(Рассказ)
В инструкциях, составленных для любого русского посольства в Среднюю Азию в первой половине XIX века, мы неизменно находим пункт «Изыскание путей освобождения российских подданных...».
Русские невольники — мужчины и женщины, захваченные во время набегов на Оренбургскую либо Сибирскую линию - высоко ценились как рабочая сила; их перепродавали из одного города в другой. Пленных солдат и казаков старались превращать в ханских сарбазов (солдат). Некоторым из них удавалось дослужиться до высоких чинов: их ценили в качестве инструкторов местных войск. При всех обстоятельствах, несмотря на проявляемую русским правительством настойчивость, освобождение пленных достигалось огромным трудом и занимало многие годы.
Зная это, русские невольники сами нередко предпринимали отчаянные попытки вырваться на свободу. Об одной из них - этот рассказ, документальной основой которого послужила запись «Рассказа Матвея Андреева, сына Каверзина», сделанная замечательным русским востоковедом, председателем Оренбургской пограничной комиссии, Г.Ф.Генсом в начале XIX века.
***
- Эт куды ж ты бежать собрался, Матвей? Саженками через море Хвалынское, а потом через Киргизскую степь пехом?! - Николай Кузьмич уставился в знойное марево над Амударьей.
- Да уж где саженками по воде, а где пехом, - коня в степи всегда найду, только бы табун попался! Сидеть здесь мочи нет! - не оборачиваясь, огрызнулся на Николая Кузьмича его напарник по пахоте. Швырнул погнутый наконечник от омача на землю, сел.
Теперь в марево над рекой смотрели все четверо: Николай Кузьмич, Матвей и оба флегматичных быка, довольных вынужденной остановкой.
- Ну, ты-то, ясно, казак, человек вольный. - Николай Кузьмич вздохнул и заткнул большие
пальцы рук за веревочный кушак на драненьком чапане.
- Тебе, ясно дело, вертаться стоит. А вот я о себе думаю. Мальчонком малым с родителями нас граф Шахобалов на новые земли свои в Оренбургском крае из-под Курска вывел. Верст пятьдесят от крепости Тевкелев брод, что на Оренбургской линии, у него завод конный. В семействе нашем кто при конях был, кто хлеб сеял. Тут тебе не курский чернозем - урожай скудный, суховей. Что ни год до нового зерна нас суслики да лебеда спасали. Ох, а пороли на конюшне! В общем, жизнь не сахар… Семнадцатый год мне пошел, когда в ночном меня вместе с табуном киргизы сцапали. Да… Через два месяца на хивинском базаре меня наш Махмуд-бай и сторговал. Теперь мне пятый десяток доходит, из рабства меня Махмудка уж семь годов как отпустил. У них, хивинцев, это в обычае, как раб постареет… Деньжат скопил, мазанку вон имею, женился, детей трое. Да и голодать не приходится: здесь только вспаши да воду из Дарьи пусти - оглобля корни даст! Так на кой ляд мне обратно в шахобаловский хомут лезть и под его вожжи штаны спущать?! Таких как я, здесь не одна сотня наберется. Ну, ты-то, ясно дело, казак, человек вольный... - заключил Николай Кузьмич.
- Казак - человек вольный! Тьфу! - не выдержал Матвей, - То-то и оно, что вольный, а какая же здесь воля, когда на хивинском аркане с тобой землю на быках ковыряю?! Иль ты издеваешься, Кузьмич?! - зло сверкнул глазами из-за нечесаного чуба Матвей.
- Да Бог с тобой, чего ты, - отмахнулся миролюбиво Кузьмич. - Ясно дело, тебе домой, в войско свое надобно…
- Э-эх, войско… - стоном вырвалось из груди Матвея. Досада и бессильная злоба снова зашевелились ноющим комом где-то под ложечкой, скрюченное тело оцепенело, сильные руки впились в голые лодыжки. Из марева накатили на казака воспоминания.
Набег казахских барантачей был страшен. Редут Оренбургской пинии, через который прорвалось семьсот степных хищников, как языком слизало - только головешки чернеют... На холме у солончака - два десятка израненных людей на измученных за два дня боев лошадях. Все, что осталось от казачьей сотни казаков-оренбуржцев.
«Первый залп из ружей - по моей команде, и сразу - перезаряжай! С противником держать дистанцию в длину аркана - рубиться в крайнем случае!». - Сотник подтянул зубами окровавленную повязку на левой руке; правой, не выпуская сабли, поглубже надвинул на глаза лохматую папаху с василькового цвета верхом. Его желтые глаза под воспаленными веками ни на секунду не упускали из виду несущуюся лавину вражеской конницы.
«Аблай! Акжол!..», - боевые кличи степняков сливались в сплошной рев и визг. Залпом, как один, жахнули ружья. Несколько всадников впереди лавины закувыркались в пыли под копытами наседающих коней. Перезарядить не успеть - слишком близко лисьи малахаи, оскаленные в крике рты.
«Не робей, ребята! Это - не черкесы! Теши их от макушки, чтоб сучка не осталось!» - Ура- а!..», - закружились в сабельном звоне, храпе лошадей и криках всадники.
У киргиза впереди сабля в левой руке, лошадь слева заводит. Рубиться через голову своего коня - как?! «Аблай!»...
Матвей левой рукой рвет повод каурого чуть не за спину - правой встретить удар успеть бы! Успел: гарда сабли – вдребезги; пальцы ожгло… онемели, но эфес держат; смотреть некогда - руби! «Ы-ы-х!» Хрястнул златоустовский булат - по костям, от плеча до пояса...
«...лай!!, а-а-!..». Но кто-то рванул Матвея с каурого назад - не вздохнуть… застлала все красная пелена. Упал сдернутый арканом казак, не успел понять, почему упал, только удивился: «Как же это угораздило?». Черная, соленая пыль во рту, ногу в стремени вывернуло, целую версту голой спиной по колючкам да ковылю волочился... А потом... Хива. «Кончились мои дела воинские»…
- Да брось ты, парень! - Николай Кузьмич за плечо трясет. - Пахать все ж надо... Не горюй, казак Матвей Андреев! Жизнь большая, и много еще непредсказуемого на твоем пути...
Вернувшись как-то вечером с поля, Матвей услышал странный разговор двух русских пленных. Не застав его начала, он только понял, что оба ругали приказчика за несговорчивость. Последний, тоже из пленных, но попавший в Хиву лет двадцать с лишним назад, давно выкупился из неволи и остался служить у прежнего хозяина.
- Я ему говорю: обносились мы совсем, понимаешь, да и голодновато на одних Махмудкиных харчах-то! Хоть бахчи какие пощипать надобно - дай коней! А он, будто басурман какой, уперся, и все тут: «Прошлый раз Никиту с Семеном пащапы словили, когда они купчишку бухарского в одних подштанниках оставили, так Махмудке платить такой штраф пришлось, что он и мне жалованье вполовину урезал! Говорит, смотреть лучше за своими единоверцами надо было, чтоб не шатались по ночам и зла не творили. Не дам коней!». Оно, конечно, понятно: приказчику без жалованья тоже оставаться не хочется, но мы-то с ребятами не Никита с Семеном - мы воробьи стреляные, не раз на такие дела ходили.
- Воробьи стреляные... Поймают на грабеже - голову отрубят! - заопасался второй собеседник.
- Не боись! Пойми, что по хивинским законам ты наподобие скота, только не мычишь, а разговариваешь. Какой с раба спрос?! Потому за нас с тобой Махмудка отвечает, а тебя в самом горестном случае - выпорют на конюшне!
- Эвон как! - оживился второй. - Значит, нам на разбой ходить безопасней, чем хивинцам? Вот то-то и оно! Наши здесь, в Хиве, время от времени так делают, а... - недобро глянул он в проем двери, - если приказчик очень уж кочевряжится, то его и того, можно...
И оба собеседника истово перекрестились.
Вскоре узнал Матвей, что не только разбоем промышляют православные пленники. Пользуясь тем, что на них не распространяется шариат, они гнали самогон и даже открывали публичные дома, набирая туда персиянок и своих соотечественниц! И в винных погребках под «красным фонарем» бывало немало и купцов, и сановного люда. Наказывать за содержание этих злачных мест было вроде бы некого и не за что: кафиры-христиане, заблудшие в грехе ложной веры, открывали их для своих нужд...
- Чудно в Хиве!— удивлялся Матвей.
- Это как же тебя, казак, к нам занесло? По принуждению или по доброй воле?
Из-под чалмы юз-баши хитро сверкают голубые глаза, топорщатся на кирпичного цвета лице усы - ну прямо ржаная солома!
- Нашел добрую волю в неволе! - огрызнулся на новое начальство Матвей. - Так лучше, чем на пахоте гнуться. К воинскому делу я сызмальства приучен.
- Значит, по доброй воле, - не обращая внимания на его тон, рассудительно и удовлетворенно заметил юз-баши. - Ну и правильно сделал, потому как у хана в войске и выпить, и закусить всегда найдется, а с Кокандом воевать - это не со шведами!... Теперь, значит, так, воин, я тебе порядки наши объясню, поскольку ты перед собой главного хивинского фейерверкера видишь, - провел по усам сотник. - Антиллерией у хана я всей ведаю, чтоб тебе понятно было, казак.
Матвей фыркнул и мотнул чубом. «Ну, чучело...», но промолчал - все ж воинское начальство.
- В войске ханском служат узбеки, туркмены, каракалпаки, - обстоятельно начало рассказ «воинское начальство». - Те, кто имеет собственную лошадь, получают в год двадцать пять червонцев - половину деньгами, половину хлебом. А в походе - фураж на лошадь и поутру порцию каши. Кашей из хивинского котла не наешься, казак, так что бери с собой еще провианту. На двоих конников одного верблюда дают для поклажи; кожаные мешки для воды дает хан. А лошадь ты холить должен, иначе кнутом пороть положено!
- Ну, ладно, ты... «фееверкер»! Как лошадь холить, не тебе меня поучать, - засверкал глазами казак, нервно перекладывая плеть из руки в руку. - Ты о деле говори!
- А ты не горячись, и без того вон как жарко - в песке яйца печь можно, - продолжал сотник. - Если лошадь твоя пала, а не пропил ты ее, положим, ты мне должен хвост ее представить, тут я тебе новую выделю, либо деньги на покупку дам. Из добычи воинской десятая часть - хану. А это - наша антиллерия, - широким жестом указал сотник на пятнадцать бронзовых пушек на зеленых лафетах из тутового дерева.
Матвей издевательски загоготал:
- От царя Гороха иль от его прадеда твоя антиллерия?! Вы от нее убегать успеваете, когда фитиль запаливаете?! Гы-гы-гы!
На этой выходке Матвея флегматичность юз-баши кончилась, покушение казака на родную «антиллерию» он вынести не мог.
- Ты, вояка, ядрена вошь, сам в Хиву как попал? Иль хан пригласил? - Соломенные усы сотника стали торчком: ну чистый каспийский тюлень возле Гурьева. - Воевал ты, видать, хреново, раз на аркане приволокли!
Матвей стиснул плеть, потупил глаза: что правда, то правда.
-То-то же, а то хулу наводит. Воюем здесь, чем Бог послал, лучшего нет! Самому тошно от этих самоварных труб, - неожиданно признался сотник, - я ведь под Аустерлицей по мюратовской коннице не из таких палил...
Матвей удивленно уставился на «начальство»: никак не ожидал встретить здесь участника столь славных воинских дел.
- Ну, да ладно,- миролюбиво заключил юз-баши, - воевали мы с тобой, как видишь, одинаково, потому сейчас хану и служим... А пушки ничего, хотя в Хиве и литы, но нашими, русскими пленными, и лафеты по нашему образцу я приказал сделать. Прислуга у меня вся из своих. Одним словом, казак, принимай свою команду, через две недели на Жандарью идем, на киргизов тамошних! Твое дело - нашу позицию оберегать от неприятеля. Ты у меня вроде заслона конного будешь! Вон две дюжины твоих джигитов, - сотник махнул на группу туркмен, чистящих коней в тени чинары.
Все оставшиеся до похода две недели ушли на закупку фуража, ремонт упряжи и оружия. На удивление Матвея, общий язык со своими подчиненными «басурманами» он нашел быстро. Еще до плена казак неплохо объяснялся по-казахски - жили ведь бок о бок, стада рядом пасли, торговали, а здесь за полгода плена он быстро переиначил свои языковые познания на хивинский диалект узбекского языка. Джигиты, подчиненные Матвею молодые туркмены-йомуды, были в хивинском войске добровольцами или, как их называли, «охотниками».
Они, как и тысячи туркмен, узбеков и каракалпаков, откликнулись на призыв хана идти в поход на жандарьинских киргизов, надеясь поживиться воинской добычей. Все на великолепных аргамаках-ахалтекинцах, отлично вооруженные копьями, саблями и большими кривыми ножами, туркменские всадники в войске хивинского хана составили главный костяк. Матвею, молодому, но уже опытному казаку, пять лет прослужившему на пограничной линии и не раз участвовавшему в боях с казахскими барантачами, было чему поучиться у своих новых подчиненных. Они великолепно ориентировались в пустыне в любое время дня и ночи, могли подолгу обходиться без воды и умели искать ее среди песков чуть ли не по дуновению ветра. А в джигитовке туркменам-йомудам не было равных. Матвей у себя в станице считался лихим наездником за то, что подхватывал на галопе платок с земли. Так самый его молодой сослуживец, Ахмат, посмотрев на проделанное казаком, молча сел на своего аргамака и подхватил платок... зубами!
Наконец с наступлением сентябрьской прохлады хивинское войско двинулось на Жандарью. Войной поход назвать было нельзя - скорее, это была карательная экспедиция против родов, отказавшихся платить подати Хиве и «отдавшихся под руку» эмира Бухарского. Сейчас семитысячное войско хивинского хана направлялось наказать «ослушников».
«Чисто обоз какой, а не войско», - дивился на хивинцев в походе Матвей. Походная колонна, растянувшаяся на добрых два десятка верст, действительно походила скорее на большой караван с охраной из всадников по сторонам, чем на войско. Все двадцать верст редкой цепочкой тянулись, роняя слюну, флегматичные верблюды. Хан с телохранителями ехал впереди, а в середине всей колонны находился его шатер, куда он удалялся на отдых во время остановок. К удивлению Матвея, на привалах и даже ночью караулов вокруг лагеря не ставили. Единственным охранением оказались два десятка джигитов во главе с Матвеем, которых выставили русские артиллеристы. У Матвея снова шевельнулась еще не ясная, не оформившаяся ни в какие планы мысль о побеге...
К удивлению хивинцев, «ослушники»-казахи не стали ждать, когда их «накажут», а, спешно отослав свои аулы в болотистые низовья Сырдарьи, напали первыми. Ревущая лава казахской конницы смяла передовой хивинский отряд и ударила прямо по походной колонне. Среди ревущих от страха верблюдов и орущих караван-башей суетились «антиллеристы» усатого сотника - Егора Силыча. «Первая батарея,— орал главный фейерверкер, сдвинув в азарте чалму на затылок, - по левому флангу неприятеля, пли!». «Сейчас - лафеты в щепки, вместе с «антиллеристами»! - мелькнула у Матвея озорная мысль, но пушки, «гукнув» над его головой ядрами и скрывшись в дыму дрянного пороха, остались целыми - прислуга банила стволы от нагара и вновь заряжала. Дальше смотреть было некогда - от порушенного ядрами левого фланга казахской лавы отделились и понеслись к пушкам, попутно кромсая навьюченных верблюдов и одиночных сарбозов, ныряющих для спасения под их животы, три десятка всадников. Матвей по привычке «обмахнул» себя крестным знамением, бормотнул какой-то обрывок молитвы и выхватил саблю. «Сабли наголо, вперед рысью марш!», - скомандовал, он по-русски: за несколько недель похода и подготовки к нему его джигиты научились различать команды. Туркмены крутанули саблями над головой и, прижавшись к шеям своих аргамаков, сразу перешли, вопреки команде, в бешеный галоп. «И-ий! Ур-р-р!», - понеслось навстречу казахской лаве. Противник, не ожидавший такого единодушного отпора, смешался. Скакавшие впереди казахские батыры оказались теперь в арьергарде, прикрывая отход товарищей. Уже смешались в пыли и сабельном звоне черные туркменские папахи и лисьи малахаи казахов. Мешковато валились на землю из седел первые изрубленные. «Ежели сейчас киргизы заарканят, опять в Хиву продадут, что ли? Так хивинцы разорятся со мной»,— внезапно подумалось Матвею. Но казахам было не до пленных.
- Назад! Вослед не скакать! - надрывался казак, но какое там - его джигиты, увлекшись боем, с гиканьем понеслись добивать рассыпавшегося по степи противника.
Неожиданная атака казахской конницы была сорвана, опасность миновала.
- Молодец казак, хвалю за службу! - крикнул Матвею Егор Силыч, когда тот вернулся к батарее. - Наши-то вояки впросак нередко попадают! Хорошо, что я в своей антиллерии такой караул завел! - не без гордости добавил он.
Хивинцы, отбив атаку, постепенно успокоились. Решено было сделать привал, навести порядок в войсках, подобрать раненых, оценить потери. Из степи появились и джигиты Матвея. Четверо из них, в том числе и молодой Ахмат, подъехали к сидящему на земле казаку и деловито, молча вытряхнули из мешков к его ногам отрубленные головы врагов. Одна из них, с седыми короткими волосами, ткнулась своим окровавленным оскалом прямо в носок сапога отдыхавшего Матвея.
Джигиты стояли победоносно и молча, чего-то ожидая.
- Чего это они мне... принесли? - сглотнув, растерянно спросил казак у подошедшего Егора Силыча.
- Как чего? Каждому охотнику всякая неприятельская голова оплачивается из казны в десять червонцев, или же два уха за ту же цену.
- Правда, они тебя зря напугали, - рассмеялся привычный к нравам хивинского войска сотник, - платить им должен казначей у ханской палатки…
Много непривычного для казака было в этой войне. И чем дольше смотрел на сожженные аулы и перебитых стариков Матвей, чем больше появлялось во вьюках у его джигитов награбленного добра, тем противнее ему становилось. «Уже и воевать-то не с кем, одни аулы по тугаям выискивают да бухарские караваны грабят... Баранта сплошная, а не война!».
Четыре разграбленных каравана шли из Бухары в Орск и Оренбург, а еще два с севера, из Орска в Бухару. Отсюда, от сырдарьинских переправ, до русской границы каравану было меньше двух месяцев пути. И какой раз призадумался казак над своей подневольной службой.
…Яркие октябрьские звезды в чистом небе над степью. В белой изморози почерневшая горькая полынь. Завтра утром поворачивает армия домой, в Хиву. Поход окончен. Ему, Матвею Андрееву, тоже домой - на север. Самое время подошло. Неслышно встает на ноги казак, неслышно ступают средь спящих три аргамака, которых ведет он в поводу - копыта их заранее обернуты тряпками. Неслышно, все дальше в звездную ночь уходит всадник от беспорядочного хивинского лагеря. Ночных постов нет, единственный караул - он сам... Прощай, Хива! Не достать тебе теперь меня ни одним арканом...
Злы рождественские холода в оренбургской степи. Не столько мороз страшен, сколько внезапные и долгие вьюги. Хлещут снежными струями, словно саблей - с потягом, аж до костей сквозь полушубок пробирает и дыхание прихватывает! Промерз бухарский караван в киргизской степи за два месяца - караван-баши сосульки с губ верблюжьих счищать не успевает. Мохнатыми заиндевелыми громадами, звеня колокольцами, шествуют все сто двадцать верблюдов по улицам Илецка - маленькой крепости на Оренбургской пограничной линии. И не понять ни глазеющим на караван молодухам с коромыслами, ни ребятишкам с санками, почему застыли сосульки на ресницах этого не то басурманина, не то русского, что едет верхом за последним верблюдом...
______________
1)Омач - примитивная среднеазиатская соха.
2)Баранта, барымта (каз.) – угон скота, разбой; барантач – разбойник, грабитель.
3)Пащап - полицейский в Хиве.
4)Юз-баши - сотник в армиях среднеазиатских государств XIX века.
(Сентябрь 1990г.)