Клён

Владимир Кронов
  Перед моими окнами стоял прекрасный клён, стройный, как кипарис. За пятьдесят лет он вымахал до пятого этажа и радовал своей кроной, не только жильцов нашей пятиэтажки, но и всех, кто его видел. Он — ровесник моего сына. В 2015 году в начале февраля, когда нас сильно бомбили, я оставил свою квартиру с забитыми окнами, и выехал в Россию. В то время клён сильно пострадал: рядом с ним разорвался снаряд.

  …Я его посадил ранней весной, когда родился мой сын. Время шло, и маленькие клён и Димка росли, радуя нас с женой. Когда Димка научился выговаривать «папа», «мама», я его подвел к клёну, который к тому времени вымахал около двух метров, и сказал: «Это твой ровесник». Он повторил: «Мой ловесник». Каждый раз, оказавшись на улице, Димка звал меня к клёну и радовался его ровному серому стволику, зеленым и разлапистым листьям.
  В свое время эти прекрасные большие, с кепку листья, и очаровали меня. В соседнем селе жил мой добрый приятель, Борис Костенко. Мы часто встречались с ним — доброй и щедрой души был человек. Не знаю, жив, здоров ли он теперь, — нас разлучила война. Сколько лет уж прошло, но я, как сейчас, помню тот осенний день. Едва я вошел к нему во двор, как был поражен доселе невиданным зрелищем: передо мной словно костер пылал золотом огромный раскидистый клён.
  — Боря, что за чудо? — указал я ему на дерево.
  — Артур, ты меня удивляешь, клёнов не видал что ли?
  — Представь, такое я вижу впервые.
  — Ну, это же канадский клён. Его еще называют сахарным.
  Мы засиделись с Борисом, и он мне поведал историю этого дерева. Ему исполнилось на тот момент ровно сто пятьдесят лет. Это видно было по его коре — она позеленела в нижней части ствола и покрылась узкими трещинами. В свое время этот клён посадил его дед, и не без пользы. В то время добыть сахара было просто негде — в селе даже магазина не было. Поэтому местные жители запасались сушкой, кленовым и березовым соком. Все очень просто: ранней весной, когда у клёна набухали почки, делали неглубокое отверстие в стволе, вставляли в него палочку с желобком — и подставляй баночку. Еще до рождения Бориса к отцу приходили соседи за листьями. Их использовали для выпечки хлеба в русской печи. Вот уже при Борисе потребность в листьях, понятно, отпала: в селе уже был магазин. Но к соку кленовому интерес не угас и по сей день. Борис принес из подвала две закатанных банки с желтоватым напитком. Одну мы тут же с удовольствием распили за столом, а вторую я принес домой.

  Прошли годы… Уже и нашей Марины с нами не было — ушла в мир иной, а сын находился от меня далеко. Но стоило мне прикрыть глаза, и я снова и снова возвращался в то далекое, счастливое для меня время. Я вновь слышал родные голоса. Представлял, как Димка подходит к окну и с высоты своего роста замечает, что клён уже выше его. Он удивленно произносит:
  — Мама! Видишь, какой мой ровесник высокий, а — я?
  — Сынок, не волнуйся, ты тоже вырастешь, но деревья, посмотри вокруг, выше нас вырастают, — успокоила его Марина…
  Когда же это было? Одним словом, давно. Когда Димка пошел в первый класс, то клён уже поднялся выше второго этажа. В первые годы он рос заметно быстрее. Уход за ним требовался, как за фруктовым деревом. Нужно было обрезать лишние ветви, чтобы придать его кроне стройную форму. По вырытой мной канавке дождевая вода с крыши дома поступала прямо к нему в приствольную ямку. Для его нормального роста влаги в почве теперь было вдоволь, а под слоем чернозема в рыжей глине — было достаточно минеральных веществ. Благодаря такой заботе клён заметно выделялся на фоне лип, вязов и тополей. Когда же Димка окончил школу, то клён стал уже настоящим деревом, и мы с него взяли первый кленовый сок. Он радовал нас своей роскошной кроной в мае, когда в ней заливались соловьи. Осенью же, как будто большущий букет, пылающий золотым огнем, он завораживал нас своей неповторимой красотой…

  Война в Донбассе круто изменила мою жизнь. Ушла радость. Кто мог подумать, что такое вообще возможно в наше время? Я вынужден был жить в России. Но вот, наступила весна, и меня потянуло домой. На днях поздравлял сына с юбилеем, а он все расспрашивал, что там дома, стреляют ли, можно ли проехать? Мне нелегко, а ему еще труднее. После окончания института он уехал в Магадан. Теперь что ему делать, как быть? Приехать он не может. Остается только телефонное общение. Я и сам не знал, — что там дома. Соседи вперед меня разбежались, что мыши из горящей копны, и связи с ними не было.
  Пока домой добирался автобусом, разное передумал: мол, дом разбили. У страха глаза велики, да и прошло-то уже два месяца. Добрался до поселка нормально. Пошел по центральной улице. Увидел то, что и перед отъездом: сожжённые магазины и полуразрушенную школу. Встретил знакомого мужика, он меня успокоил, мол, бомбежки уже прекратились. Ну, слава богу, на душе сразу полегчало. Вот показалась и крыша моей «хрущевки». Приблизился к дому — и глазам не поверил — клёна на месте не было! На пне возле дома, греясь на солнышке, сидел старик Кузьма Федотович, мой сосед. Он неторопливо поднялся и, подслеповато щурясь, заковылял мне навстречу.
  — О, Артур, боже мий! Думав, шо ты вже не повернешся.
  — Федотович, дорогой! Как я рад тебя видеть живым и здоровым! Что тут произошло?.. А где мой клён?
  — Нэма бильше тваво клёна, Артур. Вона, — пенек лише вид нёго и остався. На днях мы його зризалы, налякалысь, шо ветром завалыть. Ево осколками потрощило, на соплях тримався. Во, воронка, тута и розирвався снаряд. Вин прыкрыв твои викна. — Федотович показал мне на двухметровый обрубок от ствола клёна, изуродованный осколками.
  Я осмотрел свои окна — они были целыми. Федотович уселся на пенек и продолжил свой грустный рассказ:
  — Мы зи старухою повернулись тиждень тому з Лисичанську, де мешкали на съёмний хате. Як увийшлы в свою квартыру, то перелякались: усе було засыпано мелом. Викна розбыти. Тоня як пидийшла до холодыльника — заревила белугою. Холодыльник-то новенькый, а морозилка — осколком пробыта. Залылась моя старуха горькымы слёзами, нэ зупыныш. Выйшов я зи своеи спальни и показав ий вот цэй осколок (он достал из кармана уродливый кусок стали, величиной с палец). Розтлумачив старий дурепи, шо цей осколок прошив не лише морозылку, але и стину, пройшов прямо над моею кроватью. Тоня сразу стыхла… Звисно, потужылы мы з ней, но шо зробыш? Затулив я викна чым змиг, да и живемо помалу. Во, пенсию далы, обицялы в поссовете, шо допоможуть з пластиковыми викнами, дай-то боже.

  Федотович еще много чего хотел мне рассказать, но я поспешил к себе в квартиру. С тревогой на душе вошел, — ну, слава богу, — свет, вода есть. Телик, компьютер, книги и электроприборы — все на месте. Опять я почувствовал с ними кровную связь. Когда же я убегал от взрывов, то нити, связывающие меня с ними, были оборваны. Гонимый страхом, я так спешил, что забыл слить воду с батарей. Мороз сделал свое дело: они полопались. Ну, да ладно, переживу… главное, что я дома. За окном светило яркое апрельское солнышко. После выпитого чая в мою душу вернулась радость. Я снял щиты с окон и позвонил сыну. Не хотелось мне его огорчать, но пришлось рассказать, что клён пострадал. Убирая перед окнами, я обнаружил несколько молоденьких клёнов. Обкопал их, пусть растут и радуют глаз.