В городе N шла Гражданская война. Так долго, что люди уже и забыли, из-за чего она началась, что послужило толчком. В глазах детей на долгие месяцы застыл страх, в глазах взрослых ярость, они были покрыты поцелуями смерти и язвы. Ночи протекали длиннее обычного, а дни были так коротки. Небо озаряли всполохи огня, горели здания, порой даже целые улицы. Женщины кутали своих детей в немытые тряпки, прятались по углам, прижимая своих дочерей к груди, целуя в лицо, баюкая отчаянно, изо всех сил. Улицы были заполнены криками и скрежетом. Обваливалась кирпичная кладка стен, трещала древесина. Кто-то орал, ругался и спорил. Лаяли бродячие собаки.
Четверо друзей, с карабинами наперевес, все в пыли, измазанные золой, с потускневшими лицами и блестящими в темноте глазами, спрятались на чердаке покинутого дома. Разведя на полу небольшой костер, обложив его кирпичами, они кипятили похлебку, набросав в воду объедки, что нашли по самым захудалым закуткам. Они не спали вторые сутки, и сон все не шел, чувствовалось постоянное напряжение. Разговоры приелись, молчаливое общество друг друга поддерживало без лишних слов.
Из их ртов выходили лишь куски фраз, оборванные, но понятые друг другом. “Подай, спасибо, подкинь еще.”
-Может это наш последний день, ну или неделя. Говорил тот, что был среди них самым верующим и чистым, как казалось со стороны.
-Мы уже полгода так, нам не привыкать. Отвечал рослый, крепкий, со шрамом на правой щеке, он был за главного. Оберегал их, когда-то дав слово, что они пройдут через этот ад и выживут. Революция не должна была касаться их, они никогда этого не просили, не были агитаторами, их никто не спрашивал. Просто это произошло, и смерть не стала спрашивать разрешения, забрав в свои владения их жизни. Всучив им кровавый контракт и ручку, что бы оставить там галочку. Дать “иллюзорное согласие” на события утопающего в грязи мира. Иногда они углядывали свет, но это была война, его всегда приходилось заслонять грязной, в нарывах, рукой.
Желание вырваться, оказаться в руках любимой женщине, которая согреет своим теплом и убаюкает, как когда-то это делала мама, одолевало их. Они слились в своих мечтах, стали единым целым. В такие времена индивидуальность теряется, чувство личности и исключительности перестает существовать, теряется в боли и страданиях чужих людей. Чужих.
Один из них был поэтом, когда-то, в прошлой жизни. Читал в прокуренных залах стихи, некоторые даже читали, покупали его сборники. Теперь, по ночам, спасаясь от бессонницы, он читал их тем троим. Они не были знакомы до всех этих событий, но успели крепко связать свои судьбы, познали заботу и защиту друг друга. Дружба, которой они не ведали до этого. Родные, любимые, превращались в зверей, убивая, и калеча друг друга из-за рваных идеалов. Они не смогли. Не хватило сил запятнать доброту и любовь, что грела их сердца и поэтому они просто ушли. Оставили людей прошлого, греясь лишь воспоминаниями. Но даже в их внутренности закралась та дикость и смрад, что сочилась по всей округе.
Они молча ели суп, суя каждый свою ложку, в один общий на всех котелок. Горячая жидкость расплывалась внутри, даря тепло. Как заснуть в доме, куда в любой момент может угодить бомба или явятся чужие, будут пытать, искалечат, убив или того хуже, выкинут на улицу, оставив без средств к выживанию. Это даже существованием стало называть сложно. Они начинали забывать, ради чего еще держаться. Святой решил предпринять попытку окунуться в сон, он завернулся в тряпье подобранное на первом этаже, подложил под голову рюкзак и закрыл глаза, в крайнем средоточии пытаясь провалиться в сон, ропща под нос вызубренные молитвы. Единственная книжка, которую он с собой таскал, была сборником псалмов, которые он постоянно перечитывал.
Ласка и радость застряла у ворот, потеряв ключ, оставалась лишь с дикими глазами смотреть через решетку, протягивая увядающие на глазах руки.
Сон, как всегда, был жутко неспокойным, в грезы проникал шум разрывающихся снарядов, будто осколки и шрапнель пытались проникнуть под ребра, докопаться до сердца, растерзать его. Война влияла на рассудок людей. Каждый, да я повторюсь, каждый был помутнен, разум таял в чужой и противной пелене алого цвета. За окном лил дождь, Роман, примостившись у двери с выбитой ручкой, слушал, как капли стучат по разбитому асфальту. Он достал свою флягу, наполненную дешевым скотчем, который они взяли на маленьком складе какого-то брошенного всеми бара, в котором раньше отдыхали люди, пили и танцевали, а теперь только пыль и копоть на стенах, сделал глоток, затем еще. Вынул из левого кармана ручку и блокнот, и начал записывать в него свои стихи, что-то малевать. Уснуть он все равно не мог, думать о том, что их ждет он тоже устал, оставалось лишь уйти в мир грез на пожелтевшей бумаге. Сейчас бы книгу прочесть, любую, даже дрянной детектив сошел бы, думал Роман. Вдруг со стороны черного хода послышались шаги, какая-то возня, украдкой, в попытках спрятаться от всех шум, но Роман заметил. Резко вскочив, он взвел курок своей винтовки и начал медленно продвигаться к запасному выходу, на ходу толкнув ногой в плечо Святого, который тихо посапывал. Тот сразу вскочил, то было уже дело привычки, чуткий и неспокойный сон, что бы сию же минуту можно было бы ринуться в бой или удариться в бегство, какой бы час ночи или раннего утра не был. За Святым сразу же вскочили остальные. Роман шел первым, шорохи продолжались, он дал знак остальным остановиться, а сам стал медленно приближаться к углу, что бы заглянуть за него, увидеть, что там прячется за ширмой. В темноте он увидел лишь силуэт женщины, которая прижимала к своей груди ребенка, пытаясь спрятать его от всех напастей, а тем более от посторонних глаз, грея у своей груди. Женщина, или даже скорее молодая девушка была с бледным оттенком кожи, он как-будто давал чуть видимое сияние, когда на нее падал свет луны. Волосы, завивающиеся, с рыжеватым оттенком, были все выпачканы грязью, одежда на ней тоже поизносилась, и видимо была снята с тел убитых людей, или просто украдена в каком-нибудь заброшенном магазине. Ребенок был укутан в кучу несуразных тряпок, разных цветов, будто бы его поместили в кусочек испачкавшейся радуги. Вот примерно такую картину смог разглядеть Роман, так же он видел, что женщина испуганно озирается по сторонам, бегает глазами из угла в угол, и пытается спрятать ребенка под своим одеянием. Защитить его. Она будто чувствовала своим материнским нутром, или как его еще называют, инстинктом, что находится здесь не одна, и что за ней уже наблюдают.
-Пожалуйста, не пугайтесь! Постарался сказать громко, но в тоже времени изо всех сил напрягая свои связки, что бы вогнать в выходящие изо рта звуки хоть чуточку спокойствия, Роман.
-Кто вы? Не подходите! У меня есть оружие, я серьезно! Только не смейте приближаться.
Тем не менее Роман не послушал ее, понимал, что девушка блефует, она ни за что не пошла бы на такой риск, когда рядом был ребенок. Он вышел из-за угла, за ним и его товарищи. Роман поднял свои руки к потолку, показываю, что не собирается причинять девушке и ребенку никакого вреда, ребята последовали его примеру.
-Мы не приблизимся к вам больше и на метр, дают вам мое слово. Сказал Роман.
-Что мне ваше слово, я вас не знаю, не знаю, что вы за люди и на что способны, я уже такого навидалась, что доверие к людям у меня растерзано диким зверем. И знаете как зовут этого дикого зверя? Знаете? Знаете?
-Человек. Ответил тихим голосом Бугор, здоровый парень, 23 лет, похожий на быка, для полного сходства ему не хватало только кольца в носу, но его характер, не смотря на грозный вид был мягок и раним, но только для тех, кто находился с ним рядом. Для чужих же людей он казался страшным, злым, просто настоящим мучителем. Все его внешний вид, так сильно пугающий людей.
-Верно, человек. Как правильно вы подметили. Так что не смейте приближаться ко мне, ей Богу я буду стрелять. Прокричала в ответ девушка.
-Уж имя Господа в Суе вы могли бы и не упоминать. Ответил Святоша.
-А вам то какое до этого дело, мистер.
Святой просто кивнул плечами и упер свой взгляд куда-то в темный угол за спиной девушки.
-Послушай же вы, мы такие же выживающие, как и вы. Мы ни на чьей стороне, слышите, ни на чьей. И в нас еще осталась человечность, позвольте хотя бы дать вам еду, вам нужно кормить ребенка и есть самой, иначе вам не протянуть и месяца. Я просто соберу для вас небольшой кулек с провиантом и брошу вас. Не могу подходить.
Четвертый в их компании молчал, он был угрюм и очень редко что-то говорил, в случае каких-то опасностей Молчун был незаменим, его навыки, ловкость и умение вести бой часто спасали ребят. Все они, все четверо были теми немногими, кто водил дружбу еще далеко до начала войны. Внешне могло бы показаться, что война сильно изменило их, но внутри, где-то глубоко внутри них жили все те же невинные дети. Они любили когда то, любили их, но потеряно слишком много, утраты велики и та внешняя огрубелость, корка из гранита, что покрыла их, помогает им выживать, но ее уже никогда не снять с себя.
Молчун сразу же пошел собирать провиант девушке. Ребята уселись на пол, там же, где минуту назад стояли, застыв в спокойных позах. Испуг немного сходил с лица девушки, заменяя себя на удивленное выражение. Она не привыкла к такому поведению, особенно в это грязное время. Молчун нашел у себя в рюкзаке какую-то старую тряпку, положил на нее пару яиц, два огурца, три помидора, это были их последние овощи, такую пищу почти невозможно достать. Так же он сунул в тряпку пару банок консервов, одну банку бобов и консервированную перловую кашу. Свернул кулек, обвязал узлом и вернулся, кинув его в сторону девушки, тот аккуратно упал почти у ее ног. Она с видом, полным испуга и подозрения уставилась на него. Переводя взгляд то на Молчуна, то обратно на этот кулек.
Её робкая рука протянулась к еде. Молчун кивнул, мол, бери, не бойся, никто у тебя отбирать это не собирается.
- Тебе нужно поесть. Нам всем нужно, конечно. Но всё же тебе в первую очередь, - сказал я.
- Как тебя сюда занесло? Спросил Святой, потирая кончик носа. В моменты волнения он всегда засовывал левую руку в карман и перебирал там своими худыми костлявыми пальцами маленький замшелый крестик. Это его успокаивало, говорил он нам. Так он чувствовал единение с миром и Богом внутри. Мы часто смеялись над такими привычками Святого, но скорее по-доброму. Злости и иронии вокруг хватало и без этого. Мир разваливался, и мы вместе с ним. Переживая всю эту грязь, смерть, голод и безразличия одних особей к другим. Будто и не люди вовсе.
- Я просто пыталась выжить. Сказала девушка, поправляя своё платье, которое больше походило на набор каких-то тряпок, нелепо пришитых друг к другу. Все мы тогда были в пыли, ободранные. Просто пытались выжить и оставаться людьми. Правда, не всегда получалось, но в такие моменты нам казалось, что цену за всё это мы уже заплатили. Стоило только окинуть взглядом всё, что нас тогда окружало.
Молчун хмурился, Роман потирал своё пузо, и все мы понятия не имели, что со всем этим делать. Я понимал, что девушка это груз. Тяжкий и опасный. Из-за неё мы все можем попасть под пулю или того хуже, быть взятыми в плен к каким-нибудь “животным”, которые лихо сдерут с нас кожу, даже не моргнув глазам. Такая перспектива нам не улыбалась, но и бросать эту девушку с ребёнком казалось тоже каким-то дикарством, даже для нас. Святой вечно пытался вдолбить нам, что даже в самых отчаянных ситуациях мы должны оставаться человечными к чужому горю, может быть это вообще единственное, что у нас ещё осталось.
- Нам нужно сменить дислокацию, все вы знаете, что засиживаться на одном месте чревато смертному приговору, который мы сами себе выносим. Нужно перегруппироваться, а там уже решать, что со всем этим делать. Предложил я, взяв на время ответственность и подобие лидерства на свои плечи. А что ещё мне оставалось, когда остальные тупили взор и почёсывали животы, да щетину. Молиться, как Святой? Нет уж. Я предпочту хоть какие-то действия взамен подобному.
Мир такой большой, почти, что бескрайний для нашего взора, а походит на клетку, полную руин и голых людей, которым от этого всего неловки, и поэтому они начинают грызть свои конечности, а затем и ближайших соседей. Может это всё из-за внутреннего холода? Сколько раз я уже задавался вопросом, почему всё пошло на перекосяк. Когда мир окончательно потерялся и начал рушиться, показывая нам всю свою неуютную плоть, все наши скрытые нравы и злость. Умеет же он забавляться.
Кажется, что все давно уже позабыли из-за чего эта война и весь этот хаос, каждый просто пытается выжить, не доверяя остальным. Но нам нужно довериться этой девушке, нужно взять её под опеку, с собой, даже если это сулит огромные неприятности и смерть нам всем. Так мы хотя бы сохраним в себе крупицы человечности. Да и Святой не за что не согласиться вот так бросить её, с ребёнком, на произвол судьбы. И молчун я думаю тоже. Он у нас вроде из этих, порядочных. Лелеет там у себя в захромах надежду на то, что всё ещё станет, как прежде, хоть это и не так.
-Ладно, - сказал я, со вздохом и протянул девушке руку, - оставайся с нами, пока не решишь, что тебе есть куда идти.
- Да, да. Оставайся. Мы тебя защитим. По крайней мере попытаемся. В это мире многие нуждаются в защите, а мы можем её предоставить. Так скажем, мы научились выживать и пороху понюхать тоже успели. С нами тебе будет всё же лучше, чем одной скитаться по этим руинам. Сказал Святой, показывая в сторону города, полного пыли, валявшихся повсюду полу-обгоревших досок, разбитого стекла, ухабистых дорог, на которых раскрошился асфальт и они полны ям. Всех этих зданий, уже норовящих завалится на бок, превратившись просто в набор камней.
Я подумал о том, что в таком мире жить стоит ли вообще. Особенно девушке с маленьких ребёнком. Ведь что он увидит? Это? А как же светлая жизнь, со всеми радостями детства. Куда она то делась? Как мы допустили все эти разрушения и бедствия, из-за каких-то своих идеалов и злобы друг на друга. Решили, что нам позволено убивать друг друга, грабить, устраивать налёты. Мы все успокаивали себя тем, что таким образом строим новый мир. Закрывали на все эти зверства глаза, находили какие-то оправдания целиком и полностью построенные из воздушных замков. Это было смешно и страшно. Меня обуял гнев, я чувствовал, как он всполохами подбирается к горлу. Будто во мне разразилась гроза и пошел град, я чувствовал внутри себя его толки и удары. Мне сразу же захотелось покончить со всем вокруг. Остановиться. Лечь. И просто ничего больше не предпринимать. Даже не пытаться выжить, ведь я находил это бессмысленным занятием в мире, который мы разрушили. Нам было не под силу построить что-то новое. Лишь продолжить вынимать из его прохудившихся стен камень за камнем, снова и снова, пока он не рухнет окончательно, и мы вместе с ним уйдём в небытие.
Пришлось сделать над собой огромное усилие, что бы этот приступ ярости и отчаяния прекратился. Глубокий вдох, затем выдох, и снова приступать к выживанию.
- Я считаю, что нам пора выбираться из города. Мы медленно подходим к его границам. Дальше будет сельская местность, с её фермами, которые стали заброшенными и непригодными для каких-то нужд из жителей. Всё побросали и убежали делать эту дурацкую революцию. Думаю, что там мы можем побыть какое-то время в относительно покое, решить, что делать дальше, куда двигаться и где искать мира, который мы потеряли, даже не успев толком обрести. Сказал Роман во всеуслышание, напустив на себя максимально серьёзную мину.
- Ты же понимаешь, что выбраться из города даже более опасно, чем пытаться выжить в нём, лавируя из здания в поисках ночлега и пропитания? Ответил я.
- Но с нами теперь ребёнок. Хоть с ним выбраться из города будет куда сложнее, всё же придётся предпринять эту попытку. Там он со своей матерью будет находиться куда в большей безопасности, чем здесь, - возразил Святой.
Молчун кивнул, выражая своё согласие.
- Ладно, должен признать, что доля логики в этом присутствует. Я предлагаю всем нам лечь отдохнуть. Нужен сон, хотя бы пару часов, а потом уже на более светлую голову мы примем решение.
- Идёт, ответил Роман, - я буду на карауле и через три часа подниму вас.
- Тогда я буду укладывать сына спать, если вы не возражаете, ответила робким голосом девушка.
Внутри меня зародилось какое-то волнение, я не мог поверить, что вся эта история закончится хорошо, и все мы заживём дружно и счастливо, как в сказки. В нашем разрушенном мире так не бывает, это я знал наверняка, и от огромной навалившейся усталости я провалился в дрёму.
Роман сидел у окна и смотрел вдаль на разрушенный город, казалось, что он о чём-то мечтает. Несбыточном и навсегда потерянном. Когда-то он был простым поваром в маленьком ресторанчике, но затем всё изменилось. Он не заметил, как девушка подкралась к нему сзади и перерезала горло. Он даже не успел вскрикнуть, всё произошло будто ты в одно мгновение, за какую-то секунду из него начала вытекать жизнь. Он лишь смотрел расширенными глазами на девушку, которая сделала это с ним. Так спокойно отняла у него жизнь.
Святой тихо спал, зажав в руке свой маленький крестик, как оберег, когда в его грудную клетку, прямо в сердце вошел нож, он даже не заметил, как ушла его жизнь. Девушка же без лишних движений вытерла нож о его куртку и двинулась дальше.
Мы с Молчуном спали рядом. Сквозь сон я услышал выстрел, затем второй, третий, четвёртый. Я почувствовал, как свинец набивает моё тело и голова опрокинулась на левый бок, взгляд упал на Молчуна, который мёртвым телом с разинутым ртом лежал рядом со мной. Моя одежда вся пропиталась кровью, и я чувствовал, как она, капля за каплей вытекает из меня.
Девушка аккуратно собрала нашу провизию и то, что ей может пригодиться в бывший моим, рюкзак, аккуратно взяла ребёнка и вышла из комнаты, даже не оглянувшись. Кажется, это последнее, что я видел, глаза закрывались, находила кровавая пелена, и лишь мизинец на левой руке у меня подрагивал, говоря о том, что я ещё не окончательно мёртв. Я подумал тогда о том, что же будет с этим ребёнком и во круг сгустилась полная темнота.