Краюха хлеба

               

- Ну, вот, Марго, и пришло время нам с тобой расстаться…
А помнишь ли ты тот, первый послевоенный настоящий хлеб?
Помнишь… Вот, лежишь вроде тихо, покойно, а улыбается лицо твое светлое… Чувствуешь дыхание буханочки…А как мы с тобой тогда вдыхали его аромат! Как ты шептала сквозь слезы, что этот запах чуть пригоревшей, дрожжевой корочки лучше любых французских духов, помнишь?
И я помню. Как такое забыть? Вот и пришла тебя проводить с дорогой нашему сердцу краюхой хлеба… Вот еще и свой Shololum тебе принесла…
- Возьми, внученька «этот шаль», кто знает, а может ей там и пригодится, - скороговоркой, путаясь в спряжениях и склонениях русских слов, проговорила Ирма Карловна, всовывая, впихивая в руки внучки Марго, большую пуховую шаль…
Внешне – благополучная, открытая, в строгом черном костюме и скромной шляпке, склонилась она у тела своей подруги, что-то еще шептала, и даже слезы текли, хоть и говорила нередко, что слезы-то все выплаканы уже. А потом скромно присела на старый табурет. Я обратила внимание на ее глаза: взор Ирмы был наполнен такими драматическими оттенками, что если посмотреть более пристально, более внимательно: закрыта Ирма Карловна для посторонних… Я это еще девчонкой интуитивно чувствовала. 
А хлеб-то как к себе прижимает, будто боится, что вот-вот и у нее его с силой отберут. Хотя я-то знала, что страх этот, он был и в крови, и в сердце, и в душе. Был. И жил этот жуткий страх вместе с Ирмой. Казалось, что всегда жил…

***
- Ирма, да тише ты! Чего орешь, как оголтелая? Так всю округу сейчас разбудишь. У меня твои ребятишки! Вон, вместе с моими на печке в лучинки играют! – схватив Ирму Карловну за рукав фуфайчонки, быстро проговорила Марго.
- Ты чего это? Нельзя же нам! Мы же почти «враги народа», мы же, вроде как социально опасные! Ты же себе навредишь...
-Давай заходи, «социально опасная», не держи двери-то открытыми, это тебе не Гмелинки твои, у нас в декабре Карачун лютует!
Семилетняя Марта и четырехлетние близнецы Давид и Генрих сидели на печи и вместе с тремя ребятишками Марго что-то сооружали из лучинок.

Еще в конце сентября привезли их на скрипучей телеге и сгрузили с незатейливыми пожитками у дома Маргариты.
- Где хозяин-то? – прокричал бравый НКВДэшник в шинели с блестящими пуговицами, - принимайте постояльцев.
И не дожидаясь ответа Марго, бросил мимоходом:
- Вон, в хлев селите, поди не сдохнут!

Испуганные ребятишки с жадностью смотрели, как старшая дочь Марго Алька, выйдя на крыльцо, жевала корку хлеба, политую постным маслом и посыпанную солью.

Уже через час «постояльцы» сидели в горнице Маргариты. Наголодавшиеся за долгий путь в товарных вагонах ребятишки с жадностью хлебали щи с такими-же, как у Альки, вкусными корками, политыми растительным маслом.
- Я-врач, работала фельдшером у нас в Поволжье. Муж, Андрей, – тоже врач, - на ломаном русском языке поясняла Ирма Карловна, - мужу с нами не разрешили. В Туим его увезли, в трудлагерь… И какие же мы враги? Андрей так на фронт просился, ведь там очень нужны хирурги…
Хорошо, что хоть немного ребятишек своих русскому обучила, на немецком-то нам теперь запрещено разговаривать…

Уже на следующий день Марго помогла Ирме оборудовать под жилье не хлев, а отдельно стоящий во дворе малюсенький домик – летнюю кухню. Там хотя бы печь была, варенье на ней летом варили, да и окно всего одно-утеплить и зимой ребятишки не замерзнут. Пригодилась и мебелишка, незамысловатая, старая, которую хотели в деревню тетке свезти, да не успели – война началась…
- Ну какие-же они враги народа, - шептала Марго. Спаси и сохрани нас, Боже, от иродов в шинелях, - добавляла уже мысленно.
А еще через день доктор Ирма Карловна Эрлих, по предписанию местного отдела НКВД, отправилась на работу в военный госпиталь, где врачевал муж Марго. Разрешили ей работать санитаркой…

- И вспоминать такое страшно, и позабыть нельзя, - говорила Марго, когда рассказывала своей внучке о тех жестоких и горьких военных годинах.
- Нельзя не вспоминать, - добавляла доктор Ирма Карловна.
А потом обе надолго замолкали…

***.
- Ирма! Ирма! Очнись же! Нет Андрея больше. Но жить-то нужно! Для детей своих нужно! Для памяти! И, вот что: переселяйся с ребятней в дом. В тесноте да не в обиде! Нас не тронут! Не посмеют! Алексей им как опытный врач нужен!

А еще через два года Ирма, после проверок-перепроверок, по личному ходатайству Алексея Николаевича, уже работала в госпитале медицинской операционной сестрой.

Спокойное лицо Марго, казалось, действительно чему-то улыбалось, такое безмятежное… А может она и слышала Ирму. А может и хотела ответить, что помнит и тот, военный мякинный хлеб с лебедой, и хлеб из проса, первый настоящий рождественский хлеб, который испекла на свое лютеранское Рождество Ирма, и аромат которого был лучше всяких французских духов. Это был аромат выстраданного душой хлеба...
А если у тебя есть такой хлеб, то можно попросить Бога, чтобы Он намазал его маслом.
Заслуженный врач РФ Эрлих Ирма Карловна не уехала в Германию. Она ушла в мир иной вскоре после Марго. Она просто взяла и уснула навсегда в своем докторском кабинете…