Я кончу свои дни в психушке, лежа на застиранных, полуистлевших простынях дешевой богадельни на окраине города. Потому что некому будет платить за мое содержание. В соседней палате будут бесстыдно лязгать судном вытащенным из под обтянутых желтой кожей, изогнутых, словно рога коровы, тазобедренных костей выжившей из ума старухи. Меня будут погонять бойкие санитарки, крича в мою сутулую спину — "А ну пошла, старая дура". Тело начнет желваками свисать с моих тонких, длинных рук. И я буду вспоминать... Вспоминать, как я была молода. Как ты приходила ко мне в ситцевой ночной рубашке поверх торчащих в разные стороны, острых, козьих грудок. Как я спала с тобой и твоим мужем тоже. И спелые вишни в вашем саду и незакрытую форточку тихой, июльской ночью. Две пары неуемных рук и мирно сопящих малышей за тонкой, полупрозрачной дверцей. Завитки турецких огурцов на обоях и чашечки люстры похожих на опрокинутый чайный сервиз.
Ранним утром, когда мой закоченевший труп уже отвезут в морг и с треском, с которым мясники рубят несвежие кости на прокорм дворовым собакам, вскроют мои ребра, откуда вылетят на свободу стаи птиц, все это время ютившихся во мне, когда-то стесненных, но сегодня таких свободных и влюбленных в небо.