С самого рождения у меня было нарушение зрения, не сказать, что я очень плохо видела, но всё же.
В том году я закончила первый класс в обычной общеобразовательной школе, к слову сказать, хорошо закончила, на четверки и пятёрки. В мае мне исполнилось восемь лет, я считала себя вполне взрослым, самостоятельным человеком. Впереди маячили летние каникулы, и я была абсолютно счастлива.
Мама моя была очень заботливой и доброй женщиной, она всегда старалась делать для семьи и детей все возможное и невозможное, только чтобы всем жилось как можно лучше.
А тут появилась у мамы одна знакомая, с которой она поделилась своим горем по поводу плохого зрения старшей дочери Тани.
Знакомая оказалась женщиной хорошей, чуткой к чужому несчастью. И поведала она маме о том, что в нашей области, в небольшом городишке есть школа – интернат для слепых детей.
- Маша ты подумай, - сказала она,- там есть все условия для таких «тёмных», как твоя дочь, деток. Их там по особенному как – то учат, чтобы им легче было науки - то познавать. Живут они там круглый год, опять же, на полном гособеспечении. А на каникулы, если захочешь, можно домой Танечку забирать. Маша, ты подумай, у тебя, ведь и муж пьющий и денег небогато, а так и ребёнок пристроен и экономия какая в семье! Подумай, Маша! Решайся.
И мама решилась. Написала письмо в интернат, ей ответили согласием. Дали список документов, которые нужны было подготовить для поступления.
Мама за лето сделала всё, как было указано.
Наступил день отъезда. В то августовское утро, когда мы собирались в дорогу, мама нежно, заботливо обняла меня и ласково сказала:
- Танюша, ты знаешь, мы поедем с тобой в новую школу. Она в другом городе, но это, ничего, не страшно, у нас - то такой школы нет. А там, ну в той школе, учатся такие же, как ты «тёмные» дети. Тебе там легче будет. Приедем, посмотрим, а если тебе не понравится, вернёмся домой. Хорошо?
- Хорошо.- Ответила я и прижалась к маме.
Кто такие «тёмные» дети, я узнала позже. В представлении маминой знакомицы, это дети с плохим зрением или вовсё слепые.
Этого путешествия я ждала с большим волнением и любопытством, потому что никогда ещё не покидала родной город, если не считать коротких поездок в лес с родителями за ягодами и грибами. Я думала о нём, как о приятном, рискованном приключении. От мысли о предстоящей дороге у меня захватывало дух так, как это бывало, когда я неслась в санках с горы, а они летели прямиком к железнодорожной насыпи, а вдалеке был слышен гудок приближающёгося поезда. (Успею ли я вновь взобраться на гору или придётся сидеть у самых рельсов, под насыпью и, зажмурившись от страха, ждать и слушать стук колёс вагонов, проносящихся над самой моей головой?)
Мы с мамой сели в вагон такого же поезда, и он помчал нас в другой незнакомый город. Там меня ждало что – то новое, таинственное, ужасно интересное.
И вот мы добрались до новой школы. Это была купеческая усадьба! Настоящая старинная! Я таких ещё никогда не видела. Как мне мама объяснила, построена она была еще в конце восемнадцатого веке. Собой представляла оштукатуренный деревянный двухэтажный дом, выкрашенный в приятный изумрудный цвет. Окна с мелкой расстекловкой весело глядели на старый тенистый сад, а над ними вились белоснежные лепные украшения, такие же тянулись и вдоль карнизов. А крыльцо! Широкое такое, с белыми, стройными колоннами - барышнями и высокой лестницей. С него внутрь дома вела дубовая дверь, которая так гостеприимно приглашала войти. На всё это великолепие озорно светило доброе, ещё летнее, уральское солнце.
Мы вошли в усадьбу. Мама оставила меня в коридоре, а сама пошла в кабинет к директору. Мне было очень любопытно, и я с удовольствием рассматривала новое для себя помещение. Приятно, поскрипывали половицы; как дома пахло готовящимся обедом, на окнах висели цветастые ситцевые занавески. А ещё я увидела большую печь. Настоящую! Я ни когда их прежде не встречала, (дома – то батареи были), на ней сохранились ещё купеческие изразцы с диковинными цветами. «Как здесь уютно и здорово» - Думала я.
Тут появилась мама и прервала мои сладкие мысли:
- Ну, что Танюша, тебе тут нравится?
- Да. Здесь как дома!
- Во и хорошо. – Она погладила меня по голове и прижала к себе. Ты тогда оставайся, а я поеду домой.
- Домой? А я?
- Ты останешься здесь, - мама отстранила меня от себя, - и будешь учиться в первом классе.
- Почему в первом? Я же во второй перешла!
- Потому что ты не знаешь грамоты для слепых, а без неё во второй класс не берут. – Мама смотрела мне в лицо, но, казалось, куда – то мимо, как будто я прозрачная.
- Мне не нужна эта грамота! Я и так умею читать. Я хочу обратно, домой! Хочу в свою школу!
- Таня, не капризничай. – Твердо произнесла она. - Ты будешь учиться тут! Потому, что тут тебе будет легче. – Мама отпустила мои плечи.
- Мне не надо легче! Ты же говорила, если мне не понравится, ты меня здесь не оставишь!
-Татьяна, ты пойми, всё уже решено. Я уезжаю одна.
И она повернулась и пошла к выходу. Я побежала за ней.
- Мама! Не оставляй меня! Я не хочу тут жить!
Но мама шла по коридору и не оборачивалась.
- Мама, постой!
Но она ускорила шаг, вышла на широкое крыльцо и уже начала спускаться по лестнице, я догнала её, забежала вперёд, обняла маму за талию и прижалась к её животу.
- Мамочка, миленькая, забери меня! Не оставляй тут! Ну, пожалуйста! Я не хочу тут жить!
Мама смотрела на меня сверху вниз безразлично и молчала. И тут я поняла, что мольбы бессмысленны и из глаз моих потекли слёзы отчаяния и беспомощности. Тёплые капельки катились по щекам, подбородку, шее, сливались друг с другом превращались в тоненькие струйки, попадали в рот, в нос - солёные противные; и мне казалось – они никогда не закончатся и я захлебнусь и утону в них, как в нашем солёном озере можно утонуть во время грозы и никто меня не услышат, и не спасёт.
Ноги мои ослабли. Я медленно сползла вниз на шершавую ступеньку, руки мои обнимали теперь мамины колени, я уткнулась в них мокрым лицом и отчаянно зашептала,
- Мама, мамочка, мамочка, миленькая, не оставляй меня тут. Пожалуйста, не оставляй! Забери меня, забери…
Мама, не сказав ни слова, разжала мои руки и пошла дальше, не оборачиваясь, не ускоряя шаг.
Она ушла, а я осталась сидеть на холодных шершавых ступенях крыльца. И вдруг я почувствовала, как их обкрошившиеся от времени края больно впиваются мне в ноги. Хотелось соскочить и бежать как можно дальше от этого чужого места, но подняться не было сил. Я даже забыла про слёзы, они сами, куда - то исчезли. И я машинально принялась изучать всё, что меня окружало. Выкрашенная в противный зелёный цвет штукатурка, во многих местах отвалилась от стен, и в этих язвах было видно почерневшее от времени дряхлое дерево. Стройные бледные колонны стояли за моей спиной и, как призраки классных дам прошлого века, строго и холодно смотрели на меня, как будто я успела уже в чем – то провиниться. Но вскоре мне пришлось встать – начал накрапывать занудный, почти осенний, дождик. Я побрела к дубовой двери, она была открыта и требовала, чтобы я вошла внутрь. Мне пришлось покориться. И тут же усадьба, переделанная под школу – интернат для слепых детей, проглотила меня, перемешала со стонущими половицами, железными кроватями, сдвинутыми парами, на которых дети спали, ложась поперек по троя, а иногда и четверо, тошнотворным запахом выплеснувшегося на плиту и пригоревшего супа, печью, которая скудно отапливала весь дом и туалетом на улице, куда надо было ходить даже в мороз.
Я стояла в длинном коридоре, с выцветшими занавесками на мутных окнах и обшарпоным паркетом, не зная куда идти. Ко мне подошла какая – то женщина, взяла за руку и отвела в спальню. Она говорила, что - то про вещи и кровать, но я ни чего почти не понимала.
В спальне я пробралась к окну, уселась на подоконник, свернулась клубочком и, прижавшись лбом к раме, стала смотреть через грязное окно на взъерошенный одинокий сад, на который плакал грустный уральский дождик. Я закрыла глаза. Стук дождя, барабанящего по стёклам, слился со стуком колес поезда, проносившегося над моей головой и увозившего меня далеко – далеко от дома в этот другой город.
Мне стало страшно и холодно, как в санках под насыпью.
И ужасно хотелось реветь громко, навзрыд, но не получалось выдавить и слезинки. И я молчала и не плакала. Я до сих пор не научилась плакать.