Космическая сага. Глава 4. Часть седьмая

Смотрела в толпу, видела в ней ком, слепленный из золота доспехов, силы и преданности. Любила их за эту преданность. Видела, как тысячи неразличимых с высоты балкона лиц всматриваются с дрожащим, неподдельным ожиданием в нее и в Сацерию. Им нужно одно – знать, кому служить, за кого проливать кровь. Видела стоящую на каменном возвышении Сацерию, находящуюся мыслями совершенно в ином месте. Реджента поняла, что пора начинать. Одним умелым движением стащила с запястья четки из оникса. Всегда холодные бусинки неслышно ударились друг о друга, но Реджента расслышала этот деликатный, хрупкий звук. Привыкла к нему настолько, что даже на берегу бушующего бурей океана отчетливо бы услышала бусинки четок. «Так давно не слышала моря, океана, волн. Когда сброшу оковы служения Цезарю, когда сама стану Цезарем, поеду на пляж». Почувствовала, что готова. Едва заметно кивнула.

Воздух вокруг Винции снова заполнился звуками. Крадущимися звуками, звуками недоверчивыми и хитрыми. Это была мелодия коварства и неопределенности, мелодия таинственная, вдохновляющая и жуткая одновременно, мелодия опасности, что зависла прямо над ней, мелодия, резонирующая скрытой жестокостью и еще более скрытой нежностью. Такую мелодию играл бы палач, предвкушая изощренную казнь, казнь, которой не может дождаться, казнь, которой дышит и которой грезит. Грезит, щелкая с удовольствием костяшками, остря и полируя изъеденный кровью и разорванной плотью клинок, прохаживающийся довольно вдоль клетки с будущим трупом и напевающий что-то себе под нос. Мелодия пробиралась повсюду: просачивалась сквозь кожу, пробиралась вовнутрь, оседала на сердце налетом беспомощного отчаяния. Мелодия продиралась сквозь мгновение назад беззаботное настроение толпы, съедая смех и тяжело опадая на собравшихся. Перешептывания утихли, легкость, вызванная выпитым вином и пивом, заменилась дрожащим напряжением, ощущением, будто стоишь на самом краю хрупкой скалы и не знаешь, долго ли изгрызанная ветрами и волнами порода выдержит, не знаешь, полетишь ли настречу взбешенной морской топи, навстречу колким прибрежным скалам, навстречу миллионам иголок, в которые заменятся твои легкие, когда вдохнешь вспененную воду.
Винция видела, как небесное сияние расплывается, гаснет где-то высоко над ней, как последние распорошенные потоками воды лучи меркнут, как она наполняется теплом, как закрывает навеки глаза, как проваливается в упругую океаническую пустоту...

Реджента перебирала бусинки, чувствуя, как волны дрожащего воздуха проходят сквозь нее, как она становится легкой и воздушной, как мысли пропадают, как одна лишь молитва наполняет ее.
-О смерть,- кричала она, отмеряя ритм четками. – Подобно Затемнению, ты приходишь и уходишь, растешь грозно и пропадаешь кротко, темнеешь и растворяешься, темная или искрящаяся.
Жрицы в небесных туниках, с раскрашенными темно-желто, черно и красно лицами, руками и ногами окружили Редженту и Сацерию, ударяли в деревянные колариккес камнями с вырезанными на ними стертыми узорами и деревянный шум, отражаясь многократно друг от друга, становился завораживающей своим отчаянием мелодией, гипнотизирующей мелодией.
-Жизнь жестокая, постоянно капризная морозит нас или греет, бедность или богатство льдом тяет в мгновение смерти. Колесом катится смерть, злая и недоброжелательная, наше счастье своей жадностью давит и разрывает, с лицом плотно заслоненным роковая смерть пришла к Цезарю в гости, дабы на позвонках ее спины играть своей злобой. Судьба спасения, добродетели заслуги обернулись супротив нее сейчас, в Цезаря слабости иль свободе благосклонны не раз они к ней были. А потому сейчас, не мешкая, ударяйте в дерево своими камнями, пожалейте вы ее, павшую жертвой смерти!
-Раны от смерти ударов не оплакать слезами, никогда она не обманывала надеждой проклятой. Говорят, что смерть скрывает пропасть под ее власами, но милость в ней пробудит молитва слезами. Цезарь на своем троне гордо сидела, златая корона светилась  в власах ее пестрых, смерть забрала ее нагло, пала Цезарь к ступням костлявым, ободранная, лишенная свободы. Повернем же жизни круг вспять, другой душу пускай отдаст в склизские лапы смерти, другой пускай душу предаст забытью и пыли, пускай Цезарь вернется, войдет на свою вершину.
Реджента кричала и кричала, видела, как поднимается все выше и выше в небо с каждым словом, видела, как толпа ликует, как кричит что-то и, обезумев, хлопает.
-Пускай снова Цезарь облачится в яркую улыбку жизни, с полей и морей пускай ветер ее омоет, в цветущие одежды пускай воздух ее завернет.
Чувствовала, как опускается прозрачным свечением, сквозь которую пролетали ее же слова, возвращалась в собственное тело.
-Цезарь уже пришла, леса прославляют похвалой ее возвращенье.
Больно забилось ее сердце, громко, возбужденно, дрожаще, когда снова стала единой. Реджента подошла к Сацерии, стоящей к ней спиной, без движения.

-Ты станешь Цезарем,- сказала Сацерии мама и погладила ее по голове, увенчанной редкой дымкой светло-зеленых волос.
-Меня будут любить?- поинтересовалась малышка, протягивая короткую ручонку. Мама вовремя спрятала выбившийся локон за ухо.
-Только от тебя это зависит.
-Но разве я не должна открыться перед тобой, впустить твою душу в мою? Разве это не ты продолжишь свое правление?
Мама бледно улыбнулась, улыбнулась беззубо и Сацерия.
-Боюсь, что тебе самой придется узнать, как это – служить верой и правдой огромной империи.
-Это они обязаны служить мне. Они – мои подданные,- возразила девочка, снова вытягивая руки и пытясь дотянуться до изумрудных волос.
-Если ты не будешь служить своим подданным, то зачем подданным служить тебе? Ты одна, а их – сотни тысяч. У каждого есть своя семья, каждому чего-то не хватает. Если они поймут, что ты не желаешь ни защищать их близких, ни помогать в их нужде, то они решает, что имеют право взять необходимое самостоятельно.
Повисло молчание.
Мама подняла малышку. Ее длинное платье засветилось небом, зашуршало ветром. Сацерия почувствовала мягкость перин и подушек в кроватке, сотканных из водяного пара. Встала неуклюже, шатаясь на коротких и полных ножках. Сделала первый шаг, нерешительный, зыбкий. Стопами ощущала невесомость белесых облаков, которые были ее постелью. Схватилась за поручень кроватки в самый последний момент – иначе упала бы плашмя и зарыдала от неожиданности и досады горькими, большими, как ее глаза, слезами. Шагнула еще раз, еще с меньшей уверенностью, схватилась за поручень второй рукой. Осмотрелась. Не видела мамы, не чувствовала и не слышала ее запаха. Приятный аромат волос, колыбельных, тепла куда-то исчез и теперь Сацерию окутывала свежесть ветра и влага облаков. Посмотрела вниз: под полупрозрачным туманным полом она видела город, который могла ухватить рукой и положить себе на ладошку.
-Мама! Мама, ты где?! – Захныкала Сацерия. Хотела пить, есть, хотела притулиться к любящей груди. Обжигающий холод прошил ее насквозь, легкие и сердце пронзил вдруг ледяной каменный меч, острый, как обсидиан, и беспощадный, как смерть. У Сацерии не было другого выхода – она отпустила поручни и схватилась за грудь. Что-то вязкое, горячее, противное вытекало из нее, но этого чего-то не было видно. Однако она чувствовала липкие ладони, чувствовала липкую кожу. Не удержалась и упала. Думала, что упадет на мягкую перину, но летела слишком долго, летела и летела.
-Мама! – крикнула в последний раз, пока не упала мокро на брусчатку площади.

«Сацерия!» – пронеслось отчего-то в голове паломитассе. Она отвлеклась от отщипывания мха в волосах статуи Куриозале и Амигансе и посмотрела на балкон дворца.

Реджента вонзила кинжал еще глубже в спину Сацерии. Жрицы продолжали играть на колариккес, воздух, резонируя, вылетал изнутри десятков инструментов и возносился ввысь, дождем опадая на толпу, собравшуюся на площади. Голубая кровь брызнула из раны еще раз, а потом стала медленно сочиться из проткнутой плоти, пропитывая материал платья. Кровь стекала по клинку, задерживаясь у рукояти, скапливалась вязкими каплями на металле, пузырясь, и под действием силы тяжести отрывалась и падала матовыми бусинками на возвышение, на котором стояла Сацерия. Верховная Жрица вытащила клинок раньше, чем Наследница опустилась, дрожа от холода, на колени. Реджента улыбнулась, вскрикнула довольно от радости, захватившей ее в одно мгновение, взабралась тяжело на балюстраду. Видела толпу, ликующую, довольную, счастливую. Подняла окровавленный кинжал над головой. Кровь скатилась ей на запястья, несколько капель упали на волосы. Реджента слышала запах крови, чувствовала, как он снова дотрагивается до этого балкона, на котором во время каждой церемонии Хинайнлассе в первый и последний раз проливалась кровь Наследницы. Смерть взамен за жизнь.

Паломитассе летела с такой настойчивостью, с какой не летала никогда. Знала отчего-то, что должна быть сейчас на балконе, что должна перестать существовать, чтобы получить жизнь. Агвилассе она не заметила, поняла, что дела плохи, когда острые загнутые назад когти вцепились в ее спину. Тяжелый клюв ударил ей в голову. Сознание ее помутнело, но какой-то глубоко заложенный инстинкт помог выскользнуть из хватки. Забила сильнее крыльями, несмотря на то, что сил не было. Хотела укрыться среди толпы – там бы дикое животное не посмело сунуться. Агвилассе догнал ее слишком быстро. Намеревался снова вцепиться когтями. Перевернулась в воздухе, мотая бессильно крыльями. Высунула когти, вцепилась в мускулистую лапу черного зверя. Агвилассе завыл от боли, но второй лапой сумел впиться в живот паломитассе. Вонзил когти глубже. Паломитассе ударила длинным клювом в белый глаз зверя. Тот завыл от боли, на мгновение расслабляя захват. Паломитассе воспользовалась моментом. Ударила со всех сил в то же место. Агвилассе взвыл дико, мотнул головой, случайно клювом задевая голову паломитассе. Она не чувствовала уже ничего. С остервенением засаживала когти все глубже в лапу зверя. Зверь забил крыльями сильнее, поднимаясь выше и выше. До балкона оставалось совсем немного. Паломитассе глухо крикнула, когда клюв Агвилассе замкнулся на ее короткой шее. Животное мотало резко клювом, вырывая перья и разрывая шею. Паломитассе уже больше не загоняла когти в растрепанную лапу хищника – использовала ее только как опору, чтоб не упасть бессильно с высоты. Агвилассе загнал когти в живот, затем резко потянул, вытягивая внутренности своей добычи. Паломитассе обмякла, вздрогнула в последний раз.
Мокрые от крови кишки выскользнули из мокрых когтей агвилассе.
Изувеченная паломитассе глухо упала на мрамор перед Сацерией. Девочка открыла глаза.