Вот так оно и проступает — медленно, как свежая кровь сквозь бинты. Чувство, что мир — совсем не то, что ты о нём думал, а всё, чему тебя заставили поверить — на самом деле обман, чья-то злая выдумка. Туман, который рассеивается от первых лучей солнца. И схватиться не за что — собственная жизнь расползается под руками, точно ветхая ткань.
Как это могло случиться, спрашивал себя Джереми, что он, родившийся где-то далеко, на материке, не знает ничего, кроме Эколы? Не мыслит себя вне Эколы? И сейчас, если Экола его отвергнет — он погибнет, как обычно гибнет отбившееся от стаи животное. Но ведь он человек. Творец. Его воля может двигать горы, усмирять тайфуны и останавливать войны. Разве не этому его учили? Так что же будет, если он изгонит из своего сердца Эколу раньше, чем та изгонит его?
В темноте, на пегом облачном фоне здание выглядело еще более громоздким и нелепым, чем днём. Оно не просто вызывало смутное раздражение — а подавляло своими размерами, пугало, гипнотизировало и лишало воли. В пустых, как бельма, окнах поблескивало ночное небо. Странно было видеть, как оно озарялось и гасло — короткими, жёлтыми вспышками.
- Это зарницы, - нервно выдохнул Хайли, - или далёкие молнии. Гроза над океаном. Ну, и где она, твоя радуга? - спросил он, поёживаясь то ли от холода, то ли от неожиданно напавшей робости. - Спит, что ли?
Друзья тоскливо жались друг к другу — за их спинами вздымались чёрные лохматые стены, сплошные, как лес. Вроде Экола — вот она, в двух шагах, но звуки и запахи другие. Там — крики ночных птиц, трели сверчков и цикад, голоса и музыка, ароматы цветов. Здесь — безмолвие, такое серое и мутное, что страшно произнести слово. Так и ждёшь, что оно увязнет в густом тумане. Пахнет пылью, сухостью, вялым плющом. И, на фоне тишины, словно что-то вибрирует под ногами, вязко гудит. Как будто земля поёт сама себе колыбельную.
- Спит? - удивленно переспросил Джереми. - Ты говоришь о ней так, как будто она — живая. Хотя... мне самому так иногда кажется...
- Да шучу, - буркнул Хайли, но, почему-то, не весело.
Накануне он с приятелями полночи провел за чтением анкет. Вернее, той их части, где ребята делились своими детскими воспоминаниями. Хайли читал вслух, а Джереми вносил результаты в таблицу, а потом даже вычертил график — хотя и без того всё было ясно. И пусть сердце ещё цеплялось за слабую надежду — а что, если это случайность, ведь в одной Эколе росли, в одну школу ходили, в одни игры играли — разум твердил, нет, не могут разные люди помнить одно и то же. Кто-то поймал жука или кузнечика, кто-то разбил коленку, кому-то мячиком засветили в глаз... Кто-то спорил на фантики, ел песок, отрывал бабочкам крылья, а потом плакал от жалости к ним, беспомощным и мягким, похожим на гусениц. Кто-то обжёгся, выпекая на кухне пирожок, испугался темноты, поссорился с другом, нагрубил учителю. Кто-то не выучил урок или потерял тетрадку. Кого-то отчитали перед классом. Всякое случается... Глупое, стыдное или страшное обычно запоминается лучше всего. Только где оно? Где эти мелкие детальки? Забылись? Вот так сразу — и всеми?
Всё, что воспитанники Эколы запомнили из детства, укладывалось в четыре паттерна. «Красный камешек», «гнезда чаек» - об этом чаще писали мальчики. Только одна девчонка рассказала об «алом сердечке», лодке и медузе на берегу, а две малявки из младших классов умилились писклявым чайкиным птенцам. Другие девочки вязали кукол, обязательно пришивая им вместо глаз пуговки с огоньком внутри — Бог весть, что это значило, Джереми не разбирался ни в пуговицах, ни в куклах — или поливали в саду цветы, играли в тяни-толкай и праздновали собственный день рождения. Разноцветные ленты, торт с пятью свечами... Почему именно с пятью, не больше и не меньше? Ведь дни рождения отмечаются ежегодно — и любой мог врезаться в память. Бессмысленный вопрос. Потому, что разработчикам искусственной памяти не хватило фантазии дать каждому что-то своё, индивидуальное. А может, все обстояло проще и упиралось в финансирование? Может это попытка снизить расходы?
- Не пойму, о чём они думали? - удивлялся Хайли, почесывая нос колпачком шариковой ручки. - Если до правды так легко докопаться, то кто-нибудь обязательно докопается. Разве нет?
- Может, им было всё равно, - Джереми сидел с ногами на кровати и бессмысленно перекладывал с места на место листки. На всех — чьи-то размышления, симпатии, мечты, дружба... и прошлое, сведенное к четырём стандартным сценариям. Живые цветы, выросшие на синтетической почве. - Вот мы докопались, ну, и что? Что мы сделаем? Пойдем к Хорьку и потребуем назад наши воспоминания?
- Почему бы и нет?
- И знаешь, куда он нас пошлёт?
- Нас, может, и пошлет. А если все придут? Вся Экола?
Джереми невесело усмехнулся.
- С какой это стати? Ведь они ничего не знают. Кто им расскажет — ты?
- Мы, - уверенно сказал Хайли. - Я, ты, Боб... Правда, Боб?
- Угу, - промычал тот, не поднимая головы. Сгорбившись над раскладным столиком и подперев языком щеку, он обводил график цветными фломастерами и над каждой линией чёткими, круглыми буквами выписывал название схемы. Красным - «алое сердечко», желтым - «чайки», синим - «вязаные куклы», зелёным - «день рождения». Получилось красиво и наглядно. Настоящая радуга.
Радуга... Джереми передернуло.
- Ну, хорошо, - он швырнул анкеты на подушку и встал. - И как мы это провернём?
- Толкнём речь в столовой? - предложил Хайли.
- Не выйдет, учителей много. И Хорёк там всегда ошивается.
- Ну, не всегда. А если доклад? Как буду представлять «Эколу в картинках», так всё и выложу!
- Тебе ещё картинки рисовать, - вздохнул Джереми. - Нет, уж лучше в столовой, чтобы как можно больше ребят услышало, а не один класс. А может, на «длинном»? После медитации? Вы с Бобом отвлечёте Хорька и этого чёртова профессора Верхаена, а я тем временем... Не знаю, - оборвал он сам себя, - надо обдумать как следует. Если с первого раза не получится, второго может не быть — вы это понимаете, парни?
- Ага, - кивнул Хайли. - Только на «длинном» акустика плохая. Хорьку-то что, он с рупором.
- Ничего, я и без рупора справлюсь. Зато там музыка не так громко орёт.
- Музыка... музыка во время медитации, - медленно проговорил Хайли.
- Что?
- Ничего.
Они так ни до чего не додумались в ту ночь, а сейчас стояли перед огромным тихим зданием, в дымчатой темноте, нарушаемой только вспышками зарниц — серовато-жёлтых молний на пепельном небе. Мёртвый, заброшенный уголок, и не скажешь, что рядом, буквально в двух шагах — ярко освещённая, полная жизни Экола.
Они как будто перенеслись в другое измерение или на другую планету, а может, просто взглянули на тот же самый мир, но с изнанки?
- Это какой-то технический корпус, - Хайли нервно кашлянул. - Если тут и есть генератор, то ночью он выключен. Пошли отсюда, Дже. Никакой радуги мы не увидим.
- Погоди...
Джереми прищурившись, всматривался в блики и тени на поверхности стёкол.
- Да пошли, нет тут никого, - повторил Хайли, от нетерпения повысив голос. Боб осмелел, сложил рупором ладони и крикнул:
- Эй! Есть-тут-кто-ни-будь-жи-во-о-о-ой!
- Заткнись, дурья башка! - зашикали на него друзья, но было поздно.
Внутри здания громыхнуло. Словно некто, испуганно вскочив, опрокинул шкаф или стол. Звук получился не громким, но упругим и сильным, как хлопок в ладоши, и тут же — резиновым мячиком — заскакал по гулким этажам, разрастаясь, будто снежный ком, становясь все резче, навязчивее, смелее. Вслед за ним разнесся пронзительный длинный свист, и гигантский металлический монстр выглянул сразу во все окна своими разноцветными глазами.
Мог ли Хайли побледнеть? Нет, конечно. Его черты сливались с темнотой, и лишь на долю секунды Джереми почудилось, что по лицу друга расползается мучнистая маска страха.
Почудилась дрожь в его руке... Нет, это гудела под ногами земля. Её озноб усилился и обернулся полчищами злых муравьев, которые взбирались по ногам, ползали по телу, проникали в уши и мозг — и кусали, кусали... Хотелось закричать от ужаса и пуститься наутёк, но, словно в кошмарном сне - лодыжки окаменели, так что ни шагу не ступить, а губы сделались ватными и распухшими, будто обкусаны пчелами.
Парализованные жестокой судорогой, Хайли и Джереми застыли соляными столбами, и только на Боба вибрация, казалось, не подействовала. Он удивленно озирался, крутил головой и бубнил:
- А что, Дже, это и есть твоя радуга? А что это они ночью не спят? Разбудили гадов, ага? А что это они иль... илю... эту... и-ли-ми-на-ци-ю... устроили?
Длинные слова всегда давались ему нелегко.
Первым вырвался из оцепенения Хайли. Потянул Джереми за рукав:
- Пора мотать отсюда, пока нас не застукали. А ну-ка, двинули, парни.
И они «двинули» - не понеслись стремглав, а побрели, с трудом волоча словно закованные в кандалы ноги. Страх понемногу отпустил, а вместо него в мыслях воцарилась какая-то неразбериха. Тряска всё перепутала, разворошила, точно сквозняк — разложенные на столе документы. Откуда-то потянуло дымком и жареным на углях мясом.
- У работников праздник, - сообщил Хайли, едва ворочая языком. - Забыл, как называется. Какой-то национальный.
- Откуда ты знаешь? - спросил Боб.
- От Рамона.
Они вышли из темноты на свет, в жёлтое сияние фонарей. В рабочем посёлке что-то происходило. Между рядами длинных зданий, испещрённых дверями, собралась нарядная толпа. Никаких синих халатов – мужчины пестрели футболками всех цветов и оттенков, женщины блестели тяжелыми серьгами, бусами, цепочками и браслетами, мели асфальт подолами, расписанными невиданными цветами и птицами. Толпа собралась вокруг молодого парня с завязанными глазами. Улыбаясь от уха до уха, он размахивал длинной палкой, пытаясь достать до подвешенной на верёвке игрушки внушительных размеров.
- Смотрите, смотрите, - возбужденно закричал Боб, тыкая в неё пальцем, - здоровская лошадка! Из чего она? Из фольги? Блестит!
- Это пиньята, - объяснил Хайли, - они клеят её из бумаги, а внутрь кладут конфеты, шоколад, орешки.
- Я люблю конфеты, - простодушно сказал Торопыга, - и шоколад тоже. И орешки!
- Подойдём, поближе? – неуверенно спросил Джереми.
Его слова потонули в шквале радостных криков и громкого смеха – пиньята, наконец, лопнула, и на асфальт посыпался дождь из сладостей.
- Счастливые люди! - сказал Джереми. - Они, по крайней мере знают свое место в жизни, а мы? У нас и праздников-то нет, кроме дней рождения. Интересно, они хотя бы настоящие, эти дни, или тоже выдуманные?
- Зачем выдумывать дни рождения? Полная чушь! Или ты имеешь в виду возраст? Думаешь, нам не по шестнадцать лет? Прикольно. А сколько тогда? Больше или меньше? А, вот они, мои знакомые! - Хайли оживился и замахал руками, приветствуя кого-то из работников.
От пёстрой толпы отделились два парня — один высокий и худощавый, в джинсах и цветастой рубахе, другой в шортах и белой тенниске, коротенький, коренастый, как пенёк — и направились к ребятам. Высокий слегка прихрамывал.
- Доб-рай день, дру-зья! - произнес он по слогам, широко улыбаясь, - идите, идите к нам. Это весело. Весело! - повторил он с нажимом.
- Видишь, как заговорил по английски, - Хайли, довольно улыбаясь, пихнул друга в бок, - это я его научил.
Джереми с удивлением узнал в нём Рамона, только сейчас тот выглядел моложе и приветливее — и как-то жизнерадостнее, что ли — чем в первый раз.
- Мы вас приглашаем к нашему столу, - спутник Рамона махнул рукой в сторону газонов, где в ряд выстроились длинные столы с деревянными лавками, а рядом дымили мангалы. Сок стекал на горячие угли — и те шипели. В ночном небе плясали бабочки вперемешку с оранжевыми искрами.
- Боб! Где Боб? – опомнился Хайли и завертел головой.
- Да вон он – конфетами объедается, - усмехнулся Джереми и кивнул в сторону Торопыги, который с довольным видом разворачивал очередную конфету, растягивая в улыбке перепачканный шоколадом рот.
- Вку-шайте, - Рамон поставил на стол перед друзьями бумажную тарелку с ароматными, жирными кусочками.
Мясо оказалось настолько сочным и мягким, так аппетитно пропахло дымом, что его и в самом деле можно было не есть, а именно вкушать.
- Почему нас таким не кормят? - вздохнул Джереми. - А если дают мясо, то, как будто пластмассовое?
- Вам готовят из сои, - пояснил коренастый. – Все из сои – и котлеты, и гуляш, и жаркое. Ничего, один маленький кусочек не повредит. Угощайтесь.
- Спасибо! – Боб уже был тут как тут и даже успел вооружиться пластиковой вилкой. - А почему нам – из сои? - удивлённо спросил он, нацепив на вилку приглянувшийся кусочек.
- Агрессия. Мясо повышает агрессию. А соя – хорошо для медитаций.
Коротышка говорил складно, с лёгким акцентом, и при каждом слове как-то странно причмокивал губами, точно проверяя его на вкус.
- Это Рикардо, - представил его Хайли. - Он работает в нашей столовой, помощником повара.
- А я отлучен от медитаций, мне можно хоть сколько мяса есть, - заявил Джереми.
Рамон, улыбаясь, стаскивал с шампура румяные куски, раскладывал их по бумажным тарелкам и предлагал гостям.
- Разве в Эколе ещё не отбой? – поинтересовался Рикардо, поливая свою порцию острым соусом.
- А мы как раз идём домой, - ответил Джереми, пережевывая сочный шашлык.
- Откуда идете?
- Вон, оттуда, - Хайли ткнул пальцем в сторону кирпичного лабиринта.
- Заболели?
- Нет, почему?
- Ведь там больница.
Ребята недоуменно переглянулись.
- Нет, больницу мы не видели. Там, за стенами, какое-то техническое строение.
Джереми почудилось, или Рикардо, действительно, смутился, испуганно повел глазами в сторону своих веселящихся земляков?
- А, ну да... Наверное, техническое.
- А расскажите про пиньяту! – влез Боб и работники принялись рассказывать про весёлый обычай.
- Слышал? – шепнул Джереми на ухо Хайли, - там ещё какая-то больница есть. Надо бы разведать.
- Ешь, разведчик, потом поговорим, - толкнул его коленкой под столом приятель.
Облака сгустились и поглотили редкие звезды. Начал моросить мелкий дождь, и столы стали пустеть. Женщины громко переговариваясь на своём языке, собирали посуду и носили к контейнерам мусор. Ещё чернее стала ночь, но белые и огненные бабочки по-прежнему летели в небо, плясали в тёплом свете фонарей, намокали и гасли. Вечеринка перемещалась в клаб-хаус – здание, в котором ребята встретили неприветливую уборщицу, когда приходили навещать Рамона. Из ярко освещенных окон неслись сильные, стройные голоса. Чудная мелодия, совсем не похожая на обычные Эколовские хиты — она, словно вибрация, проникала в кровь, заставляя сердце биться сильнее. Она была настоящей, правильной, как мясо, как огонь, как мозоли на ладонях работников.
Хайли зевнул.
- Ладно, парни, хватит на сегодня. Пора и честь знать, пусть хозяева от нас отдохнут.
Друзья поблагодарили Рамона и Рикардо за угощение, обменялись рукопожатиями и отправились к «детскому городку». Джереми уходил неохотно — он мог бы до утра слушать, как поют женщины, но не хотелось оставаться одному на чужом празднике. От съеденного в желудке сделалось тяжело, а душа словно уплотнилась и, как ночной туман, тянулась к земле. И только часть её, отчаянно летучая, сплелась с голосами и мелодией, и сама превратилась в музыку, и поднялась к облакам, с высоты взирая на — такую маленькую — Эколу.
(с) Маверик Д., Пераллес С.