Кунаки, глава восьмая

 
          С тех пор как друзья перестали ездить друг к другу в гости постепенно и письма стали приходить всё реже и реже, потом общение  и вовсе прекратилось. Наступили годы безвременья, забытья и вместе с тем медленно, но верно наступала эпоха Интернета. Кибернетика, как говорили про неё прежде, продажная девка империализма, бодро, широким фронтом прокладывала себе дорогу и представляла собой некие черты будущего.
   
         Алексей Климов без труда отыскал в социальных сетях страничку Томского и в первом же послании писал следующее:
   
        «Приветствую дражайшего кота! Похоже, ты и вправду не дружишь с компьютером. А  я так наоборот. Помнишь фильм «Журналист»?  Там Теличкина наивненько обмолвилась:  «Журналистика  меня захватила…»  А я говорю  теперь: «Электроника меня захватила!»  Да, кот, скоро ничего не будет. Будет один Интернет…  Значит ты женат в четвёртый раз?  Должно быть, у тебя неиссякаемый запас мужской силы, и неслучайно ты осваиваешь актёрские традиции. У них жениться до семи раз – это так, средний уровень… А вот с собакой Габи ты не познакомил меня в своё время. Мне это напомнило одну давнюю встречу. Когда-то в Чимкент приезжал актёр Георгий Бурков. Я был на той встрече. Он тогда много чего рассказывал про кино, про Шукшина, но потом зрители просили, расскажите о своей семье. И вот он выдал: «Ну что, говорит, жена есть, дочка, ещё собака есть – тоже сучка…»  Юморист был бесподобный».
    
        Томский отвечал в обычном своём стиле, восстанавливая  в душе друга былые ощущения духовного родства.
    
       «Алексис, не записывай меня в олигархи. С тех пор как ты ушёл, шелестя серым плащом, я работал охранником, в свободное время тюнинговал охотничье оружие по заказу больших людей. Достиг немалого – резал ореховые приклады президенту Акаеву, премьер-министрам и даже Ельцину от лица нашего главаря. В один момент пригласили возглавить и командовать охотничьим магазином. Понимаешь, руки просят дерева, и я не отказываю себе в удовольствии удивлять народ своим оружейным арсеналом. Это моя гордость. У меня хорошая коллекция старого холодного оружия, а любимое занятие – ковыряться в этих саблях да штыках.
   
       Жаль, друзей в истинном понимании нет. «Иных уж нет, а те далече…» Но приятелей полгорода. Все зовут то на охоту, то в баню с девками. На второе меня уже мало тянет; это хорошо под коньяк, а на трезвую голову – пустота. А я не пью и вижу мир в истинном свете…»
      
       «Здорово, Кандид Петрович! – писал в ответном послании Климов. – Кстати, недавно перечитывал философские повести Вольтера, и среди них «Кандид». Занятная вещь.  Сколько, однако, зверства творилось в этой самой благословенной Европе! Однажды турки терпели длительную осаду со стороны русских, и уже начинался голод… Тогда турки решили съесть всех женщин, которые были в крепости, но этих янычаров стал увещевать священник: зачем, мол, вам убивать женщин?  Да вы отрежьте у них задницы, и будет вам великолепное жаркое… Потом какой-то лекарь долго этих баб выхаживал, а среди них была служанка и наставница Кунигунды – главной героини, по которой сох и попадал в невероятные переплёты Кандид. Ну это так, к слову.
   
        Коша, ты изумляешь меня всё больше и больше!  Я считал тебя генералом в отставке, и если бы вдруг мы встретились где-нибудь на вокзале, я повёл бы себя, как Тонкий у Чехова, завидев Толстого, - стал бы кланяться и заискивать.  Неужели, кот, ты бросил журналистику и службу с тех самых пор, как мы расстались? Значит ты не олигарх… Это меня, честно говоря, радует. Не потому что я приветствую нищету, а скорее потому что мы одинаково смотрим на все эти метаморфозы новых русских и потому что сами, слава Богу, не годимся  на роль этих койотов, которые рвут на части общенародные богатства, присваивают национальное достояние.

         Читал недавно книжку одного из ретивых критиков нашего времени. Так вот он их предупреждает: не радуйтесь, мол, сукины дети, вас и за границей достанут, будут отстреливать в затылок, через оптику…  В сравнении с тобой я, конечно же, пролетарий, аскет и стоик в одном лице, но я не жалуюсь и, пожалуй, не променяю свой естественный стиль жизни ни на какой другой.  А  ты – молодец! Имею в виду талант по отделке благородного оружия. Это даже роднит тебя со знаменитыми итальянскими мастерами, делавшими скрипки. Только Ельцину ты напрасно… А насчёт бани с девками – это такая экзотика!..  Ну, будь здоров, Страдивари!»
    
         Климов готов был писать своему другу бесчисленное количество писем, посланий, но ответы от Томского приходили крайне редко. Это ещё не было ощущением утраты, но резало душу, и Алексей надеялся своими письмами расшевелить друга, ещё не ведая, что это начало катастрофы в их отношениях.
    
        «Привет, блаженный кот! Ты появляешься в виртуальном пространстве как девка, которой надоели ухажёры, и она от них всячески отмахивается. А ведь когда-то мы искали, жаждали этой самой гармонии, которая весомо присутствует в интеллектуальном и духовном братстве. Читая твои письма, я всегда ощущал некое подобие радуги, простёртой между нами… Конечно, рано или поздно многому приходит, как теперь говорят, песец, но мне кажется, что мы с тобой – те же».
   
       В ответах Томского угадывалась его давняя привычка во все жизненных ситуациях находить для себя оправдания:
   
      «Любезный мой друг, не кори без причин. У нас старый, как плесень, комп, имеющий привычку умирать. Поэтому и молчу. Да и осваивать его не всегда есть возможность. Честно говоря, пишу мало, журналистику забросил; нынче в первых рядах скоморохи и ряженые, которые в старину плясали с облезлым медведем на площадях и ярмарках. Сейчас они – пример, образец. Когда позволяет время и есть желание почитываю «серебряных» - Чехова, Тургенева, Лескова, Кони и прочих мудрейших. Ещё раз прошу – не думай, что я, как жирный ленивец, не желающий общаться. На всё – технические причины».
    
       И снова Климов стаей отправлял своему другу послания:
«Здорово, Кандид! Как ты там себя чувствуешь в боевой обстановке? Кошмар! Мне, откровенно говоря, за тебя даже страшно. Вдруг придётся отстреливаться… Я бы дал тебе парабеллум, как говорил Остап. Напиши, котяра, хоть что-нибудь. Я же по тебе дьявольски скучаю. Что  у тебя такое в душе происходит, что ты запёрся, как самый ушлый «сим-сим» и не желаешь открыться?»
   
       «Здравствуй, потерявший дар речи, кот! Тебя, наверно, удивляет, что я играю в одни ворота, пишу тебе безответные письма. А это потому что твёрдо верю: рано или поздно спящая красавица очухается от своего летаргического сна и захочется ей помурлыкать в жилетку. Неужели ты полагаешь, что кто-то может меня заменить? Почему люди обречены на духовное одиночество, что за пороки, тёмные стороны души гасят ни с чем не сравнимую радость общения? О небеса! Верните мне моего друга, того Томского, в котором я души не чаял, который писал мне сокровенные письма! Конечно, ты стал другим – матёрым, деловым, оборотистым, но даже в этой своей трансформации ты остаёшься для меня дорогим существом. В то, что ты огрубел, очерствел я не верю; не такой ты человек, чтоб утратить красоту и лиризм души. Занятость – это понятно, она у всех, но не до такой степени».
    
       «Привет, котяра! Хоть ты и молчун, а мне всё равно интересно с тобой общаться. Человек ты известный, солидный, на короткой ноге с генералами, ну и в интернете о тебе можно кое-что почерпнуть. Да, хотел  предостеречь, всё-таки оружием торгуешь. Помнишь, у Пушкина в «Борисе Годунове»:  «…и мальчики кровавые в глазах».  Не боишься навязчивых сновидений?»
       
        «Здорово, братан! Живой ты там али помер?.. Уж не вступил ли ты в секту каких-нибудь свидетелей Иеговы? Перемена мировоззрения, устав не велит… мало ли что? Удивляюсь! Как будто кто-то наслал порчу на наши отношения… Тьфу, тьфу, зараза! Может, нам в церковь сходить и отмолить грехи?
   
       Вот всё думаю, неужели настолько прав был Артур Шопенгауэр, когда утверждал, что все внешние источники счастья и наслаждения в высшей степени ненадёжны, сомнительны, мимолётны и подчинены случайности, а потому могут легко иссякнуть. В старости, как известно, нас покидает любовь, шутка, охота к путешествиям и всякая пригодность для общества. И вот тут-то, уверял Шопенгауэр,  более чем когда-либо всё зависит от того, что человек имеет в себе самом. В этом мире, как подсказывает опыт и ум, все орехи пустые; его наполняет нужда и горе, а ещё из-за всякого угла сторожит скука. Потому-то обладать выдающимся, щедро одарённым умом и духом – значит обладать самой счастливой в мире долей.
   
        Словом, кот, я вполне тебя понимаю. Возвышенность духа ведёт к необщительности. Ты, по всей видимости, имеешь в душе золотоносный рудник, обладаешь сокровищем, перед которым все остальные – ничтожны. Выходит, что извне ты ни в чём не нуждаешься… Видишь, я навязываюсь, как пошлая бабёнка».