Навсегда

 
– А какой была твоя Смерть?
Женщина светло улыбнулась:
– Очень красивой. Знаешь, я всегда её боялась. Прочитала однажды, что «груба. Да ещё и грязна. Она приходит с целым мешком отвратительных инструментов, похожих на докторские».* И хотела умереть, и ждала с ужасом. Но она не забирала меня – и я за это благодарна. Всё же правильно? Прожито правильно, да?
– Да.
Мужчина обнимал женщину. Даже не так – держал в объятиях, прижимая крепко и бережно. Не смотрел на неё – смотрел куда-то вниз. В нём чувствовалось столько надёжности, спокойствия, уверенности. А ещё он был настоящим.
Прошла минута, или час, или несколько, и он снова спросил:
– На кого она была похожа?
– На осень.
– На осень? – он чуть улыбнулся, перевёл взгляд на женщину. Близко-близко –пушистое облако каштановых волос, в нём искорками путались лучи заходящего солнца. Облако, к которому он так любил прикасаться губами – тогда, раньше. Так редко осмеливался. Зато сейчас можно.
Он прикрыл глаза и нежно-нежно поцеловал её в волосы. Женщина прижалась к нему сильнее. Немного светящаяся, от ласкового прикосновения она засияла вся. Всё вокруг заискрилось радужными огоньками – словно зажгли сотню разноцветных новогодних лампочек. Какая же красивая, молодая, как в первую их встречу! Даже с закрытыми глазами мужчина видел её и улыбался, отзываясь на тепло и свет.
– На осень, – повторила она. – Такая прозрачная, солнечная, яркая. Но не ранняя, а когда по утрам уже холодно, и на траве, и на опавших листьях хрупкими кристалликами – изморозь. А днём теплеет, небо синее, пронзительное, и ледяные осколочки тают, и хочется снять пальто – распахнуть хотя бы. Сесть где-нибудь на лавочке, смотреть на прохожих, наблюдать, как с клёнов падают листья, золотые и красные... холодок в воздухе чувствуется, но так хорошо... Вот, она была такая. Рыжая, с синими-синими глазами, бледной кожей и светлой улыбкой. Взяла меня за руку, я поднялась с постели. Мы стояли рядом, как две сестры, и улыбались. Она – понимающе, я – грустно, почти со слезами. Вокруг меня – той, на кровати – стояли все, кого я любила. Муж, дочки, их мужья. Мои любимые озорные внуки. Мальчишки... они тоже плакали. Оля – помнишь её?..
Мужчина кивнул.
– Она так убивалась, просто ужас. Хотя я уже была старенькой, а старые все уходят – зачем же так?.. Олька-Олечка. Я так ей благодарна. Она единственная, кто прошел со мной весь путь – когда ты... Единственная, кто знала многое. Я ведь не сильно верила в женскую дружбу – а Оля – вот... не предала. Ни до, ни после.
Женщина замолчала и задумалась.
– Так хотелось сказать – не плачьте пожалуйста, не надо! Всё же хорошо. У вас впереди так много всего, доброго и радостного, и грустного тоже, но доброго – больше... Хотелось обнять младшую дочку, прижать, погладить по голове, как в детстве, приласкать. И сказать, что ей плакать нельзя! Что у неё в животе вот прямо сейчас – новая жизнь. Она ещё не знает, и не очень скоро узнает, но я-то увидела! Жизнь совсем-совсем малюсенькая, даже доктора не определят пока что. Такое счастье... Она стояла ко мне ближе всех – я протянула руку, коснулась плеча, хотела на самом деле обнять. Она не почувствовала. Всё плакала. Так жалко.
Мужчина слушал, не перебивая. Он никогда не перебивал – и раньше тоже. Ему нравилось то, как женщина говорит – что бы она ни рассказывала. Даже если болтала просто так, с ней рядом было хорошо, спокойно. Словно вяжет петлю за петлёй тёплый-тёплый шарф, а нитки пушистые, и вот-вот закончит, а за окном дождь. А в конце разговора укутает сотворённым чудом, согреет, занежит. Столько ласки...
Конечно, Смерть не могла забрать её раньше. Она была нужна там. Всем.
Он ждал.
 
– А твоя, какой была твоя?
– Моя была похожа на пирата.
– Почему на пирата?! – изумилась она.
– Не знаю. Пришел такой весь из себя: нахальный и полупьяный, варварскими побрякушками обвешанный, на шее дикарское ожерелье из зубов, в ушах – кольца, в волосах – монеты... на боку – сабля, на другом – пистолет, старинный такой. Как в музее где мы с тобой были, в последний раз, помнишь? Хватит, говорит, валяться, мужик ты или нет? Руку протянул – грязную. Вот, правда, грязную, ей-ей! Ну, не смейся! Удивился – кто ж его в больницу в таком виде пустил? Даже не подумал о том, что незнаком, уж больно вид его меня поразил. Потом дошло. Не один я в палате, а остальные его не видят. С постели поднялся, он только спросил – готов? Я ответил, мол, да. Он протянул мне бутылку, а на ней так по-детски,  как в мультиках пояснения на предметах, написано: «Ром. Живым не пить!» – я впервые за последние недели засмеялся. Пей, говорит. Я выпил – и тут оказался.
– Ты был выдумщиком...
– Да... иногда пробивало. Наверное, и Смерть потому такой оказалась.
– А у других какая? Какая она?
– Точно не знаю, разная. У кого на человека похожа, у кого на кота. Говорят, может птицей, может даже предметом – взял ручку в руки, написал что-то – и тут. Дождём или вьюгой... вышел на улицу под снегопад, и тут. Песочным человеком, который во сне приходит, тоже может. Уснул и не проснулся... Но я здесь мало с кем общался – ведь если характер нелюдимый, то таким и останется, куда бы ты ни попал.
– Ты ужас как мало говорил. Сейчас больше...
– Я скучал по тебе, – просто ответил он. – Очень.
– Верю, – произнесла женщина, улыбалась. – Знаю. И всё думаю – как я смогла прожить без тебя так долго? 
– Ты прости меня. Я не мог не уйти, так было изначально решено. Это... тяжело. Когда мы встретились, эгоистично хотелось наплевать на всё – и забрать тебя себе. Не смог. Думал, что, отказываясь, поступаю правильно.
– А я хотела отдать душу им. В прямом смысле. Чтобы тебя вернули... живым.
– И это я знал. Вижу же отсюда всё. Боялся за тебя – ужасно. Но ничего не мог сделать! Многое могу, а вот тут нет, потому что сама должна была решить. Такие вещи люди выбирают сами, без посторонней помощи. Только дышал тебе на руки, когда ты забывала в холода перчатки. Надеялся, станет легче.
– Я чувствовала.  Удивлялась, что морозно – а пальцы не мерзнут. Прости, я такая растеряха...
– Я бы не пережил, если бы они забрали тебя. Бывают ангелы и без пары. Но я не смог бы летать.
– Какая я бестолковая... но правда, сначала не знала, что делать, как жить и в чём теперь смысл? Просыпалась и часами плакала в кровати, не хотела вставать. Всё казалось зря и неправильно, и что я всем приношу только беды. Друзьям, которых отталкивала потому, что рассказать не могла. Обижались. Потом и вовсе видеть их не могла какое-то время. Детям, которых, наверное, любила мало. Всё думала, что им моей любви не достаёт. Мужа... винила себя, что жизнь ему испортила. А он рядом остался. Почему? Так и не поняла до конца.
– А ведь тебя каким-то чудом на всех хватало.
– Мне казалось, что нет... Да, я поняла, что жить это уже смысл, и не стоит пытаться сократить отпущенное время, никогда не знаешь, сколько его... А если можешь светом делиться – делись... Подумала, что это и есть моё. Света во мне много оставалось, несмотря ни на что, понимаешь? Все ко мне тянулись – как бы я ни закрывалась. Искали, звонили, приходили, не оставляли. Всё время звали куда-нибудь. Любили почему-то. Я бы на их месте давно меня бросила.
– Ты – светлая. На самом деле светлая. Поэтому они тебя и не смогли забрать.
– А если бы забрали? – в голосе женщины послышался страх. – Тебе же известно теперь всё, да? Расскажи...
– Ну... говорят, что они действительно дают немыслимое счастье. Вот сразу, полностью, именно то, что человек просит. Исполняют самые невероятные желания, самые безумные. Но цена уж очень велика. Такое с человеком и душой делают, что всё перечеркивается. И всем плохо – и тому, кто звал и просил помощи у этих, и родным, и тем, кто не очень близок. Кто напрямую связался, конечно, больше всех расплачивается. Сам уже и не помнишь, за что. Только боль, твоя и окружающих тебя людей. Ничего нет, кроме боли.
Будто бы холодом потянуло. По телу женщины прошла волна дрожи, кожа покрылась мурашками, глаза расширились от ужаса.
– Как страшно...
– Да. Но так бывает. И это просто нужно знать, нам. И ты тоже научишься принимать знания спокойно. Это сейчас много всего. Не волнуйся, хорошо? Ты бледнеешь... Всё успокоится, придет в норму, поверь. Гораздо легче, когда знаешь. И тут, и там, внизу. Нет ничего хуже неизвестности.
– Да... только сейчас... Обними меня крепче! Пожалуйста. И не отпускай. Никогда, никогда!
Мужчина обнял женщину. Крепко-крепко.
– Никогда – не всегда хорошее слово. Навсегда, милая. Так лучше. И вернее.
   
Быть рядом гораздо важнее, чем всё остальное.
В первые мгновения они глаз не могли оторвать друг от друга. Смотрели, боясь моргнуть, да так, что слёзы потекли. А потом она всё обнимала его, целовала и плакала, и говорила что-то, говорила... И он тоже. Чувства не исчезают с потерей телесной оболочки. А души сентиментальнее, чем земные воплощения. Но на то они и души, чтобы чувствовать то, что человек не всегда может или не всегда хочет себе позволить. Хотя кто знает, где всё начинается, на земле или на небе?..
– Стыдно, – прошептала она. – Я, наверное, так некрасиво себя вела, когда Смерть меня сюда доставила, что все облака распугала. Вот, до сих пор рядом никого. Но я же от счастья?..
– Что ты, они и не такое видали. Да и места тут много. И все всё понимают – нам одним побыть надо было. Вдвоём. Только вдвоём.
– У меня такое чувство, что мы... – она покраснела, даже сейчас не утратила милой особенности – стесняться. – Одно целое. Это правильно, да? Не знаю, как сказать. Не так, как бывает внизу, не физически. Хотя и физически как-то тоже… Мамочки... я так хотела, чтобы мы с тобой... там... но сейчас всё иначе, нет страха, нет мысли, что что-то может помешать, просто вместе... потому что это наше. Навсегда...
– Навсегда, родная. Там, внизу, я с ума сходил от желания быть с тобой. Но разве мог? Знал, что у меня времени мало. Ты бы после осталась совсем одна. Кто знает, как бы восприняли это твои дети, друзья...
– А я не могла понять, тогда. Силилась, пыталась и не понимала, почему ты меня отталкиваешь. Не разрешаешь – ничего, совсем ничего, даже лишний раз позвонить. И не отпускаешь в то же время.
– Ты прости.
– Нет-нет... Что ты... не надо, – она чуть высвободилась из объятий, погладила мужчину по взъерошенным тёмным волосам. Пригладить не удалось. Как всегда! Он ничуть не изменился, ну ни капельки! Именно таким запомнился. Красивым, чуточку строгим, с вечной морщинкой между бровями. И с глазами цвета предрассветного неба. Целовать хочется, в глаза. Он тогда улыбается и чуть смущается, это так удивительно. И небо в его глазах светлеет.
– А помнишь, как ты меня поцеловал, первый раз, так смешно и мило – шёл дождь, а я без зонтика, волосы мокрые, нос красный, по лицу капли текут...
– Ты была такая красивая, – мужчина заулыбался. – И такая ребёнка...
– А помнишь, ты однажды уговорил меня покататься на чёртовом колесе? Город как на ладони. Сначала страшно, а потом стены кабинки словно исчезают, и мы в небе парим – свободными птицами! А качели помнишь? Простые цепочные? Радовались, как дети, баловались – сцеплялись, отталкивались, разлетались, я кричала: «Попробуй, догониии!» И качели тоже исчезали, а мы неслись над землёй наперегонки, и за спинами самые настоящие крылья! Вот странно: я всегда мечтала летать и всегда боялась высоты.
– Мне всегда казалось, что это естественнее, чем ходить. Часто снилось, что летаю. И такое чувство – от счастья голова кругом. Просыпаюсь – нет крыльев. Маленьким плакал, после думал, мол, ну, что за глупости. Взрослый человек, а всё крылья мерещатся.
– Ты никогда не говорил.
– Стеснялся. Вот, даже тебя. А потом ты стала моими крыльями.
– А ты моими.
Заходящее солнце заиграло золотыми бликами на крыльях двух ангелов, сидящих на облаке посреди бесконечно раскинувшегося вверх и в стороны неба.
   
Он помнил – помнил всё, от первого до последнего прикосновения, тем более что их можно было сосчитать по пальцам. Помнил, как хотел её оберегать – от всего на свете, ведь она такая хрупкая!..
Не вышло. С самого начала знал, что не сможет – зачем же всё начинал? А иначе просто не мог. Не человек же – душа выбирает. Расстаться можно, разойтись. Души, встретившиеся, не разрубить. Навсегда остаются единым целым.
– Смешно так говорить и глупо, наверное, но я сразу почувствовала, что ты – это ты, единственный. Настоящий. А помнишь, как я сбегала с работы, и мы бродили по городу, просто держась за руки? Как дети. Я тогда поняла, что ребёнком можно быть в любом возрасте. С тобой поняла.
– Конечно, помню. Только ты и была ребёнкой – всегда. Смешная... озорная.
– Какое слово милое... я его всегда любила. Ты меня часто так называл, назови ещё?..
– Ребёнка. Ребёнка, моя ребёнка. Маленькая, милая, шебутная.
– Я ж такой была только в детстве, я рассказывала, помнишь? А потом – все говорили, мол, ну что ты детинишься, как тебе не стыдно, так нельзя, неприлично, некрасиво... а мне плохо было, так плохо! В костюмах строгих – неудобно. Вести себя с церемониями всякими – скучно, некомфортно, тесно, ужасно, вот словно... словно в клетку посадили, и всё... Если бы не ты...
– А мне казалось, что ты преувеличиваешь. У тебя всегда внутри будто бы огонёчек горел, не знаю, как объяснить. Светилась, почти как сейчас. Словно все вокруг в масках, и ты тоже, но все с ними срослись, а ты умоляешь, только молча, – помогите-снимите, не могу так! И правда птичка в клетке – поёт, плачет, просит выпустить. Я боялся, что только дам надежду и сломаю тебя, и всё вокруг сломаю. Поэтому и ушел, ничего не сказав. Эгоист...
Она вздрогнула, миловидное личико искривила гримаса боли. Некоторые воспоминания всё еще давались с трудом.
– Мне тут долго втолковывали, что люди встречаются не только для того, чтобы быть вместе в той, земной жизни. У всех разные... миссии, что ли? И у меня. Вот работа – жизнь. Особенно любимая работа. А ещё я... вытащил ребёнку из тебя, как бы это ни звучало. Сказали, что это считается, очень. И что там всё не заканчивается и может продолжиться здесь. Но я долго не мог простить себя за то, что сделал. До сих пор, наверное, ещё не простил.
– Не надо, пожалуйста. Всё ещё... немного больно.
– Нет, погоди... должен сказать, сейчас. Виноват, что хотя бы не попрощался с тобой по-человечески. Не смог. Не хотел, чтобы видела меня другим.
– Я хотела видеть тебя любым. Это не напугало бы меня.
– Знаю. Знал. Просто хотел, чтобы запомнила меня таким, каким любила.
– Я и запомнила тебя другим. Как сейчас. Но... за что я тебе благодарна... Спасибо, что не позволил мне увидеть, как тебя... как земля сомкну... я и сейчас этого даже произнести не могу. Не вынесу.
Женщину снова передёрнуло, по телу прошла волна боли, бровки сошлись на переносице в тонкую тёмную линию. Она закрыла глаза и уткнулась лбом в плечо мужчины. Он снова обнял её, крепко. Так и держал, чуть раскачивая из стороны в сторону.
– Ты всё равно узнала.
– Конечно. Я же искала – искала, как безумная. Ты так внезапно пропал. Искала и не находила. А Оля... это она сказала. Бедная, так жалко было её. Потом. А тогда... думала, что сотворю что-нибудь страшное – вот когда я поняла поговорку, что гонцов, приносящих плохие вести, убивают. Она же не виновата – но именно она рассказала мне о тебе. Как я её ненавидела... Как она пережила это, как простила меня? Не знаю.
– Люди иногда делают страшные вещи с теми, кого любят. Оля всегда была мудрой, спасибо ей. Понимала тебя. И нас. А ещё... то, что мы сейчас вместе – это только благодаря тебе. А мне ведь иногда становилось не по себе от того, что ты такая сильная. Сильнее меня.
Женщина посветлела и снова заискрилась. Казалось, что даже лёгкое белое платье, которое было на ней, сияет.
– Что ты... Я не сильная, совсем. Я была сильной только потому, что у меня был ты. Потом... ты знаешь.
– Но ты же смогла.
– Благодаря тебе. И Оле, – продолжила. Заговорила быстрее. Надо было сказать, всё-всё! – Она сделала то, что могло убить меня – но оно же и спасло. Знаешь, у меня ничего от тебя не осталось... не понимаю, как так вышло. Фотографироваться ты не любил, к вещам не привязывался. Я хранила пару каштанов с нашей первой осени. Носила их в сумке – до следующего года. Потом они куда-то делись. Я собрала, вернее, нашла два новых. Побольше и поменьше, ты и я. Положила в сумочку. Через пару дней достала – тот, что побольше, пополам треснул. Коричневая кожица лопнула, представляешь? Я такого не видели никогда. Как ножом разрезали... как ножом по сердцу полоснуло. И ты исчез. Совсем. А Оля... она принесла фотографию, где мы с тобой. Я и не помню, что она нас фотографировала. В парке, тогда осень была, и дворники подметали опавшие листья, сгребали, и в один такой рыжий ворох влезла я, и ты следом. И мы с тобой стоим по колено в листве – и смеёмся, счастливые.... Как на облаке...
Женщина остановилась, перевела дыхание.
– И я стала писать тебе письма, каждый день. Сначала плакала. Потом просилась к тебе. Потом рассказывала, как прошел день. Писала всё, что случалось хорошего. Всё, что было грустного. Всё, до мелочей... Как отчитывалась. Потом мне захотелось, чтобы ты мной гордился. Пришла уверенность, что ты не хотел, чтобы мне было плохо. День, когда вечером нечего было рассказать, считала прожитым зря. Эти письма спасли меня. Я втянулась в переписку с тобой... и в жизнь. Представляла, что они каким-то образом к тебе доходят.
– Я их читал. От них было светло и печально. Сначала – больно, потом – так радостно за тебя.
– А помнишь, как однажды, в нашу первую зиму, я сильно заболела и не выходила из дому, а ты не мог мне звонить, только в одно и то же время присылал sms-ки, рано утром, как будто это будильник? Чтобы не дай Бог никто не догадался...
Почувствовав, что она сильно напряглась, почти окаменела, мужчина спросил взволнованно:
– Что с тобой? Что не так?..
– Не поминай имени Его всуе... так говорят. Нельзя. Я и так нагрешила достаточно, страшно. А вдруг тут... передумают?
– Нет, – заулыбался он, погладил по спине, коснулся крыльев. Её крылья затрепетали. – Вот же ты, наивная, смешная. Не передумают. Да и вспоминать Его можно – тут всё иначе. Да и Он добрый, очень. Разве ты сама не убедилась?..
– Убедилась, – шепотом отозвалась женщина. – Убедилась...
Она немного помолчала, а потом заговорила снова:
– Хотела сказать... ещё... В мою последнюю осень как-то забирала внука из школы. Шли, а дорога каштанами усеяна. Их было много, так много! И всё падали, чуть ли не на голову. Крупные такие, нет, здоровенные – ужас... Набрали целый пакет. И вдруг словно кто-то шепнул, я остановилась, глядь – два рядышком лежат. Один побольше, другой поменьше. Ярко-коричневые, блестящие, глаз не оторвать. Красивее драгоценных камней. И уж точно дороже. Я подняла их, подержала в ладонях и положила в кармашек сумки...
   
Они ещё долго сидели вместе на облаке. Поджав под себя ноги, притиснувшись к мужчине, женщина думала обо всём на свете. Надо же, как они ужасно много говорили – после того, как она пришла сюда! Больше, чем за всю их ту, земную жизнь. Даже о том, о чём никогда бы не решились сказать друг другу там, внизу. И думали, иногда словно думали вместе. Не разжимая губ, не произнося ни слова мысленно говорили о том, как жалко, что люди часто не хотят общаться друг с другом – на земле, пока есть то время. Вечно некогда, или не хочется, или ещё что-то не так. Ссорятся зря – расходятся, мучаются. Даже если на самом деле нужно расстаться – исчезают молча, оставляя другого от непонимания сходить с ума в одиночестве. Всё-таки любые, самые больные слова лучше, чем внезапное исчезновение того, кто тебе дороже всех на свете, или чем недосказанность, или чем... ложь.
Эх, да что говорить... люди и добрые-то слова порой страшатся произнести. Смешными боятся показаться, наивными, даже глупыми. Так часто там, внизу, смеются над добром, считая его чем-то неумным, что ли... и не хочется выглядеть таким. Обидно до слёз! И всё ещё хочется хорошим делиться, но больно. И внутри всё есть, никуда ж не денешь – а вокруг так холодно! Замерзаешь снаружи, сгораешь внутри, не замечая. Рано или поздно становится всё равно. А вслед – мы ж говорили, она не такая хорошая на самом деле, какой хотела казаться!..
И тепла в мире становится меньше – с каждой несбывшейся лаской. А свято место ж пусто не бывает – если кто-то не произнес доброе слово, не выказал любовь, не подарил тепло – значит, кто-то вскоре не сдержится и скажет гадкое, совершит мерзкий поступок, обидит...
Жалко, что это только тут понимаешь.
   
Как хорошо, что они не просто души! Хорошо, что могут попытаться донести всё это до людей. Многие внизу чувствуют присутствие ангелов рядом, и множится добро на земле. Женщина сама убедилась, когда летала с ним вниз, пока что первый и единственный раз. Но если может быть на свете абсолютное счастье, то это было именно оно. Летать. Вместе. Делать то, что должны. Вместе. Быть теми, кто они есть. Вместе.
И просто вместе быть. Навсегда.
   
Два ангела знали, что у них много дел. Правда, она долго не могла поверить, понять, что да как, но он терпеливо объяснял:
 – По мере сил пытаешься уберечь людей от плохого – нашептать в ухо, чтобы вот эта девчушка, например, после ссоры с парнем не тащилась по тёмным улицам пешком, а подождала троллейбуса – опасно по ночам одной ходить. Тем более, сегодня. Там сейчас другие шалят. Поджидают. Такие потерянные, как она – легкая добыча для них. Иногда получается помочь. Иногда нет. Люди порой так закрыты, что и ангелам не достучаться. Особенно, если очень и очень больно, не пробиться совсем. А им, другим, вполне по силам. Поэтому вот когда она идёт, слёзы злые утирает, а потом с половины дороги разворачивается и возвращается на остановку – так хорошо становится! Понимаешь, что от беды уберёг. Куда ж ей ещё и такое наказание?..
   
Женщина слушала, внимала. Ей было светло, спокойно, хотя ещё кололи печальные воспоминания. А он и сказал же, что совсем забыть не получится. И она была рада. До сих пор удивлялась тому, что осталась возможность чувствовать – и то, что она ощущала сейчас, не описать никакими словами, не сравнить ни с чем. Это настолько щедрый подарок, что сложно принять, невозможно поверить. Чудом было знать, что они даже, нет, не вдвоем, не вместе – единое целое. Завершив всё на земле, получили право на навсегда. Говорить – обо всём на свете, о чём только можно. Держаться за руки, смотреть в глаза. И помогать. Помогать людям. Столько нужно сделать!.. Это окрыляло.
А ещё...
   
Она встрепенулась, озорно взглянула на мужчину, откинула с глаз вечно длинную чёлку. Повела плечиками и расправила огромные снежно-белые крылья, цепляя краем его, сложенные за спиной.
– Хочу летать! – заявила она. И прыснула со смеху. Никогда не умела кокетничать и заигрывать – стыдоба какая...
– Моя ты ребёнка, – мужчина засмеялся и в ответ расправил крылья – тоже невообразимо белые, только больше, чем у нее, мощнее. – Летать! Летать это замечательно. Только мы скоро нужны там, внизу, помнишь?
– Да. Только повтори, кто? Я ещё никак не привыкну.
Он достал из кармана светлых брюк записную книжку.
– Сейчас... прочти сама, так вернее.
Она выхватила её и спикировала к земле. И вскоре взмыла вверх, белой молнией пронеслась под облаком, вынырнула с другой стороны, крутанулась, как в танце, зависла в воздухе – дышит с непривычки глубоко, грудь вздымается, глаза искрятся. И крылья сияют, смеётся...
– Попробуй, догониии! – крикнула. И снова сиганула вниз. Как же чудно звенел её удаляющийся смех!
    
– Стой! – снова засмеялся он. – Вот же, ребёнка!..
Расправил крылья, и...
Им действительно скоро пора к людям. Там надеются на помощь, ждут, верят. Момент, когда их смогут услышать, он постарался определить точно – не зря ж столько времени отдал математике там, в той жизни. Сейчас – самое время, как раз успеют, и ещё чуточку есть в запасе – сыграть в догонялки. Знал, что книжку она будет беречь как зеницу ока, не потеряет, не выронит. Сам-то всё помнит наизусть, но она всегда так внимательна к мелочам! Боится что-нибудь упустить. Поэтому и стали записывать, если ей так легче освоиться. Нет, ну какая же всё-таки ребёнка... и он становится с ней – таким. Надо же, когда-то там, на земле, говорили, что он слишком серьезен. Даже угрюм...
Почему бы сейчас не поиграть немного? Они заслужили радость. А летать... Он всегда об этом мечтал! Там, внизу, порой чувствовал нечто такое, спину ломило – хотелось крылья расправить, а обернёшься – нет ничего... зато тут...  И ведь сейчас каждый раз – как в первый. Как единственный. И – навсегда.
Плечи обожгло рассекаемым воздухом, крылья жадно ловили потоки, невообразимое чувство полёта захватило его. Азарт погони, счастье быть крылатым, близость её души. Её души, которая теперь – его. Как и его душа теперь – её. Навсегда.
Кто сказал, что ангелы не могут чувствовать?..
   
            
__________________________________
* Евгений Шварц, Обыкновенное чудо.