. Тишина. Покой. Сизая гладь Северной Двины и отдаленный шум моря, рыбацкие шхуны на берегу. По вечерам – единственный бульвар на весь город – призрачное напоминание о шумной ро-дине. Несерьезные романы с молодыми санитарочками. Веселые трактиры и чайные, где обедали офицеры. Была война и, как будто, ее и не было совсем…

Константин возвращался в родное село Диево-Городище после роспуска старой царской армии. Возвращался уже летом – с задержкой. В Ярославле он остановился у Максима Овечкина, своего однокашника по реальному училищу, который работал чертежником в конторе у известного в городе архитектора Петренко. Максим снимал три комнаты вместе с молодой женой на третьем
 

15
 
этаже дома Рожкова, перед самой войной построенного шикарно-го в золотистой охре здания с колоннами на углу Дворянской и Духовской улиц.

Вообще-то у Константина в Ярославле на Большой Рождественской улице жил родной дядя, Иван Николаевич Саврасов с семьей и очаровательными дочерьми, двоюродными сестрами Надей и Соней. Вот к ним-то молодой человек и собирался сегодня наведаться. Но остановиться предпочел в квартире у старого друга. Так было проще и веселее. Визит к дяде – это, конечно, хорошо.

О другом думал сейчас Константин... Как он предстанет перед ней, Валентиной. Оценит ли она его офицерскую выправку, хорошую физическую подготовку. В Архангельске Костя время даром не терял. Каждое утро занимался зарядкой, часто по вечерам ходил в лучший городской гимнастический зал, брал уроки бокса.

В этот день офицер не стал тратить много времени на соблюдение обычных процедур. Быстро встал, оделся и, не желая будить товарища после вечерней выпивки, стремительно спустился по деревянной парадной лестнице на Духовскую. Вот он – свежий, летний воздух родного Ярославля! Почти пустая, по-летнему душистая улица. Погуляем сегодня!

Центр города был близко. Но идти туда почему-то не хотелось. Как и на Волжскую набережную, где Константин с Максом и так вчера хорошо отдохнули. «А махну ка я по Духовской на Власьев-скую или на Которосль! А там и до дома дяди недалече. И непременно сегодня нужно посетить клуб частного труда, где он должен увидеть ее - Валентину! Но это позже. Ближе к вечеру».

Константин попытался было перейти Дворянскую улицу у церкви Святого Духа. Он был весь в мечтах. И едва не угодил под что-то мощное, стальное и тяжелое, быстро проехавшее мимо него.

«Ба, да это же броневик! – осознал молодой человек, с удивлением провожая металлического монстра, на всех парах мчавшегося к Семеновской площади. – Откуда он здесь взялся? Броневик и наш тихий провинциальный Ярославль – это что-то несовместимое…».

Было еще одно, что вызвало его недоумение. Константин обладал от природы хорошим зрением. Ленточка, привязанная к машине,
 
16
 
показалась ему как будто даже и не красной, а коричнево-черной, георгиевской.

«Быть такого не может», – подумал он.

Вдоль роскошных лавок с резными парадными дверями пышных рестораций наш герой направился вниз по Духовской в сторону Которосли. Ничего нового. Обычный утренний, спящий город. Как и до войны. Только власть в нем нынче иная, большевистская.

Как Константин относился к большевикам, он и сам точно не знал? Далекий от всякой политики, он, тем не менее, в последнее время ощущал наступление чего-то нового, грандиозного, каких-то роковых событий… Но пока все они были приятными для него. Большевики заключили Брестский мир, и он из далекого северно-го Архангельска, наконец, вернулся на родину. Три года военной службы – конечно, целая эпоха. Но становиться военным на всю жизнь он, отнюдь, не хотел. По своему духу Константин был сугубо гражданским человеком. Он хорошо рисовал, мечтал стать художником. Архитектором, наконец, как его однокашник Максим Овечкин. Но в начале – как следует погулять и весело провести денек-другой в губернском городе! Двадцать один год всего лишь. Впереди – целая жизнь…

А если задуматься – большевики были неприятны для Констан-тина. Несут какие-то странные, бредовые идеи! Землю отдали крестьянам – хорошо! Но зачем же отказываться от частной собственности, грабить предприимчивых крестьян и торговцев? Эти самые реквизиции! Кто ж народ тогда кормить будет? И их Ленин – политический авантюрист. Ну, хорошо, сегодня ты задобрил крестьян. Прекратил войну. Все устали. Нужна была передышка. Может, по-этому они, большевики, и удержались у власти?!

Но дальше-то как? Как они будут управлять страной при помощи бедноты? Темной, неграмотной, часто завистливой… Нет, это бред! Очевидно, что долго они у власти не продержаться.

За такими мыслями Константин сам не заметил, как встретил двух парней с винтовками. Настроение у встречных было какое-то приподнятое.

« Наверно, народная милиция?» – подумал он.
 

17
 
Но это была не милиция. Константин опешил. На руках у обоих

- он это заметил сразу – были повязаны ленточки в трехцветный российский флаг. Ну и ну?

Он в недоумении уставился на двух, еще совсем молодых людей, остановившихся перед ним.

Оба встречных разом рассмеялись.

- Мы – добровольцы, друг, - сказал один, почувствовав его замешательство. – Видишь, – показал он на ленточку.

– Это опознавательный знак нашего отряда Северной добровольческой армии.

- Какой армии? – не понял молодой офицер.- Откуда вы? Кажется, в Ярославле советская власть?

- Проснись, друг! – ответил один из них, коренастый рыжеволосый парень. - Вчера была советская власть, а сегодня кончилась ко всем чертям! Сегодня по всей России, по всему Поволжью и в Москве она будет полностью сброшена!

- Как? – воскликнул Константин.

– А кто же теперь хозяин в Ярославле?

- Наши патриоты, офицеры подняли восстание! – сказал другой, постарше с нескрываемой радостью. - Большевиков в Ярославле больше нет! Все комиссары – арестованы! Ждут суда! А их город-ской предводитель Закгейм, говорят, убит…

Константин был сильно удивлен. Уж чего-чего, но подобного, да еще в тихом провинциальном Ярославле он никак не ожидал. Ладно, там Москва, Петроград, где политическая жизнь бурно бьет ключом. Но у нас?

Как бы отвечая на его вопрос, доброволец, что постарше, добавил:

- Рано утром патриоты подняли восстание, захватили оружейные склады, арестовали всех советских руководителей! Взяли тепленькими, в постелях, – расхохотался он.- Вся милиция перешла на сторону народа! Теперь в городе восстановят старые порядки, ка-кие были до большевиков. Во главе Ярославля теперь полковник Перхуров, кадровый военный с огромным опытом!

Это он все и провернул… Вот так, друг! Ты ведь тоже офицер?
 

18
 
– заметил он, собираясь идти дальше. - Не теряй времени, вступай в ряды Северной добровольческой армии!

- А где записывают? – опомнился Константин, на которого, словно вылили ушат холодной воды.

- На площади Богоявления в гимназии Корсунской! Там у Перхурова теперь штаб! – долетели до него восторженные слова добровольцев.

У кинематографа на углу Духовской и Власьевской улиц было более оживленно. Возбужденные обыватели, до которых дошли уже известия о смене власти в городе, вышли из домов, торговцы открывали ставни своих заведений, некоторые переговаривались

– информации было крайне мало.

- Стреляли? – спросил кто-то.

- Почти нет. Всех взяли на своих квартирах. Только в гостинице Кокуева делегаты губернского Съезда советов устроили стрельбу. Но их сразу разоружили наши офицеры. Говорят, обошлось без жертв…

- Как же без жертв!? Главу городского Совета Закгейма убили!

- Я тоже слышал. Туда ему и дорога, большевистскому злыдню!

- И нового губернского начальника тоже застрелили. Как его фамилия? Он, кажется, из латышских стрелков.

Фамилии никто не мог вспомнить.

- А Доброхотов, глава красной гвардии? Тоже арестован?

- Наверно вместе со всеми?

- Дождались! Наконец-то! Есть же бог на свете, есть справедливость!

Люди радостно крестились, некоторые даже целовались. «Перхуров! Полковник Перхуров! – звучало повсюду, и в этом имени, казалось, сегодня соединились сам Иисус Христос и архангел Михаил, а с ними все небесное воинство…

Такого народного единства в Ярославле Константин не ощущал уже давно. Последний раз нечто подобное он видел при объявлении войны в августе четырнадцатого, когда группы патриотически настроенных молодчиков ходили по городу и громили немецкие заведения. Искали немцев повсюду, а те - словно попрятались.
 
19
 
Но тогда это имело какой-то мрачный оттенок. Сейчас же народ буквально плакал от радости. Каждый встречный прохожий каждому встречному теперь был и друг, и брат. Эта идея буквально витала в воздухе, пропитанном нарастающей июльской жарой и, казалось, в Ярославле наступила долгожданная весна… Недалеко от Власьевской площади Константин увидел группу молодых барышень, которые, словно подпрыгивая от радости, раздавали прохожим какие-то листовки.

«Воззвания?» – подумал молодой человек.

Стройные русоволосые красавицы - наверно, гимназистки, лете-ли над тротуарами; где по асфальту, а где по мостовой отсвечивали их изящные кожаные башмачки. От этого всем было так легко и радостно на душе.

Константин шутя, чуть было, не ухватил одну из них на лету, но она со смехом увернулась от него и бросила ему напоследок только что распечатанный, со свежей типографской краской листочек.

Молодой человек прочитал:

«Обращение к гражданам Ярославля, – было написано в документе. – Граждане, власть большевиков в Ярославской губернии свергнута. Те, кто несколько месяцев назад обманом захватил власть и затем, путем неслыханных насилий и издевательства над здоровой волей народа, держали ее в своих руках, те, кто привели народ к голоду и безработице, восстановили брата на брата, рассеяли по карманам народную казну, теперь сидят в тюрьме и ждут возмездия. Люди, свергнувшие эту власть, имеют своей целью установление форм широкого государственного народоправства. Народное со-брание, законно, в нормальных условиях избранное, должно создать основы государственного строя, установить политическую и гражданскую свободы и на точном основании закона закрепить за трудовым крестьянством всю землю в его собственность…»

Были здесь и другие обнадеживающие известия:

«То, что произошло в Ярославле, произошло в тот же день и час по всему Поволжью. Мы действуем вместе с Сибирским и Самарским правительствами и подчиняемся общему главнокомандующему, старому генералу Алексееву. Северной армией командует старый
 

20
 
революционер Борис Савинков. Москва окружена теперь тесным кольцом. Еще немного усилий и предатели, засевшие в Кремле, разорившие страну и морящие народ голодом, будут сметены с лица русской земли. Все, кто способен носить оружие, пусть идут в Добровольческую армию. Как триста лет назад наши предки в высоком патриотическом подъему сумели залечить раны растерзанной Родины, так и мы в дружном порыве спасем наш народ от позора, рабства и голода.

Главноначальствующий, командующий Северной Добровольческой армией Ярославского района полковник Перхуров…»

«Как триста лет назад..., - подумал Константин.

– Опять наш Ярославль первым среди других городов спасает Рос-сию!»

Глядя на всеобщее ликование, в это охотно верилось. «Похоже, дни большевиков сочтены, – решил молодой человек.
– Сегодня поднялось все Поволжье. Пока он, отставной подпоручик старой царской армии, не нюхавший даже пороха и не бывавший на фронте, продрых в постели после вечерней попойки с однокашником по реальному училищу, нашлись благородные люди, истинные патриоты России, которые очистили Ярославль от большевистской заразы. Быть может, сегодня, или, на худой конец, завтра, то же случится и в Москве? А что же он, Константин Саврасов, офицер – так и будет смотреть на все это со стороны? Нет, такое, определенно, предосудительно. Не может так поступить Константин Саврасов в этот решающий, роковой час для России. Иначе потом перед людьми стыдно будет. Где ты провел ярославское восстание? В трактире или в кабаке? Так точно уж он теперь не поступит.

Пойду ка я к штабу восставших, к гимназии Корсунской! – твердо решил Константин. – Запишусь в добровольцы, пока другие все не сделали за меня. Военную выучку все же я имею. Знаю, как пользоваться винтовкой, револьвером и пулеметом «Максим». Авось пригожусь…?!»

На площади у Волковского театра и на Большой линии у новых
 

21
 
торговых рядов было многолюдно. Эта часть города раньше других просыпалась и начиналась оживленная торговля. В иные дни

– тарантасу негде проехать. Сегодня народ здесь не столько торговал, сколько митинговал. Константин заметил несколько парней с винтовками и с такими же повязками в цвет российского торгово-го флага, которые он видел уже на Духовской.

Возле известного трактира с многообещающим заудалым названием «Пивнов» добровольцы агитировали торговцев поддержать восстание. Рядом стоял рослый поручик. Похоже, фронтовик. Фронтовиков Константин узнавал сразу. Их выдавала неторопливость, сдержанная деловитость, уверенность в себе. Одним словом, их узнавали по характеру.

- Все это пока – свистопляска, а война – дело серьезное, - напори-сто сказал поручик одному чересчур резвому добровольцу.

– Сотня офицеров сейчас удерживают власть в городе. А что дальше? Как поведут себя рабочие окраины, 1-й Советский полк?
Вы хоть понимаете, что произойдет, если солдаты поддержат большевиков? Мало никому не покажется. Особенно тебе! Как бы ты не описался в штаны от страха, если, не дай бог, реальная война начнется…

Но опасения опытного бойца, похоже, в этот час никто не хотел воспринимать серьезно.

- Ничего, служивый, - сказал один из добровольцев, судя по вы-правке, тоже бывавший на фронте. – До войны дело не дойдет. Главное – решительность! Сейчас одним махом поднялось все Поволжье! Вся Сибирь еще вчера поднялась! Там руководит «Комуч». На севере – союзники. Большевикам теперь и опомниться не дадут. Быстро прижмем к ногтю. За дело взялись опытные специалисты! Видите, как быстро взяли весь Ярославль!

- Так уж и весь? – крикнул кто-то из толпы зевак.

Молодой доброволец, которого минуту назад лихо отчитал фронтовик, деловито развел руками:

- Весь город, как будто, под нашим контролем. Лидеры большевиков арестованы. Вот только бандит Доброхотов, главный командир красной гвардии куда-то бежал. Говорят, в одних подштанниках…
 

22
 
В ответ раздался громкий хохот.

- А Закгейм, ребята, - продолжал тот же красноречивый парень.

– Наши рассказывали, что когда его выводили на расстрел – он весь трясся от страха, стоял на коленях, молил о пощаде…

- Хм-м, - усмехнулся поручик-фронтовик. – Вот тебя поставь к стенке – не то еще запоешь…

- Ну и как, грохнули Закгейма? – спросили стоявшие рядом торговцы.

- Грохнули где-то на Рождественской. Даже до суда его не захотели оставлять. Слишком сильна ненависть русских людей к таким вот предателям России. Так и лежит он где-то в канаве, жидяра…

- Ну, это зря, - заметил кто-то. – Мы все-таки не большевики, что-бы сразу, без суда к стенке ставить. Я знал этого Закгейма. Он часовщик. Часы ему как-то относил. С виду ничего, тихий дядечка.

И с юмором у него все в порядке. Я его не оправдываю, конечно. Он все равно враг. Ждал своего часа, как таракан за печкой.

На весь город не много нашлось таких вот, как он. Закгейм больше бумажки писал. Председатель горсовета, мать твою…

- А ты читал эти бумажки, умник! – раздался с высоты, со второго этажа громогласный, немного хрипловатый голос. Это сам купец Пивнов вышел на балкон своего дома. Сразу улица наполнилась запахом спирта и перегара. – Читал, спрашиваю!?

Пивнова, определенно, качало из стороны в сторону.

– Этот хитрец Закгейм неплохо умел выуживать у нас деньги на нужды горсовета. А попробуй, не дай. Тут же приедет русский бандит Доброхотов на автомобиле с красногвардейцами. Умели они обирать честных граждан… Скажу я вам, мужики – дерьмо этот Доброхотов! Грабил и себе в карман клал. В моем трактире частенько с девками кутил. И хвастал, подлюга под пьяную лавочку – я скоро самого Пастухова догоню, железного короля России! Вот вам их принципы, вот вам их советская власть!

- А как он дом Дунаева обобрал! – поддакнул кто-то.

- Антихристы! – заорал Пивнов. – Продали Россию! Душить! Ду-шить! Душить! Вот этими собственными руками… всех большевиков задушу!
 

23
 
При последних словах лицо Пивнова наполнилось кровью, правую руку он сжал в кулак.

«Вот он – кулак русский, неистовый, порой - злобный…», - по-думал Константин.

- А что вы думаете, не душил, – продолжал Пивнов, переваливаясь и покачиваясь, держа одну руку на ограждении балкона. – Они у нас, значит, честно нажитое отбирать будут, а мы им блинчиков с русской водочкой да на тарелочке и с огурчиками… На коси – вы-куси! Не выйдет! Признаюсь, братцы, грешен! Сегодня поутру лично, этими собственными руками душил я Нахимсона у Бристоля. А потом бил, бил вот этими собственными ногами. И как люто бил… Аж самому страшно. Все-таки, ведь православный же я человек… Убили мы его, этого губернского комиссара, одним словом.

- Ну и поделом ему! – раздались голоса одобрения. - Не переживай, Иван Карпыч, божья, видать это воля! Кто-то из них и ответить был должен за все злодеяния…

- Эх! - махнул рукой Пивнов, неожиданно воспрянув духом и сменив гнев на милость. – Божья воля! Она самая! Эх, народ право-славный! Гулять, так гулять! По такому случаю угощаю я всех здесь собравшихся! А добровольцев – вдвойне! Милости прошу в мой трактир!

Константин решил больше не задерживаться на Большой линии. По натуре человек деловой, цельный, творческий, он основатель-но решил записаться в добровольческий отряд полковника Перхурова. Весь центр общественной жизни города с некоторых пор переместился к женской гимназии Корсунской. Туда направился и наш герой.

Здесь уже по-настоящему был штаб! Одно только столпотворение людей у парадного крыльца напротив церкви Богоявления внушало важность этому длинному и огромному трехэтажному зданию. Изредка к дверям подъезжали автомобили или грузовики. К гим-назии спешило много конных и пеших курьеров. Назад машины возвращались, груженые винтовками и пулеметами.

При входе дежурили добровольцы и офицеры. Те самые офицеры,
 

24
 
которые несколько часов назад освободили город от ненавистных большевиков.

- Перхуров! Перхуров! – то и дело скандировала толпа народа. Задние ряды нажимали на передние. Всем хотелось быть поближе к штабу, где вершились важные для города события.

Константин заметил, что здесь же, у крыльца, два офицера на вынесенных из классов столиках записывали добровольцев. Поток желающих записаться, похоже, в эти часы был огромен.

К столикам тянулись огромные очереди…

- Перхуров! – вновь раздались возгласы ликования.

На крики людей из здания вышел молодой адъютант.

- Друзья, успокойтесь, - тихо сказал он, - Сейчас с вами будет говорить полковник Перхуров!

Действительно, тотчас же раскрылась широкая дверь, и к толпе собравшихся горожан, чуть жмурясь от наступающего июльского солнца, вышел худой, высокого роста человек с длинными усами и волевым взглядом. Он был одет в военную форму с кобурой и офицерской планшеткой. На его плечах блестели новые полковничьи погоны. Манеры Перхурова были не изысканны, скорей просты. Говорил он громко и неторопливо.

- Благодарю вас, граждане Ярославля, за поддержку! - сказал он.

– Какова ситуация на этот час!? Город находится почти под нашим полным контролем. Почему почти? Не ясно, какое решение при-мет 1-й Советский полк? Мы предложили им сложить оружие и присоединиться к народу. Направлены два офицера для ведения переговоров с командиром полка. Тот пока заявил, что они будут держать нейтралитет. Очень надеюсь на это. В нескольких местах города идет запись добровольцев. Все зависит сейчас от наших решительных действий, от вашей поддержки, друзья!

- А что советская милиция? – раздались возгласы из толпы. Перхуров иронично улыбнулся.

- Вся советская милиция Ярославля в полном составе добровольно перешла в наше подчинение.

-Ура! Пер-ху-ров! – понеслись со всех сторон возгласы ликования и к ногам полковника полетели букеты цветов.
 

25
 
- В том числе, конный отряд и бронедивизион…, - продолжал полковник, увлекая толпу своей мощной энергией лидера. – Утром мы взяли артиллерийские склады и старый арсенал. Теперь у нас есть оружие! Так что записывайтесь в наш добровольческий отряд! Оружия пока хватит всем.

- А как рабочие окраины? Они вас поддержат? И арестован ли Доброхотов? – спросил один мужчина. Вероятно – из рабочих.

- К сожалению, нас пока не поддержали рабочие Ярославской Большой мануфактуры, - невозмутимо ответил Перхуров. – Но это
– дело времени… Действительно, оному из предводителей большевиков, Николаю Доброхотову, удалось пока бежать от возмездия. Его ищут.

- Как могли такое допустить!? - закричал кто-то.

- Господа, я не бог, а военный специалист,- решительно отрезал Перхуров. Надеюсь, он далеко не убежит… - Это правда, что сегодня восстали многие города Поволжья?

- Полагаю, что да. Но за всех я ответить не могу. Отвечаю пока только за Ярославль.

Дождитесь вечера. Там многое уже станет ясно… - Началось ли восстание в Москве?

- Должно начаться вот-вот… Есть реальная надежда на победу! Подождем… - Как будет осуществляться снабжение города продовольствием во

время восстания? – задал кто-то вопрос.

- Пока надежда только на собственные резервы. Впрочем, я на-деюсь, этого не понадобится…, - улыбнулся Перхуров. - На худой конец, я ввел должность коменданта города и уполномоченного по вопросам продовольствия и фуража. Вот эта обаятельная женщина, - показал он на одну миловидную даму лет тридцати пяти, стоявшую за ним на крыльце, в окружении, - наш товарищ, Валентина Николаевна Барковская вместе с ее мужем, поручиком Ботельманом будут отвечать за провиант! Они уже приступили к работе.

Константин взглянул на эту женщину, очаровательную брюнет-ку, и неистовый огонь всколыхнул все его сердце.

- Валентина!… - прошептал он. – Вот и встретились.
 

26
 
***

- Барковская! Виват! – закричали из толпы несколько ярославских офицеров.

- Барковская, кто это? – спрашивали в недоумении их друзья из Москвы, орлы утреннего восстания.

- Наша муза, наша душа, наша героиня! – отвечали первые восторженно. – Хозяйка интимного театра.

- Какого театра? Это что, кабаре или бордель? – спрашивали осторожно.

- Что вы, как могли такое подумать. Она – певица из Севастополя, дочь русского морского офицера. Ее муж – герой японской войны. Барковская недавно приехала из Петрограда со своей труппой, устраивает музыкальные концерты в клубе частного труда, пре-красно поет оперетту и романсы. Еще завела свой салон женской парфюмерии.

- Она певица?

- Да! Поет и танцует прекрасно! Не женщина, а Афродита!

- А теперь она помогает добровольцам?

- Еще как помогает! Вчера вечером, говорят, собрала в клубе многих советских руководителей. Устроила благотворительный кон-церт в пользу бойцов красной гвардии. После, как водится, застолье с песнями. Те изрядно перепились. Гудели всю ночь. А утром едва добрались до дома, так их наши ребята всех и повязали без особого труда. Они были никакие. Лыка не вязали. Это была часть общего плана восстания. Барковская прекрасно справилась.

Она – наша героиня!

- Барковская! Виват! Героиня! – еще оживленнее понеслись возгласы ликования.

- Валентина, спойте нам! – вторили им другие.

Валентина, стоявшая на крыльце возле полковника Перхурова, сразу смутилась. Казалось, она не понимала, что от нее хотят и за-чем это все сейчас нужно. Она даже немножко попятилась. Линии ее прекрасных бровей слегка напряглись.

- Что вы, - удивилась Барковская. – Не здесь!

- Просим, на бис! – закричали офицеры.
 

27
 
- Что вы, что вы! – отмахнулась она.

- Воодушевите нас, Валентина! – крикнул один молодой доброволец, розовощекий гимназист.

- Право, я не готова, - улыбнулась Валентина, все еще смущаясь.

– Если только Александр Петрович не возражает? - обернулась она к лидеру восстания.

- Спойте нам, Валентина Николаевна, - галантно и мягко, словно на балу, попросил Перхуров, любуясь прекрасными, светлыми чертами ее лица. В эту минуту он больше был похож на петербургского аристократа, чем на боевого командира. – Спойте для всех нас, кто, рискуя жизнью, сегодня спасал Отечество! Кто пришел спасать! Поддержите наших молодцов!

При таких словах прекрасные, смелые черты лица женщины преобразились и заиграли на солнце.

- Ради вас, господа офицеры, - спокойно, глядя в глаза Перхурову, сказала она, – я спою романс «Время изменится»!

- Браво! – одобрительно и восхищенно заликовала толпа.

В первую секунду Константину, который волновался, наверно, больше других, показалось, что губы Валентины немного напряглись, затем сжались в гордом, страстном очаровании. И вот из ее уст донеслись первые громкие и столь известные многим слова:

«Время изменится», - пела она, все более и более поглощая людей мощной, пафосной энергетикой этого известного русского романса:

Как бушующий вихрь

Над Отчизной родной

Пролетел смерч кровавой войны.

Но не дрогнула Русь, и могучей волной Покатилась в защиту страны.

Ах, время изменится,

Туча рассеется,

Славной победою

Русь возвеличится.
 

28
 
Князь, богатый купец

И крестьянин простой,
Бросив дом, и жену, и детей
Все несутся к победе с великой мечтой,
Чтоб спасти честь Отчизны своей.

Ах, время изменится,

Враг наш рассеется,

Славной победою

Русь возвеличится.


Кровожадный Вильгельм

В страхе понял теперь,

Как велик русский славный боец,

И дрожит, пораженный, как загнанный зверь,

Ждет германцев печальный конец.

Ах, время изменится,

Враг в страхе скроется,

Правда великая

Миру откроется.

Когда она закончила петь, площадь, буквально, пала перед ней.

Из толпы к ногам певицы и Перхурова полетели букеты цветов.

Восторгам и ликованию, казалось, не было конца.

- Ярославцы, я восхищен вами! – сказал Перхуров. – Да разве с таким народом мы не одолеем большевиков!

И ушел под одобрительные возгласы людей.

Константин понимал, что должен вырваться сейчас же к ней из толпы. Нужно было как-то выдать себя, чтобы она не ушла, заметила. Нужно было как-то перешагнуть через людскую толпу, которая вдруг ему в одно мгновение стала ненавистна. Но он не знал, не понимал, как это сделать. Это было выше его сил. Кто она: краса-вица, львица, любимица офицерской публики, героиня… Героиня!

Все здесь было, казалось, подчинено ее воле, ее очарованию.
 

29
 
И даже сам железный рыцарь восстания – полковник Перхуров. Только при мысли об этом Константину стало не по себе. А кто он такой? Офицерик, не видавший даже фронта, не сидевший в окопах, не куривший безразлично закрутки табака под свист пуль и разрывы снарядов, неудавшийся горе-любовник, брат более успешного человека, одержавшего верх, комичный недострелившийся самоубийца, проспавший главный момент восстания… О, водевильчик тринадцатого года! Какая глупость! Милостиво прощенный затем и даже обласканный. Но потерпевший полное поражение. Как она встретит его теперь?

Между тем, Барковская, приняв комплименты восхищенной публики, уже собиралась уйти вслед за Перхуровым и другими членами его штаба.

Нужно что-то делать! Нужно срочно что-то делать! Сердце Константина тревожно билось. Никогда еще он не испытывал такого волнения и… отчаяния.

- Валентина Николаевна! – вдруг тихо, почти по-детски выдавил он из своих уст и весь напрягся от волнения.

Она вдруг услышала и остановилась. Повернулась. Начала искать кого-то своим быстрым, проникновенным взглядом и, это было немыслимо – наткнулась на него.

Константин стоял - ни жив, ни мертв. Он сам не понимал, что натворил… Женщина сказала что-то дежурному офицеру, стоявшему у входа, показывая в толпу, на него.

- Господин подпоручик! – вдруг раздался громкий, но доброжелательный голос этого самого офицера. - Да, да, вы! Пройдите, пожалуйста, в здание!

Константин сам не понял, как стремительно пробрался через толпу, как проскользнул мимо охраны сквозь удивленные взгляды людей, стоявших на площади. В волнении он даже забыл отдать честь офицерам при входе.

Он пробежал по парадным сеням вслед за мелькающим платьем, не помня себя. Вот зал. Вот еще зал. Людей почти нет. И вот перед ним она…
 

30
 
- Друг мой, как я рада! – сказала Валентина мягко и приветливо, разглядывая его всем своим божественным и, вместе с тем, простым существом. - Такая неожиданная встреча…

Она сама не знала, обнять ли Константина, как друга, или просто протянуть ручку в знак приветствия. Валентина тоже волновалась и была очень сильно удивлена.

Так они простояли несколько секунд, разглядывая друг друга. Наконец, молодой человек собрал все имевшиеся в нем силы своего молодого, теперь уже офицерского духа и решительно проговорил:

- Валентина Николаевна, подпоручик N - ского полка. Честь имею!

– и даже поднес руку к козырьку, как требовал военный этикет.

- О, боже. Костя! – рассмеялась Валентина, едва не потеряв равновесие на гладком полу. И нежно, горячо, дружески обняла его.
– Ну, зачем все это! Какой формализм! Какой ты стал, однако… Однако, настоящий офицер!

Она искренне любовалась его статью и военной выправкой. Теперь пришла очередь улыбнуться Константину.

- Мы можем теперь на ты?

- Да, конечно, на ты! – обрадовалась она. – Ах, Костя, ты не по-веришь, что мы пережили за эту ночь и утро… Сегодня я даже не сомкнула глаз.

- Ты все такая же добрая, - заметил Константин более спокойно.

– И таинственная…

- Научился говорить комплименты, ваше благородие, – съязвила Барковская со свойственным ей юморком и непревзойденной добродушной иронией. - Это я-то добрая! Нет, Костя, я стала очень злая. И, еще какая злая! Я стала ненавидеть, чего раньше со мной не случалось. Вчера, угощая большевиков и их прихвостней в клубе, мне так хотелось подсыпать им яду! Настоящего смертельного яду!

Она вдруг задумалась и стала серьезной.

- Ты просто не представляешь, Костя, скольких сил мне стоило от этого удержаться… Ты знаешь, что эти ироды творили в Севастополе? Убивали старых, уважаемых адмиралов, привязывали
 

31
 
офицерам на шеи камни и со связанными руками топили в море. Избивали, кололи штыками. Они убили нескольких моих родственников и друзей.

- Ты – героиня! – заметил Константин, глядя на нее, смело и в упор.

- Героиня… Вздор!

- Так считают здесь многие.

- Костя, это не правда, - отмахнулась она. – Какое тут геройство. Напоить податливых мужиков, советских чинуш. Я абсолютно ни чем не рисковала. Немного актерского мастерства, да и только. Скучно! А потом – смешно. Смешной водевильчик – не более того.

- И все же ты – молодец! – настоял на своем Константин. – Актер-ского мастерства ведь тоже достичь нужно…

- Ну, хорошо, бог с ним, если ты так считаешь, - согласилась она, вновь с интересом разглядывая его. – Я ведь под пули вообще-то не лезла. Хоть чем-то помогла нашим. - Ты, здесь какими судьба-ми? Хочешь вступить в добровольческую армию?

- Да, хочу! – признался он.

- Вот это – настоящее геройство! Не то, что мое.

- У каждого, наверно, своя задача, своя миссия на этой земле?

– заметил Константин.

- Да, пожалуй, - согласилась она.

Валентина вновь поглядела на него пристально, даже с любовью.

- Ты теперь – совсем другой человек, - сказала она. – Я это вижу. Она тепло дотронулась до его руки. – Ах, Костя! Времени у нас с тобой, к сожалению, сейчас совсем нет. А то - посидели бы, как в прежние времена.

Она что-то вспомнила и опять рассмеялась. Но совершенно по-доброму.

И вновь ее прекрасные глаза стали серьезными:

- Костя! – посмотрела она на него серьезно.

– Видно, время нам пришло – становиться героями. Не хочу быть пафосной, но сейчас каждый должен сделать все от него зависящее, чтобы снова изменилось время… Костя, я знаю, что ты нам поможешь! В меру своих сил, конечно. Сейчас я тебе кое-что ска-жу, чтобы ты знал. Только об этом пока молчок…
 

32
 
- Что случилось?

- Тяжело нам будет, Костя! Сейчас я слышала разговор Перхурова со штабными офицерами. Первоначальный успех, похоже, провалился. Доброхотов поднял красную гвардию. И, самое нехорошее – они уже отбили у нас артиллерийские склады. Они сейчас на Вспольинском поле…

- Как? – чуть не крикнул молодой офицер.

- Вот так. Перхуров оставил у складов небольшую охрану из пятнадцати человек. Да и мог ли оставить больше. С ним всего-то было – сто шесть офицеров. И каждый был нужен здесь, в городе.

Красногвардейцы подкрались незаметно. Когда их увидела ох-рана – оставалось десяток шагов. «Кто?». «Свои?». Разве тут раз-берешь, кто свой, а кто чужой. И перекололи штыками почти всех,

- с тяжелым вздохом проговорила Валентина, словно сама была там, в том бою. – Почти всех. Только двоим нашим удалось бежать.
- Так, что, мы теперь без тяжелой артиллерии? – догадался Константин.

- Увы, Костя... Есть, правда, бронедивизион из двух броневиков, два орудия мелкого калибра и большое количество, винтовок, даже пулеметов, - сказала Валентина без запинки, словно штабной офицер. - И много, много храбрецов. Таких же, как ты. На Вспольинском поле – уже фронт. Перхуров послал туда добровольцев под руководством наших офицеров. Ты понимаешь, Костя, какие это добровольцы. В лучшем случае – юнкера и кадеты. Но большинство – лицеисты, студенты и… даже гимназисты. Вот кто бу-дет защищать теперь Ярославль.

Константин всерьез задумался.

- Ты сказала, что я могу чем-то помочь вам? - спросил он.

В этот момент их глаза смотрели друг на друга с любовью.

– Говори, чем помочь? Сделаю все, что смогу!

- Костя, - присела она на подоконник. – На один Ярославль надежды мало. Нам нужна подмога. Много подмоги! Нужно поднять крестьян из ближних волостей! Необходимо привлечь на нашу сторону рабочих вагоноремонтных мастерских в Тверицах. Все это будет сделать очень не просто. Но есть оружие. Винтовки, пулеме-
 

33
 
ты. Их пока достаточно. Ты ведь, насколько я помню, живешь не далеко от Ярославля?

- Да, в Диево-Городище!

- Вот и прекрасно, - обрадовалась она. – Сейчас я сведу тебя с нашим штабс-капитаном. Он как раз занимается крестьянским со-противлением. Сможешь помочь поднять село Диево-Городище? Это очень нужно!

- Постараюсь! – твердо ответил офицер.

***

Пожилой суховатый штабс-капитан Георгий Михайлович Вознесенский сидел на учительском месте и с интересом изучал Константина. Он уже сделал для себя какие-то выводы. Взгляд его переметнулся по классу, остановившись на портрете Пушкина, по-том на Жуковском. Это был по натуре человек активный, хорошо знавший классику и интересовавшийся вообще многим. Перемешав ложечкой сахар в только что заваренном чае, он вновь взял в руки карандаш.

- Так, значит, господин подпоручик, вы не были на фронте?

– заметил он, вновь изучая взглядом сидевшего перед ним молодо-го человека.

- Никак нет.

- Ну, что ж, - снисходительно подытожил Георгий Михайлович.

– Это, конечно, не плюс в наших обстоятельствах. Однако ж, офицерские курсы и боевую подготовку вы прошли, обращаться с оружием умеете.

- Да - с, умею.

Старший офицер многозначительно задумался, словно учитель в кадетском корпусе, каким, возможно, он и являлся, и перешел на более деловой тон. Чувствовалось, что времени у него в обрез.

- Что ж, Константин Александрович, борьба, как вы понимаете, нам предстоит не легкая. Первый шок для большевиков прошел. Теперь они стягивают силы к Ярославлю. Красные отряды уже обстреливают наши позиции на Вспольинском поле. Но, железно-дорожный мост через Волгу и весь район Твериц находятся, по-
 

34
 
прежнему, под нашим контролем. Надеюсь, так и останется.

Мы приложим все силы, чтобы его удержать.

Ваша задача – помочь военному эмиссару Северной добровольческой армии поднять на борьбу с большевиками Диево-Городищенскую волость. Насколько я знаю, это экономически благополучная территория с крепкими крестьянскими хозяйствами. Есть надежда, что крестьяне нас поддержат? Как вы считаете?

Константин задумался. Он и сам был из крестьян, но только богатых, торгующих. Его покойный отец, а теперь мать со старшим братом имели в селе Диево-Городище трактир и лавку. Одним словом – целое состояние.

- Но есть существенная проблема, - продолжал Вознесенский, не дожидаясь ответа. Крестьяне – народ не очень надежный в плане военной организации. Земля их прочно притягивает к своим хозяйствам. На вооруженную борьбу против большевиков их поднять сложно. Возможны проблемы и политического характера.

- Какие? – не понял Константин.

- В плане агитации. Ты им одно, а они тебе – другое. Крестьяне – народ ушлый, недоверчивый. Кроме того, лидер большевиков Ленин наделил их землей, что существенно осложняет наши за-дачи. Разгон Учредительного Собрания для многих крестьян фак-тор неприятный. Однако ж еще не повод, чтобы браться за оружие. Ведь главное для них – это земля и хлеб.

Но есть важные аргументы и в нашу пользу. Это участившиеся реквизиции, которые точно крестьянам не по душе. Совнаркомом готовится запрет на свободную торговлю. Попробуй, продай хлеб в городе, даже если он у тебя есть! Тут же изымут большевики, а то еще и побьют, а при сопротивлении – и к стенке поставят. Такие случаи уже были. Вот это для нас – самые важные доводы… Как вы, Константин Александрович, в плане ведения агитации?

При этом вопросе молодой офицер совсем смутился. В политических спорах он был полным дилетантом.

- Политика - не моя стезя, - ответил Константин.

- Да не смущайтесь вы, - ехидно усмехнулся штабс-капитан Возне-сенский. – Вести политическую агитацию вам самому не придется.
 

35
 
В Диево-Городище приедут наши опытные агитаторы, члены партии эсеров. Они прекрасно знают, как говорить с крестьянами на понятном им языке. Ваша задача на завтра вместе с нашим эмиссаром – привезти в село оружие со складов, созвать крестьян на волостной сход, запустить агитаторов, сформировать штаб восстания. Назовем его «Комитетом защиты Родины и Свободы» - как составная часть главной нашей организации.

Вам предстоит избрать в штаб надежных людей. Во главе штаба встанет военный эмиссар Ярославского отряда Северной добровольческой армии, а его заместитель – гражданский человек. Глава штаба должен заниматься военными делами – записью добровольцев, формированием вооруженных крестьянских отрядов, созданием оборонительных укрепленных линий. А его замести-тель – выдачей пропусков гражданским лицам, снабжением добровольцев продовольствием. Рекомендую при формировании штаба опираться на бывших волостных старшин, земских активистов, сельскую интеллигенцию, духовенство. Ну и сами, конечно же, вы, Константин Александрович, должны войти в штаб.

Вы – главная опора нашего военного специалиста, эмиссара в Диево-Городищенской волости. Вам понятны минимальные задачи на завтрашний день?

- Так точно, господин штабс-капитан, - понимающе согласился Константин.

- Минимальная для вас задача – вооружить село и организовать оборону против большевиков.

- А максимальная?

- А максимальная будет посложнее, - многозначительно вздохнул старший офицер. – Было бы неплохо, а точнее – крайне важно уговорить крестьян присоединиться к ярославскому добровольческому отряду в Тверицах. Вы - военный человек, должны понимать

– стабильные вооруженные отряды для нас предпочтительней стихийного крестьянского сопротивления. Если вам удастся уговорить их вступить в ярославский отряд

– мы вам будем очень признательны.

Вот так, Константин Александрович. Все ли вам понятно? Есть у
 

36
 
вас вопросы?

- Вопрос один, господин штабс-капитан, - встал Константин.

- Кто назначен эмиссаром в Диево-Городищенскую волость и где я должен завтра, или сегодня с ним встретиться?

Не беспокойтесь, - улыбнулся штабной офицер, глотая остывший чай. – Этот человек, наверно, вам хорошо знаком. Он из местных смекалистых крестьян, но, при том, опытный боевой офицер с блестящей политической подготовкой. Он – активный член партии эсеров. Недавно вступил в «Союз защиты Родины и Свободы», который поднял восстание в Ярославле. Это поручик Федор Давыдовыч Конов!

Штабс-капитан Вознесенский был опытный психолог и сразу за-метил, что при слове «Конов» молодой офицер сильно нахмурился.
В этот момент перед Константином промелькнуло еще не так дав-но ушедшее детство в родном Диево-Городище. Такой же жаркий летний день. Кулачные бои на берегу Волги между крестьянскими детьми. Троицкие против смоленских. Эта извечная вражда… Дав-нее соперничество между двумя половинами села. Троицкая поло-вина относилась к Троицкой церкви, а смоленская – к Смоленской церкви.

Федька Конов был намного старше Кости. Почти ровесник бра-ту Павлу. Этот черноволосый, коренастый, сильный и задиристый парень, сын мелкого лавочника, считался известным вожаком смоленских парней. А Павел Саврасов – лидером ребят из троиц-кой половины.

У Конова было в селе прозвище – Чухонец. Это - скорей насмешливое прозвище. Ведь род его происходил от финнов, которых рус-ские почему-то считали немного заторможенными, недалекими.

На самом деле Чухонец был далеко не глупым парнем. Он хорошо учился в школе. Быстро освоил торговое дело отца. В то же время был горяч и задирист.

А в драке Конову почти не было равных. Константин вспомнил, как нередко Федька гонял его, еще совсем маленького пацаненка по селу, на потеху своим товарищам, пока кто-нибудь из старших, либо брат Павел не спасали совсем выбившегося из сил бедола-
 
37
 
гу. Пьяный дебош Конова в клубе частного труда, в том памятном тринадцатом году, когда молодой юноша впервые познакомился с очаровательной актрисой Валентиной Барковской, надолго остался в памяти Константина. Но все это казалось теперь таким далеким… Особенно перед важной предстоящей задачей, которую по-ставила ему судьба и… Валентина.

- Ну, так что, господин подпоручик? – с некоторой опаской одернул его штабс-капитан Вознесенской. – Вы готовы оказать помощь нашему эмиссару поручику Конову?!

- Готов! – без тени колебания ответил Константин.

- Вот и славно! – обрадовался Вознесенский, встав и направившись к окну. - Конов будет ждать вас с оружием завтра в селе, - продолжал «учитель». – Винтовки и пулеметы вы доставите из Твериц. Вам выделят для этих целей машину. А мы Конова в ближайшее время, вероятно, не увидим.

Он отвернулся от Константина, о чем-то задумался. Затем повернулся и произнес:

- А Павел Саврасов – ваш родственник?

- Он мой родной брат, господин штабс-капитан! – с нескрываемым удивлением, даже с некоторым страхом в голосе проговорил молодой офицер. Его сильно удивило и насторожило, почему Вознесен-ский спросил про брата?

- Ваш брат – работник исполкома волостного Совета крестьянских депутатов?

- Кажется, да…, - испугался Константин.

– В этот момент он вспомнил, что его родной брат, действительно, работает на советскую власть. Какая, однако ж, в штабе Перхурова прекрасная осведомленность! Ничего не скроешь…

Да не волнуйтесь вы, - сочувственно посмотрел на него Вознесенский. – Просто я должен вам теперь это сказать. Точнее, пред-упредить. И одновременно предостеречь Конова, задача которого

– арестовать всех сторонников советской власти в первые же ми-нуты восстания. Ваш брат Павел Александрович Саврасов не толь-ко работник советского исполкома. Он – наш человек, специально внедренный к большевикам. Вы должны знать, что он – наш раз-
 

38
 
ведчик. Только прошу - никому ни слова! Можно сказать только Конову.

Это был настоящий шок для Константина.

***

По телефону штабс-капитан Вознесенский связался с начальником белогвардейского отряда в Тверицах. На Диево-Городищен-скую волость предполагалось выделить сто винтовок, три пуле-мета «Максим», двадцать револьверов. Все это необходимо было еще переправить через Волгу, снабдить патронами, погрузить на машины или телеги. Выезд же в село намечался не раньше утра следующего дня.

Утром 7 июля Константину следовало явиться к начальнику Тверицкого отряда и проверить готовность боекомплекта, затем сопровождать оружие в Диево-Городище. Времени же было – около часа дня 6 июля. И до наступления следующих суток молодой человек мог считать себя вполне свободным.

Покинув гимназию Корсунской, Константин направился по многолюдной Большой Рождественской улице к дому своего дяди Ивана Николаевича Саврасова. Не доходя до Мукомольного переулка, на левой стороне, он увидел знакомый двухэтажный дом с бакалейной лавкой на первом этаже.

Дверь открыл сам Иван Николаевич. Сегодня он был очень сильно взволнован. При виде племянника, да еще в офицерской форме, лицо его так и засияло:

- Кто пришел! – радостно воскликнул он, от души обнимая Константина. – Ты, конечно, уже знаешь обо всем… Какая радость! Полковник Перхуров – молодец! Лихо все проделал! По такому случаю – праздничный обед! К столу! К столу! Все уже накрыто!

Молодой человек вошел в давно знакомую ему теплую и уютную гостиную, где бывал не раз. Здесь, на мягких стульях за широким столом уже сидели милая и обаятельная Ирина Сергеевна, супруга дяди, а также двоюродная сестра Соня, как всегда аккуратная и не-много замкнутая. В свои тридцать лет она так и не вышла замуж. Работала домашней учительницей в богатой семье.
 

39
 
- А где Надя? – спросил Константин, заметив отсутствие младшей сестры, семнадцатилетней кокетки и непоседы, которую все здесь просто обожали. Она была душой этого дома, любимицей своего отца.

- Ах, Надюша должна вот-вот вернуться! – ответил Иван Николаевич, с волнением расхаживая по комнате. – Утром она убежала вместе со своим другом кадетом Волковым раздавать прокламации. Не сидится дома то. Да и как усидеть им, молодым, когда в городе такие события происходят!

Не успел он это сказать, как внизу зазвенел колокольчик. Раздал-ся шум быстрых, твердых шажков по лестнице. И вот в гостиной, около белой голландской печи предстала стройная розовощекая красавица с прекрасной прической, поднятой кверху, в элегантном новом платье с расширенными в плечах рукавами. Во всех ее движениях и походке чувствовалась устремленность и яркость, сила такого еще молодого, но незаурядного характера.

Константин был восхищен Надей. Веселая и игривая, непоседливая двоюродная сестра ему нравилась еще ребенком. Теперь же это была настоящая барышня, разглядывающая его с нескрываемым восхищением, как офицера. Ее загадочный взгляд был полон оба-яния и задора.

- Здравствуй, братец! – весело бросила она ему и присела рядом на стул.

- Здравствуй, Надюша! – улыбнулся он.

- Ну, что ж, родственники! – привстал Иван Николаевич, открывая шампанское. – Я хочу поднять этот бокал за наших спасителей, за храбрых молодцов, офицеров из организации «Союз защиты Родины и Свободы», которые сегодня утром, когда мы все еще спали, одними из первых в России подняли народ на борьбу с совета-ми, с большевиками и скинули эту злобную, преступную власть в Ярославле! За Перхурова!

Все оживленно придвинули бокалы. Раздался звон, легкий и воз-душный. Только старшая сестра Соня почему-то оставила свой бокал на столе.

- А ты, что, доченька, не с нами? – удивился отец семейства.
 

40
 
- Да бог с вами! – еле слышно пододвинула она свой бокал, с каким-то отчаянием и сожалением глядя на отца. - Вы радуетесь, да?

И думаете, что все уже закончилось? Наивные, - добавила она даже с некоторой насмешкой. – Вы видели лица рабочих, красногвардейцев? Не сегодня. Вообще… Да не отдадут они нам ни Ярославль, ни Россиию! Вот погодите! Я чувствую, все это очень плохо кончится…

Старшая сестра со вздохом перекрестилась.

- Не отдадут!? – разозлился Иван Николаевич, явно не ожидая от дочери такого экспромта. Он нахмурился. – А вот мы их штыками, штыками!

- Опомнись, отец! – не унималась Соня. – Штыков не хватит!

Их намного больше. Они верят Ленину! Он дал им землю, фабрики и заводы! Они очень организованны и решительны! Не то что мы с нашим интеллигентным воспитанием… Погодите, соберутся силами и здесь начнется ад! Самый настоящий ад!

- Ты, что, типун тебе на язык! – испугалась добродушная и набожная Ирина Сергеевна.

- А вот увидите! – отрезала Соня и, не желая больше расстраивать родных, вышла из-за стола. Праздник был напрочь испорчен.

- Ну, вот! – присел Иван Николаевич, ухватив обеими руками голо-ву и серьезно задумавшись. – Грех… Грех… Это грех… - Отчего же, папа? – вдруг раздался сквозь сдавленную тишину ободряющий голос Нади. – А я верю в нашу победу!

Девушка повернулась к отцу. Ее юный взгляд был полон отваги. - Я была только что в городе. На улицах народ ликует! Это все не может быть просто так! Значит, народ чувствует правду! Значит, правда на нашей стороне!

Она слегка перевела дух, задумалась.

- Пусть даже прольется кровь! Без этого, наверно, нельзя!

Она должна пролиться! Без крови, без упорства победы не бывает!

– продолжала Надя.

- Соня, возможно, права, - вздохнул отец. - Будет страшная кровь, Надюша… - Ну и пусть! – повернулась она к Константину. – Ведь у нас есть за-
 

41
 
щитники, офицеры! Нас не так мало! У нас есть лидер – Перхуров! Разве не так, братец? Скажи?

Теперь настала очередь смутиться офицеру. Константин не знал, что ответить.

- Скажи, Костя?! – повторила девушка, испытывающее глядя на него.

- Надя, я не знаю? Это не просто…, - ответил он смущенно. Константин вспомнил свои утренние мысли, встречу с Валентиной, всеобщее ликование при виде Перхурова. Он воспрянул духом.

– Это, Надя, – дело чести и совести каждого. Я не могу ответить за всех. Но за себя скажу – сегодня я вступил в Ярославский отряд Северной добровольческой армии. Значит, будем биться с большевиками! Пока есть силы. Думаю, мы должны победить… - Вот! Вот это и есть наша надежда! – опомнился Иван Николаевич

и прослезился. – От таких, как Костя, будет сейчас зависеть наше будущее. Будущее всей России!

- Давайте, друзья, за нашу надежду, за Северную добровольческую армию! – поднял отец второй бокал.

Не успели они приблизить бокалы, как с улицы донеслось отдаленное эхо глухих, как показалось Константину… выстрелов. Стреляли из винтовок. Судя по направлению звука, стреляли где-то за Которослью, за Американским мостом в районе Большой Московской улицы. Мост был совсем рядом. В квартале отсюда.

В первую минуту все оторопели, молча переглядываясь. Страшные отзвуки не утихали.

- Что это? – испугалась Ирина Сергеевна.

- Началось? – тихо спросил Иван Николаевич, вопросительно глядя на племянника.

- Это перестрелка, - с дрожью в голосе ответил Константин.

- Я сбегаю, узнаю?! – встрепенулась Надя.

- И не думай, не пущу! – опомнилась Ирина Сергеевна, и на лице ее четко обозначился непритворный материнский страх.

– Даже носа на улицу не смей показывать!

- Я сам схожу, до Богоявления…, - встрепенулся Константин.
 

42
 
- И я с тобой! – спохватился дядя.

Они оба спустились по крутой деревянной лестнице на улицу. Здесь царило настоящее столпотворение. Мимо них по Большой Рождественской в сторону площади пронеслись несколько конных всадников. Назад с Богоявленки уже бежали толпы перепуганных горожан, еще несколько минут назад ликовавших около гимназии Корсунской и боготворивших Перхурова.

Константину и Ивану Николаевичу было хорошо видно, как оживленная площадь почти полностью опустела. Теперь там свистели пули.

В панике добровольцы пытались соорудить из мешков перед входом в гимназию Корсунской некое подобие баррикады.

Двое волокли пулемет. Один доброволец вдруг вскрикнул и упал.

К нему подбежали. Но он так и остался лежать на мостовой. Пуле-мет оттащили и спешно установили над мешками.

- Вот и первые жертвы…, - промелькнуло в голове у Константина. - Орудие, орудие тащите! – орал офицер средних лет на углу Большой Рождественской и Богоявленской площади, нервно покусывая перчатки. – Да быстрей, олухи!

Мимо них перепуганные юнкера уже толкали не очень тяжелую мелкокалиберную пушку. Рядом на телеге лежали ящики со снарядами.

И вдруг среди всей этой суматохи на крыльце главного входа вновь появился хладнокровный, невозмутимый Перхуров.

Не пригибаясь к земле, он спустился на мостовую и встал около пулемета. Над мешками виднелись его голова и фуражка.

- Не дрейфь, ребята! – сказал он, опытными отеческими руками заправляя пулеметную ленту. – Пытаются взять на испуг. Не выйдет! Впереди у моста наш заслон. Им сюда не прорваться.

- Вот, так! - одобрительно похлопал Перхуров по плечу добровольца у пулемета. – А теперь – лупи по мосту! Пусть там они заткнут-ся!

Тотчас же пулемет застрочил, после чего ружейные выстрелы на той стороне Которосли поутихли. Через некоторое время и пушку вывели на позицию.
 

43
 
- Пальнуть, что ли? – обратился к Перхурову все тот же офицер, командир орудия.

- Успеется…, - отмахнулся полковник. – Сейчас все стихнет. Берегите снаряды.

- Что, красная гвардия перешла в наступление? – спросил один доброволец.

- Если бы, – нахмурился Перхуров. – Похуже, ребята. На стороне большевиков выступил 1 – й Советский полк, который обещал соблюдать нейтралитет. Только что они отбили у нас железнодорожный вокзал.

- А что в Москве?

- Да пока не начинают? Ждем! – отрезал полковник и направился назад в здание.

Так гимназия Корсунской, находящаяся на удобном перекрестке путей, выбранная предводителем восстания местом размещения штаба, в одно мгновение оказалась на передовой линии огня.

Во втором часу дня положение Ярославского отряда Северной добровольческой армии существенно осложнилось. Широкий фронт протянулся по берегу реки Которосли от Коровников до Вспольинского поля. То тут, то там за Которослью слышалась ружейная пальба. Это перешли в наступление части 1 – го Советского пол-ка, расквартированного на Большой Московской улице, и быстро вступившие в бой вместе с ними рабочие отряды красной гвардии. Они вытесняли в центр города неорганизованные группы восставших. Главный железнодорожный вокзал города, находящийся на той стороне, сразу оказался под их полным контролем. Красные действовали решительно. Сдавшихся в плен добровольцев и всех, кто пытался оказать им поддержку, тут же расстреливали.

Впрочем, подобное развитие событий было ожидаемо.

На городской стороне реки Которосли Перхуров успел создать первые оборонительные рубежи. Две пушки и два броневика надежно держали фронт на тех участках, где красные отряды безуспешно пытались прорваться в центр Ярославля. На колокольнях церквей, которые возвышались над застройкой кварталов, белые установили пулеметы.
 

44
 
Это было начало. Начало того, что позже громким эхом отзовется

в сердцах многих ярославцев. Станет и спустя долгие десятилетия предметом споров местных историков, непримиримых разногласий, войдет в кровь, в гены простых обывателей. Ярославское вос-стание! Но не весь город поддержал его. Это была гражданская война на земле древнего Ярославля… Вернувшись с Богоявленки в дом на Рождественской, Константин

начал собираться. Он понимал, что теперь многое зависит от того, какую поддержку окажут восставшему Ярославлю жители уездов, крестьяне ближних сел и деревень. Будет ли отодвинут фронт от города? Пополнят ли крестьяне ряды добровольцев? Все это зависело теперь, в том числе, и от него.

Оставив в гостиной перепуганную Ирину Сергеевну и простившись с Иваном Николаевичем, для которого увиденное на площади стало страшным потрясением, молодой офицер начал спускаться по деревянной лестнице вниз. Неожиданно его сзади окликнули. Это была Надежда Саврасова. Семнадцатилетняя девушка догнала Константина и прижалась своей горячей щекой к его лицу.

- Костя, - шепнула она ему. – Мой друг Андрей Волков, выпускник кадетского корпуса, тоже записался в добровольцы!

И я не останусь в стороне. Буду помогать вам, где получится. Запишусь сестрой милосердия.

- Надя! Ну, зачем? – попытался было возражать Константин.

В ответ она распрямилась в полный рост, яростно, не по-детски нахмурив брови.

- Не отговаривай меня! – в полголоса, но твердо сказала девушка.

– Буду! Я должна!

- Как знаешь, - согласился офицер, любуясь своей бесстрашной сестренкой.

Она не уходила.

- Надюша, я б на тебе женился, не будь ты моей близкой родственницей! – улыбнулся он. - Ей богу женился! Повезло твоему Андрею Волкову…

В ответ Надя прижалась к его щеке еще раз и тепло, по-дружески поцеловала. И бросила ему в карман офицерской гимнастерки
 
45
 
что-то легкое, почти невесомое.

- Посмотришь потом…, - вздохнула она. – Только не смейся.

- Клянусь, не буду, - пообещал Константин, нежно глядя ей вслед.

– Береги себя, Надя!

И вышел из дома.

Поздно вечером у парома через Волгу Константин вспомнил о том, что бросила ему в карман сестренка. Он быстро нашел тот самый предмет, которым оказался небольшой листочек бумаги. Это были стихи:

Полковнику Перхурову посвящается.

Суровый взгляд немного хмурый – Свобода Родине! Прославь Твое явление, Перхуров!

Ты слышишь, древний Ярославль!

В погонах новых и блестящих, Ты храбрым подвигом своим Вновь разбудил наш город спящий, И мы тебя боготворим!

Я верю, правда есть на свете, Когда страна идет ко дну. Лети над Волгой свежий ветер, Неси нам мир и тишину.

- Ах, Надя, Надя! Какие, немного наивные, но прекрасные стихи! - подумал Константин. – Каких хороших людей воспитывает наш город! Выпускница Мариинской женской гимназии, красавица! Что ждет тебя теперь, в этом осажденном городе?

Началась переправа. Константин отправлялся на пароме за Вол-гу, в Тверицы.
 




46
 
***

Что за былинный богатырь мчался по широкому картофельному полю на лихом коне, поднимая с земли клубы серой пыли.

Его «крылатый» скакун, казалось, молил о пощаде, тяжело вдыхая ноздрями жаркий июльский воздух. Крупный мускулистый темноволосый всадник в офицерской гимнастерке то и дело погонял одной рукой и без того загнанного коня. В другой руке он держал блестящий револьвер.

Этот решительный и непреклонный всадник на самом деле был не былинный богатырь, а военный эмиссар полковника Перхурова

в Диево-Городищенской волости, член партии правых эсеров Федор Давыдович Конов по прозвищу Чухонец.

Вот уже с раннего утра 7 июля он носился по полям да окрестным деревням, созывая крестьян на волостной сход. В своей ярости и злобе к большевикам Федька Конов был неистов. Он лютовал, восторженно оглашая всю ближнюю округу новостями из губернского города. Тех же, кто, по его мнению, перед большевистской властью пресмыкался, он мог сгоряча и плеткой огреть. А попадись ему на-стоящий большевик… Лучше не загадывать. Слишком зловеще смотрелся в его руке этот самый револьвер.

- Кончилась власть большевиков, мать твою! - орал он, подвыпивший, во всю свою молодецкую глотку, наседая на коня. – В Ярославле – восстание! Во всех крупных городах Поволжья

– восстания! В Москве уже нет проклятых большевиков!

То, что в Москве нет большевиков – это он, конечно, привирал, пользуясь информацией трехдневной давности, да еще и прочитав прокламации штаба Перхурова, за которыми Федька ездил вчера в Тверицы. Но на такие мелочи Конов не обращал внимая, полагая, что для воодушевления людей в борьбе с ненавистными больше-виками все средства хороши.

Свой успех этот лихой офицер привык брать наскоком или на-храпом, предпочитая внушительный экспромт кропотливому планированию, экспрессию обдуманности и взвешенности. Чаще все-го ему это удавалось, потому что Федька Конов был, вообще-то, башковитый парень. Его смелость, напористость и решительность
 

47
 
пользовались признанием как среди женщин на гражданке, так и среди солдат на фронте.

Кому была война, а кому – мать родна… Совершив несколько внушительных и смелых вылазок на фронте, Конов получил георгиевский крест и направление в полковую разведку, где дослужился до весомого офицерского звания - поручика. А дальше – революция

и всеобщее брожение умов. Правда, и здесь предприимчивый офицер оказался, как рыба в воде. Сразу записался в партию эсеров и начал выступать на митингах. Его заметили и выдвинули в полковой комитет, затем в дивизионный комитет. От Конова стало зависеть многое. Наступать, или не наступать, митинговать, или не митинговать, казнить, или миловать. Но пределов разума городищенский аполлон, все ж, не нарушал, чересчур не лютовал и, к тому же, отличался деловой хваткой. За это его ценили и офицеры,

и солдаты.

Октябрьскую революцию он встретил, почти не просыхая от обильных выпивок с офицерами дивизионного комитета. Но вскоре понял, что большевики – его непримиримые враги. Ведь по своей натуре Федька Конов был торгаш и единоличник. Весь в отца.

А посягательство на частную собственность он воспринял вообще как посягательство на свою свободу, которой он дорожил с детства.

День 7 июля 1918 года казался честолюбивому Чухонцу собственным триумфом. Рано поднявшись и сколотив группу крепких пар-ней, знакомых ему еще по юношеским кулачным боям, дернув, как полагается, для рывка огненной водицы, Федька начал восстание в селе Диево-Городище.

В начале, он захватил общественный дом, где находились поме-щения исполкома волостного Совета крестьянских депутатов и почтово-телеграфная контора. Ворвавшись в здание, его молодчики побили старого писаря, подвернувшегося им под руку, но цели своей так и не достигли. Председатель волисполкома Гурин и Па-вел Саврасов уже успели скрыться.

Тут же Чухонец заставил молодую телеграфистку, изрядно пере-пуганную подвыпившими гостями, отправить срочную телеграм-
 

48
 
му в Ярославль, где сообщалось, что большевистская власть в Диево-Городищенской волости свергнута. Что он, белогвардейский эмиссар Федор Конов, берет на себя всю полноту ответственности за вверенную ему территорию и право сформировать местный «Комитет спасения Родины и Свободы».

Отдав распоряжение о подготовке волостного схода своим помощникам, Конов сам сел на коня и начал объезжать окрестные деревни, созывать народ на это важное мероприятие.

За полчаса до полудня лидер восстания привязал уздцы своей уставшей лошади на Торговой площади села Диево-Городище около хорошо известного всем трактира Саврасовых. Здесь уже начал собираться народ. Юные добровольцы, которых еще утром Конов уговорил войти в белогвардейский отряд, и сельская детвора готовили возле часовни Николая Чудотворца, что на волжском берегу

у пристани, некое подобие трибуны из бревен и ящиков. Одним словом, работа кипела.

Крикнув за собой двух парней покрепче, офицер направился к каменному двухэтажному белому флигелю, где на первом этаже находились комнаты Павла Саврасова с семьей.

«Ну, вот, Пашка! – подумал главарь белого восстания.

– Напрасно ты скрылся из Городищ. Теперь я вытрясу всю душу у твоей супруги Ольги! И детей припугну. Пусть раскалываются, где их батька скрывается!

Гремя шпорами, он пинком распахнул дверь в большую гостиную, где в этот момент сидела жена Саврасова с сыновьями

– пятилетним Генашей и четырехлетним Пашей.

- А ну, Ольга, вражеская гадюка! – прикрикнул он на молодую симпатичную женщину невысокого роста, дочь купца Нелидова из Больших Солей. – Выкладывай, где твой муженек Пашка скрывается, большевистский прихвостень!? А не скажешь, так я тебя здесь же и пристрелю!

Рука его и в самом деле опустилась на кобуру.

Услышав такое, Ольга встала, как вкопанная. Линии ее бровей сильно напряглись, губы в страхе сжались.

- Выкладывай, кому говорю!
 

49
 
- Не знаю я, ушел еще с утра, - только и сумела выговорить она, за-крыв собой детей, играющих на диване.

- Не знаешь, говоришь!? – рассмеялся Конов. – А вот мы сейчас проверим!

Сказав это, Чухонец махнул рукой своим молодцам, и те рванули в соседние комнаты.

– Да большие шкафы и сундуки просмотрите! – кричал Чухонец.

- Вдруг он там прячется. Артист же… Может и в щелочку залезть. Он такой!

- Нет его здесь, не ищите! Не найдете! – презрительно посмотрела на Конова супруга Саврасова, женщина с сильным и стойким характером. – И вообще, по какому праву вы здесь ищите?

Я пожалуюсь в милицию!

- В холодной уже твои милиционеры! – расхохотался Конов.

– Суда дожидаются!

Он решительно надвинулся на Ольгу.

- И по такому праву, что отныне я теперь здесь волостной начальник, поручик Федор Давыдович Конов! – хлестанул он плеткой по столу. – Поняла, дура! Наша власть теперь, а ваши Советы приказали долго жить…

В это время вернулись в гостиную два добровольца, которых Чухонец заставил обыскивать квартиру.

- Нет его нигде, Федя! – сказал один.

- Ладно, идите на площадь! – сплюнул офицер.

Он и сам хотел было уйти вслед за ними, но вдруг взгляд его остановился на детях Саврасова, понявших уже, что в доме твориться что-то неладное и, поэтому, быстро притихших.

Резко развернувшись, Конов стремительно направился к дивану, одним движением плеча оттеснив мать от детей. Он присел на корточки и уставился своими широкими глазами прямо на старшего. - Это, никак, Генаша?! – сказал он, широко раскрыв рот и показывая мальчику свои большие здоровые зубы. – А меня зовут серый волк! И я тебя съем! Съем! Если ты мне не скажешь, где твой батька прячется!?

- Негодяй! – в страхе закричала Ольга, безуспешно пытаясь защи-
 

50
 
тить ребенка. – Это же дети! Как ты посмел, мерзавец! А еще офицер…

- Но-но! – отмахнулся Чухонец. – Говори, Генаша! Говори, сорванец! А то серый волк из лесу тебя съест!

- Ты, плохой, дядя! – испугался Генаша и заплакал.

При таких словах Конов умиленно улыбнулся, продолжая гипнотизировать ребенка.

- Я плохой… Я знаю… Серый волк и не может быть хорошим!

– продолжал он.

Но вдруг Ольга, схватив увесистый подсвечник, как пантера бросилась на него.

- Гад! Не трогай детей! Не смей!

Такой реакции от нее он не ожидал. У матери была крепкая рука.

Удар подсвечника больно пришелся по плечу Конова.

- Ах, ты, гадюка! – закричал он, рассвирепев. – Ты хоть знаешь, дура, что тебе будет за такое? Он достал из кобуры револьвер.

Ольга Ивановна Саврасова в страхе отшатнулась.

- Молиться на коленях будешь сейчас! Покушение на представите-ля власти! Да я сейчас отправлю тебя в холодную! К твоим любимым большевикам!

- Оставь нас, антихрист! – взмолилась женщина. – Уйди отсюда. А то народ тебя проклянет!

- Народ!?... Там народ! Со мной народ! – закричал Конов, показывая одной рукой на площадь, а второй играя револьвером.

– Так будете говорить, большевистские выродки!?

Он не закончил и удивленно уставился глазами на дверь, в которую почти бесшумно и легко вошел Павел Саврасов. Вошел со стороны сада, из сеней.

- Так и думал, Федька, что наломаешь ты дров! – сказал хозяин спокойно и осуждающе. – Как тебе не стыдно, представитель власти?! На женщину и ребенка руку поднял!

При этих словах Федька Чухонец так и присел от неожиданности на деревянный венский стул.

- Ты?! Собственной персоной! – удивился главарь восстания.

– Ну, ты, Саврасов, артист!
 

51
 
- А ты думал, позволю издеваться над своей семьей!?

– возмущенно ответил Павел.

Чухонец тотчас навел револьвер на Саврасова.

- Э, нет! Твои шутки теперь не пройдут! – многозначительно ска-зал он. – За все ответишь, большевистский прихвостень, оперетка, мать твою…

- Да ты не пыжься, не пыжься…, - усмехнулся Павел Саврасов, подмигнув жене и сыновьям.

- Да я тебя сейчас к стенке! Без всякого суда пристрелю! Учить меня вздумал! – злобно дернул бровями Чухонец. – Готовься к смерти, артист!

- Полегче, полегче, ваше благородие! – отмахнулся Павел, протягивая главарю восстания небольшой аккуратно сложенный листочек. – На-ка лучше, почитай… Чухонец напряженно уставился глазами в бумажку, где аккуратным машинописным текстом было выбито:

« Подателю сего, Павлу Александровичу Саврасову, оказывать все-возможное содействие.

Председатель Союза защиты Родины и Свободы Борис Савинков. (Подпись) »

- Ты, что, из наших!? – чуть не поперхнулся Конов, узнав знакомую подпись. – В Ярославле я тебя не видел?

- А ты и не должен был видеть, - твердо ответил Павел Саврасов, приглаживая широкие усы. – Впрочем, ничего больше разъяснять я тебе не собираюсь. И так достаточно.

- А как же работа в волисполкоме? – недоумевал белый офицер.

- Это прикрытие. Теперь все ясно?

- Да-с! – только и сумел выговорить Чухонец, сменив тон и начиная заискивать.

В разгар этой словесной баталии никто не заметил, как сквозь многолюдную уже Торговую площадь, занятую последними приготовлениями к назначенному на полдень волостному сходу, про-ехал новенький английский автомобиль. Разгоняя в разные сторо-
 

52
 
ны толпу крестьян, он повернул на Волжскую набережную возле часовни Николая Чудотворца и остановился около белого флигеля домовладения Саврасовых. Из машины вышел молодой красивый офицер и быстро вбежал на крыльцо.

- Константин! – воскликнула Ольга, первая заметив деверя.

- Костя! – обрадовался Павел.

«И этот тоже… с повязкой добровольца», - подумал Конов.

- Успел! – сказал молодой офицер, лишь только оказался в гостиной. – Господин поручик Конов! - продолжал он, протягивая запечатанный конверт лидеру восстания. – Вам депеша из штаба Ярославского отряда Северной добровольческой армии!

- Посмотрим! – стараясь выглядеть невозмутимым, ответил Конов, разрывая запечатанный конверт. При этом было заметно, что руки его нервно дрожали.

Вот что там он прочитал:

« Подпоручик Константин Александрович Саврасов направляет-ся в Диево-Городищенскую волость для оказания помощи белому движению и организации крестьянского сопротивления. Саврасову К.А. надлежит сформировать добровольческий отряд бое-способных крестьян Диево-Городищенской волости и направить его для подкрепления отряда Северной добровольческой армии в Ярославль (в Тверицы). Конову Ф.Д. приказано содействовать Саврасову К.А. в деле формирования добровольческого отряда.

Уполномоченный Ярославского отряда Северной добровольческой армии по крестьянским делам штабс-капитан Г.М. Вознесен-ский (Подпись).»

- Что ж, - вздохнул Конов, косо взглянув на Константина, вчерашнего молокососа, которого он гонял несколько лет назад по пыльным сельским улочкам. – Подчиняюсь решению штаба. Вот только с вооружением у нас плоховато. На всех добровольцев в селе пять охотничьих ружей да один револьвер. Я просил прислать нам по-больше…

- Мы привезли из Ярославля вооружение на одну роту! – прервал его Константин. – Пока все это разместили в общественном доме. Вместе со мной приехали из Ярославля агитаторы.
 

53
 
- Похвально! – заметил Чухонец, все еще настороженно оглядывая братьев Саврасовых. – Надеюсь, в моей работе штаб еще нуждается?

- Так точно! Вам предписано сформировать Комитет защиты Роди-ны и Свободы на волостном сходе и возглавить добровольческий отряд здесь, в селе. Подготовить село к возможному наступлению советских отрядов.

- Что ж, - ехидно усмехнулся Чухонец. – Стало быть, роли распределены. Сейчас начнем представление… Простите, волостной сход. Все актеры в сборе… Тогда, господа, прошу вас следовать за мной, на площадь!

Он собрался уже выходить из гостиной.

- Постойте! - одернул его Павел Саврасов. – Не все так просто. Мне нужно играть свою роль до конца. Роль сторонника советской власти. Никто меня не должен видеть вместе с вами. Иначе возник-нут вопросы – почему я не арестован. Так постановил штаб. Я не должен пока раскрываться. Пока – до полного успеха восстания…

- И, правда?!... – в некотором замешательстве заметил Чухонец.

– Как же мы тогда поступим?

- Вы меня не видели, господа. До вечера я буду скрываться здесь, в селе, а вечером, когда стемнеет, переправлюсь на ту сторону Волги. Моя задача наблюдать за продвижением советских отрядов к Ярославлю.

- Бог в помощь! – одобрительно кивнул Конов.

***

Площадь у трактира Саврасовых оживленно гудела. Крестьян собралось так много, что от торговой лавки Снигирева до пристани невозможно было пройти. Приходилось протискиваться сквозь толпу, расталкивая других локтями. В центре этого многолюдного волостного схода стояла маленькая и изящная, в своей монументальной неподвижности, часовня Николая Чудотворца. Казалось, сам святой Николай сегодня присутствовал здесь. Вот только не понятно было – радостен он или суров? Любимая народом икона блестела в окне часовни и хорошо была видна с пристани.
 

54
 
Жители села Диево-Городище неторопливо обсуждали послед-ние новости. Некоторые в задумчивости сидели на заваленках.

У часовни возле трибуны стояли новоявленные добровольцы с винтовками, сельская молодежь. Также было много семейных мужчин средних лет. Немногочисленные крестьяне из ближних деревень разместились чуть поодаль, каждые особнячком. Были здесь и представители Прусовщины – жители ближнего села Прусово, до которого тоже доскакал в это утро Федор Конов. Много пришло на сход женщин из Городищ. Некоторые из них зачем-то захватили из своих домов вилы. Так они и стояли с вилами, словно вот-вот готовые ринуться в бой.

В бой! Это понимали все, кто пришел сегодня на площадь.

И то, что бой будет – не вызывало сомнений. Суровая, прохладная нервозность чувствовалась в июльской атмосфере. Но нужно ли это селу? Есть ли смысл? Вот какой вопрос витал в мыслях здешних крестьян.

Что там произошло в Ярославле? Говорят, успех белых? Но успех ли? Настолько прочен этот успех? Не проще ли разумно обождать, отсидеться дома, не лезть на рожон? Пусть успех разовьется, об-растет крыльями, поднимется в небо, чудной жар-птицей пролетит над старинным волжским селом и, словно древнее Диво опустится на площадь и румяной русской красно девицей подойдет к каждому с хлебом-солью и водочкой, распахнет двери трактиров и чайных, наполнит их пряным запахом жареных пирожков и хлеба, баранок и конфет. И, словно по велению волшебной палочки, кон-чатся голод, реквизиции и продразверстки, крестьянские хлебные бунты. И вновь будет изобилие, как в том немыслимо далеком и счастливом тринадцатом году.

Не надеялся на легкий успех только что приехавший, уже не молодой, вислоусый агроном Николай Мамырин, член партии эсеров. Наверно, были солидарны с ним и другие агитаторы, стоявшие рядом на трибуне. Был здесь, конечно же, лидер восстания Федор Конов, и еще один офицер из Ярославля, присланный на подмогу. Чуть в стороне от них, на краю только что сооруженной площадки для выступающих находились Константин Саврасов и Михаил
 

55
 
Семенович Щеглов. Последний – мужчина средних лет, из богатых сельских крестьян. Конов уговорил его войти в Комитет.

- Барыня, барыня! – зашептали на площади в тот момент, когда из лодки на пристань вышла молодая, стройная в длинном нарядном платье женщина. Она была очень красивая, русоволосая с прекрасными голубыми глазами и немного строгим, но приветливым лицом.

Смелость, ум и воля чувствовалась в ее взгляде, желание идти на что-то до конца, не останавливаясь, не оборачиваясь на толпу. Идти к своей заветной цели. Идти только вперед. Это была Софья Леонидовна Богородская, дочь землевладельца из села Введенское, что на противоположном берегу Волги от Диево-Городища.

«Барыня» под одобрительные возгласы молодых парней взошла на трибуну, протянув свою прекрасную стройную ручку Федору Конову, бывшему сельскому хулигану и главарю народной вольницы. Федька же, не ожидая такого галантного внимания со стороны помещицы, красавицы, выпускницы знаменитых петербургских Бестужевских курсов, растерялся и покраснел. Затем неуклюже, словно медведь, взял ее ручку своей мощной мужской рукой и быстро чмокнул. Это выглядело немного комично со стороны. Впрочем, делало честь лидеру восстания.

- Я не опоздала, господа? - посмотрела она на агитаторов немного растерянно. – Нет?… Ведь сегодня такой важный день!

Федор Конов ответил ей молчаливым восторженным одобрением, затем перевел свой взгляд на собравшуюся толпу.

- Селяне! – громогласно и просто начал он, с каждым словом закипая, словно раскаленный медный самовар. – Я должен сообщить вам радостную новость! Ненавистная всем власть большевиков свергнута сегодня в Ярославле и в Москве! По всему Поволжью начались восстания против тех, кто узурпировал свободу, разогнал и расстрелял избранное народом Учредительное Собрание, отменил право свободной торговли, морит честных тружеников-крестьян голодом, учинил реквизиции хлеба…

Он посмотрел куда-то вперед злобно и с ненавистью.

- А мы, что, хуже ярославцев и москвичей! – рявкнул он на всю
 

56
 
площадь, переходя в свой излюбленный экспромт.

– Да на кой хрен нам эти большевики?! Мать их за ногу! И мы не лыком шиты!

Мы тоже договорились сегодня с мужиками и взяли власть в Городищах! А всех большевиков – на Кокуй! При этих словах он сделал пренебрежительный жест рукой в сторону Кокуя на другом берегу, чуть ниже Введенского по Волге.

Кокуй, в простонародье деревня Новые Ченцы, у жителей Городища не вызывала никаких симпатий. Кроме смеха. Там постоянно садились на мель большие продовольственные баржи, и их владельцы вместе с корабельными матросами жалко и обреченно сидели на берегу, жгли костры. Затем поспевала помощь из села. Начиналась перегрузка товаров на небольшие речные суда, занимавшая немало времени. Местные крестьяне довольно успешно, исстари на ней зарабатывали. А вот приезжие часто проклинали это место. В народе же ходила мудрая пословица: «Толкуй про Кокуй – Городище рядом!» Что означало: капитан, не зевай около Городищ, а то сядешь на мель и будешь куковать….

- Пусть кокуйских гадюк эти большевики кормят! – продолжал Федька, озирая площадь, но не находя пока желаемого одобрения. Лишь несколько дежурных, натянутых коротких смешков. – Пусть сидят на Кокуе да помалкивают, видя, как народ восстал! Сдулись наши сельские большевики и их прислужники, лишь только ус-лышали про ярославское восстание! Подлюга Гурин, председатель волостного Совета, большевик и продовольственный грабитель! Весь хлеб зимой забрал! А в феврале красные изуверы убили троих наших мужиков, жестоко и злобно расстреляли в Тверицах!

За что?! Лишь за то, что пытались требовать назад, по справедливости распределить ими же выращенный хлеб! Чтобы накормить свои голодные семьи.

И еще один предатель нашелся, - при этих словах Конов подмигнул Константину Саврасову: извини. Так надо.

- Павел Саврасов, прислужник безбожной большевистской власти, работник исполкома волостного Совета. Тоже бегает где-то по окрестностям. Прячется от нас.
 

57
 
- Но честных людей – большинство! – продолжал он. – Вот и Константин, брат Павла Саврасова, тоже в наших рядах! Он сегодня возглавит отряд добровольцев, которые поедут в Тверицы на по-мощь белому движению! Вот на таких настоящих офицерах Русь держится!

Константин немного поморщился. Похвальба из уст бывшего сельского хулигана была ему явно не по душе. Казалась какой-то наигранной, неестественной, даже мерзкой. И лишь Софья Богородская, давняя подруга брата, с явным добродушием и трепетом взглянула на него.

- Русь поднимается! – горланил Конов, словно огнедышащий змей.

– Сегодня восстало все Поволжье! Весь Урал и вся Сибирь уже под контролем правительства Комуча – законного Комитета Усредительного Собрания! На Дону против большевиков поднялось казачество под руководством старого, авторитетного генерала Алексеева! В Мурманске – союзники…

- Кончай заливать, Федька! - вдруг крикнул один пожилой крестьянин из толпы, мрачно и недоверчиво. – Знаем мы тебя, болтуна! Ты с утра уже, поди-ка, не просыхаешь! Ну и что, что взял власть в Городищах… Долго ты ее удержишь?! В Москве, говоришь, большевиков нет, в Ярославле нет! А вот ко мне вчера родственник из города явился. Со всей своей семьей. Бежал, значит, из твоего гра-да-Китежа, где советская власть сброшена. Брешет он, братцы! Бои идут в Ярославле! В центре города, действительно, белые.

И в Тверицах белые! А вот за Которослью – красные! Вечером были сильные обстрелы. Народ бежит. Люди переправляются через Вол-гу и укрываются здесь, у нас, в Заволжье. А что там в Москве про-исходит – так нам пока не ведомо. Москва большая.

Услышав такую речь, Чухонец гневно зыркнул глазами на обличителя.

- Ну и что, что бои! – отмахнулся он. – А ты думал, большевики без боя сдадутся? Погоди, добьем их скоро!

- Обождать бы надо…, - послышался крестьянский ропот. Экспромт явно не имел успеха.

- Да что я, - заговорил Чухонец иначе, увиливая. – Я – мужик про-
 

58
 
стой! Вот пусть наш земский агроном подтвердит. Вы все его знаете. Он – человек уважаемый, ученый!

Николай Мамырин тотчас же занял место Конова. Говорил он убедительно, со знанием дела. Рассказывал о том, что большевики морят крестьян голодом, изымают хлеб и продовольствие, а рас-пределяют по едокам не справедливо. Что не удивительно. Ведь их классовая опора – не крестьянство, а рабочие, пролетариат. И крестьянам, честным землепашцам ждать от большевистской власти ничего хорошего не стоит. Всех ждут тяжелые времена и постоянные продразверстки. А уж предприимчивым торговцам – и того хуже. Свобода торговли уже, фактически, отменена. Еще немного – и закроют все частные лавки, трактиры. Начнется голод.

«Хлеб, - сказал он, - в Ярославле есть. Будет распределен по справедливости на каждую трудовую семью. Но для начала нужно защитить этот хлеб от большевиков. Поддержать Ярославский отряд Северной добровольческой армии!»

Искушенного в крестьянских делах эсера слушали внимательно. Но когда он закончил – площадь, отнюдь, не встрепенулась. Лишь немногие поддержали его призыв аплодисментами и одобрения-ми.

- Складно он, конечно, говорит. Но что-то боязно. Легко сказать - присоединиться к восстанию, - размышляли одни.

– Мы ведь в военных делах люди не опытные. Нас поубивают, а кто семьи наши кормить будет?

- Большевики хоть и безбожники, но землю крестьянам дали,

- рассуждали другие. – А эсеры уже были у власти. Но только кор-мили народ обещаниями. Нет смысла идти, кровь за них проливать.

Одним словом, дело не клеилось. Агитаторы стояли на трибуне с кислыми лицами. Федька Чухонец начинал злиться. Нужен был какой-то порыв. Но кто мог его дать?

Поняв, что все в один момент может рухнуть, Софья Богородская приблизилась к Константину. Глаза ее в этот момент, казалось, горели неистовым пламенем.

- Костя, помоги! – взмолилась она с какой-то искренней обречен-
 

59
 
ностью и даже страхом. – Кто в селе может их уговорить? Поднять на восстание? Иначе нам всем конец…

Молодой человек посмотрел на Софью. Брат Павел питал к ней чистые, нежные чувства. Константин знал – любит и теперь.

Но был вынужден жениться на другой. А Софья Богородская – умна, талантлива, принципиальна. И эта принципиальность, смелость, граничащая с отчаянием, уже погубили ее однажды. Стали несокрушимым барьером между их матерью и этой отчаянной женщиной, отдавшей себя в жертву просвещению.

Константин задумался. Он понимал, что крестьяне не такие податливые на политические обещания, как жители губернского города. Народ немного темный, скрытный, недоверчивый. Здесь нужен другой подход. А кто для них Федька Кононов? Сельский хулиган, болтун, любитель выпить. А Мамырин? Хоть и близкий

к крестьянам человек, но все ж господин. А Софья Богородская? Пропасть недосягаемая… Барыня! Хоть и не дворянского происхождения, но дочь крупного землевладельца.

Тут, определенно, нужны уважаемые в селе люди. Это, кстати, мысль!

Был в Городищах такой человек. Муж старшей сестры Зины

– Александр Федорович Вершков.

Вершкова Константин на площади не увидел.

Этот крестьянин, сын владельца самого большого здешнего трактира, пользовался в селе всеобщим уважением.

Александр Федорович был мужчиной в самом расцвете сил. Тридцать пять лет, хорошо образованный. Он закончил Ярослав-ское реальное училище намного раньше Константина, да и по воз-расту годился ему в дядьки. Владелец ветряной лесопилки и мельницы, торговец стройматериалами в селе и в Ярославле, успешный предприимчивый крестьянин, староста сельской добровольной пожарной дружины. В прошлом, как и Павел Саврасов - способный актер местной театральной труппы. Муж любимой сестры очень тепло и трепетно относился к своему шурину.

Зина и Александр Федорович были прекрасной парой. Их брак по-настоящему можно было назвать счастливым. Крепкая творче-
 
60
 
ская семья, двое детей. Гостеприимные комнаты в доме отца, Федора Ивановича Вершкова, расположенные в противоположном от пристани конце Торговой площади, на перекрестке с Ярославской улицей, притягивали односельчан своей теплотой и радушием.

Александр Федорович отличался веселым, добродушным характером, трудолюбием. В праздничные дни он часто у себя принимал гостей и близких родственников. Вершков любил в дружеской обстановке обсудить политические новости, почитать газеты, по-говорить о жизни губернского города. В его кабинете находилось много книжных шкафов, в которых стояли новинки современной литературы, пьесы, собрания законов Российской империи, труды по философии и астрономии. Он вел собственный дневник и из-редка писал стихи. Правда, редко читал их. Стеснялся.

Но Константину повезло. Как-то он услышал два стихотворения, под хорошее настроение. Ему понравилось: светлые, искренние стихи. И написаны складно.

А еще у Александра Федоровича, или просто Шуры, как по-свойски называл его Константин, на чердаке дома стоял настоящий телескоп. Бывая в гостях у Вершковых, юноша часто просил посмотреть в него. Это было невероятное зрелище: он видел пла-неты на близком расстоянии. Ему казалось, что там кипит жизнь. Такая же, как у нас на Земле. Там были горы и пустыни, моря и океаны, там текли реки и бушевали ветры. Все в точности, как здесь.

Своячник от души смеялся на Константина. Он прекрасно знал, что на ближних планетах – Луне, Марсе никакой жизни не существует.

«Вот вырастешь, закончишь реальное училище, изобретешь космический корабль и отправишься путешествовать по этим планетам, - говорил он. – Все у тебя впереди… Дварцатый век еще только начался. Но уже столько чудесных открытий, технических свершений – телефон, электричество, автомобиль, аэроплан. То ли еще будет!»

Зина (полное имя Зиновея) гармонично дополняла своего мужа. Веселая, задорная и деловая, улыбчивая, она всегда элегантно и со вкусом одевалась, была трудолюбивой, хорошей матерью. В моло-
 

61
 
дости, еще до свадьбы, они вместе играли в театральной студии, где и полюбили друг друга. Эта была самая красивая, самая интересная пара во всем селе. Их чувства были настолько сильными

и романтическими, что часто дома они и называли друг друга по именам своих любимых звезд - Сириус и Вега…

Но почему-то Александр Федорович Вершков, умудрившийся в разгар революционных событий 1905 года вступить в партию конституционных демократов, в этот жаркий июльский день не при-шел на волостной сход?

- Федор Давыдович, как угодно держите народ, - быстро шепнул Константин на ухо Чухонцу, начинавшему уже терять терпение. – Сейчас я приведу сюда человека, которого они послушают. Только не распускайте сход!

И молодой офицер, расталкивая толпу, направился в другой конец площади, к трактиру Вершковых.

Он обнаружил Александра Федоровича сразу при входе в дом. Тот только что вернулся с мельницы, был уставший и чем-то сильно озабоченный. На его простой холщевой рубашке, штанах и в волосах еще виднелись не осыпавшиеся мелкие зернышки. С мрач-ным видом он отряхивался у порога.

- Костя. Ты?!... Как давно мы не виделись! – воскликнул своячник, попытавшись изобразить радость на лице. Но это ему не удалось. Слишком мрачные мысли терзали его душу. – Ну, что стоишь, про-ходи!

Они вошли в большую просторную светлую гостиную с изящной новой мебелью, чисто убранную и совсем недавно вымытую.
- Зиночка, смотри, кто к нам пришел! – крикнул Вершков в соседнюю комнату, где, вероятно, в это время находилась его любимая супруга.

Женщина быстро выбежала в мягких домашних тапочках, в про-стом платье. При виде брата она заулыбалась, ее веселые глазки засветились радостно и приветливо.

Она обняла его, расцеловала.

- Вернулся, наконец-то! – воскликнула сестра. – У мамы был?

- Нет, Зина, - смутился Константин. – Был только у Павла, да и то
 

62
 
спешно, на ходу.

- А не ты ли на машине приехал? – вдруг спохватилась она.

– Вот, дура! Видела из окна, но сразу не поняла. Да ты, что – оружие в село привез?! – испугалась Зина.

Казалась, старшая сестра укоряла младшего брата. Она посмотрела на него мягко, но осуждающе. Она ждала ответа.

- Да, Зина! Я привез оружие. Я записался в Ярославский отряд Северной добровольческой армии, - немного стесняясь, сказал Константин.

- Зачем! – голос сестры тяжело задрожал. – Зачем тебе в эти дела лезть!? Пусть Федька Чухонец со своими алкашами бесится!

А ты не лезь!

Зиновея Вершкова разволновалась. Она не любила лукавить. Особенно по отношению к близким людям.

Услышав ответ шурина, Александр Федорович заметно оживил-ся. Чувствовалось, что в душе у него вспыхнул какой-то жгучий, неистовый огонь.

- Ну что ты на него накинулась! – защитил он Константина.

– Пусть расскажет, что там, в Ярославле творится? Мы ведь ничего не знаем. А ты, Зиночка, сделай-ка нам пока чайку!

- Да что вы все, с ума, что ли, по сходили!? – разозлилась Зина, не-довольно и пристально взглянув на мужа. – Еще раз говорю

– никуда ты не пойдешь! И не думай! Ни на сход, ни в добровольцы! И вообще, неизвестно, чем все это закончится… Ты не военный. И не лезь! Сиди дома!

Лицо ее загорелось нервным румянцем.

- И ты, Костюша, будь умницей. Брось эту затею! Без тебя там справятся.

Константин прекрасно понимал причины страха своей любимой сестры. И зачем он только сюда пришел! Чтоб разрушить их счастливую семейную жизнь… - Я не мог поступить иначе, - ответил Константин. – Я видел лю-

дей в Ярославле. Они радовались, ликовали, что больше не будет в городе власти большевиков, что скоро вновь в Россию вернется закон и порядок! От молодых гимназисток и кадетов до пожилых
 

63
 
людей. Все радовались! Очень многие записались в добровольцы!

Я счел, что мне, офицеру, не подобает отсиживаться в это время дома…

Женщина понимающе посмотрела на него. Вероятно, она и сама в душе поддерживала ярославское восстание.

- Пусть так, - согласилась она, повернув глаза к иконе в углу и задумавшись. – Но у нас с Сашей двое детей. У нас семья. Саша не имеет право рисковать всем! Не позволю!

При последних словах голос ее стал жестким, брови нахмурились. В таком отчаянии Константин ее раньше никогда не видел. - Это правда, что против большевиков поднялось все Повольжье?!

– вмешался в разговор Александр Федорович?

- Не знаю, очень может быть, - согласился Константин.

– Я читал воззвание Полковника Перхурова к жителям Ярославля. Там сказано, что вчера начались восстания во многих городах Поволжья. Еще я знаю, что вчера началось восстание в Москве.

Это мне рассказал один офицер из отряда добровольцев в Тверицах.

Константин хотел уже уйти, не желая больше искушать счастливую влюбленную пару. И в этот момент перед его глазами, в его богатом воображении появилась Валентина. А за ней – юная и восторженная Надя, дом дяди в Ярославле, начало стрельбы у гимна-зии Корсунской.

- Зина, Шура! – сказал он. – Я не буду лукавить. Да просто и не могу. Еще вчера в городе начались бои. Советские войска перешли в наступление. Всем, кто остается сейчас в Ярославле, будет тяжело, очень тяжело! – он собрал все силы своего молодого духа, все чувства собрал в кулак. – Началась очень кровавая, жестокая борьба. Ярославль с надеждой сейчас уповает на нас, на крестьян! Без нашей поддержки им не выстоять. Молодые люди берут в руки винтовки, их девушки становятся сестрами милосердия.

Вот и наша Надя…

- Надя! – чуть не закричала Зина, вспомнив про свою двоюродную сестру. – Они же там, в городе… - В осажденном городе! – уточнил молодой офицер. – И что же мы
 

64
 
вот так возьмем и бросим их одних умирать там под пулями, под снарядами? Не окажем им помощи? Будем спокойно смотреть, как красные расправляются с восставшим Ярославлем?!

- Вот! Я же тебе говорил! Говорил же…! – не выдержал Александр Федорович, умоляюще взглянув на жену. – Мы же не простим себе этого потом никогда, Зиночка!

Зина тяжело и обреченно взглянула сперва на брата, потом на мужа. Затем подошла к окну с видом на площадь. Там вдали она увидела толпу людей, мужчин с ружьями, женщин с вилами, лидеров восстания и агитаторов на возвышении. А дальше за ними была Волга. Волга-матушка. Как всегда широкая и невозмутимая на фоне народных волнений.

- Что ж, иди! – вдруг сказала она, не оборачиваясь, уставившись в одну точку. – Ты все равно уже решил, что будешь там. Несмотря ни на что. Я не имею права больше тебя отговаривать. Иначе ты мне потом этого не простишь. Никогда не простишь. Иди, Саша! Видно, это судьба…

Она повернулась к ним и перекрестила обоих.

- Идите, с Богом! – сказала она. – Видимо, так надо…

Мужчины ушли. А Зина продолжала тяжело глядеть им в след, глядеть на два уходящих силуэта, быстро растворившихся в люд-ской толпе.

Женщина плакала…

***

Когда они пробрались к трибуне, здесь уже творилось нечто не-вообразимое. Федор Конов рвал на себе гимнастерку, размахивал перед людьми револьвером, подносил к виску.

- Да если вы мне не верите, я здесь же пущу себе пулю в лоб!

– орал он. – Мы за вас же подняли восстание, за крестьян, за Рос-сию! Эсеры не болтуны! Не профукали власть! Они за крестьян, за Учредительное Собрание!

- Профукали ваши эсеры власть! – активно возражал ему какой-то молодой парень. – И почему мы должны вам верить? Опять нас обманете!
 

65
 
Увидев Константина вместе с Вершковым, Софья Богородская радостно засияла, шепнула что-то на уху Мамырину. Тот передал лидеру восстания.

- Слово имеет Александр Федорович Вершков! – обрадовался Конов и успокоился. Он сразу убрал в кобуру оружие, из которого только что грозился выстрелить в себя.

На трибуну поднялся уважаемый всеми в селе крестьянин.

В этот момент он уже не волновался. Его светлое русское лицо излучало какое-то добродушие. Оно выдавало внутреннюю радость. Радость единства с людьми, радость преодоления себя.

- Здравствуйте, селяне! – начал он. – Мы все собрались здесь, что-бы принять решение – поддержать восставший Ярославль или нет? А выбор то сделать нам не просто. У каждого хозяйство, семья… Сердцем то мы, конечно, понимаем – правы те, кто подняли восстание в городе. Потому что они – за законную избранную всем народом власть, за Учредительное собрание. За порядок, значит! Против большевиков, то есть против тех, кто эту власть узурпировал. Нам же не нравятся большевистские продразверстки! Этой зимой мы уже ощутили, что такое голод, нехватка продовольствия. Мы и хлеб то наш продать теперь не можем, потому что изымут. Нет уже свободной торговли. Все наши заведения – лавки, чайные, трактиры большевики скоро закроют. Все мы это видим. Больше-вики хотят превратить крестьян в безропотную покорную массу. Загнать их в коллективные хозяйства – трудовые коммуны. Да еще контролировать каждый наш шаг. Такой, знаете ли, казарменный коммунизм. А нам это нужно? Мы же – свободные труженики. Насилия над собой не любим. Будем молчать?! Давайте промолчим

– и завтра лишимся всего. Всего нажитого нашими предками, добытого честным трудом, нашей же смекалкой.

А совесть у нас есть, селяне?! – продолжал он, и глаза его прослезились. – Нам не совестно будет перед теми, кто сейчас в Ярославле сражается против большевиков? Под пулями, под артиллерий-скими снарядами. Это же наши с вами братья и сестры. У многих есть родственники в городе. Они ждут нашей помощи, молятся на нас, надеются, что мы не бросим их на расправу большевикам…
 

66
 
При последних словах Вершков сделал паузу и посмотрел на площадь. Народ вдруг притих, призадумался.

- Вот если мы не поддержим Ярославль, то завтра, после кровавого подавления восстания в городе, большевики займутся и нами. Они не простят нам даже этот сход. Их принцип – насилие и диктатура. И каждого из нас коснется маховик красного террора. Уж поверьте мне. Кто пойдет по этапу, а кто и на расстрел. Одним словом – нет у нас будущего с большевиками…

Александр Федорович сжал руку в кулак.

- Я сам считаю так, селяне! Мы просто обязаны поддержать восставший Ярославль! Поддержать наших братьев и сестер в этой правильной, священной борьбе! Сейчас настал тот момент, когда каждый из нас должен оторваться от будничной суеты, от своих крестьянских дел, своего хозяйства! Записаться в добровольцы, взять в руки винтовку и пойти вместе с Константином Саврасовым на защиту Ярославля. И село наше укрепить, расставить на въездах караулы с пулеметами, чтобы большевикам не так просто было подойти к Ярославлю.

- Вот-вот! – перебил его Федор Конов. – Вооружением села буду заниматься я! Если сейчас поднимутся на борьбу крестьяне Ярославской и Костромской губерний, то там и Вятка с Пермью не далеко. Рядом – армия Комуча, восставший чехословацкий корпус. Мы через некоторое время соединимся с ними. Мы уже перекрыли большевикам железнодорожный мост в Ярославле. У них нет теперь связи с Востоком. Мы надеемся и на помощь союзников, которые высадились в Мурманске и Архангельске!

- Вот только не это, - возразил Вершков, осуждающе поглядев на Чухонца. – Я решительно против вмешательства в наши дела иностранцев. Мы должны собственными силами навести порядок в стране. И поэтому я делаю сейчас заявление. Селяне, я вступаю в Ярославский отряд Северной добровольческой армии!

- Молодец! Правильно! – раздались одобрения с разных концов площади. – Правильно говорит Вершков. Нельзя ждать! Иначе потом нас раздавят. Нужно идти на помощь Ярославлю! Пусть в добровольцы запишутся все мужчины Диево-Городищенской во-
 

67
 
лости!

- Правильно! – подхватил эти мысли Конов. – Объявляем мобилизацию всех боеспособных мужчин!

Он радостно перевел дух. Посмотрел на толпу, которая теперь, после коронной речи Вершкова, вдруг оказалась другой. Совсем другой… Податливой! И сказал, подыгрывая Вершкову:

- А сейчас, братцы, мы должны выбрать новую власть! Вместо власти большевистской. Слово имеет Николай Иванович Подъячев.

На трибуну поднялся мужчина средних лет, бывший волостной староста.

- Вы меня все знаете, селяне! – начал он. – Председатель исполкома волостного совета Гурин в бегах. Как только его поймают
– он будет арестован. Как мне сказал Федор Давыдович Конов, решением штаба Перхурова в Ярославской губернии восстанавливаются все старые органы власти по состоянию, как было до большевистского переворота октября семнадцатого года. На этом основании я, как бывший волостной староста, вступаю на должность председателя Совета Диевых-Городищ.

- Нужно проголосовать! – заметил Мамырин. - Чтобы решение было законным, народным.

Тут же единогласно за это и проголосовали.

- Нам нужен законно избранный военный руководитель, - продолжал Подъячев. На этот момент у них с Коновым уже был заранее подготовленный сценарий. – Решением штаба Перхурова в каждой волости на период народного восстания должен быть сформирован Комитет общественной безопасности. Предлагаю на должность председателя Комитета Федора Давыдовича Конова, так как он рекомендован штабом Ярославского отряда Северной добровольческой армии и лично сформировал сегодня утром первый добровольческий отряд, восстановил в селе закон и порядок!

- Пусть будет Конов, раз Перхуров его рекомендует, - согласились крестьяне с некоторым недоверием и проголосовали. Правда, не так охотно, как за Подъячева.

- Мне нужны помощники в Комитете, - заметил Чухонец, приняв деловой вид. – Один я не справлюсь. Особенно с гражданскими
 
68
 
делами. Выберите мне смекалистых, авторитетных мужиков.

- И баб! – вдруг крикнула женщина с вилами.

- Вот ты и пойдешь, - рассмеялся Конов.

- Сдурел, что ли! У меня же четверо голодных ртов, - испугалась та, быстро присмирев. – Да я и документ то составить не сумею.

Не грамотная. Возьмите лучше барыню! Она – ученая.

- И то верно, - согласился лидер восстания, взглянув на Софью Богородскую, которая до возвращения Константина Саврасова и Александра Вершкова на площадь зажигала селян своей пламенной речью про разгон большевиками Учредительного Собрания. Да так и не смогла их зажечь.

- Пойдете работать в наш Комитет, Софья Леонидовна?

- Пойду, это мой долг! – решительно ответила помещица.

- Кого в замы? – продолжал Чухонец. – Предлагаю избрать Михаи-ла Семеновича Щеглова!?

- Вершкова! Вершкова в замы! – заголосила площадь. – Мы хотим Вершкова!

- Ваш выбор – закон! – согласился Конов. – Пусть Александр Федорович будет замещающим должность председателя Комитета по гражданским делам.

- А Константина Саврасова – по военным! – закричали крестьяне.

– Пусть учит нас разводить караулы! А то мы тут все передеремся

– кому где стоять…

- Воля ваша. Пусть Саврасов будет по военным делам! – согласился Конов и с этим. – Только учтите, что Константин Саврасов имеет задание штаба Перхурова - сформировать из жителей Диево-Городищенской волости добровольческий отряд, который сегодня вечером должен отправиться на помощь нашим, в Тверицы.

- А Саврасов – не фронтовик, - заметил кто-то. – Пусть с ним по-едет Григорий Алексеевич Шабанов. Он – боевой офицер. И к тому же родственник Саврасову.

Действительно, местный крестьянин Григорий Алексеевич Шабанов приходился шурином Федору Саврасову, самому старшему из братьев. Федор Саврасов после смерти отца заведовал вместе с матерью трактиром.
 

69
 
- Вот это правильно! - согласились мужики на трибуне. – Вместе они неплохо справятся.

- Ну и писарей нужно еще, - заметил Подъячев. – Наш старый волостной писарь один не справится. К нему в помощь готовы пойти духовные лица. Дьяконы Апполинарий Витальский и Агапов.

Не возражаете против духовных?

- А что, пусть работают! – одобрительно закивали мужики.

– Все ж, как-никак, а с Богом то надежнее…

- Помолимся за успех нашего благородного дела! – предложил вновь избранный старый волостной глава.

Только теперь все заметили, что на крыльце у часовни тихо стоял сельский священник, отец Константин Спасский. Возле него двое молодых парней держали в руках местную святыню – чудотворную икону Смоленской Богоматери.

И вот над площадью раздались знакомые всем слова молитвы «Кресту Господню»:

«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его... », - вещал священник православному люду.
Вера! Молитва! Вот духовные ориентиры для русского человека, его извечный внутренний стержень. В тяжелые для Отечества дни призывает она разных по занятиям и положению людей сплотить-ся в едином порыве и, ощутив силу духа, совершать подвиги во имя Бога, Любви и добра. Защитить родную землю от врагов.

Поэтому так важно было во все тяжелые для страны времена найти эту связь с высшим началом. Молитва всегда проста, понятна и совершенна. Она имеет конечную цель и приносит благо.

А дальше все пошло легко и с воодушевлением. Мужики под-ходили к трибуне, а находившийся здесь же офицер из Ярославля, для которого сразу принесли столик, табуретку и письменные принадлежности, записывал добровольцев. Первым записался Николай Иванович Подъячев, затем Александр Федорович Вершков. Итого примерно человек двести. Правда, в основном все это были жители села. И мало кто из ближних деревень. Здесь, в Городищах жил народ предприимчивый. Много торговцев, ремесленников.

В деревнях – более бедный люд, для которых советская власть, ве-
 

70
 
роятно, казалась лучиком надежды. Они были малограмотны, не читали газет, не разбирались в политике, редко ездили в город.

И декрет Совнаркома «О земле», конечно, воодушевил многих из них.

Почти полное отсутствие крестьянской бедноты в списках добровольцев сразу стало заметно. Это навело на некоторый пессимизм, но, все же, не изменило чувство правоты сделанного выбора.

Вскоре наметился и первый отряд, который в пять часов вечера должен был отправиться на велосипедах в Ярославль. Все остальные – как доберутся. Кто на чем. Многие запланировали свой выезд лишь на утро следующего дня.

Это сейчас велосипед – привычный вид транспорта в сельской местности. А тогда такое чудо техники могли позволить себе лишь единицы. Самые передовые и состоятельные. Таких набралось во-семь человек: Константин и Николай Саврасовы, Александр Верш-ков, Александр Перелыгин, Константин Тихонов, Исаак Москвин, Владимир Снигирев и Анатолий Зайцев.

Константин Саврасов отправлялся с ними во главе первой группы. А Григорий Шабанов обещал подтянуть людей чуть позже.
На четыре часа дня наметили и первое заседание избранного Комитета общественной безопасности под председательством Федора Конова.

Незадолго до заседания Константин отобедал у матери вместе с братьями Федором и Николаем. Как приятны были эти мгновения мирной передышки! Совсем не так представлял себе молодой офицер приезд в родной дом: сытный обед, выпивка, банька, по-том опять выпивка, прогулка по душистой волжской набережной, вечерние встречи и песни у костра.

Увы, почти ничего из этого теперь не состоялось. Все смешалось. Все приобрело какой-то оттенок суеты, нервозности, напряженных раздумий и ожиданий. Даже вид своей комнаты, чисто при-бранной и вымытой, даже встреча с любимой матерью.

Мать была для Константина чем-то неземным, заоблачным, почти недоступным, хотя и очень близким, родным. Огромная семья и постоянные заботы, к которым после смерти отца добавились
 

71
 
трактир и лавка, не позволяли Ольге Алексеевне уделять достаточно времени каждому из своих детей. Успев понянчить и привязать-ся к одному ребенку, она была беременна уже другим.

Впрочем, Константину повезло немного больше, чем старшим братьям и сестрам. Он был одним из последних детей в семье. Теплые мамины руки, пирожки по выходным, во время приезда из реального училища, редкие разговоры за вечерним чаем о жизни, о предстоящих делах. Константин был любим матерью. Быть может, даже больше, чем другие дети. И все же их встречи были так редки.

Досужего времяпровождения Ольга Алексеевна вообще не тер-пела. Постоянно была в делах. Часто стояла за стойкой в трактире.

А в город почти и не ездила никогда. Не до этого ей было – простой русской плодовитой женщине, дочери мещанина из подмосковного города Дмитрова.

Мать Константин любил, но и побаивался. Ее сильный, своенравный характер не располагал к слишком откровенным беседам. Да и не старалась она долго говорить – лениться. Лень Ольга Алексеевна всегда считала самой большой человеческой бедой.

От глупости и недальновидности. Но по главным церковным праздникам она, все же, позволяла расслабиться себе и другим.

В такие дни мать могла и побаловаться немного легкой наливкой, затянуть мелодии своих любимых песен. А пела она хорошо, с чувством, свойственным многим русским сильным, красивым женщинам.

- Подойди, Костюша, я тебя благословлю…,- сказала она с некоторой грустью после обеда, взяв в руки икону Богородицы. – Вот так! С Богом, сынок! Ничего не бойся.

Так же окрестила она и Николая, который в этот вечер должен был поехать в Тверицы вместе с младшим братом.

Мать горячо обняла и поцеловала их на прощание.

В четыре часа вечера Константин присутствовал на заседании Комитета. Впрочем, работой этого органа он мало интересовался. Вот Александр Федорович Вершков – тот был убедителен и красноречив. А он, молодой офицер, был практически не нужен здесь. Сквозь пелену сладких воспоминаний о детстве и первых любов-
 

72
 
ных встреч доносились до него слова «хлеб», «продовольствие», «караулы».

Решили установить пулеметы на колокольне Троицкой церкви

и на горушке возле моста через Шиголость, где начиналась дорога на Грешнево. Третий пулемет предлагали разместить у пристани. Постановили задерживать всех, кто приезжал в село без паспортов. Поскольку среди них могли быть большевистские разведчики. Выдачей же пропусков было поручено руководить членам Коми-тета Вершкову и Щеглову. Писать пропуска надлежало волостному писарю и двум дьяконам – Витальскому и Агапову. Софье Богородской отвели все прочие хозяйственные дела, главным из кото-рых являлась организация обедов и чаепитий для крестьян, выхо-ивших в караулы.

Вскоре Константину изрядно наскучило сидение в душном Комитете. Сославшись на нужду, он вышел из комнат волостного правления. В этот момент он увидел в соседнем помещении, где размещалась сельская почтово-телеграфная контора, телефонный аппарат. Молодая телеграфистка тоже находилась на заседании Комитета.

Не теряя времени на раздумья, офицер подошел к столу и снял трубку.

- Барышня, милая, соедините меня, пожалуйста, с клубом частного труда на Борисоглебской улице! – попросил он.

- Сейчас попробую, - послышался ответ на той стороне. Несколько секунд мучительных ожиданий. Надежды – почти ни-
какой. И вдруг:

- Валентина Барковская у телефона. Кто говорит?! – раздался в трубке до боли знакомый голос.

- Константин Саврасов, - ответил он, с трудом сдерживая волне-ние.

- Костя, миленький, как ты?! – спросила она.

- У нас здесь все пока спокойно. Провели волостной сход. Выбрали Комитет. Двести человек записались в добровольцы. В пять вечера выезжает первая группа в Тверицы на велосипедах. Я тоже еду с ними. Село укрепляем. Расставили везде караулы.
 

73
 
- Костя, ты молодец! - обрадовалась она. – Такая большая работа проведена! От ваших усилий теперь зависит наша победа! В других волостях, я слышала, тоже народ поднимается. Родненькие! Помогите нам! Постарайтесь!

- А как у вас в городе? – задал Константин давно мучавший его вопрос.

- Тяжело, Костя! Идут бои. Город постоянно обстреливается. Очень много убитых и раненых.

- Держитесь там! Мы скоро будем! – подбодрил он Валентину.

- Мы держимся. Красным так и не удалось прорвать оборону. Теперь они установили артиллерию на Туговой горе, за Которослью. В городе очень страшно! Людей убивает прямо на улицах, даже не на линии фронта.

Валентина тяжело вздохнула.

- Тебе повезло, что ты застал меня здесь. В своем салоне я теперь почти не бываю. Больше в штабе, в госпитале или на передовой.

- Что ты, там же опасно, тебя могут убить!? – испугался Констан-тин.

- Такие героини, как я, не умирают просто так, от случайной пули,

- рассмеялась она. – На самом деле, Костя, убить могут везде. Каждый со страхом смотрит в небо. Не знаешь, откуда прилетит сна-ряд…

- А как в Москве?

- Костя, там восстание провалилось. Только что узнали об этом. Но остается надежда на Повольжье. Ты, ради бога, не говори своим, что в Москве ничего не вышло. У нас есть еще шансы на по-беду!

- Мы скоро будем в Тверицах! Очень скоро! Так и передай в штаб!

- Хорошо, передам, обрадую наших.

Константин задумался. Наступила пауза в разговоре. Он пони-мал, что не сказал ей еще самого главного. Это необходимо было сказать.

- Я люблю тебя, Валентина! – произнес он твердо, без дрожи в го-лосе.

- И я тебя тоже! – услышал он быстрый, неожиданный для себя
 

74
 
ответ.

- Я скоро буду в Ярославле…

- Когда будешь в городе, непременно найди меня! – тихо, почти не-слышно прошептала Барковская. – Обязательно найди! Где бы я ни находилась. Ты слышишь?!

- Да, Валентина! Я слышу! Я непременно, непременно найду тебя!

- Хорошо. До встречи, - сказала она с радостью и повесила трубку.

***

Вечером 7 июля Софья Богородская вернулась в родное село Введенское на последнем пароме из Городищ. Уже смеркалось, и на траве появился ночной туман. Женщина, изрядно уставшая после первого дня работы в Комитете, обошла главный дом старинной усадьбы и приблизилась к небольшому двухэтажному флигелю, где она жила теперь – простая сельская учительница.

Ей было грустно и одиноко. В тридцать три года стало очевидно, что личная жизнь не сложилась. Блестящее образование, о ко-тором могли лишь мечтать многие женщины в России, теперь не радовало ее.

Да, было что вспомнить. Великолепный Петербург и Бестужевские курсы, куда Софья так рвалась и куда поступила. Она – дочь не дворянина, а богатого землевладельца и ростовщика из села Введенского, внучка сельского священника. Бестужевские курсы

– женское высшее образование в России! Когда-то это был предел мечтаний....

Прекрасная, с невской прохладой северная столица, прогулки по вечерам в Летнем саду, известная всем в России Публичная библиотека, философские и политические клубы, балы, где она мог-ла затмить своей красотой многих светских дам и покорить титулованных красавцев. Ведь кроме ума, Софья имела много других внешних достоинств. Ко всему этому - обаятельная женская кокетливость, умение себя преподнести.

И все это она преподнесла в жертву ему – умному и талантливому, обходительному и деловому сельскому щеголю. Обольсти-тельному и темпераментному красавцу Павлу Саврасову. А он не
 

75
 
оценил ее подвига. Предал! Женился на другой, не идущей с ней ни в какое сравнение купеческой дочке, серой мышке, быстро на-рожавшей ему детей. О, как ненавидела она теперь Павла!

Да еще Павел теперь за большевиков! Мерзавец! Предатель! Любви уже не осталось в сердце Софьи. Лишь жгучая ненависть. О, как проклинала она его все эти годы! Как желала ему смерти! Нет, Софья останавливала себя на мысли, что желать такое –

недопустимо. С ее-то вселенской любовью и добродетелью. Но ни-чего не могла с собой поделать. А он жил, как ни в чем не бывало,

и продолжал жить.

И вот сегодня Софья поехала в Городище, чтобы принять участие в восстании. Не усидела дома. Зачем?

Лишь подсознание отвечало ей на этот вопрос. Чтобы встретить там его – предателя и прислужника большевиков. И, не дожидаясь суда над изменником, предложить Чухонцу самой привести приговор в исполнение. Пустить ему пулю в сердце из того самого коновского револьвера. Нет, лучше несколько пуль! Две или три. Чтобы наверняка. А затем убить себя. Вот такую смерть Софья себе выбрала. Вот какие картины будущего рисовало ее воспаленное воображение.

А вместо романтической смерти - какой ужас! Работа кухаркой, кормежка ненасытных добровольцев! Как все это стало ей теперь противно.

Был бы здесь, во Введенском, брат – он бы развеселил ее, утешил. Но брат далеко, в революционном Петрограде. И что с ним теперь
– она не знала. А после смерти отца Софья и вовсе осталась одна. Софья понимала, что она быстро и неумолимо катится в про-

пасть. В яму, из которой нет выхода. Что конец уже близок. Конец вот-вот настанет… Быть может, через несколько дней.
Но ее сейчас это мало волновало. Она не хотела жить и умереть серой мышкой. Она решила для себя умереть героиней. И чтобы он, предатель, большевистский холуй, узнал об этом!

Софья медленно и задумчиво подошла к своему флигелю, на-щупала в сумочке ключ. И вдруг! О, провидение! Она увидела его! Она увидела Павла собственной персоной, беззастенчиво стояв-
 

76
 
шего здесь же и, видимо, дожидавшегося ее у крыльца.

- Нет, не вздумай, не подходи, предатель! – закричала женщина. Софье казалось, что будь у нее сейчас в руках пистолет – непре-

менно выстрелила бы в него.

- Прости, Соня, что я напугал тебя, - сказал Павел, волнуясь.

– Мы должны поговорить! Я очень сильно тосковал по тебе!

- Ты тосковал?! – это слово как гром врезалось в ее сознание и вы-звало шквал бурного негодования. – О чем, о чем я могу говорить с предателем, прислужником большевиков! – закричала она злобно.

– Уйди отсюда! Не мучай меня! А не то я сдам тебя белым, добровольцам!

- Соня, ты не знаешь всей правды, - ответил он, пытаясь поймать ее взгляд. – Я такой же белый, как заяц на снегу…

- Гад! – не выдержала она и резко, неожиданно влепила пощечину мужчине. – Ты еще смеешь издеваться надо мной, мерзавец!
От такого поступка он оторопел.

- Я не издеваюсь, Соня! - почти криком ответил Павел. - Прости, не удачное сравнение. Хотел пошутить. Впусти меня в дом. Я все тебе расскажу!

- Нет! - попыталась возражать она, но вдруг открыла входную дверь, не в силах противостоять ни его порыву, ни своим чувствам. Как ни странно, Софья наслаждалась близостью этого человека.

Павел вошел вслед за ней в сени. Они поднялись по деревянной крутой лестнице с балясинами на второй этаж. Там, в маленькой комнате, Софья зажгла керосинку.

Он увидел весь ее быт. Остатки прежнего великолепия ученой светской дамы. Книжные шкафы, бальные платья, портреты писателей и французских просветителей, большая широкая металлическая кровать с точеными изделиями, несколько венских стульев и два кресла. Вот и все, что осталось от помещиков Богородских.

Он подошел к ней и взял ее руку, холодную, как лед, в свою ладонь.

- Соня, прости меня за все, - сказал он, глядя в ее грустные, широкие голубые глаза. – Но ты должна знать – я не предатель! «Союз офицеров» внедрил меня в советские структуры, чтобы добывать
 
77
 
нужную информацию. Если не веришь, почитай вот этот документ. Он достал из кармана своего пиджака ту самую бумагу, которую днем показывал Конову. Софья в нервном смятении быстро раз-

вернула и стала читать.

«Как прекрасна эта женщина!» - думал Павел, не отрывая от нее своего волевого, пристального взгляда.

Соня прочитала, уронила бумажку и в изнеможении опустилась на венский стул, закрыв глаза рукой. Она плакала от бессилия, осознавая его полного превосходства над собой и свое полное ничтожество.

Павел осторожно дотронулся до ее волос, мягко и нежно по-гладил.

- Прости дурака….

Наконец, Софья собралась с мыслями, утерла слезы платком и даже попыталась улыбнуться.

- Как хорошо, что ты мне это сказал, - заметила она. – Я ведь уже прокляла тебя! Не поверишь – готова была убить! И убила бы, на-верно!? Но теперь ты снова со мной, с нами, мы связаны одним общим делом. Как тогда…

На нее в этот миг нахлынули счастливые воспоминания: спектакли театральной труппы в общественном доме Городищ, которые она охотно посещала и играла в них небольшие роли. Тот самый приятный и незабываемый бал в усадьбе дворян Куломзиных! Здесь, во Введенском, где Софья прочно, как ей тогда казалось, на-всегда покорила сердце Павла. И где он впервые признался ей в любви. Все это было, как будто, не с ней.

Хочешь чаю? – спросила она, разглядывая его с новой страстью. Он почти не изменился. Только стал более мужественным.
- Не беспокойся, - улыбнулся Павел, присев рядом.

Она так любила его простую, легкую, добродушную и светлую улыбку.

- Как ты живешь с ней, Паша?! – задала Софья этот до боли мучавший ее вопрос.

Он виновато отвел глаза.

- Да так, как все… Ольга – женщина добрая, честная, трудолюби-
 

78
 
вая. И хорошая мать. Извини, если тебя обижу этим признанием

– мы неплохо жили с ней эти годы. Он сделал паузу, собираясь с мыслями:

- Но тебя я все равно не могу забыть. Просто не в состоянии за-быть! Потому что любил и люблю безумно!

Павел видел, как при последних словах изменилось лицо Сони. Ее глаза заблестели.

- Все могло бы быть совсем иначе. Просто я тогда проявил малодушие. Я должен был настоять на женитьбе с тобой. Но только… - Что только?! – вырвалось у нее.

- Твоя увлеченность идеями эсеров и твое учительствование очень напугали мать.

- Ах, да, - рассмеялась женщина с некоторым ожесточением.

– Я тогда посещала тайные лекции этой партии. Мечтала изменить мир, просвещать крестьян. И это вас так сильно напугало?
- Нет, Соня, не это! Скорее всему виной – мой собственный эгоизм. Я видел себя на вершине славы. Творцом, лучшим актером труппы, успешным начинающим капиталистом. А ты ко всему этому была равнодушна. Ты часто язвила мне тогда, а я, дурак, злился.

Я был очень самолюбив и мечтал о карьере. Взял и послушал слова матери, что мы с тобой – не пара.

- Мы с тобой не пара!? – вдруг легко и кокетливо рассмеялась она, протянув Павлу свои прекрасные руки, уже потеплевшие. – И, что, ты теперь счастлив, самовлюбленный эгоист?!

- Я не могу быть счастлив, Соня, потому что ты не со мной, - ска-зал он с дрожью в голосе. – Вся эта жизнь тихая, спокойная, раз-меренная. Как будто это я. И в то же время – другой человек. Я не могу забыть наши встречи, театр, балы. Тот самый счастливый бал здесь, в усадьбе! Признаюсь, Соня, я все так же горячо люблю тебя! Как тогда! Но сейчас – еще сильнее!

Услышав это, Софья вся засияла, как будто и не было между ними шести лет разлуки.

- Хочешь, я надену то самое платье...? - предложила она.

- Нет, Соня! – воскликнул Павел, прижав ее к себе. – Оденешь, но не сейчас…
 
79
 
Он наслаждался ее телом сильным и прекрасным. Он обожал эту женщину, такую недоступную и верную, честолюбивую, добродетельную и отчаянную. Он страстно любил ее. И в этой жизни он не знал ничего более светлого и радостного, чем любовь к Соне.

К своей ненаглядной героине из Введенского. Пусть простит его Ольга…

Ночь пронеслась в бурных, романтических объятиях и фантазиях, насколько это могла позволить страстная натура Павла и тонкая и мечтательная, невероятно обаятельная Софья. Она отдалась ему вся, без остатка, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Вообще не думая о последствиях. Она просто любила его, как и он ее. Любила горячо, верно и бесконечно.

Когда пропели первые петухи, они заснули. Проснулись уже ближе к полудню, когда жаркое июльское солнце высоко поднялось над Волгой. Проснулись как новобрачные, как муж и жена.

Софья глядела на него горячо влюбленными глазами и не хотела отпускать.

- Я должен идти! - сказал Павел. – Я должен наблюдать за перемещением красных отрядов к Ярославлю… - А как мы будем жить дальше? – вдруг спохватилась Софья.

– Сделаем вид, что ничего не произошло?

- Не знаю, Соня, не знаю! – ответил Павел растерянно. - Все так не просто в этом мире. Ведь Ольга - ни в чем не виновата. И детей я не брошу.

- Ладно, не отвечай, - улыбнулась она. – Главное то, что ты сделал меня сегодня счастливой! Я благодарна тебе за это! Теперь хоть на виселицу, хоть на плаху!

- Соня, бог с тобой! – испугался Павел. – Я же люблю тебя! И позабочусь о тебе!

- Не надо, Паша! – ответила Софья мягко и снисходительно.

– Заботься лучше не обо мне, а о своей семье. А я уж как-нибудь сама…

Они вместе попили чаю с бутербродами. Оба молчали. Лишь любовались друг другом.

- Выйди, пожалуйста, за дверь. Я переоденусь! – вдруг сказала она
 

80
 
загадочно. – Выйди пока!

Павел вышел на лестничную площадку. С улицы веяло прелестью теплого летнего дня, свежестью листвы старинного усадебного парка, дыханием Волги. Введенское было прекрасно в эти утренние часы, как и Диево-Городище на другом берегу.

«Божественное место! – подумал Павел.- Жить бы здесь и наслаждаться жизнью. Этим чудным волжским ветерком. Но зачем-то люди придумали социальные потрясения, революции, войны.

Наверно затем, чтобы понять, что есть еще простое человеческое счастье…

Софья открыла дверь.

- Заходи!

Он осторожно вошел и обомлел. Павел увидел перед собой все

ту же красавицу, как на том самом счастливом балу в усадьбе Куломзиных. Это было здесь, во Введенском…

- Пойдем со мной, - взяла она его за руку и повела.

Они спустились по деревянной лестнице, прошли по узкой парковой дорожке в зарослях дикой акации и оказались возле главного дома усадьбы.

- Вот здесь мы впервые объяснились друг другу в любви, - сказала Софья. – Потом, в пятнадцатом году, мой отец купил эту усадьбу у Куломзиных. Не правда ли, здесь так тепло и красиво?

- Правда…, - улыбнулся Павел.

- Но большевики отняли у нас этот дом. Устроили в нем клуб и школу. И сбежали, как только услышали про восстание в Ярославле.

Они некоторое время любовались садом, вспоминая прошлое.

- Ну, пойдем же в дом! – предложила Софья, открыв перед ним большую парадную дверь.

Влюбленные вошли в холодные просторные сени. Дом был пуст. Лишь, большевистские лозунги, выведенные белыми буквами на красном холсте, выдавали недавнюю бурную деятельность.

Павел и Софья поднялись в тот самый просторный памятный зал на втором этаже, с высокими голландскими печами и зеркала-ми, широкими окнами, выходящими в сад.
 

81
 
- Представь, что мы с тобой в двенадцатом году! – мечтательно воскликнула Софья, разглаживая зеленое бальное платье, так хорошо знакомое Павлу. – Ты – мой кавалер! Пригласи меня на танец!

Павел сделал восхитительный реверанс, которому она его на-учила. Мужчине это так хорошо сегодня удалось. И вот, они помчались по залу в стремительном вальсе. Казалось, что земля вертелась у них под ногами. Это было незабываемое ощущение счастья и свободы…

Когда влюбленные вдоволь натанцевались, Софья остановилась у окна:

- Все хорошее когда-нибудь кончается…, - с горечью сказала она, глядя в даль.

На глазах у женщины выступили слезы.

- И, все же, я счастлива! Теперь я знаю, что не зря прожила с тобой эту жизнь…

- Что ты, Соня, не надо так…, - испугался за нее Павел. – Погоди, все наладится! Все изменится! Наши победят…

- Не льсти мне, Паша, - отмахнулась она. – Мы же с тобой не дети. Мы – белые вороны среди стаи черных революционных воронов. Хищных и жаждущих добычи.

Павел снова обнял Софью.

- А давай с тобой убежим!

- Куда? – удивилась она.

- На Дон, в Крым или на Кавказ…

- Убежим…, - рассмеялась Софья. – Куда ты убежишь от своей жены и детей? Молчи, льстец!

Она еле заметно усмехнулась. Но совсем без злобы.

- Нет уж, дорогой! Никуда я отсюда не побегу…

- Но что-то нужно делать? – задумался Павел.

- Пусть каждый выполняет свой долг, - ответила Софья. – Пусть каждый делает то, что должен делать. А судьба сама решит за нас, как быть… А теперь иди, милый друг! Я не в силах тебя дальше провожать…

Павел нежно поцеловал ее и вышел из дома.

Софья провожала его долгим, трепетным взглядом. Верным и
 

82
 
счастливым.

***

Ночью 8 июля в городе Рыбинске Ярославской губернии, что расположен вверх по Волге, на северо-западе от губернского цен-тра, происходили события, которые могли бы стать переломными

в той кровопролитной борьбе, которая развернулась в Ярославле. И при благоприятном стечении обстоятельств могли бы повлиять на общий расклад сил в Европейской части России, всколыхнуть значительную часть населения на более решительные выступления против большевиков.

В конечном итоге, закончиться победой белого движения.

В случае успеха в Рыбинске, в северном Поволжье развернул-ся бы мощный плацдарм для дальнейшего наступления белых на столицу России. Было бы достаточно времени для привлечения в белое движения новых добровольцев – жителей волжских городов и крестьян близлежащих уездов. Можно было рассчитывать даже на поддержку некоторой части рабочих. Наличие такого мощного очага сопротивления, как Ярославль и Рыбинск, прочно бы изолировало Москву и способствовало бы более быстрому наступлению армии Комуча на востоке, привело бы к соединению сил Комуча с Ярославским отрядом Северной добровольческой армии и с союз-никами в Архангельске.

Все это могло бы быть. Но, история распорядилась иначе. Казалось бы, все обстоятельства благоприятствовали этим планам в начале июля 1918 года. Белогвардейское подполье в Рыбинске насчитывало 400 человек. Что было раза в два больше, чем в Ярославле. К поддержке восстания были склонны многие горожане и крестьяне Рыбинского уезда. К тому же, часть советских войск из Рыбинска уже направилась на подавление восставшего Ярославля, что существенно облегчало задачу по взятию города.

Сам лидер Союза защиты Родины и Свободы Борис Савинков от-водил стратегическую роль захвату белыми Рыбинска, а не Ярославля, так как здесь находились крупнейшие в Поволжье артиллерийские склады. Савинков лично был в Рыбинске в момент
 

83
 
восстания. Но все обернулось сокрушительным провалом. Что же произошло?

Рыбинская ВЧК узнала про планы Савинкова и хорошо подготовилась к предстоящему выступлению. На подступах к городу были расставлены пулеметы. На улицах – конные милицейские разъезды.

Это не изменило намерений «Союза защиты Родины и Свободы». Восстание в Рыбинске началось. Ночью белогвардейцы успели занять Мыркинские казармы, затем — здание Коммерческого училища и начали продвигаться к центру города, где и были оста-новлены.

Членов савинковской организации встретили заготовленные заранее пулеметы красных. Началась мощная перестрелка. Белым пришлось отступить. Понеся большие потери, восставшие были вынуждены уйти за город и окопаться в нескольких километрах от Рыбинска.

Лидер «Союза защиты Родины и Свободы» Борис Савинков очень тяжело переживал поражение в Рыбинске, которое стало переломным моментом в начавшейся борьбе. Переломным не в пользу белого движения северного Поволжья.

Поэтому, уже с утра 8 июля восставший Ярославль был, практически, обречен на поражение. Однако ярославский штаб Перхурова долгое время не знал об этом, так как город находился почти

в полной информационной изоляции. Зато он узнал о начале восстания в Рыбинске, о чем была получена радиограмма.

Известие о выступлении белых во втором по значимости городе губернии ярославцы встретили с радостью. В успехе рыбинского восстания Перхуров нисколько не сомневался. Эта весть быстро облетела Ярославль и вселила надежду в сердца добровольцев.

Казалось, еще немного усилий, и большевистская власть в Поволжье будет окончательно сокрушена…

Днем 8 июля о начавшемся восстании в Рыбинске только и говорили в Тверицах, на станции Урочь Вологодской железной до-роги и возле расположенного около нее белогвардейского штаба. Рабочие урочских железнодорожных мастерских сделали добро-
 

84
 
вольцам весомый подарок – соорудили на платформах некое импровизированное подобие бронепоезда, оснащенного пулеметами. - Ничего себе, махина! – восхищались крестьяне из диево-городищенского отряда велосипедистов, прибывшие в Тверицы накануне вечером.

- Ничего, нормально, - соглашался и Константин Саврасов, ко-торому приходилось видеть настоящие бронепоезда. Но и такой поезд на фоне общей нехватки вооружения в Ярославле казался серьезным достижением.

Увы, поддержать восставший Ярославль крестьяне Диево-Городищенской волости почему-то не спешили. Поздно вечером

7 июля в дом Белозеровых, где Константин остановился с товари-щами, прибыл взволнованный Григорий Шабанов.

- Беда, братцы! – прямо с порога заговорил он. – Наши мужики до Твериц не доехали. Остановились в селе Яковлевском. Там пьют чай и митингуют в народном доме. Опять выясняют, стоит ли помогать белым… Мать их за ногу!

Константин, как главный в группе, тоже выругался и сразу до-ложил об этом начальнику тверицкого участка обороны города. Тот посоветовал срочно ехать в село Яковлевское и всеми возможными способами добиться прибытия записавшихся добровольцев на станцию Урочь.

Поехали Константин Саврасов, Григорий Шабанов и Александр Вершков. Но, какое там! Крестьяне и слышать не хотели о скорейшем присоединении к тверицкому отряду. Большинство из них склонялись к тому, чтобы получить оружие и вернуться в Городи-ще. Часть людей вообще разбрелись по окрестностям или же разместились по домам на ночь. Некоторые пьянствовали. Их было просто не собрать.

Плюнув на эту затею, Константин с товарищами вернулись в дом Белозеровых и легли спать. Утром к ним в Тверицах присоединились еще несколько человек из Диево-Городищенской волости. Прибыли крестьяне из некоторых других волостей. Здесь, на станции Урочь, их стояло примерно человек шестьдесят. Но этого было явно недостаточно для успешного противодействия врагу.
 

85
 
Народ нервничал. Ползли слухи, что красные начали наступление в ярославском Заволжье. Что против добровольцев выступили регулярные части Красной армии – латышские стрелки из Вологды, Советский полк Костромы, а с ними отряд красногвардейцев из уездного города Данилова, рабочие крахмалопаточного завода Понизовкиных. А это не так далеко от Городищ.

Были и другие слухи, что агенты большевиков поджигают кре-стьянские дома в деревнях.

Слухи – один хуже другого, отнюдь, не способствовало подъему боевого духа вновь прибывших добровольцев. Даже на фоне хороших вестей из Рыбинска.

Видя весь этот разброд и шатание, бравый белогвардейский капитан, которому поручили вести крестьянскую роту, распорядился выдать мужикам винтовки. Получил ее и Константин, и все его товарищи.

- Добровольцы, садитесь на платформы! – скомандовал капитан, показав пример крестьянам.

Он лихо взлетел на площадку бронепоезда.

Мужики медленно и тоскливо последовали за ним. Некоторые влезали долго. Один пожилой крестьянин даже умудрился упасть с платформы. Ему помогли подняться и залезть.

- Ничего, ничего! – подбадривал их офицер, раздавая махорку.

– Смело в бой, ребята! Тряхнем мы сейчас проклятых большевиков!

Бронепоезд начал медленно и, казалось, с неохотой разгонять-ся по рельсам. Вот позади остались деревянные дома Гагаринской Слободы – рабочего поселка при урочских железнодорожных мастерских. Дальше шли перелески и картофельные поля. Вот и стан-ция Филино позади.

Увы, подбадривания бравого капитана имели малый успех. Константин чувствовал, как сильно нервничает Александр Федорович Вершков и другие члены крестьянского отряда.

- Мог ли я когда-нибудь подумать, что война придет в наш тихий город, - сказал своячник. – Что здесь, под Ярославлем, тебя могут убить?
 

86
 
Константин видел, как нервно дрожали кончики его пальцев, державшие винтовку. Но молодому человеку было и самому не по себе.

- Ты хоть офицер, знаешь, что такое война, - продолжал Вершков.

– Как нужно себя вести в бою…

- Что с того, - отмахнулся Константин. – Я никогда не был на фронте. Первый бой увидел здесь в Ярославле. Шестого числа на площади Богоявления.

Через некоторое время бронепоезд приблизился к небольшой станции Коченятино, расположенной в десяти верстах от города. Здесь состав остановился.

Из деревянного станционного домика вышел полноватый офицер с георгиевской ленточкой на рукаве, тоже в звании капитана. Это был начальник северной линии обороны города, которая про-ходила возле Коченятино.

- В двух верстах отсюда замечен конный отряд красных, - сказал он командиру крестьянской роты. – Похоже, латышские стрелки из Вологды. Разведка донесла, что у них есть орудия мелкого калибра.

Оба капитана закурили. Они обдумывали план действий.

- Продвиньтесь еще немного, - хмуро продолжал начальник север-ной линии обороны. - Пусть бронепоезд прикрывает станцию.
А людей – в цепь! Увидите красных – занимайте оборону. В наступление не переходите. Ждите подкрепления.

Капитан крестьянского отряда многозначительно кивнул. Чувствовалось, что полученная информация его мало обрадовала.

- Да уж, какое тут наступление, - усмехнулся он, нервно затянув сигарету. – У меня всего рота. Да и то не полная. Крестьяне! Из них опытных военных – кот наплакал. Ладно, продержимся как-нибудь. Вечером рабочие урочских мастерских свой отряд выставляют. Но только прошу не затягивать с подкреплением…

Офицеры отдали друг другу честь. Начальник линии обороны махнул рукой машинисту. Бронепоезд поехал дальше.

Второй капитан не соврал. Лишь только состав покинул район станции Коченятино, крестьяне на платформах увидели вдали, на
 
87
 
пригорке, первых красноармейцев. Они были на лошадях.

- Добровольцы, в цепь! – скомандовал ротный командир.

- Винтовки в боевую готовность! Стрелять только по моей команде!

Он первым соскочил с платформы. За ним последовало еще не-сколько человек. Константин Саврасов, преодолев свой страх, тоже спрыгнул с поезда.

- Живей, живей, ребята! – подбадривал капитан.

Вдруг все услышали, как в воздухе над людьми что-то просвистело. И вот в нескольких саженях от головы состава оглушительно рвануло, едва не повредив рельсы. Это был взрыв артиллерий-ского снаряда.

- Началось…, - подумал Константин, сжав винтовку руками. Он находился возле командира.

- Ничего, ничего! – сплюнул капитан. – У нас тоже прикрытие имеется! Наш бронепоезд…

И тут молодой человек заметил, что большинство бойцов их роты не последовали за своим командиром, а стали убегать назад, огибая бронепоезд. В сторону к ближнему перелеску.

- Стоять! – закричал капитан, размахивая наганом. - Добровольцы, не отступать! Позор! Стрелять буду!

Но какое там. Константин видел как мужики, побросав винтов-ки, стремительно уносили ноги. С ними был и Александр Федорович Вершков, и все члены диево-городищенского отряда.

Только брат Николай остался на месте.

Времени на раздумье не оставалось. Тотчас же над головами добровольцев засвистели пули.

- Ложись! – крикнул командир оставшимся бойцам, наблюдая, как красноармейский конный разъезд начал разворачиваться в боевой порядок. Видимо, решили атаковать.

Константин, не помня себя от страха, прижался к земле и быстро зарядил винтовку. – Он выстрелил в первую увиденную перед собой цель, забыв, что без приказа командира стрелять не велено. Тотчас же его примеру последовали другие.

Но капитан, отнюдь, не осудил их.
 

88
 
- Не подкачали, фронтовички! – воскликнул он одобрительно.

– Ничего, дали им жару… Поражений, кажется, не было. Никто из добровольцев не попал

с такого расстояния.

Командир роты пересчитал оставшихся бойцов. Человек семь залегли в поле. Еще двое или трое остались на платформе, под прикрытием пулеметчиков.

- Черт вас побери, бойцы! – разозлился капитан. – С таким составом много не навоюешь.

Офицер вскочил и побежал к паровозу.

- Друг, давай задний ход! – скомандовал он машинисту. – На станцию! А то повредят рельсы – завязнем здесь. И всех перебьют. Красные на конях – могут обойти с тыла.

Бронепоезд начал медленно пятиться назад. Наконец, застрочили свои пулеметы, установленные на платформах. Один красно-армеец, пытавшийся преследовать состав, упал с лошади. Другие остановились.

И все же этот первый бой у станции Коченятино был тактиче-ски проигран. Белым пришлось отступить. Линия фронта в ярославском Заволжье стала сжиматься, приближаясь к городу.

8 июля Красная армия начала выполнять директиву Совнаркома о необходимости скорейшего подавления всех очагов крестьян-ского белогвардейского мятежа и полного окружения Ярославля с севера. Сюда, на заволжский участок фронта, стягивались все но-вые верные большевикам части. Фронт неминуемо откатывался к селу Диево-Городищу.

***

Весь вечер и всю ночь Константин с братом Николаем провели возле станции Коченятино. Сильных боев за это время не было. Однако красные постоянно увеличивали численность своих отрядов, подтягивали резервы. Изредка обстреливали позиции белых из винтовок, пулеметов и артиллерии. Возможно, они проводили таким образом разведку, узнавали расположение добровольцев.

У белых дела обстояли откровенно плохо. Людей на позициях ка-
 

89
 
тастрофически не хватало. Огромный участок фронта в Заволжье, практически, не чем было удерживать. Кроме небольшого отряда рабочих урочских железнодорожных мастерских, прибывших на позиции ночью, новых резервов не предвиделось.

Белые пытались обмануть красных. Изображали наличие больших сил. Постоянно маневрировали. Но толку от этого было мало.

То и дело Константину и Николаю приходилось перебегать с одного места на другое, залегать в лесу или в сырых канавах. Лето было дождливым. К утру их одежды полностью покрылись грязью и отсырели. Только наличие бронепоезда вблизи станции, который изредка отвечал пулеметным огнем на попытки красных обойти позиции добровольцев, в самые критические моменты спасало положение.

К полудню 9 июля Константина вызвал к себе на станцию на-чальник линии обороны.

- За ночь ситуация осложнилась, - сказал капитан. – К красным по-дошли новые подкрепления. Очевидно, что станцию Коченятино мы не удержим. Велика опасность окружения. Наш штаб в Тверицах принял решение в ближайшие часы отойти и сгруппировать фронт на линии станции Филино – села Диево-Городище. Вы ведь, как мне сказали, из Городищ?

- Да, местный.

- В таком случае вам надлежит немедленно вернуться в свое село! Ваш ротный охарактеризовал вас как хорошего, стойкого бойца. К тому же вы – офицер. Необходимо усилить оборону нашего участка в Городищах. Подкреплений, сами понимаете, мы вам на-править не можем. Да их просто и нет. А здесь каждый человек на счету.

Кстати, сколько бойцов осталось на станции из вашего диевогородищенского отряда? – спросил начальник.

- Два человека. Я и мой брат, - виновато ответил Константин.

- А где остальные?

- Разбежались в первом же бою.

- Это плохо. Не в укор вам, конечно, - вздохнул капитан.

– Вы с братом – молодцы! А ваши односельчане, полагаю, верну-
 

90
 
лись назад в Городище?

- Вероятно, да…

- Ну, что ж. Надеюсь, что они будут защищать хотя бы свое родное село? Поэтому направляю вас вместе с братом для усиления участка в Городище. Как говорится, за одного битого в нашем случае

– десятерых небитых дают! Удерживайте село, насколько хватит сил! Думаю, у вас есть еще время подготовиться к атаке красных. Штурм села возможен не раньше завтрашнего вечера. Быстрее советские войска не подтянутся.

Вот так, по распоряжению начальника северной линии обороны Ярославля, Константин с братом Николаем вернулись в родное Диево-Городище вечером 9 июля.

Оказавшись дома, офицер сразу же лег спать. Ведь за прошедшую ночь он ни разу не сомкнул глаз.

Как приятно было ему оказаться вновь в своей небольшой, уют-ной комнате. Погреться в теплой постели, знакомой с детства. По-чувствовать близость Волги, ощутить теплоту стен родного дома.

Он спал очень долго и проснулся утром следующего дня, от того, что кто-то упорно будил его. Молодой человек лениво открыл глаза и тут же вскочил. Перед ним стоял Павел.

- Ну и горазд ты спать, братуха! – засмеялся тот. – Красные в селе!

- Что?! Как?! – вскочил Константин. – Уже?!

- Успокойся, пока нет. Шучу.

- Ты дома, значит!? – обрадовался младший брат, немного успокоившись. – Какие новости из Ярославля?

- Для этого я сюда и проник тайком, - ответил Павел, присев за сто-лик. – Зашел к матери, а она мне рассказала, что ты здесь. Прибыл, значит, чтобы защищать село от красных? Штурм будет сегодня…

- А что, не будет штурма?

- Да как раз будет, - продолжал старший брат, то ли шутя, то ли с издевкой. – Отличились, говорят, вы с Николаем под станцией Коченятино?

- А, было дело…, - отмахнулся Константин, заняв место за столом напротив Павла. – Всю прошлую ночь по лесам да по полям бега-ли. Вдрызг промокли.
 

91
 
- Стало быть, драться собрались за родное село?! – наступал Павел, вводя Константина в полное недоумение.

- Стало быть, драться!

- Молодцы, молодцы…, - одобрил он снисходительно.

- Ты что-то знаешь, говори!? – не выдержал Константин. – Хватит меня за нос водить!

Лицо брата стало серьезным.

- Белые проиграли, Костя! – отрезал Павел, тяжело вздохнув.

– Это я тебе говорю как человек, владеющий всей полнотой ин-формации.

- Как проиграли? – перепугался Константин, вспомнив, что в городе осталась его любимая Валентина. – Ярославль взят красными? - Не взят пока. Но это дело времени. Город обречен…, - продолжал Павел. – Ярославль горит. Зарево пожаров видно даже от села Туношны. Красные стянули к нам огромные силы: советские пол-ки из разных городов, интернациональные бригады, латышских стрелков. Ярославль обстреливается множеством артиллерийских батарей и бронепоездами, которые бьют по городу снарядами тяжелого калибра. Люди говорят, что красные готовятся использо-вать аэропланы. Будут кидать сверху динамитные бомбы. Но героизм защитников трудно объяснить? На что надеются? Белым ведь почти нечем ответить против такой огневой мощи.

- На что же они надеются? – удивился Константин. – Ах, да! Я слышал, что в Рыбинске восстание. Оттуда и прибудет подкрепление с тяжелой артиллерией! Да в Архангельске союзники вот-вот высадят десант…

Павел отрицательно покачал головой.

- Добровольцы находятся в полной изоляции. Связи с внешним миром из города нет. Телеграф и телефон не работают. Линии связи повреждены. Они не знают, что восстание в Рыбинске провали-лось.

- Как провалилось? Когда?

- Да тогда же, восьмого числа, еще утром. Большевистская ЧК хорошо поработала. Сумели раскрыть планы восстания. Успели за-ранее подготовиться. Белых даже не подпустили к центру города.
 

92
 
- А десант союзников?

- Бред! – усмехнулся Павел. – Во-первых, о нем еще даже не слышно. Союзники не торопятся. И потом – такое огромное расстояние. Это все не серьезно, братуха…

- То есть, Ярославль обречен?! – осознал Константин.

- Обречен совершенно! – вздохнул старший брат. – И на крестьян-ское восстание надежды нет. Это очевидно. Крестьянам не хватило времени раскрутиться. Красные костромичи уже сегодня ночью штурмуют Городище. И от того, сколько здесь, в нашем селе про-льется крови – ровным счетом ничего не зависит.

- Ты в этом точно уверен?!

- Поверь мне, разведчику и бывшему штабному писарю. Я хоть не-много, но в стратегии разбираюсь. Шансов на победу нет, - заключил Павел. – И пойми другое. Красные расправляются с восставшими с неимоверной жестокостью. Расстреливают сразу, без суда. В плен никого не берут. Дан приказ карать всех даже по малейше-му подозрению. Всех, кто сочувствует добровольцам. Расстреливать неблагонадежных… Особенно в кольце окружения. Начался красный террор!

Константин был подавлен. Он не знал теперь, что и сказать.

- Подумай, Костя? Ты же – офицер! - продолжал старший брат. - Хоть немного поупражняйся в стратегии. В наших городищенских делах, полагаю, ты неплохо разбираешься? Каковы шансы у крестьянского добровольческого отряда против регулярных частей Советского полка из Костромы?

- Пожалуй, никаких…

- Вот то-то и оно…, - согласился Павел. – Если начнется бой, вы с Коновым уложите тут не один десяток мужиков. А остальных красные расстреляют после подавления восстания. Расстреляют лишь за то, что поддержали белых, записались в добровольцы. Итого – человек двести.

- Всех расстреляют?

- Поверь мне! Не пощадят!

- Что же делать?! – испугался Константин, вопросительно поглядев на брата.
 

93
 
Павел встал, прошелся по комнате, прокрутил какие-то мысли в своей голове и сказал:

- У меня есть план. Как работник волостного Совета, сбежавший из Городищ, я утром познакомился с командиром отряда красных костромичей, которые будут штурмовать наше село.

Мне удалось втереться к нему в доверие. Он мужик не плохой. По крайней мере, не зверь. Я убедил его, что почти все здешние крестьяне были затянуты в восстание угрозами и обманом. Будто бы Федька Конов запугал их… Что они стали добровольцами по-неволе. Я предложил помощь - уговорить селян сдать село без боя и сложить оружие. За это красный командир обещает помиловать почти всех. За исключением явных зачинщиков. Ну, ты сам пони-маешь, кого-то им расстрелять все же придется… Кто то ведь дол-жен ответить за мятеж?

- И кто зачинщики?!

- Ну, те, кто уже засветился, - задумался Павел. – Боюсь, мне уже не спасти тебя, Шуру Вершкова, Подъячева, Щеглова, Шабанова, дьяконов Витальского и Агапова. Федьку Конова красный командир вообще обещал расстрелять на виду у всего села, прямо на площади.

- Что же мне делать? – растерялся Константин.

- Ты, Костя, должен, во-первых, предупредить обо всем крестьян, которые ночью будут при пулеметах и в караулах. Скажи – шансов на победу нет. Лучше сразу прекратить сопротивление. Иначе – будут расстрелы. Мужики у нас умные, быстро поймут. Ты ведь тоже способствовал тому, чтобы втянуть их в это дело… А теперь спасай! Иного выхода нет. Пожалей мужиков! Но, только, ради бога

– осторожно. С Чухонцем не связывайся. Он – твердолобый эсер. Тебя не поймет.

Павел перевел дух.

- А потом – беги сломя голову из села! И Шуру предупреди, чтобы бежал. Он – заместитель председателя Комитета. Его не пощадят. И ты, братец, уже сильно замечен как ярый сторонник белых.

Переждите где-нибудь. Пусть пройдет время. Главное быть по-дальше от Городищ…
 

94
 
- А куда бежать? – задумался младший брат.

- Бежать можно только в направлении села Прусова. Все остальные дороги уже перерезаны. В Грешневе красные. И в Песках вот-вот будут красные. На той стороне Волги – тоже советские войска. Диево-Городище почти в полном кольце. Но через Городищенский лес пока можно выйти даже к Ярославлю, в Тверицы. И еще одна очень важная просьба…!

- Говори…?

- Обязательно предупреди Соню Богородскую! Я знаю, что вчера она ночевала в Комитете. Эта женщина очень самоотверженная. Всю себя отдает нашему безнадежному делу. Ты ведь можешь пройти в общественный дом. Скажи ей – пусть срочно бежит вместе с вами в сторону Прусова. Оттуда переправляйтесь через Волгу в деревню Левиново. Там вас примет Александр Матвеевич Шилов. Поживите пока у него. Но, не дай Бог, ее застигнут в Комитете во время штурма…, - Павел весь напрягся при одной мысли об этом.

– Расстреляют, Костя! Не пощадят! Она - член Комитета, агитатор, помещица. Не пощадят…

Сделав такое напутствие, старший брат задумался. Потом его лицо приняло обычное приветливое выражение.

- Предупредишь, Костя?

- Предупрежу! Не сомневайся! – твердо ответил Константин, пре-красно понимая, насколько важна для брата жизнь этой женщины.
- Вот и хорошо. А мне пора уходить.

***

Константин вышел на улицу почти сразу после ухода Павла. День был пасмурный. Собирался дождь. На Торговой площади он увидел настоящее столпотворение. Здесь было много народу, как в базарный день. Но только никакого базара сегодня не намечалось. Незнакомые крестьяне с семьями сидели на телегах, нагруженных разными вещами: мешками, сундуками и прочим добром. Они стегали лошадей, пытаясь продвинуться к пристани. Но пробить-ся туда было невозможно. На откосе возле часовни Николая Чудотворца стоял караул. Трое местных добровольцев с винтовками
 

95
 
преградили дорогу на спуске к Волге. Паром не работал. Вокруг раздавались бабья ругань, отборный мат мужиков.

- Пропусти на паром, антихрист! – орал, чуть не плача бородатый дедушка в первых рядах. - Мне нужно на ту сторону, в деревню Горки! У меня там дом.

- Уйди, старый, не доводи до греха! – отвечал ему доброволец.

– Паром сегодня работать не будет. Приказ Комитета!

- Какого еще Комитета? - не унимался старик. – Кто приказал?

- Чухонец! Тьфу, мать твою! Федор Давыдович Конов, председатель Комитета защиты Родины и Свободы Диево-Городищенской волости!

- Почему? – причитал дедушка. - Мы ж почти каждый день сюда ездим! Пропусти меня в Горки, парень!

- Да ты, что, не понял! Красные на той стороне! Не велено никого перевозить. Могут работать агенты большевиков…

- Да какой я большевик…?!

- Не велено! – отрезал детина.

Константин подошел к крестьянину, понуро сидевшему на теле-ге в последних рядах.

- Откуда вы, православные? Что случилось?

- Мы из села Давыдкова. А там народ – из села Серенова, – показал он в сторону пристани. - Бежим от красных. Красные наступают!
- Ваше село уже занято?

- Еще вчера. У нас тут многие в добровольцы записались. Вот теперь и уносим ноги. Говорят, красные никого не щадят. Всех расстреливают, кто примкнул к восстанию.

- А чего к нам-то? – удивился Константин. – У нас тоже не ровен час – штурм начнется. Красные уже в Грешневе. Вот-вот будут в Песках…

- У вас хоть пока спокойно, - ответил мужик. – Да и куда нам было? В Ярославле стреляют. Город в огне. А на севере – фронт. Наступают советские войска из Вологды. Вот, думали в село Красное пере-браться от греха подальше. А тут паром закрыли...

- Боюсь, на ту сторону путь отрезан, - согласился Константин, оглядывая его уставших жену и детишек, сидевших на телеге.
 

96
 
– В Красносельской волости, говорят, уже советские войска. По-жалуй, есть только один путь – по берегу Волги в сторону Прусова. Но и там, думаю, завтра будут враги.

- Что же нам делать? – испугалась жена, надеясь на помощь Константина. Она сидела возле мужа и едва сдерживала слезы.

– Мой Михаил Кузьмич два дня назад агитировал против большевиков. Его могут расстрелять.

- И у нас много таких, - посетовал Константин, осознав, наконец, весь масштаб происходящей трагедии. – И эти все – тоже добровольцы?

- Практически, все, - ответила женщина. – Кто агитировал, кто в штабе бумажки писал, кто в караулах стоял. Некоторые были вчера в бою под Давыдковым. Вот все и бежим, куда Бог подскажет… А дети со вчерашнего вечера ничего не ели.

- Да, дела! – воскликнул Константин. – Чем же мы можем вам по-мочь? Пожалуй, есть смысл спрятаться пока в лесу. В нашем или Прусовском. День-два там пересидите, пока красные пройдут.

В лес то они вряд ли сунутся.

- А потом как? – вздохнула крестьянка. – Долго ведь прятаться мы не сможем… - Не знаю, - ответил молодой человек, сочувственно поглядев на

беженцев. Говорить крестьянам про мифический десант союзников у него язык не поворачивался. – Одно могу сказать. Идите пока в наш Комитет. Он в общественном доме. Там вас чаем напоят, по крайней мере. Может, еще какой еды дадут. Как-никак, друзья по несчастью… Мы ведь тоже – добровольцы.

- Были мы там уже, пропуска получали, - сказал другой крестьянин, с соседней телеги. – Нам сказали, что кормить не будут. Кормят только караулы из Городищ.

- Пойдем со мной, разберемся! – сказал Константин. – Я попрошу. Пусть хоть детей накормят!

Офицер направился к общественному дому. За ним развернулись еще несколько телег, находившихся в конце этой длинной че-ловеческой вереницы.

В Диево-Городищенском Комитете защиты Родины и Свобо-
 

97
 
ды работа кипела. Помещение оказалось до предела набито приезжими людьми. Во главе стола в кресле волостного старшины сидел Александр Федорович Вершков, замещавший в это время должность председателя. Он выглядел очень уставшим и сильно напуганным. Здесь же около него находились крестьянин Шеглов, составлявший какую-то ведомость и два дьякона – Витальский и Агапов. Они писали пропуска приезжим крестьянам. Рядом сидели двое добровольцев с винтовками.

Когда пропуск был готов, Александр Федорович ставил печать Диево-Городищенской волости и свою подпись. Человек уходил.

Увидев шурина, Вершков поднялся из-за стола.

- Костя! Как хорошо, что ты здесь! – обрадовался он. – Пойдем в соседнюю комнату, поговорим…

Они вместе перебрались в почтовую контору. Телеграфистка в этот день отсутствовала по болезни. Да и телефонная связь уже не действовала.

- Костя, ты прости, что я давеча сбежал, - повинился Вершков, сев в кресло. – Не военный я человек…

- Ладно, не переживай, - отмахнулся Константин, понимая, что напрасно втянул своячника в эту затею с восстанием. Но кто ж мог знать тогда, что все так плачевно обернется.

- Расскажи хоть, что там происходит? – продолжал Александр Федорович. – Говорят, фронт движется к нам? У нас в селе очень много беженцев из Сереновской и Давыдковской волостей. Что с ними делать – ума не приложу?

- Чаем напоить можете?! И детей покормить!? Что там у нас есть еще – хлеб, молоко, картошка?

- Ах, Костя! Конов строго-настрого приказал – кормить только наших мужиков, вступающих в караулы. Говорит – в общественном амбаре запас еды только на два дня. Он надеется продержаться до прихода отрядов из Рыбинска.

- Не будет подмоги, Шура! – отрезал Константин. – В Рыбинске восстание провалилось еще восьмого числа. Ярославль остался один против огромной массы советских войск, десятка артиллерийских батарей.
 

98
 
- Даже так? - испугался Вершков. – Это, что? Получается, мы обречены?

Мышцы его лица задергались в сильном нервном напряжении.

- Получается, что к нам в село на помощь никто не прибудет? – спросил он.

- Нет, Шура!

Этот ответ ввел крестьянина в состоянии шока.

- Володя Снигирев только что вернулся из разведки, - продолжал Вершков с волнением. - Говорит, видел отряд красных на Кудрин-ском озере. На лошадях и с пушками. Это всего-то – четыре версты, Костя…

- Скоро красные будут в Песках, - добавил Константин.

- Они же нас раздолбают в два счета!– испугался своячник.

- Я знаю, что нужно делать! – заметил офицер, приняв деловой вид.

– Сегодня у меня утром тайком был Павел. Только об этом – никому… Сообщил, что он договорился с командиром красного отряда, который сегодня ночью должен штурмовать село. Мужиков помилуют, если мы Городище сдадим без боя. Иначе – будут страшные расстрелы….

- Да уж лучше сдать село, - согласился Александр Федорович.

– Все равно у нас нет никаких шансов против регулярной армии. - Я тоже так думаю. И, полагаю, в данных обстоятельствах это будет не предательство, а спасение людей.

- Да, да, ты прав, - кивнул головой Вершков. Мысль надежды промелькнула у него в голове.
- Это нам, возможно, зачтется перед красными? Когда будут судить?

- Да какие тут суды, Шура..., - вздохнул Константин. – Нас с тобой никто судить не будет. Мы – члены белогвардейского штаба. Если нас поймают в селе – расстреляют без промедления. И всех, кто состоит в штабе – тоже. Нам нужно на некоторое время бежать из Городищ! Пока пройдет первая волна красного террора. Потом, может быть, появится хоть какая-то надежда…

Павел рекомендует перебраться на ту сторону Волги в деревню Левиново. Там нас будет ждать Александр Матвеевич Шилов. По-
 

99
 
живем пока у него.

- Что ж, за неимением лучшего варианта на это стоит, пожалуй, со-гласиться, - заключил Вершков.

Настало время Константину сказать самое главное:

- Нам с тобой, Шура, нужно срочно оповестить всех, кто способен понять и прислушаться, кто не сдаст нас Конову. Рассказать правду! Правду о том, что помощи не будет, сопротивление бесполезно! И прежде всего, нужно предупредить тех мужиков, которые будут с вечера стоять в караулах. Пожалуй, я сам этим займусь. Как офицер. Мне это будет легче сделать.

План предлагаю такой, - продолжал Константин. – Как только на подступах к селу начнется стрельба – мы сразу же бежим к фа-брике! Оттуда – к Коровежу и на Прусово. В деревне Андреевской или в Прусово берем лодку и переправляемся на тот берег.

И еще! Павел просто умолял спасти Соню Богородскую, увезти с собой в Левиново! Кстати, где она? – спохватился офицер.

- Кажется, на втором этаже в театральном зале. Готовит чай и бутерброды. Скоро заступает вечерняя смена караулов.

- Вот от чая я бы сейчас не отказался…,- заметил Константин.

– А заодно и Соню предупрежу.

- А я поговорю с Зиной, - согласился Александр Федорович.

– Она должна знать, что меня, возможно, долго не будет в селе. Чтобы не беспокоилась.

- Да, Шура, - вспомнил Константин. – Ты как заместитель Конова распорядись, чтобы накормили беженцев. Особенно их детей.

На два дня продуктов нам все равно не понадобится. Полагаю, что Диево-Городище красные возьмут сегодня же ночью.

- Ты, что!? Конов меня убьет! - испугался крестьянин.

- Не убьет, Шура! Эти беженцы – тоже добровольцы! Наши товарищи! Грош нам цена, если мы не поможем им в трудную минуту. Раздайте каждой семье хлеба, картошки. И пусть бегут в прусов-ские леса. Если что - сошлись на меня. Я послан сюда по распоряжению начальника заволжской линии обороны. Против меня Конов не пойдет.

- Хорошо, - нехотя согласился Вершков.
 

100
 
***

Софья Богородская, несмотря на явное для многих приближение фронта, несмотря на почти бессонную ночь, проведенную здесь же, в Комитете, чувствовала себя прекрасно. Да, она сильно устала за последние дни, но не подавала виду и не позволяла себе расслабляться.

Вся кормежка добровольцев шла через нее. Под началом Софьи постоянно находились несколько девушек из села, которые кипя-тили самовары, расставляли на столы еду и убирали потом посуду. Она же вела учет обедов, подавала Конову перечень продуктов, необходимых на каждый день. Председатель Комитета выделил ей ключ от общественного амбара, где хранилось продовольствие.

Вся эта работа, столь необходимая селу в дни восстания, теперь не казалась ей нудной. Скорее – привычной. Ведь женщине уже два последних года приходилось заниматься хозяйством усадьбы во Введенском после смерти отца.

Появление Константина в театральном зале очень обрадовало

ее.

- Угостите меня чайком, Софья Леонидовна? - попросил он с по-рога.

- Заходите, Константин Александрович! - ответила она, сама по-ставив перед офицером чайник.

На столе было много разной еды. Даже пирогов и сладостей, которые приносили в общественный дом жены добровольцев.

Лицо ее светилось кокетливой улыбкой.

- Я слышала, вы приехали нас защищать, ваше благородие!?

- Да куда уж там, Соня, - сказал он просто, без предисловий. – Дело наше проиграно. Ярославль в кольце. Восстание в Рыбинске про-валилось. Помощи ждать не от кого. Сегодня ночью будет штурм села! И шансов выстоять – никаких. Против нас – во много раз превосходящие силы советских войск. Диево-Городище ночью будет взято…

Женщина едва не выронила из рук заварник, услышав такие слова. Лицо ее побледнело.

- Этой ночью, Костя?!
 

101
 
- Да, сегодня ночью!

Он пристально посмотрел на Софью.

- Утром у меня был Павел… Это все он сообщил.

При упоминании имени любимого мужчины руки ее задрожали. - Павел был здесь? – удивилась она, присев на стул возле Констан-тина, будучи не в состоянии держаться на ногах от перенесенного шока.

- Да, он был дома. Но об этом прошу никому не говорить!

- Да, да, я понимаю, - поднесла она палец ко рту в знак молчания. - Что еще сказал Павел?

- Он просил предупредить, чтобы вы не оставались в Комитете этой ночью. Если красные вас настигнут во время штурма, то мо-гут расстрелять…

При слове «расстрелять» Софья вздрогнула и поникла.

- Оснований более чем достаточно, - продолжал Константин.

– Вы – член Комитета, агитировали в селе за поддержку восстания, вас называют здесь помещицей. То есть вы – их классовый враг. Впрочем, как и я, и Александр Федорович Вершков, и все другие, кто умеет мыслить, работать, а не поддаваться на их большевистские пустые лозунги. Мы все теперь в одной упряжке… - Но паром закрыт, - опомнилась Софья, вопросительно глядя на Константина. – В нашей Красносельской волости, говорят, уже красные?

- Все верно. Вам нельзя возвращаться во Введенское! – подытожил Константин. – Вас там знают. Наверняка сдадут красным. Но есть один выход… - Какой?

- Как только начнется штурм – сразу бежать к фабрике. Там вас будем ждать я и Александр Федорович Вершков. Затем мы пойдем по берегу Волги и переправимся на ту сторону в районе деревни Андреевской или села Прусова. На той стороне в деревне Левино-во нас приютит у себя Александр Матвеевич Шилов.

- Ах, Шилов…, - вспомнила Софья. – Он – хороший человек.

Но наше, тем более, мое присутствие у него в доме может погубить этого доброго человека. И из-за меня его расстреляют.
 

102
 
Константин опешил. Он никак не ожидал получить такой ответ. Впрочем, весьма дальновидный. Софья Богородская была умной женщиной.

- Этот вариант предложил Павел, - спохватился молодой человек.

– Видимо, у него все просчитано… Но, полагаю, что нам в Левино-во первое время лучше не показываться никому на глаза.

- Ах, нет, туда я не пойду, - вздохнула Софья, с сожалением поглядев на младшего брата своего любимого мужчины.

- Ну, тогда можно спрятаться в Прусовских лесах. Хотя бы на пер-вое время! – предложил Константин.

- Костя, как вы представляете меня, гуляющей ночью по лесу?

– улыбнулась помещица. – Это, право, смешно… Да я там стану для вас обузой.

- Но это, все же, лучше, чем быть расстрелянной! – заметил офицер.

Он посмотрел на нее умоляюще.

- Прошу вас, Софья Леонидовна! Павел не простит мне, если я вас не уговорю.

Софья задумалась, вздохнула. Затем улыбнулась и мягко дотронулась до плеча офицера.

- Хорошо, - сказала она. – Я побегу с вами. Приду на фабрику.

- Будет лучше, если я заберу вас отсюда, как только услышу первые выстрелы?! – предложил Константин.

- Пусть будет так, - почти равнодушно ответила она, поднявшись со стула. – Извините, Костя, меня ждут на кухне. Скоро должна обедать вечерняя смена караулов…

Не очень уверенный в положительном результате своей миссии, Константин все же ушел из общественного дома.

« В конце концов, - подумал он. – Я зайду за ней сам и заберу! Время еще есть…»

В раздумьях молодой человек прогулялся по берегу Шиголости, напряженно вглядываясь в горизонт. Там, на горизонте, красных еще не было видно. Извилистая речка, как и прежде, несла свои быстрые воды к Волге, до которой здесь оставалось, как говорится, рукой подать. Тенистые деревья росли по ее правому высокому бе-
 

103
 
регу, где Константин в детстве любил купаться и удить рыбу. Рядом был брод из камней. Очень мелкое место. Зная о нем, красные могли бы без труда попасть в село.

Когда, по времени, новая смена караулов заступила на свои посты, Константин направился к одному из них. Этот пост был устроен Коновым возле моста через Шиголость по дороге на Грешнево. Именно оттуда ожидалось основное наступление советских войск.

Группа сельских мужиков с винтовками только начала дежурство. Рядом, на возвышении, стоял заряженный пулемет. Двое крестьян из караула ловили рыбу прямо у моста.

Константин, сделав вид, что интересуется рыбалкой, подошел

к одному хорошо знакомому ему крестьянину. Это был очень толковый парень. Они поговорили несколько минут, после чего караульный сразу же прекратил рыбалку и свернул удочку.

- Хорошо, Костя, я все понял, - сказал он. – Сейчас же предупрежу мужиков!

Обрадованный первым успехом, молодой человек направил-ся дальше. На Ярославской улице , у больницы, при въезде в село тоже стоял караул. Здесь задерживали всех приезжающих в Городище со стороны губернского города и отправляли в Комитет. Тре-тий караул находился у пристани, а последний - на мысу у Троиц-кой церкви. Там на колокольне лидер городищенского восстания установил пулемет. С этого места хорошо просматривалась Волга и окрестности. Особенно деревня Пески, где мог вскоре появиться отряд красных.

У больницы Константину также быстро удалось договориться с мужиками. Они и сами уже поняли, что дело не ладно. Слишком наглядно это демонстрировали вереницы телег с беженцами, сорвавшиеся с родных мест из-за боязни репрессий. Разделить участь этих добровольцев местным крестьянам, отнюдь, не хоте-лось…

Константин надеялся, что также легко все получится и у пристани. И вдруг, на Торговой площади перед ним возник, словно при-зрак, злой, как черт, Федька Конов с револьвером в руке. За ним следовали двое крепких парней с винтовками – федькины друзья.
 

104
 
- Стоять! Куда направился, братишка?! – сказал он с усмешкой, присвистнув, как тогда, в детстве. – Собрался караулы снимать?! За большевиков агитируешь?! Вот я тебе!.., - преподнес он к лицу Константина свой огромный мужицкий кулак. – Чувствовал я, что нельзя доверять Саврасовым… Чуть не провели вы меня с братом Павлом! И оказался прав! Попался, большевистский агент!

Но Константин был уже не тот хилый сельский парнишка, школяр. Не зря же он ходил в гимнастический зал в Архангельске. Там брал и уроки бокса.

Чухонец не успел понять, как оказался в глубоком нокауте.

Не дожидаясь, когда дружки Конова опомнятся, молодой человек рванул в ближний переулок. Такой скорости от него никто не ожидал.

- Стой! – закричали федькины охранники, бросившись за ним. Но не сразу.

- Стреляй! – крикнул один.

Не дожидаясь выстрела, Константин стремглав перелетел через невысокий забор.

Раздался выстрел, но пуля прошла мимо.

«Те еще стрелки!» - радостно подумал офицер, перепрыгивая через грядки. Прямо как в детстве…

Земля горела у него под ногами. Он хорошо знал, куда бежать. Бежал Константин к больничному саду, от которого и лес был не-далече. Здесь росло много высоких старых лип, кустов акации. Можно было спрятаться. Перерезать ему дорогу в этом направлении было невозможно. Потребовалось бы делать крюк со стороны Ярославской улицы. А вокруг – одни огороды.

Вскоре офицер понял, что дружки Конова быстро потеряли его из виду. Они потратили много времени на бесполезное преследование. Константин решил перехитрить их и спрятался в больничном саду. Здесь он затаился в зарослях высокого кустарника.

Только через несколько минут Константин увидел, как двое всадников быстро промчались по окружной дороге в направлении ближнего леса. Один из них был сам Чухонец.

- Как сквозь землю провалился, большевистская гнида! – негодо-
 

105
 
вал Конов.

- Кажись, в лес убег?! – предположил второй.

- Ушел, подлец! – кипел озлобленный эсер. – Пристрелил бы гада! Артисты! Саврасовы! Мать вашу…

В лес они не поехали. Развернули лошадей назад и умчались в село. Константин перевел дух. Но в общественный дом за Софьей Богородской он теперь не мог вернуться при всем желании.

***

Несколько часов Константин прятался в зарослях кустарника больничного сада. Когда солнце стало клониться к вечеру, а на Ярославской улице стих шум колес крестьянских телег с беженцами, он понял, что штурм села начнется совсем скоро. Затишье на дороге, ведущей в город, могло означать только одно – дорога перерезана, а красные отряды уже на подходе.

Ближайший караул находился не далеко от того места, где прятался Константин - при въезде в село. Но крестьяне следили за дорогой, а не за тем, что происходило на территории больницы.

Где-то часу в седьмом вечера, сильно рискуя, Константин отважился пересечь Ярославскую улицу и пробраться берегом Шиголости к дому Вершковых. Он вошел со двора, как обычно, и застал

в гостиной перепуганную Зину. Женщина сильно волновалась.

- Жив, слава богу! – обрадовалась она, расцеловав брата. – Я все знаю! Конов искал тебя и здесь. Он Саше не доверяет. Особенно после того, как в Комитете накормили беженцев.

- Времени у вас очень мало, - продолжала сестра. - Я тут собрала вам теплую одежду и еду. В нашем доме тебе оставаться опасно.

- Я сейчас уйду, - согласился младший брат. – Но я не смогу теперь забрать Софью Богородскую из Комитета. Меня сразу арестуют. Прошу тебя, предупреди Шуру, чтоб он это сделал за меня. А я буду ждать их на фабрике.

- Обязательно передам! Саша должен скоро придти на ужин.

При этих словах маленькие капельки влаги появились на ее глазах. Зина с трудом сдержала слезы. Она попыталась улыбнуться.
Константин чувствовал свою вину перед ней. Но говорить на эту
 

106
 
тему у него не было ни времени, ни сил.

- Будьте осторожны! И…береги Сашу, – добавила Зина.

- Он иногда бывает такой наивный и доверчивый… Сказав эта, сестра перекрестила Константина.

- Все будет хорошо, Зиночка! – сказал он, поцеловав сестру на прощание.

Она отдала ему рюкзак с частью вещей и еды.

- Ну, с Богом!

Константин вышел из дома Вершковых и также незаметно про-брался через огороды и берег Шиголости назад, в больничный сад. Затем он пересек небольшой участок поля вне зоны видимости караула и оказался в лесу.

Часам к девяти вечера, в обход Диево-Городища через лес, он вы-шел на западную окраину села, к берегу Волги. Бывшая полотняная фабрика, а позже дача известного ярославского купца Пастухова, железного короля России, представляла собой жалкое зрелище. Старые, ветхие постройки из кирпича и дерева использовались купцом под склады. А после октябрьских событий 1917 года эта территория и вовсе перестала охраняться. Местные крестьяне начали постепенно разбирать здания на кирпичи и дрова. Очень ча-сто здесь можно было слышать удары топоров или скрежет пил. Но в этот вечер на фабрике не было ни души.

Здесь Константин отдохнул и перекусил. Стало смеркаться.

В одиннадцатом часу вечера он услышал на дороге, проходящей возле фабрики, заметное оживление. Это уезжали из Городищ последние беженцы на телегах. Они ехали в сторону леса. Офицер, отличавшийся с детства хорошим слухом, услышал издали, о чем они говорили.

Село уже почти окружено. Красные в Песках и на Ярославской дороге. Со стороны Костромы также плывут какие-то пароходы с советскими войсками.

Потом опять все затихло. Когда совсем стемнело, ближе к полуночи, где-то далеко в селе послышались редкие ружейные вы-стрелы. Затем застрочил пулемет. Но один, а не три. И очень скоро все прекратилось. Как показалось Константину, штурм длился не
 

107
 
более пяти минут.

В первом часу ночи дорога возле фабрики вновь ожила. Вперед промчались несколько конных добровольцев. Одним из первых удирал Федька Конов, легендарный Чухонец. Он стремительно по-гонял своего запыхавшегося коня. Потом пробежали с винтовками еще несколько человек. Видимо, это был костяк белогвардейского отряда, который сформировал лидер восстания из своих заядлых дружков. Они то, видимо, и устроили стрельбу. Больше молодой человек никого не увидел. Большинство крестьян-добровольцев, судя по всему, красным никакого сопротивления не оказали.

Все они остались в селе, так как за ними была малая вина перед советской властью.

« Придут ли на фабрику Шура Вершков с Софьей Богородской?

– волновался Константин. – Если не придут, то, считай – им конец…»

Молодой человек горячо молился за них, напряженно глядя вдаль, на окраину села. Наконец, он увидел одного мужчину. По фигуре, силуэту он сразу догадался, что это бежал Александр Федорович Вершков с большим рюкзаком на плечах.

- Костя, ты здесь! – крикнул он, как только поравнялся с фабричными воротами.

- Здесь, Шура. Со мной все хорошо. Где Соня?!

Запыхавшийся своячник быстро поставил рюкзак на землю. Он подбирал слова.

- Мне это не объяснить, Костя…, - вздохнул он. – Я умолял ее бе-жать со мной, можно сказать, на коленях. Очень сильно рисковал. Ведь красные были уже на подходе. Наши почти не сопротивлялись. Быстро побросали оружие и разбежались по домам.

- И что же Соня?

- Наотрез отказалась бежать. И сказала мне: «На все воля Божья…» - Все?

- Все, Костя!

- То есть, она там, в Комитете? - Думаю, да. Никуда не убежала.
- Значит, она так решила, - сказал молодой человек, сильно рас-
 

108
 
строившись. – Полагаю, Шура, это ее сознательный выбор. Она выбрала смерть…

Холодный озноб пробежал по спинам обоих мужчин.

- Нужно уходить! – опомнился Константин. – Здесь долго оставаться нельзя. Красные скоро будут и в Смоленской части села. А Федька Конов со своими дружками, похоже, уже далеко впереди. Наверно, сейчас доскакал до Андреевского?

- Тогда, пойдем, - предложил Вершков, снова надевая рюкзак.

– Путь то не близкий.

- Да, пора, - согласился Константин, присоединившись к нему. Они быстро пересекли мост через небольшую речку Коровеж.

Дальше начинался Диево-Городищенский лес, составлявший единый лесной массив с Прусовским лесом. Константин и Шура быстро шли по берегу Волги в сторону Ярославля. Сюда по утрам па-стух выгонял сельское стадо. Вдоль реки до деревни Андреевкой тянулась длинная тропа.

Вдруг впереди, за Андреевским на фоне темного ночного неба они увидели яркое огненное зарево. Оно было очень далеко, но двое мужчин сразу догадались - горел Ярославль…

В этот момент Константин вспомнил про Валентину. Как она там, посреди этого ужаса? Сердце молодого человека застонало в тоске.

- Не позавидовал бы я тем, кто сейчас остается в городе…, - заметил Александр Федорович Вершков, когда они поравнялись с первыми домами в деревне Андреевкое. – Какие тяжкие испытания выпали на их долю! Да и на нашу тоже…

На берегу у Волги стояло несколько не привязанных лодок.

Их хозяева прятались по домам, не смея показать и носа на улицу в эти страшные часы.

- Позаимствуем одну, - предложил Шура, поставив рюкзак на днище лодки. – А завтра вернем. Переживут?!

Он рассчитывал, что Константин тут же последует за ним. Однако молодой офицер остановился.

- Ты, что, Костя? – удивился своячник. – Прыгай быстрей!

- Нет, Шура, ты прости меня, но в Левиново я не поеду, - твердо
 

109
 
сказал он. – Во-первых, я не только член Комитета, но еще офицер, командир боевого отряда белых. Многие видели меня с винтовкой

в Тверицах и у станции Коченятино. Из-за меня Шилова могут рас-стрелять. Ты же – гражданский человек. Как и все, скажешь, что тебя запугал Чухонец, заставил сидеть в Комитете под страхом расстрела. В это могут поверить. Во-вторых, мой долг быть сей-час там, в Ярославле и сражаться за наше дело. Сражаться до кон-ца! Все что мог – я сделал сегодня для селян. Теперь почти никого, надеюсь, не расстреляют… Но я не прощу себе, если не вернусь в Ярославль. Как военный, патриот, человек долга - я должен быть с ними! Я слишком сильно связал с ними свою судьбу… - Костя, брось!? – удивился Вершков. – Ты уже сделал все, что мог,

что должен был сделать, что в твоих силах… Дальше нужно про-сто спасаться. Зачем весь этот героизм? Ничем ты Ярославлю уже не поможешь!

- Я должен! - повторил Константин, и мускулы его лица сжались.

– Тебе, Шура, скажу. Я возвращаюсь туда не ради слепого патриотизма, а из-за женщины… - Вот как? - еще больше удивился своячник. – Ты точно в этом уверен?

- Да, Шура! Пусть хранит тебя Господь! Прости, что втянул тебя в это дело… - Ты ни в чем не виноват. Я сам так решил, - тихо ответил Вершков.

Они пожали друг другу руки. И, повернувшись на огненное зарево, Константин решительно направился в строну к Ярославлю. Вскоре его силуэт скрылся за деревьями в ближнем лесу.

***

В четвертом часу утра 11 июля красные костромичи вывели на площадь села Диево-Городище почти всех мужиков, кто был не бо-лен и мог держаться на ногах. Уже пропели первые петухи, и на-ступил рассвет. Еще сквозила утренняя прохлада. Еще не утихли

в памяти воспоминания о страшных ночных часах штурма. К счастью, обошлось без жертв.

Командир красного отряда, человек средних лет, поджарый, с
 

110
 
хорошей военной выправкой и лихо закрученными усами деловито прохаживался между толпой мужиков и строем красноармейцев, размахивая кавалерийской саблей. Недалеко от часовни стоял Павел Саврасов, вернувшийся в Городище после подавления восстания.

« Наверно, сейчас начнет рубить всех, кто не понравится, - шептались мужики в страхе. – Списки то добровольцев хоть сожгли?». «Сожгли…», - ответил кто-то.

И вот, наступил момент расплаты.

- Крестьяне! – сказал командир, и его слова эхом пронеслись по площади. – Ваше село поддержало вооруженный белогвардейский мятеж! Вы выступили против народной власти! Против нашей советской власти!

При последних словах его лицо налилось кровью и яростью.

- Что мы должны теперь с вами сделать? Как с вами поступить? Время сейчас такое, что пленных приказано не брать. В ответ на

белогвардейский террор мы начали наш народный красный террор! Всякую контру приказано расстреливать на месте! Но…

При этом волшебном слове «Но» площадь облегченно вздохну-

ла.

- Но, - повторил лихой командир, - учитывая, что вы не оказали нам почти никакого сопротивления, за исключением кучки бандитов под командованием махрового эсера и контрреволюционера Федьки Чухонца… Они, эти бандиты, позорно бежали из села в первые же минуты боя, почуяв мощь нашей несокрушимой Красной армии! Учитывая ваше не сопротивление законной советской власти в решающий момент. Учитывая, что вы были вовлечены в контрреволюционный мятеж обманом, а многие были запуганы, советская власть в лице военно-революционного комитета нашего полка решила вас пока пощадить. Советская власть прощает вас! Не враги вы нам, а обманутые граждане.

Потом будет проведено тщательное расследование и определена степень участия каждого из вас в белогвардейском контрреволюционном мятеже. А теперь разойтись всем по домам!

Не прошло и минуты, как все крестьяне разбежались. Думали
 

111
 
только - как все же повезло Городищу! И как не повезло сереновским и давыдковским… Прячутся теперь где-то по лесам. Скорей, скорей! А то, как бы он не передумал.

Когда мужики ушли, Павел Саврасов подошел к красному командиру и пожал ему руку.

- Спасибо, товарищ!

- Как договаривались! – усмехнулся тот. – Вам повезло, что мы, а не латышские стрелки взяли ваше село. Те – никого не щадят.

Но троих зачинщиков мятежа мы, все же, задержали. Жаль, главный контрреволюционер сбежал. А то расстрелял бы я его здесь же, перед всеми, прямо на площади!

Командир махнул рукой кому-то сзади:

- Выводи арестованных!

Павел взглянул на них, да так и обомлел. Бойцы красного отряда подводили к пристани троих человек. Это были двое мужчин и одна женщина. Крестьянин Щеглов весь трясся от страха, еле волоча ноги. Дьякон Апполинарий Витальский спокойно продвигал-ся вперед, наклонив голову. Последней шла Софья Богородская, как будто отрешенная от всего происходящего. У всех троих руки были связаны.

Неожиданно она встретила своими глазами глаза Павла. Павлу показалось, что Софья попыталась улыбнуться. Словно посылала ему свой прощальный поцелуй…

Сердце влюбленного мужчины сжалось.

- Куда вы этих?! – спросил он командира.

- Повезем в Кострому. Пусть там с ними наша ЧК разбирается…

- Эта женщина ни в чем не виновата, - шепнул Павел на ухо командиру, сильно рискуя. – Мужики говорят, она всего лишь чаем в белогвардейском Комитете заведовала!

Красный командир посмотрел на него пристально. Он был отнюдь не глупый человек. И не последний мужчина в Костроме. Барыня, прямо скажем, всем хороша… Это понятно… Затем ответил Павлу с сочувствием:

- Привезем в Кострому – там разберемся - кто, чем заведовал? Если не виновна – отпустим.
 

112
 
Пленников повели на пристань, где стоял небольшой пароход, на котором один из костромских отрядов этой ночью высадился

в селе. Уходя, Софья бросила свой последний теплый и любящий взгляд на Городище, на Павла, со страхом смотревшего ей в след. И, словно сказала: «Ничего… Прости… Такую судьбу я сама себе выбрала…».

Павел понял, что Соня прощается с ним навсегда.

Вскоре пароход вместе с командиром красного отряда, выдыхая из своих труб черные клубы дыма, двинулся по Волге в сторону Костромы.

То, что творилось в этот миг на душе у Павла – невозможно было передать. Он вдруг встрепенулся и быстро побежал вслед за этим уходящим пароходом по набережной до самой Троицкой церкви. В отчаянии Павел рыдал, глядя на Волгу.

«Соня, Соня, милая Соня!» - шептал он. Но, благо, никто его в этот момент не видел.

В один миг перед ним пронеслась вся его жизнь. Все самые лучшие моменты, проведенные с Софьей Богородской. И та самая счастливая встреча во Введенском. Несколько дней назад.

И вот силуэт маленького парохода скрылся в голубой волжской дали.

Судно стремительно набирало узлы. Это был один из самых быстроходных пароходов во всем Поволжье. Красноармейцы курили на палубе, разливали водку. Так они отмечали успешное взятие белогвардейского села.

- Чувствую, что-то было у этого работника волисполкома с нашей пленницей, - сказал командир комиссару, приняв по первой. – Жалко, конечно, бабенку. Красивая, стерва!

- Контра она белогвардейская, - отмахнулся комиссар.

- Их сельские мужики во время штурма описались. Говорят: помещица она, агитировала за мятеж на волостном сходе…

Больше они ничего не говорили. Только опрокидывали стаканы, наслаждаясь приятным летним утром на Волге.

На нижней палубе, куда затолкали пленных, царило полное от-чаяние.
 
113
 
- Федька сбежал, а меня, гад, не предупредил, - рыдал Щеглов.

– Стрельнут, как пить дать – стрельнут сейчас! Нутром чую…

- Не совестно тебе, отец семейства, - вздохнул дьякон Витальский.

– Молись лучше! И бог спасет… Соня стояла молча. Перед ее глазами был единственный иллюминатор, через который она видела утреннюю, серебристую гладь Волги, плеск волн. Ее обдуло легким волжским ветерком. Это был счастливый ветер, так хорошо знакомый ей с детства.

«Вот и вся жизнь пронеслась, - подумала она. – Зачем, ради чего была эта жизнь? Ради просвещения, детской мечты, страстной и мучительной любви… Разделенной любви! – закончила она мысль.

- Пусть все идет так, как идет. И этот пароход – он тоже прекрасен. Как и весь мир! Как и все вокруг! Она была счастлива совершен-но. Она находилась в состоянии какой-то внутренней нирваны. И дальше ей просто не хотелось жить. Она не знала, зачем жить дальше…»

Через полчаса маленький пароходик приблизился к острову по-среди Волги.

- Здесь? - спросил командир комиссара.

- Здесь! – ответил тот, застегнув гимнастерку.

Они оба смотрели, как судно причаливало к берегу.

- Может, отпустим барышню?! – сжалился один боец, изрядно на-клюкавшийся. – Говорят, чаем заведовала…?

- Не велено! – отрезал командир. – Дан приказ расстреливать всех зачинщиков мятежа! Она – белогвардейский агитатор! Враг трудового народа! Мы и так слишком мягко поступили с этим селом… Троих арестованных вывели из нижнего отсека. Бледных, без-защитных, отчаявшихся. Пьяные красноармейцы старались не думать о предстоящем неприятном деле. Некоторые пили и ве-селились. Другие смотрели презрительно, с ненавистью. Третьи

– безразлично. И лишь немногие с сочувствием. Все-таки это не театр, а расставание с жизнью. Пусть и врагов. Действо это требовало уважения, душевной организованности.

Красному командиру тоже была неприятна такая до боли знакомая миссия. Знакомая теперь, с некоторых пор. И было что в этом
 

114
 
ненавидеть. Все-таки земляки… Ярославцы-костромичи – один народ.

«Но, все же, эта дамочка – наш враг!» – думал он.

Их выставили в ряд примерно на середине острова.

- Благословите на смерть, батюшка! – попросила Софья отца Апполинария.

- И меня, - смирился Щеглов.

- Бог благословит, - философски и задумчиво ответил Витальский.

– Я тоже не смиренный праведник. Впрочем, пусть упокоятся души ваши… Пусть смерть наступит легко… И скоро встретимся на небесах…

- Ладно, батюшка, здесь не философский клуб! – прервал его комиссар. – Все там будем. Кто раньше, а кто позже… Командир, от-давай приказ!

Костромич сплюнул, встал широко – в полный рост. Выхватил саблю из ножен.

- Бойцы, винтовки заряжай!

Софья огляделась. На этом острове посреди Волги ей показалось

так тепло и уютно. Плакучие ивы склонились своими ветвями к воде. Вокруг – пленительная красота! Лишь бы самый страшный момент быстрей кончился. А там – смерти нет! Душа вечна!

Уж в это она верила наверняка. Будет новая жизнь! Новый земной путь…

- По членам белогвардейского штаба и врагам трудового народа… «Пли!», - услышала Софья последние слова командира.

Острая боль, пронизывающая сердце. Все помутилось.

Затем – холод. Затем космическая невесомость. Шаги…Шаги… Шаги… И она полетела куда-то. Она как птица полетела над Вол-гой. Она увидела Павла, плачущего на погосте у Троицкой церкви. Родное Введенское, Городище. И волжский ветер. Необыкновенно легкий и манящий в этот день.

Только через два дня Павел узнал от своих знакомых в Костроме, что произошло. В тот же вечер он приплыл на лодке к этому острову.

Павел увидел холмик свежей земли в самой сухой части остро-
 

115
 
ва. Мужчина нежно прикоснулся к нему рукой и заплакал.

Ему было неимоверно тяжело. Но он должен был сюда приплыть, проститься.

Она лежала где-то там, в земле холодная и безжизненная. Лишь легкий волжский ветер шелестел листвой деревьев над ме-стом ее казни.

***

Вечером 11 июля Константин Соврасов через Прусовский лес вышел на окраину Твериц. Положение белогвардейского отряда в заволжском посаде Ярославля было очень тяжелым. Латышские стрелки из Вологды накануне захватили даже ближнее село Яков-левкое и перешли в наступление на станцию Урочь. Однако, по не-известным причинам вскоре они покинули линию фронта, оста-вив передовой заслон на станции Филино. Это спасло Тверицкий участок обороны от неминуемого разгрома.

«Антанта высадилась?!» – предполагали добровольцы.

Но радоваться пришлось не долго. Вскоре советы ударили с новой силой, оттеснив слабые добровольческие формирования к границам Тверицкого посада. Положение белых спасло только при-бытие подкрепления с городской стороны во главе с полковником Гоппером. Оборону белых очень хорошо поддерживала бронированная платформа с пулеметами – тот самый импровизированный бронепоезд....

Константин храбро сражался в рядах защитников Твериц.

На его глазах люди гибли десятками. Особенно, когда огонь крас-ной артиллерии перебрасывался с городской стороны Ярославля на заволжскую. Или когда пулеметами красных простреливались длинные улицы посада. Но бог оставался милостив к нему. Моло-дой человек не получил даже легкого ранения, что в данных обсто-ятельствах можно было считать огромной удачей, даже чудом.

Во время боев за Тверицы Константину пришлось забыть о всякой возможности встретиться с Валентиной, остававшейся на городской стороне.

В короткие июльские ночи, во время редких передышек, он с
 

116
 
ужасом смотрел на ту сторону Волги: страшные пожары окутывали город. Попутный ветер часто приносил в Тверицы запах гари. Но и здесь, за Волгой тоже горели здания. Правда, пожары были не такими большими и страшными, как на той стороне.

Постоянно, почти непрерывно на той стороне Волги раздавался гул артиллерийской канонады. Затем шла череда пулеметных и ружейных выстрелов. Иногда он видел аэропланы, скидывавшие на город динамитные бомбы. Казалось, большевики решили стереть Ярославль с лица земли. И ежедневно, ежечасно они выполняли эту задачу.

Утром 19 июля у защитников Твериц появилась надежда. Полковник Гоппер сообщил, что на помощь белым в заволжский посад направляется большой отряд из города во главе с самим полковником Перхуровым.

Стало известно, что отряд Перхурова перебрался на пароходе вверх по Волге к Толгскому монастырю. Лидер Ярославского восстания планировал вооружить местных крестьян. Это была по-пытка опрокинуть натиск красных. Но она не удалась…

20 июля бои в Тверицах начались с новой, страшной силой. Восставшие были оттеснены почти к самой Волге. А Перхуров на по-мощь так и не пришел.

Вечером того же дня командир белых, полковник Гоппер отдал приказ оставшимся в живых добровольцам эвакуироваться на городскую сторону. В половине первого ночи, несмотря на шквальный пулеметный огонь, с городской стороны подоспел на помощь пароход. Константину посчастливилось спастись на нем вместе с другими защитниками Твериц.

Когда молодой офицер оказался на Семеновской площади, он ужаснулся. Ярославль, столь любимый им с детства, было не узнать. В грязных зловонных лужах валялись груды мусора, повсюду виднелись воронки от разорвавшихся снарядов, выбитые из мо-стовых куски булыжника, вырванные взрывами оконные рамы с остатками битого стекла, обугленные бревна – следы бушевавших

в городе пожаров. Черные со следами гари кирпичные здания. Не поврежденных в ходе обстрелов домов вообще не было.
 

117
 
Иногда ему встречались простые горожане. Мрачные, с потухшими лицами они глядели в след добровольцам.

«Во что вы нас втянули? Зачем все это?» - чувствовал Константин за собой осуждающие взгляды. – Когда, наконец, кончится ваша авантюра?»

Это был уже не тот восторженный Ярославль, который видел он в первый день восстания. Тогда народ ликовал. А Перхуров был героем дня, настоящим триумфатором, одержавшим столь легкую

и блистательную победу. Теперь Константин ощутил Ярославль раздавленный, уничтоженный, лишенный всякой надежды на спасение, оказавшийся в плену постоянного страха и войны. Тысячи бед и лишений выпали на древний волжский город.

В центре города ежечасно работали похоронные команды. Они не давали возможности вновь погибшим разложиться.

Но, поскольку городское кладбище оказалось за линией фронта, на стороне красных, трупы людей закапывали прямо у приходских церквей, общим чехом. Священники быстро отпевали их.

На углу Семеновской площади и Пробойной улицы Константин увидел еще одну воронку. Судя по всему, она образовалась недавно. Возле места попадания снаряда лежали две мертвые женщины с хлебными сумками. Одна из них – очень красивая и молодая.

Видимо, они пошли за хлебом в ближнюю продуктовую лавку и попали под обстрел. Хлеба, конечно, в сумках не оказалось.

Его быстро утащили счастливчики.

- Вы не знаете, где можно найти Валентину Барковскую? – спросил Константин молодого человека с носилками, члена похорон-ной команды. – Она раньше была при штабе?

- Это кто, комендантша, что ли?! – ответил тот равнодушно.

– Штаб же рядом, на Варваринской улице. Там и спросите… Константин тотчас направился к штабу.

На Варваринской улице, такой же грязной и замусоренной, но

лучше сохранившейся после непрерывных бомбежек, действительно теперь размещался штаб. Он находился в двухэтажном здании бывшего государственного банка. Штаб из гимназии Корсунской пришлось перенести уже на четвертый день восстания, так как
 

118
 
оставаться там стало очень опасно. Участились ранения курьеров, а иногда снаряды разрывались даже в коридорах гимназии.

Возле крыльца госбанка дежурили молодые добровольцы, вчерашние гимназисты. Выглядели они очень уставшими. Впрочем, и Константин выглядел не лучше. Рядом стоял автомобиль и телега с лошадью.

Молодой офицер представился как прибывший защитник Твериц. Протянул пропуск и увольнительную до шести часов утра с печатью комендатуры.

- Понятно, в Тверицах уже красные, - зло рассмеялся один доброволец. – А Перхуров, похоже, удрал под предлогом прорыва?

Как крыса сбежал с тонущего корабля… Бросил нас, герой хренов! - Может, Перхуров не смог прорваться к нам? – ответил Констан-тин. - А кто теперь за главного?

- Наш ярославский генерал Карпов. Вон – сидят, совещаются…, - показал доброволец на горящий свет от керосиновых ламп на втором этаже здания. – Сегодня, то есть, уже вчера, пришел ультиматум от красных. Если не сдадим город к полудню двадцать первого июня – применят химические снаряды. Вот так, ваше благородие…

- А что думает Карпов?

- Почем мне знать?! – отрезал тот. – Недавно растягивали колючую проволоку по городу. Это все, что он сумел организовать… На участках патроны кончаются, пулеметы вообще нечем заправлять. А союзники даже не чешутся… Пропади все пропадом!

Добровольцы были злы, хуже Федьки Конова.

- А вы не знаете, где можно найти Валентину Барковскую, комендантшу? – спросил Константин с дрожью в голосе. Он очень боялся, что за прошедшие дни боев ее могли убить.

- Да была тут, кажется, днем! Пьяная вдрызг…, - ответил второй доброволец. - Вроде бы потом поехала на передовую или в лазарет.
- На передовую, это куда? – едва сдержался офицер от возмущения. Подобной бесцеремонности в отношении любимой женщины он никак не ожидал от рядового.

- Передовая теперь везде…, - отмахнулся доброволец. – Она то, кажется, поехала то ли на Сенную, то ли в лазарет. Это в Казанском
 

119
 
монастыре.

Парень показал рукой на другой конец Варваринской улицы. Константин решил первым делом идти в лазарет, так как Казан-

ский монастырь находился совсем рядом.

Теперь в монастыре командование города временно разместило раненых. Старый лазарет Красного Креста в Николо-Мокринских казармах, оказавшийся на линии фронта, уже сгорел в результате обстрелов.

Двор монастыря в эту ночь был похож на настоящий ад. Сразу за оградой Константин увидел окровавленных, тяжело раненых бойцов. Они доживали здесь последние минуты. Их положение было безнадежным. Ни мест для новых партий раненых, ни медикаментов в лазарете не хватало.

То и дело мимо него пробегали санитары с носилками.

Они несли с боевых позиций все новые и новые жертвы этой страшной катастрофы. Приходилось класть людей прямо у входа. Стоны, ругань, крики оперируемых, запах пороха, гари и пота он увидел на этом страшном монастырском дворе.

- Вы не знаете, где Валентина Барковская, комендантша?! – спросил Константин одного санитара.

- Спросите что-нибудь полегче! – разозлился тот. – Может, матушка-настоятельница знает…?

Константин не решился беспокоить матушку. Молодой человек хорошо понимал, что не до него ей сейчас. Других забот полно…

И вдруг:

- Костя, ты? – окликнули его.

Он обернулся. Перед ним стояла молодая девушка в белом платье сестры милосердия. Правда, платье было все испачкано пятнами крови. На волосах – первые признаки седины. Константин попытался разглядеть черты ее лица. Наконец, он понял – это Надя Саврасова, любимая кузина…

- Надюша! – чуть не подпрыгнул он от радости.

Девушка тоже бросилась к нему в объятья. Они расцеловали

друг друга, едва не плача.

- Почему ты здесь? – удивилась она, сверкая своими добрыми, но
 

120
 
безумно уставшими за последние дни глазами. – Ты вроде уезжал в Городище?

- Я уже с одиннадцатого числа воюю в Тверицах, - ответил он тихо.

- Красные взяли Городище?

- Да, Надя…

- Наши живы?

- Надеюсь… Крестьяне не сопротивлялись красным при штурме. Бессмысленно было… Думаю, что все живы. Я вот здесь, потому что руководил белогвардейским отрядом. Меня бы расстреляли… Последним словам брата Надя не удивилась. Только нахмурилась. Она уже привыкла к постоянным, каждодневным смертям. Смертям на больничной койке, под скальпелем и просто на город-

ских улицах.

- Тверицы тоже у красных? – догадалась она.

- Да, Надюша…, - печально ответил он, разглядывая ее прекрасное лицо. В нем не было уже ничего от той беззаботной, непоседливой и легкой барышни, которую он видел в первый день восстания. Лицо кузины за эти дни приобрело очень вдумчивые, серьезные очертания. И первые седые волоски… Постоянный страх и обстрелы не прошли для нее даром.

- Да что мы тут, на ходу! – опомнилась она, схватив его за руку. – Пойдем к нам в сестринскую. Хоть я и сильно занята, но пару ми-нут для тебя найду. И чаем напою! Мы не виделись с тобой целую вечность…

В небольшой темной комнате монастыря было не так скорбно и печально, как на дворе. Надя усадила брата за стол, принесла откуда-то кипятка и даже кусок свежего хлеба с луком.

- А ты? – спросил Константин.

- Не переживай. Мы получаем хлеб по карточкам. Их в управе вы-дают. Папа ходит за хлебом в лабаз на Большой линии. Правда, очереди стали такие огромные. Стоим полдня, а то и больше.

Но ты ешь, не стесняйся! Наверно, голоден? Тяжко было вам там, в Тверицах?

- Тяжело, - вздохнул Константин, не желая рассказывать о том кошмаре каждодневных боев, которые пришлось ему пережить.
 
121
 
Но Надя все поняла и так. Девушка не стала ни о чем больше расспрашивать.

- Как дядя, тетя? Как Соня? - спросил офицер.

- Папа все чаще болеет, - ответила сестра, присев на табуретку. – Не легко ему видеть все это... Мама возле него. Прячемся мы в под-вале, под сводами. Дом очень сильно пострадал от бомбежек.

А Соня ничего, стойкая. Тоже теперь работает в лазарете при Афонасьевском монастыре. Вот так мы и живем…

- Здесь в городе страшно, Надя?

- Ужасно! – со злой иронией ответила девушка. – Но мы все привыкли. За работой страха не замечаешь. Люди гибнут прямо на улицах и площадях. Убивают даже в очередях за хлебом. Водопровод красные разбомбили. Сходить за водой стало смертельно опасно. Нужно спускаться к Волге. Там вообще – жуть… И пожарку разбомбили. Нечем стало пожары тушить…

Она с яростью захлопнула форточку.

- Опять эта гарь! Ветер с запада пошел. Там на Сенной вообще сущий ад. Несколько дней назад выгорели вся Мологская и Пошехонская улицы. Говорят – одни головешки и печные трубы остались…. На Сенной площади теперь передовая...

- А красные сильно наступают?

Сама бы перестреляла всех красных! – закипела Надя. – Нет, Костя! Они выжигают город поквартально. Это не люди, а звери. Столько детей на моих глазах гибнет. И здесь их много, в нашем лазарете. Кому руку, кому ноги оторвало…

Несмотря на ужасающие подробности жизни Ярославля, которые рассказала Надя, Константин немного успокоился. Крепкий чай восстановил его силы. Это был, пожалуй, самый приятный момент за все пережитые им дни.

Да, перед Ним была другая Надя. Сильный, стойкий человечек.

И такая же хорошая, как прежде.

- А как твой друг, Андрей Волков? Воюет?

Услышав это имя, сестренка едва не заплакала. Ей стоило боль-

шого труда сдержать свои чувства…

- Убили Андрея. В первые же дни боев, - сказала она, сжав кулак
 

122
 
– Восьмого числа. Снаряд около него разорвался. Он истек кровью. И вскоре умер.

- Прости, я не знал. Сочувствую тебе… - Ладно. Андрея уже не вернешь…
В это время с улицы раздался шум. Привезли новую партию раненых. Надя засобиралась.

- Скажи напоследок, ты не видела сегодня Валентину Николаевну Барковскую, комендантшу? – вдруг вырвалось у Константина.

- Не знаешь, где она может быть?

Надя сильно удивилась, услышав это имя. - А, что? Ты ее знакомый?

- Да, друг… Не понятно было, что ей не понравилось в этом. Надя останови-

лась, стала вспоминать...

- Была она здесь сегодня. Привезла тряпки для перевязки раненых. Но это было давно. Часу во втором.

Не нравится она мне. Изображает из себя этакую героиню. Ходит в малиновых галифе, в сапогах и в кожаной куртке. Офицерские портупеи нацепила. Саблей и шпорами звенит. Ну, за-чем все это…?!

Поначалу умной казалась и деловой. Подбадривала раненых! Даже песни пела! А в последние дни срываться стала. Часто повышает голос. То на сестер кричит, то большевиков проклинает!

И выпивает, кажется. Спиртом от нее постоянно пахнет… Правда, говорят, она на позициях разливает спирт бойцам. Там без спирта долго не продержишься. Нет никаких человеческих сил. Мы толь-ко поэтому ее и прощаем… - Ты влюблен в нее, что ли? – впервые за день улыбнулась Надя.

- Мы с ней давние друзья. Мне очень нужно ее увидеть! - ответил Константин.

- Ладно, я все понимаю, - сочувственно и снисходительно согласилась Надя. - Жизнь ведь и на войне существует… Я, кажется, знаю, где ее можно найти. Либо на Сенной в Вознесенских казармах. Там передовая. Либо на Борисоглебской улице в клубе частно-го труда. Там у нее теперь склад.
 

123
 
Уходя, девушка еще что-то вспомнила и покачала головой:

- Эта модам удивляет всех, Костя!… Теперь вместо спирта она разливает бойцам одеколон из своего бывшего салона.

И быстро поцеловав брата на прощание, Надя ушла.

В третьем часу ночи, покинув Казанский монастырь, Констан-тин направился по Власьевской улице к Сенной площади. Улица была темной, пустой и сильно задымленной. Разбитые фонарные столбы, раскуроченные от постоянных попаданий снарядов мостовые и тротуары. Несколько раз офицер чуть не угодил в огромные воронки.

За Власьевской аптекой идти по улице было и вовсе опасно. Здесь она уже простреливалась. Пули то и дело сбивали штукатурку стен находящихся рядом домов, рикошетили. Приблизившись к церквям Вознесенского прихода, Константин увидел впереди Сенную площадь, забаррикадированную добровольцами на перекрестке возле Вознесенских казарм. С той стороны находился сгоревший город и советские войска. Здания, разрушенные и обугленные, постоянно дымили. Кое-где еще догорали. Ближняя часть площади, примыкавшая к казармам, была перегорожена колючей проволокой.

На баррикаде залегли несколько добровольцев. Но главный уча-сток обороны этого района теперь находился в Вознесенских казармах.

Константин вошел во двор и поднялся по сильно обгоревшей лестнице на второй этаж. В одной из комнат с окнами на площадь он обнаружил троих офицеров – поручика и двух прапорщиков. Здесь находился наблюдательный пункт оборонительного рубежа.

Молодой человек представился старшему по званию, рослому широкоплечему поручику, фронтовику, которого он сразу узнал. Это его встретил Константин утром 6 июля, в первый день восстания, на Большой линии у трактира Пивнова. Оказалось, что на-чальника участка звали Иван Сергеевич Мордвинов. Тот был из коренных ярославских.

- Стало быть, сдали Тверицы?! - догадался начальник участка, от-давая Константину пропуск с печатью комендатуры.
 
124
 
- Да, несколько часов назад, - ответил молодой офицер. – Мы были оттеснены к самой воде. Если бы не пароход, который вовремя забрал нас – перестреляли бы всех…

- Понятно. У нас тут тоже не сахар, - сказал Мордвинов. - Ночью, правда, затишье. Относительное, конечно. Затишье – это когда красные не стреляют из орудий. Красные вчера отправили в штаб к Карпову ультиматум, - добавил он.

Офицер протянул Константину листовку.

- Пролетел аэроплан. Думали, как обычно, начнут бомбить.

А он вот это подбросил… Молодой человек прочитал:

« ПРИКАЗ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ШТАБА ЯРОСЛАВСКОГО ФРОНТА
Чрезвычайный Штаб Ярославского фронта объявляют населению города Ярославля. Всем, кому дорога жизнь, предлагается

в течении 24 часов со дня объявления сего, оставить город и выйти к Американскому мосту. Оставшиеся после указанного срока

в городе будут считаться участниками мятежников. По истечении 24 часов пощады никому не будет, по городу будет открыт самый беспощадный, ураганный артиллерийский огонь из тяжелых орудий, а также химическими снарядами. Все оставшиеся погибнут под развалинами города, вместе с мятежниками, предателями и врагами революции рабочих и беднейших крестьян.

Ярославль, 20 июля 1918 года. Чрезвычайный штаб Ярославского фронта.»

- Пугают? – усомнился Константин.

- Да, нет! Красные озверели, - устало ответил Мордвинов. - Теперь они на все пойдут. Им наш восставший Ярославль – как заноза в заднице. Рядом Москва…

- А что же генерал Карпов? Сдаст город?

- А что ему остается, - вздохнул поручик. – Патронов – кот наплакал. Отстреливаться почти нечем. А если начнется химическая атака? Где мы возьмем противогазы на каждого бойца? Так что не
 

125
 
придется тебе, браток, повоевать в городе! Хотя, это, наверно, уже к лучшему. Все до черта устали…

Мордвинов задумался, бросил напряженный взгляд на ту сторону площади, которая была хорошо видна из окна. И сказал:

- Жаль, за линию фронта теперь не прорваться. На каждую квадратную сажень – с десяток красноармейцев, немцев да узкоглазых китайцев.

При этих словах он рассмеялся.

– Вот так, браток!

- А, что, и китайцы против вас воюют? – удивился Константин.

- А то, как же! Интернациональная бригада… Положили мы их, правда, не мало…

Сказав это, поручик Мордвинов отвернулся и продолжил разглядывать ту сторону площади.

Настало время Константину задать главный, мучавший его вопрос:

- Вы не видели здесь Валентину Николаевну Барковскую, комендантшу? У меня к ней срочное дело…

- Здесь эта дама! – с улыбкой ответил поручик Мордвинов. – Пару часов назад разливала у нас одеколон. Спирта-то уже не сыщешь

во всем городе…  Да и сама, кажись, хлебнула вместе с бойцами.

Потом ее развезло… Начала ругать Антанту… И вырубилась.

Теперь спит.

Кажется, дама совсем сорвалась… Увести бы ее отсюда!

А то, не ровен час, под пулю подставится. Здесь ведь все пристреле-но красными. Окажите, подпоручик, нам любезность! Проводите ее до дома, от греха подальше! Вы ведь до шести утра свободны… «Значит, Валентина и правда сильно выпивает...», - подумал Кон-

стантин.

- Вообще-то эта дама ничего… смелая! – как бы предвосхищая его вопрос, добавил Мордвинов. - Настоящее геройство, рассказывали, как то проявила. Маленького ребенка из горящего дома вынесла. И анекдот про нее живой ходит по городу… Хороший анекдот!

- Какой анекдот? – заинтересовался молодой офицер.
 

126
 
В ответ поручик улыбнулся. Чувствовалось, что он – любитель анекдотов.

- Офицеры рассказывали. Говорят, в гостинице «Бристоль» остановился известный певец Юрий Мерфесси. Он приехал к нам на гастроли еще до восстания. А служащие гостиницы будто бы со-чувствовали советской власти. И очень грубили всем постояльцам. «Погодите, скоро вернется народная власть…! – говорили горничные. – Вам всем не поздоровится…».

Певец пожаловался на дерзость персонала в комендатуру.

Как то днем к ним в гостиницу пришла эта дама, Барковская в офицерской форме. Выставив весь штат прислуги в один ряд и пройдя по «фронту», она заявила, хлопнув по кобуре с увесистым наганом: «Послушайте, вы! Если на кого-нибудь из вас поступит хоть малейшая жалоба, я сама с ним расправлюсь! Помните это и будьте примерными слугами для тех, кто оплачивает вашу работу!»

Челядь моментально притихла… Вежливыми, говорят, стали и очень расторопными…

Рассказав эту историю, поручик Мордвинов от души расхохотался. Рассмеялись и прапорщики, находившиеся в помещении. Константину тоже стало смешно и приятно за Валентину.

- Ну, а то, что выпивать стала, так не каждый мужик в наших условиях выдержит, - уже серьезно заметил он. – И только в последние дни…

Офицеры попрощались. Константина провели в самую дальнюю комнату на втором этаже с окнами во двор, где находилась Барковская.

Сердце молодого человека затрепетало. Валентина спала, сидя на стуле, опустив голову на стол. Рядом лежали пустые флаконы от одеколонов и солдатские кружки. В помещении чувствовался сильный запах спирта.

«Действительно, в малиновых галифе и кожаной куртке, - подумал Константин. – В офицерских сапогах со шпорами». Впрочем, эта одежда неплохо смотрелась на ней.

Лицо женщины во сне было прекрасным. Волосы распущены. Не сдержав свои чувства, Константин приблизился и осторожно
 
127
 
дотронулся до ее прекрасных волос. Он сразу ощутил пленительное чувство близости всего ее существа. Не удержавшись, молодой человек погладил Валентину по голове…

- Как вы смеете, кто здесь?! – вдруг вскочила Барковская. Женщина увидела Константина и засмеялась. Ее покачивало из

стороны в сторону. Константин помог ей удержаться на ногах.

- Это я, Валентина! – прошептал он.

- Здрасьте, ваше благородие! – вдруг изобразила она отдание офицерской чести, но так комично, что чуть не упала. Константин опять вовремя поддержал ее и усадил на стул.

- Валентина, Валя! – испугался он, дотронувшись до ее плеча.

– Это я, Константин Соврасов! Ты звала меня. И я пришел… Валентина посмотрела на него с усмешкой.

- Да, я тебя узнала…, - ответила она устало и почти безразлично.

- Ну и что… Зачем ты пришел? Что тебе нужно…? Может, тебе канкан сплясать, мой мальчик?

Она попыталась вновь подняться, но в пьяном изнеможении опустилась на стул.

Последние слова любимой женщины очень больно и обидно резанули Константина в самое сердце. Хуже вражеской пули.

« Как ты смеешь надо мной издеваться! – подумал он. – Ты хоть знаешь, в каком аду я был из-за тебя! Что я испытал в Тверицах! Пережил столько боев, смертей! И все только ради того, чтобы встретиться с тобой…»

Он дотронулся своей рукой до ее прекрасного усталого лица. Нежного подбородка с ямочкой. И аккуратно, чтобы не причинить сильную боль, влепил женщине пощечину…

Валентина сразу очнулась. Лицо ее изменилось – словно про-трезвело. И вдруг она заплакала, прижавшись к руке Константина.
- Костя, милый, прости! – заговорила она, всхлипывая. - Здесь на-стоящий ад… Они убивают детей… Они – нехристи!… Они не щадят никого. Сил человеческих больше нет видеть все это…

Офицер сочувственно поглядел на нее.

- Валя, так нельзя…! - ответил Константин. – Всем тяжело. Каждый день сотни добровольцев стойко сражаются. Они гибнут
 
128
 
под снарядами и пулями, но не поддаются страху и отчаянию.

А сестры красного креста?! Им тоже тяжело видеть, как люди страдают. Но каждый несет свой крест до конца… Ты ведь тоже сильная! Я знаю…

Валентина, наконец, поднялась из-за стола.

- Прости, совсем сошла с ума от этого поганого одеколона… Видеть его больше не могу!

Она в ярости чикнула один флакон на пол.

Валентина в надежде посмотрела на офицера. Казалось, она ждала от него какой-то помощи… - Костя! Как мне стыдно за все это! - сказала она с дрожью в голо-

се. - Обещаю, больше так не напиваться… И прости за злые слова! Отведи меня домой, пожалуйста! Будь рыцарем…

Она схватила его за руку.

- Вот так! Какая сильная у тебя рука. А теперь проводи меня в клуб. Он здесь, не далеко, на Борисоглебской… Я очень устала… Прошу тебя!

Барковская была необыкновенной обольстительницей. Это Константин знал. Но сейчас он понял, что женщина говорила искренне. Актриса не играла и не обманывала. Она, на самом деле, нуждалась в нем. Офицер почувствовал это.

Валентина оперлась на его руку, и они пошли.

Они вышли через двор казарм к церквям Вознесенского прихода. Константин нервничал. Он держал в правой руке заряженный пистолет. Боялся-то офицер не за себя, а за свою прекрасную спутницу. В Тверицах, позволяя себе, иной раз, и ухарство, и неосторожность – здесь он просчитывал каждый шаг. На самых опасных участках пути, где улицы простреливались, Константин закрывал женщину своим телом. Это была очень жуткая и трепетная про-гулка.

На Духовской они пошли более уверенно. Здесь было тихо. Свернули на Борисоглебскую. Вот и клуб частного труда.

Они вошли в совершенно темное и пустое фойе клуба с великолепными колоннами и широкой лестницей. Здесь же сбоку на первом этаже раньше находился салон парфюмерии Валентины
 

129
 
Барковской. Теперь – замусоренное помещение с разбитыми духа-ми, сосудами и флаконами, пустыми коробками и шкафами. Здесь Валентина почувствовала себя лучше.

- Ты не представляешь, какое это счастье снова прогуляться с офицером по летнему ночному городу! – сказала она, с восхищением глядя на своего спутника. – Ночь такая же теплая, как в Севастополе… И ты со мной! Мой воин! Мой защитник!

Константин понимал, что соображения этики и офицерской чести требуют оставить теперь Валентину. Тем более что у нее был муж, который находился в это время в штабе на Варваринской улице. Но Константин не мог расстаться с любимой. Это казалось не-мыслимым. После стольких страданий… Он чувствовал близость

ее горячего женского тела, столь томительного и совершенного. И эта близость нестерпимо жгла его… - Мы здесь одни…, - сказала Валентина. - Всех своих девушек я еще

на прошлой неделе переселила в гостиницу «Бристоль». – Там не так стреляют и более безопасно…

И беззастенчиво ухватив своего спутника за руку, Валентина привела его в женскую уборную. Здесь был рукомойник.

- Помоги мне умыться!

Он полил на ее руки воды. Она утерла лицо. Затем дотронулась до его горячей ладони своей рукой и вдруг прижалась к нему губами. Она глядела ему прямо в глаза. Честно, открыто и откровенно… - Как приятно, Костя!… Как давно я не знала мужской ласки… - А муж? – зачем-то вырвалось у него.

- Дмитрий Васильевич, к сожалению, серьезно болен, - отрезала Валентина, еще сильнее прижимаясь к офицеру. - Сейчас его болезнь усилилась. Все это последствия тяжелого ранения…

Она страстно целовала Константина в губы. Он еще сильнее прижимал женщину к своему телу.

- Ты любишь меня?! – спросила она с волнением.

- Я жить без тебя не могу! - ответил Константин, все более увлекаясь ее чарами. – Я так сильно тебя люблю, что…

- Верю! - улыбнулась Валентина, прижав пальчиком его рот.

– Не говори больше ничего! Не нужно лишних слов.
 

130
 
Ее улыбчивое лицо снова засветилось. Она еще сильнее прижалась к Константину.

- И я тебя люблю! И никогда тебя не предам…, - говорила она, обнимая офицера.

Валентина смотрела на него смело, со страстью. Это была женщина – огонь…

- И когда я увидела тебя в штабе, в первый день восстания, то поняла, что ты – человек чести! - вырвалось у нее. – Я захотела иметь

тебя всего! Целиком! Взять в плен! Подчинить! Отнять у других

женщин …

- Ты волнуешь меня! - продолжала Валентина. - Наши воины по-терпели поражение. А я – слабая женщина. Без мужчины я – ни-кто. А ты вернул мне душевные силы. Мы с тобой – два героя, две неразлучные души… Да что тут еще говорить! Здесь нет никого. Делай со мной, что хочешь. Я вся твоя…

Он сильным, волевым движением взял на руки Валентину.

И понес в конец коридора, где находилась ее спальня.

Это была безумная, страстная любовь сквозь грохот артиллерийской канонады, непрерывные бомбежки, ружейную и пулеметную стрельбу, дым и гарь распятого войной города. Это был под-виг человеческого духа на фоне зла и несправедливости, разрухи

и мародерства, страха и уныния. Эта была последняя ночь белого Ярославля. Надвигалось страшное и кровавое красное колесо. Колесо новой истории.

***

Константин проснулся, когда комната наполнилась солнечным светом. Валентина с интересом разглядывала его лицо. Она лежа-ла с ним на постели обнаженная. Ее взгляд был весел, он излучал тепло. Ее распущенные темные волосы обжигали грудь мужчины.

Константин нежно обнял Валентину.

В этот момент офицер вспомнил, что должен был явиться в комендатуру к 6 часам утра.

- Сколько времени? – испугался он.

- Двадцать минут девятого, - рассмеялась Валентина, взглянув на
 

131
 
часы. – Ты крепко спал, мой милый… Он резко вскочил с постели.

- Я же военный человек! Как можно проспать?! Тем более в такое время…

- Куда ты торопишься? Погибнуть? – рассердилась Валентина.

- Это никому не нужно. Все кончено, Костя! Сегодня генерал Кар-пов сдаст город… Уж поверь мне, члену комендатуры. Я знаю…
- И все же я военный человек! Опаздывать не имею права.

Какой позор!…

- Милый мой! – рассмеялась Валентина. – Ты слишком серьезно относишься ко всему. Жизнь не идеальна. Во время боев в Ярославле добровольцы не раз покидали позиции и уходили домой с оружием. Но никто еще за это не был наказан. А твое опоздание

– такая мелочь… Я специально не разбудила тебя… Чтоб ты по-больше оставался со мной. Я наслаждаюсь твоим телом…

- Валя, я тебя сейчас задушу! – улыбнулся он, стиснув ее в своих объятьях. – Я у тебя прямо как игрушка…

- У взрослых дам тоже бывают игрушки, - ответила она. – Ты – моя любимая игрушка! Стоило мне попросить – и ты поднял ради меня всю Диево-Городищенскую волость…

Константина тоже это забавляло. После проведенной ночи в объятиях с такой прекрасной женщиной, львицей в постели, он мог считать себя самым счастливым человеком на свете. И все же он ответил серьезно:

- Если бы вся волость поднялась, Валенька!... В добровольцы записались двести человек. Вступили в отряд только тринадцать.

И только двое остались в бою.

- Главное, что среди этих двух героев был ты! – заметила Валентина, нежно поцеловав Константина.

Через некоторое время они встали, оделись. Валентина принесла остатки своего скромного вчерашнего ужина. Она села возле него и долго-долго любовалась своим любимым мужчиной.

- И все же я очень не доволен, что из двухсот записавшихся добровольцев Диево-Городищенской волости так мало пошли с нами до конца…, - вернулся Константин к прежней теме. – Почему так
 

132
 
случилось, Валенька?

- Ты хочешь знать мое мнение? - задумалась женщина. – Вероятно, наши успехи казались вашим крестьянам не убедительными. Они не хотели сильно рисковать, воевать вдали от дома. Они пред-почитали, чтобы кто-то принес им победу… Перхуров, офицеры, юнкера, кадеты, гимназисты. Но только не они сами… Не хватило времени раскрутиться. И вообще множество неблагоприятных стечений обстоятельств. Видимо, бог чем-то разгневался на Рос-сию?

- Чем же?

- Самим образом нашей жизни, мыслей… Мы с тобой для простых людей – буржуазные элементы. А разве это не так? Часто ли мы думали о бедных, о рабочих? Нет, Костя! Мы думали о себе, мы поклонялись золотому тельцу… Я – светская дама, вращалась в высшем свете, развлекала господ. Мне было безразлично, как живут рабочие и крестьяне. Я добивалась жизненного успеха!

Зарабатывала деньги своим талантом для себя!... А кому я помог-ла за свою жизнь? Разве что девушкам из моего театра «Ампир»? А большевики обещают бедным райскую жизнь. Фабрики отдали рабочим. Землю – крестьянам. А наше буржуазное временное правительство для них что сделало?

- Все это – вздор! – возразил Константин. – Я с тобой не согласен. Прости меня. Мы, предприимчивые крестьяне, не такие. Мы с детства привыкли к труду. Сколько приходится крутиться, чтобы за-работать денег, не прогореть. Это – активность, постоянный риск! Только так, мне кажется, можно чего-то добиться… А кто такие бедняки? В нашем селе, например… Жалкие, слабохарактерные люди. Они ничего не хотят, не творят, не добиваются. Они не привыкли брать на себя ответственность. Они часто прикладываются к бутылке…

Большевики обещали им рай и всеобщее равенство. Но мне кажется – все это бред, иллюзия, социальные эксперименты, которые ни к чему хорошему не приведут. Ведь бог создал каждого человека индивидуальным. Один сильный, а другой слабый, один умный, а другой – глупый, один талантливый, а другой – нет. Равенства в
 

133
 
живой природе не существует. И, мне кажется, не правильно всех уравнивать. Представь, что глупые люди и пьяницы получили бы фабрики и заводы, землю… Да их предприятия сразу бы разорились, а земля запустела бы и пришла в упадок.

Вот у нас богатое село. А почему? Потому что каждый здесь хозяин, мыслитель и созидатель. Я сужу из своего небольшого мирка… Но мы думаем не только о себе. Мы создавали и создаем рай в своем, отдельно взятом селе… Вот мы пришли на сход. Решили – нужна нам добровольная пожарная дружина, чтобы тушить пожары. Скинулись деньгами – построили общественный дом, учредили дружину. И у нас в округе прекратились пожары. Разве это плохо? И так много чего мы учредили: школу, бесплатную народную библиотеку, больницу, детские ясли, две богадельни. И все это мы сделали! Мы создали театр, чтобы нам жилось веселее.

И вся сельская молодежь увлеклась театром. Мы проводили балы… Мы открыли в общественном доме кружки – литературный, исторический, а для любителей народного искусства - ансамбль балалаешников… И пусть мне кто-то скажет, что мы не заботимся о других! О бедных, о престарелых… Бедным мы даем возможность заработать. Вот тебе работа – трудись! Старых и больных помещаем в богадельни. И все это мы сделали сообща, в нашем селе!

За какие-то двадцать лет. Но кто-нибудь задался вопросом

– почему мы так поступаем?

- Почему? – заинтересовалась Валентина. – Наверно, нужно благо-дарить Земскую реформу? Земское движение?

- Да потому что в каждом из нас есть частица бога! Мы все – верующие. Ходим в церковь. И у нас есть совесть… Большевики же и это хотят отнять у народа. Нет, Валенька, я, конечно, не политик, серьезных философских книг не читал, но простым житейским языком скажу тебе – бред вся их марксистская теория! Они принесут России только бедность, разруху и бесхозяйственность! А наши сельские предприимчивые мужики с совестью и богом в душе, быть может, гораздо ближе находятся к их хваленому социализму, чем все их марксисты и большевики вместе взятые. Они

– бандиты и террористы. Им и власть-то давать в руки опасно…
 

134
 
Валентина серьезно задумалась. Она была не глупой женщиной.

- Знаешь, - сказала она. – Если бы вся Россия состояла из таких же сел, как ваше, то никакие большевистские теории не прижились бы. Их бы просто подняли на смех… Ты меня убедил и оправдал то, за что мы боролись, ради чего поднялись на восстание… И еще я считаю, что каждый человек внутри себя должен быть хоть не-много самоотверженным, хоть немного героем. Таким, как ты, например…

- Ну, при чем здесь я? - смутился Константин.

- Ты скромен. Мне это нравится. Хочешь, я сварю тебе кофе?...

Вскоре Валентина действительно принесла ему кофе. Константин

пил и наслаждался приятным ароматом. На какой-то миг ему даже показалось, что войны нет. Все это где-то в прошлом.

- И все же получилось, что я использовала тебя…, - вдруг сказала женщина, словно вылив на него ушат холодной воды. И мигом все иллюзии растворились, как сахар в кофейной гуще.

- Почему? – испугался Константин.

- Да, использовала, хотя и очень сильно влюблена, - повторила Валентина.

Она посмотрела на него с горечью, сожалением.

- Костя, я не смогу бросить мужа. Пойми меня. Мы столько лет с ним прожили вместе. Он – тоже офицер, боевой офицер, участник японской войны, получил тяжелое ранение на германской.

Имеет ордена! Ради меня сменил профессию и стал актером… Если я его брошу – это будет очень подло и низко с моей стороны. Это будет предательством…

- То есть, ты мне предлагаешь роль любовника? – вспылил Константин.

- Ты слишком много задаешь лишних вопросов, - дружески погрозила она пальцем. – А должен меня слушаться! Тогда все будет хорошо. Я старше тебя и опытнее. Я - твой командир!...

- Да что ты! – улыбнулся мужчина. – Ты женщина, слабое существо…

- Тогда я тебе скажу, что перед тобой дама в ранге подполковника!

– заявила Валентина, игриво дотронувшись своим пальчиком до
 

135
 
его носа. – Вот так, мой мальчик!

- Что? – опешил Константин. Она снова засмеялась.
- Ну, если не подполковника, то хотя бы – поручика. Это ближе к правде…, - она мечтательно задумалась. Затем весело посмотрела на него. - Успокойся, шучу! Но тебе скажу одну вещь. Я знаю, что ты умеешь хранить тайны… Я – командир группы разведчиц, активный член Союза защиты Родины и Свободы. Я доставала нашим офицерам нужную информацию через свои личные связи, че-рез советских чиновников, через свой интимный театр «Ампир»! Вот это – правда, дружок…

- Что ж, я восхищаюсь тобой! - сказал Константин, дотронувшись до ее руки. – Но я не хочу тебя потерять! Ты мне нужна! Я не смогу жить без тебя…

- Подожди немного, я все устрою..., - ответила она, глядя ему в глаза. – Веришь?!

- Хочу верить…

- Вот и хорошо! Только не обижайся! Я не могу так сразу. Нужно сохранить честь, лицо, жизнь, наконец! Я не представляю, как мы выберемся теперь из этого железного красного кольца, охватившего Ярославль?

- Раньше была возможность уйти через мост в заволжские леса,

- заметил Константин.

- Но теперь этой возможности нет! – сказала Валентина печально.

– Мы в прочном кольце, Костя! … Ты это знаешь. Вокруг – одни враги… Но я позабочусь о тебе…

- Обо мне? – удивился Константин.

- Да, есть не плохой план, как спастись…, - сказала она, и глаза ее загорелись. – Это очень хитрый план. Вчера его обсуждали в штабе у генерала Карпова и нашли, что он не плох. Идея такая. Ярослав-ский отряд Северной добровольческой армии сегодня в двенадцать часов дня сдается в плен не красноармейцам, а находящейся в городе германской комиссии военнопленных под командованием лейтенанта Балка. Это справедливо, так как, выступив против Брестского мирного договора, мы тем самым объявили войну Гер-
 

136
 
мании. Мы отдаем немцам оружие, а они берут нас под свою за-щиту, то есть защиту кайзера Вильгельма. С точки зрения приоритета международного права советы не посмеют нас тронуть. Это обернется нежелательным международным скандалом. Главное условие сдачи – отправка нас в Германию… Все это сегодня должно быть скреплено договором в Волковском театре и подписями сторон. Как тебе такой план?

- Слишком сложная Комбинация?! – усмехнулся офицер. – Боюсь, она не пройдет. На войне все гораздо проще. Здесь, в Ярославле, хозяйничают не немцы, а советские войска. Немцы в меньшинстве. Вряд ли красным такое понравится… Кроме того, кайзер Вильгельм в сговоре с большевиками. Уж они как-нибудь договорятся между собой. И получится, что мы сами себя преподнесем красным в подарок. Не надо рыскать по домам и подвалам в поисках добровольцев. Бери и расстреливай…

- Какой ты умный, однако! – воскликнула Барковская. – Только вот что-то наши стратеги из штаба считают иначе… Все зависит теперь от немцев! А с лейтенантом Балком есть прочная договоренность… Они будут охранять нас, как свое самое ценное имущество…

- Я не пойду в театр! – возразил Константин. – Уж лучше по чердакам и подвалам прятаться, погибнуть с наганом в руке, чем вот так глупо и нелепо сдаться. Умоляю тебя, Валенька, не верь в этот план! Он провалится! Позволь мне защитить тебя…

- Хороший вариант ты предлагаешь мне, женщине, - рассердилась Барковская. – Прятаться с тобой по чердакам и подвалам, а потом вместе погибнуть!?… Очень красиво и романтично… Но такое бывает только в театре!

Константину показалось, что сейчас она бросится на него в штыковую атаку.

- Ты не прав, Костя! Пойми! – смягчилась она. - Нужно использовать любую возможность. А у нас нет других вариантов, кроме как согласиться на предложение Балка! Я ведь потому и злюсь, что сильно люблю тебя! А ты не хочешь мне поверить…

- А вдруг это провокация тех же большевиков? Чтобы выманить
 

137
 
вас, - вновь заговорил Константин после некоторого замешательства.

- У нас нет иных вариантов…, - повторила Валентина, покачав головой. – Так будет хотя бы подписанный обеими сторонами договор. И международное право…

Женщина перевела дух.

- Так ты пойдешь с нами сдаваться в театр? – требовательно спросила она.

- Прости, нет! Я не верю ни немцам, ни большевикам…

Она посмотрела на него с восхищением. Затем взгрустнула.

- Ты все больше нравишься мне своей прямотой. Но сейчас мы рас-

станемся с тобой…

- Нет, я не отпущу тебя на эту бредовую затею! – воскликнул Константин, схватив ее нежные тонкие пальчики. Неожиданно для себя он больно стиснул их…

- Отпустишь…, - тихо ответила она, преодолев боль. – Я должна быть вместе с моим мужем, поручиком Дмитрием Васильевичем Ботельманом, комендантом штаба в двенадцать часов дня в театре. Что тебе хочется еще? Счастье бесконечным не бывает… Когда-нибудь оно кончается…

Константин весь побледнел.

- Валя, Валенька! Я не смогу жить без тебя! – закричал он, целуя ее больные пальчики. Только не уходи! Я все для тебя сделаю!

- Не грусти, пожалуйста! – отвернулась она от его горячих глаз.

– Прошлое не изменишь! А будущее неопределенно… Помни о на-шей встрече! И будь счастлив. Бог даст, еще свидимся…

Она улыбнулась.

- Как же это тяжело, однако… расставаться с любимым. Но иначе нельзя! Пойдем, я провожу тебя, - вздохнула женщина.

Они прошли вместе до дверей клуба.

- Иди, дружок! – на ее прекрасных глазах выступили слезы. – Иди, не мучай меня… Я не такая сильная, какой кажусь иногда…

Он сделал шаг в сторону двери. И вдруг повернулся. Валентина тоже повернулась. Они вновь бросились друг в объятья. Она целовала его вновь…
 

138
 
Прошло несколько томительных минут.

- А теперь простись со мной, как офицер! – выпрямилась Валентина. – Я должна запомнить этот миг…

Она посмотрела на него с огромной силой духа, боевым задором, теплотой, любовью.

- Честь имею! – бодро ответил Константин, выполнив ее последний приказ.

- Вот так! Теперь прощай!

Офицер вышел, оставив женщину в пленительной задумчивости. Константин отдал ей всего себя и был вынужден уйти. Вопреки мыслям и зову сердца. Он очень боялся, что их расставание навсегда…

***

Хитрый план генерала Карпова о сдаче города германской ко-миссии военнопленных на деле оказался катастрофической глупостью. Такое иногда бывает. Умные люди, искушенные в юриспруденции и, казалось бы, знании жизни, иногда на деле оказываются не готовыми понять и предвидеть простейшие жизненные реалии. Совершают страшные ошибки и просчеты. Либо хватаются за последнюю соломинку, придумывают иллюзии. Так произошло и здесь.

А, может, и в самом деле у белых не было другого выхода? Ведь город находился в кольце.

Большинство участников восстания поверили в возможность спасти себе жизнь, сдавшись немцам. 428 человек, среди них 57 членов белогвардейского штаба пришли 21 июля в Волковский театр. Была с ними и Валентина Николаевна Барковская вместе с мужем Дмитрием Васильевичем Ботельманом, комендантом штаба.

Поначалу лейтенант Балк пытался выполнять подписанные договоренности. Люди просидели в театре целые сутки без пищи и воды. Их охраняли вооруженные добровольцами германские военнопленные.

На следующий день в Волковский театр пришел сам командующий южным ярославским фронтом красных полковник Юрий
 

139
 
Гузарский, бывший офицер царской армии. Это он в разгар боев просил большевистское правительство доставить в город химические снаряды для расправы с повстанцами.

Когда лейтенант Балк попытался разъяснить красному командарму необходимость соблюдения международного права в отношении военнопленных, Гузарский покрыл его таким отборным ма-том, что немец с испуга тут же передал всех участников восстания

в руки большевиков.

Их повели расстреливать на станцию Всполье.

За несколько дней были допрошены и расстреляны большинство

из сдавшихся немцам в театре и все члены белогвардейского штаба вместе с поручиком Ботельманом, мужем Барковской. Остались в живых лишь немногие. В основном – женщины. Среди счастливчиков оказалась и Валентина.

Какие доводы использовала она, чтобы спасти свою жизнь? Быть может, опять пустила в ход все свое природное обаяние и очаровала красного полковника Гузарского? А, может он, как истинный рыцарь, решил не воевать с дамами? Но факт остается фактом.

Он не отправил на смерть красавицу-комендантшу. Красный командарм дал ей напиться воды и освободил из под стражи…

Тогда Барковская встала перед ним на колени и стала умолять увезти ее с собой из этого ужасного города.

Полковник Гузарский увез Валентину Барковскую в Москву. Но, он не долго наслаждался новым боевым трофеем. У Гузарского комендантшу отняла московская ВЧК. Дальнейшие следы этой талантливой женщины теряются…

Удалось ли спастись Валентине? Вряд ли… Скорее всего, она была расстреляна в Москве в застенках ВЧК. В пользу этой версии говорит текст обвинительного протокола полковника Юрия Гузарского спустя год. Наряду с преступлениями перед советской власти военного характера, выражавшимися в невыполнении приказов и своеволии, он был обвинен в сокрытии от возмездия в 1918 году, в Ярославле, махровой контрреволюционерки Валентины Барковской. И расстрелян.

Константин Саврасов ненадолго пережил свою возлюбленную.
 

140
 
Каким чудом ему удалось вырваться из красного оцепления Ярославля – неизвестно? Некоторое время он скрывался в заволжских лесах, а в начале сентября 1918 года был схвачен красными костромичами в селе Диево-Городище, вместе с Александром Федоровичем Вершковым в доме последнего на Торговой площади.

Его своячник к тому времени вернулся из деревни Левиново, где он скрывался у Александра Матвеевича Шилова. Затем прятался на чердаке собственного дома и писал воспоминания. Они сохранились…

Константин Саврасов и Александр Вершков были расстреляны вместе в Костроме по приговору Костромской ВЧК от 26 сентября 1918 год как члены белогвардейского штаба Диево-Городищенской волости.

Зиновея Вершкова (Зина) тяжело перенесла смерть любимого мужа. Тем не менее, через несколько лет она вышла замуж во второй раз и дожила до глубокой старости. Могила ее находится на Леонтьевском кладбище Ярославля.

Павел Саврасов пережил ярославское восстание и не был рассекречен. В 1918 – 1919 годах он работал казначеем в штабе Северного фронта, который находился в то время в Ярославле. В 1920 году был направлен в Харьков устанавливать советскую власть, но здесь заболел тифом и вернулся на родину. Через год у него умерла жена Ольга, оставив ему троих детей.

Вскоре Павел женился во второй раз на хорошей и красивой женщине из своего села. Детей у них не было. При НЭПе он снова занялся торговлей.

В 1929 году Павел выступил против перегибов политики коллективизации в селе Диево-Городище и, как член церковного Совета, сорвал у местной партийной ячейки план по «добровольному изъятию церковных ценностей в пользу государства». За это он был осужден - получил три года лагерей, как непман и кулак.

Вернувшись в начале 1930 – х годов на родину, он поселился с женой в Ярославле. Работал укладчиком железнодорожных путей.
В 1937 году был обвинен как участник мифической право-троцкистской группы и расстрелян. Посмертно реабилитирован при
 

141
 
Хрущеве в 1950 – е годы.

Надя Саврасова прожила долгую счастливую жизнь в Ярославле. Ее потомки до сих пор живут здесь.

Очень интересно сложилась судьба у лидера Диево-Городищенского восстания Федора Давыдовича Конова.

Он убежал после Гражданской войны в Америку. Но ему посчастливилось позже побывать в родном селе. Это было в 1937 году, когда в Диево-Городище неожиданно приехал автомобиль под флагом американского посольства. Любитель экспромтов и здесь проявил себя. Он встретил свою удивленную мать на выходе из церкви и оставил ей крупную сумму денег. Позже НКВД заинтересовалось этим случаем, но от сельского хулигана, махрового контрреволюционера уже и след простыл. Так он и закончил свои дни в Америке.

Лидер Ярославского восстания полковник Перхуров сумел в сентябре 1918 года добраться до Казани, где вступил в белогвардей-скую армию Комуча. За успешное выступление в Ярославле верховный правитель России адмирал Колчак произвел его в звание генерала-майора. В 1920 году во время знаменитого Сибирского ледяного похода армии Колчака Перхуров сдался в плен красным партизанам. Те ничего не знали о его роли в Ярославском восстании. Позже Перхуров работал военным специалистом в штабе Приуральского военного округа, но в 1922 году был арестован по обвинению в организации белогвардейского контрреволюционного мятежа. Его долго допрашивали и избивали. Показательный суд над Перхуровым состоялся в Ярославле в Волковском театре. 21 июля 1922 года, ровно спустя четыре года после подавления Ярославского восстания, он был расстрелян во дворе Ярославской губернской ЧК по приговору выездной Военной коллегии Верховного ревтрибунала. Похоронен, вероятно, на Леонтьевском кладбище Ярославля.

Председатель Союза защиты Родины и Свободы Борис Савин-ков после провала организованных им восстаний уехал за границу. Оттуда продолжал активную деятельность против большевистской власти. В 1924 году в результате удачной операции красной
 

142
 
резидентуры он был выманен в Россию под предлогом проведения новых антибольшевистских восстаний, где и схвачен. В 1924 году Савинков бы осужден и приговорен к расстрелу.

На суде старый революционер полностью признал свою вину перед советской республикой. Учитывая его прошлые заслуги в борьбе

с царизмом, приговор был заменен лишением свободы сроком на 10 лет. 7 мая 1925 в здании ВЧК на Лубянке Савинков покончил жизнь самоубийством, воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате, где он находился по возвращении с прогулки. Выбросился из окна пятого этажа во двор. По неофициальной вер-сии он был убит сотрудниками ВЧК.

Помощник Перхурова по ярославскому восстанию полковник Гоппер после разгрома белых перебрался на Волгу и вступил в На-родную армию Самарского Комуча. Воевал в составе белой армии Колчака, был произведен в генерал-майоры. В 1920 году из Владивостока вернулся на свою родину в Латвию. После занятия Латвии советскими войсками, 30 сентября 1940 года был арестован НКВД, осужден и расстрелян 25 марта 1941 года в пригороде Риги.

Белогвардейское восстание в Ярославле было подавлено очень жестоко. Почти все его активные участники, а их было около 1000 человек, погибли в боях или были расстреляны сразу после сдачи в плен. Лишь небольшой группе, около 100 человек, прорвавшейся вместе с полковником Перхуровым, удалось выжить. Непосредственно в боях в Ярославле с 6 по 21 июля 1918 года погибло около 600 человек.

Еще долго после подавления восстания продолжались расстрелы. Всего было расстреляно, по разным данным, от 1500 до 5000 человек. Количество погибших во время интенсивных бомбардировок Ярославля мирных жителей вообще никто не считал.

В результате событий июля 1918 года город был сильно разрушен. Многие районы Ярославля выгорели до основания. Только в начале 1930 – х годов все последствия белогвардейского восстания были устранены.

Вот так закончились эти роковые дни. Как много волжской воды утекло с тех пор… Как много человеческих судеб перемололо и
 
143
 
погубило Ярославское восстание, начавшееся быстрым захватом города и триумфом белого движения, а закончившееся страшной катастрофой.

Но мы, потомки тех ярославцев, должны помнить, что это было восстание, по сути своей, народное, поддержанное, так или иначе, большей частью жителей города. Оно оправдано с юридической точки зрения, так как это была попытка вернуть в стране законность и порядок, попранные большевиками. Во многих воззваниях и документах восставших говорилось о поддержке законно из-бранного всем народом Учредительного Собрания, которое было разогнано правительством Совнаркома в январе 1918 года. Учредительное Собрание, где партия большевиков получила лишь 24 % депутатских мандатов, не признало октябрьский переворот 1917 года, осуществленный Лениным.

Ярославское восстание - это было выступление наиболее грамотной, свободно мыслящей, законопослушной части населения против установившейся в стране большевистской диктатуры и произвола. Жители Ярославля героически сражались за свои иде-алы на улицах города. Они верили, что правда и справедливость должны восторжествовать. Но, к сожалению, история тогда рас-порядилась иначе…

Сколько несбывшихся надежд разрушила и унесла эта граждан-ская война… Мы знаем лишь о немногих героях, самоотверженных людях… Кто теперь о них помнит? Лишь волжский ветер… Ветер человеческих судеб. Ветер надежд и перемен…

Мы должны помнить имена людей, положивших жизнь ради блага своего Отечества…
 











144
 

 












Волжский ветер

повесть


Автор: Кшукин Д.В.

Дизайн, оригинал- макет: Васильев В.С.

Рисунок обложки: Кшукин Д.В.