Находясь в автобусе, следовавшему по маршруту Сантьяго-де-Чили - Вальпараисо, путешественники делились впечатлениями полученными от пребывания в чилийской столице:
- Что запомнилось более всего? Но не шаблонно-туристического, а личного, такого, на что, возможно, никто, кроме вас, внимания не обратил? - обратился Михаил с вопросом к относительно новым приятелям, которые "старились" с каждой минутой.
- Мне, пожалуй, запомнилась высушенная фиолетово-чёрная кукуруза, не пойми зачем продававшаяся на рынке по цене мяса. А так же, стволы юкк, сложенные, как деревянные поленья, между потатами и клубникой. Знать бы чем они ценны? - поделилась впечатлениями Настя, украдкой поглядывая на Олега.
- Улица Бандеры, почти в центре Сантьяго, - сказала Даша, - На секунду подумала, что у меня что-то с головой, а я, на самом деле, нахожусь где-нибудь во Львове.
- Даша, "бандера" - это "флаг" по-испански, - улыбнулась Настя.
- Да?! Ну, надо же!
- А я нигде не видел такого количества собак. Бездомных, добрых собак, - заявил Михаил.
Олег, фотографируя пролетавшие за окном пейзажи, игнорируя тему общей дискуссии, не удержался:
- Никогда бы не подумал, что буду проезжать мимо виноградников Конча-и-Торо на авто!
Стройные ряды выдвинувшихся в решительном марше виноградных лоз, казалось, стремились прорвать окружение гор и усеянных кактусами холмов, поражая не столько неожиданной азиатской низкорослостью, сколько строгой геометрией построений, напоминавшей рисовые террасы Юго-Восточной Азии.
Соседство разнообразных кактусов и винограда, само по себе выглядело сюрреалистичным и добавляло шарма роскошным панорамным видам, открывавшимся на пролегавшие у подножья Анд долины.
- С чего ты взял, что это виноградники Конча-и-Торо? - воскликнула Настя.
- Специальные стенды указывают, кому принадлежит, то или иное угодье. Вот сейчас, например, проезжаем поля Санта Роза.
- Да это же долина Майпо! - едва ли не выкрикнул Михаил.
Города, так же, как повстречавшиеся на жизненном пути люди или доставившее нам наслаждение вино, тоже могут оставлять запоминающееся послевкусие.
Едва десантировавшись из автобуса на серое полотно бетонированной улицы, круто спускавшейся к голубеющему вдали океану, и оглядев нарядные спины одно-и двух-этажных домов, по-мальчишески резво сбегающих вниз, Олег ощутил мягкий внутренний толчок, а вместе с ним и потребность набрать побольше воздуха в лёгкие, воздуха, в котором запах моря смешивался с ароматом разомлевших на солнце эвкалиптов и цитрусовых деревьев.
Это была любовь не только с первого взгляда, но и с первого вздоха.
В этом городе было нечто такое, что входило в резонанс с тонкими вибрациями его подлинного "Я", что-то глубоко родственное, совершенно неуловимое, но от этого не менее явственное и настоящее.
Вальпараисо, находившийся по другую сторону глобуса от тех мест, где, в силу недоступных разуму причин, брала начало и стремительно проходила его реальная жизнь, с вполне ощутимой и рельефной сумасшедшинкой не только в повсеместно украшавших фасады домов разудалых граффити, но и в безумной топографии, бесконечные и крутые холмы которой преодолевались лишь с помощью ветхозаветных, проржавевших, дышащих на ладан фуникулёров, являвшихся здесь основным видом транспорта, вдруг показался ему отчётливо ближе и роднее, нежели любой из городов его отечества, и этот ядовитый летний зной, характерный для оконечности декабря в данных широтах, только усиливал странное ощущение дежа-вю, отсылая Олега в его юность и детство, насквозь прошитых беспощадным солнцем и пропитанных сочными ароматами моря.
Чем больше он глазел по сторонам, тем сильнее проявляла себя непостижимая магия и даже изуродованные недавним землетрясением дома, методично и стильно разрисованные местными художниками, отсылали Олега в бирюзовую даль прошлого, настолько далёкую, что вполне возможно и дожизненную, скрытую от его нынешнего сознания, зашоренного, околдованного привычками и правилами настолько, что были не в силах заглянуть за подол уже однажды пережитой им смерти, окончания прежнего неминуемого воплощения его "Я", которое именно здесь казалось совершенно естественным, доподлинно бывшим и пройденным.
И музыка родившегося в этом месте Тома Арайи, фронтмена весьма чтимой им в юности группы "Slayer", услужливо донёсшаяся из закоулков памяти, усилила ощущение будто каким-то загадочным образом всё, что он видел перед собой, было давным-давно знакомо.
"Разве не так поступал с женщинами, которых я любил, мой, склонный в минуты скуки к жульничеству, мозг-мошенник? Он рядил их в ткани, выигрышно смотревшиеся в плоскости моего мировосприятия и чуждые существа мигом принимали вид едва ли не родственный. Эта иллюзия так захватывала, столь явственно отдавала настоящим чудом, что не могла быть заподозрена во лжи. А между тем, всё вокруг начинало дышать бредом. Но чем была бы жизнь без этого искажения, без этой игры?"
"Точно так же, наверное, дело обстоит и с Вальпараисо. Город, который вижу я, доступен только моим глазам. Всякий разглядит нечто иное, мне, возможно, недоступное. Но это будет уже другой город, другой Вальпараисо."
Оставив друзей в гостинице, Олег с подростковым азартом отправился на прогулку, поднимаясь всё выше и выше, туда, где пестрели картонно-деревянные бока фавел, и хотя местные жители пытались предостеречь его, объясняя, что подобное предприятие может быть опасным, он только улыбался, и, благодушно кивая в ответ, упрямо продолжал свой путь, разглядывая сожжённый обширным пожаром фуникулёр, пустые глазницы выбитых окон которого походили на обласканный тлением человеческий череп, а из-за горелых металлических рёбер неожиданно выглядывала приветливая бирюза вплетающегося в небо океана.
Это сочетение нищеты и разрухи с климатическим шиком поражало его воображение, и он остолбенев, долго рассматривал одну-единственную уцелевшую стену разрушенного землетрясением здания, обклеенную фотографиями тех, кто погиб под его обломками, сквозь отсутствующую крышу любуясь чьей-то роскошной оранжереей, а многочисленные лимоны, авокадо и гранаты, матово поблёскивая в лучах яркого солнца, раскачиваясь на ветвях словно ёлочные игрушки, отбрасывали мистические тени на выскобленные бульдозерами внутренности дома, где ещё совсем недавно жили люди, но теперь зияла пустота.
Олег медленно двинулся вперёд, поднимаясь всё выше по холмам, к утлым, сбитым из картона домикам, окна которых были завалены грязной посудой, а заборами служили то заросли красулы, то мясистые лапы агав, продольные жёлтые линии на которых отчего-то напомнили ему армейские сержантские лычки.
Нечаянно вспомнилось, как он, восьмилетний, жарким июльским днём упал с велосипеда, скатившись с крутого склона, усеянного перегоревшим каменным углем, в обиходе именуемом "жужалкой".
Пожалуй, Олег ехал слишком быстро, чтобы заметить крупную кочку на своём пути, а прожигающие воздух, ослепляющие солнечные лучи и вовсе лишали возможности внимательно следить за дорогой.
Кувырком перелетев через рулевую раму, он пролетел несколько метров, тормозя исключительно конечностями и больше всего перепугался за свой "Школьник", но тот, к счастью, оказался цел и невредим.
Но тут земля ушла куда-то из под его ног: мимо него, стоявшего на самом солнцепёке, державшего за руль своего павшего металлического коня и незамечавшего, как кровь со свезённых колен, смешавшись с коричнево-жёлтой пылью, медленно стекала по загорелым играм, проходило прекрасное, совершенно неземное существо, карии глаза которого были преисполнены невыразимой тайны.
Эти самые глаза, глядя на Олега, наполнялись тайной всё больше и больше, они постепенно расширялись и расширялись, и таинственность, перейдя всякие границы, всё больше начинала походить на откровенный ужас, так что мнилось, что это уже и не очи, а какой-то бассейн, который вот-вот переполнится и неминуемо перельётся.
Когда наконец не совладав с эмоциями при виде истерзанной плоти Олега, девочка всё же закричала, последний, проследив за её взглядом, задумчиво уставился на залитый грязно-красной жидкостью новенький бежевый сандаль, и обречённо замер, печально прислушиваясь к топоту убегавшей красоты и к боли от забившейся под кожу угольной крошки.
Домашние были повергнуты в шок не только его внешним видом, но и продемонстрированным им олимпийским спокойствием во время неизбежной пытки перекисью водорода.
С тех пор боль и красота крайне редко появлялись в его жизни по одиночке, они почти всегда охотились за ним вдвоём, образуя неразлучный тандем.
Олег неожиданно подумал, что, несмотря на то, что совсем не думает о Лине, мысль о ней, как заноза, загнанная под кожу, застряла и капсулировалась в основании всех его размышлений, раздражая подсознание.
Подобно озарению, его ослепила догадка, что нечто в нём настойчиво искало именно этих болезненных, оголённых эмоций, возможно, даже намеренно прилгало к образу Лины то, чего она была начисто лишена, а сама её личность никак не повинна в его просквожённости миражём, видением, которое было необходимо его запойной, страдающей глупой формой алкоголизма, разнузданной душе.
Возможно, пережив несколько умираний и долго странствуя между мирами в анестезионной пустоте, она настолько пресытилась льдами собственной мудрости, настолько истосковалась по неотъемлемо связанной с жизнью боли, что с наслаждением ринулась к свету, окунулась в хаос телесного существования, нисколько не заботясь о последствиях.
А теперь, обжёгшись, словно ребёнок, неосмотрительно прикоснувшийся к раскалённой печи, сожалела о случившемся, тоскуя по недоступным сейчас снегам.
Путешествия хороши не только тем, что мы имеем возможность сменить обстановку и узнать нечто об окружающем нас мире, они притягательны прежде всего тем, что мы узнаем новое о человеке, которого знаем хуже всего - о себе самом.
Травеллер может этим и не воспользоваться, но возможность проснуться существует, - пусть даже и находясь в очередном сновидении, - и посмотреть со стороны на то, что представляет собой его жизнь, услышать фальш в монотонном ритме этого глубокого забытья, пропитанного заботой и тревогой.
Олег поднимался всё выше и выше, любуясь яркими граффити, маскирующими сочными красками шрамы времени на потрескавшейся штукатурке домов, и фотографируя уличный татуаж, добрался до самых бедных и отдалённых фавел.
Одна из улочек показалась ему настолько уродливой, что опьянённый её очарованием, он тут же запечатлел и поросшую травой бетонированную лестницу, круто взбегавшую вверх между мелких зарешеченных окон, и изодранные женские чулки, капитуляционно повисшие на колючках сине-зелёного кактуса, и художественно исполненного на морщинистой стене хулиганистого Санту, с пьяной улыбкой демонстрирующего средний палец.
Один из прохожих поприветствовав Олега, принялся объяснять ему, что дальше идти опасно, и стоит спрятать хотя бы фотоаппарат, чтобы избежать ограбления.
Олег искренне поблагодарил незнакомца и поступил вопреки его советам, принявшись, не взирая на отчаянную жестикуляцию чилийца, неторопливо подниматься по улице Моррисона, размышляя о другом и единственно знакомом ему Моррисоне, Джиме, музыку которого он когда-то слышал, но которой, несмотря на всё её обаяние, так и не проникся.
Однако никаких приключений не произошло, всего только и находок, что живописно повисшая в двух метрах над землёй дверь чёрного выхода, - именно выхода, ибо вход был невозможен, - в одной из покосившихся лачуг, да мрачный, исписанный татуировками тип, сидевший на лестнице у полутораметровых в высоту зарослей крассулы ("монетного дерева", как его называют в России) и залихватски распивавший бутыль вина прямо из горлышка.
Когда Олег поравнялся с ним, тот искоса оглядел его с ног до головы и хрипло поприветствовал:
- Hola!
- Ола! - отозвался Олег, рассматривая огромного набитого на груди филина с пронзительным взглядом, на всю ширину плеч человека раскинувшего переливавшиеся синевой крылья, да фиолетовый череп на левом плече, из орбит которого выползали зелёные и оранжевые змеи.
Спускался вниз он уже с помощью подъёмника, древность какового заслуживала всяческого почтения, - всё-таки 1888 года рождения, - а ветхость - осторожности, так что казалось, что вздумай подпрыгнуть одновременно все пятеро ехавших с ним человек, то эти ржавые, поминутно поскрипывавшие металлические тросы, могли бы и не выдержать, а эта расписная кабина с гордым наименованием "Artilleria", вероятно, с грохотом рухнула бы вниз.
Через полчаса он сидел на веранде прибрежного ресторана и разглядывал разноцветные раковины мидий в стоящем перед ним супе на белом вине из морского ежа.
Отливающей золотом ложкой он выловил бежевую мякоть морского гребешка, и, улыбнулся шутке кого-то внутри себя, неожиданно назвавшего этот "марискаль" - братской могилой в тарелке.
Этот комментатор и регистратор, периодически поднимающий голову и отпускающий реплики, всецело ли он был частью его личности?
Иногда создавалось впечатление совершенно противоположное и мнилось, будто этой потаённой части "Я" все выпадавшие на его долю беды и невзгоды были не просто безразличны, но она находила в них нечто забавное, в самый тёмный час подбадривая Олега то ироничным комментарием, то суждением идущим в разрез с его собственной мрачной оценкой происходящего.
Но в тоже время этого второго, жившего в нем человека, невозможно было обмануть, от него ничего нельзя было скрыть, а их долгие диалоги, вероятно, и формировали то, что называлось внутренней жизнью, интенсивность которой зашкаливала настолько, что общение с другими людьми зачастую выглядело глупым излишеством и пустой тратой времени.
Олег никогда не понимал людей скучающих без общества себе подобных, или приходящих в отчаяние от мук "одиночества", одиночества, теплота какового для него, судя по всему, резко контрастировала с тем холодом, который ощущало большинство.
Однако в этот оазис периодически вторгалось нечто необъяснимое: словно кто-то пристально и злобно смотрел на него со спины так, что хотелось обернуться или скрыться, а затем, через невидимое жало, настолько давно торчавшее из его души стрелою, что уже не причиняло боли, медленно впрыскивался яд в его кровоток и... пьяная отрава печали начинала растекаться не только по артериям, но и по всему, что находилось в поле зрения.
"Витальная тоска", как впервые обозвал это состояние Джакомо Леопарди, прекрасно знавший в нём толк.
Теперь он склонен был считать, что эта меланхолия - необходимый атрибут самоосознания и, фактически, одно из основных проявлений такого безличного понятия как духовность.
Тихий океан яростно плевался волною и пускал обильную пену, но дотянуться до Олега и сидевших за покрытыми кремовыми скатертями столиками, вполголоса общавшихся между собой посетителями, так и не мог.
Подкравшись словно охотник из засады, бодро наступал вечер, а выцвевший жёлтовато-охристый глаз неба предобморочно начинал закатываться за кулисы.
Незримые подсобные рабочие стремительно пришли на подмогу, торопливо опуская тяжелый занавес, затягивающий горизонт густым иссиня-чёрным бархатом и топящий в гуашевой темноте диск солнца, напоследок сделавшийся вдруг маслянисто-сливочным.
Изогнутый остов города плавно сползал в ночь и в мрачную синеву холодного океана, лихорадочно быстро покрываясь сыпью электрических огней.
Подперев рукою голову, Олег разглядывал этот пейзаж, почти забыв о еде:
- "Может быть, эта прозрачность мысли, эта прохладная отстранённость от повседневной жизни, от того, что ещё совсем недавно её составляло и что вскоре вновь будет её оставлять, эта болезненная подвешенность во времени и пространстве, эта сосредоточенность на сиюминутных впечатлениях в инстинктивных попытках заглушить горечь и в тоже время фантомные боли недавней ампутации, и есть, так называемое счастье?"
"Быть может, чтобы счастье ощущалось как таковое, в нём, подобно наличии полыни в вермуте, непременно обязан присутствовать элемент тоски?"
Его размышления были прерваны лёгким похлопыванием по плечу.
Бесконечно удивлённый этой фамильярности, Олег оглянулся и встретился взглядом со смеющимися серыми глазами Насти, а расплывшийся в улыбке Михаил, громогласно провозгласив, - " Не удивляйся, но это свои!", - с размаху опустился на деревянное резное кресло.
- Что же это вы, Олег, сбежать вздумали? Напрасно, напрасно! Вальпараисо хоть и населяет чуть меньше трёхсотен тысяч, но спрятаться от нас, что называется, не вариант! Правда, Дашуля? - продолжая сиять, спросила Настя у подруги, которая в этот момент рассматривала себя в огромное, висящее в центре зала, сверкавшее золотом зеркало, но обернувшись в направлении Олега, несколько смутилась, и молча подошла к компании, в нерешительности замерев у стола.
- Por favor, senorita! - неожиданно для себя Олег поднялся и, отодвинув кресло, помог сесть Даше.
- Боже мой, какая галантность! Да ещё и на испанской мове! - отреагировала Настя, и тут же, без всякого изменения интонации, добавила, оглядываясь по сторонам, - Где в этом заведении меню прячут, мне кто-нибудь подскажет?
Тут же, из ниоткуда, не взирая на то, что фраза была произнесена на русском языке, возник инфернальный официант с пламенным взором и демоническими, загнутыми кверху a la Salvador Dali усами, а Михаил с Анастасией, с наслаждением практикуясь в испанском, наперебой его атаковали.
Воспользовавшись этим, Даша, поймав взгляд Олега, едва заметно кивнула, а в беглой улыбке её присутствовала смесь благодарности и извинения.
- Это я их сюда затащила, - вполголоса сообщила она, - Чтобы забросили в себя что-нибудь поверх бутылки писко.
- Это было продиктовано заботой о желудках товарищей или же о вашей собственной нервной системе? - столь же тихо, улыбаясь одними глазами, спросил Олег.
Даша заглянула собеседнику в лицо, словно пытаясь выискать в чертах его лица ключ к наиболее точному толкованию только что им сказанного, и, только затем, расплылась в широкой улыбке, обнажившей два ряда зубов, вполне безупречных со стоматологической и эстетической точек зрения.
В голове Олега транзитом пролетела мысль об акулах и его внутренний ментальный паразит весело хохотнул, обращая внимание, что он, после нескольких дней молчаливой осады, всё же делает шаг навстречу симпатичной молодой особе, как шахматист, совершающий заведомо предсказуемый, ожидаемый соперником ход.
- Я руководствовалась исключительно лишь собственным эгоизмом. Голод - не тётка, Олег.
- И даже не дядька, - согласился тот.
- Я заметила в вас склонность к игре со словами. Вы жонглируете ими. Получаете от этого удовольствие?
- Конечно, получаю. Вас это бесит?
- Иногда, не скрою, немного раздражает.
- У меня много скверных свойств и качеств. И это - далеко не самое кощунственное. Причём, склонность к эквилибристике, скорее, внутренняя, нежели...связанная с издержками моей профессии. Надо же чем-то себя развлекать?
- Разве это может как-то развлечь?
- О, ещё как! Подобно выдуванию мыльных пузырей.
- Я не пойму, когда вы шутите, а когда - говорите серьёзно.
- Это тоже - в порядке вещей.
- Вы находите? А мне кажется, дело в том, что мы - абсолютно разные люди.
- А вы не задумывались над тем, что только серость может быть схожа друг с другом?
- Я задумывалась над тем, что Миша и Настя... Да что там! Все мы! Давно называем друг друга на "ты", а с вами... подобный переход кажется чем-то...противоестественным.
- В самом деле? Мы с Мишей совершенно свободно говорим друг другу "ты", - улыбнулся Олег.
В этот момент Настя громогласно провозгласив тост "за это замечательное, объединившее нас путешествие и новую дружбу", поднялась со своего места и Олег, подняв вверх широкий стакан с писко сауэр, подставил его под звонкие удары бокалов уже захмелевших товарищей.
Что касается Даши, то она дождалась когда Олег первый сделает движение навстречу, и, как только это произошло, выразительно посмотрела ему в глаза:
- Вы настолько не любите людей, что даже чокаетесь... излишне деликатно. Так, словно нечто внутри вас призывает быть осторожным и во время этого безобидного действа.
- Мне уже не в первый раз приходится слышать в свой адрес подобные упреки. Примечательно, что до сих пор меня упрекали в мизантропии люди, имевшие вкус ко всевозможным, мелким и не очень, пакостям. Искренне надеюсь, что с вами дело обстоит несколько иначе. Что же до обсуждаемой темы, то я не буду утверждать обратного, скажу только, что стараюсь, прежде всего, не делать гадостей другим. На мой взгляд, это важнее, нежели изнывать от любви к человечеству.
Шум океанического прибоя отчасти заглушал беседу Насти и Миши, однако те пассажи, что долетали до слуха Олега, заставляли его улыбаться.
- Что-то не так с твоей вегетарианской диетой, Миша.
- А что с ней не так?
- У тебя талия объёмнее моего бюста.
- В этом вегетарианство совершенно не повинно.
- Так в чём же тогда дело?
- В пиве, Настя. Дело в пиве.
- Мда...Ну, переходи тогда в наш стан. Становись мясоедом!
- И в чём смысл этого перехода?
- В гармонии, Миша, в гармонии! Пиво надо пить с рыбой!
- Так я его итак пью с рыбой.
- Так какой же ты, в таком случае, вегетарианец?
- Чему вы улыбаетесь? - спросила Даша Олега.
- Я не думаю, что вы поймете меня точно, если я даже попытаюсь объяснить.
- Сделайте попытку.
- Видите ли, с некоторых пор у меня появилось ощущение, что жизнь, которой я сейчас живу, явление странное, незнакомое, абсолютно чуждое всему тому, чем я жил до сих пор. Возможно, это и не жизнь вовсе. Или, всё же жизнь, но не моя. То, что ещё совсем недавно меня занимало, поглощало все мои мысли - теперь не интересует совершенно.
- Что же произошло с вами, раз ход вашей жизни настолько изменился? - в глазах Даши мелькнула тень такого знакомого ему выражения приторного обывательского любопытства, которое заставляло зевак подолгу простаивать у места автомобильной аварии и подталкивало коллег по работе мчаться проведывать своего сослуживца, лежавшего со сломанной ногой в больнице, даже в том случае, если она была расположена на другом конце города.
- Вы принимали когда-нибудь наркотики, Даша?
- Я?! - брови молодой женщины взлетели вверх и сама она, казалось, едва ли не привстала на месте.
- Так вот: не вижу смысла рассказывать вам о наркотических веществах, особенно, если вы в них ничего не понимаете, а вот о результате поговорить, наверное, ещё можно. Хотя, не факт.
- Ваше нынешнее психоэмоциональное состояние - результат приёма наркотиков?
- В какой-то степени да. И когда, - уж так, чёрт возьми, вышло, - мне пришлось прекратить приём этого котика, моё сознание сдвинулось. Теперь я не узнаю ни себя, ни мир, но, зато, избавлен от пагубы зависимости не только от вполне конкретного наркотика, но и от всевозможных котиков нар.
- Вы выпили уже пятый писко, - глядя на шипящий и пенившейся, словно шампанское в бокале, океан, тихо произнесла Даша.
- Со счётом и наблюдательностью у вас всё обстоит просто великолепно.
- Мне кажется, что вы не до конца избавились от зависимости.
- Конец, может быть, и не избавлен. Тут вы правы.
- О! Вы съехали до шуточек ниже пояса. Как интересно.
- Юмор на данной параллели доходит до всех. Это как эсперанто.
- Завтра нас ожидает перелёт почти через половину Южной Америки, поэтому я воздержусь от того, чтобы вас нагнать, как с количеством выпитого, так и с уровнем вашего юмора, но в Патагонии мы вполне можем посоревноваться.
- Хорошо. Буду ждать вызова на дуэль.