Я понимаю, что шансы мизерны. Понимаю, что изменить ход событий вряд ли удастся. Но сделаю все возможное. Другого смысла в своем существовании я не вижу.
Доктор Алтман Ройсс. Объект гамма-3, Штутгарт, 13.10.2097
* * *
Опухшие глаза опускаются на часы с маркировкой “2814”.
– Нойман, у вас все готово? А у вас, Ланге?
Он не дожидается ответов. Дежурные слова – банальная дань европейской традиции. Даже если коллеги не готовы ни на грамм, начинать придется: времени в обрез.
– Объект подключен, доктор Ройсс.
Старик с оплетенной электродами головой тяжело смотрит на подчиненного.
– Запускай.
Ломаная кривая пульсоксиметра запрыгала, бешено мечутся по бумаге спицы осциллографа.
– Только бы получилось, – шепчет дрожащим голосом лаборантка.
Тремя днями ранее
На столике дрожит замызганная чашка кофе, дребезжит оборудование, подопытные беснуются в клетках.
– Скачок роста биомассы, профессор. У нас дней пять, не больше.
Воспаленные глаза старика поднимаются на коллегу.
– Пять дней – слишком оптимистичный прогноз, Ланге. На подготовку даю пятьдесят часов. Машину настрою сам, создание бластулы на вас.
Ни проблемы денежной системы, ни беспорядки, ни даже мировая война не остановили научный прогресс. Да замедлили, да перенаправили, но не остановили. И теперь, по воле злой иронии, только технологии могут спасти человечество от них же. Жаль шансы малы, а ставки высоки, как никогда.
Тряска достигает пика, по континенту катится чудовищный стон, будто из недр громадного желудка. Лаборантка еле стоит на ватных ногах, ужас переходит в неконтролируемую панику.
– Нас всех сожрут, сожру-у-ут!!! – крик захлебывается в потоке слез, – зачем такое оружие?! – разводы туши нисходят до бледных губ, некогда задорные веснушки сереют на щеках безжизненными призраками, – мы виноваты, да? Мы заслужили это?!
Ее вопросы никому не адресованы, они льются в диалог потоком бессилия. Бессилия перед человеческой глупостью.
– Не стоит, – профессор необычайно мягко улыбается заплаканному личику, – мы виноваты лишь в том, что не смогли поменять совокупный опыт решающего поколения. Зато сейчас у нас есть шанс! Пусть небольшой, но есть! – последнюю фразу старческий голос выводит особенно трепетно, с бесконечной верой в наивные слова.
Глаза девушки горят от стыда. Ничего не ответив, она удаляется за вторым сателлитом – устройством ввода нейросети.
Переместиться в будущее несложно: люди веками делали это в длительных поездках. С путешествием в прошлое ситуация иная. Космические струны, менее атома в диаметре, – единственное доступное в данный момент средство. Но воздействовать с их помощью можно лишь на несколько живых клеток, например, на бластулу – зачаток эмбриона. Цель сложна до крайности: переместить объект в женщину на ранней стадии беременности, точно в матку, на место старой бластулы. Инженерная задача, какой перед человечеством еще не ставилось, ложится на плечи не спавшего четверо суток Алтмана Ройсса.
– Как вы планируете записывать опыт?
Погруженный в работу старик не замечает старшего лаборанта Ноймана, чей хриплый голос ведром ледяной воды обрушивается в усталую голову.
– На бластулу записать не выйдет. Все, что можно задать эмбриону – физические характеристики. Мы дадим ему идеальные нервные волокна, в сотни раз качественнее, чем у людей того времени. Дадим ему превосходные нейромедиаторы, силовые данные…
– Но… если он получит неверный опыт, может получиться… настоящий дьявол! Идеальные нервные волокна в потребительском обществе сделают человека лучшим потребителем, не более! Вы сами это знаете!
Ройсс недобро блестит очками.
– Опыт мы переместим отдельно. В момент рождения информация в виде совокупности нервных импульсов преломится в нужную точку.
Глаза Ноймана широко раскрываются от ужаса.
– Но у нас нет информации!!! Перекодировка в нервные импульсы займет недели!!!
Профессор спокоен, лишь глаза слезятся из-за лопнувшего сосуда.
– Мы не будем перекодировать совокупность импульсов. Мы скопируем готовую, – мрачный голос дрожит, – я полностью осознаю риск. Обещаю сделать все возможное, дабы заложить нужный опыт. Чтобы он не только понимал необходимость перемен в обществе, но сумел сформулировать их. Сумел воплотить в жизнь! Работайте, Нойман. Времени мало.
* * *
Половина данных считана: профессор уложил в совокупность нервных импульсов ключевые моменты истории, причины начала войны, подробную характеристику денежной системы… осталась морально-этическая часть. Бункер дрожит все сильнее. Металлический скрежет заполняет пространство, что-то чудовищно огромное стонет. Лаборантка пятится к стене, тонкие ноги подкашиваются… багровый сгусток органики падает из вентиляции прямо на девушку, костяные отростки ввинчиваются в мягкую плоть. Истошный крик накладывается на выстрелы, глок снова и снова дергается в руке Ланге, но тщетно: тварь методично закапывается в развороченную грудную клетку.
– Почему именно сейчас?! – вопит Нойман, вскрывая оружейный стенд.
Автоматные очереди, следы пуль на багровой плоти, проткнутая шея Ланге… – конец человечества плывет в стекленеющих, но еще живых глазах доктора Ройсса. Его живот разверзнут, в нем копошится очередное детище биоинженерии. А запись идет: фиксируются ощущения, мысли, желания. С последним вздохом профессора механический голос возвещает об окончании процедуры, “последняя надежда” запущена. Бластула в питательном растворе исчезает с яркой, стерильно-белой вспышкой.
Роддом больницы №7, Архангельск, 14.11.2021
– Давай! Еще немного! Уже показалась…
Врач осекся. Из женщины медленно выходят руки, сложенные так, будто малыш готовится рыбкой нырнуть глубоко в воду. Плечи сведены, голова опущена.
– Что-то не так?! – измученная роженица привстает с кровати Рахманова, полные надежды глаза сверлят доктора.
– Я… – опытный акушер, повидавший немало в своей работе, издает лишь бессвязные ахи. На него пристально смотрят рубиновые угольки совсем не младенческих глаз, а ниже кривится язвительная, циничная ухмылка. Проходящая мимо ассистентка замирает, из тонких рук падает тазик с водой. В мертвой тишине разливается детский смех.
* * *
Бесконечный коридор тянется вдаль композитной спицей. Два человека в серых балахонах нетерпеливо семенят по блестящему кафелю. Резкий поворот упирается в титановые створки шестого отсека, перед которым посетители замирают с нескрываемым трепетом. Сканеры сетчатки заглядывают в глубокие капюшоны, плеяда индикаторов мерцает зеленым.
– NC143D, ND246A, проход разрешен.
Полусферическое помещение содержит единственный объект: стенд, увенчанный стеклянным колпаком. Внутри, подсвеченный синими диодами, покоится клочок желтой бумаги, исписанный аккуратным почерком. Текст венчает каллиграфически идеальный заголовок: “Человек-дьявол”. Взволнованные взгляды скользят по ровному частоколу букв...
Не думаю, что это кто-то прочитает. Скорее всего, мое послание так и останется лежать в безжизненном мраке, или, что более вероятно, рассеется непринятым потоком информации. Но шанс есть, а значит, есть и надежда.
Любая вещь за рамками нашего понимания кажется угрозой. Любой человек, стремящийся разрушить привычный уклад, видится террористом, а если он достаточно силен – дьяволом.
Я формулирую эту мысль в тот же день, когда вам разрешат ее прочесть. Формулирую в альтернативной ветке реальности, где нас уничтожила собственная глупость. Нас учили культивировать свою непохожесть, она перерастала в конфликты. Нас учили зарабатывать деньги, мы грызли за них глотки друг другу. Нас делили на страны, культуры, национальности… мы находили в этом повод мнить себя лучше других. Но самое ужасное, что мы – это вы! И все, что нам осталось – послать к вам дьявола. Специального дьявола. Для вас! Чуждого, непостижимого. Чуждого людским привычкам, непостижимого для монетарного сознания. И если сейчас вы читаете это, значит, у нас получилось. Значит, все было не зря.
Доктор Алтман Ройсс. Ваш дьявол.