Артём с Донгеем, Фангом и ещё одним молодым, незнакомым ему китайцем, осторожно продвигались между обвитых лианами вечнозелёных дубов к проходящей через лес грунтовой дороге. Артём недовольно шикнул, когда парнишка неосторожно хрустнул веткой.
Выбрав подходящее место, они залегли в густых зарослях кустарника, почти вплотную подходящих к дороге.
Устроившись поудобней, могло статься, что ждать придётся долго, Артём, незаметно для себя, вернулся в памяти ко временам своих, уже далёких, детства и юности.
Как же хорошо было в их доме на Тверской! Как весело было играть в прятки с сёстрами Сашей и Верой, пить вечерами душистый горячий чай всей семьёй в гостиной, за большим овальным столом под лампой с абажуром, когда в окна ударяются колючие крупинки снега, в изразцовой печи весело потрескивают дрова, а отец рассказывает что-то непременно забавное, отчего все беззаботно смеются.
А потом непостижимым, ужасающим образом всё кончилось. В такой же зимний вечер 1905 года. Мама выглянула в окно, посмотреть на баррикады, что перегораживали улицу, и кто-то, случайно, или нарочно, выстрелил. Раздался звон разбиваемого стекла, и мама навзничь упала на пол. Маленький Артём подбежал к ней, и замер, заворожено глядя на алое пятно, расплывающееся по белоснежной кружевной манишке её блузы.
В их, некогда лучащемся счастьем доме, поселилась безысходная тоска. Отец вечерами стал пить, в голос посылая все мыслимые проклятия убийцам, бунтовщикам и революционерам. Тогда-то Артём и узнал, чем было непонятное, но казавшееся таким красивым слово: революция. Это то, что убило его маму.
За притихшими детьми, впервые столкнувшимися с не укладывающимся в их неокрепшем сознании непоправимым горем, присматривала гувернантка, Селма Вилбертовна.
Радость и смех, казалось, навсегда покинули эту обитель печали, но через два года всё изменилось. В доме появилась молодая красивая женщина, которую отец приказал называть мамой. Артём тогда уже учился в гимназии, боль утраты немного притупилась, но в отличие от сестёр, он не мог пойти на предательство. Именно таковыми он считал женитьбу отца, и принятие новой матери сестрами. Он стал замкнут, дерзил близким, а мачеху, не смотря на все её старания, почти не скрываясь, ненавидел.
Неудивительно, что отец, прежде возлагавший на сына надежды, как на продолжателя семейного дела на принадлежавших ему нескольких заводах и фабриках, дал согласие на просьбу Артёма отправить того в кадетский корпус.
Не то, чтобы Артём мечтал о военной карьере, он только хотел, как можно реже, видеть вновь счастливые лица близких ему некогда людей.
В следующем году Артём поступил в 3-й Московский Императора Александра II кадетский корпус.
Учился он с каким-то остервенением. На выходные и праздники оставался в казармах в Лефортово, подменяя товарищей в караулах и на хозяйственных службах.
Руководство корпуса отметило рвение кадета, и в выпускном классе Артём носил галуны вице-фельдфебеля.
Уже год шла война с Германией. Окончив корпус, Артём, отмахнувшись, как от надоедливых мух, от наставников, уговаривавших его продолжить военное образование, вступил добровольцем-вольноопределяющимся в действующую армию.
Артём воевал на Восточном фронте, участвовал в Праснышской операции, в Восточной Пруссии и в Великом отступлении, оставляя Галицию, Варшаву, Брест-Литовск, Гродно.
Воевал Артём, как и учился. Труса не праздновал, не раз отличался командирами. К семнадцатому году он уже ходил в чине подпоручика, с Георгиевским крестом и орденом Святой Анны IV степени, с надписью «За храбрость», на груди.
Известие о революции, как и многих других офицеров, повергло его в шок, но совсем по другой причине. Он знать не хотел кто там, и за что борется. Перед его глазами ярко, в мельчайших подробностях, словно и не прошло двенадцати лет с тех пор, встала картина: неподвижно лежащая на полу мать, залетающие в разбитое окно снежинки, тающие на её ещё не остывших, удивлённо распахнутых глазах, и расплывающееся алое пятно на груди. И ещё страшное для него, как самоё смерть, слово - «революция».
Он не принял ни одну из них. Он не сражался с большевиками, меньшевиками, эсерами, не умея, и не желая понимать разницы между ними. Он не на жизнь, а на смерть, бился с чудовищем, когда-то отнявшим у него самое дорогое, с многоликим, бесформенным, зияющим миллионами разверстых в крике ртов и выпученных безумных белых глаз монстром, имя которому - Революция.
Южный, Западный, Восточный фронты. Артём сражался со своим личным врагом в армиях Деникина, Юденича, Колчака, откатываясь всё дальше на восток, в Забайкалье, под командование атамана Семёнова. Его война закончилась осенью 1920 года, после бегства Семёнова из Читы. С остатками его казаков Артём добрался до Харбина, где кровавая пелена, наконец-то, спала с его глаз, обнажив во всей неприглядности всё, что сделали с ним, и что делал он сам.
Выгоревший до дна человек. Без родины, без семьи, без будущего, в этой чужой, непонятной стране. О расстреле отца он узнал от одного офицера ещё в восемнадцатом году. Сёстры сгинули в ненасытной пасти гражданской войны. Младшая, Саша, связалась с анархистами, и в конце девятнадцатого года умерла от тифа в обозе махновской армии. Старшая приняла сторону красных, участвовала в продразвёрстке. Вместе с бойцами продотряда она была зверски убита взбунтовавшимися крестьянами.
Только волею случая Артём, не видящий смысла в своём дальнейшем существовании, остался жив. Удивительно, но револьвер два раза подряд дал осечку.
«Даже в этом мне не везёт!», - подосадовал он, и стал искать опору, или хотя бы точку, на которой можно было бы задержаться, чтобы прийти в себя, и попытаться собрать в подобие целого осколки разбитой в дребезги души.
Такой точкой, нет, островом, да что там! Целым материком, стала для Артёма Юминг, дочь шанхайского купца, приехавшего в Харбин по делам.
Купец нанял Артёма для охраны от хунгузов. До революции он торговал с русскими, доверял им, и неплохо, хоть и смешно выговаривая слова, знал язык.
Так Артём познакомился с Юминг. Девушка была удивительно красива, даже по европейским меркам. Высокая, стройная, с лёгкой грациозной походкой. Очень скоро она пробудила в нём желание жить, а позже стала и смыслом его дальнейшей жизни.
Юминг, словно опытный врач, одну за другой, исцеляла его душевные раны, разглаживала грубые рубцы, оставляя вместо них ещё беззащитные, но готовые к возрождению участки. Он проникся к ней всем своим существом, а она доверилась ему. Вопреки неудовольствию её отца, они поженились. Видя неподдельное счастье дочери и трепетную заботу о ней русского мужа, старик отмяк, и приобщил Артёма к своему делу.
Не иначе, как текущая в его жилах кровь отца-заводчика подсказывала Артёму верные решения. Через несколько лет он удвоил состояние тестя.
Артём стал одним из самых уважаемых торговцев в Шанхае. Юминг родила ему двух сыновей, причём старшего невозможно было отличить от европейца, а младший был, ну чистый китайчонок.
Он и сам, капля за каплей, насколько это было возможно, с какой-то глубоко засевшей ещё с детства обидой, выдавливал из себя русскость. Он не желал горя причинившей ему, и сотням тысяч таким же, как он, соседней стране, отторгнувшей его, заставившей испить сполна, на многие годы вперёд, чашу нестерпимых страданий. Артём хотел не более, чем забыть всё, что с ним было. Он даже избегал тесного общения с многочисленными представителями русской диаспоры, осевшими после бегства из России в Шанхае, правда, никогда не отказывал в помощи оказавшимся в бедственном положении бывшим соотечественникам.
Артём носил китайскую одежду, выучил китайский язык, хотя мог бы ограничиться английским, который сносно знал ещё с кадетского корпуса. Найдя себя в приютившей его стране, он с таким же гневом и негодованием, воспринял японскую агрессию, как некогда войну с кайзеровской Германией. Теперь это его дом, его страна, и он не отдаст без боя ни пяди этой ставшей для него родной земли.
Когда японцы подошли к Шанхаю, он поручил заботу о семье тестю, и тот увез Юминг и детей далеко на север. Артём, как и двадцать два года назад, пошёл на войну добровольцем. Его военные навыки очень пригодились плохо обученной и слабо вооружённой китайской армии. Не щадя себя, он сражался в боях за Шанхай, а после отступления китайских войск из города, остался партизанить в его окрестностях, собрав отряд из местных жителей.
Слева, за деревьями, послышался шум моторов приближающихся машин. Артём встряхнул головой, прогоняя воспоминания, дал команду своему отряду приготовиться.
Из-за поворота показалась штабная машина и грузовик с солдатами. Обычно офицеров штаба сопровождали два мотоцикла, но видимо, в связи со всё более дерзкими действиями партизан, японцы решили усилить охрану.
У Артёма и мысли не возникло свернуть операцию. В Донгее и Фанге он был уверен, как в самом себе, ну, а парнишка… не зря же они за него поручились.
На ходу изменив план, он отдал своим бойцам распоряжения.
Как только машины поравнялись с местом, где они укрылись, Артём бросил гранату в автомобиль, а китайцы забросали гранатами кузов грузовика. Фанг, не дав японцам прийти в себя, открыл огонь из трофейного «намбу», в щепки кроша борта грузовика, врезавшегося в остановившийся автомобиль. Артём с остальными поддержали Фанга очередями из автоматов.
Через пару минут всё было кончено. Все офицеры были убиты. Нескольким солдатам удалось убежать в лес, на противоположную сторону дороги, но это было уже не важно. Артём забрал из машины портфель со штабными документами, и группа спешно покинула место засады. Очень скоро документы окажутся в штабе китайской армии.
С семьёй Артём встретился только в октябре 1945 года. Когда в войну вступил СССР, он прекратил свою деятельность. Встреча с советскими войсками, лично для него, ничем хорошим закончиться не могла.
Артём перевёз заметно сдавшего за эти годы тестя, жену и детей в Гонконг, в один из банков которого перевёл большую часть своего состояния сразу, после начала войны. До конца своих дней Артём не интересовался политикой, своей прежней родиной тоже.