Николай Иванович был первым, кому удалось поймать в реке блик, а не несчастную рыбу. Может, кто-то ловил его и раньше в море или в озере, но об этом ничего не известно, не зафиксировано на бумаге, и никаких слухов до нас не дошло. Он сомкнул ладони, бережно пропустил их в воду и долго простоял так неподвижно, потом аккуратно извлёк блик из реки и вынес его на берег. Вы скажете, к примеру, что неоднократно пробовали ловить такие блики, но у вас, конечно, ничего не вышло, они исчезают, как только меняется их положение в пространстве или гаснет свет. Что вы делаете не так, я не знаю.
Это необычное даже по научным меркам происшествие случилось в южной оконечности московской области в то время, когда тысяча гусениц собиралась летать по воздуху, а не как обычно топтаться по земле. Николай Иванович как был нагой, так и пошёл вверх по косогору, летние зелёные брюки остались лежать на берегу. Входить в воду в одежде, в плавках и купальных костюмах - одна из самых глупых привычек, доставшаяся человеку по наследству от древних, и стыд здесь совершенно ни при чём. Просто нелепая и ничем не объяснимая глупость. Сейчас же приверженность Николай Ивановича другому миропорядку сыграла с ним злую шутку. Надеть брюки, удерживая двумя ладонями блик, не представлялось никакой возможности. Известно, что селяне не любят инакомыслящих, а идти к тёмному дому, давно и окончательно отрезанному от электричества, предстояло именно через село. Можно было бы пройти и вдоль речки, а потом подняться на холм, но бурелом, болотистые ручьи, крапива, заросшие канавы были серьёзным препятствием для нагого человека с водой в ладонях. Николай Иванович принял решение идти напрямую, кратчайшим путём по центральной улице. В сущности, ему было плевать на наготу, он жил нагим давным-давно. Одежда менялась, выходила из моды, а он всё так и оставался внутри голым. Не хотелось только излишнего шума, разъярённых женщин с детьми, полицейских и толпу с вилами у порога. И так на него уже косо смотрели, считая злостным неплательщиком за электричество, что красноречиво свидетельствовало соседям о его полной несостоятельности в роли достойного человека. Электроэнергия ещё никого не сделала лучше, и селяне не стали здесь исключением. В холодное время года в доме у Иваныча потрескивала печь, а летом он согревался закатным солнцем. Наведывался он сюда нечасто, но если уж наезжал, то оставался обыкновенно на целый месяц, он что-то себе думал там, в доме на краю села, освещённый попеременно двумя планетами.
Село смилостивилось над тишиной голого человека и пропустило его почти незамеченным, только пышногрудая соседка средних лет приметила его из окна и, вдоволь наглядевшись, решила, что зря она недооценивала своего соседа. Несмотря на свои как будто шесть десятков и абсолютно седую бороду, Николай Иванович был сложен так, что женщины всех возрастов и конфигураций могли беззастенчиво млеть, нисколько не стыдясь своих желаний.
Вот и порог дома. Для горстки воды подошла жестяная миска с синей отбитой эмалью, стоящая здесь же у порога и вскормившая молоком уже целое поголовье окрестных ежей и одну яркую индивидуальность, явившуюся миру в виде кошки. Иваныч осторожно положил блик с прилипшей к нему водой в миску, стараясь ни в коем случае его не перевернуть, иначе, кто знает, может и потухнет, придавленный жидкой толщей ко дну. Он торжественно внёс миску в дом и с великой осторожностью установил её на печке, солнце уже зашло за деревья, в доме стало темно, и только блик не унимался, отражаясь на потолке и стенах, заполняя собой всю комнату, так обычно бывает под мостами. Николай Иванович баловал эту забавную теорию маленьких чудес, точно сформулированную его столетним приятелем Краузе в трактате «Маленькие чудеса, как ключ к пониманию вселенной». Ему долго не спалось. Красота всё-таки, как тут уснёшь.
Дом был выстроен так, что первые же утренние лучи попадали точно в ловушку стёкол спальни. Хорошее, ясное утро Николай Иванович встречал как паровоз с любимой: махал рукой, пытаясь отмахнуться от солнечного света, но скажи ему, что можно просто переставить кровать в другой угол, повесить занавески и спать спокойно ещё пару лишних часов, он бы просто не стал вас слушать. Поднявшись с кровати, он первым же делом с рассеянным любопытством учёного-разгильдяя проверил улов в синей миске, попутно насвистывая в усы популярную мелодию о летнем времени и прыгающих рыбах. Найдя блик на прежнем месте мирно бормочущим свои пиктограммы, вышел во двор, достал ведро из колодца и, окатив себя с ног до головы ледяной водой, задышал полной грудью. Немного побоксировав с яблоневой веткой, он окончательно проснулся. Туман ещё не отполз назад в долину. Укрытый по пояс туманом, Иваныч мигом сбегал к реке, забрал брюки и вернулся обратно уже не каким-то там голодранцем, а настоящим членом общества в штанах.
Выехав из Москвы глубокой ночью, к Николаю Ивановичу уже мчались по шоссе пятеро душ. Намечалась давно обещанная экскурсия. Тонкие люди, они хотели почувствовать природу угасания, прогуливаясь на рассвете по затянутой туманами заброшенной усадьбе графа Келлера, давным-давно сражённого шрапнелью на Русско-Японском театре военных действий, и несмотря на то, что Николай Иванович не имел к угасанию никакого отношения и даже сторонился его, искренне любя перспективы, он всё же взялся. Усадьба давно пребывала в запустении, главный дом сгорел, пережив перед этим революцию и расположившийся в нём детский дом. Усыпальница Келлеров, продолженная стеклянной оранжереей, когда-то наполненной цветущими экзотическими растениями, разграблена вандалами, пруды заросли, а фонтан, искорёженное месиво земли, кирпича и железа, беззубо ест лес. Только липовая аллея ещё вселяла дух.
Встреча была ранней. В пять часов за ним заехал серебристый микроавтобус, доставив к порогу пять оживлённых, бодрящихся и просто откровенно спящих экскурсантов. Ехать к Келлерам всего-то полчаса, усадьбу лучше смотреть ранним утром, чтобы через пару часов, всё так же утром, быть совершенно свободным, оторвав этот кусочек в полусне и тумане от своего обычного распорядка дня, будто зацепиться за вчерашний, так что к обеду будет казаться, что это кто-то вставил чужие воспоминания тебе в голову. За полчаса пути Николай Иванович сумел всех поставить на ноги и привести в божеский вид. Все бодро высадились из микроавтобуса у кладбища, и Иваныч повёл их вдоль кромки леса к разрушенной усыпальнице Келлеров. Усыпальница появилась перед ними внезапно, еле заметная среди кленового подлеска. Николай Иванович нарочно сделал так, чтобы экскурсанты наткнулись на неё сами, без предупреждения. Пустые остроконечные стены без крыши, вниз, под землю, тоже пустота. Ни окон, ни дверей, скорлупа былых слёз.
Пятеро экскурсантов ловили легчайшие колебания воздуха. Рояль, две скрипки, труба и гитара. Играли они не вместе, а каждый на свой манер. Неожиданно выйдя к усыпальнице, на какие-то мгновения они вдруг, забыв о солирующих партиях, заиграли слаженным пронзительным оркестром, будто радиошкала из вселенского шума поймала наконец нужную волну, но тут же всё снова рассыпалось на отдельные фрагменты. Слушая рассказ Николай Ивановича, а в нём бы вы не нашли ни строчки из общеизвестных источников, они спустились вниз от усыпальницы к запущенному каскаду прудов. Николай Иванович, как обычно в своих повествованиях, поднимался до нечеловеческих высот, не делая скидок на лишний вес или дурное образование, тащил всех за собой. Сегодня не было тяжело. Фантазии путались в кронах деревьев, катались на лодках по глади пруда, правда и домыслы, сплетаясь в одну тугую пуповину, питали собой законченные жизнеспособные образы, казалось, они легко могут материализоваться и дружески похлопать вас по плечу. Витая в облаках, группа поднялась осмотреть бывший дом прислуги. Разруха. Нынешние жильцы сушат волглые матрацы. Здесь снова всё сбилось, расстроилось, какофония стояла страшная. Николай Иванович, почувствовав это, махнул рукой в сторону зарослей, отправляя маленький оркестр к бывшему фонтану. Через некоторое время из зарослей послышались скрипки и рояль, они были переполнены угасанием. Гитара и труба молчали, фонтан их не впечатлил, они ждали своего часа, и он пробил для них в самом финале экскурсии на прямой как линейка липовой аллее. Здесь гитара перебрала струны, нашла наконец нужные и, дёрнув их в верном порядке, заиграла, сливаясь с шелестом листьев. Джунгли средней полосы с прежней неумолимой скоростью поглощали высокий, строгий строй деревьев, как когда-то им удалось сожрать брошенные города инков. Гитары тут явно не хватало, на помощь пришла труба, пронзительно превращая воздух в осень.
Экскурсия подходила к концу, и Николай Иванович отпустил всех бродить самостоятельно, осмотреть останки электростанции, может быть, заглянуть в церковь, составить своё представление. Да, графского дома нет и в помине, сожгли, пустая трава, с того места не доносится никаких звуков. Он сел на землю, прислонился спиной к липе, вытянул ноги и прикрыл глаза. Но что-то ему мешало, легонько, но настойчиво жгло ногу чуть выше колена, сегодня он мало спал, потратив ночь в наблюдении за картинками на потолке, о чём совершенно не сожалел. Не открывая глаз, он передвинул ноги, понадёжнее пряча их в тени от набирающего обороты солнца, но назойливое жжение никуда не исчезло. «Ну что там ещё, чего я не видел?» - открыл глаза Николай Иванович. К его удивлению на ноге, на ткани зелёных летних брюк ярко горели две окружности, соединённые вместе изогнутой изящной дужкой, явно не желая смешиваться с остальным рисунком, отбрасываемым листвой. Иваныч пошевелил ногой - светотень, как ей и положено, более не встречая преграды, упала на землю, и только солнечное пенсне непоколебимо оставалось на прежнем месте. Он продолжал ощущать в ноге усиливающееся с каждой секундой жжение. Как будто солнце проходило сквозь линзу, стремясь прожечь в нём дыру. Брюки уже начали дымиться, но он не паниковал, в таком возрасте паника губительна для внутренних органов. Иваныч осторожно взялся за изогнутую дужку и снял два разгорячённых солнечных круга с брюк. Тут вы скажете: «Брехня, блик ещё куда ни шло мы потерпели, но пенсне, откуда оно взялось? Какова его природа?» «Что сказать, факт есть факт, а природа не известна».
Дужка на ощупь оказалась еле тёплой, но линзы, линзы продолжали всё так же яростно гореть, слепя глаза. Иваныч остудил вещицу в утренней росе, теперь она ему показалась вполне дружелюбной. «Боги знают, зачем я это делаю!» – воскликнул он. Но если есть пенсне, то рядом, конечно же, уронили желание нацепить его себе на нос и посмотреть, что будет. Комплект. Он бесшабашно поднёс пенсне к глазам и посмотрел на аллею сквозь две горящие ровным светом линзы, и ничего не изменилось, разве что цвета приобрели какой-то иной оттенок, но ничего существенного. Сняв пенсне, Николай Иванович неожиданно для себя отметил, что к нему уже приближается первая тройка воодушевлённых экскурсантов, хотя только что их на этом месте не было. Спрятав находку в карман и рассудив разобраться со всей этой чехардой позже, он поднялся и пошёл им навстречу. Пришла пора уезжать. Вскоре все собрались в условленном месте, погрузились в микроавтобус и отбыли прочь. Иваныча высадили у порога, попрощались, Рояль обещал держать связь. Все хотели новых свершений, походов, мест, впечатлений, и кто как не Николай Иванович, проводник от Бога, смог бы их туда отвести. Угасание или мажор, поэзия или мертвецкая тишина, всё было подвластно ему, везде он находил точку опоры.
Домой Иваныч заходить не стал, а просто перебросил пенсне через окно на кровать и отправился прямиком на реку. На реке он уютно устроился в мягкой воде, и она понесла его вниз по течению, мышцы расслаблены, глаза закрыты. Только ближе к закату река встретила, казалось, теперь от своей неотъемлемой части, мощное сопротивление в стиле баттерфляй. За это время Иваныча далеко унесло течением. Набравшись сил, он вышел на берег и лёгкой трусцой побежал назад, попутно нанося стремительные удары по воздуху. На ходу подобрал брюки, ловко впрыгнул в них, не сбавляя шага, и устремился по косогору вверх. Чем объяснить такое поведение? Совершенно нечем. Как бы то ни было, возможно, оставив кого-то из нас в недоумении, он вернулся домой. Тем временем блик из миски исчез. Иваныч достал тонкую ученическую тетрадь в клеточку и вывел на обложке каллиграфическим почерком «Дополнения к трактату Краузе». Чуть поразмыслив, грея руку на вечернем солнце, он быстро записал что-то на первой странице и с последним закатным лучом закрыл тетрадь. С лоскутного одеяла на него смотрело солнечное пенсне. «Хорошо, будем в тебя смотреть, раз вся эта каша так густо заваривается, - вздохнул Николай Иванович, - старик Краузе был бы мной доволен». Он улёгся на кровать, сквозь утренние и вечерние окна по дому шнырял сквозняк, над крышей летний дождь собирался пролиться манной на огороды, завязать потуже капустные узлы и поднять на должный уровень луковые стрелки. Посреди всего этого великолепия Иваныч надел пенсне себе на нос.
Чей-то затылок наглухо закупорил перспективу аллеи. «Вы слышите меня? - произнес незнакомец. - Слышите?» Голос его был ровным и, казалось, не выражал никаких надежд быть услышанным. Будто он повторял эти слова давно, роняя их капля за каплей из сломанного крана рта. Теперь он надолго замолчал, слова зависли где-то на ободке губ. Копясь в глотке и подпирая друг друга, чтобы опять упасть монотонными каплями: «Вы слышите меня? Слышите?» Попытка заглянуть незнакомцу в лицо тоже не увенчалась успехом. Встав с кровати, Иваныч всё же попробовал зайти с другой стороны, но пенсне показывало только один ракурс: человек застыл на расстоянии вытянутой руки, были видны только его затылок и плечи, волосы колыхал ветер. Иваныч негромко ответил в темноту своей комнаты: «Я слышу тебя, говори». Но незнакомец снова и снова повторял те же слова, как брошенный в лесу радист несуществующей базе.
Иваныч прождал наверно с час, а может и больше. Дал время, но за этим ничего не последовало. Ветер всё так же полоскал волосы незнакомца и шумел листвой в усадебной аллее. Николай Иванович был человеком крайне любопытным, но совершенно точно не был впечатлительным юнцом. «Дам вам ещё один шанс, - сказал он, обращаясь то ли к пенсне, то ли к его обитателю, - но только завтра, когда как следует высплюсь, а пока оставлю вас. В общем, вы слышите, шанс сохраняется, можете занести его в книгу неиспользованных возможностей или просто обмозговать до утра». Он положил пенсне на печку и мощными ударами взбил незаменимую перьевую подушку, последнюю память о курицах прошлого века. Повернувшись на правый бок, он укрылся лоскутным одеялом и блаженно закрыл глаза. Пенсне с печки как будто печально и осуждающе покачало головой, хотя ни на чьей голове оно в общем-то не находилось.
Боги пнули землю, и Николаю Ивановичу пришлось просыпаться, футбол нашим шариком начинают точно по расписанию, тут высшим силам никуда не деться. Будьте добры, отвлекитесь от дел, пните кручёный мяч, заведите утро и отдыхайте до вечера. Дальше все сами попривыкли. За ночь вылился весь дождь, в огородах незаметно подросли плоды, и первый луч солнца традиционно стукнул Иваныча по лицу. Волшебный приём - останавливающая солнце ладонь - так же по традиции был жалок и требовал большего усердия, Иваныч замахал рукой, пытаясь отогнать яркий свет, и проснулся.
И утро завертелось: душераздирающее обливание ледяной водой, кормление меньших братьев и бокс, обязательный бокс с яблоком, крепкая антоновка держится долго, тогда как последняя груша пала уже на той неделе. После десяти минут упражнений короткий резкий апперкот подбросил яблоко на пару метров вверх. Молниеносно просчитав в голове возможную траекторию, Иваныч не глядя вытянул руку, и яблоко упало ему точно в ладонь. Иногда приятно, что законы физики соблюдаются. Будет десерт. Готовил он на костре виртуозно, на завтрак были жареные кабачки и ломтики сулугуни. На десерт - печёная антоновка в липовом меду. Полная готовность. Он слазил на чердак, отсоединил от солнечных батарей маленький старинный телефон и вызвал такси из Зарайска. На телефоне было семьдесят четыре пропущенных звонка, семьдесят пятый, почувствовав прикосновение, немедленно разразился вызовом, но Иваныч так же оставил его безответным. Телефон лёг обратно на зарядку. Нужно снова скататься к аллее, кто-то там застрял. Краузе, если ты не помер, волшебный старикашка, будет тебе пища для размышлений.
Через полчаса Николай Иванович благополучно добрался до кладбища. Отпустив водителя, он двинулся дальше один. Просёлочная дорога вела его через поле, где на другой стороне виднелась уже стрелка усадебной аллеи. Тем временем пенсне в его кармане заметно распалялось, теперь оно снова, как и вчера, настойчиво принялось прожигать в зелёных брюках дыру. Пришлось спешно доставать его из кармана и нести в руках, остужая на ходу августовским воздухом. Иваныч точно знал, откуда стоит начать поиски, за долгие прогулки он прилично исходил эти места, и каждый ракурс был ему хорошо знаком. Человек, которого он видел ночью, стоял тогда посередине аллеи там, где кусты создавали своеобразный альков для перехода во вторую её часть, состоящую из такого же стройного ряда, но теперь уже не лип, а великолепных лиственниц, этот переход и закупоривал своей головой незнакомец. То, что он здесь каким-то образом застрял, было совершенно ясно из его безответной и монотонной просьбы быть услышанным. Сложенное из солнечных пятен пенсне тоже можно объяснить - чьё-то потерянное сознание отчаянно подавало сигналы бедствия, плавая в стакане вязкого киселя, питательного ровно настолько, чтобы еле-еле поддерживать в нём жизнь, оно существовало, пыталось высвободиться, связаться хоть с кем-то, но никто его не слышал, и только в этот раз адресат был угадан верно. Возможно, у Иваныча и найдутся рычаги вытащить его оттуда, только сначала нужно понять и взвесить, не будет ли это иметь каких-либо неприятных последствий. Многих губит любопытство, но, конечно, Николай Иванович не мальчишка и даже не старик и не будет впадать в безумие.
Он быстро отыскал то место и занял нужную позицию. «Давайте посмотрим, что тут может случиться», - и он снова надел пенсне себе на нос. Аллея нехотя поменяла оттенки цветов, но человека нигде не было видно, чистая липовая перспектива, прореженная солнцем, свободно устремлялась вдаль. Ничего особенного не витало в воздухе. Иваныч пару раз успел пройтись туда и обратно, покуда наконец его спина, спина первопроходца, не почувствовала рядом чьё-то чужое присутствие. Он неспешно повернулся и как будто рассеянно осмотрелся по сторонам. Опытный глаз сразу уловил изменения, но он не подал виду. Ночной человек, опять повёрнутый к нему затылком, притаился примерно в ста шагах за стволом одной из рядовых лиственниц. По той части, что выглядывала из-за дерева, можно было разглядеть, что он очень худ и одет в тёмные неопределённого вида лохмотья. Несмотря на укрытие, в котором затаился незнакомец, Иванычу всё же показалось, что тот его не замечает и даже не подозревает о его присутствии. Очень скоро зазвучало уже знакомое бесконечное «Вы слышите? Слышите? Слышите…» Резко свернув в сторону, Николай Иванович предпринял очередную попытку обойти незнакомца по кругу, не хотелось ему снова говорить в затылок, будто залезать с ногами в мозг, пробираясь по чужой серой непроглядной массе. И всё, же как он ни старался, аллея будто магнитная стрелка на компасе поворачивалась вместе с ним, указывая только одно направление, не давая ему выйти за её пределы. Не теряя самообладания, он снял пенсне и попробовал попасть в нужное место, смотря вокруг обычными глазами без всяких посредников. Он беспрепятственно покинул аллею, вышел на поле, обогнул место, где только что стоял незнакомец, и приготовился встретиться с ним лицом к лицу. Пенсне снова взлетело к глазам, но человек в лохмотьях уже исчез. «Ну, что ты будешь делать, форменный кузнечик!» - раздосадовался Иваныч. К счастью, незнакомца вскоре удалось обнаружить в пятидесяти шагах к югу, монотонно бормочущим всё те же слова. Худая фигура, повёрнутая спиной, теперь картинно застыла в центре аллеи. «Ладно, пусть так, постучим со спины», - буркнул Иваныч и решительно направился к незнакомцу.
Вот-вот и он уже сможет до него дотянуться, но всё тот же невидимый барьер, что недавно не выпускал его из аллеи, остановил его и на этот раз, не хватило каких-то полшага, чтобы ухватиться за плечо, развернуть несчастного к себе лицом и, отвесив ему крепкую пощёчину, выбить из его рта эти зацикленные слова будто боксёрскую капу. И тогда Иваныч крикнул, стараясь вложить в голос всю свою мощь: «Хватит!» Незнакомец как будто услышал и на время прекратил свои бормотания, Иванычу даже показалось, что всё может вот так вот просто разрешиться, но тот вновь безнадёжно принялся за своё. Тогда Иваныч разозлился и, уже не борясь с навязчивым желанием дать этому несчастному болтуну хорошего пинка под зад, размахнулся ногой и, к собственному удивлению, не встретив на пути никакого сопротивления, влепил ему хороший сильный удар в мягкие ткани пониже спины. Незнакомец ойкнул или даже сказал что-то вроде обиженного «айййя» и кубарем покатился по аллее. Откатившись на несколько шагов, оборванец растянулся на земле кверху носом, веки его нервно подрагивали, тщетно силясь открыть глаза. В целом лицо было довольно приятным и молодым, четверть века не больше, ничего пугающего или отталкивающего в нём не нашлось, он мог бы быть хорошим парнем, а может таковым и являлся, просто попал в какую-то гнусную переделку и не нашёл в себе сил выбраться. Незнакомец широко открыл глаза, посмотрел на Иваныча, глубоко вздохнул и снова исчез. «Чёртов поганец, опять ты за своё!» - возмутился Николай Иванович и с досадой сдёрнул пенсне с глаз. К чести оборванца, он соблаговолил немедленно появиться на прежнем месте, за это время успев сесть и пытаясь трясти головой, получалось у него хорошо. «Ааа, - облегчённо выдохнул Иваныч, - вот ты где, а я уже было собирался плюнуть на тебя». Всё ещё неясным взглядом незнакомец посмотрел на Иваныча и неуверенно произнёс свою новую фразу: «Ни в коем случае не нужно плевать, это было бы невежливо». Эффект разорвавшейся бомбы был немного подпорчен целой серией плевков, которые бедняге непроизвольно пришлось совершить, избавляясь от навязчивой земли, с лихвой набившейся ему в рот при падении. Отплевавшись, он виновато улыбнулся и задал наконец себе два самых сакраментальных вопроса, безусловно являющихся общим достоянием каждого: «Кто я? Где я?» Чуть поразмыслив, он присовокупил к ним и третий, менее значительный, но обращённый непосредственно к Николаю Ивановичу: «Кто вы?»
Николай Иванович уселся на землю напротив только что освобождённого молодого человека и, не изменяя своему расположению духа, представился: «Я Николай Иванович, живущий в конце две тысячи шестнадцатого года». Здесь он хотел добавить что-то ещё, но махнул рукой и передумал. «В общем, так и называй меня, год для краткости можешь не упоминать, потому как, если наше знакомство продолжится, когда-нибудь ты обязательно собьёшься и это вызовет путаницу». Иваныч достал сигарету, добытую людьми на острове Ява, и, сделав приглашающий жест к ответному представлению, закурил. Молодой человек, и без того ошарашенный происходящим, после всего сказанного ещё больше сбился с толку, год, в котором проживал его новый знакомый, никак не хотел вязаться с тем временем, к которому он так привык. Его даже не удивило, зачем седой крепкий человек, сидящий напротив, сообщил ему этот далёкий год, как будто года проживания нужно сообщать каждому при знакомстве. Будто есть такое правило. Он взял паузу и, чтобы заполнить её без разного рода неприятных неловкостей, попросил сигарету, затянулся и надолго зашёлся сухим кашлем, тем временем события последнего дня занимали потерянные позиции в его голове. Несколько следующих минут они молча предавались выдуванию из лёгких красивого дыма. Иваныч сквозь дымовую завесу, повисшую между ними в полном безветрии, разглядывал молодого человека: горящие глаза, длинный острый нос, бледное бескровное лицо с еле-еле пробивающимся сейчас на щеках румянцем. «Хорошо, что кровь ещё где-то бродит в этом теле», - подумал Иваныч, давая парню прийти в себя, но ждать без конца он не собирался. И вот, когда уже накипело и мимо них пробежала добрая пара лишних минут: «Казимир, - сказал Казимир. - Меня зовут Казимир».
Задул лёгкий ветерок, и дымное облако сместилось в сторону от двух сидящих на дороге людей, там, на новом месте, оно снова закрепилось, совершенно не желая распадаться и рассеиваться. Незаметно для собеседников облако стремительно опутывалось разноцветными нитями, будто сотни наездников одновременно набросили и затянули свои лассо, сплетая дым в тугой клубок. Вся эта трансформация заняла какие-то секунды. Иваныч ждал, а Казимир вот-вот хотел приступить к своему рассказу, уже дрогнули было его белые бескровные губы, но тотчас же в воздухе разнёсся глубокий низкий голос, как будто заговорила огромная труба. «Ты не заберёшь его, - произнёс голос, - мне это не нравится». Казимир подскочил на своём месте, нелепо вскинув руки в безнадёжной и запоздалой защите. Николай Иванович вздохнул и повернул голову на голос. Этот вздох мог бы серьёзно насторожить любого встреченного им ранее противника, но они обычно не попадались ему по два раза к ряду. Дым рассеялся, и их взглядам предстала фантасмагория: на земле, скрестив по-турецки ноги, сидела невесть откуда взявшаяся престранная девушка, в руках её быстро и точно мелькали спицы, смотрела она только на Николая Ивановича, совершенно не обращая внимания на Казимира. Широкий длинный свитер грубой вязки, схожий по виду со всеми свитерами, что носят художники в кинофильмах, растянулся на её коленях, он уже почти был готов. Занятия своего она ни на секунду не прерывала. Сама девушка, так же как и свитер в её руках, при близком рассмотрении оказалась сплошь связанной из разношёрстных ниток. Её внешность могла бы обмануть разве что человека с плохим зрением, но она, видно, не для того старалась. Волосы - чёрное длинное мулине, лицо - бежевое мелкой вязки. Глаза и губы, всё филигранно связано опытной рукой. Пока она молча продолжала сверлить Николая Ивановича немигающим взглядом, он успел её как следует разглядеть, заметив, что вязка, из которой она сделана, не везде так хороша, а в некоторых местах и просто груба, к примеру, пришитые к каждой кисти по три синие нитки изображали вены, а ногти и вовсе отсутствовали. На ней было надето широкое жёлтое вязанное платье до пят. Торчащие из-под него стопы облегали тёплые серые носки из собачей шерсти. Обуви на них не было. Пряжа, из которой вязался свитер, вытягивалась прямо из края её рукава, по дороге к спицам многократно меняя свой цвет с жёлтого на любой другой. Существо снова открыло рот, чтобы выдуть из него новую порцию гулких звуков.
«Это мой манекен, и я не хочу, чтобы ты вмешивался, Николай Иванович. Я почти довязала новый свитер и хочу его примерить на нём, а потом начну другой и мне опять понадобится мой манекен». Ко всему прочему кошмару, который представляла из себя девушка, когда она вновь заговорила, Иваныч разглядел, что на зубы во рту существо не поскупилось, и выглядело это ещё хуже, чем всё остальное. Зубы представляли собой плотно связанные белые макаронины, ими можно было бы ловить планктон в океане и быть китом, макаронины при разговоре то тут, то там вываливались из вязанной пасти и болтались где-то снаружи вязаных губ, представляя собой отвратительное зрелище. «Послушай, красотка, - галантно произнёс Иваныч, - я бы не хотел начинать наше знакомство с глупейшего препирательства и твоего последующего поражения и низведения в прах. Живи себе, вяжи свитера и носочки, примеряй их на ветках или корягах, но живых людей использовать против их воли не следует. Слышишь ли ты меня?» - слегка поморщившись, сказал Иваныч, запоздало поняв, что точь-в-точь повторил за Казимиром его проклятую заевшую фразу. Похоже, что от этой фразы пора избавляться как от сорной травы.
Казимир к тому времени уже взял себя в руки и словно богомол раскачивался в какой-то невероятной боевой стойке, сильно прокусив себе губу и устремив горящий взгляд на ненавистный клубок ниток, кулаки его сжимались до хруста в суставах и разжимались, вновь хватая пальцами воздух. Кровь забегала по его истощённому телу и бросилась в голову. «Всё же не водица течёт в нём, - отметил про себя Иваныч. - Но, как ни крути, кукла его остановит, ведь сделала же она это раньше, у неё в рукаве наверняка есть пара убийственных трюков». «Ты что-то вроде Мойры, - произнёс Иваныч, вставая и отодвигая Казимира назад. - Такой мелкий бес мойровского племени, плетёшь себе свою нить и в ус не дуешь, только ты какой-то фрагмент, неурядица, пустяк». Он задумчиво разгладил седую бороду и воздел палец к небесам, как будто его осенила блестящая идея, лежащая на поверхности, но по недоразумению долгое время не приходящая никому в голову. «Только что у меня родилось к тебе лучшее предложение, - обнадеживающе произнёс он. - Ты отпускаешь Казимира по добру по здорову и выметаешься из этой аллеи навсегда». Он выжидающе приподнял бровь. Ему было совершенно ясно, что кукла так просто их не отпустит. Он хотел поскорее начать действовать, действовать без всякого плана, это у него получалось преотлично. Смертельный полёт фантазии. Испытание. Впервые на арене цирка! И ещё множество других сравнений можно было бы поискать и непременно найти. У плана без плана нет никаких изъянов. Никакой пустяк не может его нарушить.
И кукла не заставила себя долго ждать. «Ты ведь не человек, Николай Иванович», - протрубил её голос. Он раздавался отовсюду, заполняя собою голову. «Для людей ты сам неурядица. Если бы они только узнали, что ты не умираешь как все точно в срок, они бы позавидовали тебе, а потом постарались убить. Смешно ты себя назвал, Николай Иванович», - кукла будто смаковала это нелепое сочетание букв. «Ни-кол-ай Ива-но-вич», - повторила она по слогам с иностранным акцентом и зашлась в кошмарном опереточном хохоте, при этом к ужасу впечатлительных дам, если бы таковые здесь случайно оказались, на вязанном лице ничего не отражалось, в этот раз кукла даже не удосужилась раскрывать свой безумный рот, а пальцы продолжали механически вязать свитер. За её спиной и повсюду аллею копьями пробивали тонкие лучи солнца. Красота неописуемая, но воздух вокруг становился вязким. Иваныч вдруг кожей почувствовал, что Казимира за его спиной уже нет. Слегка повернув голову, но всё же не выпуская куклу из виду, он обнаружил, что вместо бледного худого лица на уровне его глаз болтаются давно не чищенные ботинки с развязанными шнурками. Казимир повис в воздухе, изо всех сил пытаясь сопротивляться, он кричал, но звук не шёл из его горла, он будто барахтался в болотистой жиже. Иваныч ощутил, что и ему с каждой секундой всё труднее даётся каждое движение, всё застывало в прозрачной глине. Вот он момент!
Что ж, время пришло! Тогда он выхватил из земли воткнувшийся в неё луч солнца и как в замедленном кино бросил его копьём точно в грудь кукле, но, как он и ожидал, хотя маленькая надежда у него всё же до последнего оставалась, кукла легко отстранилась от летящего острия, копьё пролетело мимо и ударилось о землю позади неё, там оно закрутилось и сделало несколько амплитудных оборотов, сшибая по пути другие такие же тонкие лучи, пробившиеся в аллею сквозь густую листву. Кукла распрямилась как сжатая пружина, буквально выскочила как чёртик из табакерки, свитер в её руках был готов. Поглощённая своим паучьим промыслом, она не замечала, что творится сейчас за её спиной. Воздух твердел, заключая Николая Ивановича в свои тиски, Казимир безвольно повис и уже перестал бороться, но дело было сделано, Иваныч ждал. «Твоё предложение неприемлемо, ты тоже останешься здесь», - произнёс голос, и кукла двинулась к Николаю Ивановичу с явным намерением примерить на нём свой дурацкий свитер.
Вы, наверное, видели как прыгают на олимпиадах прыгуны с шестом и как медленно с неохотой шесты валятся назад. За спиной у куклы сейчас происходило нечто подобное, солнечные лучи, подкошенные ловко брошенным копьём, начали своё неотвратимое и величественное падение. Первый же луч отсёк кукле руку и почти сразу же другой, разящим мечем дробя окаменевший воздух, раскроил безумную вязаную голову напополам. Из открывшейся бездны пульсирующим потоком на аллею посыпались разношёрстные клубки пряжи, они разматывались и катились по земле во все стороны, извиваясь и по дороге пытаясь сплестись во что-то ещё, но солнечные мечи всё падали и падали, сокрушая противника и не давая ему восстать. Раздался тяжёлый трубный вой. И вскоре всё было кончено.
«У нас нет мертвеца», - произнёс Иваныч в звенящей тишине, и Казимир рухнул на землю, в который раз уже не выказывая хороших манер и оглушительно чихая от поднятой в воздух пыли. Николай Иванович расправил плечи, размял одеревеневшие мышцы и задышал свободно. «Давай-ка оставим объяснения на потом, - заявил Иваныч, - или вовсе забудем, тем более что мертвеца у нас всё равно нет, а без него, то есть тебя, нам нечего предъявить миру и распутывать кошмарные нитки ни к чему. Детективам и мистикам жизнь не в жизнь, подавай им мертвеца, тогда у них горят глаза и они могут действовать на славу. Но что нам до их алчных глаз, когда мы живы-здоровы». И он отечески похлопал Казимира по плечу, расширяя его горизонты и открывая новый бесконечный мир, который с этой минуты принадлежал только ему, как и полагается хорошему нетребовательному миру. «Враг повержен, ты свободен. Что же ещё?» - Иваныч протянул Казимиру руку, помогая подняться. Молодого человека уже покинула бледность, борьба раскрасила румянцем лицо. «Тогда что нам остаётся, прощаться?» - растеряно спросил Казимир. «Купаться! - будто не расслышав, обрадовался Николай Иванович. - Ты чертовски смышлёный парень. Старая истина: не знаешь, что делать, иди купаться или садись на пароход». Иваныч правил старые истины, как только душе угодно, буквально гнул их в бараний рог, отчего они становились гибкими и мало похожими на первоисточник.
Обратите внимание, Казимир явно вознамерился произнести свою самую длинную и запоминающуюся речь за последние десятилетия. Нет сомнений, что ему это удастся. «Послушайте, Николай Иванович из две тысячи шестнадцатого, - уверенно начал он, - может, я не успею сказать вам это в другой раз, потому прошу, выслушайте сейчас. Мы знакомы с вами четверть часа, а вы уже перевернули мою жизнь, и я…» Здесь правды ради нужно заметить, что Николай Иванович хотел было бесцеремонно перебить молодого человека, чтобы пустить разговор в надлежащее русло и избавить Казимира от ненужных объяснений, ведь и так понятно, что всё хорошо кончилось, и ещё ему хотелось купаться. «Послушайте, послушайте, не перебивайте, - заторопился Казимир. - Вы человек, который всё превращает в неожиданный изюм в булке. Теперь и я совсем по-другому смотрю на вещи. Не знаю, когда и отчего это успело случиться со мной, и булка эта мне сейчас уже не кажется такой беспросветной. И совсем не хочется больше сокрушаться, погружаясь в пучину. Как же легко у вас всё получается! Живи себе не тужи. Беги, если хочешь бежать! Купайся, если хочешь купаться! Меня вдруг как будто осенило!» И молодой человек от избытка чувств обнял Иваныча, и слёзы текли по щекам спасённого, но уже через мгновение они беспечно бежали по аллее, что есть силы отрывая ноги от земли и сбрасывая по дороге с себя ненужную одежду. Так, с дикими криками и улюлюканьем, они ворвались в тихий пруд, поднимая в воздух мириады брызг и дюжины головастиков, узнавших о гравитации несколько больше, чем они того заслуживали, и нырнули в прохладные воды.
Первым на поверхности появился Казимир, выпустил струйку воды из сложенных трубочкой губ, резвясь и попутно меняя стили от аристократичного брасса до деревенских вершков, он добрался до берега. «Эх, и день сегодня!» Встряхнувшись как собака и жмурясь от удовольствия, он с иголочки оделся в аккуратно сложенную на берегу одежду, недавно пошитую лучшим Зарайским портным Мэером, надел пенсне, и солнце приветливо отразилось от круглых стёкол. Впереди его ждал Петербург. Великолепную предстоящую жизнь он держал в руках и твёрдо в неё верил. Стоит ли говорить, что о событиях последних лет, прошедших в сонном оцепенении Сенницкой аллеи, он ничего не помнил. Да и нужно ли помнить досадные неурядицы.
Николай Иванович вынырнул следом, оглядевшись и не застав Казимира на поверхности, ровными мощными движениями стиля кроль поплыл к берегу. Ведь всем известно, что времена не выбирают, и если ты хочешь застать побольше времени, живи долго, а не скачи как кузнечик, но если уж по ряду обстоятельств скаканул, знай, что там ты не сможешь задержаться. Материя... Хотя к чему эти рассуждения? Подчиняясь злой обманной воле, Казимир продержался здесь более сотни лет, но хватило какого-то получаса обычного течения жизни, чтобы его затянуло обратно, и как ловко всё получилось с водой. Правда, если бы Казимир исчез на бегу, тоже вышло бы хорошо. Хуже - это исчезнуть неожиданно на полуслове, но всё, как известно, обошлось.
Перед отъездом в Москву Николай Иванович заглянул на Зарайский почтамт и отправил оттуда стремительную бандероль в Лондон. Удивительная вещь - почта! Кто-то за пустяковую плату и по возможности в срок доставляет всякую всячину, загоняя в дым автомобили, пароходы и даже, если такое потребуется, воздушные лайнеры. Как тут не удивляться, зная, что испечённые тобой сегодня плюшки с корицей при известной доле удачи уже завтра к вечеру могут оказаться на другом континенте и радовать отменным вкусом твоих адресатов. В бандероль, отправленную Николаем Ивановичем в Великобританию, была вложена тонкая ученическая тетрадь в клеточку, а к тетради прилагалась посаженная на скрепку старинная монохромная открытка с видом Зарайска. Кстати, если вооружиться лупой и хорошенько присмотреться, в толпе застывших для фотографирования уличных зевак, телег и лошадиных крупов можно рассмотреть нашего недавнего знакомца Казимира, он с наслаждением ест антоновское яблоко. На обратной стороне открытки каллиграфическим почерком выведено: «Дорогой старина Краузе, знаю, как тебе нелегко переносить эту дурацкую болезнь – старость, но уверен, если ты жив и сейчас читаешь мои записки, ты пребываешь в добром расположении духа. Высылаю тебе парочку моих приключений, не берусь их трактовать как бы то ни было. Возможно, мои наблюдения помогут тебе в твоей дальнейшей работе во благо всех путешественников во Вселенной. Остаюсь твоим преданным другом и восторженным почитателем. Н.И.»
Александр Гуров, август-октябрь 2016г.