Ну, вот и все. Опустел дом, разошлись соседи и друзья отца, разъехались многочисленные родственники. Ночевать с мамой остались только мы со Светой, моей самой младшей сестрой. Мама, уставшая за последние дни от горя и волнения, приняв успокоительное, ушла к себе. А мы, прибрав стол и вымыв посуду, еще некоторое время поговорили и тоже улеглись в нашей, бывшей когда-то детской, комнате.
Перебирая в памяти события тяжелого дня, я лежала без сна, разглядывая на стене тень старой груши в свете луны. Голые ветви, качающиеся под порывами холодного декабрьского ветра, выглядели страшными чудовищами, с огромными щупальцами, движущимися непрерывно, наступая безжалостно.
В памяти всплыли картинки детства, когда именно здесь, в этой уютной комнате, я также не могла уснуть из-за своих воображаемых страхов. Глядя теперь на причудливые тени, я понимала, почему и чего так боялась тогда. Детские страхи – вполне реальны, учащается сердцебиение, перехватывает дыхание. Я накрывалась с головой одеялом, лежала, боясь пошевелиться, пока сон не брал верх над моим больным воображением.
Я тысячу раз могла сказать маме, что мне страшно здесь спать, но молчала. Ведь я была старшей, и мама всегда мне об этом напоминала. За мной было еще пятеро - мал мала меньше. Как же я могла признаться, что чего-то боюсь. Это же означало бы, что и я еще совсем маленькая. А ведь мне исполнилось десять…
Скрипнула калитка, прервав поток воспоминаний. Звук, знакомый с детства, сейчас среди ночи, удивил. Все спят в доме, кто бы это мог быть? Звякнула щеколда. Так и есть, кто-то идет. Раздались шаги…
«Не может быть!» Тихий шаг ноги чередовался с ударом костыля о зимнюю твердь двора. «Папа?!» Похолодело все внутри, волосы встали дыбом…
- Света, Свет! Ты спишь? – мой встревоженный шепот нарушил тишину, я перешла на голос, чтобы разбудить спящую рядом сестру. – Света! Проснись!
- М-м… ты чего, Ань?
Уже открылась входная дверь, стук костыля по половицам стал слышен в сенях. Расслышав звуки, Светка резко села на кровати.
- Папа? – не понимая, что происходит, переспросила она.
- Похоже…
- Не может быть! Мы же его похоронили!
Я не знала, что ответить. Нас била дрожь. Прижавшись, друг к другу, мы прислушивались к звукам из соседней комнаты. Тот, чьи шаги раздавались отчетливо, прошел от порога до противоположной стены, к шкафу. Привычно скрипнули половицы.
Когда на каникулы мы привозили родителям детей, мама всегда отца ругала за то, что полы в каждой комнате скрипят, нарушают внукам сон. Он каждый раз говорил, что пора перестелить, доски рассохлись, да так и не успел. Заболел с осени воспалением, на ногах переходил, потом произошел отек легких - за одну ночь сгорел.
Открылась дверца шкафа, тоже издав знакомый скрежет завес, как раз та половина, где хранились документы. Что он искал? За чем вернулся с того света? В том, что это папа, не было сомнений. Только он один в нашей деревне, потеряв на войне ногу, ходил на деревянном протезе, прихватывая его двумя ремнями к отрезанной по колено культе.
Мы заказали ему в городе настоящий современный протез, но он его надевал только на День Победы, в остальные дни привычно пристегивая старую обтертую временем деревяшку.
Шкаф захлопнулся, прозвучали шаги до двери, тот же звук в сенях, затем по двору, открылась и закрылась калитка, и все затихло.
- Что это было? – Света заикалась от перенапряжения, я была не в лучшем состоянии.
- Не знаю.
- Но, мы же не сошли с ума? Вот я, вот ты, - при этом Света ощупывала руками нас обеих, стараясь доказать себе и мне, что все произошедшее не сон или плод больной фантазии. – Мы же не спим? Интересно, а мама его слышала? Давай, посмотрим.
Мы встали с кровати и, ступая на цыпочках, прошли в ее комнату. В оконном проеме, освещаемая светом полной луны, сидела на табуретке мама. В ночной сорочке, с расплетенной косой все еще красивых, но уже сильно поседевших волос, она смотрела в окно на дорогу. Услышав шорохи, скорее догадалась, чем увидела нас:
- Почему не спите? Он вас тоже разбудил?
Понятно. Значит, не показалось. Мистика, да и только. Но мы были реальны, нас трое в доме, все слышали одно и то же. Папа возвращался оттуда. Он что-то здесь оставил и вернулся, чтобы забрать. Но, что?
Утро следующего дня прошло в приготовлениях и сборах на кладбище. Так принято – навещать могилу назавтра. Поддерживая маму под руки, мы медленно шли вдоль аллеи, по которой вчера следовала процессия. Снег так и не выпал. Кое-где все еще лежали лепестки брошенных за гробом цветов, их, вместе с бурыми листьями, подхватывал и кружил ветер.
- Мам, а ты слышала когда-нибудь, чтобы покойник домой возвращался? - Света искала ответы.
- Слышала, мои хорошие, слышала. Чего только люди не рассказывали. Но… не верила... до сегодняшней ночи.
- Не знаешь, зачем он приходил? – мое любопытство пересилило, я тоже поторопилась с вопросом.
- Знаю.
Светка посмотрела на меня, вытянув шею. Было не время и не место задавать подобные вопросы – мы заходили в ворота последней обители, потому решили все расспросы оставить на потом.
Свежий могильный холм был завален венками и живыми цветами. Лепестки гвоздик, которых было больше всего, чуть прихватил мороз, но они все еще алели пламенем – последняя дань живых. Опять безудержно бежали слезы, никак не верилось, что папы больше нет. Семьдесят лет – не возраст, мог бы еще жить да жить.
Мама скорбно поправляла венки, выплакав до дна за трое суток все свои слезы. Молчаливое ее оцепенение пугало, и мы поспешили увести ее домой. Не хватало еще, чтобы с ней что-нибудь случилось.
Нет-нет, но мысли опять возвращались к прошедшей необъяснимой ночи, а язык буквально свербел от желания узнать ответ на волновавший нас с сестрой вопрос. Полагая, что говорить – это лучше, чем переживать горе в молчании, мы все-таки пристали к матери с расспросами. И она рассказала нам все, что знала сама, ну, или почти все…
***
Я видела ту карточку несколько раз в детстве, перебирая старые фотографии. Папа ее бережно хранил. На маленьком снимке, пожелтевшем от времени, в белой косыночке, завязанной на затылке, узкой юбочке и гимнастерке, подпоясанная солдатским ремнем с большой пряжкой со звездой, на фоне цветущего куста сирени - хрупкая девушка, с робкой улыбкой на юном лице. Ямочки на щеках, курносый носик, большие выразительные глаза. Жаль, черно-белое фото не отражало цвета ее прекрасных глаз, мне почему-то думалось, что они были синими, как безоблачное осеннее небо.
Ее звали Анна, но бойцы называли девушку просто Нюрой, чаще Нюрочкой, ласково и по-братски. Наверное, в честь ее старшую свою дочь, то есть меня, папа назвал так же.
Второй Белорусский фронт. Передовая. В перерывах между боями и приехал тот военный корреспондент, мальчишка совсем, в смешных круглых очках. Он снимал бойцов, группами и по одному, пообещав в обязательном порядке сделать карточки.
Бравый солдат Федор Орлов, мой законный отец, закаленный в боях, острый на словцо и даже на фронте умеющий взять от жизни все, перед медсестричкой почему-то робел и терял дар речи. Он не был женат, даже девушки до войны не имел, а тут вдруг угораздило – влюбился, да по самые уши. Бойцы потешались над его скромностью, но на рожон не лезли – за Нюрку Федор мог «порвать» любого.
Как же хотелось мужчине сфотографироваться вместе с любимой, уговаривал ее, просил. Ни в какую.
- Я родителям фотографию отправить хочу. Рано еще нам вместе фотографироваться, Федя. Не жених ты мне пока.
- Это, как же так, не жених? А кто?
- Война, Феденька, закончится, вот тогда и будем женихаться, - засмеялась Нюрка и побежала фотографироваться… одна.
А он уже представил, как сядет на табурет, а она станет рядышком, положит свою белую рученьку ему на плечо…
***
Наступление было решающим. Еще немного, и враг под напором выдохнется, ослабеет и начнет отступать. В это верили, с этим бежали в атаку. Обжигающая вспышка где-то сбоку, разлетающиеся во все стороны комья земли и огня, и темнота…
Очнулся от боли, вся правая сторона была изрешечена осколками, а нога… Ноги больше не было.
- Потерпи, родной, потерпи…
Голос Нюры казался далеким, словно и не она вовсе говорит ему эти слова, и не он слышит…
Вытащила, несмотря на его немалый вес, длинное и тяжелое тело. Спасла. Ногу перевязала грамотно, ни заражения, ни осложнений. Только осколки костей достали, вычистив до самого колена…
Федор застрял в госпитале, а война продвинулась дальше, на запад, немца уже гнали по всем фронтам. Перед самой выпиской, мужчина уже вещмешок приготовил, с персоналом простился, как увидел того самого, в очочках.
- Мил человек, а фото? – позвал его Федор.
- Ваше? – окинув взглядом профессионала, спросил корреспондент. – Не припоминаю.
- Ну, как же? Помните, мы с девушкой сначала хотели, потом вы ее одну фотографировали? Медсестричка… Нюрочка… Хрупкая такая девушка в косыночке…
- А! В косыночке? Есть такая карточка, есть! Подождите минуточку, - побежал парнишка к полуторке, на которой приехал, видимо там все его приспособления были, и принес фотографию.
- Это ваша невеста? Помню я вас, помню. Вот, пожалуйста! Как вернетесь,- он отдал фотографию и посмотрел на подвернутую под колено пустую штанину, - передавайте привет! Красивая у вас невеста! Счастья вам! Не падайте духом, хорошо, что живы!
- Спасибо! – вздохнул Федор, как тут духом не упасть? Кому он теперь такой нужен?
Он с грустью посмотрел на снимок Анны. Тогда не посмел ей в чувствах признаться, теперь уж и подавно не станет ее искать. Пусть будет счастлива прекрасная синеокая Нюрочка!
***
О судьбе Нюры мы больше ничего не знали. Как говорит мама, папа никогда Анну не искал. Через пять лет после войны он женился на маме, в тысяча девятьсот пятьдесят втором родилась я. Нас у родителей шестеро, четыре сестры и два брата. Теперь у всех свои семьи, у наших стариков богатое наследие - пятнадцать внуков. Теперь вот бабушка осталась одна.
А фотографии той в шкафу не оказалось. Да…