Закрытые пейзажи. Глава 3. Прошлое и настоящее

               

  Пивной бар «Кармен» считался таковым не только из-за продажи в своих стенах в разлив благородного и одновременно демократичного напитка. Сам внешний вид небольшого здания, укромно расположенного на задворках кинотеатра «Буревестник», наводил на мысль о дубовых столах и стульях внутри него; неярком освещении за стойкой, на которой отстаиваются от пены громоздкие, медленно наполняющиеся многогранные ёмкости, которые посетители называют всегда по-разному: кто кружками, кто бокалами, кто шайками (список можно продолжить); селёдочном запахе, неистребимом даже в дни ревизий и переучётов;  рыластых барменах с заплывшими взорами, кажущимися в неверном свете отечески-проницательными; спокойном гуле самих посетителей, а также многом другом. Язык не поворачивался окрестить иначе одноэтажный павильон с затемнёнными витринными стеклами почти до самой крыши и непослушными дверьми на несмазанных пружинах, чаще всего заложенными кусками фанеры в целях экономии когда-то дефицитного стекла (особенно в годы перестроечных столпотворений).
  Артуру доводилось несколько раз посетить этот «храм умиротворения» в различные исторические периоды. При развитом социализме забегаловка ничем особым не отличалась от прочих её аналогов. Тогда она именовалась «Ячменным оком» официально, «мутным глазом» - всенародно. Благородный напиток, попадая сюда, быстро утрачивал свои привлекательные качества, разбавляясь сырой межпластовой водицей; закуски, неделями сохнущие на прилавках, притягивали к себе разве что стаи мошкары, а директора и заведующие больше полугода на должностях не высиживали – уж слишком был велик соблазн растащить здесь всё по кусочкам.
  Горбачевские преобразования положительной лепты в деятельность бара не внесли.  «Мутный глаз», арендованный горсткой небритых кавказцев, сделался кооперативной шашлычной «Натэлла». Баснословные цены и агрессивность многочисленных вышибал снискали ей дурную славу. Кончилось тем, что в одну прекрасную ночь группа традиционно неизвестных рэкетиров (можно было лишь догадываться, что это был за рэкет) учинила «Натэлле» и её боссам погром, не оставив внутри помещения ни одного цельного предмета. Ввиду накатившей снежным комом лавины межнациональных конфликтов с их горно-хребтистой родины, хозяева растерзанного «духана» сочли за благо раствориться, покинув заодно в качестве придатка к растерзанию и вышибал, нанятых в основном среди местного блатняка.
  Руины экс-шашлычной длительное время оставались бесхозными: несколько лет их обитателями являлись бездомные коты и собаки. И лишь года три назад группа предприимчивых людей дерзнула реанимировать зданьице и возродить в нем атмосферу затерянного уюта и панибратства. В который раз павильон окрестился заново, приняв имя страстной героини Бизе, избавился от скверны предшествующих владельцев, снова заблагоухал ароматами пивной и, наконец, стал, как ему и полагалось, заманивать внутрь мимолетных прохожих. Качество пива, по крайней мере его концентрации в бочках, испытывать перестали;  татуированные церберы со свинцовыми буркалами сменились вежливыми парнями из охранного агентства «Кавалергард», почти незаметными в спокойные часы; дребезжащий динамик у стойки, что когда-то выплёвывал строфы блатного фольклора, уступил место стереоустановке «Филипс», компакт-диски из которой негромко посылали в пространство зала песни Галича, Высоцкого и Окуджавы, иногда перемежая их аккордами испанских гитаристов (что вполне закономерно) и даже кантри-балладами Джоан Баэз. А разнообразный ассортимент как прохладительного, так и горячительного, казался наглядным свидетельством демократических преобразований не только внутри самого бара.
  ...Насыщенная событиями история заведения была многим хорошо известна, а кое-где в деталях её дополнил Рябов, пока ехали в такси. Оказывается, главным акционером забегаловки и, стало быть, распределителем ее доходов, являлся городской комитет афганских воинов во главе с майором в отставке Бердышевым – замполитом части, в которой, кстати, сам Рябов и служил.
  - Лично встречаться нам не приходилось, я дембельнулся за год до его назначения, зато хорошо знаю про его бизнес тут, - многозначительно сообщил он под конец, сидя вполоборота на переднем сидении рядом с водителем.
  - Значит, вы с Пентагоном будете там все равно что в стенах родной казармы, - улыбнулся Артур в ответ и, взглянув на Кешу, вздохнул: тот по ходу Митькиного повествования успел заклевать носом. – Правда, кое-кого придется подымать боевой тревогой.
  - И не раз, -  добавил, гоготнув, Рябов...
  Выйдя из такси и слегка умыв снегом очумелого с дремоты Пентагона, собутыльники двинулись к облагороженному евроремонтом кафе-бару, с пуленепробиваемой витрины которого искромётно строила прохожим глазки люминесцентная цыганская красотка. Несмотря на хмель в голове, Артур всё же ощущал себя достаточно скованно: кто знает, как на него сегодня посмотрят, мало ли что могли по пьяни ему наобещать...
  - Мир вашему дому! – заорал Митька, переступив порог. – Примите, как говорится, в свои ряды пополнение!
  Их эффектное появление не возымело должной реакции со стороны посетителей. Все, кто находился в помещении, с холодным недоумением уставились на разнопёрую троицу, переминавшуюся у дверей. Затем из дальнего угла поднялся какой-то бородач и махнул Рябову, чтобы тот с дружками подошел к нему.
  - Ты что ревешь, будто сохатый в брачный период? – приветствовал он новоприбывшего. – Здесь тебе не «Мутный глаз», пора уже и помнить это... Ну ладно, ладно... Всё такой же, – ворчал бородач, с трудом сдерживая дыхание в перегаре и богатырском объятии Митьки. – Здравствуй, здравствуй, шурави...
  С ним за столом сидело еще двое: мужчина в камуфляжной робе и молодая женщина в жакете из искусственного темно-фиолетового меха. Все были Артуру незнакомы. Зато Митька, по-видимому, действительно оказался в желанной для себя среде. Он облапил всех без исключения по очереди, после чего схватил Пентагона за воротник зипуна и подтолкнул к столику, будто собственное дитя:
  - Честь имею представить – гроза душманов, а ныне некоронованный король Жуковки и бич тамошней мафии Иннокентий Леонидыч Сахно. Можно просто – Пентагонище.
  Грозе душманов не совсем понравилось, как его презентовали, и он глухо заворчал на Рябова:
  - Ты, красно солнышко, когда-нибудь допоёшься. Мафия – она девочка капризная и с хорошей памятью... Да отпусти же воротник, дай с людьми побрататься!
  Все рассмеялись, а Кешке пришлось испытать на себе почти равное по силе прессование, какое только что испытывал на других Рябов. Женщина в меховом жакете, показывая в улыбке золотые коронки, взяла Кешу за руку и сказала:
  - Садитесь, Иннокентий Львович... простите, Леонидович, сюда поближе. За вами, как нетрудно заметить, нужен крепкий женский уход... И не возражать, -  мягко, но настойчиво добавила она, увидев, что Пентагон собрался было заспорить по поводу обратного. – Это и бесполезно, и неэтично.
  Кеша плюхнулся на стул слева от нее.
  - А это, - продолжал Рябов, положив руку на плечо Артура, - наш сосед по дому и... вообще – вот такой парень, - выставил он большой палец.
  Артур решил помочь ему, и не дожидаясь, пока тот наконец-то извлечёт из недр своей обширной памяти его имя, представился сам и пожал руки Валерию, Саше и Алле.
  На сей раз горячего братания не состоялось. Отчуждения, впрочем, тоже никакого. Все смотрели приветливо и с вежливым любопытством, словно бы говоря: «Милости просим к нашему огоньку, мы люди не чванливые...»               
  Пока бородатый Валерий вполголоса совещался с подошедшей официанткой (да-да, посетителей обслуживали смазливые девицы с приколотыми к волосам искусственными розочками!), Артур с Сашей, не сговариваясь, сдвинули два столика, свалив верхнюю одежду Кеше на колени, - гардероба, к сожалению, пока не завели. Алла умело всё просервировала, после чего освободили Кешку и сложили барахло на один из стульев. Теперь хватало места по меньшей мере еще на столько же человек.
  - Кто еще должен сегодня прийти? – деловито осведомился Рябов, когда все опять расселись.
  - Костик Валейский с женой, Карпенко грозился, да всех и не упомнишь... Короче, люди будут, - неторопливо ответил сухощавый и почти абсолютно седой Саша, тихонько барабаня пальцами по столу; на безымянном красовалось обручальное колечко, такое же, как и у Аллы. – Возможно также не совсем желательное появление Каюра энд компани.
  - Он когда вышел? – спросил Митька. – Я его еще не встречал с тех пор.
  - Перед Новым Годом.  Кстати, тебя спрашивал. Ты ему вроде как деньгу должен.
  - Не без этого, - усмехнулся Рябов, помогая официантке переставлять на стол с подноса рюмки и закуски. – Как говорится, старые грешки замаливаю... Да ты не волнуйся, Шур, я с ним договорюсь, если что. Да и сумма там не ахти какая.
  - Мне-то что... В случае чего тут и без тебя есть кому его утихомирить...
  Валерий разлил по рюмкам коньяк.
  - За встречу, мужики...
  Чокнулись, выпили. Кешка неумело цапнул вилкой обрезок колбасы, вывалял его на полу, сконфузился и заковырял блюдце с маслинами. Все сделали вид, будто ничего не заметили...
  Артур медленно обвел глазами помещение зала. Да, Митька прав, День Афганца нисколько не закрывал дверей прочему люду, вознамерившемуся по той или иной причине здесь посидеть. Никто не обратил внимания на их вольность в обращении со столами и стульями. Да и компания, в которой он теперь находился, имела некоторый авторитет в глазах обслуживающего персонала (если верить словам Рябова о прибрании к рукам бара их людьми). Интересно, будут ли сегодня какие-нибудь поблажки или скидки таким как его соседи за столом? И если да, то в чем они выразятся? Неужели только в сорокаградусном эквиваленте?..
  Словно угадав его мысли, Валерий сообщил столу, ухмыляясь в бороду:
  - По агентурным данным, во второй половине дня сюда будут стянуты усиленные наряды наших попечителей и союзников из «Кавалергарда».
  - Для чего это? – удивился незадачливый Пентагон.
  Рябов ласково потрепал его за челку:
  - Это чтобы таких, как мы с тобой, не захомутали прочие нежелательные службы, как то: ОМОН, КГБ, ФСБ и покруче. Как говорится, в целях личной безопасности бывшей грозы душманов.
  - Дохорохоришься ты когда-нибудь, кирпичина, - пробормотал Кеша без особого намека на угрозу, а скорее наоборот – с теплотой в голосе и с примурлыкиванием. Все опять рассмеялись, глядя на него: оттаявший за столом Пентагон сейчас напоминал нашкодившего ребенка, который знает, что всё и на этот раз сойдет ему с рук.
  - Мальчики, вы который уже день не просыхаете? – поинтересовалась Алла, насмешливо поглядывая то на Рябова, то на Пентагона. Артур удовлетворенно отметил про себя, что его внешний вид как будто не вызывает у неё заботливо- колких искорок в глазах. Невольно вспомнилась её тезка с Ботанической, которая, лишь узрев на пороге своего дома нетверёзого Артура (что, кстати, случалось не часто), неизменно всплескивала руками и с показной грустью восклицала: «Ну что мне с тобой делать?»
  «Что, что... – раздраженно и не к месту передразнил мысленно он ее сейчас, глотнув вместе со всеми по второй рюмке. – Это как раз мне надо у тебя испрашивать, росомаха вологодская...»
  Пока Кешка дурашливо загибал пальцы, якобы считая «засушливые» дни, к столу подошла еще одна, как понял Артур, супружеская чета: высокий улыбчивый блондин с такой же изящной молодой девушкой не старше двадцати. Всю кажущуюся натянутость за столом как ветром унесло.
  - Констанц! – восторженно завопил Рябов, отчего у Артура зазвенело в ухе, а Валерий плеснул на скатерть разливаемый коньяк. – А я уж думал, что ты в Канаду на ПМЖ  упорхал!.. Где пропадаешь?..
  Церемония с медвежьими объятиями повторилась, причем на этот раз в нее оказался включен и Артур. «Ну и ну! – думал он, лобзая в подставленную для этого налитую свежестью щёчку подруги белобрысого Кости, а также тиснувшись с ним самим. – Ещё немного – и я тоже уверую, что выполнял интернациональный долг. Черт Рябов! Затащил сюда как последнего ханурика, теперь стыдно будет людям в глаза смотреть. Надо срочно придумывать отмаз, чтобы не мозолить их никому, да и уматывать подобру-поздорову...»
  За столом начались оживленные обмены информацией о свежих внутрисемейных новостях. Леночка (Костина пассия) подсела к умильно раскудахтавшейся Алле, и они вполголоса принялись лопотать между собой. Костя благосклонно отнесся к Кешиной гнусавой реплике по поводу штрафняка, которого резонно уделали сообща. Саша деловито полюбопытствовал насчет Костиных коммерческих изысканий, что дало толчок животрепещущей теме для бесконечного разговора. Парни охотно ударились в словопрения.
  Снова Артур почувствовал себя отстраненным. Светские беседы о налогах, арендах и номиналах уже давно вызывали у него челюстную судорогу и обволакивающую дремоту. «Ещё один искатель Соломоновых копий, - насмешливо думал он, глядя в открытое и доброжелательное Костино лицо. – У кого ты, приятель, наглотался бриллиантового дыма?.. Впрочем, тебя понять можно: красавица-жена, ясное дело, поневоле обязывает сделаться безропотным добытчиком денег, в противном случае – бай-бай, дорогой, на меня и не такие претендуют... Что ж, дай тебе Господь удачи, братишка. От меня она в своё время увернулась. Как говорится, не судьба...»
  Тут его ощутимо кольнуло: вспомнил знакомые рефрены из уст сегодняшних партнеров.  «Н-да, с кем поведёшься...» Глянул на Митьку: тот смотрел Косте в рот, хлопая рыжими ресницами и время от времени вставляя деревянные реплики в беседу, тем самым ненадолго её заклинивая. Артур повернул голову вправо: Кеша медленно ронял подбородок на распахнутый тельник и тут же вскидывался как марионетка, оживляясь лишь, когда Валерий наполнял рюмки. Леночка махала ладошкой при приближении к ней бутылки и отставляла в сторонку свою рюмку, в которой дрожала минеральная вода. Это дало повод Рябову нагнуться к Костиному уху и шёпотом на полбара осведомиться, уж не вызвано ли сие медицинскими причинами. Леночка не стушевалась и заявила, что просто смотрит на некоторых соседей за столом и делает соответствующие выводы. Пентагон жидко зааплодировал, глубокомысленно уставившись на Митьку, а Костя с улыбкой заметил:
  - Она такая. С ней лучше без подковырок.

  ...Кто-то сзади опять хлопнул по плечу. Артур недовольно развернулся: и что за напасть такая, сколько можно сегодня суставы демонтировать!
  Перед ним стоял, ухмыляясь в бороду, почти такую же, как у Валерия, его давний и почти забытый товарищ по вузу и не только по нему. С Вадимом Семичастным они в свое время слопали не один пуд соли, будучи студентами театрально-художественного института (ныне, по слухам, переименованного в академию). И сейчас, при виде этого материализованного призрака из почти забытого прошлого, Артур едва не перевалился через спинку стула, -  до того неожиданностью было для него встретить здесь человека, которого он уже несколько лет старался не вспоминать.  «До чего же все-таки тесен мир, и как трудно в нем что-то переиначить», -  подумал он с удивлением, но без досады.
  Надо было что-то говорить. Тем более что за столиком примолкли и с любопытством наблюдали за ними. Натянутость Артура передалась остальным. Лишь Вадим держался, как ни в чем не бывало, и потрошил еще не начатую пачку «Монте-Карло».
  - Вот уж не думал, не гадал... – наконец пробормотал Артур. – Какими дорогами сюда занесло?
  - Да, наверное, как и тебя – окольными, - ироничным тоном отпарировал Вадим. – Вы уж извините, - обратился он ко всей компании, - что вторгаюсь к вам. Просто на то есть веские основания...
  - Ты кто такой? – перебил его осоловевший Пентагон.
  ... – Товарищ этот, - продолжал, не обращая на него внимания, Семичастный, - несколько лет назад имел неосторожность сгинуть без следа с глаз своих друзей и близких. Кое-кто даже оплакивал его, да-да. И если бы не эта случайная встреча здесь, тайна его исчезновения так и осталась бы неразгаданной для определенного круга лиц...
  Вадим, разумеется, переигрывал. И всё же доля правды в этом его сообщении была. Так получилось, что студент-третьекурсник Балашов некогда узрел полную несостоятельность дальнейшего обучения и тихо испарился в пестрой толпе школяров, предоставив ей самой гадать и строить всевозможные гипотезы его исчезновения. Всем было невдомёк, что подобный акт самонизложения произошел не спонтанно, а вполне обдуманно. Так же, как и водворение в Жуковке.
  И теперь Артур предвидел бестолковые объяснения, поскольку Вадим как близкий приятель (бывший ли?) имел право знать, что же все-таки случилось и хотя бы для себя приоткрыть завесу в этой туманной и неразгаданной истории.
  - Тебя устроит вариант моего тюремного заключения все эти годы? – спросил Артур, лениво потягиваясь и почему-то незаметно подмигивая Рябову.
  - Нисколько. – Вадим щелкнул зажигалкой и неторопливо прикурил от нее. – Из тебя рецидивист, как из хористки водолаз. Так что только правду и ничего, кроме правды, Арт.
  За два с половиной года совместной учебы Артур успел не однажды убедиться в дотошности и скрупулёзности Вадима Семичастного при изучении того или иного вопроса, хоть как-то касающегося его самого. Он знал, что тот от него не отстанет, пока не разберется во всём досконально.
  - Ладно. Расскажу и объясню. – Артур опрокинул в себя очередную порцию коньяка и медленно поднялся. – Где твой столик?
  - Через раз. Около служебного хода.
  - Я скоро приду, - поспешно сказал он ничуть не удивленной, хоть и притихшей компании за столом. – Тут ничего особенного, просто друзья юности случайно повстречались. Надеюсь, что ненадолго.
  Вадим, истолковавший последнюю фразу по-своему, фыркнул.
  - Нужна будет помощь – зови, - напыщенно изрек уже достаточно отяжелевший Рябов.
  - Сиди! – недовольно осадил его Саша. – Тебе она скоро может самому понадобиться. Когда тоже друга юности Каюра встретишь.
  - Да не волнуйтесь, мужики, - усмехнулся Вадим. – Мы тут совсем недалеко будем... С каких это пор ты в афганцы записался? – поинтересовался он, когда отошли немного в сторонку.
  - Сегодня утром, - беспечно ответил тот, с ленивым интересом разглядывая теперешних знакомых Вадима (они сидели неподалеку и с недоуменной растерянностью посматривали на виновников сегодняшнего события). - Рыжий, который только что в помощники набивался – мой теперешний сосед. По дому. Он меня и сагитировал, достаточно было сообща пузыря в подворотне раздавить. Тебе, насколько я помню, подобное также не чуждо, стоит лишь начать.
  - Ты прав, - согласился Вадим. – Однако на сей раз я не сижу на хвосте. Прошли времена, когда такое без меня решали.
  - Ты хочешь сказать, что сделался наконец материально независимым?
  - Именно. Правда, мы пока не это обсуждаем. Давай всё по порядку, Арт. Сперва вопрос полегче: чем занимался все эти годы?
  - Н-ну... – Артур закатил глаза, якобы напрягая память, на самом деле избегая пытливого взгляда собеседника. – Как слинял из ТХИ, пару годков шабашничал – коттеджи богатеньким буратинкам воздвигал. Лил, таскал, мазал, сбивал, клал... Между прочим, славно поднаторел по части этой сферы. Тебе, кстати, спец не нужен? Есть дача?
  - Пока нет, насчет дачи – глухо. Продолжай.
  - Вот... Подколымил, свалил опять в сторонку. С полгода тунеядствовал и бражничал, как матрос в ожидании очередного плавания. Затем подался в «челноки». Таскался по барахолкам нашей необъятной, был в Китае, Польше, Турции... Год назад прижали, еле отмазался. В настоящее время нахожусь в относительном покое. Тружусь по заводскому гудку в одну смену.
  - Не женился?
  «Да что, в конце концов, сговорились они все, что ли?!»
  Артур подавил в себе наплыв раздражения и спокойно соврал:
  - Я уже развестись успел. Обрати внимание, Вадик, я ни тебя, ни о тебе, ни о чем не спрашиваю. По крайней мере, о семейных узах. Потому как нахожу это неуместным. – Он кивнул в сторону Вадимовых знакомых – двух девушек и мужчины лет сорока, недоуменно следящих за ними. – У тех двух лебёдушек слишком мочальный вид, чтобы походить на заботливых хранительниц домашнего очага. Или я не прав?
  - Вот видишь, уже спросил, - засмеялся Вадим. – Ты почти не изменился за эти годы. Всё такой же циничный, как Калигула, если поддашь. Между прочим, не стоит в данном случае полагаться только на внешность. Оленька и Ритуля весьма и весьма душевные барышни, не в пример той белой мыши, что за вашим столом сидит. Я кое-что о ней знаю... Но мы отвлеклись от темы. Ты говорил о своей работе, каком-то заводском гудке, смене... Что за завод? И как тебя туда без намордника пустили?
  - Благодаря связям, Вадик. В нашем обществе это – главное условие хотя бы спокойного прозябания. Я, может быть, слегка утрирую, однако если бы не устроился в свое время по знакомству на ОМЗ, - кто знает, где бы теперь находился. Во всяком случае, не стоял бы сейчас здесь с тобой и не трепался о житейских проблемах. А что касается теперешней работы... Не синекура, конечно, всякое бывает. Между прочим, давний опыт в обращении с кистью-краской тоже сыграл здесь не последнюю роль: совмещаю цеховые обязанности с внештатной должностью главреда заводской стенгазеты, - там еще подобное практикуют.
  - Про зарплату спрашивать не буду, - сказал Вадим, бросая окурок в урну (они курили у входа под табличкой с дымящейся сигаретой на ней, хотя проделать разрешаемое можно было и на местах). – В наше время этот вопрос скоро будет граничить с непристойностью. Хотя уже тот факт, что вижу тебя в каком-никаком, а по нашим меркам всё же злачном месте и тянущего не традиционную гидролизную водяру, а армянский коньячок-с, - позволяет предположить, что до хождения с протянутой рукой пока далековато.
  - «Пока»... – вздохнул Артур. – Знаешь, давай замнем с подковырками, не тот антураж. Глянь, твои подружки уже киснуть без тебя начали. Неровен час, переметнутся на соседние столики, а то и к нам. Такие орлы сидят... – Он выразительно показал глазами в сторону покинутого им угла зала. Там шла оживленная беседа, - видимо, на сей раз более определённого свойства, поскольку обе дамы энергично трясли гривами, что-то убедительно доказывая. При этом у Леночки сбилась на лоб золотистая челочка, а фиксы у Аллы вспыхивали во рту, как сигнальные фонарики в отдаленном маяке. Рябов с Пентагоном активно жестикулировали в ответ, точно глухонемые.
  - Слушай, Арт, посиди чуток с нами, - тихо и нерешительно попросил Вадим, тоже наблюдая за дебатирующими. – Мы ведь еще не всё выяснили. Какая тебе разница, где сидеть? Твои собанкетники, как нетрудно заметить, про тебя уже забыли.
  Артур пожал плечами. В сущности, ему было действительно всё равно. В обоих местах он будет ощущать себя не в своей тарелке. А узнать кое-что про Вадима и его дерзновения за эти годы было и вправду любопытно, несмотря на случайность встречи.
  - Что ж, если твои друзья-подружки не возразят...
  Те как будто не возражали. Скорее напротив – не без интереса уставились на Артура, видимо, заинтересовавшись, чем же он так приворожил Вадима, что тот рьяно покинул их на произвол судьбы. Кажется, им в самом деле было здесь не совсем уютно.
  Артур проделал то же, что и Вадим у «афганского» столика, а именно: слащавым голосом извинился за временное вторжение и пояснил, в каких они были с Вадимом отношениях несколько лет назад. Заказал себе кружку пива и скромно подсел к углу столика между Вадимом и нерешительно озирающейся по сторонам Ритой.
  - Так что тебе еще сообщить? – спросил он у Вадима, отхлебнув из кружки.
  - Куда ты потом переехал жить?
  - Ах, да... Считай, на периферию, в старую добрую Жуковку, поближе к матушке-природе.
  - Но зачем? Что тебя на старом месте не устраивало?
  - Да всё. И климат, и рельеф, и растительный и животный мир. А кроме того, тяга к перемене места носила сугубо радикальный характер: уж если решил что-то изменить в этой жизни, то пусть в ней меняется как можно большее – местожительство, род занятий, люди...
  Вадим не мог знать, где теперь проживал Артур: тот взял с Иванцовых клятву, что они никому не будут сообщать свой бывший жуковский адрес.
  - А теперь давай немного передохнём, - после небольшой паузы сказал Артур. – Вернее, я передохну, а ты, в свою очередь, поведаешь мне о своих делах. По-моему, так будет по чести.
  - Согласен. – Вадим откинулся на спинку стула, быстро обвел глазами весь столик и почесал бороду. – Институт я добил без отсрочек и проволочек, с год маялся по мелочам, выполнял частные заказы. Затем попалась вакансия в редакции областной газетенки (не хочется вспоминать!)  А сейчас я, можно сказать, считаюсь «продвинутым»: работаю художником- оформителем в ДК профсоюзов. Не жалуюсь.
  - А как же теперь с твоей жаждой творчества? – не без ехидцы в интонации поинтересовался Артур.
  Семичастный внимательно, с прищуром посмотрел на него.
  - А одно другому не мешает, - ответил он. – Ты бы видел, какую мне там мастерскую отвели – целую студию. Конечно, временами и в пот бросает от заказов. Но в целом – все условия для совершенствования.
  - Я вижу, - ухмыльнулся Артур.
  Эта его реплика, естественно, не понравилась знакомым Вадима. Они заворочались, а бритый ёжиком Аркадий даже открыл рот, чтобы словесным отпором восстановить ясность. Его, понятное дело, не могло не коробить, что всё внимание за столиком обращено на какого-то непонятно откуда свалившегося молодчика с ядовитым жалом.
  Вадим помешал ему нанести встречный выпад.
  - Это совсем не то, что ты думаешь, - спокойно возразил он. – Мы здесь не оттягиваемся по полной программе, а обсуждаем совместный проект. А сюда забрели, потому что один из боссов этого заведения – наш заказчик и в какой-то степени соавтор. Он должен вот-вот сюда заглянуть. Мы вчетвером, каждый по своей части, будем отвечать за детальную реализацию идеи.
  «Надо же, каким мы слогом научились владеть! И где он этого нахватался – неужто в своем занюханном ДК?» Артуру стало почему-то неинтересно, что за проект будут реализовывать Вадим сотоварищи. Он собрался уже вставать и расшаркиваться, когда бывший однокурсник твердо положил ему руку на плечо и веско произнес:
  - А тебе не кажется, что наш разговор еще не закончился? Может, хватит ходить вокруг да около?
  - Ты о чем это? – сделал наивные глаза Артур.
  - О главном. Не притворяйся идиотом, Арт. Я понимаю, что сейчас не время и не место для откровений, но все же имею право и должен знать... Ведь ты, как я понимаю...
  - Добрый день, - учтиво пробасил подошедший к столику высокий и дородный мужчина в длинном коверкотовом пальто. – Вадим Андреевич, у меня мало времени, так что не будем его терять. Этот молодой человек...
  - Случайно повстречались друзья студенческих лет, - улыбаясь, пояснил Вадим и пожал руку, протянутую ему через столик. То же проделал и Аркадий; Артуру подобная честь не была оказана. – Мы с коллегами, как видите, собрались в полном творческом составе.
  - Замечательно. Тогда пройдемте в администраторскую. Прошу...
  Аркадий и девушки поднялись и, не попрощавшись с Артуром, отправились следом за коверкотовым к служебному ходу слева от стойки бара. Вадим задержался, чтобы на вырванном листке блокнота черкануть свои телефонные координаты, хотя Артур еще со студенческих лет помнил их.
  - Держи. Здесь домашний и рабочий... Имей в виду, Арт, если в ближайшие дни не дашь о себе знать, я сам тебя разыщу. Жуковка – не Бруклин, там почти все друг друга знают и покажут нужные дороги... Ну, до скорого...
  Они тряхнулись руками, и Вадим метнулся в проём служебных дверей. Бармен прикрыл за ним эти двери.
  Артур с минуту посидел в одиночестве, вертя в руке бумажку с цифрами и задумчиво уставившись перед собой на опустевшую пивную кружку. Затем медленно встал, сунул бумажку в карман брюк и подошел к стойке. Заказал еще пива и стал смотреть в окно...

  Что он мог объяснить Вадиму не только здесь и сейчас, но и вообще? Где найти слова, которыми можно было бы выразить всё то, что произошло с ним несколько лет назад (кажется, уже семь, Господи!)
  В то время он внезапно, и в то же время тихо и незаметно вычеркнул себя из списков беспечного и жизнелюбивого человеческого сословия, именуемого студенчеством, чтобы раз и навсегда избавиться от вируса жажды познаний. И почему столько лет не он подавал никаких сигналов, хотя был далеко не последним среди служителей кисти и холста?
  ...Когда Артур поступил в театрально-художественный на факультет изобразительного искусства, ему было уже двадцать два года – возраст, когда многие его сверстники защищали и получали дипломы. Это его, однако, не смущало. Он еще с давних пор мечтал о приобщении к беззаботной и одновременно творчески амбициозной богемной среде, каковой ему в то время рисовалось разномастное студенчество не обязательно художественного профиля. Наслышанный и начитанный (последнее, увы, не выявилось в нужной степени) байками о жизни молодежного авангарда, Артур ощущал себя в заоблачных далях, когда наконец увидел свою фамилию в списках зачисленных на первый курс, и не раз впоследствии осознавал, что те первые месяцы учебы оказались действительно лучшим временем в его жизни. Восторженность и приподнятость, незримо окутавшие его тогда, вероятнее всего и были тем самым эмоциональным подъемом, который в общепринятом смысле называется «вдохновением».
  Он с головой окунулся в общественную и творчески созидательную жизнь факультета; тогда-то они с Вадимом Семичастным и схлестнулись на конкурсной и бытовой стезе. Вадим оказался даже старше его на полтора года, что никак не повлияло на их взаимоотношения. Будучи людьми почти что иного поколения, нежели большинство их неоперившихся и безбородых (здесь уж Вадим и впрямь давал всем фору – и тогда носил бороду) сокурсников, они и во взглядах на жизнь и самовыражение в ней как будущих художников разительно отличались от тех.  Казалось бы, что тут особого – всего каких-то пять-шесть лет возрастного отрезка! А ведь то-то и оно, что тяга к профессии творческой оказалась совсем иного свойства, - Артур с Вадимом шли к этому сознательно, руководствуясь порывами собственных устремлений, а не по рекомендациям и настояниям извне. И всё же, как это ни парадоксально, оба впоследствии испытали на себе незаметное с первого взгляда, но ощутимое прочно и даже в какой-то степени упорно, холодное отчуждение. Причем как со стороны большинства студентов, так и некоторых преподавателей.
  Как такое могло произойти?.. Артур довольно скоро пришел к выводу, что данное отчуждение являло в своей сути характер символический. Общегосударственного масштаба. Кризис назрел не только в сфере экономики; он вплотную подступил к сознанию людей, к их восприятию создавшейся обстановки. Растаявший энтузиазм и приспособленческая плесень, проросшая на его месте, ощутимо сказывался прежде всего на мыслях и поступках молодежи, вступающей в жизнь с этим самым заплесневелым туманом в глазах и лениво-снисходительными движениями в телесах. Их внешний облик как бы олицетворял собой само государство – непрочное, обмякшее и движущееся непонятно куда и непонятно зачем по инерции, заданной еще в незапамятные времена кем-то другим, более сильным и дееспособным, только уже отошедшим на покой. Это государство состарилось гораздо раньше положенного ему срока и разваливалось, подобно тканям больного проказой, причем в местах развалов (или расколов) вспыхивали и активизировались болевые (или горящие) точки.
  Влиятельные и состоятельные семьи, разумеется, не могли допустить, чтобы их обритые наголо лакированные отпрыски направлялись по неведомой указке в места этих самых расколов с их свинцовыми дождями и багровыми зорями. Наличие во многих вузах военных кафедр, где состряпывались надежные бронированные «корочки» лейтенантов запаса, давно уже считались вполне узаконенным средством уклонения выхоленными такими семьями молодчиков от надевания кирзовых сапог. Позже оно стало просто спасительной лазейкой для подобных им от возможного сложения голов уже не «во славу Отчизны», а ради её дутой монолитности. Иными словами, почём зря.
  Именно в те годы и прокатился всплеск активного заталкивания относительно благополучного юношества в какие угодно учебные заведения, лишь бы там гарантировалась защита от воинского призыва. Трудно себе представить, сколько купюр различных достоинств перекочевало из бюджетов семей мокроносых абитуриентов в карманы работников приемных комиссий, деканатов, ректоратов и структур повыше, дабы обеспечить угловатым чадам беззаботную жизнь вне казарменных стен. Артур плевался, когда средства массовой информации в те годы объясняли повысившиеся конкурсы при поступлениях желанием молодежи (особенно сильной её половины) приобщиться к науке и культуре, что, конечно же, было вызвано перестройкой и демократизацией общества.
  Навеянное перестроечное сознание отметало на экзаменах поступавших действительно по призванию и влечению, ведь были и такие. В аудитории потянулись толпы «продвинутых», с ленцой перекатывающих за щеками жвачную резину. И Артура бесило не их многочисленность явно не на своих местах, а то, что как раз эта прослойка, в конечном счете, оказалась едва ли не главенствующей в студенческой среде. Были, конечно, на факультете и энтузиасты своего дела, вот только почему-то их рвение и жажда познания не вызывали даже капельки уважения со стороны дилетантской элиты. Открытого презрения те не выказывали, разве что легкая издевка и подковыристые замечания в адрес «сеятелей и пахарей» не переставали лепиться вслед истинным будущим служителям Искусства.
  Попадались любопытные экземпляры. Трудно было понять со стороны, что могло привести на худфак борца вольного стиля, кандидата в мастера спорта Анохина, учившегося (вернее, иногда появлявшегося в свободное от тренировок и соревнований время) в одной с Артуром группе. Саженый верзила с трудом умещался за столами, явно на него не рассчитанными, развалившись в более привычной для себя позе отдыхающего после поединка атланта; набычившись и размеренно передвигая челюстями, он ворочал по сторонам головой с кабаньей щетиной на затылке и бросал андалузские взоры на аудиторных «тёлок» вокруг. Казалось бы, что могло быть общего у этого истукана с живописью? И тем не менее, все зачеты и экзамены сдавались им чуть ли не «автоматом», исправно и без помех. На факультете он пользовался авторитетом немалым.
  Постепенно радость от барахтанья в студенческих волнах начинала растворяться. Уже к концу первого курса занятия в институте стали для Артура рутинной повинностью. Разочарование от общения с однокурсниками, за редкими исключениями, пришло очень скоро. Тех ярких и неординарных личностей, коих он так рассчитывал здесь встретить, оказалось ничтожно мало, да и почти все они обучались то на других курсах, то просто, как и он, - не желали идти на сближение, видя вокруг себя сплошное ханжество и зачерствелый прагматизм, хотя время от времени кое-кто и привлекал к себе внимание чем-нибудь из ряда вон выходящим (в хорошем, творческом понимании этого). Разве что с Вадимом Семичастным Артуру удалось найти общий язык, да и тут с некоторого времени они уже перестали делиться своими планами, а дружили просто так – что называется, вследствие общности взглядов и попутности дорог. Вадим меньше переживал разочарование и нередко любил повторять: «Мы с тобой, Арт – подранки застойной эпохи, мозги наши ворочают по-старому: как бы это своё тёпленькое местечко из-под задницы не упустить. Эти же – иное поколение, живут днем сегодняшним. Сюсюканьем о будущем их уже никак не прошибешь: видят, что кругом творится и не боятся всё это называть своими именами. Так что прими все, как есть, будь проще – и к тебе потянутся массы...»
  На третьем курсе Артур окончательно понял, что продолжать этот затянувшийся у давно потухшего костра надежд хоровод – глупо и бессмысленно. Тем более, что по окончании вуза почти всех ждала дорога в никуда: выпускники заведения активно пополняли ряды прихлебателей биржи труда. Работа, хотя бы отдаленно напоминающая профильную, казалась эфемерной, как перистые облака в погожий денёк. Однако Артура отвращало даже не это; он пришел к выводу, что, перекрывая раз и навсегда связи с институтской развеселой жизнью, поступает так не только из практических соображений. Он видел еще, что если когда-либо захочет подсесть к холсту, то вполне можно будет тогда обойтись и без дипломного свидетельства. А импульсы взяться за кисти, краску и бумагу нет-нет да и выскакивали иногда все последующие годы, особенно при виде того или иного внезапно открывшегося природного ландшафтика. Именно пейзаж был Артуровым коньком в написании этюдов; Семичастный, когда случалось хлебнуть на пару лишка, не раз говорил своему приятелю, что «сие дарование у тебя, Арт – Богово». Сам же Вадим на художественном поприще действительно пахал и сеял, так и не сумев приткнуться ни к одному направлению, и посему всё чаще склонялся к авангардизму, что казалось Артуру вполне закономерным. Не исключено, что это и сделалось причиной некоторого охлаждения в их отношениях впоследствии: Артур подозревал, что Вадим втайне завидовал его «нераскрывшемуся гению», хоть и старался вида не подавать. Но, как известно, подобное наряду с зубной болью скрыть нелегко: они стали всё реже бывать в одной компании, прекратили созваниваться и делиться свободными идеями и прожектами, здоровались лишь при случайных столкновениях. Артур, которому и без того было с каждым днем на факультете всё постылее, решил своим уходом в некотором роде подвергнуть испытанию их дружеские чувства. Он не сообщил никому о внезапном намерении испариться и втайне надеялся, что услышит хотя бы телефонный звонок. Однако никто почему-то «не почесался», что глубоко его уязвило: все-таки почти два с половиной года вместе лямки тянули, а тут – нате вам... Никому не оказалось до него никакого дела...
  И вот – нежданно-негаданно... «Посиди чуток с нами, Арт. Мы ведь еще не всё до конца выяснили...»
  Неужели?!
  ...Артур медленными и крохотными глотками потягивал надоевшее пиво за стойкой, не замечая, как помещение бара постепенно заполнялось братающимися людьми – героями сегодняшнего дня. Он не обращал внимания на приветственный рёв вокруг, задумавшись над целым рядом вопросов.
  Был ли Вадим Семичастный для него тем, кого принято называть своим другом?.. Да и вообще, где начинают расплываться грани, за которыми отчетливо проступают такие понятия как дружба, любовь, ненависть?.. Как правильно разбираться в чужих поступках, если не можешь как следует иногда проанализировать толком свои собственные?.. Может, чтобы хорошо знать людей, необходимо прежде всего изучить самого себя, собственное нутро, которое, по большому счету, ты до сей поры брал в расчет как первостатейное? А в результате – то, с чем и с кем пришел сюда, в хрупкой связке с двумя такими же троглодитами: пустота, неприкаянность и подспудное опасение затворничества в четырех стенах забытой богом комнатушки в сонном кирпичном теремке...
  Как все-таки непредсказуемо устроен человек: ведь еще совсем недавно Артура просто умиляло его убогое пристанище на Мичуринской, а теперь при одной мысли о нём хочется взвыть, – до того тоскливо становится при мысли, что рано или поздно придется всё равно повернуть туда оглобли...
  - Да-а, представь себе! – пьяно завопил кто-то на весь зал, перекрывая нестройный гул и надрывный баритон Высоцкого в динамике. – Так и сказали мне тогда: вернешь тачку, какой была – и за тобой только ссуда без процентов останется... Что?!.. В натуре, Митюня, падлой быть! Я тебе отвечаю!..
  - Та-ак... Начинается... – пробормотал бармен, ни на кого не глядя и продолжая цедить из крана тоненькую струйку, чтобы не набегало в кружку пены.
Артур оглянулся. Он совсем позабыл о своей (вернее, почти чужой) первоначальной компании, из которой его «ненадолго» вытащил Вадим. Там теперь сделалось тесновато и весьма оживленно; видимо, как и предсказывал седовласый Саша, присоединились те, кого он в свое время перечислил. И не без избытка: рослый короткостриженный брюнет, для которого уже не хватало за сдвинутыми столами места, стоял с фужером в руке и, проливая себе на грудь в голубом тельнике его содержимое, увлеченно доказывал Рябову свою честность и добропорядочность. Это его вопли заставили многих здесь стушеваться или же сделать вид, что ничего особенного не происходит. Однако Артур уже видел, что это не так. Слишком уж воинственно и агрессивно выглядел ораторствующий; эти признаки яростной безудержности, хорошо Артуру знакомые, часто встречались ему среди бывших уголовников и вообще людей невменяемых, коих так много расплодилось за последние годы. Он понял, что это и есть тот самый Каюр, о котором предупреждали Митьку. Успел заметить испуганное личико синеглазой Леночки, что-то быстро выговаривающей нехотя наклонившемуся к ней Косте. Не привыкла, видать, к подобным тусовочкам...
  - Я тебя, мудака, уже второй месяц пасу! – продолжал брызгать слюной и коньяком Каюр, не обращая внимания на шиканье со всех сторон. – Совсем мозги отпил, выворотень жуковский! Хоть бы звякнул, голосок подал!.. Что?.. А то ты не знал, сколько мне тогда намотали!..
  Митька неслышно огрызался, тоже заметно распаляясь. Артуру было хорошо известно, что его молодецкая бодрость вполне может скрывать в себе заряд колоссального потока неуправляемой энергетики, и горе тому, на кого она обрушится. Рябов кидался в драку с какой-то нетипичной для славянина весёлостью и задором молодого тирольского петушка. Но Каюр, похоже, то ли этого не знал, то ли ему было глубоко начхать на все последствия (что казалось более вероятным). Он валил напролом, наливаясь медью и западая белками глаз. Приблатненные жесты так и выпирали из него наружу.
  - Напомнить тебе, сколько косарей ты мне должен? – не то рычал, не то скулил бывший афганец и зек Каюр, стряхивая с себя руки успокаивающих. – А то я еще проценты не подсчитывал.
  - Ты не гундось, - наконец послышался Митькин голос. – Что за человек! Трудно по-людски, без пены на морде обо всём договориться? Сядь!.. Сядь, я тебе говорю! – зарявкал он, хотя сесть-то как раз было негде. Конопатость на физиономии стала заметна издалека, поскольку кровь от нее отхлынула, и лишь глаза высекали багровые искорки. – Да сядь же, чучело!
  - А хули с тобой договариваться! – ревел Каюр, всё больше распаляясь и увертываясь от протянутых к нему рук соседей. – Всё давно уже обговорено! – и резко выбросил руку с фужером вперед, оросив коньяком веснушчатый Митькин анфас.
  Облитый, разумеется, не заставил себя долго ждать – опрокинув стул и стряхнув близсидящих, молниеносно вклинил визави по скуле. Каюр, будучи под алкогольными парами, не успел среагировать и с грохотом опрокинулся на кадку с фикусами, что стояла сзади у стеклянной витрины бара. Оба его дружка, находившиеся слегка на отшибе, подскочили с обеих сторон и одновременно впечатали Рябову ногами по рёбрам. Митька согнулся и рухнул на колени, глухо зарычав. Однако исход потасовки был заранее предрешен: и «афганцы», и натасканные в подобных баталиях «гарды», подскочившие с профессиональной легкостью, тут же заломили всех четверых и с шумом повели в служебное помещение – туда, где недавно при иных обстоятельствах скрылись Вадим и его коллеги.
  - Руки, п-падлы! – не унимался Каюр, аккуратно ведомый под микитки. – Я контуженный, могу порешить вас всех, и мне ни хрена не будет!..
  Артур тяжело вздохнул и покосился в сторону арены столкновения. Да, несмотря на скоротечность битвы титанов, не обошлось без деструктивных преобразований. Несколько предметов сервировки стола при Митькином контрударе прощально зазвенело, свалившись на пол и разлетевшись салютом в стороны. Поверженный фикус лежал среди глиняных черепков от кадки и разбросанных комьев чернозема. Иннокентий Леонидыч «отдал швартовы», вырубившись классически – лбом в салатницу. Бледная от отвращения Леночка лихорадочно куталась в меховую шубку, поднесенную сзади услужливым Костей, что-то виновато ей объясняющим. Остальные имели слегка оцепенелый вид.
  «Пора!» Артур, допив из кружки, направился к месту происшествия, чтобы, как и вчера, раскопать в наваленном на стуле барахлишке собственное и незаметно раствориться в тумане. Он знал, что Рябов с Кешей без него не пропадут.
  - Слышь, как тебя там... – обратился к нему Валерий, когда он доставал свое пальто. – Ты дорогу домой найдешь?
  - Да уж как-нибудь, - пробормотал Артур, неторопливо застегиваясь. – А вот что делать с этим юношей? – Он кивнул в сторону Пентагона.
  - Не волнуйся, доставим по назначению... Ты не обижайся, но «а ля герр ком а ля герр» - так уж обстоятельства складываются. Мероприятие дало сбой.
  - Я понимаю. – Артур пожал протянутую ему руку и, ни на кого не глядя, продублировал вчерашний отходной маневр, бесшумно скользнув к выходу.
 
  ... Улица неуютно дохнула в лицо зябкой сыростью, усугублявшей ощущение холода и одиночества. Этот район города Артур хорошо знал и потому решил, несмотря на мрачноватую погодку, прогуляться не торопясь, чтобы проветрить хмель и заодно переосмыслить то, что сегодня произошло. И хотя насыщенный бурными событиями денёк казался теперь бесконечно долгим, и кое-где уже в домах горели в окнах желтые точки (Артур, усмехнувшись, вспомнил коронки у Аллы во рту), часы на руке показывали начало третьего. Город, окутанный бесцветной дымкой холодной влаги, сонно дремал, и то, что в нём двигалось и перемещалось – люди, машины, - представлялось чем-то нелепым, раздражающе-абсурдным. Меланхолия окружающего мира и погоды передалась и Артуру: он медленно брел по небольшому заброшенному скверу, внутри которого лучеобразно сходились асфальтовые дорожки, приводя к эпицентру с памятником героям гражданской войны – полузабытому монументу, изображавшему парня в длиннополой шинели и надвинутой на переносицу карнаухой будёновке. За плечом его возвышался когда-то трехгранный штык винтовки; ныне он, как и другие острые фрагменты памятника – макушка буденовки, кисть левой руки, приклад винтовки, - были отколоты, а сам красноармеец, облитый слоями голубиного помёта, был похож на ветхого старца, покинувшего земную обитель в поисках духовного просветления.
  Сквер пустовал. Дряхлые клёны неподвижно застыли, терпеливо ожидая весеннего обновления и самодовольного нарциссования перед женщинами с детьми и породистыми городскими псинами – основными паломниками под их сень. Пузатая и юркая синица с любопытством разглядывала Артура, перепархивая с ветки на ветку. Серый бездомный котёнок, припав к земле, опасливо таращился из-под раскоряченной парковой скамеечки.
  Отдаленный гул городских улиц воспринимался здесь как инопланетный. Казалось странным, что подобное место может находиться едва ли не в центре крупного агломеративного сгустка. «Как на кладбище», - подумал Артур, рассеянно оглядывая дорожки, деревья и ограду сквера с чугунным резным орнаментом в стиле лжебарокко. Такие места, вероятно, любили посещать поэты XIX столетия, сочиняя в дуалистическом переплетении вдохновения и хандры свои помпезные вирши и мадригалы, мало кем, по их мнению, оцененные по достоинству. С тех пор Муза, витающая в здешней ауре словесных излияний Любви и Красоте, постепенно зачахла, и выразителями идей дальнейших эпох становились чаще всего мещанствующий прагматизм (в светлое время суток) и подростковый вандализм (когда темно). Следы того и другого хорошо заметны невооруженным глазом: развороченные мусорные тумбы, битая стеклотара, пивные банки среди желтых пятен и окатышей собачьих испражнений на снегу. Так и тянуло за язык проклясть времена и нравы попутно с их человеческим фактором самоутверждения и выдать что-нибудь тривиальное насчет обиды за державу...
  И всё же когда в таких местах временно отсутствует двуногий венец природы, они представляются истинным клочком райской кущи посреди грязи и пороков безоглядной цивилизации. Артур явственно осознал, почему его столько времени неодолимо влекло к созданию пейзажных полотен, в которых антропогенезом и не пахло. Стремление к первозданности – отнюдь не регресс, диалектика общего развития только выигрывает, если видоизменения происходят естественным путем, без вкраплений амбициозного разума и его производных. Первозданность есть чистота, пусть дикая, необузданная, но в этом ее сила и привлекательность. Она всегда яростно сопротивляется и мстит, если нарушать ход ее вкрадчивой, но могучей поступи по бесконечной Дороге Самосовершенствования... Компромисс Природы и человека, ее рискованного эксперимента (если не экскремента), становится всё менее возможным из-за непомерного тщеславия последнего, в поисках комфорта и наслаждений мешающего Ей творить, и всё чаще бесцеремонно и алчно ломающего Её творения. Уродливое и капризное детище, возомнившее себя пупом Вселенной и бросившее вызов ей...
  Одна из дорожек сквера полого спускалась к речушке, через которую была когда-то сделана неуклюжая попытка соорудить мост-акведук. Но то ли не хватило бетона, то ли архитектурного образования сооружавшим его, только мост напоминал скорее фортификационное сооружение со следами примитивной облагороженности, какую можно встретить на шлюзах мелиоративных канав: черно-белым штрихом окраса перил, высоким поребриком по краям дорожки и мшистым плитам, уложенным с обоих берегов речушки якобы в целях предохранения близлежащей местности от паводковых разливов. Еще один классический образец пакостливого вмешательства homo sapiens в творческий процесс мироздания матушки-природы – и до толка не довел, и местность испоганил...
  За «акведуком» шли грязные трехэтажные домишки бывшего военного городка. Тлен времени коснулся их еще в те времена, когда они вмещали в себе коммунальные общины офицерских семей.
  Разоружение и конверсия усугубили процесс дряхления местечка; служивые вместе с женами и своим потомством расползлись по белу свету, предоставив жилые помещения всевозможному сброду. Вот целый подъезд оккупирован некой ЖЭС; соседний сдан под офис маркетинговой компании по сбыту косметики и парфюмерии; в следующем доме обосновались частники-стоматологи, химчистка и – о Боже! – агентство по торговле недвижимостью. Это в таком-то хлеву!.. Ну-с, что дальше?
  Ага, пункт видеопроката, аптечный павильончик и... общество глухонемых. Ну что ж, в подобном многообразии объектов деятельности есть, безусловно, своя прелесть. На обломках завоеваний социализма зиждется пригнувшийся когда-то, неискоренимый собственнический рефлекс, заложенный еще где-то в структурных джунглях молекул ДНК. И в этом опять-таки имеется некоторый символизм. Природушку не обманешь!..
  Свернув при выходе из городка в сторону перекрестка улиц Добролюбова и Бонч-Бруевича, Артур непроизвольно оглянулся, следуя своей привычке бросать прощально-благодарный взгляд на места, в которых он по той или иной причине оставался наедине с мыслями и принятыми решениями. Мысли о природе человеческих претензий мирозданию были попутными и отвлеченными, как это часто бывает в искусственно возбужденном алкоголем мозгу; зато решение, с внезапностью появления субмарины на поверхность океана внутренних измышлений, проступило на этот раз отчетливо и с внутренними побуждениями. Правда, пока что ничего конкретного в осуществлении этого решения не было, но главный замысел утвердился в голове прочно.
  И теперь Артуру казалось, что ему вполне по силам, особенно после сегодняшнего удивительного дня, приняться за то, что когда-то было не по зубам и потому казалось бесполезным и глупым.
  Он резко повернулся и зашагал к автобусной остановке у перекрестка. Туман расступался перед глазами как реально, так и виртуально, и сквозь его съёживающиеся клочки проступали очертания мыслей и предметов; воображение дико заработало, как уже давно не случалось, и Артуру внезапно почудилось, что он преодолел некий временной барьер и шагнул в прошлое. В нём проснулись ассоциации многолетней давности, настолько, что даже запахи изменились, окутывая его атмосферой праздника надежд и исканий, атмосферой, давно утерянной и кажущейся необратимой. Ему казалось теперь, что он у порога величайшей тайны проникновения в эту самую необратимость времени, что он сможет её расколоть и свободно проникать в различные отрезки собственного прошлого... Сколько же ему сейчас лет? Явно не тридцать. Где он находится?.. Стоп, явно не там, куда брёл совсем недавно. Никакого перекрестка и автобусной остановки, - он совсем в другом районе города... Как он попал сюда?..
  Никаких, даже смутных, представлений относительно посадки, высадки, самой поездки... Оказывается, уже совершенно темно, часы на руке издевательски показывают четверть десятого... И почему рядом оперный театр?..
  Неужто такое могло произойти с ним? Абсолютный провал в памяти, «автопилот», фантастический вояж по сопредельным пространствам, которых, скорее всего, не существует... Что же последует далее? Сошествие с небес и низвержение в камеру с холодными топчанами, после которой выдают справку об «оказании медицинских услуг»?.. Уютная квартирка в Жуковке казалась теперь уже недоступным райским уголком где-то опять-таки в ином измерении... И что сейчас поделывают его корешки, Митька с Кешей?.. Ау-у!.. Люди-и!..
  ...Так, спокойно, без паники. То, что сегодня не подрассчитал силёнок – пойдет как урок на будущее. Сколько там у нас деньжат в наличке? Всего да ни хрена. На мотор явно не наскрести. Тогда, если доковылять до метро, а там – к вокзалу на электричку?.. Главное – не засветиться у турникета, где частенько менты пасут, но сегодня суббота, народу будет предостаточно, чтобы стушеваться... Да, это пока что самый оптимальный вариант. Не сработает – частника придется уламывать, хотя бы до кольцевой... Эх, Митьку бы сюда! Или Вадика Семичастного! Уж с ними-то наверняка прорвались бы!.. Ладно, потопали...
  Осторожно, словно по ломкому льду, Артур двинулся от оперного театра, куда его занесло по ошибке (спьяну перепутал номер автобуса на стоянке), в сторону ближайшей станции метрополитена. Из здания вслед ему глухо доносились звуки балетного ревю – в этот вечер ставили «Щелкунчика».
  ...А город пестрел огнями. Они становились более отчетливыми, и среди них всё явственнее проглядывались контуры улиц, зданий и деревьев: тягучий туман начинал отступать в неведомое, делаясь всё невесомее и прозрачнее.