Долгое время в потоке сменяющих друг друга лет Климов жил приблизительно так, как жили древние греки, выбравшие себе философию как главную дорогу и наставницу. Сейчас же, на склоне лет, с утра до вечера он занимал себя тем, что обозревал происходящее на набережной Ялты, неспешно прогуливался, иногда беседовал с теми отдыхающими, кто был ему интересен.
В сущности такая жизнь ему нравилась, и жильё для себя он подыскал недорогое – удачно снял комнату в сарае у одного деда. Этот дед жил в благоустроенной квартире недалеко от набережной, а сарай свой или подсобное хозяйское помещение каждый сезон сдавал отдыхающим. Причём, всегда находил таких, которые были в восторге от этой комнаты без окон. В ней стояла железная двуспальная кровать, допотопный комод, стол и стул. Те, кто в жаркие дни сезона возвращался сюда с пляжа, лучшего места и представить себе не могли.
Дед никак не ожидал, что даже поздней осенью найдётся квартирант. Климов понравился ему своим спокойным нравом, рассудительностью, да и в годах человек – конечно же, не станет устраивать скандалы, не причинит беспокойства. Выражая симпатию, дед изредка навещал Климова, любил поговорить по душам, балагурил и даже провоцировал. Оглядев с улыбочкой широкую кровать, дед мечтательно молвил:
- Эх, хорошо бы здесь с бабой…
Случались, естественно, эпизоды, когда Климов приводил сюда женщин; не часто, но в период массового наплыва туристов и отдыхающих познакомиться с женщиной здесь не составляло больших хлопот. Однажды, это было весной, когда в курортном городе наметилось оживление и в окрестностях даже днём пронзительно кричали от любви кошки, Климов шёл по аллее парка и этак ненавязчиво, безучастно присел на скамейку неподалёку от одинокой задумчивой женщины, что тоже отдыхала здесь, любуясь прелестью весеннего парка.
Она была некрасива и вроде бы немолода, но фигура обладала удивительной притягательностью, Слово за слово, и Климов обрёл временную подругу, которой до окончания отпуска оставалось ещё полторы недели. Сколько сердечных бесед, походов в кино, в ресторан и под занавес – встречи в сарае. Такой сердечности, как к этой женщине, Климов прежде ещё не испытывал.
Расставаясь на вокзале в Симферополе, Анечка, так звали добрую фею, едва сдерживала слёзы, а у Климова от горечи наступающего одиночества защемило сердце. В Белоруссии у неё своя жизнь, муж, двое детей. Сейчас последний поцелуй на перроне и всё… Только память, но этого так мало.
Возвращался в Ялту Климов в мрачном настроении. Опять эта комната без окон, но уже неприютная. У Малевича знаменитый его черный квадрат, а перед глазами Климова, когда он ложился на кровать в сарае, - белый квадрат потолка, словно символ или сама физиономия одиночества.
Во время своего возвращения Климов с неудовольствием обнаружил, что за полгода, проведённых в Ялте, порядком издержался. Из денег, что представляли вначале солидную сумму и с которой он намеревался купить собственный дом, сейчас оставались крохи. Нужно было решать что делать дальше, и Климов через неделю поступил на работу в частное охранное предприятие.
Должность охранника логистического центра, терминала, в котором хранилась пивная продукция и печенье, поначалу Климову нравилась. Сиди себе целые сутки на сторожевом посту, наблюдай обстановку, записывай в отчётные журналы номера и пломбы автофургонов. Но уже через неделю Алексей понял, что это рабочее место изнуряет уже тем, что здесь замедляется само время.
Самое пошлое занятие и противоядие в борьбе с временем у охранников – разгадывание кроссвордов. Климов презирал это повальное увлечение коллег. По характеру люди в охранном ведомстве с названием «Бизон» подбирались самые разные, но общая черта почти у всех – неуживчивость, раздражение по пустякам, мелочные склоки, то и дело перерастающие в скандалы с потасовками, докладными записками начальству и периодическими пьянками.
По традиции первое, что делают работники охраны - обзаводятся ноутбуком или планшетом. Климов отводил душу в Интернете, перезнакомился с многими тусовщиками виртуально, а главное – восстановил связи с теми, кто был дорог ещё в молодости. К немалому изумлению и радости Алексей обнаружил что в Ейске живёт милейший из приятелей по университету – Димка Крылатов.
«Вот это да!.. Это же рукой подать, берег Азовского моря… Всё, Димка, еду в гости», - решил Климов и, отработав срок до первого отпуска, ринулся в дорогу. До Керчи он добирался автобусом, керченский пролив пересёк на пароме и снова автобусом - через Краснодар и многие станицы Кубани.
Грустные мысли мешались с приятными и волнующими душу воспоминаниями. Шутка ли? Ведь минуло тридцать лет. Молодость, словно в вихре кружила и пьянила, фантастически украшала реальность и, казалось, будет вечной.
Димка Крылатов обладал удивительным свойством характера – жизнелюб, весельчак, которого мало что в жизни могло расстроить, ввергнуть в депрессию. Высокого роста, темноволосый, с мужественными чертами лица и вечной готовностью улыбаться, он в то же время легко и естественно становился задумчивым и тогда в выражении глаз, в строгости линий губ, подбородка угадывался незаурядный ум.
…Постаревший Крылатов встретил давнего друга на вокзале; как водится, обнялись, и точно слетела мутная пелена времени. Снова то же милое, улыбчивое лицо и открытая, искренняя душа.
- Какое дивное место ты себе выбрал! У моря. Вся благодать у тебя круглый год. Бананы, небось, в огороде растут. Про пальмы, магнолии я и не говорю.
Дмитрий принял из рук Алексея спортивную сумку, бросил её на заднее сиденье «Ауди», и вскоре с лёгким шуршанием шин машина помчалась по ровному асфальту проспектов и площадей. Дмитрий слегка располнел, ещё больше подобрел.
- …В общем, до пятидесяти лет исправно тянул лямку партийного секретаря, потом авторитет партии рухнул… До пенсии я чем только не занимался: и лекции читал, и торговал, маклерствовал на бирже. А сейчас занимаюсь только рыбалкой, отдыхаю и развлекаюсь…
Минут через двадцать машина достигла одной из дальних окраин города, остановилась в спокойном, уютном переулке частного сектора. Крылатов раскрыл ворота гаража рядом с большим красивым особняком, где всё, начиная с забора и заканчивая флюгером на металлочерепичной крыше дома, отличалось надёжностью, размахом и вкусом.
- Ну вот и прибыли. Это мои хоромы. Сейчас я тебя со своей курицей познакомлю… Где ты там, попадья, выходи!
На ступеньках просторной веранды показалась невысокая полненькая женщина с заметным принуждением сообщившая своему лицу приятность.
- Познакомься, Маруся, это дорогой для меня человек – Лёша Климов.
- Здравствуйте, проходите в дом.
Ещё на веранде Климов ощутил уют и лоск в обстановке дома, в его чистоте и приятности. Внутри, в комнатах интерьер ещё более впечатлял: модные кожаные диваны, кресла, картины на стенах и телевизор с экраном кинотеатра – всё соответствовало новомодным чертам времени.
В самой просторной комнате стоял готовый к приёму гостя сервированный стол. Царским жестом Крылатов пригласил поужинать, затем с чувством и расстановкой налил в стаканчики водки, жене – её любимую наливку. С редкостным удовольствием выпили.
- Да, Дима, живёшь ты тут как какой-нибудь герцог… Всегда завидовал людям, которые успевают и духовно насытить жизнь, и материально обустроиться, как в раю. Мне вот этого не дано. Могу ещё как-то чутко, обнажённой душой воспринимать реальность, а вот роскошь себе обеспечить, это – дудки! Не получается. Отчасти потому что привлекало, манило всегда что-то другое, философия, чёрт бы её побрал, затмила в мозгу всё и вся… - с ощущением кошек, скребущих на душе, признавал ущербность своей натуры, жаловался Климов.
- Да ладно, разве это роскошь. Так, мелочёвка. Такую страну разворовали… Могли бы жить, бодаться хоть с Америкой, хоть с Европой, так нет же – развалили, распродали…
Крылатов печально сетовал даже страдал оттого что коммунисты так бездарно проворонили власть. Этот же диалог о событиях, происходивших в стране в постперестроечный период, продолжился и на следующий день, когда Дмитрий повёз друга на дальний пляж и вечером во время посещения парной бани.
- Ну а ты-то как сейчас, где рассчитываешь бросить якорь? – интересовался Крылатов. – Годы, сам знаешь, никого не щадят. Пора подумать о том времени, когда придётся писать в штаны.
- Да что мне, Дима! Ощущение такое, что всё уже в прошлом. Весь потенциал сработан, я представляю собой шлак… Определённо говорю: собрал все свои камни, не вижу, не нахожу, чем бы можно было вдохновить себя, а просто так становиться на дыбы особого желания нет. От жизни я уже ничего впечатляющего не жду, остаётся смерть как неведомое приключение… Досадно, Дима! Когда-то чувствовал себя кентавром, копытом землю рыл, а сейчас просто живу, изумляюсь порой, сознавая всю уникальность жизни, а с другой стороны физически ощущаю её убогую заданность, предопределённость, трагичность. И знаешь, представляется мне, что самое подходящее для бодрости духа особенно под занавес – это философия стоиков. Вот они находили доблесть в самой способности не сдаваться ни под какими ударами судьбы… Жарко, однако. Ну и банька у тебя! Зело борзо…
- Как же так вышло, что у тебя до сих пор ни кола, ни двора? – спросил Крылатов, потягивая из банки охлаждённое пиво.
- Попал под колесо истории… попросту не повезло – дефолт, облом, а сейчас уже всё перегорело в душе. Я некоторым образом повторяю опыт Диогена, примеряю его на себе. И знаешь, мне эта позиция до сих пор нравится… Я один из немногих, способных жить в открытой природе. Другие как-то приспосабливаются, а для меня этот период полураспада страны оказался непреодолимым препятствием. Я не смог вписаться в новый капиталистический формат. Согласись, что этот общественно-политический строй – ущербный, порочный изначально. Сам видишь, либералов у нас почитают за подонков, демократов народ ненавидит.
- А как наш общий друг Томский поживает? Что у него интересного?
- Томский трансформировался в жлоба, капиталиста и шизофреника. Тут особая стезя. Уж кто-кто, а я-то знаю его вдоль и поперёк. Представь, Дима, был человек одухотворённый, преданный дружбе, умница, благородная личность, и вот что-то изменилось в душе: она мечется, ищет опоры. Томский всегда панически опасался где-то не успеть, не найти для себя места под солнцем, гарантированного куска хлеба. И вот итог: я потерял друга, просто перестал его понимать, а ведь когда-то мы общались, словно близнецы. Он так и говорил: «Мы – братья во Христе». А теперь мы чужие, и он мне, понимаешь, душу покалечил. Я и сейчас не в состоянии его отпустить, как ни стараюсь забыть. Помнишь, у Лермонтова Печорин в финале холодно отнёсся к своему бывшему кунаку… Так вот Томский – тот же Печорин, а я – Максим Максимыч, с которым он на прощание даже словом перекинуться не пожелал.
- Да, - вздохнул Крылатов, - а что тебя всё это так уж удивляет и тяготит? Человек – существо несовершенное. Если взглянуть глазами биолога, любое животное какого ни возьми вида, идеально, без проблем себя реализует, человек же с его интеллектом и высокими чувствами не способен избавиться от жесточайших противоречий своего, так сказать, социума.
Несколько дней, проведённых на пляжах Азовского моря, подействовали на Климова успокаивающе, но краем сознания он ощущал, что жизнь давно перестала очаровывать, пьянить и казаться бесконечной. Наоборот, сейчас при самом приятном времяпровождении с другом у моря в тепле и расслабленности ему с особенной остротой виделась её конечность и иллюзорность.