Сила

Андрей Назаренко
"Не придет Царствие Божие приметным образом,
 и не скажут: "вот оно здесь"
или "вот там".
Царствие Божие внутри вас есть".
(Евангелие от Луки, 17:21)


 - Смотри-смотри! Вон облако, похожее на большую пчелу. Или на шмеля…
- А видишь там, прямо над нашей крышей – как будто белый лебедь:   голова словно бы в короне и два огромные, полупрозрачные крыла.
- Что, как мы познакомились? Поехали искать у нас в лесу заброшенную деревянную церковь. Соседка Лена говорила, что таковая есть.
   Едем, но как-то не особо верится: все-таки не такая это вещь, чтобы вот так в лесу заброшенной стоять. Они давно уже все переписаны, известны, в музеях деревянного зодчества красуются - памятники.
  Пылит грунтовая дорога, пестрым ковром желтеют одуванчики, рощи одеваются яркой весенней зеленью, и соловьи наперебой перекликаются раскатистыми трелями.
  И проезжали какое-то толи село, толи деревню.
  Село по сути то одно название: домов может быть десять, из них жилых пять-шесть, не больше, вот: и какое-то каменное строение.
   В проломе стены мелькнула хрупкая женская фигурка с ломом или лопатою.
- Что, я? Вот, церковь восстанавливаю.
- Церковь? Да где ж она?
- Ну вот, разводит руками в стороны, – она и есть.
- Это? Гора битого ки…?
  Своды обрушены, пустые проемы окон, по верхам осиротевших стен немолодые уж березки. Внутри завал, кругом битый кирпич, и облака, как гости, вплывают на середину.
  Было ей в тот год – 76 лет.
  На спине горб, росточка малого, худая. Ноги больные – ходит очень медленно, и голова качается, как цветок подсолнуха на тонком стебельке, когда подует ветер.
  А храм – сначала было ощущение: что бомба шибанула прямо в центр, но оказалось: нет – людская лень и равнодушие. Сперва колхозный склад, железо с кровли то давно уж растащили, а там дождь-снег… Мальчишки бегали - сначала рухнула трапезная часть, а уже в 90-е и основной свод с куполом. А там еще местные: кто там кирпич, кто арматуринку прихватит.
  Слева, как издевательство, табличка: “Памятник архитектуры. Охраняется государством”.
   Но уменьшаются, будто сами собой, внутри завалы, трава вокруг покошена, на месте алтаря – букет свежих цветов.
   И знаю то, что некому помочь ей. Деревни то вокруг практически пустые, дороги нормальной практически нет.
- Ну, а деревянную то все-таки нашли вы церковь?
- Да, интересное там место. Плавный изгиб реки, мальчишки плещутся в песчаных отмелях, по берегам старинные  две церкви, чуть в стороне и деревянная: “Егорий старый”.
- Тут все б восстановить, устроить.
- 1775 год, без одного гвоздя. Скромная главка с кованым крестом летит посреди чащи.
  Снаружи от веков позеленевший, а внутри – радостный, янтарный. Рубленные торцы бревен, сделан одним топором, без применения пилы, замок в двери с ключом наверно пол аршина. В облике что-то таинственное, несказанное...
  По лесу птичий гомон, а внутри - тишина. Деревья, как звери, царапают снаружи стены, и солнце застенчиво, тонкими бликами, робко блестит сквозь зашитые окна.
- Самый древний деревянный памятник Московской области из стоящих на исконном месте.
   Но пол разобран, иконостаса давно нет, стены исписаны, валяется мусор.   Дырявая кровля, по стенам кое-где подпалины -  это храм пытались сжечь.
- По времени заселения этот холм – ровесник Московского Кремля, тот безымянный ручеек внизу – когда-то речка Бязь.
  Приехали с Батей еще - убрали мусор, засыпали ямы, сделанные мародерами - гробокопателями, покосили поокрест бурьян. Распечатал на компьютере листок, приклеил к позеленевшим бревнам: “Охраняется совестью народа”.
- Хорошие слова. Сам выдумал?
  И стал я сюда приезжать. Не то чтобы помочь, так, хоть бы поучаствовать.
  Беру тачку самодельную из досок не струганных, вожу битый кирпич. 
   Из ближнего дома доносится: “я – свободен!” – кто-то пытается пьяным голосом подражать Кипелову.
   Беру старый кассетник, ставлю Всенощную Рахманинова. Криво косятся проходящие компании.
   А из руин: “Благословен еси Господи”.  Приходит какой-то дед. Часа полтора рассказывает, как он мальцом лазил по этой колокольне. И бабочки цветистой стайкой впархивают вовнутрь.
  Наступила зима.
  А весной приехал:
- Вы что же, всю зиму тут работали?
Улыбается.
- Ну, в общем, да. Двенадцать тачек в день. Мороз, дождь или снег, смеется, – не отговорка.
- Но… Здесь наверно зимой проморожено все, осенними дождями пролито, снегом метровым пересыпано.
- Ну, я сначала снег то разгребу, а уж потом – за дело.
  Искрится взгляд. И солнце тенями от облаков рисует по земле затейливо узоры.
  Хрупкая бабушка, под 80 лет, одна. Как?
  Тут по-хорошему так целая артель нужна, и то бы мало кто взялся - без техники, дороги по сути нет.
  А храм огромный: в длину метров наверно пятьдесят, большемерный, царский кирпич, под ногами резные капители колонн.
  Муж пришел, ударил пару раз ломом: “нет, неподъемное дело”, и пошел домой. Пришлось уж дальше как-то вот самой.
  И улыбается. Беззубым ртом, светло и чисто, как ребенок.
  Натали, бывает, сетует: “уж у меня морщины, вот волосы седеют… Старею я. Скажи, как мне оставаться молодой, красивой?”
- Ну что же, говорю, сие не сложно – поезжай в Стариково, возьми тачку самодельную со старым колесом от мотоцикла спущенным, и может откроется и тебе и счастье, и здоровье, да и долголетие.
  Четверо детей, человек восемнадцать что-то внуков-правнуков. Ухоженный огород, соток 30, не меньше. Нигде ни сорняка: картошка, свекла и капуста. Немалый сад: вишни, яблони, груши.
- Что, дети то помогают вам?
Смеется…
-  Им и самим-то помогать надо.
  Петляет деревенская дорога, колокольня полуразрушенная с крестом наклоненным то справа, то слева покажется.
  Друзья-знакомые часто недоумевают: “зачем дружишь с этой старухой?”
А я люблю ее.
- Замолкните, она святая.
Еду, и каждый раз всё думаю:
  Как там она? Жива ли?
- Скажите, я смотрю, у вас и кровля новая над алтарем, уже и окна вставлены.
- Это внуку я заплатила, он и сделал.
- Да?! А если не секрет, откуда ж деньги?
- Вот, скопила. У меня свой огород, капуста вот смотри, картошка. А много ли мне надо? Ну вот а пенсию так всю сюда - на храм.
  Мелькнуло как-то невзначай и 80, 85.
  Иной раз, глядя из Москвы, это каким-то нереальным кажется.
Заброшенных три церкви, какая-то бабуля, под 90 лет, в глуши, одна, таскает большемерный кирпич, что-то хлопочет, строит, восстанавливает.
  А приедешь – после дождя дымка в лугах, аромат разнотравный, медовый. Шмели, крутой берег реки, и небосвод открытый с края и до края.
  - Бывало я думала – ну брошу это дело… Но приснились мне двое в черных одеждах – то ли монахи, толь ли священники, сказали: “не бросай”.
А в марте проезжала женщина, крикнула мимоходом: “начала”?
  Ну, я лопату отложила в сторону, киваю: “начала”. Она пятьдесят тысяч и оставила.
 Потом Надя приходит, доски покупала, думала пол в доме менять, махнула рукой: “а, забирай на храм”. Вот, сделали хоть и временную, крышу.
  Иной раз я смотрю на это все и думаю: "ну, чудо".
 - А так, наверно, тяжело одной то по сути Храм восстанавливать?
 - Как тяжело?
- Ну на печи так это … тяжелей лежать.
   Однажды как-то правда в больницу загремела, так врач говорил: жить тебе бабка, два, ну три дня максимум. С тех пор наверно лет уж двадцать минуло…
   Старенький дом с белыми ставнями, наверно так же жили наши предки сто, а может и триста лет назад, на окнах васильки, внутри окрашенные бревна стен, печь, кровать, стол, два стула.
- Чем мне помочь? Спасибо, ничего не надо. А если есть возможность, так пожертвуй на храм, а еще лучше отдай бездомным или сиротам.
  Друзья, знакомые, родственники ее,  кто даже сильно младше был – поумирали все.
 - Последнее время мать стала часто сниться, все говорит: заждалася меня. А мне успеть бы причаститься только в нашем храме.
  - Хотела написать как-то все про свою жизнь, так - сколько то всего было, да потом передумала. Так это что ж получится – хвалиться что ли?
  И вот – первая служба “в нашем, возрожденном храме”, на глазах слезы.
  Поехал к металлоломщикам, взял кислородный баллон, отпилил дно – вышло навроде колокола.
- Динь!
  И лес из-за реки мне отзывается звонким, протяжным эхом.
   Всегда веселая, смеется. Чего-то все рассказывает… А зачем? Я ничего не спрашиваю.
- Вот, когда у нас купол то рухнул, так крест то не упал с него, в арматуринах запутался, земли не коснулся. Подняли, на нем надпись:
“Сей святой крест установлен в лето 1899 года при священнике Матвее Смирнове во славу Великого Бога и Спасителя нашего.” Вот так и мы работаем: во славу Святого Бога и Спаса нашего.
   И как-то постепенно ушли переживания, что как мол она там, жива ли и здорова? Еду: знаю наверняка, что вот сейчас напьюсь ароматного чая за задушевными беседами, возьмусь за старую тачку самодельную с кривым колесом от мотоцикла спущенным, и … вынесет из головы, как ветром, все наносное, мелкое, сиюминутное.
  И незаметно как-то подтянулась и дорога, деревни окрест встрепенулись да обросли коттеджами, как же иначе, место – красивое.
- А знаешь, как мы тут начали все восстанавливать – так у нас в сентябре месяце - сирень цвела. Красиво!
  Подумалось: вот есть у человека дело. И, интересно, делает он это дело, и не берут его ни хворь, ни беды, ни болезни.
    Только когда вандалы сожгли дивную деревянную церковь, на вопрос “как дела”, она впервые мне ответила, что “плохо”.
  И подумалось: вот, немного подожду, умрет она, и напишу я что-то вроде эпитафии – красивый и светлый рассказ о жизни вот такого человека.
  Ждал, ждал, да так и не дождался. А посему я не пишу о смерти. Стою у низенького дома, смотрю в бездонную вышину летнего неба. Шумят чуть в стороне старые липы, плещется высоко в синеве жаворонок.
    Говорят: “один в поле не воин”, “плетью обуха не перешибешь”, и в одиночку, тем более у нас в России, не может человек сделать что-то большое и серьезное.
  Может.
   Считается: “старость не радость”, “возраст с добром не приходит”, и в семьдесят с большим уже довеском лет поздно начинать что-то сложное, неподъемное.
  Не поздно.
  Думают, что такое сейчас время, миром правит доллар, все мы обмеркантилились, и для нашего современника совсем уже закрыто небо.
  Открыто. 

Фото из местной газеты