Закрытые пейзажи. Глава 2. Жуковка и её обитатели

               

  Вот уже несколько последних лет Артуру часто виделся одинаковый сон. Различались лишь детали, но суть оставалась неизменной.
  ...Стоит ясная солнечная погода, только никак не разобрать, что за время суток: кажется, будто световые потоки проникают отовсюду. Артур непонятным образом оказывается (вернее, каждый раз по-новому) на крыше высотного многоэтажного здания. Вокруг – гигантский мегаполис, однако непонятно, родной ли это город или же Артур попал сюда издалека: места вроде бы и знакомые, но всё расположено иначе, чем бы того хотелось.
  Но не это главное. Здесь, на огромной высоте, его парализовывает такой всепоглощающий ужас перед неизбежным падением, что даже убедившись в нереальности происходящего (старый испытанный способ ущипыванием себя за руку), нисколько от этого не становится легче. А если это все-таки на самом деле? Мало ли что с рукой может случиться! Вдруг это со страху все нервы в ней отключились!..
  И жуть нарастает, сковывает всё нутро, заставляет лечь плашмя, чтобы не сдуло сильнейшим ветром или не рухнуло под ногами всегда почему-то шаткое строение...
Однако всё напрасно: у Артура не хватает сил для сопротивления и тому и другому, он медленно, но верно приближается к краю уже шатающегося всего здания... Вот уже плавно распростирается под ним кажущееся бездонным пространственное горнило, и он начинает отчаянно вопить, только почему-то не слышит своего голоса. Пальцы соскальзывают с козырька, тот крошится, и Артур, переваливаясь, срывается с высоты вниз и... пробуждается.
  ...Всё повторилось в очередной раз, только катастрофический ужас теперь был пережит во сне настолько отчетливо, что Артур не сразу осознал, пробудился ли он окончательно. Еще некоторое время ему казалось, что он грохнулся с высоты в полное и абсолютное небытие, и лишь удивление по поводу осознания данного факта пробудило его воочию. Полная темнота в комнате, где он спал, ввела его в заблуждение относительно гибели во сне.
  Несколько минут Артур лежал на спине, стараясь дышать ровно и глубоко, чтобы унять в груди кузнечный пресс. Затем высунул из-под одеяла руку и ощупью прошелся ею вдоль дивана, на котором лежал. Нащупав холодное горлышко пивной бутылки, успокоился окончательно.
  Уже давно у него вошло в привычку ставить у изголовья на полу что-нибудь освежающее, если прошедший денёк носил достаточно бурный характер. В самый последний момент перед проваливанием в забытьё словно что-то включалось в памяти, и Артур доставал припрятанную заначку, дабы с похмельного пробуждения не слушать внутри себя страждущего гласа в пустыне.
  ...Пиво живительно растекалось по тканям и сосудам; Артур с облегчением откинулся на спину.
  «Что за ерунда такая? – ударился он в размышления. – Как избавиться от этого высотного кошмара, непонятно откуда засевшего в потайных расщелинах мозгов? И что вообще эта хренотень может означать?..»
  Он всегда с презрением относился к увлечениям некоторых сонниками и гороскопами, не без основания считая всё это бредом сивой кобылы, но объяснить происходившее время от времени в его сновидениях раскручивание одного и того же эпизода не мог. Хорошо понимая, что пережитые во сне ощущения зачастую есть не что иное, как отблески и отголоски нерешенных проблем наяву, и что это происходит от перевозбуждения и бодрствования некоторых мозговых и нервных центров, он серьезно никогда не относился к данной области своего потустороннего бытия. Хотя иногда перед сном мысленно желал себе увидеть нечто увлекательное и захватывающее и по-детски радовался, если оно приходило.
  Но такое преследование имело в себе необъяснимое, и, следовательно, могло таить скрытую угрозу...
  «Ладно бы если увидел такое светопреставление годков пятнадцать – двадцать назад, - продолжал размышлять Артур. – Тогда можно было объяснить всё это типичным подростковым кошмаром: дескать, расту во сне. Но теперь, когда уже давно за тридцатник перевалило!.. И при всём при том – одно и то же: та же, что и всегда, крыша многоэтажки, ветер, сшибающий с ног, солнце, светящее отовсюду и ниоткуда... И аэрофобией как будто наяву не страдаю, а тут – от одного взгляда вокруг как припадочного трясет... А что, если... если в этих снах я – и не я вовсе?»
  Он даже привстал с постели, до того поначалу ошарашила его эта мысль. Но тут же досадливо плюнул и снова приложился к бутылочному горлышку: «Это в башке у тебя, приятель, всё ещё хмель бродит. Не надо было вчера добавлять, воротившись с похорон. Но что поделаешь, если на душу словно бочку сажи опрокинули... Алкоголь иногда все-таки действует целительно: сейчас кажется, будто вчерашнее отодвинулось куда-то в далекое прошлое, и между ним и увиденным во сне «мультиком» пролегли целые годы...»
  Щелкнув выключателем, Артур при свете настенного бра вгляделся в циферблат так и не снятых со вчерашнего вечера часов на руке: полшестого утра. До начала традиционной субботней опохмелки оставалось целых три с половиной часа.
  Он докончил бутылку, завернулся поплотнее в одеяло, погасил свет и медленно погрузился в вязкий омут угарных видений.
  ...Странно, почему во снах, даже если не помнишь, как накануне лёг спать, никогда пьяным себя не ощущаешь?..

  Вторично пробудился он уже засветло. На сей раз вываливаться в бездну с истошным воплем не пришлось. «Интересно, - подумалось мимоходом, - передается ли в такие моменты из сна в явь мой звериный ор? Проще говоря, кричу ли я во сне?..»
  «Женись – узнаешь», - усмехнувшись, ответил он сам себе через некоторое время.
  «А что, ради спортивного интереса... – продолжали накатывать циничные мысли, любившие посещать его в часы похмелья. – Нет ничего проще: башку под кран, двухдневную щетину – под лезвие, обдаться парами «шипра», затянуть глотку единственным «кембриджским лотосом»,  что дожёвывается молью в шкафу, - и на переезд... Пяток обмызганных гвоздичек у бабусь по дешевке перехватить – и к Аллочке Кандауровой на Ботаническую. Та уже лет десять в ожидании суженого млеет...»
  Стояло хмуроватое зимнее утро. Липкий туман за окном скрадывал оголенные ветви акаций во дворе наполовину рассеянной пеленой. Артур неторопливо одевался, задумчиво наблюдая за парочкой нахохлившихся сизарей, дремлющих на жестяном карнизе за оконным стеклом. Туман был настолько густой, что полностью растворял в себе очертания дворика, на который часто любил глазеть из своей комнатёнки Артур Викентьевич Балашов. Не из праздного мещанского любопытства, столь им ненавистного, а вследствие некоторой сентиментальности, навеваемой при виде махонького захолустного пространства, заключённого в объятия старого жилого трехэтажного дома, имевшего п-образную форму сверху. Детище гаражного кооператива с рыжими лабазными замками на кованых дверях замыкало данное пространство с противоположной стороны, почти закрывая прелестный ландшафтик, который простирался за хранилищами не только автомобилей, но и различного барахла, изобиловавшего в подобных свалках закрытого типа.
  Артур обитал в этом богом забытом местечке последние несколько лет, совершив квартирообмен с одной молодой четой, к немалому удивлению всех родных и знакомых. Прежнее жильё, выгодно расположенное едва ли не в центре города, в благоустроенной панельной девятиэтажке со всеми удобствами, представляло достаточно лакомый кусок для категории граждан с недавно приобретенным («приватизированным») аппетитом шкурнического хапанья. Артуру предлагалось множество авантюр, связанных с куплей-продажей-пропиской-арендой-фрахтовкой-лизинговкой и прочими кидаловками в сфере недвижимости. Широкодиапазонные поручительства – от «банковских сертификатов ипотечного гаранта» до «джентльменского соглашения» - сыпались ему с доброжелательной навязчивостью буквально отовсюду. Новоиспеченные, а точнее – заново переквашенные или недобродившие прощелыги, рекомендовавшиеся дилерами и риэлтерами, делали грустные выражения на приветливых и тщательно выбритых физиономиях и топали восвояси с зубовным скрежетом и проклятиями в адрес «лоха», не желавшего держать руку на пульсе времени. Артур же, умудренный горьким опытом одного своего знакомого, вспоминал, как тот с головой окунулся незадолго до того навстречу перспективам частного предпринимательства. Открыв после затяжных проволочек брокерскую контору на дому, знакомый спустя полгода надорвал свои коммерческие жилки, не рассчитав их упругости. Психиатрическая лечебница, куда он впоследствии угодил, сняла его руку с пульса времени и заставила прислушаться к собственному. Большой бизнес в России имел такую своеобразную специфику, что многим пришлось пожалеть о крахе прежней системы, где не существовало никаких товарных и фондовых бирж, ссудных и посреднических услуг, налоговых инспекций и арбитражных судов, прикрываемых рэкетом как подпольным, так и государственных масштабов.
  Артур хорошо видел, чего стоит всё это муравьиное копошение вслепую в поисках мифического Эльдорадо. Он даже слегка сочувствовал этим молодым людям, работать не умевшим, а воровать не желавшим. По его глубокому убеждению, разбогатеть в шестой части суши, ныне расползшейся тришкиным кафтаном по скользким колеям политиканства, можно было только двумя способами: либо умело используя высокопоставленные связи, либо воровством. Честный труд (в том числе на стезе коммерческой) в этом пространстве просто смехотворно девальвирован намертво, и то еще не предел: согласно выражению простого люда, с каждым годом жить становилось «всё веселее и стройнее»...
  Наконец по объявлению в газете Артуру удалось разыскать подходящий для себя вариант квартирного обмена. Скромная пара молодожёнов, безо всякой надежды поместившая в городской курьерской многотиражке пару робких строчек, несказанно удивилась, а заодно и обрадовалась, когда на их робкий позывной откликнулся один-единственный человек. Более того, предложил взамен такие жилищные условия, что Катя и Олег Иванцовы поначалу заподозрили что-то нечистое, и лишь познакомившись с Артуром поближе, убедились в его искренности, тем паче, что все документы, привезенные им в первый же день знакомства, оказались в полном порядке. Тут же было решено не откладывать мероприятие в долгий ящик; не прошло и месяца, как желаемая с обоюдных сторон рокировка благополучно осуществилась. Артур сделался другом семьи Иванцовых, которую, по всеобщему мнению, он с непонятной целью облагодетельствовал. Катя с Олегом также недоумевали, почему все-таки Артур, имея в перспективе более выгодные варианты обмена, предпочёл съехать из такого благоустроенного места в захудалую окраину города и заселиться в ветхом трехэтажном здании, где отсутствовал мусоропровод, а  в квартирах с совмещенными санузлами горячая вода подавалась обычно в выходные и праздничные дни; вдобавок ко всему, телефон стоял только в трёх или четырёх квартирах, остальные дожидались своей очереди на установку еще с послевоенных времен и, возможно, ждать предстояло примерно столько же. Сбивчивое объяснение Артура насчет удобств, связанных с проездом к месту работы, не показалось им убедительным.
  Причины, уже давно толкавшие его на переезд, могли быть понятны только ему самому. Стремясь высвободиться из пут доносительства, заспинного шушуканья и лицемерного участия со стороны соседей, он резонно полагал, что на новом месте его будут воспринимать таким, каков он есть, не наклеивая ярлыков собственных домыслов и фантазий. Вдобавок ко всему, проживая на старой квартире, он находился под перекрестным обстрелом пристального внимания со стороны родственников, и прежде всего бабы Клавы и дядюшки Геннадия Егорыча. Это по их наущению соседи-пенсионеры от нечего делать вынюхивали что только можно погрязнее в отношении его, Артура, и это навозное копошение стало со временем их неотъемлемой привычкой. Большая часть родни проживала в относительной близости и, причем таким образом, что он находился как бы внутри замкнутого многоугольника, углы которого символизировали родственные кланы... И чтобы всё это понять – нескольких разговоров явно недостаточно.         
  К тому же сама перемена места была просто необходима ему для некоего психологического разряда, который помог бы взглянуть на кое-какие вещи по-иному. Он всеми порами ощущал, как жаждет прорвать вокруг себя завесу многолетней постылости, обволакивающей его всё назойливей и усыпляюще. Изо дня в день, из года в год видеть одни и те же стены и двери, сталкиваться с одними и теми же соседскими харями, чувствовать за собой идиотский надзор полусумасшедших салопных обывательниц, - всё это чертовски действовало на нервы и накладывало негативный отпечаток на характер Артура. Раздражение по пустякам, плохо скрываемый цинизм и признаки холерической мизантропии всё чаще выпирали наружу, что, конечно же, восстанавливало против него большинство окружающего социума. Желая кое-кого лишний раз повергнуть в легкий обывательский шок, а попутно и самому встряхнуться от бытовой рутины, Артур время от времени устраивал с дружками, а иногда и в одиночку, бесшабашные пьяные оргии; встречаясь при этом со своими «тайными доброжелателями», с показной галантностью расшаркивался и говорил им такие колкости, что у тех провисали вставные челюсти. После таких реприз очередной папирус или похожая на морзянку телефонная пискотня с бьющими через край подробностями передавались с оперативностью, коей позавидовали бы и агенты госбезопасности, в штаб-квартиру всемогущей бабки Клавы (вплоть до самой её кончины). А там – соответствующие консилиумы и былинные саги, слагаемые не слишком изобретательным, однако вполне предприимчивым в отношении клонирования сплетен петелинским бомондом.
  Артур не принадлежал к типу людей со слоновой кожей: идеологические (если не идиотические) диверсии в свой адрес он переносил с трудом, реагируя при этом в соответствии с законом взаимного отталкивания аналогозарядных частиц. Беспечно проглатывать необоснованную чушь было не в его характере.  И потому неизвестно, чем могла бы закончиться длительная недипломатичная перепалка с роднёй и соседями, если бы в свое время не подоспели на помощь Катя и Олег...
  Переезд (а точнее – удаление) на другое местожительство пускай и не сразу, но оправдал его ожидания в плане душевного успокоения. Городская окраина, почти пригородный поселок, именуемый Жуковкой, во всех официальных проектах и реестрах считался микрорайоном, хотя в повседневной речи никому бы и в голову не пришло так обозвать хаотичное скопление деревянных домишек частного сектора вперемешку с двух- и трехэтажными кирпичными зданиями по большей части еще довоенной постройки. Патриархальность здешних мест выражалась не только внешне; казалось, время и социально-экономические потрясения последних лет нисколько не наложили отпечатка и на самих людях, разве что стало побольше забулдыг и бомжей. Последний фактор Артура не смущал, а что касалось всего остального, то лучшего для себя в данной ситуации он и пожелать не мог. Здесь было тихо и как-то миротворчески уютно. Нервный и суматошный мегаполис варился в собственном соку где-то в стороне, и пускай Артуру почти ежедневно приходилось вписываться в пространственные лабиринты его коловращения, - всё же теперь он, Артур, ощущал себя уже вне зависимости от городского Левиафана. Отныне его пристанище – не в душной квартирке на седьмом этаже, где даже по ночам не стихал гул машин с улиц, а  в летнюю пору и вовсе не продохнуть от угарного газа с проезжих магистралей; его обитель – спокойная и чистая Жуковка с её аллеями, обсаженными зеленью  и с неторопливым течением жизни; приветливыми жителями и запущенной торговой сетью; добродушными собаками и летним тополиным пухом; развешенными повсеместно гирляндами сырого белья и выщербленными дорогами... Воздух, если сравнить с городским – «как поцелуй ребенка»; правда, в нескольких километрах к востоку чадила ТЭЦ, и в особенно жаркие дни ощущался легкий налётец мазутистой гари. Однако что это значило по сравнению с многоэлементным смрадом ульеподобных высотных душегубок, растущих, как грибы после дождя, в районах городских новостроек – голубой мечты переселенцев из запустелых деревенек и городишек захолустных провинций!..
  Разумеется, связь здешних мест с цивилизованным миром не утрачивалась. Почти всё деятельное население Жуковки зарабатывало на хлеб насущный за её пределами, чему способствовала достаточно разветвлённая сеть автобусных маршрутов, проложенных в разные места города. Артур чаще всего предпочитал добираться на работу через железнодорожный переезд, на электричке к центральному вокзалу, а оттуда – в метро. Это занимало на дорогу почти вдвое больше времени, зато избавляло от необходимости беспрестанной работы локтями в душном автобусном салоне: в утренние часы допотопные «ЛАЗы» брались на переполненных остановках с боем.
  Таким образом, старая добрая Жуковка вполне могла считаться истинной находкой для пенсионеров умственного труда, женщин в декретных отпусках и циников-мизантропов. Артур Балашов хоть и не принадлежал к данным общественным категориям, всё же считал для себя немалой удачей водворение здесь. Неторопливая и размеренная жизнь благотворно подействовала на его характер и нервную систему. Он перестал вспыливать по мелочам, приступы раздражительности сменились проявлениями вежливой досады; вообще в его облике появилась некоторая солидность, вызванная не благопристойной спесью хозяина собственного угла, а определенной житейской мудростью человека, кое-что повидавшего и испытавшего на себе. И если эти перемены он ощущал лично сам, то со стороны они должны были казаться еще более заметными...
  Недаром тетка Полина вчера сказала: «Тебя, Артуша, совсем не узнать.  Ты стал какой-то... Ну, как бы... Сама не знаю, как сказать...»

  Неторопливо массируя урчащей электробритвой щеки, Артур одновременно заваривал другой рукой крепкий чай; подобное умение экономить время в утренние часы – характерная привычка закоренелого холостяка, выработавшего за многие годы сноровку Цезаря. И хотя сегодня торопиться было абсолютно некуда, руки действовали машинально, а мозги не посылали им импульсов временной передышки, поскольку были переключены на другое: после вчерашнего голова требовала «микстуры», а гастрономы уже распахнули свои объятия страждущим и не только им...
  Наскоро умывшись и прихлёбывая на ходу из пол-литровой глиняной кружки не вполне уместное сейчас горячее пойло, Артур напяливал на себя верхнюю одежду и причесывался у старенького трюмо, когда услышал за дверью хорошо знакомые каркающие звуки. По ним можно было сверять точное время: ровно через полчаса, начиная с семи утра, его сосед напротив Мишка Проконин выходил на лестничную площадку перекуривать. Жена и двое детей не позволяли ему коптить свои лёгкие в собственной квартире, поэтому заядлому курильщику отвели не совсем почетное место отправления культа на отшибе – за дверью.  Но и здесь спокойствия ему не давали. Помимо порчи атмосферы и без того дурно пахнущего подъезда, он имел скверную привычку заплёвывать его при «забивании косячка». Вот почему соседи не только по этажу, но и по всему подъезду нередко бесновались, когда в потемках (лампочки в подъезде традиционно выкручивались неизвестно кем) кому-нибудь из оных выпадало счастье «разминировать» следы Мишкиного созидательного процесса.  Не доставляли также радости и звуки его носоглотки, извлекавшие очередной заряд жидкой органической картечи. Казалось, будто храпит простреленный навылет першеронский тяжеловоз. Все жалобы, мольбы и угрозы, выпущенные в адрес небокоптителя, улетали «в молоко»: «мишень», как его иногда называли, был(а) настолько невозмутим(а) на этот счет, что страсти очень скоро притухали. Правда, на неопределенный срок – до следующего преткновения.
  Артура поначалу тоже раздражали бессменные плевки на лестничной площадке и задверные животные хрипы (акустика в доме была как в студенческом общежитии), особенно во время еды. Однако, постепенно адаптируясь к новому жилью, скоро перестал обращать на всё это внимание, и лишь выходя из квартиры, внимательно пробегался взглядом под ногами. Более того: он даже в какой-то степени завидовал непробиваемости соседа в подобных аспектах быта, хотя и презирал за тупость и предсказуемость в мыслях, словах и поступках. «Консервативен, как мусорный бак», - мысленно характеризовал он Проконина.
  - Здорово, санитар подъезда, - проворчал Артур, выходя из квартиры и ворочая ключом в дверном замке. – Всё смалишь?
  - У-гум... – отозвался Мишка филином, сидя как обычно – на корточках, прислонившись спиной к обшарпанной и исписанной не одним поколением всякой похабщиной стене. Затем равнодушно выдавил из себя вместе со струйкой дыма:
 - На работу?
  Поскольку Артур выходил из квартиры, интеллект соседа вполне логично в таких случаях каждый раз вырабатывал подобный лаконичный вопрос, причем независимо от календарных дней и времени суток. Ничего другого тот, как правило, и не спрашивал; а если Артур производил обратное действие – заходил домой, и они бы тут повстречались, звучало бы такое же окостенелое: «С работы?» И так продолжалось без изменений всякий раз вот уже в течение двух с половиной лет...
Артур снисходительно вздохнул и неожиданно бросил в ответ:
  - Разуй глаза, Мишаня, сегодня выходной.
  Проконина также внезапно потянуло на спор:
  - Откудова мне знать, некоторые и по выходным пашут. Вон у меня шурин автостоянку охраняет, так у них там...
  - Ты прав, Михей, - зевнув, оборвал его Артур. – Это я так, дурака свалял, прости, если сможешь.
  - Да ладно...
  Чтобы поскорей избавиться от содержательных дебатов и сведений о работе Мишкиного шурина, Артур усиленно закашлялся и просеменил по лестнице на свежий воздух. Общение с провонявшимся дешевым табаком соседом почти всегда нагоняло мутную тоску.
  Выйти со двора можно было либо мимо заиндевелых гаражей, либо через небольшую арку напротив, посередине центрального корпуса дома. Арка выводила на улицу Мичурина, длинную и обсаженную долговязыми тополями по обеим сторонам. До ближайшей автобусной остановки было метров сто, и в субботнее утро по нерасчищенному тротуару к ней никто не торопился. И всё же Артур, выйдя за пределы двора, ускорил шаг, поскольку услыхал с левой стороны ворчливый рокот медленно приближающегося «ЛАЗа». По выходным, особенно в утренние часы, маршрутный транспорт проходил здесь убийственно редко, а гастроном находился в двух остановках езды по Мичуринской.
  Вытоптанная остановка с покосившейся железной табличкой на столбе даже теперь не пустовала: с десяток людей нетерпеливо вглядывалось в затуманенную пустоту дороги, откуда явственно доносились всхлипывания ЛАЗовского движка. Артур плотнее запахнул на себе пальто и тоже застыл в ожидании.
  Кто-то подошел сзади и энергично хлопнул его по плечу. Артур нехотя обернулся.
  - Ты чё, кент, на ходу засыпаешь? Или еще глаза не продрал с пятницы? – бодро загудел плечистый детина с вклокоченными рыжими космами на конопатой непокрытой голове.
  - Привет, Митяй, - улыбнулся Артур и сцепился в рукопожатии с такой же рябой клешнёй. – Когда ты научишься не сворачивать людям при встречах суставы? Прямо искры из глаз...
  - Извини, друг, переборщил. – Митька Чернов, прозванный за внешность Рябовым, нисколько не казался сконфуженным; легкий упрек Артура он воспринял как комплимент. – Не учёл, что мы с тобой в разных весовых категориях, но в одинаковом состоянии духа... Или не угадал?
  От него терпко разило водочным перегаром.
  - Верно, Митяй. Нам с тобой сегодня по пути. Субботнее паломничество в страну Опохмелию.
  Артура снова обдало сорокаградусным припарком: это Митька по достоинству оценил его метафору, густо и нервозно хохотнув..
  - Что за праздник был вчера?
  - У меня-то? – мрачно усмехнулся Артур. – Наоборот. Родную тётку хоронил.
  - Ну, извини. Прими, как говорится, соболезнов;ние.
  - Да будет тебе всё извиняться... Поехали...
  Они сели в подъехавший наконец автобус и устроились на заднем сидении у дверок, протянутом наподобие кормовой надстройки сплошным топчаном поперек салона.
  - А ты, - обратился Артур к попутчику, - по какому поводу вчера скипидарил?
  - Как – по какому? – изумился Рябов, повернувшись к нему всем корпусом. – Так сегодня же пятнадцатое число!
  - И что с того?
  Митька уже начинал привставать с сиденья:
  - Ты, видать, крепко тяпнул вчера на похоронах. Сегодня – День Афганца всех времен и народов. Наш брат, как говорится, веселится и горюет. Да еще к тому же и юбилей – десять годков, как отвоевались.
  - А, ну да... Так это же сегодня. Что за спешка, Митяй? Не выдержал томительного ожидания и отметил заблаговременно?
  Рябов виновато пожал плечами:
  - Ничего не поделаешь, душа рвалась. Жизнь, как говорится, иногда обгоняет мечту.
  - У тебя одного обогнала или кто-то еще забуксовал в розовом тумане?
  - Че-о?
  - Я говорю, один или с Пентагоном вчера квасил?
  Простодушный Митька в восхищении снова треснул Артура по плечу.
  - Ты, братэло – как ясновидящий, всё наперед знаешь. Точь-в-точь что моя вторая половина. Вчера не успели у Пенты на хате и пузыря раздавить – она уже тут как тут: «Так и знала, орясина ржавая, что будешь у этой синюги околачиваться!  И за что это мне такое сокровище на голову свалилось!..» И понесла... Ты же знаешь, как она это умеет...
  Действительно, Дмитрий Чернов, он же Рябов, в свое время оттащил службу  в ограниченном контингенте, разбросанном по стране воинствующих и беспощадных гази-мусульман.   Бычье здоровье и неунываемый оптимизм не позволили службе оставить на нём рокового следа войны, как это произошло с его соседом по дому Кешей Сахно по прозвищу Пентагон. Тот вернулся из Афгана надорванным физически и морально: уже не баловался, а активно потреблял всё одуряющее, стал постоянным клиентом городской нарколечебницы и вытрезвителей. Не имел постоянной работы. Митька же не упал духом, женился, имел дочь и приличный заработок (охранял бутик). Случалось, что запивал. Не часто, но крепко («Душа, как говорится, требует периодического выгула на свободе»).
  Эти двое были не единственными среди Жуковских аборигенов, кому довелось пройти суровую школу Афгана. Артур имел шапочное знакомство еще примерно с десятком местных старожилов, в разные годы побывавших там как в качестве военнослужащих, так и вольнонаемных. Рябов с Пентагоном проживали недалеко от него, потому и знали друг друга достаточно хорошо: уже не раз схлёстывались на стезе, подобной теперешней, раздавив сообща по разным причинам и без них изрядное количество спиртного. Артур уже не мог вспомнить, когда это произошло впервые, несмотря на сравнительно короткий срок пребывания здесь.
  - Стало быть, оставили вы вчера бедолагу одного на произвол судьбы, - заключил Артур.
  - Плохо ты Пентагона знаешь, - возразил Митька. – Он ведь если поддаст – не успокоится, пока ноги держат. Мы с ним потом еще добавили – «грелка»-то на дежурство ушла.         
  - Ясно. Вот почему тебя такого хорошего на волю отпустили – некому присмотреть.
  - Ага, - засмеялся Рябов. – «Грелка» потом остыла и рукой махнула: всё равно, говорит, налижешься завтра до соплей. Грохнула дверью и покатила на работу. А Динку теща к себе на весь карантин забрала, так что можно оторваться без всяких оглядок на совесть... Вот и приехали...
  Попутчики выбрались из автобуса и зашагали по проторенной дорожке в сторону небольшого кирпичного здания метрах в ста от остановки, мимо детсадовской ограды, напоминавшей выставленные для просушки дырявые рыбацкие сети.
  Как и следовало ожидать, недалеко от входа в гастроном кучковались традиционные «лиловые братья» - забулдыги местного пошиба, приползшие сюда из разных уголков поселка в надежде халявной выпивки. «Одни и те же образины», - с брезгливой тоской всегда отмечал Артур, проходя мимо них и не отвечая на почти ласковые оклики. Сшибая у знакомых и незнакомых по мелочёвке, некоторые умудрялись довольно скоро наколядовать шкалик «бормотухи» - мимолетное счастье алкаша. Именно по причине мимолетности спустя некоторое время приходилось повторять манёвр; некоторые держались в такой карусели месяцами, отчего Артуру и казалось, что контингент у этой братии остается практически неизменным.
  Однако на сей раз проскользнуть мимо с монументальным выражением лица не получалось. Уже издали попутчики заметили среди остальных знакомую непокрытую голову и выставленный нараспашку афганский тельник Кеши-Пентагона. По его переминавшейся фигуре и понурому виду сразу можно было определить, что человек мается тяжким похмельем. Он был единственным, кто почему-то вызывал жалость в этом полуживотном скоплении двуногих. Не только потому, что приходился Артуру каким-никаким, а всё же приятелем. Просто Кеша один не выказывал той заметной готовности, с которой любой другой из окружавшей его «синевы» норовил откликнуться даже на мимолетный взгляд в свою сторону. Сквозь жалкий облик у Пентагона проглядывались гордость и человеческое достоинство. А это в данный момент как раз и вызывало сочувствие, по крайней мере – со стороны Артура.
  А про Митьку и говорить было нечего.
  - Кеш! – гаркнул он. – Ты чё там застыл? Чё ко мне или к нему, - Рябов снова шарахнул Артура по плечу, -  не подкатил? Мы б тя моментом подлечили! Забыл к корешам дорогу, чучело?
  Пентагон, естественно, после такого воззвания в свой адрес не мог не засиять, если подобное определение можно было применить в данном случае. Как бы то ни было, радость его была заметной и, как у большинства алкоголиков – искренней.
  - Митяй! – проверещал он в ответ. – Ты же сам знаешь, как любят меня в твоей пещере. Ведь дай твоей Галке-грелке волю – меня первого на муку размолотит... Митяй, хреново мне совсем. Кумарит по-черному. Как бы это ласты не склеить, а?
  - Да ты чё, амиго! – Рябов даже слегка встревожился. – Выкинь такие мысли, понятно? А ну, пошли скорее... И чего только с похмелюги в башку не взбредёт!..
  Митька, Артур и следом спотыкающийся Кеша двинулись к штучному отделу справа от главного входа. Остальная кодла почувствовала себя покинутой и потому растерянно заметалась, поскуливая:
  - Так ведь...
  - Слышь... Погодь...
  - Димос... братишка...
  В витринном отражении Артур заметил, как воспрянувший духом и телом Пентагон заговорщицки вскинул руку, призывая нетерпеливую публику к терпению. «Все алкаши одинаковые, - со вздохом подумал он. – Как собака бездомная: чуть свистнул – он уже за тобой семенит, облизываясь... Эх ты, Кеша-говеша, Пентагон-самогон...»
  Когда подошли к прилавку, Артур вполголоса обратился к Митьке:
  - Имей в виду, я ту шоблу у входа поить не собираюсь. С какой стати?  Я с дочкой Ротшильда не сплю, чтобы всю Жуковскую «синеву» на хвост цеплять.
  Рябов самодовольно хмыкнул:
  - Не паникуй, братан. Положись на меня. В таких делах главное – сноровка и умение расположить к себе дамское сословие.
  Артур хотел спросить, при чём здесь какое-то дамское сословие, однако промолчал и с хмурым видом полез в карман пальто...
  Они взяли две бутылки водки «Серебряный век» и пакетик картофельных чипсов для занюха. Затем Рябов принял озабоченный вид и быстро зашептал, схватив корешей под локти:
  - А ну, мужички, постойте тут, я мигом. Только никуда не слиняйте, лады? – И кинулся вслед за одной из продавщиц, направившейся в служебное помещение.
  «Кореши» недоумевающее переглянулись и, одновременно вздохнув, нехотя прислонились к стойке с оптимистическим картонным извещением, пришплинтованным к кранику: «Пива нет».
  В ожидании предприимчивого Митьки Артур глянул на улицу и с раздражением отметил, что ряды сизоносой мафии заметно пополнились: уже не меньше десятка потрепанных фигур топталось на снегу, выжидательно разглядывая входную дверь. «Шиш вам, ханурики, - злобно подумал он. – От меня – не дождетесь...»
  - Эй! – окликнула их рябая голова, высунувшись из подсобки. – Давай сюда, мужики!.. Да шевелитесь же, что вы там к полу приклеились!..
  Вначале Артур подумал, что Митька договорился с кем-то из магазинных грузчиков насчет предстоящего мероприятия где-нибудь в подсобном помещении, однако тут же понял, насколько выгодно иметь такого общительного собутыльника. Как можно было догадаться, Рябов с помощью знакомой продавщицы (а может, просто своим обычным нахрапом) вывел их на свободу через служебный ход с обратной стороны. Доволен и Кеша: обманный маневр произведен как бы и не с его согласия – пришлось, дескать, уступить большинству. Совесть бывшего афганца оставалась чиста...
  Троица вырвалась на задний двор, где стоял новоприбывший «ЗИЛ», и двое грузчиков сновали туда-сюда, таская лотки с хлебом. Груды деревянных ящиков, наваленные по краям огороженного проволочной сетью замагазинного пространства, вполне надежно скрывали от ненужных глаз их отход.
  - Куда пойдем? – жалостливо спросил Пентагон.
  - Сперва чмыхнем, воспрянем, как говорится, духом и телом – а там уже будем решать, - оглядываясь по сторонам, пробормотал Рябов.
  Миновали несколько подворотен с узко протоптанными в глубоком и нетронутом снегу желобками. Кеша, и без того обессиленный многодневными попойками, первый не выдержал целенаправленного блуждания в поисках временного приюта.
  - Ну его в баню, Митяй! Так можно до вечера колупаться. Вот же хорошее место. –    Он показал на ветхую деревянную скамеечку, прислоненную к такому же штакетнику в нескольких шагах от них. Летом её надежно скрывала развесистая ветла, теперь понурая и оголенная, свесившая обмякшие прутья вокруг себя. – Не май месяц, конечно, так ведь и мороза особого нету... Давай тут, а? 
  Рябов пожал плечами и, доставая на ходу пузырёк, свернул к штакетнику.
  - У меня даже постелить есть чем... – Кеша достал из-за пазухи жухлую газетную трубочку.
  - С каких это пор ты к прессе интерес поимел? – Артур не собирался его подкалывать, но это выскочило как-то само собой, с непроизвольной иронией.
  Кеша отреагировал с несвойственной ему быстротой, желтозубо ощерившись:
  - Это не я, а задница. Она у меня старается быть политически грамотной...
  - На, держи, - оборвал его Митька, протянув пластмассовый стаканчик  с треснувшими краями. – Служба спасения обязана в первую очередь начинать свою миссию с наиболее тяжко больных. Так что давай, возвращайся к жизни...
  Кеша, ни слова не говоря, принялся за дело, дёргая кадыком и пуская по уголкам рта тоненькие струйки «Серебряного века». Допив, медленно вытер рукавом облезлого зипуна подбородок и захрустел чипсой.
  Конопатая пятерня со стаканчиком приблизилась к Артуру. Пить из этой растреснутой ёмкости было действительно неудобно, поэтому Артуру пришлось повторить те же операции на себе, что и Кешке. Не миновала чаша сия (как в прямом, так и в переносном смысле) и «банкомёта» Рябова.
  С минуту все трое молчали, напряженно усваивая самую трудную – начальную порцию похмельной отравы. Затем Рябов шумно вздохнул и разложил Кешину газету на скамеечке:
  - Садись, мужики. В ногах нет правды.
  - А где она есть? – философски заметил Пентагон, бухаясь на скамеечку. – А ты чего?.. – Это уже к Артуру.
  - Спасибо, дорогой, я пешком постою, - цитируя персонажа из отечественного киноэпоса, ответил тот. – Так больше влезет... Митяй, сыпь по второй...
  Рябов не заставил себя долго ждать. Снова забулькало, жесты и звуки повторились...
  - Братан, - обратился Митька к Артуру, когда всех троих начало отпускать и потянуло к располагающей беседе во время перекура. – Вот ты ответь мне на один вопрос. Только не обижайся.
  - Ладно, постараюсь... Спрашивай. – Даже заинтриговало, что же такое хочет разузнать Митька, что было бы ему, Артуру, сделано или сказано в обиду. – Только прямо и без виляний.
  - А я прямо и без виляний... Когда ты женишься?
  Артур почувствовал легкое раздражение. Этот вопрос за последние годы ему приходилось разжёвывать чаще всего. Причем не перед самим собой (еще этого не хватало!), а именно для посторонних; случайно встретившись с кем-либо из категории старых знакомых, он уже заранее предвкушал, что вслед за традиционными расспросами о жизни и делах насущных последуют допытывания о брачных перспективах.  «Неужели я так похож на бессемейного страдальца, что все, кому не лень, заботливо скребут нутро в поисках абсолютно не нужных им сведений? – задумывался он. – Или же это просто инерционное приложение к учтивому приветствию?.. А может, просто бытует стереотип, будто нашему человеку без семьи никуда, и холостяк – такое же аномальное явление, как, скажем, гомосексуалист?..» Приходилось отшучиваться и пороть всяческую ахинею наподобие скудного приданного или несовершеннолетия будущей супруги.
  Но сейчас он видел, что одной хохмой не отвертеться – Рябов действительно вопрошал в лоб.
  - Видишь ли, Митяй... – осторожно начал Артур. – Женитьба – дело серьезное, и потому, чтобы решиться на нее, нужно не только время, но и кое-какая подпорка за спиной. Я считаю, что еще социально не вызрел, чтобы брать ответственность не только за себя.
  - Да брось, - протянул Митька. – Я вон сильно и не рассуждал: пришел, как говорится, увидел и победил. Верно, Кеш?
  - Точняк, - подтвердил быстро захмелевший Пентагон. – Хватка у тебя стальная.
Артур уже видел, что нужного разговора не получится, и потому решил подойти к нему с иного ракурса.
  - Да и выбора, Митяй, особого нет. Лучших баб хапанули иностранцы или местные набобы. Нашему брату отбросили невестушек трех категорий – стерв, дур и крокодилих. Чаще всего всё вместе.
  - Эт ты верно подметил, - снова встрял пьяно ухмыляющийся Пентагон. 
  Рябов усмехнулся и задумчиво изрёк:
  - Ты, конечно, загнул, братан. Про мою, например, так не скажешь, только ей-богу – иногда мне начинает казаться, что она и в самом деле, как ты говоришь, на все три категории смахивает. Так бы и сделал ноги от нее подальше, чтоб не слышать и не видеть.
  Пентагон хихикнул:
  - Завтра уж точняк в этом убедишься.
  - Сиди и не каркай! Дай Бог, чтобы и сегодня так не показалось. Завтра ведь мне на работу, а она к тому времени уже с дежурства припрётся (жена Митьки работала диспетчером в таксопарке). Так что очередной дозы психотерапии мне не избежать. Как говорится, от судьбы не ускользнешь, - с напускной печалью подытожил Рябов, доставая из-за пазухи вторую бутылку.
  ... - А вообще-то, - продолжил он, когда стаканчик совершил еще один круг почета, - женатым быть куда лучше. По себе сужу. И сыт, и одет, и обстиран. Иногда, конечно, и самому приходится попыхтеть во благо домашнего очага, так ведь делается всё это в охотку, без понукания. И радостно как-то после всего становится... Э-э, что вам говорить, обалдуям. Всё равно не поймете... Ну, этого фраера, - Митька потрепал Кешу за всклокоченную чёлку на лбу, - уже только могила исправит. А вот тебе, братэло, надо подумать, как говорится, о будущем. А то если подходящей кандидатуры нет – так могу посодействовать. Сват, конечно, из меня – что из сита корыто, но познакомить – нет проблем. Молодых холостячек и разведёнок знаю целый батальон. Некоторые и сами меня спрашивают, не знаю ли я кого-нибудь поприличнее, чтоб без дураков, на полном серьёзе... Так как?
  Артур понимал, что от принятого, да еще «на старые дрожжи», Рябова захлестнула волна альтруистического тщеславия, но в данном случае искренность собеседника казалась неподкупной и подминала под себя недоверие и сарказм, уже готовые было посыпаться в ответ на утопические замыслы разгоряченного алкоголем благодетеля.
  - Я тебе, Митюха, конечно, благодарен. И подумать обещаю... Погоди, не перебивай. Я знаю, что ты хочешь сказать: чего думать, надо решать с ходу и так далее... Но посуди сам: наш видон сейчас кого угодно заставит отшарахнуться, не говоря уже о перегаре. А тут еще, - Артур многозначительно качнул глазами на Пентагона, которого потянуло отблеваться, - его никак не оставишь... Сам видишь, не время пока. В другой раз.
  - Ты прав, - вздохнул Рябов, как показалось Артуру, с облегчением. – Отложим мероприятие до весны. К Восьмому Марта, а? Чем не мысль, братан?
  - Вот это другое дело. Давай еще по одной...
  Кеша был уже тут как тут. Облегчив желудок и отдышавшись, он как будто посерьёзнел и даже стал симпатичнее на вид. Сейчас Артур отметил, что не сорвись он в свое время в алкогольную пропасть, то наверняка пользовался бы немалым успехом у женской половины: худощавый брюнет с правильными чертами слегка удлиненного лица и красивым разрезом карих глаз всегда являл собой романтический тип. Темный налёт щетины, на ком-нибудь другом вызывавший отвращение, Кешиной физиономии придавал щемящий трагический оттенок. Могло показаться, что перед тобой не опустившийся забулдыга, а отягощенный временными невзгодами отпрыск аристократических кровей. Но это, разумеется, тем, кто не был с ним знаком...
  - Слышь, братан, - подмигнул Рябов Артуру, когда все вновь поспешно захрустели чипсами. – А ты свою антресоль не отреставрировал еще? Помнишь?
  Еще бы не помнить... Минувшей осенью в похожей ситуации Артур помянул мимоходом о домашней ретро-коллекции виниловых пластинок, среди которых обрастали пылью и битловские «Эбби Роуд» и «Револьвер». Рябов, и еще с ним один парень, Метан (в Жуковке клички  носили подчас до гробовой доски), возгорелись острым желанием воскресить на некоторое время из тлеющих угольков битломании язычок огня... Духовно реанимированная атмосфера бурных 60-х разрядилась звонким салютом: не вписавшись в параметры крохотной прихожей, Митька, двигаясь к санузлу и подвывая «оу, дарлинг», поскользнулся, если верить его словам, на апельсиновой корке, непонятно откуда там взявшейся, после чего таранным бревном угодил в дверцу антресоли с зеркалом. Звон посыпавшегося стекла отдался эхом по всему дому; впоследствии одна бабуся с соседнего этажа призналась в почудившемся теракте. Дверца, к которой было прикручено зеркало, тоже, разумеется, не выдержала столь мощного натиска и сорвалась с петель, треснув вертикально пополам. Пострадавший же отделался сиреневым шишаком на боевом челе.
  - Нет, Митяй, такое мне не по зубам. Да и надобности особой нет – там всё равно ничего не хранится, кроме старых книг и журналов. Так что не казнись зря, тут ты греха не сотворил.
  - Хочешь, я тебе всё сделаю как надо? – снова влез хмельной Кеша в общий поток слов; Митька растопыренной пятернёй дурашливо нацелился было ему в анфас, но тот увернулся. – А чё, я в натуре, без понтов. У меня же весь инструмент на фазенде в наличке. Я ведь столяр, братишка, чё хошь сбацать могу. И бобанов с тебя никаких не возьму. Ну, разве что проставишь мне за работу, так, чисто сивмо... символически.    
  - Не слушай его, братэло, - снисходительно осклабился Рябов. – По его выходит, что легче выщемить, кем он не был. И жнец, и швец, и на дуде игрец. Потому и на работу никуда не берут – с таким универсалом весь остальной штат сокращать придется. Да, Кеш?
  Пентагон вперился в него маслянистым взором.
  - Ты, рябина, если не знаешь – так и не бухти. Теплицу на сотках кто тебе забомбил?
  Митька залился визгливым гоготом, от которого неподалеку загавкал цепняк, а с ветлы посыпалась наледь. Кеша с пьяной сосредоточенностью терпеливо ждал, пока он отдышится.
  - И ты еще обижаешься, - наконец вымолвил раскрасневшийся Рябов, - что Галка тебя не переносит! А ты знаешь, чучело, что после твоего строительства первый же град всё в кашу раздолбал? Одни каркасины стоять остались, остальное – на растопку пошло.
  - Материал некачественный попался, - сделал попытку удержаться за соломинку корифей столярного дела.
  Рябов чуть не подавился. Кеша махнул на него рукой и снова повернулся к Артуру:
  - Я серьезно, братишка. Если что – побазарим насчет этого. Материал найдем без проблем, а инструмент у меня на фазенде весь какой хошь в наличке имеется...
  Артур вдруг подумал, что оба его собутыльника, несмотря на уже сравнительно давнее знакомство, всё время почему-то забывают его имя. «Я, наверное, для них все-таки чужак. Даром что пришлый. Даже кликухи здесь не имею». Ему сразу стало почему-то тоскливо на этом месте. Однако и домой отчаянно не хотелось.
  - По-моему, пора линять отсюда, - заявил он, оглянувшись по сторонам. – Мы раздражаем окрестный люд.  Видите старуху у колонки? Не нравится мне, как она в нашу сторону поглядывает.
  - А-а, это Зючиха, - протянул Кеша, знавший здесь каждую собаку. – Вобла старая... Мить, помнишь Женьку Мокроуса, что когда-то у переезда голубятню держал? Так это его бывшая тёща.
  - Может и брякнуть, как два пальца об асфальт, по «ноль-два», - покачал головой Митька. – Ладно, добиваем шкалик и погнали отсюда... Наши сегодня как обычно, в «карменке» на Радищева собираются. Так что пока доедем, все уже там будут. Тяни, братан...
  Гордо побросав в сугроб бутылки, все трое двинулись цепочкой в обратном направлении: авангардом – вдохновленный предстоящим мероприятием Рябов, следом – Артур в глубоком раздумье по поводу дальнейших планов, и замыкающим – уже беззаботный и окончательно пробудившийся к жизни Пентагон, окрыленный перспективами реставрации Артуровой антресоли:
  - Ты только размеры мне укажи, а дальше я уж сам... Главное – чтоб... ну, ты понимаешь... Я же столяр, у меня на фазенде – любой инструмент по этой части. От и до...
  ... – Ты это куда, братан? – удивленно спросил Митька Артура, когда тот собрался пожать ему на прощание руку. – А «Кармен»?
  - Так это же для вас, - заметил Артур. – Не по моей части. Я в Забайкалье служил.
  - Какую фигню ты порешь! – искренне возмутился Митька. – Думаешь, если сегодня наш день, значит, больше ничей?.. Да если хочешь знать, нас там не больше, чем кого другого будет. А жёны, подруги, друзья – их что, сегодня в сторону отметать?.. Если ты классный чувак (он уже взывал абстрактно, куда-то в пространство), то почему и тебе не быть с нами? Разве не так, Кеша?
  - Истинная правда, - мотнул головой столяр-универсал. – Гад будешь, если с нами не пойдешь. Мы же с тобой – как братья родные, а ты – вон какую нам свинью подкладываешь...
  - Митюхин, - поморщился Артур, приятно растроганный таким вниманием к себе. – Я же не отказываюсь. Я только выразил сомнение, что...
  - Всё! – уже который раз испробовал сегодня Рябов на прочность Артурово плечо. – Больше ни слова. Берём на переезде такси – и на фуршет. За мотор я отстегну...