Решил выложить отрывок из длинной штуки. Штука романного объема, но по структуре, скорее, повесть. Время действия: 1985 год. Жанр - молодежно-криминальная драма. На закате советской эпохи появилось много фильмов "о проблемах молодежи", о "трудных подростках". Типа "Пацаны", "Меня зовут Арлекино", "Авария - дочь мента" и др. Сейчас эти истории кажутся наивными, но в свое время впечатляли. Пересмотр подобных фильмов меня отчасти и вдохновил. Но мое повествование более жесткое, кровавое, без морализаторства и гуманистических соплей. Зато с мрачным романтизмом. Ближе по жанру и атмосфере к нуару, гангстерским сагам и черным бандитским комедиям. (Так, во всяком случае, я задумывал, пока не ясно, получилось ли).
В центре - компания подростков, которые не просто "трудные", а вполне осознанно и профессионально нарушают закон.
Черновой вариант уже готов, но работы еще до фига. А уже хочется что-нибудь предъявить.
Отрывок этот выделяется из повествования несколькими лирическими нотами. Один из героев - по кличке Мамонт - тайно наблюдает за девушкой, которая ему нравится, и ее компанией. Ему ничего не светит: она - нежная особа из интеллигентной и обеспеченной семьи, а он - грубый, агрессивный, уродливый, из семьи чернорабочих-алкоголиков.
Когда в СССР началась борьба с пьянством, к нам в школу явился доктор и прочел лекцию о вреде алкоголя. А в конце он рассказал случай из жизни. Молодым врачом он был направлен в глухую деревню. Там во многих семьях страшно пили, было много слабоумных детей, а в одной из семей рос мальчик - с относительно хорошими мозгами, но эпилептик.
И в деревню как-то приехала семья из города, фольклористы, что ли. И у них была чудесная милая девочка. И этот мальчик, чумазый, оборванный, пялился на нее восхищенно, не смея подойти и заговорить. А девочка его боялась и старалась, заметив его, скрыться. Иногда он начинал биться в припадке, чем пугал девочку еще больше.
Вот этот образ - изгой-квазимодо, одинокий, никем не любимый, но жаждущий любви, который тянется к недоступному для него прекрасному существу - врезался мне в память, и я его использовал. Конечно, не точь в точь.
Итак, эпизод из многобукв:
**
Длинная деревянная, увитая плющем, решетчатая веранда на втором этаже четырехэтажного дома освещалась цилиндрическим ажурным фонарем, вокруг которого трепетали пепельно-серебристые ночные бабочки. В крайне правом конце веранды висел сетчатый гамак. Мамонт пробрался через кусты жасмина, росшие обильно вокруг старой дикой яблони, и, спрятавшись за пахучими ветвями, застыл, устремив взгляд вверх. Вечер был теплым, но в кустах сохранялась прохлада. Мамонт, взопревший, пока крался через заросли, поежился, обхватил плечи руками, напряг все тело и потоптался, чтобы согреться.
Сквозь перила и плющ можно было разглядеть узкий длинный стол и плетеные из тростника стулья, а также фигуры людей, сидевших за столом: голубые джинсы, белый батник, цветастые шорты-бермуды, клетчатая рубашка, кожаные сандалии, рубашка в красно-желтую полоску, белые широкие штаны, туфли-сабо, серые брюки, черная майка в обтяжку, туфли-мокасины, светло-синее полупрозрачное платье, желтые босоножки, оплетенные ремешками икры, черная узкая юбка до середины ляжек, белая кофточка, красные туфельки на остром каблуке.
Мамонт напряженно прислушивался к звукам, долетавшим до его убежища со второго этажа, пытаясь понять смысл фраз.
"Приоткройте, пожалуйста, занавесь!" - раздался мелодичный женский голос. Рослый юноша в цветастых бермудах поднялся. На веранду вышла хрупкая женщина с шариком волос на голове.
«Спасибо, Филипп!.. Да, поставьте поднос на середину…»
Колыхнулось синее полупрозрачное платье, мелькнули тонкие бледные руки, блеснули под лучами фонаря светлые волосы. "Мама, ты просто волшебница!" - тоненько прозвенел девичий голосок, и Мамонт вытянул шею и затаил дыхание.
"Спасибо-спасибо-спасибо-спасибо!" – юноши и девушки хором благодарили хозяйку.
"На здоровье, дорогие! Леночка, я забыла нож. Сбегай на кухню".
«Да, сейчас… Я надеюсь, ты посидишь с нами, мама!»
«И не надейся, милая! Каникулы-то у вас, а у нас с папой завтра обычный рабочий день».
«Мы не будем сильно шуметь, Любовь-Игорьна, обещаем!» - сказал один из юношей.
«Мы недолго…» - поддакнул другой.
«Артур, да сидите хоть до самого утра. Не торопитесь, пожалуйста!»
Несколько минут Мамонт слышал только стук ложечек по блюдцам.
К перилам веранды подошел и облокотился на них тощий и сутулый юноше с презрительно-недовольным выражением на лице и острой косой челкой, свисавшей до подбородка, прикрывая один глаз. Юноша поставил на перила зеленую бутылку, сказал: "Полусладкое розовое придется сейчас очень кстати", - в голосе юноши преобладали капризные нотки. Он то и дело манерным жестом отводил прядку в сторону.
"О, мальчики, да вы в последний год стали настоящими выпивохами!" - удивленно пискнул девичий голосок. И когда показалась сама девушка, тонкая, с длинными светло-русыми волосами. Мамонт прищурился, напрягая зрение и слух.
"Лен, это не доза для шести человек. Только ради атмосферы!" – у сутулого между пальцев блеснуло острие штопора. Пробка вышла из горлышка с еле слышным звуком: чпок.
"Лена, поэты не могут без вина!» - на перила облокотилась миниатюрная брюнетка с короткой симметричной стрижкой; две прядки волос, изгибаясь, лежали на скулах клинками. Брюнетка подставила чашку под розоватую струю. Презрительное выражение на лице сутулого юноши смягчилось неким подобием улыбки, довольно кривоватой, обнажившей острые, как у мелкого хищного зверька, зубки. Он наливал брюнетке вино, заложив свободную руку за спину и манерно изогнувши торс.
"Да, Алина, ты права. Поэзия в вине! Если перефразировать известную фразу… Коллеги, где ваши кубки?!" – воскликнул юноша и к нему протянулись четыре руки с чашками. Он разлил вино по чашкам, допил остаток из горлышка, положил пустую бутылку и штопор с застрявшей на нем пробкой в сине-красный пакет, обернул целлофан вокруг бутылки.
"Но, Витя, неужели без вина поэту не обойтись?" - сказала Лена и осторожно отпила из чашки.
Витя пожал острыми, тощими плечами, хмыкнул, спросил: "Вкусно?"
"Вкусно!" - согласилась Лена.
"Без вина, наверное, можно обойтись, но вот без чего не обойтись поэтам, так это без муз! – к перилам приблизился рослый юноша с длинными каштановыми кудрями поднял чашку: Елена, Алина! За вас! За наших прекрасных муз!" - и выпил свое вино залпом.
"О, Филипп! Мы разве ваши музы?"
"Конечно".
"Умеешь ты польстить…" - Алина сделала небольшой глоток и одарила Филиппа томным взглядом.
«Не льщу. Говорю правду».
"Спасибо, Филипп!" - сказал Лена и перевела взгляд, полный ревности, с Филиппа на Алину и обратно.
"А не устроить ли нам читак?!" - очкастый юноша с крашенными в зеленый, фиолетовый и оранжевый цвета волосами вскочил на стул, а со стула на перила веранды, как петух на забор, и присел на корточки, разведя руки, как крылья.
"О, читак, читак! Желаю читак!" - Алина захлопала в ладоши, подпрыгивая на носочках.
"Только потише, Жан, я умоляю! - Лена оглянулась в сторону родительских окон. - У нас-то каникулы, а людям завтра на работу. У папы – совещание".
"Я тихонько…" - Жан выпрямился во весь рост, стукнулся макушкой о деревянный брусок, чертыхнулся, уцепился согнутым локтем за столбик, запрокинул голову назад и задрал ногу вверх. И с легким подвыванием, меняя одну причудливую позу на еще более причудливую, стал декламировать: …кость в горле кость белая и кость черная… в море вымерли все роли выучили замучили… стаи журавлей ночью летели жмурились… вышли из дома запомнили рыжего клоуна белого серого медленно били…
"Ой, Жан, Жан, это удивительно, - Лена прижала ладошки к щекам но, - миленький мой, тише, еще тише!".
"Браво!" – Алиса поставила чашку на перила и хлопнула пару раз в ладоши. Жан понизил голос до шепота, и лишь изредка тонко взвизгивал: …без водки бред в башке… и с водкой бред в башке… и девка есть водку пью… и как девки нет тоже пью…
Алина улыбалась, распахнув темные блестящие глазищи, похохатывала, от чего ее грудь быстро поднималась и опускалась. Лена от смущения прикрыла нижнюю часть лица ладонями, не мигая, она удивленно и с некоторым испугом смотрела на извивающегося поэта.
"Жана понесло, - сутулый Витя сохранял на лице презрительно-надменное выражение, а интонации голоса стали еще более капризными. - А если Жана несет, то это природная стихия. Неизвестно как пойдет и чем обернется. Помнится, однажды во время очередного читака, он вывалился с балкона. Хорошо, успел ухватиться за решетку, а то бы грохнулся с шестого этажа".
"Русская литература осиротела бы..." – к перилам веранды приблизился полный низенький юноша с шапкой черных кудрявых волос. В руке он держал половинку пирожного с кремом, запрокинув голову, он отправил пирожное в рот, щеки его надулись, она стал жевать.
"Что ты - мировая!" – ехидно процедил Витя.
Мамонт смотрел, как полный юноша слизывает с пальцев остатки белого крема. Мамонт сглотнул слюну.
"Давайте, перекурим, что ли?" – Жан спрыгнул с перил и уселся на них верхом.
«Только дым на улицу выдувайте, – сказала Лена. - Папа-то не учует, он сам курящий, а вот мама..."
"Мы, Лен, не беспокойся, мы как партизаны", - Жан достал белую пачку.
Закурили все, кроме Лены и длинноносого юноши с огромной головой и хилым вялым тельцем. Юноша с вожделением пялился на бедра, ноги и спину Алины. Она это заметила, но сделала вид, что не заметила; повернулась к нему профилем. Мамонт раздул ноздри, ощутив аромат табачного дыма. Сунул руку в карман, достал из пачки сигарету, понюхал ее, размял между пальцами, еще раз понюхал. Сунул сигарету за левое ухо. Продолжил всматриваться и вслушиваться в происходящее на веранде.
"От окраины к центру", - Филипп развернул бумажный рулон, вытянул перед собой стопку листов, мотнул головой назад так, что взлетели кудри, и низким бархатным голосом, не торопливо и ровно, не меняя громкости, темпа и интонации стал старательно декламировать:
"Вот я вновь посетил эту местность любви, полуостров заводов, парадиз мастерских и аркадию фабрик, рай речных пароходов…"
Филипп расправил плечи и вполоборота развернул торс. Лена смотрела на чтеца, распахнув глаза, завороженно. Алина щурилась и пускала тонкие струйки дыма. Ночные мотыльки пепельными хлопьями порхали округ фонаря. Большеголовый юноша отпил вино из горлышка, протянул бутылку пузатенькому брюнету. Мамонт переступил с ноги на ногу, почесал задницу.
"Предо мною река распласталась под каменно-угольным дымом, за спиною трамвай прогремел на мосту…"
Филипп перенес вес тела с правой ноги на левую. И отставил левую в бок. Лена теребила завязочки на вороте белой блузки с короткими рукавами. Алина затушила сигарету, обняла широкую стойку веранды, скрестила ноги, изогнула талию, выставила бедро.
"…и кирпичных оград просветлела внезапно угрюмость. Добрый день, вот мы встретились, бедная юность. Джаз предместий приветствует нас, слышишь трубы предместий, золотой диксиленд в черных кепках…"
Мамонт, не мигая, смотрел на Лену, на ее белый профиль, светлые волосы и тонкие руки. Мамонт шлепнул себя по шее, ощутив острую боль от комариного укуса; Лена вздрогнула и, нахмурившись, посмотрела в сторону кустов; Мамонт осторожно отступил назад, за густую листву. Обнял кривоватый и бугристый ствол яблони обеими руками, прижался к шершавой коре щекой.
"…словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном. В ярко-красном кашне и в плаще в подворотнях, в парадных ты стоишь на виду на мосту возле лет безвозвратных, прижимая к лицу недопитый стакан лимонада…"
Филипп поднял руку и стал ладонью отмахивать ритм, дирижируя сам себе. Лена обхватила плечи руками, запрокинула голову. Алина чуть улыбнулась, лишь краешками губ. Большеголовый юноша уставился на лопатки Алины; кудрявый брюнет уселся на плетеный стул, выудил из пакета закрытую бутылку, стал шарить вокруг в поисках штопора.
"До чего ты бедна. Столько лет, а промчались напрасно. Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна".
Витя тряхнул длинной челкой, отвернулся и зевнул. Заметил, что толстячок держит в руках непочатую бутылку, протянул ему штопор. Жан переместился за спину Филиппа и стал передразнивать его мимику и жесты. Лена посмотрела на Жана с укоризной, Алина сжала кулачок и погрозила им Жану. Филипп сделал паузу, обернулся, и Жан моментально выпрямился, сложил ладони на паху и придал лицу серьезное выражение, и Филипп продолжил.
"Значит, нету разлук. Существует громадная встреча. Значит, кто-то нас вдруг в темноте обнимает за плечи, и полны темноты, и полны темноты и покоя, мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою…"
Мамонт поежился, осторожно кхэкнул. Вытащил из-за пояса чекушку, отхлебнул из нее жгучую жидкость; куснул губу. Лена перевела мечтательный взгляд с Филиппа на фонарь, окруженный мотыльками. Толстенький брюнет вкрутил штопор в пробку, выдернул ее и понюхал, чуть отхлебнул из горлышка, почмокал губами, смакуя.
"…пароходов огни и сиянье витрин, звон трамваев далеких, плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких".
Лена опять стала вглядываться в темноту за верандой. И Мамонту показалось, что девушка глядит прямо на него, и отступил еще на полшага, завинтил крышку на чекушке, положил ее на землю. Жан приник к юноше с длинной челкой и зашептал ему на ухо. Алина шикнула на них, Лена прижала указательный палец к губам и попыталась сделать строгий взгляд.
"…Сколько лет проживу, ничего мне не надо. Сколько лет проживу, сколько дам на стакан лимонада. Сколько раз я вернусь, но уже не вернусь, словно дом запираю, сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая".
Чтец замолчал и склонил голову, тряхнув кудрями.
«Завораживающе, Филипп!..» - сказала Алина и похлопала. Лена глубоко вздохнула, спросила меланхолично: «Это твое?!»
"Нет, что ты! – Филипп смущенно кашлянул в кулак, скатал бумагу в рулон, сунул ее в карман шорт-бермуд. - Это из Бродского, раннее. А я отказался от использования рифмы. Сейчас это не актуально. Бродский был последним значительным поэтом, который писал в рифму. После него это делать совершенно бессмысленно".
"Только ли Бродский? А Рубцов, например?» - спросил Жан.
"Нет, уж… - встрял юноша с хилым телом, крупной головой и лицом, напоминавшим крысиную мордашку. - Рубцова даже смешно упоминать в одном ряду с Бродским. Рубцов, это посконно домотканый частушечник, кондовый балалаечник... Это же уровень фольклора".
"А чем тебе не нравится фольклор, Артем?!" – спросил Жан, прищурившись
"Ничем, кроме того, что безнадежно устарел. Это ж каменный век!"
"О, какие вы умные, ребята, как интересно вас слушать…" - Алина закурила, манерно отставила руку с сигаретой в сторону и выпустила дымное колечко через накрашенные губы.
"Глядя на твой изысканный профиль, Алина, умничать не хочется. – сказал Филипп. - Хочется говорить стихами. Давайте разольем вторую бутылку. – Филипп обернулся к пухлому брюнету. – А в сумке у меня имеется и третья… В такой вечер надо пить вино и читать стихи. Как древние греки».
Лена переводила ревнивый взгляд с Филиппа на Алину и обратно.
"Так когда же вы устроите для нас поэтический вечер? – сказала Алина. - Мы позовем всех приличных знакомых".
"Когда дозреем, – Филипп прислонился к стойке веранды, взял чашку с вином, которую услужливо подал ему крысомордый Артем. - Мне вот еще нужно поупражняться в чтении стихов".
"Ты не актер, чтобы декламировать. Будь предельно естественен", - сказала Алина
"Да, но все же произносить слова надо четко», - кивнул Филипп.
«Это бы не плохо… - сказал Витя язвительно. - И не бубнить».
«Ни в коем случае. А я разве бубню?» - Филипп залпом осушил чашку.
Витя промолчал, хмыкнул, пожал плечами; плеснул себе в чашку вина.
«Ты, нет, нет, ты великолепно читаешь! – воскликнул Артем подобострастно, взял бутылку у Вити и подлил сначала Алине и Лене, а потом Филиппу и себе. - А вот слушал я на днях комсомольских поэтов, так они или бубнят себе под нос или орут как на митинге».
«Да, это не наш стиль», - согласился Филипп.
Мамонт поежился, переступил с ноги на ногу, достал сигарету из-за уха, понюхал ее и засунул обратно. Медленно шагнул вперед, чуть отодвинул ветви рукой. Уставился на Лену, которая осторожно зевнула, прикрыв рот ладошкой, собрала волосы в хвост на макушке, резко отпустила их, волосы рассыпались по плечам, Лена вытянула сложенные руки вверх. Под белой блузкой обозначились два маленьких холмика. Выражение лицо Мамонта стало тоскливым.
Филипп присел на перила, опустив левую ногу на пол веранды, а правую согнув в колене. Щелкнул по донышку сигаретной пачки указательным пальцем, выскочила сигарета, Филипп подхватил ее губами. Артем поспешно схватил со стола коробок и, чиркнув спичкой, протянул к Филиппу сложенные ковшиком ладони, в которых трепетал огонек. Филипп вытянул правую ногу вдоль перил.
«Пора нам составлять поэтический сборник, коллеги!» - сказал Филипп и силой выдул дым в сторону фонаря. Мошки и мотыльки, кружившие на свету, вмиг исчезли в темноте, но скоро вернулись на околофонарные орбиты.
«Самиздат?» - брезгливо спросил Витя.
«Нет. Самиздат, это вчерашний день, – помотал головой Филипп. – Самиздата сейчас столько, что легко затеряться, нас никто не заметит. Нам надо издаваться официально».
«Ага… в совдеповских издательствах только и ждут таких, как мы…» - сказал Витя с иронией в голосе.
«При райкомах вээлкээсэм, - сказал Артем, - есть культурные отделы, они организуют всякие мероприятия. Почему бы им не помочь начинающим поэтам?»
«А зачем им нам помогать?» - удивился Витя.
«А, действительно, почему бы и нет? – согласился с Артемом Филипп. - Это их комсомольский долг, помогать начинающим, приветствовать инициативы. Надо идти к ним и общаться. Ведь сами они к нам не придут».
«Но ведь, это значит, согласится на их руководство, – Витя сунул руки в карманы, поднял острые плечи вверх и придал лицу еще более кислое выражение. - Ты представляешь, например, стихи Жана в книге, выпущенной под патронажем комсомола? Про бред в башке… А если они еще его прическу увидят!..»
Жан с довольным видом взъерошил свои оранжево-зелено-фиолетовые волосы и крикнул: «Йо-хо-хо!» Лена испуганно прижала палец к губам: «Т-с-с-с!..»
«Ерунда, - подал голос Артем, - протиснем. Наваляем несколько стишков про этот их БАМ дурацкий. В остальном останемся свободными. Сейчас время в совдепии не такое суровое, как раньше. Вожжи отпустили…»
Филипп кивнул согласно, положил ладонь на плечо Артема. Артем замлел от удовольствия. Витя изящно-манерным движением ладони убрал с глаз длинную косую челку.
«А кто будет сочинять комсомольские стихи, а? – Витя перевел взгляд с Артура на Филлипа. Посмотрел и на толстого брюнета, но он, закрыв глаза, клевал носом, лежа в кресле-качалке. Поискал глазами Жана, но тот забрался в гамак, висевший в дальнем конце веранды, и раскачивался в нем, свесив расслабленно руки и вытянув ноги вверх. Витя посмотрел в глаза Филиппу. - Ты будете их сочинять? Я-то не стану!»
«Я наваяю, – кивнул Филипп, затушил сигарету о подошву сандалии, поискал взглядом пепельницу и бросил окурок в стеклянную баночку, услужливо поданную Артемом. - Замараюсь, так и быть. Ради общего дела. Ради поэзии».
«Ты путаешь, коллега! – сказал Витя презрительно, сложил руки на груди и задрал нос вверх. - Создание стихов и издание книжек стихов, это не одно и то же. Франсуа Вийона не печатали при жизни. И если мараться ради поэзии, то получится ли поэзия?»
«Ты усложняешь…» - Филипп примирительно улыбнулся.
«Нет, я ищу ответы! – голос Вити утончился, капризные интонации усилились. - Ты вроде бы такой принципиальный и правильный, но ради карьеры готов поступаться принципами. А я - совершенно беспринципный и аморальный, но если ради книжки и гонораров надо халтурить и пресмыкаться, я лучше предпочту остаться непризнанным поэтом».
«И сдохнуть под забором...» - хмыкнул Артем, криво ухмыльнулся и посмотрел на Витю недобро.
«Ну, зачем уж так трагично?!» - Витя дал петуха, вскинул брови и посмотрел на Артема надменно.
«Вот видишь, на самый край пропасти и ты не готов шагнуть, – Филипп соскочил с перил, положил ладони на плечи Артема и Вити, как бы призывая их к миру. Артем потянулся к Филиппу, Витя нервно дернулся, сбрасывая руку Филиппа с плеча. - Я не предлагаю пресмыкаться, - продолжил Филипп. - Я предлагаю сотрудничать с теми, у кого имеются влияние и возможности. У нас талант, у них сила. Никто ни перед кем не гнется, никто никого не покупает. Сотрудничаем взаимополезно».
«А меня вот больше волнует, что до призыва осталось не так уж и много, - пухлый брюнет открыл глаза, раскачал кресло, поискал глазами бутылку и, когда кресло качнулось вперед, схватил ее за горлышко, притормозил кресло ногой, выпил оставшееся на донышке вино, посмотрел через бутылку, как через подзорную трубу, на Филиппа. – Ты вроде говорил, что у тебя в сумке есть еще одна?..»
«Да, конечно, – Филипп подошел к сумке, висевшей на крючке, расстегнул застежку-молнию, извлек пузатую бутылку, оплетенную лозой, поднял бутылку вверх. – Фетяска. Страшный дефицит сейчас! Говорят, остановили производство, вырубили виноградники…»
Мамонт почесал в паху и прихлопнул, но негромко, еще одного комара, на щеке.
«До армии еще целых три года!» - крикнул Жан и устроился в гамаке поудобней.
«Но думать, как закосить, надо уже сейчас. – сказал полный брюнет. А не в последний момент! Военкомат о нас уже думает… Мне вот пришел вызов на медкомиссию».
«Уже?!» - испуганно спросил Артем.
«Да, увы… и вам скоро придут такие же, - полный брюнет развел руки в стороны. – Вот так-то! Они потенциальных призывников начинают проверять заранее…»
«Подумать только, два года потерять!» - сказал Витя нервно.
«А если во флот – три», - кивнул Филипп.
«А если интернациональный долг этот дурацкий пошлют выполнять, то и жизнь можно потерять!» - воскликнул Артур.
«Дебилизм! – процедил Витя. - И ради чего?»
«Что ты хочешь, совдепия!» - крикнул Жан и все одновременно вздрогнули от его крика и посмотрели в сторону гамака.
«Жан, не ори ты так громко! Умоляю… - сказал Артем испуганно. – Себя не жалко, так хоть нас не подставляй… А то отправят кой куда, где будет похуже, чем в армии».
«Что армия, что тюрьма, это одно и тоже! – сказал Витя таким уверенным тоном, как будто побывал и там и там. - Надо думать об этом уже сейчас…»
«И какие могут быть варианты?..» - спросил полный брюнет, сделал глубокую затяжку и, не выпуская дым изо рта, запил его вином.
«Самый законный, конечно, поступить в вуз, где военная кафедра, - сказал Филипп. - Но конкурс, естественно, там выше…»
«Жан на медкомиссии почитает свои стихи в характерной для него манере, сразу получит белый билет», - сказал Витя язвительно.
«А мне что-то не смешно…» - Артура передернуло, как будто он съел вонючего клопа.
«Я читал у Шкловского, он во время Гражданской войны прятался от кого-то в сумасшедшем доме, - сказал брюнет, раскачиваясь в кресле. - Так доктор ему прямо сказал: не пытайтесь изображать сумасшедшего, не поверят. Будьте просто самим собой, ведите себя обыкновенно…»
«У моих родителей, кстати, есть знакомый психиатр…» - сказал Витя.
«Бесполезно, - помотал головой Филипп. - Он тебе в одиночку не поможет, даже если захочет. Там много проверяющих, несколько комиссий с разным составом. Со всеми не договоришься, всем на лапу не дашь. А последняя медкомиссия – не гражданские доктора, а военные. Мимо них не пройдешь».
«Я в драмкружок три года ходил…» - сказал Витя.
«Чепуха! Они же профессионалы, – Филипп уселся верхом на перила. - Ты вот сможешь перед музыкантами понарошку изобразить, что умеешь играть на скрипке? Они тебе поверят? Нет! А как же ты психиатрам внушишь, что у тебя шизофрения? Они же тебя раскусят моментально. А к тем, кто от армии под психов косит, говорят, такие зверские методы применяют, что они сами начинают в армию проситься…»
«Но многие же косят…»
«Нет, они не косят. Они, скорей всего, по-настоящему больны».
«А меня не возьмут, - сказал Артем с надеждой в голосе. - У меня плоскостопие и…»
«Возьмут-возьмут, - сказал Витя ехидно. - Сейчас парней мало, в армии недобор. Гребут всех подряд. Хромых, кривых, косых. Надо, чтобы почки не было, чтоб освободили от службы, или половины легких, или чтоб безногий был, или одноглазый!»
Артем посмотрел на Витю косо и обратился к брюнету: «Что ж делать?..»
Брюнет пожал плечами, затушил сигарету, закрыл глаза и стал раскачивать кресло все сильнее и сильнее. Филипп поднял длинные ноги, положил их на перила и вытянул: «Я лично начинаю готовиться к экзаменам уже сейчас. Родители наняли кучу репетиторов. Я землю буду носом рыть, но поступлю, куда надо... Я не собираюсь кирзовыми сапогами месить грязь. И вам тоже советую жать на родителей, чтоб не скупились на частные уроки…»
Витя и Артем переглянулись: «Да, хорошо бы!..»
«Наверно, хватит о плохом, - сказал Филипп. – А то еще приснится какая-нибудь мерзость… вроде танка! – Филипп соскочил с перил. – И не будем злоупотреблять гостеприимством. Пора!»
«Нет, что вы, мальчики, посидите еще! - Лена сложила ладошки перед грудью и посмотрела на Филиппа умоляюще. – С вами так интересно!»
«Спасибо, Лена! Алина, ты как? Если хочешь задержаться, то мы с тобой».
«Пожалуй, мне тоже пора…» - Алина поднялась со стула и одернула юбку.
Было заметно, что Витя и Артем уходить не хотят, но они подчинились Филиппу, который махнул им рукой и снял свою сумку с крючка на стене. Полный брюнет протер глаза, зевнул, прикрыв рот, и с неохотой поднялся с кресла. «Жан, собирайся!» - повелительно сказал Филипп, и Жан вывалился из гамака, рухнув на четвереньки. Так и пошел к двери, издавая звуки мяу-мяу.
Хлопнула дверь. Компания свернула с асфальтированной дорожки на земляную тропинку. Шли гуськом. Дергались два красных сигаретных огонька. Шедший впереди включил фонарик, луч запрыгал, освещая тропинку.
Мамонт видел, что компания движется прямо в сторону кустов, за которыми он прячется. Он начал отступать назад. Зацепился о выступающий корень яблони пяткой, повалился. Захрустели ломающиеся ветки, Мамонт вскочил и тут же прикрыл глаза ладонями, ослепленный лучом фонарика, рявкнул злобно: «Убери!» Стоял, тер глаза, перед глазами его плавали радужные круги.
Компания уходила, фигуры слились в один темный силуэт. Девушка произнесла негромко, но тихой ночью, в замкнутом пространстве двора звук голоса донесся до ушей Мамонта:
«Как я испугалась! Ну и физиономия…»
«Да, мурло характерное для пролетариев!» - согласился один из юношей.
«Правильнее сказать, для люмпенов, - сказал другой. - Это местное быдло. В одиночку такие не представляют серьезной опасности. Но как все примитивные существа, они предпочитают сбиваться в стаи. Я на всякий случай ношу с собой в сумке рукоятку от молотка…»
«Я тебе ее в жопу засуну, умник», – сказал Мамонт резко и громко.
Темное пятно задергалось и рассыпалось на шесть силуэтов. Юноши перешли на быстрый шаг, почти на трусцу, устремившись к выходу со двора. Девушке тоже пришлось ускорить шаги, она зацепилась острым каблучком за корень, ее ноги скрестились, стали подкашиваться. Рослый юноша обернулся, подхватил девушку под локоть, помог устоять, и, крепко обхватив ее ладонь своею, не торопясь вывел на улицу, где их дожидались четверо других юношей.
«Вот с-с-цуки, - процедил Мамонт сквозь зубы и сплюнул. Вернулся в свое убежище среди кустов. Пошарил в траве руками, нашел чекушку. Посмотрел наверх, на пустую веранду. Вынул сигарету из-за уха, закурил, перемежая затяжки с глотками. Услышал девичий голос. «Да, я уже скоро иду спать, мама! Еще минутку подышу…» Отбросил пустую чекушку в сторону. Зажав сигарету в зубах, забрался на яблоню, уселся на ветке, прижавшись к шершавому стволу и обхватив его левой рукой.
Девушка облокотилась на перила веранды, расслабила хрупкие кисти, свесив их вниз. Мамонт затушил сигарету о подошву и сунул окурок в нагрудный кармашек на футболке. Девушка мечтательно посмотрела на звездное небо, пряди ее светлых волос свисали до перил веранды. Девушка завела одну прядку за ухо, улыбнулась, отогнала мошку от лица, потеребила мочку уха, переплела пальцы, подняла тонкие белые руки вверх, потянулась, вздохнула. Мамонт мечтательно, не мигая, смотрел на девушку.
Девушка встревожилась, всмотрелась во тьму:
«Кто там?»
Мамонт прижался к стволу плотнее, притянул к себе ветку, пряча за ней лицо.
«Кто там?» - девушка оперлась о перила, вытянув руки, подалась чуть вперед.
Ветка надломилась с хрустом, негромким, но в ночной тиши он прозвучал так отчетливо, что девушка вздрогнула и отшатнулась от перил, оглянулась на чуть приоткрытую дверь веранды. Мамонта медленно переменил положение, прячась за стволом. Не удержался, рухнул вниз, ломая яблоневые и жасминовые ветки, шлепнулся, ушибив колено и проколов кожу на ладонях стерней. Выставил руки вперед и ломанулся на полусогнутых через заросли, с шумом разводя ветки в стороны