Краше только в гроб клали

Александр Щербаков-Ижевский
       Если наших воинов, защитников Отечества погибших в Великой войне положить плечом к плечу рядами, то будут лежать они аккурат от Москвы до Владивостока. Но их уже никогда не вернуть. Загубили великие кукловоды воинские души. Оборвали нить эволюции. Поэтому, ещё в те времена надобно было бы всех виновных, прямо или косвенно причастных к общечеловеческой трагедии прогнать вдоль «строя». Без права отдыха и привала. Без звона орденов и кутежей за одержанные любой ценой кровавые победы. В назидание потомкам.
       В победоносной эйфории граждане победившего социализма и общества равных возможностей как-то стыдливо опускали глазки, старались делать вид, что не видят обрушившейся послевоенной проблемы. На миллионы погибших были ещё другие миллионы калек. Говорят, что о достоинстве цивилизации судят по её отношению к малоимущим и инвалидам. Это точно. Как говорится, без комментариев. У нас вся страна наблюдала глухих и слепых, безруких и безногих, обожжённых и обмороженных, контуженных и сумасшедших. Все пригородные электрички, вокзалы, площади, базары, кладбища, парки, центральные улицы были забиты нищими инвалидами, получившими увечья на беспощадной войне.
       В той или иной степени, но абсолютно все калеки были повреждёнными в уме, одержимые маниакальными фронтовыми синдромами, прибабахнутыми своей яростью в мозгах и «протекающей крышей» в головах. У них не было ни жилья, ни продовольствия, ни одежды, ни денег, ни медицинской помощи. Все были грязными, вшивыми, гниющими, в струпьях и незаживающих язвах, опустившимися донельзя. Бывшие вояки не ведали, что такое рак. Но, почти все, в той или иной мере были причастны к гангренам, ампутациям и кровяным переливаниям.
       Вечно пьяные люди были одеты во фронтовую одежду, вернее в то, что от неё оставалось и называлось по месту лохмотьями. В жару и стужу на головах были пилотки, офицерские фуражки с поломанными козырьками, шлёмы танковые и лётные, бескозырки, суконные солдатские треухи. Зимой на руках, в лучшем случае, бабьи варежки. А в общей массе кантовались с обмороженными грязными, мозолистыми руками, засунутыми в рукава, либо за обшлага потрёпанных ватников. Промёрзшие красные руки были не способны поднять за Великую Победу даже гранёную стопку водки. Но и здесь инвалиды наловчились. Стакан с сорокоградусной беленькой брали зубами, без применения рук ловко запрокидывали к небу и в два глотка осушали до дна. А дальше выплёвывали стеклотару в снег и всеми ноздрями вдыхали в себя морозный воздух потому что закусить было нечем. 
       На драных, засалённых гимнастёрках у калек висели поцарапанные ордена, замызганные ленточки медалей. Других регалий, знаков отличия при них не водилось. Погоны сорваны, документы утеряны. «Кто таков, солдат Петров или майор Иванцов?»
Обществу было совершенно безразлично к отдельно взятой судьбинушке, а восстановлением бумаг заниматься было совершенно некому. Других проблем хватало, а тут ещё эти уроды. Калеки, обухом по башке долбанутые. Вот перенесут  очередь в Собес на месяц, сколько в живых останется? По идее чем больше «откинется», тем родине расходов меньше. Значит, закрома богаче будут.
       Фронтовики – инвалиды рассказывали жуткие истории о войне, свирепо пытались кому - то доказывать, что вот если бы не их рота, то… и по пути рассказа своей драматической истории выпрашивали милостыню, которую тут же пропивали. Пропойцы заливали в лужёные глотки всё, что горит: денатурат, политуру, растворители, нитроклей, эфиры и даже ацетон. 
       После попоек калеки дрались между собой врукопашную, с применением всех навыков ожесточённого штурмового месилова. В отчаянной срубке было не понять, какой фронт, против какой армии «буром» прёт? Какая гвардейская часть на привокзальном дебаркадерном плацдарме оборону держит? Покалеченные фронтовики дрались страшно, с исступлением и беспощадностью. Словно в последнем своём беспощадном и кровавом бою. После «махалова», размазывая сопли и кровь, выплёвывая выбитые зубы все калеки дружно братались и горланили фронтовые песни. Сломанные рёбра, носы и челюсти, это было, само собой. Всеми признавались издержки пьяной  вакханалии.
       Уже поутру некоторые из них с отбитыми почками, проломленными черепами так и оставались неподвижно лежать на родной земельке за которую кровь проливали. Никто из властьимущих на эту смерть внимания не обращал. Много ли инвалиду надо, буквально ткни пальцем и смертушка сама придёт. Но куда им идти, куда деваться? Так и сидели калеки - товарищи рядышком с покойниками, пили дальше горькую. Милиция на эти «разборки» внимания не обращала. Всех не пересадишь, да и кормить вшивых бродяг надобно. Пусть лучше «прусаки-обглодыши» потихоньку на подножном корму перебиваются. Быстрее сами сдохнут, проблему человеческую с собой унесут.
И на улицах без инвалидов поприличнее, веселее и поспокойнее станет. Они же грусть, тревогу, страх перед прошедшими испытаниями с собою заберут.
       На еду, лекарства у героических страдальцев просто не было денег. Впрочем, как не было никакой перспективы на достойную и счастливую жизнь солдата -
 победителя. Маргинальные личности вызывали страх у обывателей. Тыловые, мирные люди не понимали внутреннюю сущность  калек - фронтовиков. Мамочки пугали страшными образами своих детей. В итоге перед глазами людей ходила - бродила, ползала, пьянствовала, хулиганила, попрошайничала, дралась, воровала, материлась, гадила, горланила фронтовые песни совсем другая, чужая для обывателей цивилизация. Хотя, помойная культура своей кровушкой заслужила своё логическое право быть и существовать в тех или иных формах на наших с вами улицах. К великому сожалению не всё в этом мире вершится по справедливости. Между прочим, уродливая субкультура нам с вами обеспечила процветание, дала зародиться совершенно новому поколению свободному от коричневой чумы. Не справедливо как - то получается.
       Умерших от болезней и в драках, замёрзших по пьяни и от слабости, утонувших по беспределу и по причине паскудной жизни, отравившихся от суррогатов, повесившихся от невыносимых проблем, бросившихся под поезд от безысходности, спрыгнувших с моста и шагнувших под колёса автомобиля не сразу, но брезгливо подбирали и свозили на безымянные поля. Подальше от глаз людских. Без гробов и траурных церемоний умерших на улицах инвалидов быстренько закапывали, тут же присваивали могилке порядковый номер. И всё. А что, собственно говоря, было церемониться? Был человек и нет человека. А раз нет, то отсутствует проблема. На памятниках братских кладбищ можно было хоть фамилию родственника увидеть. Но кто-нибудь, когда-либо видел книги с расшифровками порядковых номеров могил бесславно закопанных фронтовиков? Если даже по жизни спросить, то у нас живых и беспамятных так бывает: нет документов, нет вопроса. Да кого, собственно говоря, их жизнь, искалеченная судьба интересовала? Вот и сгинули миллионы покалеченных страхолюдин. Ладно ещё сами. Власть всё сделала, чтобы выкинуть предмет обсуждения с глаз долой из сердца вон. Разве можно было видеть жалостливую картину: человеческую грудь в орденах, и протянутую руку за милостыней возле булочной. Никуда такое зрелище не годилось. Головная боль местных начальников, уродины на тележках никак не вписывались в осваиваемый страной соцреализм.
       И потянулись караваны, автомашины, поезда, пароходы с калеками на изолированные территории в Кирилло-Белозёрском, Горицком, Александро-Свирском, Валаамском и других монастырях. На Соловки. В бывший женский монастырь со всего Северо-запада были свезены полные обрубки войны, лишённые рук и ног. В народе их называли просто «самоварами». Другие, шебутные орёлики собранные со всей округи, вроде бы выезжали по месту назначения, но никто и никогда от них весточки уже не получал. Вроде был инвалид-герой, а сейчас вот не стало. Поговаривали, что в пересыльных лагерях были специальные расстрельные команды из отмороженных вертухаев. Кто ж это на зоне за инвалидом ухаживать будет? Немыслимое дело. Проще пареной репы было закрыть вопрос раз и навсегда, чохом и никогда к нему больше не возвращаться. Власть, видимо, так и поступила.
       Я хорошо помню по своему детству в 60-х годах двадцатого столетия, что уроды-инвалиды войны были везде: в райцентре Малая Пурга, в посёлке Центральный Ижевского района, на крупнейшей железнодорожной развязке и вокзале "Агрыз". Были и шебутились что-то про себя страшные люди в лохмотьях, однако нас, мальцов это не касалось. Тем не менее ужасный запах, вши, отрепья, жуткий мерзопакостный вид отталкивал от общения. У детей послевоенной поры сложилась стойкая аналогия при сравнении бывших людей со сказочными пугалищами вудурлаками, лешими, вампирами. В школе эту тему замалчивали
       - Проходите мимо,- говаривали взрослые, - вас это не касаеся.
       Для меня, пацана лицезреть на отбросы общества было не просто отвратительно, а чудовищно страшно. Все показывали на них пальцем и презирали за скотский уровень существования. И, вдруг, в какой-то момент проблемные люди все исчезли. Не стало их. Вопрос замяли и с годами потихонечку забыли. Сейчас, для простых людей, живущих в мирные дни, счастливую пору, инвалиды войны уже никто и звать никак. Краше только в гроб клали. "Проехали" тему.
       Наверное, в своей душе и многострадальном, израненном сердце калеки навечно оставались героями для себя. Так ли это было на самом деле, мы уже никогда не узнаем. Однако ушли потихонечку пугалища, уродины фронтовики в безвестность. Нестандартные, нефартовые бывшие победители растворились в тумане времени навсегда. Обществу мирового социализма было стыдно признать, что героям сполна одаренным лихолетьем и бедою у Родины просто не хватило денег, чтобы обеспечить достойным существованием. Отечеству надо было строить новые танки, самолёты, аэродромы. На судьбу фронтовиков - инвалидов  всем и вся уже было глубоко наплевать. Лелеять, возюкаться с ними было абсолютно некому и некогда. Слишком много славных дел предстояло выполнить советскому народу. Так и уходили ветераны-инвалиды, калеки фронтовики в безвестность.
       Зато на улицах и площадях советских городов и сёл красивее стало. Сразу же дышать без этих «недочеловеков», страшил и образин безродных стало легче. А то маячили без дела или по пьяни перед глазами, на красивых, нарядных победителей мешали смотреть и любоваться. Своим мерзким видом калеки портили весь праздник победившему народу. Новые поколения не вспоминали уже о существовавшей после войны проблеме. Радость победы от этого никак не умалялась, тем более не могла омрачиться ликованием и карнавалом вселенского счастья жизни. Общество победителей уверенной поступью шло к коммунизму.