Психотроника любви

© Л. Толич, 2016


***Роман "Психотроника любви" публикуется по главам в одноименном сборнике***


 Реставрировать эпистолярные семейные реликвии – занятие небезопасное, особенно, если твой заказчик, молодой ученый, – сотрудник ФСБ, а область его изысканий непосредственно касается управляемых энергий живых материй и окружающие становятся жертвами чудовищных опытов. Сможет ли разоблачить преступные замыслы авантюриста впечатлительный журналист, к тому же полюбивший чужую невесту?..   


                ПСИХОТРОНИКА ЛЮБВИ

                Часть 1

                ВИРАЖ НАД БЕЗДНОЙ


                Глава 1

                Заказчик с юга

 Столичная квартира Андрея Масалитинова на первый взгляд случайно зашедшего человека выглядела весьма своеобразно. Можно было подумать, что хозяин либо недавно переехал, либо собирается начать капитальный ремонт. Книги вперемежку с посудой, коробками и одеждой, кое-как распиханные в то ли полуразобранную, то ли недособранную мебель, громоздились вдоль стен малометражной низенькой комнатенки. Широкое, выходящее на юго-восток окно занавешивала грубо расшитая рыбацкая сеть.

 Сам же хозяин – босиком, в шортах и борцовской оранжевой майке – восседал на низком пуфике в позе Роденовского «Мыслителя», насупив брови и обложившись тут же на ковре словарями, увесистыми справочниками, блокнотами и стопками исписанных и исчерканных листов прекрасной белой бумаги.

 Этот уютный по-своему мирок явно не был рассчитан для приемов гостей, все говорило о том, что Масалитинов вел жизнь замкнутую, работал дома помногу часов и почти никого не принимал. Поэтому неожиданный утренний телефонный звонок вывел его из себя.

 – Слушаю, – буркнул он в трубку, заранее намереваясь послать к черту любого, бесцеремонно вторгшегося в его быт по телефону.
 – Добрый день, – поздоровался незнакомый баритон.
 – Вроде бы еще утро, – неприветливо отозвался Масалитинов.
 – Извините, если я разбудил вас, Андрей Михайлович, но дело мое не терпит промедления. Я уезжаю на юг через несколько часов и должен немедленно повидать вас.
 – Так назовитесь, по крайней мере, – не скрывая раздражения, потребовал литератор.
 – Мое имя вам ничего не прояснит. Если позволите, я поднимусь к вам. Я звоню из вашего подъезда, а адрес узнал от редактора «Экспроприма», – и баритон назвал известное имя.
 – Поднимайтесь, – согласился Масалитинов, втайне озарившись надеждой на интерес незнакомца к его последней рукописи, оставленной у редактора.

 Спустя пять минут на пороге стоял высокий и тучный человек, едва вписавшийся своей представительной конфигурацией в стандартный дверной проем. Он был одет в дорогой модный плащ оливкового цвета с желтыми металлическими пуговицами, светлая велюровая шляпа с большими полями слегка затеняла его глаза. Именно из-за пуговиц обладатель шляпы чем-то смахивал на громоздкий офисный сейф с золочеными кнопками вертикального цифрового кода.

 – А у вас очень мило, – проговорил он, опуская головной убор на вешалку и с откровенным интересом разглядывая раскардаш в комнате, – позвольте представиться: Свириденко Сергей Юрьевич, биофизик, доктор психофизических наук, профессор психотроники и эйнионики.

 Не ожидая приглашения, этот говорящий Сейф проплыл в комнату и опустился в единственное кресло у окна, по невероятной случайности оказавшееся свободным от книг, белья из прачечной и верхней одежды, которую Масалитинов обычно небрежно бросал на спинку.

 Тем временем Свириденко положил на колени портфель из натуральной крокодильей кожи, размерами смахивающий на гофрированный саквояж с двумя позолоченными замками. Он аккуратно раскрыл их до смешного маленькими ручками для такой живой глыбы и застыл, на мгновение уставившись на Масалитинова колким взглядом небольших черных глазок. Чернота этих глаз была такой удивительной, что казалось, будто у гостя они состоят из одних зрачков, и от этого довольно правильные черты как бы стирались в памяти. Запоминались только ухоженные тонкие усики над крупным волевым ртом слегка надломленной линии, отчего общее выражение лица выглядело несколько ироничным и надменным.

 – Круг моих интересов, – продолжил ученый, спохватившись, – настолько широк, что нет практически такой информации, которая была бы мне безразлична. К тому же я учился рисованию и сочинительству.

 «Господи, – Масалитинов растер виски пальцами, – только этого мне не хватало». Он обреченно опустился на продавленный пуф и приготовился выслушать тираду непрошеного гостя до конца.

 Тот, разглагольствуя о своих разносторонних дарованиях, извлек из саквояжа серую картонную папку внушительной толщины с завязками из бельевых тесемок и, не умолкая ни на секунду, к ужасу литератора, прямо на полу разложил ветхую рукопись, писанную выцветшими чернилами.

 Масалитинову стало дурно. Ему показалось, что в комнате не хватает воздуха, он стал обмахиваться газетой, а Свириденко все гудел своим оперным баритоном.
 – Нельзя ли конкретнее, – попросил Масалитинов, чувствуя, что этот странный человек выкачивает из его легких весь кислород. У него явно звенело в ушах и одновременно что-то рвалось изнутри наружу, словно душа покидала вялое, вспотевшее тело.

 – Андрей Михайлович, что с вами? – вдруг заметил его состояние Свириденко. – Вы, батенька, сейчас в обморок кувыркнетесь.

 Он достал из своей вычурной клади пузырек с вязкой пахучей жидкостью, заставил Масалитинова глубоко вдохнуть несколько раз терпкий запах, потом разыскал столовую ложку и, наполнив микстурой, поднес к губам заболевшего. Тот слабо сопротивлялся. На лбу его выступила холодная испарина.

 – Да выпейте, – настаивал Свириденко, – говорю же вам, что я врач.
 Масалитинов послушался и, едва проглотив лекарство, по вкусу напоминавшее вязкий мятный сироп, почувствовал себя достаточно бодрым.
 – Что за чудо-эликсир вы мне дали? – полюбопытствовал он.

 – Это тибетские травки, у меня нет с собой рецептуры, да и трав таких вам не достать, – хитро сощурившись и щелкнув замками портфеля, ответил целитель, – продолжим-ка лучше наш разговор, – он указал докторским пальчиком на ворох полуистлевших листков. – Я полагаю, что вам интересна будет эта работа. Уверяю вас, что прежде, чем отдать бесценные для меня бумаги, я хорошо обо всем подумал. Это то, что несомненно расширит вашу эрудицию. Ведь вы специалист по анализу теософских трудов, анализу, скажем прямо, не в пользу последних, судя по вашим остроумным выводам. Так вот, батенька, когда вы разберете, если захотите, конечно, о чем поведала моя прабабка, ваши взгляды, возможно, претерпят некоторые изменения. Приятно было познакомиться, – Свириденко поднялся с кресла, простившись старомодным кивком.

 Затем незваный гость незамедлительно выплыл в переднюю, надел оливковый плащ, тщательно застегнул все блестящие пуговицы, поправил пояс, точно по центру необъятной фигуры разместил квадратную пряжку и исчез, слегка помахав на прощанье фетровой шляпой.

 Масалитинов нервно выдернул телефонный шнур из гнезда, обмотал внезапно заболевшую голову кухонным полотенцем, рухнул на диван и тут же уснул.
 Проснулся он затемно, плохо соображая, отчего валяется на диване, а не лежит, как и положено в этот час, в постели.

 «Где ж это я наквасился?» – мысленно укорил он себя, и тут же вспомнил непрошеного гостя, этакий Сейф с блестящими ручками... «Грабитель!» – мелькнуло в тяжелой еще голове.

 Андрей ощупал макушку и затылок руками, не сомневаясь, что странный пришелец саданул его чем-то по черепу, но вопреки опрометчивому предположению, все было в порядке. Он вспомнил, что тот благополучно выдворился, да еще перед тем напоил его каким-то шаманским снадобьем из-за внезапной дурноты. Тогда бедняга обрушил свое недовольство на бездарных редакторов и жадных издателей, измотавших его окончательно лживыми обещаниями и дурацкими придирками. Наконец он встал и прошелся по комнате.
 
 Было около полуночи, а может, и больше, судя по нахально ввалившемуся в окно опошленному лириками светилу. Масалитинов вернулся в комнату, плотно задернул шторы, потом взгляд его упал на пол, куда незадачливый гость положил раскрытую серую папку с истрепанными записками своей несравненной прабабки.

 Писатель постоял в раздумье несколько минут, сдерживая беспочвенную злость, готовый вот-вот разметать пинком ноги по полу ворох этой никчемной бумажной ветоши, не сомневаясь в том, что бесценные, с точки зрения пришельца, бумаги не содержат для него ровно никакой интересной информации. К тому же, он буквально накануне неожиданного визита самоуверенного заказчика окончил свой первый крутой боевик и не собирался надолго расставаться с этим перспективным жанром.

 Но что-то удерживало его. То было, очевидно, врожденное уважение к письменному труду. «Какого черта, – подумал он про себя, – не хватало мне только бабских дневников и всяких цуцелей-муцелей… Ну что там может быть замечательного, у этой провинциальной барыньки? Влип, так влип! Впору сесть за дамский роман». Дамские романы он откровенно презирал, но все же… все же это был не роман, а интимный дневник… возможно, исповедь совсем юной женщины, чьи чувства ему предстояло безжалостно препарировать и обнажить самую суть.
 
 Он опустился на колени и внимательно осмотрел изорванные и иссеченные по краям временем и небрежным хранением страницы, исписанные мелким каллиграфическим почерком. Кроме ветхости дешевой бумаги, ломкой и истонченной на ощупь, во многих местах выцветший текст носил следы испарившейся влаги и других повреждений.

 «Напрасный труд, – подумал про себя Масалитинов, – здесь нужен реставратор и эксперт из Центрального хранилища. Какой балбес, спрашивается, ему порекомендовал меня?». Тем не менее, он сложил все в папку, аккуратно связал тесемки и только тогда обратил внимание на надпись.

 Размашистым округлым почерком с завитушками и росчерками, что свидетельствовало о некоторой романтичности и непредсказуемости характера обладателя пера, на обложке была выведена следующая надпись: «Дневник Марии Петровны Тураевой, урожденной Хониной, 1873–75гг.» Далее стояло пышное свидетельство принадлежности настоящего труда замечательному потомку волынских дворян, с перечислением его многочисленных должностей, заверенных личной подписью владельца и круглой печатью какого-то международного общества.
 Почему-то особенно злила четкая круглая печать с выписанным латинскими буквами названием общества. На сегодня этого было уж чересчур.

 Рассвирепев не на шутку, Масалитинов обругал в который раз дворянского отпрыска с его безвинной прабабкой, запихнул серую папку в самый низ книжной свалки у стены и зачем-то накрыл сверху этот гуманитарный склад огромным красным покрывалом, сшитым из четырех флагов страны Советов с отторгнутой новым правительством символикой по краям, в виде замечательного вызолоченного серпа и не менее значительного молота.

 Удовлетворенно хмыкнув, он улегся на продавленный диван, расстелив ситцевую застиранную постель, и мысли его неожиданно приняли новое направление. Он вспомнил недавние унизительные хождения, заискивания с толстомордыми бизнесменами, изображающими из себя меценатов в продажной и лживой прессе, жалкие попытки выйти на приличного спонсора… «Нерусские слова, нерусская жизнь», – с тоской подумал Андрей, проклиная свое одиночество и нищету. Его истерзанное, оскорбленное авторское достоинство взывало к мести.

 «Уеду, – решил он про себя, – в этом бардаке я больше не выдержу. Вот наберу еловой смолы и продам за мумие на базаре. Смола, говорят, тоже полезна, особенно, если ее жевать натощак», – и с таким конкретным планом быстрого обогащения предприимчивый литератор  заснул сном праведника.


                Глава 2

                Аванс в тысячу долларов

 Свежее и погожее весеннее утро вполне сочеталось с чудесным настроением Масалитинова, наверняка ниспосланным свыше за вчерашний пережитый кошмар. Он принял душ, тщательно вычистил зубы и побрился, ощутив во всем своем молодом и сильном теле прилив радостной какой-то энергии. Освежившись одеколоном и похлопывая себя по щекам, он поздоровался со своим отражением в зеркале, которое вполне удовлетворяло его в настоящий момент слегка самодовольным выражением, плутовским блеском серо-голубых глаз с загадочной поволокой, чуточку наивных, от чего, в общем, создавалось весьма приятное впечатление. Было бы грешно допустить нечто, что могло бы испортить это комфортное ощущение, и захотелось прогуляться немедленно. Андрей подмигнул двойнику в зеркале, хлопнул дверью и был таков!

 Лифт не работал. Раздвижные двери кабины украшал свеженацарапанный философский афоризм: «Не бейте мух! Они как птицы». Дурно пахли загаженные у мусоропровода углы, тощие бездомные кошки шныряли по площадкам, а улыбчивый Масалитинов стремительно отмерял аршинными шагами лестничные марши, жалея своих заспанных соседей, голодных кошек и весь этот бетонный муравейник, наполненный смрадом нечистот, тараканами, кухонным чадом, истеричными воплями лифтерши, разбуженной инвалидом с десятого этажа, и громкими усовестительными призывами дворничихи:

 – Сколько раз говорено: не сыпьте мусор под контейнер. Нет! Культурные все, а гадют и гадют как засранцы. Хочь сама сиди и сторожи тут круглые сутки!
 
 Он оказался у выхода из парадной как раз в тот момент, когда возле дома, на фоне цветущих деревьев и изумрудной поляны с россыпью золотистых одуванчиков, швартовался желтый мусоросборщик и к нему ковыляла в оранжевом жилете и ярко-синей полосатой юбке сердитая Пелагея. «Замечательно, – подумал Масалитинов, – замечательно, что ее зовут именно Пелагея, а не Анжелика, скажем, или Исидора». Что замечательного конкретно имелось в данном факте, он додумать не успел, поскольку свернул к почтовому ящику, механически отомкнул дверцу и пошарил внутри рукой.

 К немалому удивлению, Андрей Михайлович извлек на свет божий плотный белый конверт нестандартного размера без обратного адреса. Замерев на несколько секунд, Масалитинов облизал пересохшие губы, сглотнул застрявший в горле ком, мужественно сунул анонимное послание во внутренний карман и шагнул в бодрящее утро.

 Разумеется, маршрут прогулки теперь несколько изменился. Масалитинов направился в вытоптанный угловой сквер, разбитый на месте взорвавшегося от неисправной газовой колонки двухэтажного особняка, присел на цементный остов украденной прошлогодней скамейки и неуверенными пальцами вскрыл тщательно приклеенный клапан. Изнутри выпал конверт поменьше и шикарный лист розовой плотной бумаги с водяными знаками по краям. В письме, отпечатанном редким готическим шрифтом, было следующее:

 «Многоуважаемый господин Масалитинов!
 Ознакомившись с Вашими оригинальными очерками об известных теософских трудах, оценив должным образом Вашу эрудицию и культуру, я пришел к бесспорному выводу, что никто другой, кроме Вас, не сможет быть мне полезен в восстановлении любопытного содержания переданных Вам записок моей родственницы. Надеюсь, что небольшой аванс в размере 1000 долларов США, который Вы найдете в прилагаемом к письму конверте, утвердит Вас в решении согласиться на мое хлопотное предложение. Со своей стороны смею заверить, что труд Ваш, по мере серьезности отношения к делу, будет весьма содержательным и принесет истинное творческое удовлетворение. При скорой встрече мы оговорим с Вами детали нашего договора.
 С неизменным почтением,
 Ваш Свириденко С.Ю.»

 Далее следовал уже известный перечень званий и должностей почти что доктора множества наук и стояла четкая круглая печать международного общества парапсихологов и магов, сумевших наладить свой кощунственный шаманский бизнес и с дьявольской энергией выкачивать из агонизирующей человеческой биомассы неиссякаемые доходы. Все это моментально промелькнуло в голове Андрея, действительно имевшего скромный опыт изучения теософских трудов по заказу молодежной газетенки в пору оплеванного социализма, когда псевдорелигиозные секты еще только зарождались, но уже привлекали к своей деятельности пристальное внимание КГБ.
 
 Небольшой конверт, о котором упоминалось в письме, валялся среди окурков и осколков в лужице разлитого пепси. Почему-то сгорая со стыда и дрожа от напряжения, Масалитинов нагнулся, поднял его, брезгливо отряхнул, ощутил влажной ладонью пухлую полноту и некоторый вес, разорвал уголок и заглянул внутрь. Теперь, перепугавшись в самом деле, он неверными руками сосчитал десять зеленых сотенных бумажек, абсолютно новеньких, с металлической нитью, видимой на просвет.

 «Фальшивые, – не сдавался нанятый реставратор, – ну и шутник!» – от сердца чуточку отлегло. У него не было сил даже послать сочный фольклорный эпитет в адрес вчерашнего гостя. Он сунул конверт в карман, размышляя, с чего разумнее начать: сдать этого негодяя в милицию вместе с его дневниками и фальшивой валютой или завернуть в сбербанк и проверить новенькие купюры.
 
 Возможно, Масалитинов и осуществил бы последнее, но так как в его голове творился совершеннейший сумбур, вполне объяснимый, конечно, нестандартной ситуацией, то он направился в противоположную сторону. Разумеется, не в отделение милиции, а прямехонько к менялам, в подземный переход. У него хватило ума не напороться на ломщиков, а выбрать тетку потолще, явно не увлекающуюся спринтерским бегом, и показать ей край купюры.

 – Четыреста пятьдесят, – прохрипела она, не выпуская изо рта сигареты.
 Наверняка выражение лица Масалитинова было глуповатым, потому что тетка добавила:
 – Ни рубля больше, – и достала из кожаной сумки, привешенной спереди, как у кондукторов,
 четыре новеньких стотысячника и полтинник.

 Писатель молча отдал зеленую сотку, тетка шелестнула купюрой, взамен протянув приготовленные деньги, и отвернулась к проходу, не выказывая больше ровно никакого интереса к обслуженному клиенту.

 Утренний променад, разумеется, не состоялся. Масалитинов вернулся домой, ко всему прочему терзаемый совестью за то, что подсунул фарцовщице фальшивые деньги, сделал это совершенно сознательно и, следовательно, обокрал женщину.
 Остановившись перед входной дверью своей квартиры, он зачем-то вытащил неуверенными пальцами доллары из конверта и стал рассматривать снова, позабыв о том, что за этим приятным занятием его могут застать соседи по лестничной площадке. К счастью, ничего подобного не случилось.

 Спустя пару минут, он свалил в прихожей свою походную амуницию и стал расхаживать взад и вперед по комнате в одних трусах, кляня себя, вчерашнего гостя, дуру-тетку, правительство и парламент, всю эту гнусную перестроечную кампанию, слишком затянувшуюся и превратившую интеллигентного честного человека в шута горохового.
 
 Наконец, облегчив изболевшуюся душу добротным русским матом, он полез доставать серую папку. Задыхаясь от пыли под красным флагом павшего СССР и придерживая боком книжный завал, он извлек злополучную рукопись, поправил неровные стопки бессмертных творений всемирных классиков и сползающее знаменное покрывало, затем плюхнулся в кресло у окна и принялся разглядывать таинственный дневник.

 Почерк был ровным, почти каллиграфическим, и если бы не отвратительное состояние бумаги, то восстановить рукопись не составило бы труда, но в том-то и оказалась загвоздка, что часть страниц вовсе отсутствовала, а другие истерлись, истрепались и даже изорвались так сильно, что для начала их следовало хотя бы склеить и сложить последовательно.

 Масалитинов разыскал на кухне пластиковый тюбик ПВА, пачку папиросной бумаги и принялся за работу. К вечеру весь пол устилали тщательно подклеенные листы. Оставалось дождаться, когда бумага полностью высохнет, сложить все под пресс, обрезать края, заново подшить и... Вдруг, он обратил внимание на то, что страницы дневника пронумерованы не были. Мало того, это была не обычная толстая тетрадь, а блокнот, наподобие книжки с отрывными страницами. Теперь легко объяснилось, отчего он рассыпался, сшитый вручную в прошлом столетии.

 Но запоздалому открытию кустарь-реставратор не слишком радовался, тем паче, что явственно представлял, каким сизифовым трудом придется отрабатывать фальшивые доллары, всученные таким дешевым способом. Впрочем, о том, что купюры фальшивые, он подумал не так уж уверенно и решил завтра проверить еще одну сотку в обменном пункте на Тверской.

 На следующий день все повторилось, с той лишь разницей, что за узаконенную продажу валюты ему причиталось на десять тысяч меньше. В одночасье став обладателем целого состояния, Масалитинов позабыл про недавние страсти, свернул в Сытинский переулок, за пять тысяч рубликов выпил чашечку кофе, помянув покойного книгоиздателя с некоторой укоризной (дескать, угораздило же тебя родиться в прошлом веке!), и с легким сердцем направился в сторону предварительных железнодорожных касс. Для предстоящей серьезной работы не мешало сменить обстановку.


                Глава 3

                Бросок в никуда

 В самый час пик по галерее московского метрополитена, соединявшей кольцевую и радиусную линии, несся плотный молодой человек в велюровой шляпе с большими полями, внушительного роста и комплекции. Он довольно невежливо расталкивал пассажиров, не делая исключения для особ нежного пола. Наконец, на рысях спустившись с последних ступеней, господин в шляпе внедрился в гущу напиравшей встречной толпы и каким-то чудом влез в переполненный вагон. Ворочаясь всем своим грузным телом в оливковом плаще с желтыми металлическими пуговицами, он протиснулся к скамье и вскоре занял освободившееся место, пристроив на коленях нелепых размеров старомодный портфель.

 Поезд мчался по нескончаемым подземным туннелям, на каждой станции освобождаясь от живого груза и втягивая в свое распаренное нутро новые порции. Монотонно звучал голос диспетчера, щелкали пневматические створки дверей и гудели стальные рельсы. Все было как обычно, и мало кто задерживал взгляд на странного вида ручной клади тучного человека в светлой шляпе с полями, надвинутой на глаза. Между тем, мужчина, видимо, задремал. Поэтому, когда диспетчер сообщил, что поезд следует только до станции «Киевская» и попросил всех освободить вагоны, странный пассажир никак не отреагировал и, более того, остался дремать на скамье в дальнем углу, почему-то не освещенном как следует.
 
 Но по крайней мере один человек безошибочно выделил этого пассажира из общей, снующей по подземным галереям, толпы. Это был Андрей Михайлович Масалитинов, не обремененный лаврами свободный московский писатель. Когда он заметил своего недавнего гостя, то машинально развернулся и пошел по противоположной стороне длинного перехода, пытаясь не выпустить из вида мелькающую над толпой шляпу. Писатель мгновенно узнал обладателя головного убора по неординарной комплекции. Сейф с удивительной легкостью преодолевал все препятствия и заторы, стремясь на платформу кольцевой станции метро.

 Не отдавая отчета в своих действиях, Масалитинов зачем-то последовал за ним, при этом продвигаясь во встречном потоке людей и рискуя быть если не сброшенным со ступеней, то, во всяком случае, безнадежно прижатым к одной из широких мраморных колонн. Впрочем, Бог миловал; он в конце концов слился с толпой и был вынесен на платформу в тот самый момент, когда Сейф в шляпе втискивался в переполненный вагон. Энергичным броском преодолев трехметровое расстояние, Масалитинов успел сделать то же самое, проскочив в соседние смыкающиеся двери. Он видел, как Сейф пристроился на крайней скамье и затих, прижимая к груди портфель из крокодильей кожи.

 Миновав несколько станций, состав вдруг погрузился в темноту и едва дотянул до платформы, диспетчер объявил о технических неполадках и предложил пассажирам освободить вагоны. Первым естественным намерением Андрея было повиноваться, но почему-то он этого не сделал и, более того, присел на корточки, не выпуская из вида темный силуэт вчерашнего гостя и рискуя при этом быть замеченным дежурной по станции и выдворенным наружу. Однако обычного обязательного обхода вагонов почему-то не последовало. Как только опустевший состав тронулся с места и очутился в туннеле, все вокруг погрузилось в кромешную темень.

 – Эй, вы! – закричал Масалитинов. – Проснитесь же, наконец. Какого черта вы остались в вагоне?

 Человек в шляпе безмолвствовал. «Уж не случилось ли с ним чего?» – укорил себя Андрей. Он уже раскаивался за глупую свою фантазию, так далеко заведшую его. Как объяснить, зачем он спрятался в вагоне и преследовал этого человека? Пробираясь на ощупь среди пустых скамеек к месту, где уснул его странный заказчик, он с ужасом представил, что если, не приведи Господь, с ним случилось что-нибудь серьезное, вроде обморока или чего похуже, то последствия легкомысленного поступка могут оказаться далеко не шуточными. Обливаясь холодным потом, он представил, как его арестовывают за разбойное нападение или даже убийство...

 – Чего вы орете, как ненормальный? – раздался над ухом Масалитинова оперный баритон. – Влезли зачем-то в мой вагон, следили за мной, будто я – английский шпион, а вы – из службы безопасности.
 – Нет, нет, я, извините, как бы это выразить... – мямлил доморощенный детектив, становясь жертвой собственной фантазии.

 – Да успокойтесь, вам не под силу снискать для меня даже ничтожно-малые проблемы, а неприятности и подавно. Сами себя, знаете ли, обставили, батенька.
 – Никого я не обставлял, и не называйте меня «батенька», я вам не духовное лицо.

 – Пфе, – фыркнул Сейф, – а еще литератор. Вас же не батюшкой назвали. Ладно, не стоит сердиться из-за мелочи, –
 примирительно закончил баритон.

 Тем временем глаза писателя постепенно привыкли к мраку. В красноватом каком-то свете явно проступал массивный силуэт прямоугольного человека в шляпе с высокой тульей и широкими полями, отбрасывающими густую тень на крупное лицо, обозначенное темным пятном над рядами блестящих пуговиц. Масалитинов никак не мог вспомнить черты этого скрытого в темноте лица, отчего невероятно раздражался, нимало не представляя, что именно следует сделать.

 – А сейчас вам следует подойти ко мне поближе и присесть на скамью, – словно читая его мысли, прогудел Свириденко, – в ногах, знаете ли, правды нет, ха-ха-ха! Да и спешить, вроде бы, некуда.

 Только теперь Масалитинов заметил, что вагон стоит в тупике и почти механически исполнил совет попутчика. Между тем, красноватый свет становился как бы прозрачнее, линзы окон розовели, на стенах туннеля проступали неясные тени. Присев напротив, Андрей уже без труда различал колкий взгляд маленьких глазок и тонкую полоску диктаторских усиков. Но самым странным по-прежнему оставался портфель, вздрагивающий и подпрыгивающий на коленях доктора. В нем как бы присутствовала своя внутренняя жизнь, к которой обладатель кожаного хранилища внимательно прислушивался, барабаня по хромированным замкам изящными пальцами маленьких рук.

 – Вы что же, кошку с собой возите? – совершенно серьезно поинтересовался писатель.
 – Погоди малость, скоро узнаешь, – фамильярно подмигнул Свириденко, переходя на «ты», – да не бойся, что это ты дерганый какой-то? То гнался за мной, а теперь вот ерзаешь, как девка на стерне.

 Вдруг железное туловище вагона вздрогнуло и заскрежетало всеми створками. Масалитинов мог бы поклясться, что какая-то неведомая сила сдавливает и корежит его снаружи. Это походило на что угодно: землетрясение, взрывную волну большой силы... На минуту он выпустил из вида доктора с его таинственной кладью, а опомнившись, едва ли вовсе не потерял рассудок.
 Среди скрежета и хруста буквально на глазах разваливающегося вагона, на середине широкого прохода, сбросив плащ, стоял доктор в обтягивающем его могучий торс черном трико или, скорее, в водолазном костюме с плотно облегающим голову капюшоном.
 
 Железной рукой он схватил писателя за шею и толкнул в пролом. Теряя равновесие, Масалитинов попытался освободиться от унизительного захвата, но сделать этого ему не удалось. Мучительное головокружение стерло очертания предметов, и затем все физические ощущения пропали...

 Страх, впрочем, вскоре покинул его. «Вот так сон!» – явилась первая четкая мысль, прорезавшаяся в мозгу как-то безболезненно и даже радостно. В некоторой степени было приятно и то, что этот комедиант в черном комбинезоне больше не в силах причинить ему вреда.
 
 «Куда это я свалился?» – искренне удивился он, обнаружив, что стоит на четвереньках посреди лугового покоса на берегу озера, судя по очертанию дальних берегов, со странным графитным блеском воды. Слегка привядшая трава источала бодрящий свежий аромат. В дальних кустах истомно стонал ветер. Луна висела на обычном месте, и блеклые звезды, рассыпанные до горизонта, тускло мерцали в вышине необъятного неба. Все было абсолютно узнаваемым и, вместе с тем, невыразимо чарующим.

 Вдруг у самого берега отчетливо вырисовался силуэт человека, появившегося так неожиданно, что Масалитинов, распрямив затекшую спину, подался всем корпусом назад и едва не оступился о кочку.

 Он протер глаза, не доверяясь тому, что видел. Перед ним стоял раненый мужчина в окровавленном офицерском френче старого, какого-то допотопного покроя. Его красивое мужественное лицо озаряла глубокая скорбь, изливавшаяся из огромных светлых глаз, широко раскрытых. Так широко, что они казались слепыми. Ветер шевелил спутанные, давно не стриженные густые волосы, и лунный свет осыпал их холодными искрами. Его руки… сильные руки с тугими буграми мышц и напряженными жилами были туго связаны веревкой в запястьях.
 Масалитинов бросился вперед в надежде освободить Пленника и почти коснулся его пальцев, судорожно сведенных...

 Гибкая тень метнулась меж ними. Перед беззащитной своей жертвой теперь стоял киллер в черном трико, в упор целясь Андрею в лицо вороненым зрачком пистолета. Очень худой и высокого роста, он явно смахивал на кого-то. Но на кого? «Ах, да!» – почти вскрикнул Масалитинов, его разгоряченная память цепко ухватилась за диктаторские усики Свириденко. Тот же глумливый излом и та же жестокость в расплывчатых, как бы размытых чертах лица... Далекий гром или жуткий смех доносился отовсюду. Мелкий гнус роем закружился вокруг головы Андрея. Яркая вспышка озарила мозг, и сознание угасло...

 Острый запах нашатырного спирта заставил Масалитинова приоткрыть слипшиеся веки, и затем он чуть не ослеп от невыносимой яркости круглой неоновой лампы, оказавшейся прямо перед глазами.

 – Ну, наконец-то, – облегченно вздохнул пожилой мужчина с отечным лицом хронического алкоголика,
 в белой шапочке и в халате с завязками на затылке, как у санитаров из психушки, –
 а мы уж собирались вас... того... госпитализировать.

 Масалитинов приподнялся и сел на широком топчане, не узнавая ни места, в котором находился,
 ни людей его окружавших.

 – Имя-то свое, имя назвать можете? – допытывался молоденький лейтенантик в милицейской фуражке.
 – А где Свириденко? – вместо ответа спросил Андрей.
 – Какой Свириденко? – бдительно прищурился лейтенантик.
 – Ну, такой... – он обрисовал в воздухе прямоугольник, – в шляпе с полями.
 У него еще был крокодиловый портфель…

 ; Чей портфель? – удивился милиционер. – Никакого портфеля у вас, гражданин, не было. Вот и понятые здесь, опись составлена, все по закону, – категоричным тоном заявил лейтенант, призывая в свидетели двух толстух в оранжевых жилетах.

 – Да не у меня, у Свириденко портфель был.
 – Вы что же, в сговоре состояли с этим Свириденко? Может быть, диверсию готовили и в вагоне специально заночевали? А что в портфельчике? Взрывчатка?
 
 – Да вы что? – возмутился Масалитинов. – Как вы посмели? Я писатель с московской пропиской!
 – Пропиской еще займемся, а пока пишите-ка объяснительную. Тем более, что писатель, естественно, – милиционер закашлялся, – все, знаете ли, так ясненько изложите. С чего это вас угораздило в метро ночевать да еще в вагоне... А у нас, между прочим, в туннелях крысы, – он развел руки на полметра, – вот такие здоровенные. При таком, знаете ли, богатырском сне могли и отгрызть чего-нибудь от вашей личности.

 Пока блюститель порядка перечислял нарушителю безрадостные перспективы возможных последствий встречи с грызунами-мутантами, тот окинул беглым взглядом помещение, вероятнее всего, диспетчерской или патрульной дежурки.

 Со слов свидетелей получалось, что в половине пятого утра уборщики технической смены обнаружили его на скамье одного из вагонов без признаков жизни. На крик женщин сбежалась вся дежурная команда, включая электриков и милиционеров. Между тем, никаких следов насилия на «трупе», то есть на человеке, лежащем навзничь, не было, а на алкоголика или наркомана, судя по внешнему виду и состоянию одежды, он никак не походил.

 Странная его бесчувственная поза скорее напоминала беспробудный летаргический сон. Кто-то даже предположил, что такой сон мог его свалить прямо во время поездки, а равнодушная ко всему на свете, кроме террористических актов и сводок погоды, толпа пассажиров промчалась мимо. Вовсе обескуражил присутствующих начальник смены. Он нагнулся, расстегнул рубашку, приложил ухо к твердой груди оцепеневшего мужчины, коротко заявил: «живой», – и ритмичными взмахами левой руки продемонстрировал всем частоту ударов его сердца.

 Летаргетика, как спящую красавицу, перенесли в оперпункт, туда же прибыла скорая. На счастье, приехал врач-невропатолог, который с выводами не спешил и был, очевидно, прав. Слегка отшлепав по щекам пациента, он растер ему уши, пощупал пульсацию сонной артерии и, бормоча под нос непонятное: «Квази кататония, так-так-так, полная каталепсия», – потребовал у фельдшерицы нашатырь.

 Через несколько минут, довольный собой и результатами врачевания, эскулап настоятельно порекомендовал очнувшемуся больному обследоваться у специалистов, не оставлять без внимания тревожный сигнал и с этим откланялся.

 Молоденький лейтенант, смущенный латинскими терминами, поспешил закруглиться с объяснительной, удовлетворившись заверением нарушителя в полном отсутствии злонамеренных помыслов, возвратил ему изъятые личные вещи, в том числе бумажник с весьма приличной суммой денег и железнодорожным билетом в курортный город братского государства. Затем писателя выставили за двери и проводили к выходу.

 Совершенно обалдевший от безупречной честности и доброжелательности незнакомых людей, испытывая легкие угрызения совести за невольную канитель и внимание к своей персоне, Масалитинов живенько распрощался и вынырнул из душных подземных лабиринтов в прохладное майское утро.

 Ночное происшествие теперь казалось болезненным бредом. Он и в самом деле дал себе слово показаться врачу, опасаясь за состояние психики, к тому же ему действительно ровным счетом ничего не удавалось толком припомнить! Разумеется, он не забыл, как вычислил в толпе Свириденко и мчался за ним по бесконечным переходам, как вскочил в вагон...

 Но что было потом? С чего сделался с ним такой длительный обморок? Каким образом он остался незамеченным в пустом вагоне, один, на целую ночь? Содрогнувшись, впечатлительный писатель представил, что мог очнуться в полной темноте и… умереть. Вот так, внезапно.
 
 «Memento mori», – он с досады плюнул на тротуар и нервно закурил. Между тем, эту классическую рекомендацию только полный идиот мог отвергнуть категорически.

 Но, даже культивируя известный постулат в Великий пост, или по такому вот, как сейчас, случаю, он все одно вряд ли сумел бы вырваться из омута неопределенности и бесцельности многих своих поступков, безалаберной и пустой траты драгоценного времени. При том, словно в издевку, он просто изнемогал от личной безграничной свободы, истинной свободы, какую и вообразить-то было немыслимо еще совсем недавно, почти вчера...

 Вдруг Масалитинов поймал себя на слове «был». «Был свободен!» – хмыкнул он, припомнив навязанный аванс и распотрошенную рукопись. Однако свободный труд уж слишком грубо ассоциировался с пустым желудком, протертыми носками и поношенной обувью. Поэтому часть такого труда даже следовало продать! Этот оправдательный вердикт отчасти удовлетворил ретивого сочинителя, и он, несколько успокоившись, отправился готовиться к отъезду. Времени оставалось не так уж много.


                Глава 4

                Усадьба над озером

 В семье профессора Грязнова царило явное замешательство, впрочем, вполне объяснимое в силу неординарности ситуации. Дело в том, что, во-первых, его единственная племянница, фактически удочеренная им из-за раннего сиротства, увлеклась идеями некого Свириденко, вечного кандидата, так и не сумевшего защититься, несмотря на интерес к его версиям в научном мире и авторитетные рекомендации самого Грязнова. Ни одна из его оригинальных идей, которыми он был напичкан сверх меры и умел интересно подавать, особенно таким восприимчивым барышням, как Ируська, не была достаточно состоятельной для серьезной разработки. И все же, если бы это был обычный роман на фоне, так сказать, кабинетной науки, вряд ли стоило беспокоиться, однако именно область сомнительных изысканий бывшего любознательного ученика тревожила профессора не меньше, чем чувства племянницы. Но об этом после.

 Во-вторых же, его дражайшая супруга Леонида Архиповна тайно (в полном смысле этого слова!) продала дореволюционную ветхую дачу, обустроенную чуть ли ни в центре города, точнее, в курортной зоне, примыкающей к самому престижному району, куда можно было дойти пешком из их городской квартиры максимум за пятьдесят минут, да и то, если не очень спешить.

 Погруженный в свои аналитические занятия, профессор вряд ли хватился бы сразу недостающей недвижимости, тем паче, что не бывал на даче уже несколько лет, но расстроенная родня, выдворенная из провисших гамаков в самом начале купального сезона, поспешила бурно выразить ему лицемерные соболезнования по поводу утраченного эдема.

 Топая яростно ногами, обутыми в мягкие тапочки, профессор наступал на супругу. Его руки судорожно рассекали накаленный страстями воздух столовой, а голос недопустимо вибрировал:
 – Как ты посмела самолично распорядиться имуществом... нашим общим имуществом, не посоветовавшись... ни словом не обмолвившись! Вся семья потрясена потерей шале...

 – Кадик, прошу тебя, не называй швейцарской виллой кирпичный сарай с гнилым балконом на двух подпорах, – спокойно отвечала профессорша, разглаживая крошечным утюжком гипюровый воротник, – все равно эти графские развалины определили под снос.
 – Ничего не хочу слышать, – продолжал топать ногами ученый муж, преждевременно отвергая разумные доводы, – я объявляю голодовку. Все.

 Между тем, повод для такого кардинального решения у Леониды Архиповны конечно же был. Целый год армия накрахмаленных чиновников из местной мэрии хладнокровно и профессионально атаковала хозяйку упомянутой дачки. Но как раз в драматический момент контрольного обмера участка, после чего неминуемо последовало бы вручение извещения на выселение и оскорбительная компенсация «остаточной стоимости», в дом явился купец кавказской национальности (судя по заметному акценту и характерному профилю). Он представился агентом какой-то торговой фирмы, загадочно улыбнулся в ответ на предупреждение о сносе и предложил за предмет отчуждения... такую сумму! Одним словом, Леонида Архиповна согласилась.

 – Аркадий! – негромко, но настойчиво стучалась она в кабинет к обиженному супругу. – Открой немедленно. Ты за всю свою жизнь до самой этой чертовой перестройки не заработал таких денег. Даже если сложить вместе все зарплаты и совминовские пайки. А что теперь? Куда я пойду с тремя нищими миллионами? Аркадий, открой, не выводи меня из себя...

 – Ты ругаешься как... крестьянка! – выпалил Аркадий Львович, появляясь в дверях.
 – А я и есть крестьянка, – с достоинством парировала Леонида Архиповна, – и если бы мой отец не был наркомом просвещения и не отправил тебя в Казахстан морить саранчу, тебя бы самого уморили... – она разрыдалась.
 – Ну хватит, хватит, Лелечка... зачем это, ни к чему...

 Профессор топтался вокруг жены, неуклюже поглаживая ее по сутулой спине, он уже сожалел о своей строптивости. В конце концов, эта дача – сущий ад: летом вертеп, зимой обворовывают регулярно, что ни оставь, даже старое трюмо украли, без зеркала. Зеркало давно разбилось.

 – И потом, – глотая слезы, оправдывалась Леонида Архиповна, – мне предложили другую дачу, ни в какое сравнение... просто замечательная усадьба...
 – Что?!

 Немая сцена продолжалась недолго. Недаром победившая Леонида Архиповна, дочь наследницы обанкротившегося киевского банкира, до самой смерти скрывавшая свое классовое происхождение, отличалась истинно врожденной крестьянской практичностью отца.

 Мудро рассудив, что пачка заграничной «капусты», которую она из патриотических принципов за нормальные деньги не признавала, – всего лишь раскрашенная кучка высококачественной бумаги, годная, при определенных обстоятельствах, только для растопки (а такие обстоятельства были на памяти ее покойной матушки, не говоря уж о ее собственной коллекции с двумя сотнями отечественных денежных знаков), Леонида Архиповна согласилась на осмотр предложенной для продажи усадьбы, весьма удаленной от города, но и это имело свои положительные стороны. Аркадий Львович больше не служил, как ему нравилось выражаться, работал у себя в кабинете, а значит, на лето все необходимое можно было перевезти в дом у озера, осмотром которого хозяйка осталась очень довольна.

 Неожиданно сама местность и архаичное строение с частями уцелевшей лепки на фасаде, плохо оштукатуренное и с косметической побелкой, сквозь которую проступали в разных местах довоенные трафареты, пришлись профессору по душе. Он вроде помолодел, взбодрился и даже потребовал переехать туда незамедлительно. Весна стояла ранняя, следовательно, никаких препонов в осуществлении давнишней мечты супругов – уединиться в собственном доме среди природы, не изгаженной отрыжками цивилизации, – больше не существовало.

 Словом, в начале июня профессорская чета отбыла в усадьбу у озера.
 Ирина Александровна, или просто Ируська, как ее звал любимый дядечка, переехала на дачу вместе с родственниками, заменившими ей родителей, погибших в геологической экспедиции на Таймыре. Окончив университет, она отстранилась от научной работы, которая, кстати, повсеместно сворачивалась как недопустимая блажь для смутных времен и увлеклась самостоятельными разработками в области биоэнергетики. Профессор Грязнов считал с уверенностью, что племянница следует его системе многолетних исследований, но оказалось, что он, мягко говоря, несколько заблуждался.

 – Что это значит? – возмутился Аркадий Львович, обнаружив на письменном столе Ирины астрологические справочники, безграмотные эзотерические трактаты и всякую оккультную чушь.
 – Ну, дусик, не сердись, нельзя же смотреть на все так серьезно, – Ирина повисла на шее у дядечки, прижавшись щекой к его безупречно подстриженной бороде.

 Он просто не в состоянии был проявлять строгость к этому очаровательному созданию. Но, как никто другой, профессор живо представлял губительное влияние псевдонаук на молодой, пытливый ум и невольно ужаснулся тому, что стояло за невинным, на взгляд осведомленных поверхностно, увлечением девушки.

 – Радость моя, не стоит себя обманывать. Ты же не суеверная простушка и уж, тем более, не станешь составлять надувательские астрологические прогнозы. Весь этот бред не достоин внимания образованного человека. Какие-то кукольные науки!
 Господин Свириденко во сне и наяву видит тебя в роли Дианы Воген. Надеюсь, ты помнишь этот курьез, когда маклершу по продаже пишущих машинок, на которых она строчила романы своего шефа-мистификатора Лео Таксиля, непревзойденного ренегата, блефовавшего с самим Папой, выдали сначала замуж за Асмодея, а потом «очистили» святой водой из Лурдского источника и чуть ли не канонизировали. Поразительно, как люди любят сами себя одурачивать! Уж не задумал ли твой кумир перещеголять несравненного Лео и выдать на гора своего «Дьявола»? Момент очень даже подходящий – кончина века, хаос, бедлам Марии Вифлеемской.

 – Ты категоричен и несправедлив ко мне, – возражала Ирина, – ты поссорился с Сергеем Юрьевичем, а еще недавно ставил его всем в пример.
 – Оставь в покое Сергея Юрьевича, у меня с ним сложные отношения. До недавнего времени ты, кстати, ему явно не симпатизировала, что же переменилось?

 – Ровным счетом ничего. Ты зря кипятишься и ревнуешь. Да, да, ревнуешь, у тебя на лице все написано, – и она со смехом стала обнимать дядечку, – просто я хочу твоего Свириденко положить на обе лопатки.
 – Ой-ой-ой, – сморщился Аркадий Львович, – по Сеньке ли шапка?

 Но Ирина уже не слушала его и, быстренько переменив щекотливую тему разговора, увлекла в столовую, откуда доносился аппетитный запах пирогов с капустой.

 За обедом все обменивались восторженными впечатлениями от прелестного дома и окрестностей, его окружавших. Были и гости: Иван Лукич с Аграфеной Петровной, коренные жители здешних мест, соседствующие с усадьбой много лет. Собственно они-то и сберегли дом от полного разрушения.

 – Тут стены в три локтя, то ж не дом, а Брестская крепость. При любой власти оборону держать будет... – с видимой гордостью сообщил сосед.
 – Ваня, – толкнула его под столом коленкой Аграфена Петровна, – лучше расскажи, как тебе война через три года аукнулась.

 – Ну да, – старик не сразу сообразил, почему его прервали, но затем сосредоточился и повел обстоятельный рассказ, – при самом конце войны здесь склад оружейный поставили. Потом, после всего, еще на несколько зим он так и оставался покинутым. Наш председатель мотался туды-сюды. «Взорвется, – говорил, – язви его в корень, – извиняюсь за ругательное выражение, только, как говорится, из песни слов не выкинешь, а он, бывало, еще круче загибал, – тогда ваш министр в штаны навалит. Я к ему третий год бумаги пишу. Вот отправлю все копии в Кремль – пускай дурака такого за вредительство самого эти бомбы таскать заставят. Они ж под открытым небом лежат, рыжие от ржавчины, как китайские дыни».

 Испугались, видать, крысы штабные и пригнали сюда целый батальон молоденьких солдатиков. А я всю войну в саперах пропахал, ну и крутился тут, за ними приглядывал. Неделю бомбы и снаряды возили на старый карьер, откуда глину раньше выбирали. Все вывезли, только один для меня, видать, и оставили... Вынес я его во двор, нежно-нежно держу, к сердцу смертушку прижимаю... Тут он – ей-ей, прямо в моих руках – и взорвался. По саперным меркам меня от пяток до макушки на горох разнести полагалось...

 Ан, нет! Будто сила нечистая боевую головку снесла и как шарахнет... Все левое крыло с библиотекой ухнуло. Там сперва еще барскую сберегали, а потом старые книжки сожгли, мода была такая – буржуйские книжки жечь. Так, аккурат, в библиотеку прыгучий снаряд и угодил, чуть не полдома в подвал провалилось. Под домом, сказывают, ход был аж до самой Германии, и фашисты через его, наверно, много нашего добра поутаскивали.

 – Ой, на что ж ты пустое мелешь? – снова заволновалась Аграфена Петровна. – Места тут тихие, привольные, лиходеи за три версты не забредали. Моя бабуся, царство ей Небесное, тоже страсти любила сказывать: и привидения, и утопленники, и чорты ей всюду мерещились; а мы, девки, марлевые юбки по два слоя, крашеные лебедой, напялим, красные косынки повяжем и ну плясать в барских хоромах, аж подметки отлетали и штукатурка сыпалась, – смеялась старушка, озорно блестя глазами. – Хуже оккупантов проклятых никаких чортов не было. А теперь мы к им сами в оккупацию просимся. Родной внучек на работу ездил наниматься к германцам, конюшни ихние вычищать, тьфу.

 – Может, он выход на той стороне искал из нашего подземелья? – философски пошутил Аркадий Львович. – Жаль, я не спелеолог, вот разве Ируськиных друзей поспрошать? – подмигнул он племяннице.
 – Ничего не выйдет, – серьезно ответил Иван Лукич. – Там грохнулась вся катакомба до самого озера, аж овраг образовался и протока вровень с озером. Идемте-ка вместе, я покажу.

 Удивленные и заинтригованные, все более влюбляясь в свое приобретение и место, окружавшее загадочный дом, профессорское семейство отправилось на экскурсию. Однако полуденный зной, редкостный в этих местах в такое раннее время, заставил их отказаться от дальнего маршрута, пришлось ограничиться чудной панорамой, открывавшейся с пологого холма над протокой, где решено было устроить беседку.
 
 Вообще-то хозяйственных построек возле дома практически не было никаких. Аграфена Петровна, непостижимым образом учуяв в пожилой городской даме крестьянскую жилку, в два счета сошлась с ней накоротко и, повязав профессоршу по-свойски клетчатым штапельным платком, принесенным в подарок, увлекла на свой двор, показывать хозяйство.

 – Я так понимаю, Архиповна, здесь надо жить по-нашему, по-деревенски. Пускай скотинку тебе еще непривычно заводить, ну а курочек или гусяток в самый раз. И с мяском на Рождество будете, и девке твоей к свадьбе перинку соберем, пушинка к пушинке.

 Леонида Архиповна, казалось, не слушала говорливую старушку, а только согласно кивала, раскрасневшись от жаркого солнца и свежего воздуха, улыбалась чему-то своему простой доброй улыбкой и было ей спокойно и хорошо так, как никогда прежде за многие-многие годы...

 А Иван Лукич толковал профессору про рыбацкую снасть и озерный клев, немного даже погорячившись и заспорив, поскольку ученый оказался знатоком по части мотыля и другой наживки. Словом, дружба, завязавшись волею обстоятельств, обещала в скором времени укрепиться и послужить на пользу обеим семьям.

 Не чувствовала себя одиноко и Ирина Александровна. Никогда еще не видела она такими счастливыми и жизнерадостными своих близких, как в этот замечательный летний день. Разительная перемена обстановки благотворно подействовала на всех. Душа, утомленная нервозностью городского ритма, жаждала передышки, и трудно было представить что-либо более подходящее, чем этот дом, словно преподнесенный в подарок расщедрившейся судьбой семейству профессора.

 Вечером, за чаепитием в светлой квадратной комнате с видом на озеро в два окна, еще не определившейся по назначению (а уместно заметить, что комнат в доме было всего три, не считая веранды и погреба, вернее, подвала, довольно большого по площади, с кирпичными арочными простенками), Леонида Архиповна сказала:

 – Моя мать, – она всегда упоминала родительницу подчеркнуто строгим обращением, – в детстве своем, возможно, не раз коротала вечера именно за таким столом.

 Большой круглый стол и несколько венских стульев, чудом уцелевших на чердаке, были извлечены оттуда Иваном Лукичом к приезду хозяев и очень кстати приведены в божеский вид.
 – Кажется, у них была дача под Киевом, где им пришлось жить довольно долго, – подхватил Аркадий Львович.
 – Да, если помнишь, она рассказала об этом незадолго до смерти, уже после того, как папы не стало.

 Ирина с интересом прислушалась. До недавнего времени семейная история присутствовала в застольных беседах в виде засушенных хроник. Полувековой инстинкт самосохранения засекретил в тайниках памяти ее родственников многие любопытные факты, из которых при случае выуживались дежурные эпизоды.

 Например, как дед прославил пивоварню Зроля, или совершил со своим семейством героическое путешествие на Кавказ. Но эти красочные жизнеописания касались детства Аркадия Львовича, который приходился родным братом ее матери, а что до тети Лели, то здесь все как-то расплывалось и стиралось в воображении еще и оттого, что почти все ее родственники умерли в кои-то чересчур давние времена.
 
 – На даче они оказались вынужденно, – продолжала Леонида Архиповна, – смерть моего деда сопровождалась колоссальным скандалом. Он, оказывается, застрелился. Банкротство, затем опись имущества, полное разорение. Моей матери тогда не исполнилось и пяти лет, она была младшей в семье. Трагедия разразилась так внезапно, что бабушка Зоя Иосифовна слегла в тяжелой горячке, и если бы не Надя, старшая сестра мамы, неизвестно чем бы все закончилось.

 – Ты никогда не говорила об этом, – взволнованно прервал жену профессор, – то есть о самоубийстве и банкротстве...
 – Об этом нельзя было говорить, по крайней мере пока жив был мой папа. Потом тем более нельзя, ну а после войны было не до воспоминаний. Последние двадцать лет я вообще ничего тебе не рассказывала. Семинары, лекции, обработка твоих научных дневников...

 – Прости, Лелечка, – смущенно пробормотал профессор.
 – Оставь, Кадик, всему свой час, вот такой, как сегодня, – и Леонида Архиповна как-то радостно, облегченно вздохнула.
 – Тетечка, ну так что же сделала Надя? Ради Бога, не отвлекайся, рассказывай. Ты даже не представляешь, как мне все интересно, – сказала Ирина.

 – Надя, собственно, заменила сестре мать. Она была старше Ольги намного. Не помню точно ее возраста, однако в семье она считалась уже взрослой. Дача стала их домом, почти что чудом удалось ее сохранить. Из этого скромного рая вскоре ее увез некий Мишель Масалитинов. В детстве моя мать подслушала какой-то жуткий рассказ про этого Мишеля, якобы он был околдован очень богатой женщиной, дочерью чуть ли ни потомка нового Калиостро, совершавшего не меньшие чудеса.

 Мишель сначала ухаживал за Надей, а потом неожиданно женился на таинственной инородке, воспитанной во Франции. Вдобавок ко всему, женщина эта оказалась сумасшедшей и в припадке безумства задушила своего ребенка и утопилась. Впрочем, тела ее так и не нашли. Мишель же серьезно заболел, но поправился и по окончании траура вернулся к Наде, сумел ее разжалобить, выпросить прощение, и через некоторое время они обвенчались.
 Молодые выехали во Францию и там прожили около десяти лет. У них был сын, названный в честь отца Мишенькой. Перед самой войной, в 14-ом году, они возвратились на родину, затем революция...

 – Да-да... какая, все же, у них была интересная жизнь, – задумчиво произнесла Ирина.
 – Она была трагичной, полной всяких неожиданностей, лишений и унижений, – возразила Леонида Архиповна. – Ведь многоимущий в любой миг может потерять все, что имеет, и превратиться в последнего бедняка. А такие метаморфозы увлекательны только в романах. На самом же деле человек хрупок, а богатый и избалованный – почти обречен. Моя мать чудом осталась жива, да и то благодаря встрече с отцом. Я часто думаю об этом…

 – В молодости, Лелечка, переоценка ценностей не так болезненна, молодой человек воспринимает мир через призму своего эго. Оно превыше и главней всего. К счастью, войны и революции начинаются и... заканчиваются, – улыбнулся Аркадий Львович.
 – Ну, ты просто гениальный афоризм выдал, дядечка, – подсела к нему Ирина, – ладно, про бабушку Олю нам все известно: голод, тиф, Крым, Врангель... А вот Надя, что же все-таки с ней? Ты сказала, что у нее был сын. Он же, как это? Твой двоюродный брат, кузен?

 Леонида Архиповна задумалась, а потом просто сказала:
 – Надя умерла. Старший Масалитинов был офицером-монархистом, да еще громкой фамилии. Его расстреляли под Иркутском. Мне ничего, ровным счетом ничего не известно... Мы не смогли найти мальчика. Детский приют, в который его определили, расформировали, детей отправили в разные детдома.

 Мать искала его вплоть до самой войны. Ездила в Белую Церковь, потом в Пермь, Алапаевск... Дважды ей показывали другого ребенка, убеждали, что фамилия мальчика изменена. Но она очень любила племянника, к тому же до самой разлуки, то есть все время, пока Масалитинов еще надеялся попасть в Крым и Надю с Мишенькой отправить в эмиграцию, до этого кошмарного ада и тифозной больницы, она с племянником не разлучалась. А мальчику на то время минуло девять, он не мог измениться до неузнаваемости и позабыть тетю, к которой был сильно привязан. Словом, до самой смерти мать преследовали муки неизвестности и то, что она не сдержала данное Наде обещание и не сберегла Мишеньку.

 – Это грустная история. Пожалуй, тетя, ты всех нас расстроила, да и на тебе самой лица нет, – Ирина обняла Леониду Архиповну. – Сегодня полнолуние, пойдемте смотреть луну над озером, – предложила она с напускной веселостью.
 Профессор охотно согласился, и все отправились любоваться ночным пейзажем.


                Глава 5

                Архив убитого ламы

 Андрей Михайлович спускался в подземный переход у Киевского вокзала, ощущая на плече приятную тяжесть спортивной сумки и предвкушая несравнимое ни с чем дорожное безделье. Он не мог позволить себе сознательного, запланированного безделья уже много лет, а вынужденное безделье, конечно, не в счет, потому что лишено блаженной расслабленности, комфорта и душевного спокойствия.

 Именно с таким настроением он шагнул на платформу №13 ровно в 21.32 и обнаружил, что состав еще не подавали, хотя до отправления поезда оставалось менее пятнадцати минут. Однако довольно скоро на перроне показался темный силуэт последнего вагона. Поезд заталкивали на посадку задом, не включив габаритные фонари, но таким чудесам здесь никто теперь не удивлялся.

 Нумерация состава начиналась почему-то с конца. Первый вагон оказался последним и пришлось пересечь платформу в обратном направлении. В посадочной суете, усиленной из-за вокзальных неувязок, толпа пассажиров рассасывалась на глазах. Предъявив билет заспанному проводнику, Андрей беспрепятственно прошел к своему купе и занял 36-е место.

 «Ничего, – успокоил он себя, – здесь все-таки есть дверь, и в туалет можно попасть без очереди». На том и ладно. Он не обратил внимания на пустующие полки, автоматически списав это на запоздалую подачу состава и путаницу с нумерацией. К тому же вагон был плохо освещен, а за окном уже совершенно стемнело. Масалитинов забросил сумку в нишу над дверью, блаженно потянулся, вдохнул сыроватый запах дорожной пыли и почувствовал легкий толчок. Поезд плавно тронулся с места и стал набирать скорость...

 Едва он успел присесть к окну, как стаканы на столе дробно звякнули от зычного баритона, всколыхнувшего воздух ограниченного пространства.
 – Добрый вечер. Очень рад, приятного путешествия...

 Точно вписавшись в прямоугольную раму массивным торсом, к дверям прислонился человек в светлом плаще с многочисленными позолоченными пуговицами. Масалитинов вскочил, стукнулся головой о верхнюю полку, пробормотал что-то несуразное и, грубо толкнув попутчика, выпрыгнул в коридор.
 
 Через полторы секунды он отчаянно рвался в служебное купе. Проводник определенно отсутствовал. Дверь была заперта. Оглядевшись по сторонам, несчастный писатель вдруг заметил, что в длинном коридоре купейного вагона не было никого. То есть не было ни единого человека! Он распахнул дверь первого купе – пусто, пустым оказалось и второе, и третье... Зачем-то снова перебежав в конец вагона, – вагона № 1, который теперь болтался в хвосте последним, Андрей Михайлович выскочил в тамбур и задергал ручку торцевой двери. Все было напрасно. Упершись лбом в стекло, он с ужасом запечатлел в памяти трассирующие серебристые рельсы, стремительно улетавшие к далекому горизонту...

 – Вы что здесь делаете? – настиг его четкий вопрос.
 Говоривший был в синем кителе, форменной фуражке железнодорожника и при этом поигрывал ключом в пухлой руке.
 – Что это вам приспичило? Санитарная зона еще не кончилась, двадцать минут дотерпеть не можете? Предъявите билет.

 Масалитинов полез в нагрудный карман, пристыжено протянул проездной документ и нервно спросил:
 – Куда мы едем?
 Проводник побагровел.
 – Куда написано, – рявкнул он, – расписание в середине вагона на стене. И пройдите из тамбура, если вы не курящий.

 – Нет, – торопливо возразил Масалитинов, – я в том смысле, что в вагоне никого нет. Где пассажиры? – вдруг заорал он, хватая за лацканы должностное лицо при исполнении.
 – Какого черта? – вырывался проводник. – Вагон закупила Калуга, какой-то туристический «Бэкон». Через два часа набьются, как сельди в бочку. Их каждые десять дней возят на базар в Турцию и обратно.

 – Что еще за бэкон? – недоверчиво переспросил Масалитинов, отпуская замятые лацканы.
 – Почем я знаю? Бэлла и Константин, наверно. Мало их, что ли, развелось, – одергивая китель, излагал свои соображения проводник, – я вас высажу, если будете безобразничать, – пообещал он, толкнул дверь и категоричным жестом пригласил истеричного пассажира в вагон.

 Масалитинов подчинился и робко заглянул в свое купе, краем глаза одновременно не теряя из вида синий китель. Попутчик, переодевшись в кремовый спортивный костюм, вальяжно полулежал на нижней полке. Андрей Михайлович потер виски холодными пальцами, мысленно дал себе слово непременно показаться врачу и занял место напротив.

 – Милости просим, – загудел баритон, – что за прелесть в нечаянных встречах! И как кстати нам поближе познакомиться.
 «Чтоб тебя коза забодала, тьфу, глаза б мои тебя не видели!» – подумал Масалитинов, неожиданно произнеся вслух:
 – А что вы делали в метро вчера вечером?
 – В метро? – удивился Свириденко. – Что же можно делать в метро? Возвращался в гостиницу, если это было после девяти. Столичные семинары так утомительны...

 – Тогда зачем вы остались в вагоне? – продолжал допрос Андрей.
 – В каком вагоне? У меня билет, я, простите, живу в...
 – Да я к вам в гости не собираюсь, – невежливо перебил писатель. – Вы остались в электропоезде и проводили на мне какие-то гипнотические опыты, – выпалил он.

 – Да вы в своем уме, батенька? Я спал в гостинице напротив Ботанического сада, как младенец. Вам надо лечиться, я вас предупреждал, у вас галлюцинаторный бред. Хотите успокоительного? – он полез под стол и извлек оттуда... омерзительный саквояж – тот самый громадный крокодиловый портфель!

 – Нет! – заорал Масалитинов, изо всех сил нажимая на кнопку вызова проводника, – никаких микстур! Я здоров и совершенно спокоен. Слышите?
 Из коридора донесся спасительный голос:
 - Иду!

   Проводник скороговоркой пробурчал про себя: «Вот говнюк… голова квадратная от самой платформы. Интеллигенты задрипанные», – и громко протрубил:

 – Открыл, я уже открыл вам туалет, нечего трезвонить, уважаемый. И поаккуратней там. Смыть не забудьте. Мне пассажиров сажать через два часа. Вот, возьмите белье и давайте без сдачи, или получите сдачу после Калуги.

 – Выбирайте выражения, милейший, – одернул его Свириденко, раскрыл злополучный портфель и... стал нащупывать в нем, очевидно, бумажник. – Ах, да куда же я его сунул, – досадовал он.

 – Посмотрите в заднем кармане, – подсказал Масалитинов, впавший в прострацию.
 – В самом деле? Ну, спасибо, а я уж было разволновался.
 Свириденко рассчитался с проводником и спросил чаю.

 – Щас, – пообещал тот, выразительно приподняв левую бровь, – чай в соседнем вагоне, там электротитан, а у меня щепочки, дровишки...
 – Дровишки, – передразнил его вслед Сергей Юрьевич, – хамство сплошное. Как это, знаете ли, отвратительно.

 Он стал извлекать из своей клади добротный столичный провиант, которым запасся основательно и со вкусом, что само по себе говорило о приличном достатке обладателя крокодиловой реликвии. На столик легла палка дорогой колбасы, запаянная в фольгу, следом выстроились пирамидой импортные коробочки с сыром и готовыми закусками, бутылка минеральной воды и порционно упакованные булочки.

 – Присоединяйтесь, мой друг, – рокотал он своим редкостным баритоном, – поделимся по-братски харчами и воспоминаниями, поразмышляем о жизни, как водится в дальней дорожке...

 «Странная лексика, – подумал Масалитинов, – этакий старомодный стиль и, вдруг, «харчи». Тоже мне, артист фиговый…», – а вслух сказал, подражая тону собеседника:
 – Вы кругом правы, у меня действительно что-то с нервами. Работа, знаете ли, воображения... издержки профессии, – и, посчитав свои объяснения исчерпывающими, принял предложение, – я думаю, вам не терпится начать свою повесть.

 – Какую повесть? – придавил спутника к полке густым смехом Свириденко. – Моя жизнь – многотомный роман, нам следует отправиться в кругосветное путешествие, чтобы я сумел вам обо всем рассказать.
 – Не мечтайте засадить меня за свои мемуары. С меня достаточно рукописи. Кстати, предупреждаю – работа почти безнадежная, слишком сильно поврежден текст.

 – О, тут я спокоен. Ваше воображение и талант...
 – Оставьте в покое мое воображение, – взорвался Масалитинов, – я не собираюсь задействовать свои творческие возможности. Речь шла всего лишь о реставрации текста. Через месяц вы получите все, что я сумею спасти.

 – Замечательно, превосходно, голубчик. Вы не представляете, как я жажду прочесть эти бумаги. Знаете что? Давайте ужинать, я чертовски голоден, и, пожалуйста, не обижайте меня, берите все, что по вкусу...

 Масалитинов прибавил к деликатесам на столе скромную банку рыбного паштета и «жулик» – ржаной хлебец с изюмом. Между тем, общая трапеза как-то незаметно и естественно сняла с него остатки напряжения, к тому же проводник, изменив своим правилам, а возможно, профессионально оценив платежеспособность бумажника солидного пассажира, самолично подал ароматный, прилично заваренный чай с лимоном, после которого беседа потекла непринужденно и приятно.

 – Боюсь выглядеть в ваших глазах нескромно, но обстоятельства моей родословной таковы, что когда я сообщу вам чрезвычайно сжато лишь то, что касается рукописи, ваше настроение изменится, – начал Сергей Юрьевич. – А как, кстати, вы относитесь к собственной генеалогии? – неожиданно спросил он.

 Вопрос застал Масалитинова врасплох. Он пожал плечами.
 – Моя генеалогия началась в 20-ом году.
 – Простите, – смутился Свириденко, – лично я считаю это трагедией нации, народов...
 – Не стоит обобщать, вернемся к рукописи.

 – Конечно. Придется, правда, сделать небольшое отступление, но лишь только затем, чтобы прояснить для вас общую картину. Более десяти лет назад я путешествовал по Алтайскому краю. Не стану задерживаться на своих занятиях и причинах, побудивших меня посетить одно маленькое селение в горах. Именно в то время у местных авгуров случилось событие, которое переполошило всю округу.

 Убили Белого ламу. Убили и ограбили самым диким и примитивным образом. Ему перерезали горло. Человек этот был очень стар, так стар, что никто не помнил, когда он поселился в этом уединенном месте, настоящем оазисе очищения помыслов и духа, среди девственной природы. Обычаи и нравы местных людей совершенно исключали такое дерзкое преступление, и подозрение пало на бандитов, прятавшихся в горах.

 Я не был свидетелем убийства, однако со всей добросовестностью помогал следствию, чем мог, поскольку находился, как я уже говорил, в этом селении и накануне роковой ночи встречался с Учителем. В благодарность старейшина поселенцев передал мне бумаги умершего, незадолго до ужасной кончины отданные ему на хранение, и мне пришлось разбирать этот замечательный архив там же, на месте, потому что взять с собой дополнительный груз возможности не представлялось никакой.

 Я засел за работу, и нисколько не сожалел после. Записки, хотя и довольно любопытные, к сожалению, не представляли целостного труда. Автор был христианин, посвятивший жизнь восточным вероучениям и, как видно, преуспевший в них. Он пытался сформулировать тезис синтеза этих религий, дело, впрочем, безнадежное, потому что восточные идеи несовместимы с христианством. К тому же описывал случаи оживления умерших. Очевидно, он разделял взгляды Елены Петровны...

 – Вы, конечно, говорите о Блаватской, – заметил Андрей Михайлович, – я занимался ее трудами и «Тайной доктриной» в частности. Видите ли, даже если бы я не был убежденным атеистом, а всего лишь обывателем-скептиком, то все равно не принял бы всерьез эти сказки о перевоплощениях.

 – Не будем строги к женскому гению, – продолжал Свириденко, – я только хотел сказать, что убитый серьезно занимался сансарой или переселением душ, реинкарнацией, как предпочитают называть этот феномен сегодня. И представьте себе мое удивление, когда, среди прочих его бумаг, случайно обнаружилась известная вам тетрадь.

 У меня и раньше явилось подозрение, что Учитель – человек православный и русский, но что он бывал на родине моих предков и сохранил дневник, возможно, моей собственной прабабки...?! Согласитесь, это потрясло меня. Я не случайно сказал «возможно». Дело в том, что удивительные перипетии моей генеалогии не имеют каких-либо указаний на родство с госпожой Тураевой. Но вот любопытные детали: во-первых, мать моего отца явилась в грешный мир из вод Черного озера, упоминаемого в дневнике.

 Масалитинов, как все впечатлительные люди, плохо скрывал свои чувства и при последних словах Сергея Юрьевича скорчил ироничную гримасу. Ему претил пафосный слог нового знакомого. К тому же он как-то не воспринимал реальности пересказанных событий. Все это больше походило на буйную фантазию любителя авантюрно-приключенческих сюжетов в стиле ретро: кровавое убийство, дневник, найденный в каком-то селении... И зачем было тащиться на Алтай? Хватило бы чердака или сарая...

 – Вы думаете, что я приукрашаю события? Нисколько. Моя бабушка полуживой была найдена рыбаками на отмели и от тяжкого потрясения частично лишилась памяти. Опознать ее не сумел никто. По рассказам знавших ее, она была женщиной удивительной красоты, свободно говорившей на нескольких языках, к тому же наделена самыми похвальными добродетелями. Но очевидно, какие-то роковые обстоятельства ее жизни, скрытые тайной, послужили причиной психической болезни.

 Воспоминания не потревожили ее до самой смерти, впрочем, она умерла при родах, хотя и в зрелом уже возрасте. Так вот что, во-вторых, натолкнуло меня на мысль о родстве с Тураевой. Листая жалкие остатки полуистлевшего дневника, я случайно наткнулся на описание кольца – совершенной копии нашей семейной реликвии, передаваемой из поколения в поколение.

 К сожалению, я так и не смог прочитать дневник, к тому же он застрял в аэропорту вместе с моим багажом и нашелся, спустя чуть ли ни год, а потом я как-то потерял к нему интерес, полагая, что восстановить рукопись невозможно. И вот только сейчас мне представился случай исправить положение.

 Я просто в восторге от ваших статей по проблемам нетрадиционного сектантства и блестящего разоблачения психологических мотиваций неортодоксальных группировок, объединенных по религиозному профилю.

 Учитывая, что в дневнике прослеживается некая оккультная мистификация и есть даже прямые указания на сансару или аватар, как проще назвать оживление трупа, думаю, что все эти сведения добавят немало интересного к вашей работе. Не говоря уж о том, какую услугу окажете вы мне... Разумеется, за вполне приличное, достойное вознаграждение, – спохватился рассказчик, вопросительно взглянув на собеседника.

 Его маленькие глазки впервые прямо и колко уставились на Андрея, и снова неприятное стесненное ощущение охватило его. Воздух в купе показался плотным и равномерно сдавливающим тело со всех сторон, вроде воды. Он даже сделал невольное гребное движение руками, как бы пытаясь раздвинуть невидимые волны.

 – Не возражайте, – истолковав по-своему этот жест, безапелляционно продолжил Свириденко. – Всякий труд должен быть достаточно вознагражден. Только при этом он станет по-настоящему свободным и творческим. Однако же я утомил вас, наверное. Скоро Калуга. Мы, пожалуй, успеем умыться в чистом сортире, – сообщил он с улыбкой, доставая из саквояжа личное полотенце и умывальные принадлежности.

 Масалитинов рассеянно кивнул и прилег на полку с надеждой хоть несколько минут провести в одиночестве. Никогда прежде он не испытывал такого вакуумного состояния в мозгах. У него самого, казалось, началась амнезия, он почти не помнил, о чем только что говорил этот тучный человек в дорогом спортивном костюме, надушенный одеколоном с запахом увядших роз.

 Почему появление Свириденко в его московской квартире совпало с необъяснимым душевным возбуждением и странным происшествием в метро? Теперь добавилась дорожная встреча... Нет, нет, все не случайно... Но сейчас, кроме невероятного утомления и желания забыться, он не чувствовал ничего. Он быстро переоделся, постелил постель, лег и отвернулся к стене. Стук колес успокоил его, и блаженная истома сомкнула веки.


                Глава 6

                Напиток богов

 Месяц спустя, в пустующей городской квартире профессора Грязнова сидели двое. Ирина, приехавшая с дачи на несколько дней из-за всяких хозяйственных дел, и ученик Аркадия Львовича, вхожий в их дом уже давно, молодой ученый Свириденко. Сергей Юрьевич был совершенно поглощен новым, захватившим его с головой, проектом.

 – Подумайте только, Ирина, – говорил он, – какие возможности представляются нам сегодня! Неужто профессорская спесь вашего дяди так привлекательна для вас?
 – Я вас прошу, Сергей Юрьевич...

 – Оставьте, слепому видно, что он зарывает свои работы в могилу! Не сердитесь же на меня, а послушайте непредвзято и внимательно. Вы же красивая и умная девушка, у вас много расходов. Прилично одеваться, парфюмерия, досуг, в конце концов. В последний концерт билеты по тридцать долларов, и это при нищете наших ученых кавалеров.

 Ирина с негодованием поднялась с места.
 – Ах сядьте, сядьте, умоляю вас! – схватил ее за руки Свириденко. – Я готов разодеть вас, как принцессу, и каждый день возить в концерты. Если бы вы не были так неразумны и доверились мне! Но вы же слышать не желаете о законном браке и, уж тем более, о моих искренних чувствах!

 По крайней мере, мы договорились оставаться друзьями, так дайте же мне объясниться. Я сделал так много, подготовил устав научной ассоциации, нашел авторитетных учредителей и о чем же прошу? Да только о том, чтобы ваш дядюшка возглавил эту организацию. Формально. Кроме подписи и позволения называть себя президентом престижной научной структуры, от него вовек ничего не потребуется.

 – Наука не может быть предметом коммерции. Это сфера государственных интересов. Она требует колоссальных затрат и комплексной правительственной защиты.
 – Ваши наивные слова, простите меня, сплошные глупости. Кому сегодня нужны абстрактные теоретические труды? Государство, о котором вы так печетесь, закрыло лабораторию вашего дядечки и оставило прозябать его самого, не говоря о семье, на мизерную, смехотворную пенсию. А не думаете ли вы, что ваша дача, так удачно приобретенная Леонидой Архиповной, – подарок неизвестного мецената, который заинтересован в работах уважаемого господина Грязнова?

 – О чем вы говорите, Сергей Юрьевич? Тетя все документально оформила, потом мы продали старый дом. Зачем вы оскорбляете нас? Вы же были одним из любимых учеников моего дяди...
 - Да почему же оскорбляю, Ирина Александровна! Что оскорбительного в богатых и влиятельных друзьях? И потом, я только предположил. Никакого мецената, разумеется, нет и не было никогда. Это вы вот упорствуете. Государство, человечество… Великое братство из тождественного биологического материала, не более чем высший класс разумных животных с грубыми инстинктами стадности.
 
 - Прекратите, вы не смеете так цинично презирать людей!
 - Люди… Что это такое – люди? Спросите лучше у вашего дядечки, куда подевалась электронная схема его уникальной «Мышки», способной дистанционно воздействовать на релаксированный во сне человеческий мозг. А то, что ваш дядечка – «астральный майор» – находился под неусыпным надзором ведомственных комитетов до самого развала так патриотически защищаемого вами государства, вам известно? И что он не имел права на выезд не то что за границу, а даже в третью погранзону на рыбалку, где жили его престарелые родители.

 То-то же. Я уже не говорю о судьбе соавтора его уникального труда «Сансэнергетические возможности живой материи», Славика Лагунова. После выступления в Таганроге перед массовой аудиторией мальчишка умчался в Москву, опьяненный успехом и резонансом в прессе, где был... принудительно обследован квалифицированной комиссией из профессорского состава и помещен в спецпсихбольницу с диагнозом, подписанным лично Шмейсcером: реактивный маниакальный синдром, прогрессирующая шизофрения.

 – Но это же не типично, – тихо возразила Ирина, – у него с дядей были принципиальные разногласия. Нас ведь не преследовали, даже наоборот...
 – Оставьте, милая моя, замечательная Ирина Александровна, – я преклоняюсь перед умом и достоинствами Аркадия Львовича и, поверьте, от всего сердца желаю добра вашей замечательной семье.

 Но вы должны понять, что государству сейчас не до ученых-теоретиков, психофизические возможности пригодны только для коммерческой практики, как у Кашпировского. Заметьте, что доктору, который феномены магии использует весьма корыстно, лечебница не грозит, потому что с его капиталом можно купить все здравоохранение, вместе с министерским портфелем. К тому же комитеты сейчас латают прорехи минфина за счет сокровищ Али-Бабы и множества беспардонных разбойников. «Астральные майоры» и авторы глобальных психоэнергетических систем их больше не интересуют.

 – Мне не ясно, к чему вы клоните. Что, собственно, я должна сделать для вас? Выкрасть дядины рукописи и продать загранице? – с издевкой перебила Ирина. – Вы же прекрасно понимаете, что труды профессора Грязнова уникальны и не годятся никаким кашпировским.

 – Ирина, не смейте превращать меня в шута, – рассердился Сергей Юрьевич, – вы просто обязаны уговорить дядю формально возглавить ассоциацию и международный Центр развития национальных психокультур.
 – Да вы представляете, сколько нужно средств для создания такого Центра? Это ваша идея? Может быть, у вас готов план активного развития?

 – План действительно готов, – загадочно улыбнулся Свириденко, – остается только заполучить подпись вашего дяди на протоколе учредительного собрания и вписать паспортные данные в устав. Единогласным решением мы уже избрали его президентом.

 – Послушайте, я ничего не смыслю в организационных делах, но почему вы официально не послали приглашение дяде на ваше собрание? Да он ни за что в жизни не поставит подпись на каких-то сомнительных бумагах и не согласится на подобную буффонаду.

 – Откуда у вас, очаровательная Ирина Александровна, столько чернильной желчи? Неужели вы не догадываетесь, что международная ассоциация и все учредители – это я сам! Оглянитесь вокруг: сколько энергичных людей поставили на колеса свое дело. Дело вашего дяди – наука в чистом, классическом виде, а мое – стать трибуном его науки. Озолотить великий ум и одарить неблагодарное человечество новейшими технологиями. Ибо что ни изобретай, люди все знания обязательно обратят себе же во зло. Да. Простите за примитивную философию.

 – Ах, так это ваши очередные заморочки, – рассмеялась Ирина, – а я слушала со всей серьезностью и почти поверила. Все выглядело так, будто вы командированы от независимого Ученого Совета, в котором один только дядя не принял участия.
 – Кроме вас, никто не уговорит старого упрямца. Его консервативные взгляды кого угодно доведут до белого каления.

 – Но и ваш космополитизм далек от похвал, – отрезала Ирина, – мне надоело с вами ссориться и отражать атаки на моего дядю. Говорите с ним сами, если хотите. Самое большее, на что я отважусь – это подготовить его к такой беседе. И оставьте свои беспредметные нападки. Лично я в чем-то с вами согласна. Почему бы действительно не продать продукт интеллекта, тем более, что дядин товар нельзя использовать на уровне агитационной листовки к выборам, не говоря уже о сравнении с нейтронной бомбой. Пойдемте пить кофе, – примирительно сказала она.

 Со стороны эта пара выглядела довольно своеобразно: крупнопородный экзальтированный ученый муж и хрупкая эмоциональная девушка, почти девочка, рядом с таким колоссом. Впрочем, судя по оживленному диалогу и непринужденному поведению, их можно было принять за родственников.

 На самом же деле, Свириденко появился здесь около года назад. Столько же продолжалось знакомство с Ириной. Поначалу правила приличия и гостеприимства заставляли ее откровенно терпеть навязанное общение, потом все изменилось. Большой знаток и почитатель магии, он увлек девушку составлением справочника с описанием каббалистической символики, и пока она копалась в дядечкиной библиотеке, спутал разбуженный интерес к эзотерическому трактату с нежными чувствами к своей особе, после чего с благородным намерением неожиданно нанес визит Леониде Архиповне.

 В тот вечер гость, как обычно, разделся в прихожей, развернул белый шелестящий пакет и преподнес тетушке цветы.
 – Зачем это, – удивилась она, – как вы могли так потратиться? Цветы для нас недопустимая роскошь, мы привозим их только с дачи. Правда, розы уже все срезали...

 – Я счастлив, поверьте, доставить вам маленькое удовольствие, – загудел Свириденко, — тем более что сегодняшний день совершенно особенный для всех нас.
 – Аркадий Львович в лаборатории, а Ирина осталась помогать ему. Присаживайтесь и рассказывайте, с чем вас поздравить, раз уж вы решились разделить свое торжество с нами.
 – Нет, нет, вы ошибаетесь, у меня несколько другая цель...

 И Свириденко стал пространно изъясняться. Он долго и страстно говорил о прекраснейшем из человеческих чувств, о развитии любовных отношений, о победе над жизнью и смертью, о постоянстве, верности и христианстве... Его крупное лицо побледнело и покрылось испариной, по вискам струился обильный пот, ко лбу прилипли волосы. Он беспрестанно утирался носовым платком, но духота мучила его.

 – Мне все ясно, – избавила его от страданий Леонида Архиповна. – Вы влюблены в Ирину и намерены жениться.
 Свириденко закрыл глаза и промокнул влажный лоб.
 – Скажу вам прямо, что, на мой взгляд, вы абсолютно не подходите друг другу. Я не отрицаю ваших бесспорных достоинств, но... браки заключаются на небесах. Выбор за ней, хотя и не стану вас обнадеживать.

 – Позвольте с вами не согласиться, – возразил Свириденко, обретая прежнюю уверенность. – Ирина слишком молода и стесняется собственных чувств. Это естественно и прекрасно. Как в старые добрые времена, вы могли бы подготовить ее, объяснить...

 – Да о чем это вы, дорогой мой? О каких временах? – вытаращила глаза тетушка. – Нынешние дети с успехом родителей просвещают. К тому же Ирина настолько равнодушна к сильному полу, что мне и самой удивительно. В ее возрасте странно обходиться без романтических приключений. А она терпеть не может даже безобидный флирт и называет все это глупостью. Вам надо бы объясниться с ней, но честно скажу: мне бы не хотелось оказаться на вашем месте.

 – И что, она никогда не дружила со сверстниками? У нее не было первой любви или увлечения? – оживился Свириденко, пропуская мимо ушей все остальное.
 – Представьте, да. Она вообще ни с кем не дружила, Аркадий Львович не в счет, это ее единственный друг.

 Свириденко бегло, пронзительно взглянул в лицо собеседницы своими маленькими черными глазками, и она подумала, что, несмотря на давность знакомства, привыкнуть к этому человеку так и не смогла. «Охрани Бог от такого мужа, в нем слишком много всего: и тела, и ума. Пожалуй, не каждая справится с таким утесом. С чего вдруг ему понадобилась Ируська? И вовсе бы не женился…»

 – Я вам не нравлюсь, – вздохнул Сергей Юрьевич, словно разгадав ее мысли.
 – С чего вы взяли? – покраснела Леонида Архиповна.

 У гостя был грустный, растерянный вид, и ее доброе сердце тотчас откликнулось искренним раскаянием в невольной предвзятости.
 – Давайте пить чай с вертутой, – спохватилась она, – у меня сегодня получилась отменная. Аркадий Львович большой любитель печеного.

 Разговор этот, однако, не получил должного продолжения и остался между ними. Леонида Архиповна предпочла не беспокоить мужа напрасно, тем более, что прогнозы подтвердились: Ирина категорически отказала Сергею Юрьевичу. В свою очередь он не стал досаждать ухаживаниями, а занял позицию некоего куратора ее самодеятельных опытов в области биополярного магнетизма, до которых она была большая охотница, и в этом преуспел довольно скоро.

 Ирина, грациозно двигаясь по комнате, накрывала на стол так, как было заведено в доме профессора. Взглядом хищника гость следил за плавными движениями ее рук, расстилающими крахмальную скатерть. Затем девушка подошла к серванту и стала доставать с верхней полки кофейник и чашки. Солнечные лучи, косо падая из окна, насквозь просвечивали ее тонкое платье, обрисовывая безупречной красоты линии тела и стройные ноги.

 Обернувшись и прижимая к груди посуду, она хотела было отвечать, но что-то в лице Свириденко поразило ее. Он был смертельно бледен, желтоватая кожа на лбу покрылась бисеринками пота, потускневшие глаза смотрели как бы сквозь нее, уставившись на неведомую точку в пространстве.

 – Сергей Юрьевич, – Ирина едва не выронила посуду, – с вами все в порядке?
 – Да, конечно, – встрепенулся он, сразу переменившись в лице, принявшем обычное выражение, – что-то жарковато сегодня, потом задумался... Простите. А как ваши успехи в упражнениях, которые я вам рекомендовал?

 – Ровным счетом ничего не выходит, я слишком земной, материальный человек.
 – Могу доказать вам, что это не так, прямо сейчас, если вы, разумеется, не против.
 – Очень любопытно. Вы что же, собираетесь искусственно усилить мое биополе? Дядя категорически предостерегал меня насчет гипнотических опытов вне лабораторных условий.

 – Ирина Александровна, доверьтесь мне без колебаний. Я не способен причинить вам не только зла, но даже маленькой неприятности. Постигнуть непостижимое невозможно, но приоткрыть завесу над тайной...

 Он говорил, глядя в глаза Ирины, и постепенно рокочущие звуки его зычного голоса сливались в ее восприятии, напоминая шумы морского прибоя.

 Магия слов, потерявших всякий смысл, вызывала в воображении картину залитого солнцем пространства, зыбкого и непрочного в полыхающей бездне. Она вдруг испугалась, увидев себя как бы со стороны, идущей вдоль пустынного берега. Ей хотелось разглядеть вдали хоть какой-нибудь признак жилья или просто присутствия человека, но вокруг было пусто.

 Вдруг, словно ниоткуда, перед ней встал мужчина, весь израненный, в окровавленном офицерском френче, со связанными в кистях руками. Скаженный ветер вздымал отовсюду песок и сыпал ей прямо в лицо. Она прикрывала глаза ладонями, стремясь приблизиться к раненому, но он исчез так же внезапно, как появился... Затем перед собой она увидела Свириденко, вытянувшего вперед правую руку с кольцом на среднем пальце. Черный камень в голове змея, кусающего хвост, вспыхивал изнутри фиолетовыми искрами.

 – Что это? – изумилась Ирина, безуспешно пытаясь вспомнить, о чем только что говорил гость или, по крайней мере, что отвлекло ее внимание и заставило на мгновение забыться.
 – Где вы были? Вы не слушали меня, – с укоризной вымолвил Сергей Юрьевич, загадочно поблескивая глазами, – это кольцо досталось мне по наследству. Семейное предание гласит, что оно приносит богатство и власть.

 Ирина рассеянно смотрела на кольцо, усилием воли понуждая себя отвести взгляд от черного бриллианта. Мозг ее лихорадочно работал, воспроизводя только что пережитые впечатления, но ничего, кроме слепящего солнечного света, в памяти не возникало. Это походило на засвеченную пленку, напрасно прокрученную много раз. Наконец, возвратившись к действительности, она сказала:

 – Вы иллюзионист, Сергей Юрьевич, я догадываюсь, что вам удалось чем-то отвлечь меня, выключить мое внимание, это нечестно.
 Свириденко расхохотался.

 - Наоборот, милая моя, чудная Ирина Александровна. Я пытался включить его, заставить работать в ирреальном пространстве. Ну ничего, вам самой интересно будет познать собственные возможности. Нет большей тайны, чем та, что заключена в нас самих. «Мы также таинственны и страшны, как этот непостижимый мир», – говорил один старый индеец яки, а он кое-что смыслил в этом. Поставьте на место кофейник и, пожалуйста, принесите-ка кипятку. Я угощу вас напитком богов, попросту чаем, который сам заварю сейчас.

   С этими словами он с удивительной легкостью для своей грузной комплекции стал двигаться вокруг стола, переставляя приборы по своему вкусу и превращая эту простенькую процедуру в настоящий церемониал.

 Из саквояжа была извлечена банка с черным китайским чаем, измельченным в тончайшую пудру, затем экзотическая метелочка из рисовой соломки и пузатый фарфоровый кувшинчик с выпуклой крышкой. Согрев заварник кипятком и обернув в льняную салфетку, он засыпал в него небольшую порцию порошка и, добавляя по каплям горячую воду, стал взбивать смесь рисовой метелочкой. Затем все повторилось несколько раз, пока в кувшинчике не образовалась масса, напоминающая соус.

 – Все готово! – воскликнул Олег Юрьевич, довольный своей работой. – Теперь расположимся поудобней. Нет, только не за столом, лучше здесь, увидите сами.
 Он усадил Ирину на ковер, затем разлил душистый напиток в кофейные чашечки, объяснив, что такой чай пьют медленно, понемногу и крошечными глотками, уселся напротив по-турецки и подал ей пример, пригубив чашку. Ирина тоже попробовала. Вкус напитка был терпким и очень ароматным, а изнутри по всему телу разливалось удивительное волнующее тепло. Свириденко жестикулировал своими интеллигентными ручками и вдохновенно рассказывал о ближневосточных храмах Богини Матери…

 Теперь Ирине казалось, что она ступила на шаткий, бесконечной длины мост. Куда он вел? Она до изнеможения долго бежала и... очутилась в объятиях Свириденко, он гладил руками ее горячий голый живот, запуская пальцы все глубже и глубже, а она выгибалась, ослабевая от неги и отдаваясь его грубым постыдным ласкам…

 Глумливый раскатистый смех вернул ее в дядечкину гостиную. Ирина сидела на ковре прямо, поджав под себя ноги и слегка раздвинув колени для удобства и устойчивости позы. Сергей Юрьевич допивал чай и рассказывал о совокуплениях тантристов во имя познания Высших Сил. Казалось, что он не заметил возбужденного состояния девушки или, по крайней мере, ничто не выдало в ее поведении коротких галлюцинаций.

 – Таким образом, – заканчивал он свою мысль, – создается «великое тантрическое кольцо» и люди воплощают в себе богов. Понятно, что тантрический подход к сексу требует больших усилий и жестких тренировок, его бессмысленно рекомендовать широкой публике, однако, и пошленький обыватель может позаимствовать для себя кое-что.

 – Это что же, входит в программу вашего Центра развития психокультур? – не без иронии спросила Ирина.
 – Вот именно! – радостно согласился Свириденко. – И секреты жриц храма Богини Матери, и циклы лекций по эротической психокультуре, и практические семинары для тантрических пар...

 – Не хотите ли вы сказать, что видите меня в качестве своей партнерши?
 – Именно вас и вас только, – подчеркнул совершенно серьезно Сергей Юрьевич. — Ваша чистая плоть и ясный разум способны донести публике идеи тантры в классической форме, а это очень важно, потому что развращенное и похотливое воображение наших соотечественников трудно переориентировать.

 – Это безумная идея – устраивать шоу такого рода.
 – Это заманчивая и очень прибыльная идея!
 – Я не уверена, что смогу согласиться с вами. Впрочем, заручитесь сначала поддержкой Аркадия Львовича. Боюсь, что от вашего Центра останется один пшик, как говорит моя тетя.

 Беседа явно затянулась, и Свириденко, скомкав финал своего продолжительного визита, сдержанно попрощался.
 Ирина рассеянно вымыла посуду, убрала чашки в сервант и заторопилась на вечерний автобус. Ей предстоял неблизкий путь, но оставаться на ночь одной в пустой квартире определенно не хотелось.


                Глава 7

                Грех отречения

 Южная щедрость раннего лета опьянила Андрея полынной брагой степного разноцветья, морским бризом и шальным откровением оживших пейзажей. После короткой душной ночи солнце растекалось по сонному морю. Розовые пелены утреннего тумана стелились над ним. Прохладой тянуло от обгрызенных ветром шершавых скал, воткнутых в красно-рыжие глиняные осыпи. Манили к бесцельным прогулкам долгие пляжи, укрытые бархатистым, седым песком. Мысли то будоражили безудержные фантазии, то проникали в прошлое, настороженные, как разведчики, и безжалостно обнажали самое сокровенное.

 Масалитинов поселился в прилиманском рыбачьем хуторе, вытянутом вдоль косы, разделявшей море и пресноводный лиман, где рыбой не пахло, зато было вдосталь овощной еды, от которой у него постоянно урчало в животе.

 Разумеется, никто здесь давным-давно не промышлял рыбной ловлей всерьез по причине полного разорения рыболовецкой флотилии, угнанной затем за долги узкоглазыми лоцманами в неизвестном направлении. Даже желтопузые большеголовые бычки-песчаники перевелись в здешних водах, что и вовсе разохотило рыболовов-любителей, браконьерничавших теперь на бывших колхозных прудах.

 Зацветший, илистый лиман считался зоной экологического бедствия, а от морских берегов вся рыба, говорят, мигрировала в Турцию… Ни о чем таком ни говорить, ни думать не хотелось, но, как назло, вредоносная память выдавала нежный вкус малосольной скумбрии, натасканной отцовским самодуром в этих самых, вполне узнаваемых местах во времена оно.

 Давно не стало отца, больше никто ничего не мог объяснить Андрею. Ни-че-го. А мысли уже разворотили в закоулках памяти всякий хлам и теперь бесстыдно норовили выставить его напоказ.

 Невозможно, например, было объяснить, почему отец никогда не рассказывал о своем детстве. Вот о войне он говорил охотно и много, еще о довоенной учебе, о страсти к горному делу. Он, детдомовец, в сороковые окончил горный институт и мастерски овладел редкой тогда, романтической профессией инженера-маркшейдера. Отец был влюблен в сибирские недра и завидно удачлив. Золото Мамы и Бодайбо щедро отдавала ему иркутская земля, словно заговоренная кем-то на его безымянном роду.

 Потом случилась война. До чертиков надоев военкомам всех рангов, маркшейдер Масалитинов добился снятия брони и отправки на фронт. Он вернулся живым, с тускло поблескивающей золотой звездочкой на офицерском кителе, вскоре женился, «раздоил» яльскую золотую жилу и получил вторую Звезду Героя. Словом, Андрей был послевоенным единственным сыном дважды Героя – войны и труда.

 Отца не стало чуть ли ни в День Победы, когда Андрей заканчивал десятый класс. Героическая жизнь и благородная смерть Михаила Масалитинова как бы предполагали устремление сына – отличника-медалиста – на горный факультет МГУ, подкрепленное существенными льготами, именной стипендией, ну и всем таким прочим...

 Но сын выказал необъяснимые пристрастия: уехал на Сахалин, завербовался на плавучий консервный рыбозавод, затем отслужил, как и положено, под Читой, слава Богу, в благополучные еще годы, и наконец, демобилизовавшись, поступил в... Литературный институт. Такого выверта от него никто не ожидал, в том числе и мать, на то время замужняя вторым браком.

 Много раньше того незабываемого дня, когда в руки Андрея попал дневник Марии Тураевой, он отчетливо осознал неотступную глухую тоску по своим исчезнувшим предкам. Сопоставив дату рождения отца со временем, от которого велась повесть его героической жизни, он обнаружил девять испарившихся лет. Девять, из которых четыре, пусть три, просто не могли стереться из памяти без следа. В казенных анкетах отца первые графы пустовали. Ни места рождения, ни имен родителей детдомовец Масалитинов назвать не мог.

 Не однажды Андрей умолял мать вспомнить, что было известно ей о происхождении отца. Она не упорствовала и даже искренне пыталась: напрягала память, сосредоточивалась на мелочах, говорила о вещах неважных или вовсе не относящихся к прошлому, в конце концов заплакала и призналась:

 – Твой отец не хотел ни о чем вспоминать, запрещал спрашивать, нервничал, кричал на меня. «Мне больно, больно! Как ты не понимаешь, – говорил он, – Россия – моя мать! Что тебе нужно? Воробьяниновские бриллианты? Я умирал в тифозном бараке. Меня, живого, сбросили с трупами в общую яму, но я оказался сверху, у самого края, и выполз, обожженный хлорной известью... Потом онемел. Ни слова, ни единого слова не произнес за пятнадцать месяцев. В распределитель из госпиталя меня сдали после шоковой травмы с параличом голосовых связок. Если бы не случайность, то наш сын носил бы фамилию Крымов, ту, что я вытащил по жребию, вместе с другими безымянными беспризорниками».

 И мать рассказала, как отца и еще нескольких ребятишек «отписали» в детскую колонию на Волгу, в Саратов; как по пути исчез воспитатель, а документы сгорели в почтовом вагоне; как немой парнишка довез малышей до места. Завшивленное пополнение осмотрел директор интерната, велел накормить, отмыть, постричь и отвел старшего в канцелярию.

 «Ну-с, молодой человек, давайте знакомиться. Меня зовут Матвей Спиридонович, – назвался инспектор, – а вас как величать?» – «Мас-са-литинов», – заикаясь ответил тот, вдруг побледнел и сполз со стула. Произнесенная вслух фамилия оглушила мальчишку. «Ах ты, Господи, – захлопотал старик, – выпейте-ка водички, сударь. Вот так, хорошо. Значит, напишем: Ма-са-ли-ти-нов, – повторил он по слогам, заполняя метрический листок каллиграфическим почерком, – так-с, готово, теперь скажите мне ваше имя, голубчик», – «Михаил», – еле слышно отвечал мальчик.

 Инспектор не торопясь вписал имя. «А по батюшке, то есть отчество?» – он выжидательно глянул поверх очков. Мишенька опустил голову и заплакал. «Что такое, молодой человек, – старичок вскочил со своего места, – не помните батюшку? Ну ничего, ничего. Вот беда-то, – причитал он, – сиротинушек сколько по всему миру покинули. Не плачьте, сударь, стало быть, запишем вас Михайловичем. Определенно у вас в роду был кто-нибудь еще Михаилом. Уж если не папа ваш, так дедушка». От этих ласковых слов мальчик еще горше разрыдался, и пришлось звать повариху его успокаивать.

 Что же стояло за отречением отца? Страх? Ненависть? Обида? Теперь все больше Масалитинов-младший склонялся к мысли, что отречение было сознательным, вынужденным, неизбежным. Ему часто вспоминалось красивое лицо Михаила Михайловича с благородными чертами, его скульптурные руки, интеллигентность, шутливая ироничность... Без сомнения, многие из этих качеств генетически заложены в личность. «Кто же ты, кто?» – безмолвно вопрошал наследник бесследно исчезнувшего рода звенящее от летнего зноя пространство, населенное призраками воспоминаний. И потом, с невольным страхом настигало сакраментальное: «Кто я?..»

 Скрытый, почти мистический смысл заложен в тайну происхождения. Страстный патриотизм отца, его мученическая любовь к родине теперь, казалось, имели вовсе не всем известные корни. Он брезгливо морщился от политиканства и демагогии, к тому же был совершенно равнодушен к собственным заслуженным наградам и хранил их при жизни почему-то в обувной коробке на антресолях, вместе с удостоверениями, справками и маловажными документами.

 А может быть, это был пустой домысел... Ведь настало время публичного покаяния, и мазохизм сделался массовым представлением. Свободные граждане независимых государств нынче спешно рылись в своих изрубленных и полусгнивших корнях в поисках хоть какого-нибудь приличного родства, если не с домом Романовых, так хотя бы с Симоном Петлюрой. Дворянские собрания и партии кадетов обрастали рьяными членами, как трухлявые пни молодыми опятами.

 Однако, что бы там ни было, сейчас чуть ли не весь смысл собственной жизни Андрей готов был вложить в дань вечной памяти своим предкам и за любую, самую невероятную цену, узнать их подлинные имена. Внезапной тяжестью на душу свалился грех отрекшегося от предков отца, и, любя его всем сердцем, он поклялся искупить эту, невесть откуда взявшуюся, вину.

 «Господи, – произнес он неожиданно для себя вслух и поднял глаза к необъятному безоблачному небу, – Господи, – повторил он, наслаждаясь чистыми звуками, – помоги мне, Господи! Верни мне их! Прости меня, грешного, за мою ересь и неверие. Помилуй меня, Господи... Я устал от одиночества, я хочу повторять имена родных и близких, ставить свечи в твоих Храмах и поминать их грешные души. Спаси меня, Господи»... Из глаз Масалитинова текли слезы, но то были слезы какого-то умиротворенного, неиспытанного раньше состояния души, он не замечал их, сердце его успокаивалось, а мысли больше не тревожили импульсивными вспышками утомленный мозг.

 Ближе к полудню, к дому на сваях подкатил на старом велосипеде взмокший от жары почтальон. Он сорвал с ограды пыльную гроздь раннего винограда и, запихнув ее всю в рот, тотчас за хвостик вытащил пустую веточку. Сделав несколько глотательных движений, он прикрыл глаза от удовольствия и, блаженно улыбаясь, сказал:

 – Нектар... амброзия...
 – Вы от холеры привиты? – поинтересовался Масалитинов.

 Почтальон поморщился и презрительно сплюнул на песок.
 – Вы еще спросите, или я мою руки перед едой. А это, извиняюсь, не ваше дело, – отрезал он, профессионально выдергивая из сумки свернутую газету и белый плотный конверт нестандартного размера.

 Масалитинов протянул руку, намереваясь получить почту, но саботажник санитарии натренированным движением сунул бумаги в кособокую щель и, не удостоив взглядом обидчика, укатил дальше.

 С внутренней стороны к забору был приколочен школьный портфель, имеющий назначение почтового ящика. Оттуда Андрей извлек адресованное ему послание.

 «Дорогой друг! – писал Свириденко, с которым он по-приятельски расстался месяц назад на железнодорожном вокзале. – Не подумайте только, что я осмелился беспокоить вас по поводу рукописи. Наоборот. Тщусь надеждой, что вы вошли во вкус и, как человек творческий, сумели извлечь немалую пользу из старинных бумаг. Но хватит об этом. Меня беспокоит ваше затянувшееся отшельничество, ибо отсутствие телефонного звонка, о котором мы условились в поезде, подтверждает ваше нежелание возвращаться к утехам цивилизации.
 
 Ах, как я вам завидую, дорогой мой! Мое уединение возможно лишь в мягком кресле с канделябром на столе... Треск сухих дров в камине... Крепкий чай и ароматный табак... Каюсь, изнежен, избалован комфортом. Приезжайте, мой друг, расстаньтесь хоть на короткое время со своим степным раем. Я буду сердечно рад, да и вам на пользу перемена мест.
 
 Кстати, у меня сыгралось одно дельце: я читаю цикл лекций по тантрической йоге, в частности – «Эротическая психокультура» и «Психотроника любви». Приезжайте непременно, скучать не станете»...

 Далее продолжалось в том же духе. Заканчивалось письмо подтверждением неизменного уважения и дружеского расположения, под чем следовала сдвоенная подпись и шикарный росчерк. Едва не присев от удивления, Масалитинов разобрал непревзойденный автограф: фон Свир-Ромодановский!

 Как это он сразу не догадался, чье крепкое семя проросло в ядреный саженец!
 Конечно же князя-кесаря и не меньше. Он вспомнил портрет Федора Ромодановского
 из книжки исторических повестей Князькова и признал, что его волынский отпрыск действительно
 походил на пращура. Во всяком случае, толщиной необъятной талии и общей статью.

 И с Масалитиновым сделалась настоящая истерика. Он захохотал, вцепившись в забор вмиг онемевшими пальцами и содрогаясь всем телом. Фигура в светлом плаще зримо стояла перед ним, правое оттопыренное ухо светилось на солнце кровавым пурпуром, блестящие колкие зрачки мигали хищными огоньками. А он все хохотал, судорожно втягивая искривленным ртом воздух и не в силах стереть катившиеся из глаз слезы...

 Если бы не хозяйка, подоспевшая с ведром ледяной артезианской воды, с ним, должно быть, сделался бы припадок, но она плеснула ему в лицо, почуяв недоброе, и осуждающе высказалась в сердцах:

 - Господь с вами, Андрей Михайлович, до чего себя довели,
 на такой спеке и с книжками! Сдуреете вы от своего писания...

 Через день, покинув на время обезлюдевший хутор, Масалитинов набирал с автомата на привокзальной площади телефонный номер своего неподражаемого знакомого, держа под мышкой серую папку, туго связанную бельевыми тесемками.
 Работа была сделана почти на три четверти. Половину дневника занимало довольно скучное описание красот какого-то поместья Горки, не к месту ассоциирующегося у реставратора с именем вождя мирового пролетариата.

 Затем трижды повторялись нежные признания в пламенной любви к Вячеславу Тураеву, очевидно, воспылавшему ответной страстью, но потом стиль повествования изменился настолько, что Масалитинов вынужден был несколько раз возвращаться к началу, чтобы убедиться в идентичности почерка и даже сравнить страницы блокнота, исключив тем самым случайное соединение разных записок. Но нет, все написанное принадлежало руке Марии Петровны, а изложение шло в строгой хронологической последовательности.

 Со страниц дневника вставал образ молодой женщины, терзаемой необузданными страстями. Дикие фантазии обуревали неокрепшую душу, полную суеверий и религиозных страхов, но странное дело: в безумных, казалось бы, ее догадках прослеживалась дьявольская логика, как бы между строк источавшая неотразимую ядовитую притягательность.

 «Я замужем только одну неделю, – писала она, – но отчего такая тяжесть давит мне сердце? Почему вместо нежности и желания принадлежать только ему одному в целом свете, страх гложет меня, и с приближением ночи, я готова забиться в любую щель, только бы он не касался моего тела»... – «Ах, тот ли это Вячеслав, в самом деле? Глаза его холодны и насмешливы. Нет, он не груб, но он иссушает меня своей страстью»... – «Кто этот человек? Кто? Я не могла так слепо обмануться. Мой Вячеслав умер! Утонул... Чью душу вдохнул в мертвое тело моего бедного жениха проклятый Красинский?»...

 Остановившись на этой записи, Масалитинов вновь возвратился к тому месту в дневнике, где описывался несчастный случай во время бури на озере. Он перечитал восстановленный текст очень предвзято, скрупулезно и придирчиво разбирая свою работу. Но ни одного слова в известном тексте изменить не сумел. Смысл оставался прежним: за несколько дней до свадьбы, жених с двумя своими товарищами надумал отправиться на охоту, избрав для этого занятия остров на озере. Во время переправы внезапно налетел настоящий ураган, перевернувший их лодку. Приятели утонули, а Вячеслав еще немного проплыл, но, видимо, захлебнулся и скрылся под водой. Вскоре его вытащили подоспевшие на помощь слуги и врач, гостивший в Горках в то время.
 
 Мария Петровна сухо и нелестно отзывалась об этом человеке, он был ей явно несимпатичен. К тому же ее впечатлительная натура предчувствовала беду, непонятный страх просто замучил девушку. Словом, пострадавшего без признаков жизни доставили в дачный дом на острове, устроенный в странном мистическом стиле. Врачу удалось оживить Тураева, но сам он, как видно, не рассчитал собственных сил и умер во время проводимой реанимации. Врача похоронили на острове. Свадьбу отложили на три недели, более жених ждать ни за что не соглашался. Пришлось провести церемонию без всякой торжественности. Вот вкратце и вся суть сумбурных записок возбужденной переживаниями Марии Петровны.

 Собственно на этом оканчивалась первая часть записок Марии Петровны. Дальше следовали бессвязные эпизоды, смахивающие на галлюцинации или кошмарные сновидения. Например, она описывала, как в облике мужа она узнала черты умершего Красинского и окончательно уверилась в страшном оккультном преступлении, увидев на пальце Вячеслава кольцо доктора. Это было старинное червленое кольцо в форме змея, кусающего свой хвост, один глаз которого сверкал кровавым рубином, а другой холодил изумрудной льдинкой. В голове же змея сиял неизвестный черный камень, испускавший фиолетовые лучи. Муж, правда, объяснил ей, что носит кольцо в память об умершем человеке, спасшим ему жизнь, но несчастная женщина уже не могла вырваться из плена своих галлюцинаций.

 К тому же она ожидала ребенка, и состояние ее ухудшалось со дня на день. Врачи опасались за жизнь роженицы, один муж ни мало не беспокоился, лишь нанял угрюмую сиделку, а Мария Петровна совсем слегла, о чем сделала неразборчивую запись, отложив дневник, может быть, навсегда.
 На этом эпизоде Масалитинов прервал свой кропотливый труд. Далее разбор рукописи становился настолько утомительным, что необходимо было ограничиться разбивкой текста на небольшие куски, а еще лучше – отложить работу хоть на короткое время. Вдобавок ему хотелось уточнить некоторые свои догадки у Свириденко. В частности то, что касалось кольца. Бесспорным оставалось одно: рукопись действительно заинтриговала писателя.


                Глава 8

                Хозяин лилового ковчега

 Оставив недоеденный гамбургер бродячей рыжей собаке с кудлатым хвостом, Масалитинов посмотрел на часы и огляделся по сторонам. Время назначенного свидания почти подошло. Свириденко должен был появиться с минуты на минуту. В пустынном сквере в этот жаркий полуденный час, кроме него, сидела на дальней скамье пара молодых людей и о чем-то оживленно беседовала. Юная особа с копной светлых, слегка растрепанных волос порывалась, видимо, встать, но мужчина удерживал ее одной рукой, сдержанно жестикулируя другой.

 То ли от скуки, то ли от перегрева на южном солнце, только Андрея Михайловича потянуло к этой паре, и он, как бы невзначай, стал приближаться к ним по противоположной стороне неширокой аллеи.

 – Если вы не хотите, чтобы наша дружба расстроилась прямо сейчас, не смейте и думать про это, – неприлично громко говорила девушка.
 – Я буду молчать, – шепотом, напоминающим львиное урчание, обещал собеседник, – но мои чувства останутся прежними. Придет день, когда вы измените свое решение. Непременно измените, я в этом абсолютно уверен.

 Этот рыкающий шепот мог принадлежать только одному человеку. Масалитинов, как только его узнал, остановился в нерешительности. Подойти и поздороваться в такой ситуации было бы неприличным, но и стоять посреди аллеи... он повернул обратно и наткнулся на рыжую собаку, которая плелась следом. Собака, взвизгнув, отскочила, а писатель нелепо взмахнул руками, оступился и чуть не упал.

 – Андрей Михайлович! – послышался оклик Свириденко. – Очень кстати, – он поднялся во весь свой огромный рост и, поддерживая под локоть спутницу, направился навстречу приятелю.

 Девушка была хороша собой, что тут же отметил про себя Масалитинов, стройна и красивого роста, не модного сейчас стандарта «мисс Вселенной» и не с ногами «от ушей», как классифицировали в кулуарах участниц престижных конкурсов красоты, а классических женских пропорций, причем в той поре, когда женщина еще только предощущает свою готовность к расцвету. Ее легкое батистовое платье простого фасона не скрывало точеных форм, рядом со спутником она казалась драгоценной хрупкой игрушкой, которую следовало бы носить в ларце или, по крайней мере, на руках. Но на чистом личике этого субтильного существа удивительно смело сияли и лучились прозрачные серые глаза, и сияние это было таким притягательным, что Масалитинов шагнул вперед почти бессознательно, словно втянутый в этот сияющий поток.

 – Ирина Александровна, – гремел где-то в стороне голос Свириденко, – с большим удовольствием и даже с радостью хочу представить вам моего друга, Андрея Михайловича. Он из Москвы. Я намеренно не скажу вам про его занятия, пусть это будет сюрпризом и любопытство мучит вас. А вы ни за что не признавайтесь, – шутливо погрозил он пальцем.

 – Называйте меня просто Ирина, – девушка протянула Масалитинову прохладную ладонь.
 Он осторожно пожал ее руку, отступил и, отведя взгляд, вымолвил как-то в сторону:
 – Тогда для вас и я – просто Андрей. Пожалуйста, без церемоний, мне будет очень приятно.
 – Ба! И даже не выпить на брудершафт? А как же профессорский этикет? – съязвил явно задетый Свириденко.

 – Оставьте этикеты и ваши намеки, Сергей Юрьевич. Мне очень жаль, что мы не сможем как следует познакомиться, – обратилась она к Масалитинову, – я буквально через несколько минут уезжаю в деревню. У моего дяди там дача. Приезжайте к нам вместе с Сергеем Юрьевичем, вам у нас непременно понравится. Вы, должно быть, пишете? – и она указала на серую папку. – Не так уж сложно догадаться об этом. Пойдемте, у нас совсем не осталось времени.

 Все вместе торопливо зашагали к автобусной станции, расположенной за сквером метрах в пятидесяти.
 – Ирина, прошу вас проработать мой сценарий с большой серьезностью. Помните, что от этого зависит успех всего предприятия, – говорил Свириденко по пути к автобусу, – афиши уже расклеены, престижные билеты развозит по заказам курьер. И главное – ни слова Аркадию Львовичу.

 – На этот счет вы можете быть совершенно спокойны, – отвечала девушка, – я не хочу причинять дяде ненужных волнений.
 Ирина еще раз прямо взглянула в глаза Андрею, приветливо улыбнулась, махнула рукой и скрылась за дверями автобуса.

 – Подумать только, – в сердцах воскликнул Сергей Юрьевич, беря под руку Масалитинова и увлекая в тенистую улочку, – что делает со мной эта девчонка! Я готовлю грандиозное шоу, она мой талисман, моя надежда, алмаз, прекрасный и чистый... Я мечтал ее отыскать целую вечность. И бредил мгновением, которое нас, наконец, соединит... Мучительные, сладостные иллюзии преследовали меня.
 И провидение сжалилось: мы встретились случайно, я успел лишь взглянуть на девушку. Да, это была она, Ирина, моя любовь, и я сразу узнал ее. Хотя, впрочем, все не так просто, не так просто... Человечеством движут инстинкты, а любовь – это высшее, непостижимое... Глупые люди, в том числе и сочинители из вашего пишущего братства, ничего не смыслят в любви. Любовь – это гармония, родство биологических энергоргоструктур, сращивание биополей... Впрочем, простите, я, кажется, вас утомил.

 – Продолжайте, если хотите, я слушаю вас очень внимательно, – сказал Масалитинов,
 нисколько не покривив душой.

 Своеобразный ход мыслей Свириденко и их изложение действительно занимали слушателя настолько, что все другое отходило как бы на второй план. Он говорил горячо, размахивая своим саквояжем, играя голосовыми связками в такой обширной органной гамме, что само слушание этого человека превращалось в импровизированное представление.

 – Ах, как объяснить вам то, что я испытываю к Ирине! Среда обитания, кислород, воздух – вот, что значит для меня ее близость. Это девственное существо, притом темпераментное и страстное, доводит меня до исступления. В ее присутствии возможности мои становятся просто неисчерпаемыми, вы сами скоро убедитесь в этом, – уверял ученый муж своего спутника. – Только не думайте, что Ирине я безразличен. Девушка, безусловно, принадлежит мне всем сердцем, но природная скромность и чрезмерная гордость не позволяют ей открыться в своих чувствах. Ох уж эта фамильная гордость! Кстати, вы слышали о профессоре Грязнове? Ирина приходится ему племянницей и даже ближе, почти как дочь, потому что выросла в его семье.

 – Нет, не припомню такой фамилии, – признался Масалитинов.
 – Ну как же?! В Москве был большой скандал из-за работы его ученика Славика Лагунова. Все блюстители нашей ханжеской морали взялись за мальчишку. Разве тантрическую йогу быдло может отличить от примитивной гадкой порнухи?
 Такая внезапная перемена темы разговора заставила Масалитинова встрепенуться и живо пораскинуть мозгами. К чему клонит Свириденко, загадки не составляло; в свое время буддистские секты, исповедовавшие тантра-йогу, преследовались особенно строго. Но сейчас? В пору вакханалии всяческих свобод, в том числе и вероисповедания...

 – Полно-те, в Москве столько всяких скандалов, – остановил он Свириденко, – кого ими удивишь? Это дело вчерашнего дня, как я понимаю. Или ваш коллега подстрекал московских студентов на строительство храма Богини Матери на Красной площади?

 – Разумеется, нет. Он всего лишь прочел несколько лекций, имевших шумный успех. Этот успех его и погубил. Кто-то сумел записать его лекции, распечатать и сброшюровать. Москвичи первыми клюнули на эзотерическую крамолу, многим она пришлась по душе. Добавка из достаточно фривольных политических умозаключений и примитивная эротика подняли сомнительную популярность чтений на вовсе уж неожиданную высоту. Славика Лагунова арестовали, обвинили чуть ли не в пропаганде безудержного группового секса и собирались посадить, однако не посмели и заперли в психушку, только потому, очевидно, что его соавторство с Грязновым, до которого Москва просто не успела дотянуться, обещало судебному процессу международную огласку. Мы ведь теперь в другом царстве-государстве.

 – Как видно, ваш Грязнов и этот Лагунов выступали в роли пророков Новой веры.
 Что ж, оригиналами их не назовешь.

 – И опять вы ошиблись, мой дорогой. Профессор Грязнов – достаточно крупный и уважаемый ученый. Он ни слухом, ни духом не ведал о намерениях Лагунова. Славик же, по гениальной своей простоте, решил открыть секреты тантры и санс-йоги для нашей зачумленной молодежи, используя популярно изложенные идеи Грязнова в области биоэнергетики. Вот только момент он выбрал не совсем удачный и загремел к Шмейссеру.

 Грязнов был страшно рассержен, когда узнал, что наделал этот безумец, но потом остыл и попытался вытащить его из психушки. Естественно безрезультатно. Сейчас, после интенсивного курса медикаментозной терапии, этот абсолютно безвредный и полностью деградированный как личность человек выпущен из стен психиатрической лечебницы и находится у своей родственницы в Подмосковье. Я видел его месяц назад, когда навещал вас, но пользы от нашего общения не было никакой. Он даже не узнал меня. Однако же, вот мы и пришли, – Свириденко остановился у трехэтажного особняка в одном из тихих переулков старого центра, – прошу в мои, так сказать, пенаты.

 Он набрал код, и бронированная дверь с отделкой под старинную инкрустацию бесшумно распахнулась. Парадный вход был хорошо освещен узким высоченным окном с цветными витражами. Лестница из муарового каррарского мрамора, сохранившегося почти в идеальном состоянии, уже сама по себе говорила об элитарности здешних жильцов. Приятели поднялись на верхний этаж, и Свириденко, щелкнув замком, гостеприимным жестом пригласил спутника войти.
 Масалитинов бывал в разных домах и кое-что повидал; его не удивляли ни подвалы хиппи, ни правительственные дачи, ни виллы «новых». Здесь же поражала не обстановка, не убранство или отдельные предметы, а скорее атмосфера старомодного комфорта и еще что-то особенное, не имеющее словесного определения.

 – Располагайтесь, мой дорогой, – приглушенно рокотал Свириденко, и даже голос его здесь казался Масалитинову домашним и приятным, – сейчас приготовлю для вас ванну, потом перекусим и отдохнем. Афанасий явится только к вечеру, я отпустил его, это мой дальний родственник, живет при мне в качестве домового, ха-ха-ха, хозяина, – пояснял он, двигаясь по квартире с легкостью, которую невозможно было предположить в таком грузном теле, – вот ваша комната, пойдемте, вы можете жить здесь сколь угодно долго, хоть все лето. Берите халат, пижаму, что больше нравится, ванна почти готова...

 Андрей сделал несколько шагов и остановился посреди комнаты не то чтобы в растерянности, а скорее в каком-то полусонном состоянии. После утомительной езды в грязной электричке и пыльных, разогретых солнцем улиц, этот прохладный рай в мягких бархатных портьерах лилового цвета казался наваждением. Из большого окна с полукруглым арочным верхом открывался завораживающий вид на старую часть города.

 Дом, очевидно, стоял на возвышенном месте, хотя с улицы, впрочем, этого заметно не было, но только с высоты третьего этажа теперь ничто не заслоняло великолепную панораму разноцветных крыш, утонувших в буйных кронах махровых каштанов, серебристых лип и кружевных акаций. Аквамариновой каймой сверкало недалекое море, а над ним легкая вязь перистых облаков выводила свои таинственные письмена...

 Вдоволь насладившись роскошной ванной и ароматами заграничных гелей самого высшего качества, гладко выбритый, бодрый и в хорошем настроении, Масалитинов сидел с приятелем в гостиной и неторопливо беседовал, потягивая из тонкого запотевшего стакана охлажденный апельсиновый сок.

 – Так вы удручены тем, что работа над рукописью несколько затянулась. Естественно, я предполагал осложнения, – говорил Свириденко, – если помните, даже предупреждал вас об особенностях и совершенной оригинальности дневника.

 – Дело не в особенностях, – возражал Масалитинов, – а в том, что текст, признаюсь, странно действует на меня. Бывают моменты, когда мне кажется, что я чуть ли ни сам присутствовал в Горках и пережил все неприятности. И потом, Машенька Тураева упоминает какого-то Красинского, наделяя его дьявольскими чертами. Здесь особенно трудно вычитывать рукопись, потому что здравый смысл явно уступает болезненным галлюцинациям.

 – Не торопитесь с выводами, откуда вам знать, что есть галлюцинации, а что нет? Я просил вас, и вы обещали восстановить текст, испорченный временем, – сухо заметил Свириденко, – вы сами осложняете свою работу лишними комментариями и собственными эмоциями.

 – Но я же не компьютер, а мыслящий человек и не могу работать, как автомат.
 – Никто от вас не требует этого, – примирительно сказал Сергей Юрьевич, – просто старайтесь не принимать записи близко к сердцу и не анализировать болезненный бред, это занятие вредное и опасное. Вот небольшая компенсация за ваш риск.

 Он вынул, очевидно, заранее приготовленный конверт и протянул его растерявшемуся реставратору записок. Тот замахал руками, окончательно смутившись и расплескав при этом апельсиновый сок на скатерть.

 – Бросьте, – остановил его Свириденко, – не стройте из себя альтруиста. Никто задаром не стал бы делать эту каторжную работу. К тому же я располагаю достаточными средствами, чтобы достойно отблагодарить вас за утомительный труд и вашу исключительную добросовестность. У вас, кажется, был конкретный вопрос по тексту рукописи? Что же именно? Говорите, не стесняйтесь, я постараюсь быть вам полезным в меру сил.

 Но Масалитинов разволновался настолько, что ничего вспомнить не мог. Внутри него словно всколыхнулась вся осевшая куда-то на дно глухая неприязнь к этому вальяжному человеку. Его роскошная квартира вмиг превратилась в душную плюшевую коробку, из которой ему захотелось немедленно вырваться. Но как можно было сделать это сейчас?

 – Вы очень красивы, – вдруг сказал Свириденко, в упор глядя на своего гостя, – пойдемте, я вовсе не шучу.

 Он поднялся с места и буквально за руку подвел Андрея к овальному зеркалу. Из глубины старинного глянца, обрамленного рамой красного дерева в виде виноградной лозы, явился молодой мужчина атлетического сложения в тонком шелковом халате, стянутом на бедрах мягким поясом. Грубый южный загар почти совсем исчез с бледного лица правильной формы, темные волосы, зачесанные назад, вились мягкими кольцами, а печальные глаза смотрели в пространство с такой грустью, что Масалитинов невольно отшатнулся, страшась собственного отражения.

 – Что вы сделали со мной, черт подери! – воскликнул он. – Кого вы мне показали в этом зеркале? Это какой-то наследный принц голубых кровей, а не русский мужик, пусть даже такой занудной профессии, как моя. Вы и впрямь потомок Красинского, ставлю весь ваш конверт против ста тысяч паршивых местных купонов, если это не так. Ну? Попробуйте-ка отпереться! – теперь это был прежний Масалитинов, гордый нищий «непечатный» писатель с острым умом и язвительным языком. –

 Пора нам выпить по-мужски за наше потрясающее знакомство, – продолжал он, – вы, конечно, не дон Хуан, а я, тем более, не Карлос Кастанеда, но что-то в нашей встрече есть общее с той прославленной парой, и я, кажется, угадал: предопределенность! Вот что. Решено! Я поступаю к вам на службу: буду переписывать дневник, заниматься мантрами, тантрой, можете вообще мной располагать, даже превратить в черную кошку, если угодно.

 В этот момент в комнате раздалось глухое шипение и на грудь Масалитинову одним прыжком вскочил огромный черный кот. Можно ли описать, что сделалось с нашим героем? Он едва не задушил бедное животное, вцепившись в него обеими руками, и, отодрав от себя, с силой швырнул на ковер. Кот с визгом перевернулся в воздухе, приземлился на все лапы, бросился к хозяину, изогнул спину дугой и прижался к его ногам.

 – Рики, дурак, взбесился ты, что ли? Что за игры такие? – погладил тот животное по вздыбленной шерсти. – Извините великодушно, надеюсь, он не поцарапал вас?
 – Да нет, нисколько, – отряхивался взбудораженный гость, – просто не ожидал. Он что, на всех так кидается? Ничего себе котик, пантера африканская.

 – Не любите животных, – укоризненно покачал головой Свириденко. – Эта киска у нас с незапамятных пор, и потом, какой колдун без черного кота! Ха-ха-ха! Пойдемте, я покажу вам библиотеку, там и пишущую машинку найдете. Вот компьютера нет, уж не взыщите. Убирайся, Рики, и не смей пугать нашего гостя, – приказал он коту, слегка пнув его в бок носком замшевой домашней туфли.
 Потомок саблезубых хищников исчез, как призрак.


                Глава 9

                Загадка баронессы

 Библиотека, судя по всему, служила хозяину одновременно и кабинетом. Классический беспорядок на массивном старинном столе красного дерева, какой обычно сопутствует творческим потугам интеллектуала, по-своему украшали причудливо оплывшие толстые свечи в медных подсвечниках. В углу стояло удобное полужесткое кожаное кресло вполне современного силуэта. Особенный книжный дух, присущий лишь старинным собраниям, царил повсюду.

 Книг было великое множество: и на дубовых полках под потолок, и на столе, и даже на раздвижной лестнице. Кроме редкостных фолиантов, Андрея поразили необычные сувениры: с широких рам стеллажей небрежно свисали маски азиатских колдунов и северных шаманов; на настоящем африканском боевом копье масаев с длинным и широким острием красовалось головное украшение воина из лошадиного хвоста, а на небольшом свободном куске стены плотно, одна к другой, висели рисунки и картины, завораживающие магией цвета и удивительной композицией. Вдруг он увидел тибетские танки – изумительные иконы на шелке громадной ценности.

 – Что это? – почему-то шепотом спросил Масалитинов.
 – Я же вам говорил, что в юности малость попутешествовал, – пожал плечами Сергей Юрьевич, – это ничтожные крохи, воспоминания о днях минувших.

 Но Андрей уже не слушал его. Застыв от удивления, он уставился на висевший в глубине комнаты портрет молодой женщины необычайной красоты. Длинные волосы цвета старого золота рассыпались локонами по обнаженным безупречным плечам. Темно-зеленое муаровое платье стягивал в талии изящным бантом креповый пояс. На бледном продолговатом лице из-под полуопущенных ресниц сияли смарагдовые глаза, и в них читалась тихая неземная печаль. Аристократические кисти рук с тонкими мраморными пальцами были выписаны художником особенно тщательно. Сложенные накрест, они безвольно упали вниз, как бы утяжеленные массивным кольцом, изображающим змея, кусающего свой хвост.

 – Уроборос! – воскликнул Масалитинов. – Древнеегипетский символ вечности и власти. Магический перстень Твардовского.
 – Тише, тише, успокойтесь, мой друг. Это всего лишь портрет моей прародительницы, баронессы фон Свир, кисти известного вам, должно быть,  Жозефа Свира.

 – Жозефа Свира? – переспросил Масалитинов, не веря собственным глазам.
 – Конечно, вот его автограф, – Свириденко ткнул докторским пальчиком в угол полотна. – Пойдемте в столовую, – настойчиво предложил он, беря гостя под локоть, – пора обедать. Ваше робинзонство не пошло вам на пользу, вы чрезмерно нервны. Впрочем, когда я расскажу вам все по порядку...
 – Что, собственно, вы собираетесь мне рассказывать? – насторожился Масалитинов.

 – Вот, опять, – покачал головой Свириденко, увлекая Андрея в просторную столовую, где на полотняной скатерти стояло два прибора, – а сами просились ко мне на службу. Или передумали так скоро? Я вас неволить не стану, как хотите.

 – Да нет же, – окончательно сконфузился писатель, – я готов выслушать ваш рассказ, хотя, признаюсь, не ожидал увидеть здесь... столько удивительных вещей. У меня нет семейных архивов, – с оттенком невольной зависти продолжал он все более откровенно, – у меня вообще нет никаких реликвий. В детстве мы часто переезжали, с собой брали только самое необходимое, даже фотографий почему-то почти не осталось.

 – Возможно, у вас скоро появится собственный архив, это ведь непременный атрибут литератора.

 Утверждение Сергея Юрьевича застало Масалитинова врасплох. Честно говоря, он терпеть не мог бумажного хлама, не вел дневников, уничтожал личные записи, вплоть до собственных черновиков. Из книг он питал слабость только к словарям и всевозможным справочникам, добавляя все остальное по случаю или по настроению, тем самым стремительно наращивая книжный завал у стены. Надежда на приобретение достаточно вместительной мебельной стенки угасла вместе с последней невыплаченной зарплатой и расчетом после увольнения из редакции. Теперь апофеозом его мечтаний было раздобыть несколько обструганных досок и изобразить из них подобие книжных полок.

 Все это мгновенно пронеслось в перевозбужденной контрастными впечатлениями этого бесконечного дня голове реставратора записок безумной Марии Тураевой. К тому же изображение перстня на прекрасном полотне Жозефа Свира точь-в-точь совпадало с описанным ею. По преданию, подаренное прабабке некого Казимира Красинского всемогущим колдуном, таинственное кольцо переходило от отца к сыну, пока не оказалось у Вячеслава Тураева как память о враче, спасшем ему жизнь и умершем безвременно. Предчувствуя разгадку драмы на острове, Масалитинов встрепенулся, внезапно сообразив, что само Провидение посылает ему сюжет для ненаписанного пока романа.

 – Говорите же, – хрипло вымолвил он, стараясь не показать охватившего его любопытства.

 Свириденко тем временем расставлял на столе принесенные из кухни закуски: холодное отварное мясо, острый соус, зеленый салат и несколько крупно нарезанных помидоров. Приготовления к обеду завершила бутылка белого французского вина, ловко откупоренная хозяином.

 – Я расскажу вам историю удивительную и вместе с тем типичную для тех, многими позабытых, а другими так и не разгаданных времен, – начал он тихим и спокойным голосом, проникающим, казалось, в самую душу, – историю расцвета и гибели одного аристократического рода, с коим связали меня весьма необычные обстоятельства.

 Он едва пригубил бокал с вином, предлагая Масалитинову приступить к обеду, но тот, сделав несколько глотков, чтобы утолить внезапную жажду, только покачал головой, превратившись весь в слух и внимание.

 – Однажды я уже упоминал, что мать моего отца Анастасия Свирская до конца своей жизни страдала частичным выпадением памяти. Она умерла неожиданно, из-за поздних родов, так и не сумев вспомнить не только обстоятельств, предшествующих роковому случаю, едва не погубившему ее, но и собственного настоящего имени. Тогда, когда случилось несчастье, ее нашли на песчаной косе посреди озера рыбаки, что селились в деревне, неподалеку от женского монастыря. Утопленницу поручили заботам монашек, а те оказались искусными в медицине и вернули к жизни молодую женщину, пережившую, вероятно, сильное потрясение.

 В то время Георгий Свирский – будущий Жозеф Свир – расписывал в монастыре плафоны новой часовни. С юношеским пылом он влюбился в неизвестную женщину и, убедившись в том, что память, возможно, навсегда покинула ее и чудесное исцеление даровало ей второе рождение, упросил настоятельницу окрестить незнакомку. Потом герои этой загадочной повести расстались на короткое время. Художник отправился выполнять очень выгодный заказ, но на новом месте с ним случился совершеннейший курьез: бесследно исчезли картоны с эскизами фресок, которые вскоре обнаружились... в Италии!

 Каким-то образом попав в Ватикан, работы одаренного мастера привели в полный восторг весь Святой престол во главе с Папой, Львом ХIII. Слава и богатство свалились на молодого Жозефа так неожиданно, что вряд ли он сумел их осознать полностью. Во всяком случае, он немедленно прибыл к настоятельнице женского монастыря у озера и, подкрепив свои мольбы и заверения в самых благородных намерениях по отношению к никем не опознанной женщине крупным пожертвованием, получил благословение на брак с рабой Божьей Анастасией. Расторопная игуменья снабдила крестницу документами какой-то пришлой паломницы-мещанки, скончавшейся на монастырском гостином дворе. Так что волею свыше все препятствия были устранены, молодые люди в тот же день обвенчались в монастырской церквушке и отбыли в Италию.

 Выполнив ватиканский заказ, Жозеф стал известным и модным художником в Европе. Он открыл несколько мастерских в Италии и во Франции. Блистательный талант и очаровательная жена сделали его желанным гостем самых престижных аристократических собраний. И вот, на одном из таких, молодая чета познакомилась с графом Роше фон Фогельзангом. Очевидно, граф без памяти влюбился в жену безродного художника, потому что дальнейший ход событий ничем иным не объяснить.

 Свириденко прервал свой рассказ глотком белого вина.
 – Отчего вы не едите, Андрей Михайлович? – спросил он мягко и доброжелательно, накладывая на тарелки ломти аппетитного мяса и сдабривая их ароматным алычовым соусом с имбирем, – подкрепитесь немного, – он поднес ко рту небольшой кусочек и, скорчив уморительную мину, прищурился от удовольствия.

 Масалитинов молча последовал его примеру. Он был несколько ошарашен впечатлениями и тем, о чем поведал его неподражаемый приятель. Цепкая профессиональная память писателя не упускала ни единой подробности, но никакой связи повествования с дневником Марии Тураевой уловить пока он не мог. К тому же лицо прекрасной женщины, тонко выписанное талантливой и страстной рукой Жозефа Свира, преследовало его, оживало перед глазами, озаряло все вокруг манящим светом пленительных очей.

 – Пожалуй, вам следует отдохнуть, – отирая губы салфеткой, проговорил Сергей Юрьевич, – умеете ли вы расслабляться полностью?

 Масалитинов механически кивнул, мысли его не подчинялись логике, они выписывали какие-то странные траектории в мозгу. Вдруг он вспомнил пантакли царя Соломона и неизвестные ему красные печати по углам на пергаментной странице раскрытой в кабинете старинной книги.

 – Вы занимаетесь оккультизмом? – спросил он.
 – Я занимаюсь биофизикой и парапсихологией. Само собой, это
 подразумевает определенный багаж знаний... – Свириденко внезапно осекся и прислушался.

 Чьи-то осторожные шаги сопровождало сухое поскрипывание паркета.



                Глава 10

                Тени богатых предков


 За спиной Масалитинова, казалось, остановился некто, видимый одному хозяину, потому что, обернувшись, Андрей ничего подозрительного не обнаружил и решил, что звуки, должно быть, донеслись от соседей. Разумеется, в этом, если принять во внимание замечательную акустику старых домов, ничего настораживающего не было. Не выказывая больше особого интереса к шорохам за дверями, он принялся утолять разыгравшийся аппетит, отдавая должное вкусному угощению.

 Наконец, Сергей Юрьевич произнес:
 – Что же ты, Афанасий? Иди к себе, я потом скажу, что мне нужно. Да ступай же, не видишь: у меня гость, – нетерпеливо повторил он.

 От неожиданности Андрей поперхнулся. Он не предполагал, что в квартире есть кто-то еще. Запивая очередной порцией сока предательский кашель, он сказал:

 – Что же вы не представили меня своему дальнему родственнику? Как-никак, если я надумаю и впрямь погостить у вас, мне придется общаться с ним. Или я прежде вас как-то неправильно понял?

 – Нет, нет, все так, – поспешил заверить Сергей Юрьевич, – только в каждом монастыре свой устав. Я предпочитаю субординацию. Панибратство с прислугой, а из числа бедных родственников особо, – подчеркнул он, – не к добру. Общество, знаете ли, слишком стремительно расслоилось, и многим трудно вписаться в нынешний социум. Не буду оригинален, если замечу и то, что чем беднее, тем они наглее, только опусти вожжи...

 – Что-то я не встречал скромников из богатых, – усмехнулся Андрей.
 – Естественно: панство-то из хамов. Генетический код, друг мой, тоже не пустой звук: гены пальцем не раздавишь. Да и образовательный ценз у большинства из этой «крутой элиты» на уровне плинтуса, – заметил Свириденко и брезгливо поморщился, – я оставлю вас на пару минут, извините, – добавил он, легко поднявшись из-за стола.

 Едва только писатель попытался собраться с мыслями и определить, так сказать, свои позиции, как в ту же минуту черный кот вспрыгнул шипя на стул и уставился на него сверкающими глазами. «Тьфу, черт, – вздрогнул Андрей, – ну и наглая тварь!» Кот, словно прочтя его ругательные мысли, угрожающе фыркнул и выгнул спину. Его желтые злющие глаза вспыхивали, как сигнальные лампочки. Затем он стал приседать, готовясь к прыжку.

 – Но-но! Не вздумай. Придушу, – пообещал Масалитинов, на всякий случай загораживаясь рукой.
 – Ий-яа!... – завопил котище, взвился над столом, перевернулся в воздухе и в мгновение ока исчез за дверью.
 – Рики, – раскатился по коридору бархатный бас хозяина, – чего разорался, шалопай. Ну и ревнивец же ты, ну и дурак. Поди, Рики, на кухню, Афанасий тебя мяском покормит... Поди, поди, паршивец...

 Свириденко, быстро переодевшись, возвратился в столовую. Теперь он был в элегантном летнем костюме цвета болотной зелени с неизвестным Андрею значком, довольно крупным и искусно выполненным в виде восьмиконечного креста, прикрепленного к воротничку слева. Восстанавливая в памяти свои скудные познания в геральдике, Андрей смутно припомнил, что это гербовый знак какого-то дворянского отличия.

 – У меня, к сожалению, затеялось небольшое, но срочное дельце, – с извинительными интонациями прогудел Свириденко, – отдыхайте, располагайтесь поудобнее – в своей комнате, в гостиной или библиотеке, – где угодно. Отдых вам просто необходим. Я долго не задержусь, вот увидите.

 С этими словами он вальяжно выплыл в коридор. Едва слышно щелкнул английский замок. Масалитинов невольно ощутил себя заложником мерзкого кота Рики и невидимки Афанасия в лиловом царстве наследника бессмертного Жозефа Свира.
 Он пересел в кресло, вытянул ноги и прикрыл глаза. Ничто не нарушало вокруг глубокую устоявшуюся тишину. Вероятно, дом притаился в каком-то заповедном оазисе старой части громадного города. Почти метровой толщины стены, сухие и прохладные на ощупь, тяжелые шторы фиолетового оттенка, глухие жалюзи и компактные бесшумные кондиционеры создавали атмосферу уединения и даже больше – подобия мнимой изоляции от бренных забот и прочей суеты.

 «Славная обстановочка, разве только немного сонная», – подумал реставратор, невольно сравнивая окружавший его комфорт с духотой своей московской берлоги. Но вдруг тоска по домашним запахам или еще что-то, невыраженное или невыразимое, вытолкнуло его из кресла. Он встал и прошелся по комнате с чувством внезапного беспокойства.

 Стол оставался неприбранным после обеда, и он, сложив в стопку посуду и столовые приборы, решил отнести все на кухню. Кликнуть Афанасия ему не пришло в голову. Однако никаких признаков присутствия человека, исполнявшего обязанности «домового хозяина» на кухне не обнаружилось. Кота с повадками пантеры тоже не было видно. Не придавая значения странному поведению здешних обитателей, Андрей решил самостоятельно осмотреть библиотеку, в которой ему так любезно предложил поработать Сергей Юрьевич.

 Только сейчас, направляясь по коридору в противоположную от кухни сторону, Масалитинов заметил, что холл у преддверия был совершенно круглой формы и освещался через выпуклый синий плафон, размером с иллюминатор, размещенный в центре ребристого потолка. Вогнутые грани невысокого купола украшала бронзовая лепка в виде мохнатых лап, опиравшихся на гипсовый обруч карниза. Ансамбль, без сомнения, изображал гигантского паука с сапфировым брюхом.

 Более того, от карниза до плинтусов стены были оклеены тонкой крученой сеткой, имитирующей настоящую паутину. Оригинальный интерьер, несмотря на свой мрачный замысел, развеселил Андрея, он даже осторожно поскоблил штукатурку ногтем, восхищаясь своеобразным вкусом хозяина и мастерством неизвестного маляра. Затем, вспомнив о своем намерении, он пересек холл, слегка нажал на бронзовую ручку, и дубовая, идеально подогнанная дверь бесшумно отворилась.

 Полумрак, царивший в книгохранилище, теперь не казался ему таким таинственным, а пыльные маски и экзотические сувениры скорее походили на театральный реквизит, чем на аксессуары шаманских камланий. Однако на всем здесь лежал отпечаток интересов личности творческой и наверняка незаурядных способностей. Старинная рукописная книга с красными печатями по углам пергаментных страниц была убрана со стола.

 Внимательно оглядевшись по сторонам, Андрей заметил и другие изменения. Беспорядок, такой пленительный и романтичный, больше не оживлял воображения и не будоражил фантазию. Книги стояли скучными рядами, лестница была убрана, а картины над столом скрывала непрозрачная штора, должно быть для того, чтобы внимание понапрасну не отвлекалось.

 Масалитинов вдруг вздрогнул и бросился в глубину комнаты – туда, где висел поразивший его портрет. Здесь все оказалось на месте, и писатель, сраженный колдовской красотой баронессы, без сил опустился на пол.

 Снизу, в новом ракурсе, портрет смотрелся по-особенному, фигура женщины как бы выступала из рамы, освещенная слабым рассеянным светом. Печальный взгляд из-под полуопущенных пушистых ресниц больше не изливал неземную скорбь, скорее, в нем угадывался затаенный огонь вполне земной человеческой страсти. Теперь золотоволосая жена художника из скорбного ангела превратилась в чувственную вакханку.

 Но эта метаморфоза пришлась писателю не по вкусу. Завораживающий флер рассеялся без следа, и портрет почти перестал его интересовать. Он поднялся, еще некоторое время постоял на месте, изучая автограф Жозефа Свира, затем, разом потеряв интерес ко всему, что здесь его окружало, направился к дверям. Внезапно чья-то тень, мелькнувшая на стене, остановила его.
 – Кто здесь? – громко спросил Андрей.

 Тишину кабинета не нарушил ни один звук. Заинтригованный гость обошел все стеллажи, заглянул даже в низкие тумбы и под письменный стол, но ничего подозрительного не обнаружил. Между тем, в комнате явно кто-то присутствовал. Масалитинов мучительно ощущал, как чей-то недобрый взгляд натирает ему затылок. Он обратил внимание на штору, почти полностью прикрывавшую узкое, как бойница, единственное окно, и, подкравшись на цыпочках, резко отдернул плюшевый полог.

 В самом деле, за ним стоял коренастый человек средних лет с обритой наголо головой. Слегка обвислые крупные мышцы и невероятной ширины плечи красноречиво свидетельствовали о былой, возможно еще не до конца растраченной, недюжинной силе.

 Человек спокойно, с достоинством, посмотрел в глаза бесцеремонному гостю и указал рукой на широкий карниз за окном. По нему разгуливал старый ворон, волоча растопыренные черно-сизые крылья с седой опушкой на концах.

 – Вы, надо полагать, Афанасий, – мельком взглянув на несимпатичную птицу, раздраженно произнес Андрей, – вам что: не разрешили разговаривать со мной? Но ваш хозяин ушел, можно было хоть как-то дать знать... Это ведь не очень приятно, когда в чужом доме кто-то сидит за шторой... Я уж было решил, что вы следите за мной.

 Мужчина в ответ широко раскрыл рот, обнажив крепкие зубы, и, к ужасу Масалитинова, указательным пальцем ткнул в обрубок языка. Он был немым.

 Пробормотав маловразумительные, ненужные извинения, Масалитинов удалился в свою комнату, лег ничком на постель, но тут же перевернулся на спину, сраженный сладким ароматом французских бельевых духов и, по неведенью, перепутав его с запахом дезодоранта «от летающих насекомых». «Комаров они травят, что ли, – рассердился он не на шутку, – уеду с утренней электричкой».
 Решение это несколько успокаивало, хотя и не избавляло от множества проблем. Рукопись, как кара небесная, ждала своего часа, а с нею и неизбежное общение с колоритным хозяином лиловой обители и его немым домочадцем.

 Между тем, запах больше не раздражал и постепенно стал казаться даже приятным; все происшедшее уже не выглядело так трагично, а скорее наоборот: нелепость собственных поступков и чрезмерная подозрительность сильно смахивали на комикс с кадрами из фильма ужасов. Расслабившись наконец-то, Андрей незаметно задремал.

 Довольно поздно – солнце за окном уже припекало вовсю – Масалитинов проснулся, бодро соскочил с постели, принял душ, умылся и возвратился к себе. В квартире по-прежнему царило безлюдье. Он сел в качалку у окна, невольно залюбовавшись почти картинной панорамой. Пространственная невесомость над контрастным, свойственным только югу, пожаром красок придавала пейзажу сказочную ирреальность.

 Вдруг воздух стал как бы сгущаться и закипать сонмищем прозрачных крошечных пузырьков. Писатель зажмурился, ослепленный огненной вспышкой, казалось, возникшей в самом мозгу. Он снова раскрыл глаза и увидел белое облако в форме раскручивающегося кокона. Облако приближалось, и в нем... отчетливо вырисовывался силуэт мужчины со связанными руками. Это был тот самый, уже однажды виденный им Пленник, с мольбой протягивающий обвитые веревкой кисти рук. И как бы от взрыва шаровой молнии, видение исчезло.

 «Что это? Кто?... – импульсивно бились в мозгу лихорадочные мысли. – О, Господи! Да я сам, как этот загадочный Пленник, неволен и связан…»
 Ему захотелось бежать отсюда немедленно, он оставил качалку, быстро прошел к дверям и, едва переступив порог комнаты, почти столкнулся с Сергеем Юрьевичем.

 – С добрым утром, дорогой мой, – добродушно приветствовал тот своего гостя, подхватывая под локоть и провожая к завтраку. – Как вам спалось после первых впечатлений? Ах, садовая голова! Ума не приложу, отчего я не предупредил вас об уродстве Афанасия? Уж не сердитесь, дружочек. Он, как и почти вся наша немногочисленная родня, много ездил по свету.

 И вот, в Занзибаре, на острове Пемба с ним приключилось несчастье: какая-то неизвестная болезнь буквально сжирала его на глазах. Из опасения заразы, товарищи оставили его в одном негритянском поселке, а местный эскулап не знал другого лечения, кроме как отрезать и сжечь пораженный орган. Афанасий был спасен, хотя остался без языка.

 Не думаю, правда, чтобы он сильно страдал от этого, поскольку по природе своей сей грозный муж философ и созерцатель, да к тому же и повар отменный, в чем вы еще убедитесь, – сделав небольшую паузу, Свириденко неожиданно закончил: – только уж чересчур горд, каналья...

 За завтраком, неторопливым и приятным, разговор вернулся к вчерашней теме.
 – Можно предположить, – продолжал Сергей Юрьевич, – что Роше фон Фогельзанг был не просто влюблен в госпожу Свир, он был болен ею. Повсюду, куда бы ни следовала супружеская пара, являлся граф, как бы незаметно и естественно сделавшись преданнейшим другом семьи художника.

 Он устраивал пышные вернисажи в столицах, изображал из себя мецената и поклонника яркого таланта Жозефа Свира и, оттеснив на второй план всех других его почитателей, наконец, открыл во Флоренции художественную академию, присвоив Свиру звание почетного академика и учредив стипендиальный фонд его имени. Художник души не чаял в своем покровителе и упоенно творил, не догадываясь об истинных причинах благородных порывов графа.

 Однажды за дружеским ленчем Роше обмолвился о старинном ливонском замке, доставшемся ему среди прочей недвижимости в громадном наследстве. Отрезанный от дорог заболоченными лесами в глухой обнищавшей Подолии, замок и прилегающие к нему земли много веков был предметом кровавых распрей между литовцами, поляками и германцами, пока, наконец, не оказался на приграничных землях Австрийской империи, протянувшейся до Черного озера, а точнее – почти до Каменец-Подольска. Кстати, неподалеку от тех мест сейчас отдыхает на даче моя чудная Ирина, та девушка, с которой я вас вчера познакомил.

 – Как? – округлил глаза застигнутый врасплох Масалитинов. – Но это же...
 – Всего в нескольких часах отсюда на комфортабельном междугороднем автобусе класса «Люкс-экспресс». Зато вдали от шума городского... Не так ли?

 В который раз проклиная себя за простодушие и твердо настроившись не пошевелить больше ни единым мускулом, чего бы там ни пришлось услышать, Андрей кивнул и попросил продолжить рассказ.

 – Прекрасная Анастасия так живо заинтересовалась сообщением графа, что ни о чем другом больше не хотела слушать и заставила его пересказать свою историю в мельчайших подробностях. Как оказалось, замок Рош был назван по имени одного из первых своих владельцев, гроссмейстера Роше Ливена, потомка легендарных тевтонцев. Воинственные ливонские рыцари, однако, погребли свою государственность под спудом истории, и после Ливонской войны, в середине XVI-го века, орден окончательно распался. Заброшенный и обветшавший замок разрушался в течение трех веков, не привлекая потомков ни ценностью земель, ни трагичной хроникой предательств и поражений.

 Впрочем, живучесть легенд и традиций в кланах аристократической знати потомков норманнов не редкость. И потому не удивительно, что дед Фогельзанга, унаследовавший от своей матери горячую ливонскую кровь, отличился при дворе Иосифа II, последнего императора Священной Римской империи германской нации, и был наделен маркграфством с местной курией при замке Рош и прилегающими к нему землями, раза в два превышающими по площади известное княжество Лихтенштейн. К тому же Франц Амадей Фогельзанг получил наследный титул курфюрста и стал князем-избирателем. А следовательно, как сам мог быть избран императором, так и его наследники.

 Очарованная авантюрным повествованием графа, Анастасия немедленно пожелала осмотреть наследованный им замок. И хотя Жозеф Свир страшно воспротивился этому, особенно после того, как, судя по местоположению, некоторым подробностям, да и названию самого замка, узнал в нем то самое роковое место, вблизи которого едва не погибла и затем получила свое второе рождение его возлюбленная супруга. Но никакие уговоры, ни даже ссылки самого графа на некоторую неуютность и полное отсутствие приятных соседей, не смогли ее убедить.

 Анастасия настаивала, умоляла и даже плакала, чего уж вовсе не стерпели мужчины. И конечно же вскоре компания отправилась в замок Рош. Как я уже упоминал, маркграфство располагалось с австрийской стороны и входило в Германский союз, но, то ли из-за беспечности владетельных князей, то ли по каким-то иным соображениям, не обзавелось собственным флагом и не выделялось ничем. Очевидно, жизнь в замке пришлась друзьям по вкусу. Жозеф упоенно рисовал. Выписанная из Франции прислуга исполняла малейшие прихоти хозяина и его друзей, а богатство графа позволило в короткий срок так изменить замок, что убранством и роскошью он мог теперь соперничать с самим Версалем.

 Кроме того, довольно скоро произошло событие, которое неожиданным образом изменило жизнь всей счастливой троицы. Анастасия объявила Жозефу, что ожидает ребенка... Художник едва не помешался от счастья и чуть было не опустошил вместе с графом один из его винных погребов. Он хотел немедленно отбыть с женой на воды в Италию или куда-нибудь на южный курорт, но Фогельзанг образумил его, пригласил к Анастасии известнейшего лейпцигского специалиста по акушерству, а тот сделал предписание не покидать замка и вообще не предпринимать никаких длительных путешествий без особой на то надобности.

 Граф Роше, придя в себя после потрясающего известия, неожиданно сделал госпоже Свир поистине императорский подарок: используя свои наследные права курфюрста и маркграфа, он пожаловал ей замок Рош и наследный титул баронессы, а также титул барона ее супругу. Потрясенный свалившимся на голову дворянством, Жозеф внезапно запил и в несколько месяцев буквально на глазах переменился: стал раздражительным и капризным, устраивал беспричинные сцены своей жене, забросил письмо и рисование, словом, сделался источником всякого рода скандалов и неблагополучия в доме.

 Тем временем срок родов подходил. Баронесса чувствовала себя превосходно, но внутреннее беспокойство все же нет-нет да проявлялось мучительным выражением страха на ее прелестном лице. С определенного времени при ней неотлучно находился знаменитый акушер с опытной помощницей. Граф сопровождал ее в неутомительных и коротких прогулках, даже Жозеф, казалось, протрезвел и стал уделять прежнее внимание жене, окружая ее нежной заботой и безграничной любовью. И все же тревога поселилась в замке. Баронесса становилась все печальнее с каждым днем, словно предчувствуя недоброе.

 Наконец, таинство свершилось, и в положенный срок наступили роды. Конечно, возраст Анастасии предполагал определенные трудности, но неожиданно истаявшая в ней за последний месяц жизненная сила осложнила дело настолько, что врач высказал свои опасения за ее жизнь. Не выдержав напряжения, Жозеф спустился в винный подвал. Роше оставался подле баронессы и поддерживал ее, сколько было возможно. Подошло время, когда акушер попросил всех удалиться и приступил к роженице вместе со своей помощницей.

 Еще несколько часов Роше простоял, окаменев, под дверью со скрещенными на груди руками. Крики роженицы перешли в слабые стоны и вскоре затихли. И вот в тревожной тишине замка раздался писк новорожденного. В дверях спальни появился акушер в окровавленном фартуке и произнес:

 – Мальчик. Ребенок убил ее. Позовите мужа, пусть попрощается с нею. И вы тоже, если хотите...

 Фогельзанг вяло подошел к постели умирающей, рухнул на колени и припал губами
 к ее прекрасной холодеющей руке.

 Новорожденный, принесший с собой страшное несчастье, орал во весь голос на руках заранее приглашенной кормилицы. Его отца разыскивали по всему замку, но ни в погребах, ни в каком другом месте его не оказалось. Опомнившись и приступив к печальным обязанностям, граф сделал нужные распоряжения и лично обошел все места, в которых мог схорониться убитый горем художник. Но никаких следов его присутствия не обнаружил. Ни в день похорон, ни в другие последующие дни Жозеф не объявился.

 Между тем граф, оставив свои многочисленные дела, поднял на поиски Свира местное население и пригласил опытных сыщиков, увы, – все напрасно. К тому же обстановка вокруг замка не благоприятствовала поискам. В преддверии известных событий назревали крупные крестьянские бунты.

 Мужественно пережив постигший его страшный удар, Роше фон Фогельзанг отправился в Летичевский кафедральный собор, где окрестил младенца, в память матери назвав Анастасом. Далее он обратился к судье за признанием за собой прав усыновителя, с последующим наследованием усыновленным младенцем титула курфюрста Священной Римской империи германской нации.

 Оформив все бумаги надлежащим образом, Роше фон Фогельзанг в присутствии крестных родителей, одним из которых был его управляющий, совершил в том же кафедральном соборе миропомазание младенца Анастаса на курфюрстовство. Обряд и службу служил сам Летичевский епископ в окружении иеромонахов и священников высшего сана. В довершение ко всему, граф тут же, в Летичеве, у нотариуса составил завещание, по которому отписал на случай своей преждевременной кончины все движимое и недвижимое имущество, имеющее громадный перечень, младенцу Анастасу Жозефу фон Свир-Фогельзангу, назначив ему в опекуны до полного совершеннолетия его крестного.

 – И как вы думаете, чем закончилась вся эта история? – спросил вдруг Свириденко своего гостя.

 Масалитинов пожал плечами и даже слегка потянулся в кресле, от долгого сидения в одной позе и напряженного внимания у него онемела шея. Он покрутил головой и неуверенно заметил:

 – Должно быть, малыш благополучно вырос, иначе как бы вы узнали о том, про что сейчас рассказали.

 – Логично, – расхохотался Сергей Юрьевич своим раскатистым басом, – но только уверяю вас, что самые смелые ваши фантазии ни на йоту не приблизят к действительности.

 Фатальный финал сей печальной повести, очевидно, граф Роше фон Фогельзанг, наследный курфюрст и влюбленный рыцарь, предчувствовал загодя, и предчувствие не обмануло его. По возвращении в замок, его карету настигли взбунтовавшиеся крестьяне и, опьяненные множеством погромов, совершенных практически безнаказанно, растерзали потомственного аристократа на части, распяв несчастного на воротах собственной крепости. В мгновение ока замок Рош оказался разграбленным и сожженным. Не многим удалось избежать жуткой расправы. Некоторые из слуг пытались защищать добро хозяина, а другие, наоборот, бессовестно все разграбляли, но, удирая, были настигнуты бунтарями и на месте прикончены.

 Среди тех, кого минула страшная участь, оказалась и семья управляющего. Задержавшись в Летичеве из-за болезни кормилицы, которую пришлось срочно заменить, верный помощник следовал за графом с опозданием на несколько часов. Ребенок сладко спал в его карете на руках кормилицы, когда шум побоища донесся до утомленных путников. Зная о крестьянских волнениях, управляющий спрятал карету в лесу, где оставалась кормилица с венценосным младенцем, а сам с сопровождавшей прислугой отправился пеше по короткой лесной дороге.

 То, что увидели несчастные на крепостных воротах, привело их в неописуемый ужас. Однако управляющий сумел правильно оценить ситуацию, проник ночью в разоренный замок, вывел оттуда уцелевших слуг и, благодарение Богу, оказавшуюся невредимой, собственную жену. Затем они вместе с ребенком спешно покинули злосчастные места, пересекли границу и оказались на российской стороне, где нашли приют и сочувствие. Скоро супруги, распрощавшись с кормилицей, отправились с ребенком на родину в Новороссийский край, из которого были увезены за границу еще в детстве.

 – Но какова же судьба ребенка? – спросил Масалитинов.
 – Не торопитесь, мой друг. Подумайте о том, что в те времена, о которых идет речь, разразилась Первая мировая, затем красный октябрь и, наконец, гражданская... Уж не знаю, к счастью или нет, но помощник графа не имел от своей жены потомства много лет, поэтому ребенка, волею Провидения оставленного им на руки, оба с радостью признали своим.

 Воспользовавшись неразберихой во время бегства, они заручились свидетельством какого-то фельдшера-пропойцы, вторично окрестили младенца и записали об этом в церковной книге одного из сел Подольской губернии. До поры до времени припрятав подлинные документы, супруги прилюдно объявили его своим сыном, что и подтвердили подложными бумагами. Теперь сын прелестной Анастасии стал зваться Юрием...

 – А фамилия?! – выкрикнул Масалитинов, едва не выскочив из кресла. – Откуда эта фамилия? Свирский... потом Жозеф Свир, барон фон Свир... откуда фамилия Свириденко?! – допрашивал он усмехающегося потомка воскресших из небытия героев.

 – Вы не поверите, – сказал Сергей Юрьевич, сделав несколько маленьких глоточков минеральной воды, – но у судьбы-насмешницы свои причуды. Свириденко – это настоящая, подлинная фамилия управляющего замком Рош, подаренного моей бабушке, баронессе фон Свир или прекрасной Анастасии, чей портрет так восхитил вас недавно...

 Сделав такое заявление, наследник приемного сына графа Роше фон Фогельзанга предложил своему гостю прогуляться хотя бы в оранжерее, расположенной в застекленной галерее на крыше. Масалитинов, разумеется, согласился, ему самому хотелось переменить обстановку и отвлечься хоть ненадолго.


                Глава 11

                Феномен из пучины

 – Никогда еще в жизни мой отдых не был так хорош, – говорил Аркадий Львович
 своему давнишнему приятелю Язину.
 
 Оба они сидели на берегу озера с ивовыми самодельными удочками в руках и по очереди таскали из воды жирных карасей. Язин приехал навестить профессора, погостить день-другой, заодно прихватил почту и сейчас охотно расска¬зывал институтские новости и сплетни. Он был моложе своего ученого коллеги, хотя и в достаточных уже летах для того, чтобы иметь собственные заслуги.

 – Зарплату не платят пятый месяц, – жаловался в этот момент Василий Саввович, – ну, где это видано? Поневоле станешь завидовать вашему Свириденко.

 – Я не предполагал в Сергее Юрьевиче таких талантов... Честно говоря, он меня смутил своим предложением. Но Ируська так просто заставила подписать бумаги. Что придумал?! Какой-то международный центр развития психокуль¬тур Я, разумеется, возражал. Есть сферы строго научные... Сейчас молодежь смотрит по-другому. И потом, везде этот бизнес...

 – А разве плохо? Я и сам с удовольствием стану читать платные лекции. Кушать-то нужно, у меня ж семья!
 – Конечно, конечно, – поспешно согласился профессор, – вот только кто платит, тот и музыку заказывает, как известно. А продажный ум – пропащий. Боюсь, что популярность некоторых гипотез принесет вред некомпетентной, праздной аудитории.

 – Не нужно, Аркадий Львович, – пропуская мимо ушей обидный афоризм, возразил доцент, – взрослая аудитория пусть сама выбирает, что ей полезно, а что нет. Не засекречивайте вы свои гипотезы, как правительство архивы КГБ.
 – Зачем вы так говорите! – почти вскричал Грязнов, отшвырнув удочку. – Вы ученый и не можете не знать, что психотроника – наука об энергиях не изученных, что мы еще только осмысливаем само наличие этих энергий. Почти такими же безобидными казались опыты Пьера Кюри в прошлом веке.

 – Я вовсе не то имел в виду, – оправдывался Язин, – успокойтесь, пожалуйста. Только какие психокультуры пропагандирует ваш Свириденко?
 – Почему мой? Почему вы все время это подчеркиваете? Он намеревается открыть платную школу восточных едино¬борств, у него давние связи с сансеями школы Суунь-Фу, потом у меня есть некоторые наработки по психической самозащите...

 – И это замечательно, – вдохновенно отозвался Василий Саввович, собирая снасти, – у вас будет семейное предприя¬тие, собственная лаборатория, издательство...
 – Да что вы такое несете? – замахал руками Грязнов. – Какое такое мероприятие? Или я, старый дурак, узнаю обо всем последним?

 Язин явно смутился. Он совсем не собирался портить такое чудное утро разоблачением чьих-то секретов. Правда, сплетни по институту ходили. Говорили даже, что Свириденко купил усадьбу своей невесте, куда она «увезла» стариков, заменивших ей родителей... Но это были всего лишь слухи, причем раздутые и преувеличенные завистниками.

 – Аркадий Львович! – торжественно провозгласил Язин, глядя в лицо профессору своими честными близорукими глаза¬ми. – Вы не можете сомневаться в моем искреннем уважении!..
 – Да оставьте свой выспренний тон, – вспылил профессор, – говорите прямо, что происходит?

 – Откуда же мне знать, что происходит в вашем доме?! – выделяя последние слова, отвечал обиженный Язин. – Гово¬рят... мало ли что говорят? Но если хотите... Весь институт судачит про вашу дачу и про то, что Ирина Александровна выходит замуж за Свириденко.
 – Три ха-ха! – наигранно хохотнул Аркадий Львович. – Не сам ли Сергей Юрьевич муссирует эти слухи, выдавая желае¬мое за действительное? Не стану отрицать, он делал предложение... Но Ируська даже его присутствие терпит с трудом.
 – В таких деликатных вещах нужно быть готовым к любым сюрпризам. Уж поверьте отцу премногих дочерей, – многозна¬чительно подмигнул Язин, – женщины непостоянны и ветрены, за малым, разумеется, исключением. К слову сказать, моя старшая дочь...

 И гость стал рассказывать о своем. Но сердце любящего дядечки уже царапнула отравленная стрела. Нет, ни в чем таком он не подозревал племянницу, да и вообще не имел права... Она могла принимать какие угодно решения само¬стоятельно. Слава Богу, взрослая и образованная достаточно. Но Свириденко... Свириденко! Хорош гусь. Одарен, бес¬спорно, образован академически. Ну, были разные мелочи: идейки сомнительные подбрасывал. Умел обобщить, при¬дать размах... Хотя существенного так ничего и не сотворил. Диссертациями грозился... Зато теперь вице-президент международного центра, презентабельные визитки с золотым тиснением... Ируське какую-то должность выдумал. «На¬туральная авантюра, – мысленно суммировал аргументы профессор, – как это я согласился? Распушил лопухи. Из Акаде¬мии звонить станут...»

 – …вам бы это понравилось? – хлопнул его по плечу Язин, ища сочувствия.
 – Не сердитесь, – спохватившись, покраснел до ушей Аркадий Львович, – я немного задумался.
 – Ничего, – махнул рукой увлеченный собственным монологом Василий Саввович, – я только хотел сказать, что тепереш¬ние дети – не то, что мы, они не комплексуют. Понятия совести, нравственности, родины для них весьма относительны.

 – О чем это вы? Я полагаю, что категории нравственности закладываются именно в семье, в первую очередь.
 – Закладываются, конечно. Только сегодняшний идеал всякого нормального молодого человека – бизнес, то есть деньги. Свобода!
 – Что вы называете свободой? Это святое слово затаскали, как дешевую шлюху. Свободу глумиться над человеческой нравственностью, вот что мы получили взамен гулагов.

 – Тогда о какой нравственности в семье может идти речь? Кто защитит наших детей от лакомых свобод?
 – Погодите, у человека разумного всегда есть выбор.
 – Выбор? Что за выбор? Прозябать в нищете, терпеть голод и унижения? Конечно, мы, старики, можем позволить себе роскошь такого выбора. Но как быть молодым? Умным, тщеславным, с нормальным здоровым аппетитом? Какой выбор у них?

 - Вот видите: вы уже защищаете молодых. Значит, дело не безнадежно. Компромисс непременно найдется, если захотеть. Что такое? А-а, сама Леонида Архиповна с крыльца машет... Ишь, как усердствует. Иде-ем! – прокричал профессор, приложив ладони ко рту, и, обернувшись, кивнул приятелю, – тащите сюда наш улов, сейчас поглядим...
 
   С этими словами он опустился на колени около ведра, погрузил в него руки по локоть и стал подхватывать рыбешку, нахваливая каждую в отдельности:

 – Ух ты, какой пузатенький! А этот… два фунта! Давайте спорить. У меня дома есть пружинные весы, кантар. Почему кантар, спрашивается? Что за название? Между прочим, это весьма популярная мера веса на Ближнем Востоке, и – что самое непонятное – у всех разная. От 45 до 320 килограммов, представляете?! Приходишь на турецкий базар и говоришь: дайте мне помидорчиков с полкантара. Подставляешь авоську, а тебе – бух! – контейнер на полтора центнера! Ха-ха-ха, – заразительно смеялся профессор.

 Василий Саввович несколько обескураженно кивал головой. Он не умел так быстро переключаться и все еще оставался под впечатлением от собственного красноречия. Детская непосредственность старого ученого чем-то даже уязвила его ораторское самолюбие. Но все же на даче полагалось отдыхать. Оставалось только расслабиться и наслаждаться сиюминутными радостями рыбалки.

 Однако Язину суждено было пережить иные чувства. Внезапно со стороны острова пронесся над водой сильный, но приглушенный свист. Профессор, ухватившись за край ведра, повернул голову, да так и застыл с раскрытым от удивления ртом.

 Вода в озере кипела и вспучивалась в сотне метров от берега. Оттуда, к небу, медленно поднимался сверкающий купол. Еще немного и из бездны, казалось, явится лохнесское чудовище, какой-нибудь плезиозавр... Оглушительный страшный грохот потряс землю. Купол распался надвое и низринулся колоссальной водяной массой в озеро, взметнув вверх мутные волны...

 Наблюдатели могли бы присягнуть, что видели светящийся шар, как бы растворивший¬ся в солнечных лучах. Но оба молчали, оглушенные грохотом и пораженные небывалым зрелищем. К тому же их накрыло волной, набежавшей из озера, и едва не смыло с берега. Наглотавшись воды, Язин изо всех сил ухватился за ногу профессора, а тот, прижимая ведро к груди, повалился на спину. Через минуту оба сидели в кустах, отплевываясь от водорослей и недоуменно оглядывая друг друга. Затем профессор перевел взгляд на ведро и тихим, испуганным голосом произнес:

 – Рыба... где наша рыба?
 – Уплыла, – буркнул Язин и нехорошо засмеялся.

   Озеро еще слегка волновалось, расплескивая по берегам круговые симметричные волны. Ничто больше не напоминало про пережитый феномен. Все произошло настолько стремительно, что сейчас каждому казалось, будто только он сам стал жертвой внезапных галлюцинаций, и признаваться в этом было как-то неловко. Но мокрая одежда и пустое ведро подтверждали другое.

 – Дядечка! Дядечка! – вдруг раздался пронзительный женский крик.
 К месту, где сидели рыбаки, бежала босоногая Ирина, размахивая руками. Она скатилась с травяного невысокого холма как раз в тот момент, когда Аркадий Львович поднялся с колен, а Язин выкручивал тенниску.

 – Боже, как мы перепугались, – рассказывала она через минуту, – что это было? Может быть, тут подводный вулкан? Или еще какой-нибудь снаряд взорвался?
 – Не волнуйся, все скоро узнаем, детка. Здесь не Семипалатинск и не атолл Мороуа, надеюсь, что с экологией вполне благополучно. Дом целый?
 – Еще бы! Это ж Брестская крепость, как говорит Иван Лукич. А вот и он, легок на помин, – Ирина указала рукой в сторону дороги, – сейчас послушаем быль-небылицу.

 Возбужденные происшествием, через четверть часа все столпились на веранде, беспорядочно обмениваясь свежими впечатлениями. Леонида Архиповна заправляла шкварками гречневую кашу и слышала только, как что-то грохнуло. На плите свистел чайник, и некогда было осматриваться по сторонам. А Ирина занималась у себя в комнате, выходящей окнами в сад. Поэтому, когда она бросилась на веранду, то увидела между островом и берегом, как раз посередине, кипящий вкрутую круг воды мелочно-белого цвета с разбегающимися волнами.
 
 Иван Лукич и Аграфена Петровна чини¬ли птичник. Услыхав громовой удар – как кто будто из пушки пальнул – выключили электричество, чтобы, упаси Бог, молнией не убило. Затем разглядели, что на небе ни облачка и никакой грозы нет, тогда спохватились и побежали к соседям узнать, не случилось ли чего.
 Профессор же с Язиным смущенно переглянулись и вовсе не стали ни о чем рассказывать, пожаловались только, что совсем уже было собрались домой и стали считать карасей, но тут волна как накроет с головой, ведро выплеснулось и вся рыба обратно в озеро ушла.

 – А караси были, – прищелкнул языком профессор, – в руке не удержать, самый мелкий на три фунта.
 – Ага, – подтвердил Язин, – вы еще хотели дома кантаром взвесить.
 – Ну-ка, рассаживайтесь побыстрей, каша стынет, – скомандовала Леонида Архиповна, – ты, Кадик, не расстраивайся, – заметила она между прочим, – в другой раз привяжи покрепче ведро к дереву, чтобы не опрокинулось. Мой дедушка всегда так делал. Сергей Юрьевич! – позвала она в открытое окно. – Где вы там подевались?

 – Иду, иду, – разнесся по дому бас Свириденко.
 И сейчас же он сам появился в дверях, приветливо раскланиваясь со всеми.
 – Как это вы здесь? – удивилась Ирина. – Когда?
 – Да буквально следом за вами. Вы к реке, а я на крыльцо.
 – Так вы видели тоже? Ну, расскажите же, никто ничего толком не понял.
 
 Свириденко пожал плечами. В светло-сером декроновом костюме и ослепительной белизны рубашке, он представлял собой невероятный контраст с загорелыми дачниками. Но более всего шокировал галстук, ярко-лиловый в лимонно-фосфорную полоску, на который присутствующие уставились разом, как по команде. Вице-президент международного центра по изучению психокультур извлек из кармана батистовый платок и аккуратно промокнул лоб.

 – Надо бы на острове поглядеть, – поскреб пятерней затылок Иван Лукич, – никак браконьеры с динамитом балуют, рыбку глушат.
 – В самом деле, пора обследовать эти «райские кущи», – поддержал соседа профессор.
 И компания, загоревшись желанием непременно устроить экскурсию на остров, с большой охотой принялась уплетать поздний завтрак.


                Глава 12

                Страж монастырского погоста


 В «райские кущи» решено было податься втроем: Иван Лукич снарядился в качестве лоцмана и опытного проводника, Аркадий Львович как научный руководитель «экспедиции», Ирина же оставалась всегда и везде неизменным и верным дядюшкиным ассистентом.

 Такому вердикту предшествовало, однако, весьма бурное обсуждение.
 – Кадик, в последний раз ты путешествовал на байдарках в 69-ом году, – безучастно констатировала Леонида Архиповна, – и чем это закончилось? Растяжением связок на левом предплечье и хроническим бронхитом…

 – О чем ты говоришь? – возмущался скомпрометированный профессор. – Какой бронхит? А значок «Отличник туризма СССР» и четыре грамоты?
 – Их тебе всучили твои студенты для мелкого подхалимажа.

 – Не надо опошлять мое прошлое, – с достоинством возразил Аркадий Львович, – исследование острова необходимо провести в наших же интересах, а вдруг там какая-нибудь экологическая ниша?

 – Чего-чего? – удивился Иван Лукич. – Никаких ниш, голые развалины. Монастырскую стену и то, что за ней, вообще лес забрал, ни зайти, ни выйти, чащоба непролазная. А остальное – сами поглядите. Мне крестник мой Митька, инспектор рыбнадзора, инструкцию дал. В прошлом году он здесь все излазил. Кооператоры ваши, у которых вы дом сторговали, хотели остров в аренду взять. Лет на двести, – хитро подмигнул старик, – как Аляску. Только он оказался землей спорной. Озеро наше между тремя областями поделено и считается как бы общим. А про остров ничего не сказано. Как по мне – так я бы енту екзотику правителям нашим подарил, с хатынкой на старость. Вот бы понежились.

 Такой недальновидный политический ход с жертвой родимого острова Аграфена Петровна явно не одобряла.
 – Поглядите-ка, расщедрился! – всплеснула она руками. – Правителей теперича – как кур нерезаных, чай у них, бедненьких, хатынок недостает! Пускай на нашем острове лучше музей сделают. Под открытым небом. Островная усадьба была особенной, с чортами по стенам, тьфу... прости, Господи, – старуха перекрестилась.

 – И что же, жили там люди? – спросила Ирина.
 – Ясное дело. Только у тех панов всякие несчастья приключались. С чортами кто поведется – завсегда так. Вот, к примеру, на памяти моей бабки поселилась на острове паночка с зелеными, как мох на болоте, глазами…

 – Здрасьте, пошли-поехали, – затряс головой Иван Лукич. – Совсем ты, мать, зарапортовалась. Мало тебе концертов по телевизору с чортами и демократами, так еще смешить людей своими страшилками собралась.
 – Это вы напрасно, – упрекнула его Ирина, – живая история...

 – Бабьи сказки, а не история, – перебил, упорствуя, старик, – вся история в том, что под островом, видать, ключи родниковые или река какая подземная, оттого и течение крутит, как на стремнине.
 – Вот-вот, о чем я и говорю, – подхватила Леонида Архиповна, – чего ради спешить… с плечом-то вывихнутым?
 – Каким-каким? – удивленно сдвинул брови профессор.

 – С больным. У тебя еще шея хрустит от отложения солей… Дождались бы молодых. Сергея Юрьевича, например, с приятелем. Ты же говорила, Ирина, что у него сейчас гостит приятный молодой человек из Москвы.
 – Ну, говорила, – почему-то покраснела Ирина, – только при чем здесь это? Я их на остров не приглашала. Даже не знаю, приедет ли он с приятелем. Может быть, ему вовсе не интересно сюда ездить.

 – Что за приятель? – насторожился профессор, приметив подозрительный румянец, проступивший на щеках его любимицы. – Понятно, меня лишили доверия. Это правда, Ируська?
 – Нет, не правда, и вообще это все не важно. Ну зачем ты, тетя, подаешь свои идеи под таким соусом?

 – Какой «такой соус»? В твоем возрасте у меня была уйма поклонников. Вот, например, Гришенька Шпак, о-о-о! – тетушка закатила глаза, – как он декламировал Гумилева!..
 – Ходячая сухотка, – резюмировал профессор на ушко Ирине.
 – А Сенечка Бздов! Боже, как он танцевал!
 Аграфена Петровна стыдливо переглянулась с мужем.

 – А фамилия… – нараспев потянул профессор, – одна фамилия чего стоит.
 – Тоже мне, лорд с благозвучной фамилией, – фыркнула Леонида Архиповна.
 – Зато имя какое! – театрально откинув со лба волнистую седую прядь, обвел глазами присутствующих Аркадий Львович.

 Ирина, а за нею и все остальные принялись дружно смеяться.
 – Ну хватит, хватит, – вытирая слезы проговорила зачинщица, – я серьезно. Приедут молодые люди, помогут…
 – Да какой прок от вашего толстяка? – не выдержал Иван Лукич. – Под ним плоскодонка до бортов осядет. Что же мне, вторую лодку просить для такого тюленя? Он, небось, и грести толком не сумеет.

 – В самом деле, – вступился за соседа профессор, – столько разговоров из-за сущего пустяка: на сто метров от берега отойти да по старому парку прогуляться.
 – Положим, не сто, а с версту будет, – поправил его сосед, – только делов в самом деле на копейку, а говорильни на рубль. Айда собираться, завтра и махнем. А вы не беспокойтесь, – обратился он к Леониде Архиповне, – управимся до обеда.

 С тем и распрощались.

 На другой день группа, экипированная саперной лопаткой, фонарем самодельной конструкции и даже веревочной лестницей из арсеналов старого солдата, отправилась на берег чуть свет. Все трое уселись в легкую, как кленовый листок, весельную лодчонку и отчалили в сторону загадочного острова.

 – Эх, не бывал я в той стороне лет тридцать, – поплевав на ладони и лихо наваливаясь на весла, сказал Иван Лукич. – После войны вскорости наведывались туда саперы, мины искали, да только осторожничали попусту, потому как местные сельчане клялись, что немцы на остров носов не совали.

 Поначалу сунулись и сходу драпанули назад. Опосля, как от астраханской холеры, загородились – чуть не все озеро по берегу колючей проволокой обмотали и заминировали. Никак сам пан чорт их шуганул с той стороны. А чего там особенного? Ровным счетом ничего. И кладбище, и церковь, и усадьба давнешенько порушились, еще до революции все тамошние хозяева перемерли, одни бабы да девки лихие сказки друг другу на уши перешептывали, ан за долгий век и теми пресытились.

 Ирина, казалось, не слушала старика, думая о своем и любуясь шелковистой волной, веером убегавшей от носа к корме. Лодка скользила по зеркальной глади озера под ритмичные всплески весел. Вода и впрямь была здесь с графитным оттенком. Старый дом на берегу, медленно отдаляясь, смотрелся отсюда хорошо и даже нарядно.

 Однако и то, что усадьба была как бы срезана глубоким оврагом, теперь бросалось в глаза. Протока разделила старый парк на неравные части, из которых большая осталась по другую сторону. Там, в самом дальнем углу заброшенного помещичьего парка высился холм с остатками разрушенной временем часовенки, ветхий купол и обломок креста указывали на это. Именно в той стороне пейзаж почему-то казался грустным, хотя, в общем, живописная картина радовала взгляд.

 Берег удалялся довольно быстро, а вот остров, на удивление, почти не приближался. Слабая рябь на воде и низкий порывистый ветерок никак не мешали ходу лодки, между тем все трое заметили, что их как бы слегка сносит в сторону от намеченного курса. Профессор пересел к соседу на среднюю банку, и теперь старики налегали на весла в четыре руки. Но старания их почти не имели успеха. Проклятый остров словно поворачивался на месте.

 – Шалишь! Течением сносит, – бурчал Иван Лукич, – сейчас обойдем… никуда не денешься.
 – Должно быть, у острова рыбалка хороша, рыба не пугана, – заметил профессор.
 – Кто ж ее пугать станет? Только отродясь там ни рыб, ни птиц не водилось. Оттого и не любят мужики это место. Может, и вправду кем заговорено.

 Но вряд ли Аркадий Львович внимательно выслушал ответ, его мозг ученого, натренированный интуитивными импульсами, подсказывал, что причина естественной изоляции острова не случайна, что-то охраняет его мрачную тайну. Но что?

 – Ну вот, кажись, сладилось, – оживился старый солдат, – отдыхай, Львович, теперь я сам поведу.
 Профессор не стал возражать и пересел на корму.
   
 Довольно высокий обрывистый берег острова действительно приближался, и как-то уж совсем быстро, неожиданно, они очутились у самых скал.

 Замшелые, крутые и довольно высокие, скалы частоколом высились вдоль прибрежной кромки, почти что скрытые низко опущенными ветвями искривленных и наклоненных к воде ивовых деревьев. Древние уродцы поражали толщиной и причудливой формой бугристых стволов. Словно кто-то специально спутал их ветви и согнул стволы в гигантскую изгородь. Веселость враз слетела с проводника, и он, посерьезнев, направил лодчонку вдоль берега к западной стороне острова, которая, как всем казалось, была более низменной.

 Однако и там их постигла неудача. Опасливо поглядывая на длинные космы водорослей в черной непрозрачной воде, Иван Лукич возмутился вслух:
 – Была себе лестница, похуже усадебной, зато до самого верху, а куда подевалась? Чорты, что ли, на дрова перевели? От же итишкино горе! И берег, кажись, повыше стал.

 – Вода камень точит, – рассуждал вслух профессор, – вероятно, лестницу снесло. Породы здесь каменистые, может, и грунт насыпной, как на Соловках. Вот и размыло с краев.
 – Смотрите, – Ирина указала рукой на невысокий естественный грот.
 Действительно, за безопасным на вид проходом под скалами открывалась небольшая зеленая бухта.

 – Ежели сейчас отлив, – предостерег проводник, – то туда зайдем, а как назад? Вдруг, вода поднимется? Станем сидеть и с чортами куковать на острове?
 – Прямо за час она и поднимется, – возразил Аркадий Львович, – а если и так, тогда сверху лодку толкнем. Глядите, здесь самое низкое место.
 – Иван Лукич, миленький, – подала голос Ирина, – правьте под скалки, – вон как там хорошо! Мы же долго не проходим, чуть-чуть осмотримся и назад. Ей Богу, вы уж чересчур опасливы.
 – Добро, куда мне против двоих. Только потом чтоб не хныкать, – добродушно проворчал он, подмигивая Ирине.

 Пережив несколько неприятных минут в очень узком, хоть и коротком канале под низкими сырыми сводами, покрытыми плесенью и мохом, что подтверждало предположение проводника о приливах, экскурсанты через короткое время высадились на берег с пологим травяным склоном. К тому же вверх удобно было подниматься по сухому руслу давно пересохшего ручья. Несмотря на первое мрачноватое впечатление, друзья, довольные благополучным прибытием, в приподнятом настроении приступили к осмотру острова.

 Сухое русло привело их в чахлый лесок, за которым виднелось разрушенное строение.
 – То монастырская церковь, а само подворье было левее, только заросло все и смотреть там нечего, – пояснил Иван Лукич, – слыхал я, что когда-то в наших местах жил священник, большой любитель старины. Он-то, конечно, ученым был и описал все в десяти книгах, но при жизни их никому не показывал, потому что в них говорилось больше про чортов, чем про Бога. Жил он так долго, что сам позабыл, когда родился, и никакие власти его не трогали. А когда, наконец, помер, все его записи остались на сохранение при храме и, понятное дело, по скорым временам отправились в костер.

 Теперь разве что в Каменецком архиве порыться, если допустят, можно. Землица наша испокон веку особенная: всяка шваль через нее перла, австрияки вон на том берегу до тридцатых годов стояли. Отчего же не быть здесь отметине самого что ни на есть главного хвостатого хозяина, когда кто мечом, кто крестом, кто хлыстом свою власть правил? И на наш век, хе-хе, хватает правителей.

 С этими словами проводник приблизился к остаткам ограды и, не замедляя шагов, скрылся за расколотым портиком. Профессор и Ирина последовали за ним и через минуту очутились среди развалившихся памятников старого кладбища. Впереди, на расстоянии нескольких метров, мелькала вылинявшая гимнастерка Ивана Лукича. Однако, пораженные увиденным, они остановились, озираясь по сторонам.

 Вокруг раскинулись живописнейшие руины. Неземная тишь окутала остров. Не слышно было не только щебета птиц, но даже шелест листвы не нарушал здешнего покоя. И вместе с тем разрушение кладбища было не естественным. Большинство каменных памятников, изваянных в виде статуй, повалилось в одну сторону, а кресты и вовсе рассыпались на множество кусков, словно по кладбищу пронесся смерч, а бездумные вандалы или яростные фанаты завершили разгром. Церковный зал, кстати, чудом сохранился. Мраморные барельефы с изображениями молящихся монахов как бы подпирали устоявшие стены, а в глубь алтаря вел ступенчатый престол с разбитым крестом. Часть свода едва держалась над алтарем и еще более усугубляла гнетущее впечатление.

 – Уйдем отсюда, Ирина, – попросил Аркадий Львович, – эти камни давят на мое сердце,
 как здесь мерзко и сколько пыли…

 В самом деле, на полу из гранитных плит темно-красного цвета, лопнувших и заросших кустарниками и полынью до самых стен, лежал толстый слой бурой, какой-то нездешней «марсианской» пыли. От самых осторожных шагов она вздымалась кверху душными облаками с дурманным горьковатым запахом.

 Послушавшись дядю, Ирина направилась к выходу и, пробираясь среди обломков надмогильных плит, памятников и крестов, обнаружила исчезновение Ивана Лукича. Нигде поблизости его наверняка не было, потому что на громкие призывы слегка растерявшихся экскурсантов никто не откликался. Довольно скоро, впрочем, они разглядели впереди ржавую решетку кладбищенских ворот и решили, что проводник дожидается снаружи.

 Очевидно, время близилось к полудню, и ко всем тягостным впечатлениям добавился изнуряющий зной. Выйдя из-за развалин, Аркадий Львович и его спутница неожиданно наткнулись на странный памятник: каменный пьедестал в виде невысокого стола венчала удивительная статуя. Злобный уродец – не то обезьяна, не то человек – держал в руке цепь от колокола, висевшего на трехгранном столбике. Среди мертвых руин уродец казался почти живым и, вскрикнув от удивления, Ирина бросилась к изваянию.

 Враз солнце будто остыло, утонув в сизой, с багряной закраиной, низкой туче, с озера дохнуло влагой, и эхо далекого грома глухой канонадой накатило на остров.

 – Какое чудо! – воскликнула девушка, неестественно хохоча и обнимая статую монстра. – Настоящий туземный божок, как только его приволокли сюда?! И зачем? Ну-ка, дядечка, подавай свою версию! Погляди, как он щурит хитрые глазки…
 – Перестань сейчас же, – возмутился профессор. – Это культовая символическая статуя. Одному Богу известно, какие бесчинства могли здесь твориться.
 – Ну что ты, дядя, он такой славный, – обиженно возразила Ирина, легко вспрыгнула на пьедестал и прижалась щекой к каменной образине.

 Аркадий Львович интуитивно перекрестился. Ученый-материалист и атеист по убеждениям, угнетенный сиюминутной мистикой, он с мольбой протянул руки к своей беззащитной девочке. Грациозная, в пышном венце белокурых локонов, в воздушном платье, трепещущем на ветру, она походила на полевую нимфу среди античных руин.

 Ураган, сорвавшись с озера, дымным облаком взметнул к небу бурую пыль. Удар грома страшной силы потряс остров, а шум приближающегося ливня поглотил испуганный вскрик Ирины.

 Словно пораженная молнией, она без чувств рухнула на руки ослепленного старика. Но, к счастью, девушка не пострадала нисколько, а всего лишь оступилась, спрыгивая с камней, да и к дядюшке зрение возвратилось почти тотчас же. Однако застигнутые врасплох проливным дождем, они стояли, обнявшись, в полной нерешительности. Да и куда было идти? Все вокруг застилала сплошная пелена беснующегося ливня.

 Разразившись над островом, гроза вскоре стремительно унеслась за озеро, к далекому австрийскому, в прошлом, берегу, волоча за собой лохматый шлейф насупленных облаков.

 – Люди, ау, живые есть? – донесся откуда-то сбоку, вовсе не из-за ворот, голос Ивана Лукича. – Ну, так и знал! И чего вам коло того чорта понадобилось? Я ж видел, как вы до церкви завернули, и не стал звать. Думал, сбегаю до усадьбы, пока вы тут осмотритесь, чтобы даром время не трынькать. Если мосток над балкой устоял, то отсюда рукой подать. А мосток – фью! Улетел туда, куда и лестница. Обходить балку с этой стороны никак не выйдет. Айда вертаться. Львович, ты чего такой смутный? Али чорта забоялся? Он своих не зацепляет. А фрицев пуганул. Что было, то было. Ни одна фашистская сволочь не сунулась.

 – Могу с вами поспорить, Иван Лукич, что это неспроста, – отвечал профессор, следуя за проводником и почему-то все еще крепко держа Ирину за руку, – немцы довольно образованный народ, их не спугнуть запросто каменным идолом. Вот напомните мне дома, я расскажу вам про тайну замка Верфенштейн из Нижней Австрии. Сдается мне, что разгадка здесь общая.

 – Смотрите, смотрите! – перебила дядю Ирина, вырывая руку и бросаясь вперед.

 На месте сухого русла из хилого лесочка низвергался вниз грязный и бурный ручей. Течение его устремилось в сторону грота. Хотелось протереть глаза и подергать себя за ухо. Вокруг ничего не напоминало прежней картины. Из леса ручей выносил сучья и коряги, буквально на глазах берег превращался в непроходимый завал. Но и эта беда была не главной. Уровень воды в бухточке действительно поднялся настолько, что скрыл выход. Теперь здесь образовалось небольшое озерцо, посреди которого покачивалась утлая лодчонка с пеньковой чалкой, сорванной высокой водой.
 
 – Вот те на, итишкино горе! – почесал затылок Иван Лукич. – Придется вплавь доставать, – он подвернул штаны и шагнул в озеро.

 Но Ирина опередила старика. Прямо в платье, не просохшем еще от дождя, она спрыгнула в воду и поплыла хорошим спортивным брассом.
 
 Профессор открыл рот, но… так и не вымолвил ни словечка: на скалах, со стороны большой воды, выросли три пятнистые фигуры. Крепкие парни, вооруженные до зубов, молча уставились на экскурсантов.


                Глава 13

                Стон мандрагоры
 
 «Зачем он назвал имя Ирины? Случайно… к слову… – думал Андрей, оставшись наедине с собой в отведенной ему комнате и припоминая долгое повествование Свириденко. – В этой девочке и в самом деле есть шарм. Странная пара. Странная… И вообще, замок на Черном озере… Что это? – кровь ударила ему в лицо, он зажмурился и отер мгновенно выступивший на лбу холодный пот, – но ведь треклятые Горки, описанные подробно безумной женщиной, располагались именно в тех злополучных местах, у какого-то озера, неподалеку от Каменец-Подольского!»

 Масалитинов торопливо достал дневник и перелистал все страницы несколько раз, беспорядочно, от начала и с конца, но нигде название озера не упоминалось. Лишь в одном месте говорилось, что «воды его были черны и отливали на солнце графитным глянцем».

 Почему-то именно сейчас ему представилась Мария Тураева так живо, как если бы он и сам видел ее: субтильная, белокурая, в голубом кисейном платье, которое она любила больше других и в котором впервые встретилась с будущим женихом своим Вячеславом, погубленном так жестоко и безвременно. «А что, если Тураев в самом деле погиб, стал жертвой Черного мага, таинственного Красинского? – вдруг, против воли, явилась странная мысль. – Боже! Я схожу с ума…» – Масалитинов обхватил голову руками и со стоном опустился в кресло.

 Ему захотелось немедленно вернуться к дневнику Марии Тураевой. Раскрыв тетрадь наугад, он с жадностью выхватил глазами абзац и вздрогнул: это было подробное описание омерзительной черной мессы, на которую сатанист приволок непокорную жену.

 Никогда и нигде раньше он не читал подобного описания, полного неподкупной искренности и отчаяния. Несчастная жертва Красинского была приговорена к роли жрицы любви, но когда алчущая толпа приблизилась к ней, привязанной к жертвенному алтарю, и мерзкие подонки стали рвать ее платье, то враз все вдруг отшатнулись и притихли. Выпуклый живот женщины вздымался и пульсировал. В нем билось живое существо. Мария была беременна.

 Она скрыла свое зачатие от страшного мужа, но теперь, даже в глазах высокосословного отребья, Красинский сильно поблек. Прислужники немедленно освободили несчастную и, уложив на носилки, отправили восвояси. Такое потрясение не могло пройти даром.

 Когда наутро муж как ни в чем не бывало навестил жену, то застал ее в жару и беспамятстве. Разумеется, по выздоровлению, к которому немало сил приложил доктор, все пережитое он преподнес ей как тяжкий бред, отругав за излишнюю впечатлительность.

 «Он говорил, – писала Мария, – что я безумна, что он в самом деле хотел наказать меня, но вовсе даже не строго, и не представляет, что могло вызвать страшные галлюцинации. Потом очень ласково пожурил за то, что я скрыла свою беременность и сказал, что безмерно рад этому, и что врач очень сердился, потому как нельзя было так долго находиться без его контроля и внимания.

 Я отвечала, что ненавижу его и наложу на себя руки. Бог свидетель, я не хочу давать жизнь ребенку дьявола! После этих слов он рассмеялся и сказал, что хоть я и безумна, но повредить ребенку не смогу, а чтобы я и вправду не осуществила свою угрозу, приставил ко мне нескольких слуг, которые теперь не спускают с меня глаз. Я обречена... Господи, спаси и помилуй мою грешную душу»... – на этом запись обрывалась.

 Масалитинов захлопнул тетрадь и отодвинул подальше от себя, погрузившись в мрачные думы.   
 Закатные розовые тучи хороводились над горизонтом, и прозрачная бледность выгоревшего от июльского зноя южного неба успокоила его. Мысли неожиданно приняли иное направление.

 «Кажется, Ирина приглашала нас в гости на дачу… вот прямо сейчас пойду и напомню курфюрсту об этом», – он невольно окрестил Свириденко «курфюрстом», и прозвище это как нельзя лучше понравилось ему. Однако Андрей на весь предстоящий долгий вечер был предоставлен самому себе, потому что Сергей Юрьевич заперся в библиотеке для подготовки к очень ответственному выступлению перед публикой. Нарушить же его уединение Андрей не решился и снова отправился в оранжерею.

 Дневная экскурсия на крышу плохо запомнилась. Да и впрямь для этого были причины. Выслушав романтическую драму предков Свириденко-Ромодановского, вряд ли можно было впечатлиться чем-нибудь еще. Кстати, именно на крыше Андрей в довольно бестактной форме спросил гостеприимного приятеля:

 – Ну хорошо, все, о чем вы мне так доверительно сообщили, действительно заслуживает восхищения хотя бы даже масштабами личной дерзости и фантазии, но как прикажете принимать вторую часть вашей фамилии, приписанную в письме?

 – Самым непосредственным и прямым правом ее наследовать, – невозмутимо отвечал Свириденко. – Мои родители, вероятно, ничего не подозревая, заключили межгосударственный брак, если можно так выразиться, ибо курфюрсту фон Фогельзангу, усыновителю или – кто знает? – настоящему отцу Анастаса Свира, принадлежали еще два замка в Нижней Австрии, отошедшие позже к Венгрии, обширные земли на юге Германии и несколько мелких сицилийских островов.

 Мать же моя происходила по отцовской ветви от прямых потомков князя-кесаря Федора Ромодановского, а по материнской – принадлежала к еще более древнему роду киевских митрополитов, уничтоженного начисто чуть ли не в первые недели довоенных репрессий. Лишь фамилия Свириденко, псевдопролетарское происхождение и долгая командировка отца на Алтай, в которую родители отправились вместе и где застала их война, спасли ее и, очевидно, мою жизнь.

 – Довольно, – невежливо прервал генеалогический экскурс писатель, – вывод напрашивается сам собой. Как я понимаю: передо мной живой претендент на императорскую корону возрожденной Священной Римской империи Союза германской и славянских наций. Я прав, Ваше Величество? – не без ехидства закончил он.

 – Именно так и обстоят дела, – не моргнув глазом и не реагируя на претенциозное обращение, отвечал Свириденко. – Ватикан серьезно заинтересован новым созывом Римской курии, где и будет рассмотрена кандидатура вашего покорного слуги, – он поклонился коротким кивком, полным благородного достоинства, изящно прикоснувшись аристократической ручкой к сердцу, – я покажу вам факсы папской канцелярии и копии документов, подтвержденных независимыми экспертами Ватикана, а также результаты лабораторно-медицинского обследования.

 К счастью, могила моей бабушки Анастасии сохранилась и, хотя и с некоторыми трудностями, но все же удалось доказать, что младенец Анастас, миропомазанный в Летичевском кафедральном соборе, приходится мне родным отцом. Однако, в самом деле, полюбуйтесь-ка лучше магнолией, мои откровения утомительны и неинтересны для вас; да, да, не отпирайтесь, выражение ваших глаз весьма красноречиво.

 Поглядите, как цветут мои амариллисы! А швейцарские орхидеи с янтарным крапом? Я обожаю этих прелестниц. Хотите увидеть воздушную монстеру? Смотрите, готов поспорить, что вы в жизни ничего подобного не видели. Можете даже полакомиться ее плодами. Вот, – и Свириденко протянул своему гостю экзотические ягоды, собранные в небольшой пурпурный початок.

 Писатель молча отведал угощение. Ягоды имели сильный ананасный запах и были приятными на вкус.

 Именно под лакомой монстерой сейчас остановился Масалитинов, чтобы как следует осмотреться. Зеркальные стекла оранжереи регулировали свет таким образом, что каждая группа растений освещалась с максимальной пользой. Повсюду распространялся густой аромат, непривычный до легкого головокружения. Однако не деревья в громадных кадках и не цветочные грядки привлекли его внимание.

 В центре диковинного сада возвышалась прозрачная колонна из какого-то неизвестного материала. Приблизиться к ней вплотную было не просто, потому что вокруг, на высоту человеческого роста, вымахали ушастые опунции. Противные и колючие, они едва не испортили все впечатление, но Масалитинову все же, хотя и с известным трудом, удалось протиснуться между кактусами. Колонна оказалась полой внутри, то есть это была труба из органического стекла, расписанная каббалистическими символами.

 Само по себе нелепое сооружение нисколько не удивило писателя, он даже остался доволен своим открытием, как бы предполагая именно здесь найти подтверждение множественным догадкам. Впрочем, продолжать наблюдения было сложно, мешала неудобная и неустойчивая поза. Со стороны фигура его выглядела, должно быть, комично: обхвативший руками колонну мужчина, набычившись, изо всех сил упирается лбом в стекло, а вокруг воинственно топорщат острые иглы зеленые сторожа.

 Между тем, все старания рассмотреть что-либо внутри или на дне трубы не увенчались успехом, разве что удалось заметить, как само дно поблескивало и отливало глубокой синевой. Тогда он вспомнил про брюхо сапфирового паука на потолке в холле. «Очевидно, труба расположена как раз над ним, – догадался Масалитинов, – тогда она может служить своего рода вентиляционным каналом». Позабыв про осторожность и подавшись назад всем корпусом, он накололся сразу несколькими иглами и, чертыхаясь, выбрался наружу.

 – Эй, уроды! – обратился вслух к кактусам любопытный гость, уязвленный в самую чувствительную мягкую часть тела. – Чтоб вам уши зимой отморозило. Зачем, спрашивается, нужно столько колючих дьяволов? Знаю, знаю, – погрозил он пальцем, – наверняка курфюрст мескалин из вас выкачивает, как из пейоты.

 Тем временем над оранжереей сгустились сумерки. Оловянный закат остывал за гребнем черепичных крыш, а из-за моря выкатилась полная розовая луна. Масалитинов устроился на бордюре искусно разбитой клумбы. Это была даже не клумба, а скорее газон, в середине которого росло неизвестное ползучее растение с ароматными листьями. Запах их был так силен, что все другие как бы испарились и не существовали больше.
 
 Фантастические тени деревьев заметно укорачивались, луна поднималась все выше, и свет от нее был так ярок, что можно было разглядеть в отдельности каждый лист пахучего растения. На седоватой влажной траве теперь отчетливо выделялся стебель, вроде веревки, воткнутый в довольно крупный клубень черного цвета, в верхней части которого из боков торчали толстенькие отростки, разветвленные мелкими ветками с пахучими листьями.

 Заинтересовавшись растением, Масалитинов склонился над клумбой совсем низко и тут же ясно различил форму клубня. На изумрудно-молочной траве перед ним лежала… крошечная обнаженная женщина, часто дыша и шевеля руками-ветками.
 Сам не зная зачем, Андрей осторожно просунул ладонь под спинку ожившей фигурки, нежной и теплой, и попытался оторвать ее от пуповины узловатого стебля.

 Тихий жалобный стон раздался из-под земли, словно внутри кто-то томился. На клумбе, совсем близко, теперь на коленях стояла… обнаженная баронесса, зеленя все вокруг изумрудными искрами смарагдовых глаз. Истомно постанывая от дурманящей неги, она отклонялась плечами назад все больше и больше, как бы выгибая живот кверху выпуклым атласным лобком… С частотой вздохов и стонов сокровенная раковина между ног приоткрывалась, как драгоценная жемчужница, орошенная перламутровыми капельками влаги... Чаровница уже касалась языком его пальцев и ласкала ладонь поцелуями…
 
 Отдернув руку и испытывая сильное головокружение от чувственного напряжения, пряного запаха и сводящего с ума томительного стона, Андрей шатаясь поднялся с бордюра и направился к выходу из оранжереи.

 Он отыскал мансарду, через которую вышел на крышу, но и здесь его ожидал сюрприз: дверь, ведущая в оранжерею, оказалась запертой изнутри. Призвав на помощь всю свою выдержку, он деликатно постучал по филенке. Звук был глухим и наверняка неслышным в квартире, которая располагалась значительно ниже.
 Стараясь не потерять самообладания и не смотреть в сторону говорящей клумбы и ожившей Цирцеи, источавшей чары сладострастья, отравленный гость лихорадочно соображал, чтобы еще предпринять, кроме как расположиться на ночлег здесь же, под дверью. Взгляд его упал на прислоненную к стене садовую лестницу.
 
 В тот же миг полая колонна посреди оранжереи осветилась нежным голубоватым светом. Наверняка в холле включили освещение. Значит, кто-то есть там внизу и, возможно, услышит зов незадачливого гостя. Как нельзя кстати под рукой оказалась и лестница, потому что практически обнаружить лаз между кактусами ночью было весьма проблематичным.

 Окрыленный надеждой, Масалитинов подхватил времянку и вскоре без особых трудностей приставил ее вплотную к колонне. И успел вовремя – освещение снизу погасло. Зато на прозрачных цилиндрических стенках теперь флюоресцировали каббалистические письмена.

 Само по себе зрелище вспыхнувших в темноте рисунков было таким впечатляющим, что обо всем другом писатель на короткое время забыл, лишь фатальная звезда с кружочками на кончиках лучей и изображение Уробороса, кусающего хвост, занимала его внимание. Затем внутренность колонны стала вновь слабо светиться, на этот раз снизу вверх потянулась тонкая струйка дыма изменчивого розоватого оттенка. Взобравшись на лестницу, Андрей снова прижался лбом к стеклу, пытаясь разглядеть то, что происходило в доме.

 И что же? В потолке холла на месте синего плафона зияло круглое отверстие, а в отблеске пламени семи черных свечей, у раскрытой книги с красными печатями по углам стоял совершенно голый Свириденко, воздев кверху волосатые руки. Не помня себя, писатель изо всех сил заколотил кулаками по стеклянной трубе, потерял равновесие, покачнулся на лестнице и рухнул вниз с трехметровой высоты…

 Головная боль, с которой очнулся Масалитинов, была просто невыносимой. Он мало что помнил из всего пережитого и сейчас пытался только сообразить, где находится. Лежать было удобно и приятно, если не считать мучительной мигрени, хотя лоб его покрывал прохладный компресс. Сквозь смеженные веки он различил лиловое пятно окна и блеск зеркала в роскошной раме из красного дерева. «Ах, Боже мой, – тоскливо подумал Андрей, – так это не сон, я на самом деле в логове этого мистификатора!» Он застонал, и в коридоре тотчас послышались торопливые шаги.

 Вошел немой Афанасий, поправил компресс и низко склонился над гостем, внимательно вглядываясь в лицо. Заметное усилие, с которым тот пытался изобразить свое беспамятство, не укрылось от наметанного взгляда слуги. Он приложил к губам мелодичный свисток, и негромкий, но достаточно резкий звук привел в чувство больного. Вблизи лицо немого не казалось отталкивающим, а напротив: широкий нос и карие, золотистые глаза излучали искренние участие и радость. В коридоре мажорной гаммой рокотал бас Свириденко, он отчитывал Рики за очередную пакость.

 – Слышу, слышу, – говорил он, появляясь в дверях, – рад за вас, батенька, вы родились в рубашке и на сей раз отделались очень удачно. Ну зачем, скажите на милость, вас понесло ночью на крышу? И еще одно. Заметьте, с вашими познаниями в ботанике по городскому парку гулять опасно.

 Ах нет, ну что я говорю, простите меня, мой друг. Я и только я один во всем виноват. Просто уж очень мы за вас переволновались. Я должен был подробнее рассказать о своих лекарственных экземплярах, многие растения ядовиты, ведь я увлекаюсь фармацевтикой и фармакопеей, некоторые мои травки просто бесценны.

 Вот, например, мандрагора, которую вы едва всю не переломали при падении с лестницы. Ночной аромат «цветка повешенных» вызывает сильнейшие галлюцинации, вплоть до паралича мозга. Сочинитель Эверс утверждал, что мандрагора вырастала у подножия виселиц, если капля спермы казненного успевала упасть на землю.

 Людям опасно было ее вырывать, но… богам позволено все, – загадочно улыбнулся Свириденко, – если бы не грохот на крыше, мы бы вас только утром нашли и, вероятнее всего, уже ничем не смогли бы помочь.

 Невольный стон сквозь стиснутые зубы был ответом на убедительную речь ученого.

 – Ухожу, уже убегаю, поправляйтесь, мой друг. Жаль, что вы не сможете побывать на моей лекции, хотя, впрочем, у вас будут другие возможности, не огорчайтесь. Вечером, если здоровье ваше позволит, мы поговорим обо всем. Афанасий, кстати, прекрасно слышит, зовите его без церемоний. Он не отходил от вас всю ночь, даже не знаю, чем вы его так к себе расположили. Словом, прощайте, – и с этими словами Сергей Юрьевич удалился.

 Еще немного времени Андрей пролежал в одиночестве, потом с усилием открыл глаза, снял компресс и попытался сесть в постели. Тотчас рядом с кроватью явился Афанасий и протестующе замахал руками. Он, как ребенка, легко и осторожно приподнял больного, поправил подушки, устроил его полусидя и придвинул поднос с фруктами и питьем. Но даже мысль о какой-либо еде была противна Андрею, он запротестовал, слабо улыбаясь своей бритоголовой сиделке, затем вдруг вспомнил, как постыдно оробел при первой встрече, и с благодарностью сжал руку Афанасия.

 Тот покачал головой, извлек из кармана пузырек с вязкой пахучей жидкостью, накапал несколько капель в стакан, немного разбавил водой и заставил выпить лекарство, поднеся к самым губам больного. Андрей подчинился. Почти мгновенно сухое тепло согрело тело, с него словно спали влажные пелены.

 Ясность разума и прилив бодрости как бы слегка оглушили его, было трудно поверить в свои ощущения. Он осторожно вытянул вперед руки, движение далось с легкостью, и разведенные пальцы не дрогнули. Тогда он самостоятельно сел, опустил ноги на ковер и радостно кивнул наблюдавшему за ним немому.

 – Спасибо, дружище, и как это я позабыл, что ты все слышишь? Мы же можем прекрасно общаться.

 Слуга улыбнулся, бесшумно исчезая за дверью. Через минуту он принес чашку крепкого бульона и, строго сдвинув брови, протянул гостю. Тот охотно подчинился. После еды почувствовав себя совсем хорошо, он встал с постели, набросил халат, прошел к окну и отдернул штору. Все же яркий дневной свет слегка кружил голову, и было не так приятно, как раньше, любоваться живописным пейзажем.

 Афанасий снова испарился. Дом казался пустым, но расположение комнат хорошо было знакомо Андрею. Отпихнув с дороги нахального Рики, он направился осматривать холл и библиотеку. Разумеется, никаких признаков вчерашней мистерии обнаружить не удалось. Синее выпуклое брюхо паука блистало на месте, точно по центру потолка в холле; ковер был идеально чист.

 Андрей возвратился в свою комнату и принялся за дневник, но описание страданий молодой женщины не складывалось в стройный текст, обрывки фраз казались бессмысленными, работа не клеилась, и тетрадь пришлось отложить в сторону.
 
 Из головы не шла Ирина. Он снова и снова вспоминал девушку, которую увидел в знойном сквере под руку с курфюрстом, ее изящную стать, ясноглазое лицо, приятный голос. Что связывало эту пару? «Вряд ли роман, она довольно резко говорила с ним», – вдруг вспомнил Андрей, ловя себя на том, что девчонка запала в душу и что ему хочется увидеть ее хотя бы еще только один раз, но именно сейчас, просто немедленно.

 Однако где он мог разыскать ее? Он понятия не имел, куда уехала девушка. Вспомнил только пожарно-красную сигару автобуса и вишневые занавески на окнах…

 Затем почему-то пришел на ум московский скандал, о котором рассказывал Свириденко, фамилия профессора Грязнова и еще та, вторая, какого-то малого. Вдруг, в памяти всплыл проходной эпизод в электричке, ничего не значащий, но графически четкий: бледный болезненный юноша, худой, в грязном и большом, не по росту, плаще, коротко стриженный, с горящими нездоровыми глазами… читал стихи… бред какой-то, но все же запомнились.

 Андрей тут же набросал на листе несколько строк:
 Я так люблю тебя, одетую как будто…
 Я так люблю, как ветер под водой…
 И шевелю твою разбуженную юбку
 Своею непрощенною рукой…

 Юноша еще что-то говорил о христианской йоге… Беднягу сняли с поезда на ближней станции санитары, предупрежденные кем-то о его маршруте. Он плакал, распевал мантры. Ведь возможно, что это был тот самый Славик Лагунов, проповедовавший секс-йогу и наделавший столько шуму своими лекциями. Куда же он подевался? Ах, да! На попечении родственницы… Неужели после психушки он плох до сих пор? И друзьям нет до него никакого дела…

 Расшалившиеся нервы никуда не годились, к тому же капли, вернувшие бодрость, оказались чересчур сильным возбуждающим средством. Все тело Андрея странно горело, воспоминание об обольстительной колдунье, ласкавшей языком его ладони, вызвало внезапную и острую жажду удовлетворения плоти. Его лихорадило, страстно захотелось обладать женщиной, все равно какой, лишь бы покорной и молчаливой.

 Он не был аскетом, но потребность в совокуплении с женщиной никогда так не мучила его. Внимание легко переключалось на другие дела. Сейчас же, сам себя не узнавая, он весь дрожал, как молодой жеребец, покрытый холодным потом.

 Его неукротимая плоть возмутительно оттопыривала халат, и несчастный буквально не знал, что с «этим» делать. Бесполезно было пытаться прилечь, да и как в таком состоянии? Но что-то же нужно было все-таки предпринять!
 
 Измученный литератор метался по комнате и проклинал Свириденко с его кактусами, мандрагорами и стонущими клумбами, досталось и усердному Афанасию.

 Наконец, он догадался отправиться в душ и там, стоя под ледяными струями, усмирил обуявшие его страсти и привел в порядок гениталии. Сделав несколько гимнастических упражнений и переодевшись, он засел за пишущую машинку в библиотеке, намереваясь самым добросовестным образом отработать до вечера если не малую толику щедрого аванса, то хотя бы утренний бульон и заботу о своей персоне после незабываемых приключений в оранжерее.


                Глава 14

                Обед в семейных традициях

 Профессор, онемевший от удивления, перевел вопросительный взгляд на Ивана Лукича, а тот, заслонившись от ослепительного, после недавней грозы, полуденного солнца, пристрастно разглядывал пришельцев.

 – Эй, папаши, живы вы или как? – донеслось сверху, со скал.
 – Или как! – отвечал Иван Лукич. – Митька, что ли, подмогу прислал? Спасатели, итишкино горе! Живо сюды, хлопцы, – крикнул он, сложив руки рупором и призывно помахав после. – Сукины дети, перепугали до смерти пятнистыми шкурами.

 От жизнь пошла – родных солдатиков забоялся. Это ж нашенские, со спецназа Гаврилы Петровича, – пояснил он профессору, – комбат их моему крестнику, Митьке, дает браконьеров шманать на верхах. Там, в Подзамчей бухте, рыбзавод мальков выращивает, одному никак не усторожить.
 Парни были уже почти рядом. Ирина, забравшись в лодку, тоже не оплошала и легко, словно с веслом не расставалась всю жизнь, правила к берегу.

 – Ай да рыбка золотая! Это чей же такой улов, папаши? – зубоскалил самый улыбчивый и шустрый.
 – Уж не твой наверняка. Ишь, губу раскатал! За машинкой сбегай.
 – Какой еще машинкой?
 – Закаточной.

 Одобрительный регот спецназовцев и вовсе взбодрил старика.

 – Сми-и-рна! – рявкнул он. – Слушай мою команду: поднять плавсредство на берег и спустить на большую воду с другой стороны. Вы-па-алняй!

 Парни с хохотом бросились к лодке, а Ирина спрыгнула на траву и обняла взволнованного дядечку.
 – Девушка, а, девушка! Переходи в наше подразделение, – звали помощнички.
 – Ра-азговорчики! – шумел Иван Лукич, вместе с парнями разворачивая лодку.
 – Папаша, не суетись, – строго сказал старший, – сейчас ваше плавсредство само через бруствер перепрыгнет.
 – Это как? – удивился старый солдат.
 – А по-щучьему велению.

 С этими словами сержант пропустил под уключины тонкий тросик, затем приладил с боков катушки, и почти сразу лодка «поплыла» по низкорослым кустарникам к ложбинке на скальнике, где еще раньше, оценив ситуацию, сержант закрепил автоблок.

 Оказалось, что парни прибыли на рыбхозовском катере с домкратом на борту и, благополучно спустив «плавсредство» на большую воду, отбуксировали экскурсантов на «материк», прямо к даче профессора Грязнова.

 Трудный день выдался непростым во всех отношениях. С утра над домом не пролилось ни капли дождя и солнце палило нещадно, не прячась за тучи ни на минуту. Занятые по хозяйству и приготовлением обеда, женщины вовсе не заметили никаких перемен и были очень удивлены рассказами путешественников. Потом с трудом припомнили, что, действительно, громыхало где-то вдали и сорвался ветер в сторону острова, как видно гроза прошла стороной. Не на шутку встревоженная услышанным, Леонида Архиповна сказала:

 – Я тебя предупреждала, Кадик, что ваша затея добром не кончится. Придется попарить ноги, ты весь простужен. Благодарите инспектора и Бога, если бы не эти мальчики из спецназа, нам бы до вечера вас не дождаться. А мое сердце? Ты подумал о нем?

 – Лелечка, умоляю, – профессор поцеловал жену в макушку, – не утрируй, пожалуйста. Все замечательно, поездка удалась на славу. Сколько информации, впечатлений! В другой раз ты поедешь с нами. Подумаешь, дождик! Это даже здорово, и представляешь… – он принялся пересказывать все сначала, с новыми интонациями и подробностями, удивляясь сам, как ребенок, тому, что удалось повидать.

 В самый разгар обеда внимание всех присутствующих привлек скрип тормозов и переливчатый музыкальный гудок за окном. Неожиданный сигнал заставил хозяев и гостей немедленно отправиться на веранду и там, в совершенной растерянности, обозреть следующую картину: у входа в дом стоял легковой автомобиль иностранной марки цвета лазоревого перламутра.

 Машина казалась огромной, более четырех метров в длину. Открытый верх позволял демонстрировать роскошную отделку салона. Опомнившись, Леонида Архиповна и профессор приветственно замахали руками.

 За рулем, на первом сиденье, сверкал, как айсберг, белизной заграничного костюма Сергей Юрьевич Свириденко. Его благородную бальзаковскую голову венчала белоснежная широкополая шляпа. Рядом с ним вежливо улыбался Грязновым незнакомый молодой человек весьма приятной внешности. Позади радостно верещали две молоденькие девицы – младшие дочери Язина (их у него было, кажется, пятеро), а сам он, порозовевший на солнцепеке, выглядывал из-за химических кудряшек своих ненаглядных чад.

 – Какой сюрприз! Входите же, мои дорогие, – всплеснула ладонями Леонида Архиповна, – вы просто кудесник, Сергей Юрьевич, сколько еще ваших талантов нам откроется? Когда это вы выучились водить автомобиль?

 – Не велика мудрость, – целуя ей руку и раскланиваясь по очереди с профессором и всеми остальными, гудел Свириденко, – день добрый, добрый день, очень рад встрече! Здравствуйте, Ирина Александровна. Вот, как и обещал, доставил к вам моего друга, Андрея Михайловича, прошу любить и жаловать…

 Парни из спецназа держались особняком, но профессор подвел к героям дня прибывшую компанию и перезнакомил с каждым в отдельности. Симпатичные мордашки дочерей Язина сияли неподдельным восторгом.

 Пока гости умывались с дороги и восхищались красотами местности, хозяева раздвинули стол, сработанный неизвестным мастером с расчетом, как минимум, на две дюжины человек, тот самый, что так любовно отреставрировал Иван Лукич, и добавили недостающие приборы.

 – Говорила я тебе – гости едут, когда у меня из рук трижды нож вывалился, – торжествовала Аграфена Петровна, – и окрошка кстати, горячее в жару не идет. Картошки, вишь, с полведра начистила, в самый раз. В деревне завсегда на десятерых надо отмерить. Ежели не родня, так прохожий или сосед заглянет, а нет – гусятам снесешь, собачек покормишь. Всех надо уважить, никого не забыть, такое перво-наперво правило нашей жизни.

 Едва только Леонида Архиповна открыла рот, собираясь сказать в защиту городских обычаев тоже несколько слов, как на пороге кухни появился Язин с плетеной корзиной, доверху наполненной всякими немыслимыми деликатесами в вакуумных упаковках. Одобрение Аграфены Петровны, однако, вызвала лишь литровая бутылка пшеничной водки экспортного разлива и целиком запеченный домашний окорок, шпигованный специями и чесноком.

 – Это прислал Сергей Юрьевич, – почему-то шепотом сообщил Язин, – все так неожиданно получилось. Какой успех! В городе только и говорят о лекциях.
 – Пойдемте, Василий Саввович, женщинам это неинтересно, – окликнул его появившийся в дверях профессор, – у нас есть несколько минут, пока молодые резвятся на воздухе.

 – Аркадий Львович! – просиял Язин, – Послушайте, что я вам сейчас расскажу. Международный центр – потрясающая штука. Я, конечно, ничего не понимаю в экономических перспективах, но когда не платят зарплату больше шести месяцев, согласитесь… В последнее время мы сидели на кашах без жира и постных супчиках, у меня голова стала кружиться… Сергей Юрьевич просто спас нас от голода. Он попросил меня подготовить некоторые материалы. И что же? Триста долларов! Целое состояние! Я получил по сотне за каждую статью.

 – Какие же статьи, если не секрет, вы готовили? – спросил Грязнов.
 – Ну конечно модные сейчас вариации исследований патогенных систем верований, в частности оккультной и биопольной, – нетерпеливо повел плечами Язин, – как будто вы не знаете «конек» Свириденко. От меня требовался только свежий справочный материал. Пришлось, правда, порыскать в библиотеках. Столичные новинки, сами знаете, доходят к нам с большим опозданием.

 – И что же, лекции имеют успех?
 –  Не то слово. Фурор! Публика, кажется, помешалась на «абсолютной защите».
 – Понятно. Но ведь в таком случае, Сергей Юрьевич сам воздействует на публику
 методом психического нападения.

 – Оставьте, ради Бога, или вы хотите, чтобы наши семьи умерли с голоду? Сейчас все нападают друг на друга: одни с газовыми пистолетами или с чем посерьезней, другие с рэкетом или налоговой полицией. А как еще иначе добыть денег, если не платят зарплаты?

 – Вы в самом деле изголодались, Василий Саввович, у вас спровоцирован агрессивный голодный синдром. Я совершенно уверен, что вы в глубине души исповедуете несколько иные моральные принципы.
 – Разумеется, – смутился Язин строгими интонациями и серьезным выражением лица профессора, – только поверьте мне, что итальянцы не зря перевели на счет вашего центра круглую сумму. Сергей Юрьевич сказал, что никаких денежных проблем больше не будет. И потом, вы как президент для меня лучший гарант нерушимости моральных границ любой деятельности.

 – Какой гарант? Какие итальянцы?
 У Грязнова голова пошла кругом, кровь застучала в виски: он вовсе позабыл, что месяц назад подписал бумаги, не принимая всерьез затею Свириденко и уступив просьбам Ируськи.

 – Ну как же, итальянцы, с которыми у вас совместное предприятие, – настаивал Язин, укоризненно покачивая головой, – об этом весь институт судачит. Вы же не против, я думаю, если и для меня найдется скромная должность, – он заискивающе и как-то униженно посмотрел на профессора.

 – Да работайте сколько угодно, – покраснел тот в свою очередь, – я вам свой пост президента готов уступить хоть сегодня, или вашему Свириденко. Знать не знаю никаких итальянцев!
 – Львович, – просунул в двери голову Иван Лукич, – Архиповна просит стулья в столовую снести, – иди, покажи откудова брать. Еще сказала, чтобы ты гостей к столу звал. Пора уже, стряпня закончена.

 Беседу пришлось прервать и заняться обязанностями радушного хозяина.
 За обедом проголодавшаяся компания отдала должное кулинарным способностям Леониды Архиповны и ее неизменной помощнице Аграфене Петровне. Затем, разморившись от жары и сытной еды, приступили к холодному десерту. Клюквенный морс и ягоды со взбитыми сливками прямо из погреба вызвали настоящий восторг всех присутствующих, но затем разговор сам собой возвратился к утренним приключениям на острове.

 Главным рассказчиком был, конечно же, Иван Лукич, но когда он окончил образное описание драматического момента встречи со спасателями на берегу, Ирина неожиданно спросила:
 – А что, дядя, как ты думаешь, откуда все-таки статуя этого уродца взялась на кладбище?
 – Вероятнее всего, монастырь, под видом католического, принадлежал какому-нибудь оккультному ордену. В конце прошлого века Австрия просто кишела разными «братствами». А ведь не так давно отсюда до австрийской границы было рукой подать. Меня удивило другое. Не знаю, заметила ли ты у подножия идола свастику.

 – Вот те на! – Иван Лукич даже слегка пристукнул кулаком по столу. – Говорил же я вам, что отседова ход был до самой Германии. Затем и фашистская свастика на камне поставлена – тавро того германского чорта, что под землей в бункере сидел. А про что ты велел напомнить, Львович? Кажись, про замок с заморским названием.

 – Да, – потянул профессор, – кое-какие ассоциации у меня там возникли. Например, вспомнилось, как один тщеславный монах основал в самый канун 20-го столетия орден так называемых «новых тамплиеров» и объявил себя хранителем секретов Тайного Знания. Этот очередной «тамплиер» и в страшных снах не увидел того, что сумел натворить за сравнительно короткое время. У него нашлись очень богатые покровители, которые занялись... приобретением замков.

 Первым был замок Верфенштейна в Нижней Австрии, в нем разыгрывались безобидные романтичные мистерии. Участники представлений облачались в средневековые одежды и изображали поиски Грааля. Но затем ему понадобились еще четыре замка в той же Австрии. По-видимому, игрища пришлись многим по вкусу. Сам бургомистр Вены и прочие влиятельные лица изучали в замках «рунический оккультизм», практикуя на своих тайных сборищах плотские извращения, некрофилию и всякие мерзости.

 Там же распространялось и оригинальное толкование Библии. Экс-монах «открыл» существование «недочеловеческих рас», смешение с которыми якобы увело арийцев из рая. Порнографические труды маниакального шизофреника с примесью расистских бредней вдохновили на подвиги некую личность, известную сегодня всему миру под именем Адольф. Вот до чего доигрались новые тамплиеры в замке Верфенштейна. За эти игры человечество заплатило немалую цену, и уверен – не последнюю.
 
 – Ха-ха-ха, – разразился раскатами громоподобного смеха Сергей Юрьевич, – вы что же, серьезно связываете корни фашизма с кладбищенским прахом какого-то острова? На религии, как и на все другое, существует мода. Просто мода. Без привязки к геополитической карте мира.

 Это только почившая советская власть не признавала никакой другой религии, кроме своей собственной. А в нормальных государствах забавы монахов, оракулов и прочих магов никого не тревожат. Бьюсь об заклад, что эта каменная тушка на острове служила какому-нибудь местечковому фокуснику всего лишь приманкой для его легковерных почитателей. Что до свастики, то по каббале это символ солнца и жизни. Кто же этого не знает?

 Профессор с трудом сдержался, чтобы не разнести в пух и прах легкомысленную точку зрения своего ученика, но явная скука за столом заставила его промолчать.

 – Может быть, вы и правы, – в раздумье сказала Леонида Архиповна, – только у этого острова есть, несомненно, своя неразгаданная тайна, а тайна всегда привлекает людей, даже самых прагматичных и неверующих.

 Овладев собой полностью, Аркадий Львович обвел глазами присутствующих и заметил, как Ирина обменялась взглядом с молодым человеком, представленным недавно Свириденко. Он позабыл его имя, но почему-то, незаметно присматриваясь, насторожился. Молодой человек был достаточно красив, более того – так красив, что профессор даже занервничал, желая немедленно отыскать в нем недостатки.

 – Андрей Михайлович, – вдруг обратилась Ирина к гостю, – что же вы ничего не скажете? Если у острова в самом деле есть тайна, то ключ к разгадке хранит демоническая статуя. Хотя вас теперь вряд ли удивит этот уродец, даже если предстанет воочию посреди стола, так живо мы его описали. А раньше вы что-нибудь слышали о таких скульптурах?

 – Не только слышал, но и видел, правда, мельком и на рисунке, – отвечал столичный гость негромким голосом, но все почему-то смолкли и уставились на него, как бы ожидая сенсационных признаний, – однажды мне довелось держать в руках настоящий фолиант Черной Магии в кожаном переплете, изъеденном мышами, – продолжал он, – уникальный рукописный трактат, писаный по-санскритски на тонком пергаменте. Среди рисунков был один, в точности соответствующий вашему описанию. Поэтому думаю, что Аркадий Львович совершенно прав, считая, что остров в прошлом – епархия оккультистов. Эта публика не так безобидна, как ее представляют примитивные, плохо образованные атеисты.
 
 – Вы, что же, хотите сказать, что нам угрожает опасность? – спросила Ирина.
 – К сожалению, да. И я в этом почти уверен. Чтобы удовлетворить любопытство такого рода, нужны не только специальные знания, но и духовные силы особой закалки, поэтому не стоит экспромтом познавать то, что вы не воспринимаете всерьез.

 – Перестаньте пугать девушку оккультными сказками, – загрохотал Свириденко. – Мы перетащим статую этого «звонаря» в музей нашего Международного центра. Это же потрясающий экземпляр редчайшего на земле памятника эпохи катаров или его точная копия, по крайней мере. Пойдемте лучше в сад, прошу вас. Нам ведь с вами, Андрей Михайлович, пора собираться в обратный путь. Завтра утром у меня важная встреча с канадскими бизнесменами.
 
 – Как? Вы хотите ехать на ночь глядя? – пыталась возразить Леонида Архиповна.
 – Помилуйте, какая ночь, сейчас только около шести. К тому же Андрей Михайлович прекрасно водит машину, много лучше меня, и не даст мне уснуть за рулем. Идемте-ка поскорей дышать воздухом, – он поднялся из-за стола и галантно предложил руку Ирине.

 «Так. Еще и машину водит, хлюст московский…, – раздраженно подумал профессор, – кабы он Ируську у нас из-под носа не увел…»
 – Кадик, удели мне минутку, – остановила его Леонида Архиповна. – Ты обратил внимание на друга Сергея Юрьевича?
 – Даже чересчур.
 – В каком смысле?
 – В самом прямом, я приглядываюсь к нему с начала обеда. К тому же не я один. Ируська с него глаз не спускала. Интересно, чем он ее приворожил?

 – Правда? Я не заметила. Впрочем, молодой человек так красив, что это не удивительно. У него античный профиль. А сколько достоинства в манерах и голосе. Не припомню, чтобы в ком-либо из твоих студентов было столько обаяния. Как ты думаешь, он женат? Нет, нет. Сергей Юрьевич не смог бы тогда надолго его задерживать, он ведь гостит у него, кажется, более месяца. И потом – у него нет кольца на правой руке.

 – Леля, сейчас же прекрати эти разговоры или я рассержусь.
 – Хорошо, не волнуйся, пожалуйста, пойдем к гостям. Только что я такого сказала? Девочке нужно устраивать жизнь. Молчу, молчу… Давай лучше подумаем, где расположить на ночлег Васиных цыпочек. Вот кто обстреливал глазками мальчиков из спецназа…
 – Лелечка, ради Бога…

 Из сада доносился раскатистый бас Свириденко и дружный смех.
 – Аркадий Львович, – пророкотал он над самым ухом профессора, когда супружеская чета спустилась в сад, – а вот то главное, из-за чего мы нарушили вашу деревенскую идиллию.

 Он извлек из кармана небольшой предмет, проделал моментальную манипуляцию гибкими пальцами, и в руках у него оказался… изящный складной телефон.
 – Сотовый! – ахнул Язин, поперхнулся и закашлялся так громко, что дочки заколотили кулачками по его сутулой спине.
 – Вы как президент нашего Центра не можете оставаться здесь без связи, – продолжал Свириденко, – надеюсь в скором будущем порадовать вас чем-нибудь более существенным.

 – Спасибо, но в этом нет никакой надобности. Пойдемте со мной, – Аркадий Львович жестом указал в сторону, – отдыхайте, друзья мои, мы уединимся буквально на пять минут. Если не ошибаюсь, – продолжал он, увлекая прожектера за собой на живописную поляну под раскидистым дубом, – вы, Сергей Юрьевич, обещали при первой возможности избавить меня от дутого президентства. Я полагаю, что все процедурные вопросы вами улажены? Так в чем же дело?

 – Профессор, – жестко ответил Свириденко, – вы поступаете, как ребенок. Под ваше громкое имя получены кредиты из Милана. Римская академия «Мантры» предлагает обмен семинарами. Идут переговоры во Франции и в Швейцарии.

 – Но при чем здесь я? – хриплым от сдерживаемого возмущения голосом воскликнул ученый. – Биоэнергетика не имеет ничего общего с патологией массовых психозов, вызванных бескультурьем и повсеместными всплесками возродившихся суеверий. В конце концов, это… это просто безнравственно!

 – Что именно? Управляемые психозы масс предпочтительней неуправляемых. Кому, как не вам, это терпеливо объясняли «в конторе» на площади Согласия? Ваши бесценные разработки в области преобразования энергии живой материи могут стать уникальной программой подготовки парапсихологов или, если хотите, психологов, работающих в экстремальных ситуациях. Нигде в мире нет ничего подобного.

 – Никогда в жизни! – затопал ногами профессор. – Слышите, никогда я не соглашусь дипломировать аферистов. Нет, вы не ученый. Вы дилетант. Управляемые энергии живой материи – оружие страшнее ядерного. Это все равно, что управлять энергиями космоса.

 – Ха-ха-ха, – беспечно засмеялся Свириденко, – что же, по-вашему, я – Господь Бог?! Мне предостаточно хлопот и с нашим Центром. Не нужно так волноваться…

 Пронзительный звук заставил собеседников прекратить разговор и поспешить к дому. По неизвестной причине сработала сигнализация роскошного лимузина. Открыли дверцы, и что же? На кожаной обивке во всю длину дивана растянулся… громадный Рики. Предупредительно урча и постукивая толстым лакированным хвостом, он искоса поглядывал на окруживших его людей.

 – Негодяй, как ты сюда попал? – притворно рассердился Свириденко.

 Кот одним прыжком вспрыгнул к нему на плечо и потерся мордой о щеку хозяина. Аграфена Петровна, перекрестившись, опустилась прямо на ступени крыльца. Реакция остальных была слегка заторможенной, но в целом на кота и его хозяина смотрели доброжелательно.

 – Рики, вот дурак, ты что же – все время сидел в машине? Ну и полезай обратно, домой поедем.
 – Погодите, надо же покормить животное, – догадалась Леонида Архиповна, – сейчас колбаски принесем…
 – Он ест только сырое мясо, – заметил Сергей Юрьевич, – если, конечно, у вас найдется маленький кусочек.
 – Ишь, разбойник какой, чистый чорт-кровопийца, – пробурчала себе под нос Аграфена Петровна, отправляясь на кухню.

 Сожрав в мгновение ока с полкило антрекота, нарезанного небольшими кубиками, Рики принялся кататься по траве, а потом кувыркаться, доставляя немалое удовольствие тем, кто наблюдал за его играми. Только один человек оставался ко всему безучастным.

 – Андрей Михайлович, – обратилась к нему Леонида Архиповна, – вам нездоровится? Вы так побледнели, что с вами? Может быть, останетесь на денек у нас?
 – Нет, нет, – возразил гость, – мне необходимо уехать, – и заглянул в лицо хозяйки
 потемневшими строгими глазами.
 – Приезжайте, ради Бога, когда захотите, – тихо сказала обескураженная настроением гостя Леонида Архиповна, – мы будем рады вас видеть в любое время. Храни вас Бог, – вдруг произнесла она шепотом и, неожиданно для самой себя, перекрестила Андрея.

 Что-то во взгляде молодого человека поразило ее. Было ли это неуловимым сходством с кем-то близким, чей образ почему-то начисто стерся из памяти, или чем-то другим, она, пожалуй, не смогла бы ответить.

 – Пора прощаться, – гремел Сергей Юрьевич, хлопая в ладони, – «пора-пора-порадуемся на своем веку»… да, все-таки жаль, что я не сумел переубедить вас, дорогой Аркадий Львович. Беру тайм-аут до следующей нашей встречи.

 Свириденко еще раз поблагодарил хозяев за радушный прием, раскланялся, простился со всеми, пригласил в машину приятеля, и через минуту перламутровая дива скрылась в пушистых клубах деревенской пыли.


                Глава 15

                Мистерия в замке Рош

 Машина мчалась по загородному шоссе на приличной скорости. Разогретые за день поля колыхались золотыми каскадами в закатном мареве горячего воздуха. Медноликое солнце плавно оседало за горизонт в пурпурные пелены махровых низких облаков. На завтра ничто не предвещало грозы или плохой погоды.
 – Она станет моей до конца следующей недели. Хотите пари? – вдруг сказал Свириденко, прервав долгое получасовое молчание.

 – Вы имеете в виду публику? – уточнил Масалитинов, насторожившись.
 – Я имею в виду Ирину Александровну. И мой вам дружеский совет: не вздумайте сами в нее влюбиться.

 – Влюбиться?.. – задумчиво потянул Андрей, – нет, эту девушку можно только полюбить. Надолго, может быть, навсегда…
 – Да, это так. Я полюбил ее давно и не отдам никому не просто из эгоистических побуждений, а потому что никто другой никогда не сумеет любить ее так, как я.

 – «И он явственно ощутил на пересохшем горле шелковистую удавку нежеланной любви»… – процитировал Андрей. – Вас когда-нибудь любила нежеланная женщина?
 – То, на что вы намекаете, совершенно несущественно. Ирина полюбит меня без памяти и станет моей до конца следующей недели.

 Черной пантерой Рики бесшумно вспрыгнул на спинку сиденья и оказался у самого уха Сергея Юрьевича. Проказник зевал и улыбался, обнажив белые трехсантиметровые клыки. Можно было поспорить на что угодно, что таких клыков нет ни у одного нормального домашнего кота.

 – Заприте эту тварь в багажник, или я за себя не ручаюсь, – тихо сказал Масалитинов, – еще один такой прыжок – и я вышвырну его под колеса встречной машины.
 – Рики, ты слышал? Пошел вон, не то я сам спущу с тебя шкуру.
 Кот равнодушно скользнул вниз и исчез под сиденьем.
 – Это несправедливо. Рики не виноват, – обиделся Свириденко и замолчал.

 Он уверенно и легко, будто всю жизнь только этим и занимался, вел машину на большой скорости, постукивая тонкими белыми пальцами по шагреневой оплетке баранки. На среднем пальце его правой руки сиял чистым блеском бриллианта неизвестный черный камень, оправленный платиной в голове змея, кусающего свой хвост. «Почему я раньше его не видел? – подумал Масалитинов. – Наверное, он надел перстень только сейчас, незаметно достал из кармана и надел»…

 Машина стремительно уносилась в густые летние сумерки, салон плавно покачивался на мягких рессорах, под колесами шуршал гравий, а встречный ветер шелестел за окном.

 Стемнело почти мгновенно, но перстень на белой руке потомственного курфюрста выделялся так отчетливо, что Масалитинов глаз не мог отвести от изящной ювелирной вещицы. Выпуклая поверхность камня зримо увеличивалась и, сощурившись лишь слегка, писатель вдруг разглядел, как внутри кристалла распахнулись алмазные створки, затем еще и еще… и вот он уже стремительно несся по сверкающему туннелю…

 Наконец испытание кончилось, и он очнулся на голой земле.

 «Машина… авария… Свириденко…», – проносилось в мозгу, а вокруг все еще двигалось и кружилось от ужасной скорости, с которой его швырнуло на землю. Почва была глинистой и прохладной на ощупь. Стояла глубокая ночь. В густых кронах высоких деревьев сонно бормотал ветер. Масалитинов поднялся, ощущая уже совсем легкое головокружение и тяжесть в затылке. «Сколько же времени я тут провалялся? – подумал он. – Машину, должно быть, нашли и увезли. А как же я?»

 Потом он сообразил, что Свириденко вряд ли мог после аварии объяснить, что следует искать еще одного человека, если, конечно, вообще остался живым. Ему стало ужасно жаль своего чудаковатого друга и совестно от того, что не он сам сидел за рулем. Ведь у Сергея Юрьевича почти не было опыта, он потому и доверенность на вождение оформил на его имя…

 Размышляя так, Андрей направился, однако, явно не в сторону шоссе – с одного бока ширился и углублялся овраг, а с другого наступали деревья. Притом они вовсе не походили на чахлый придорожный орешник. Это был настоящий лес. И – о, Боже! – здесь росли ели и сосны. Если в темноте их не удалось разглядеть сразу, то уж обоняние никак не могло обмануть человека, выросшего в тайге.

 Пахло хвоей, ольховой корой и сырой прелой травой из оврага. Ночь была безлунной и такой черной, что даже привыкнув к темноте, трудно было что-либо разглядеть в пяти шагах от себя. Но и продолжать путь по уводящей к обрыву тропке не имело смысла. Андрей повернул обратно и вскоре, действительно, вышел на дорогу.

 Но что это была за дорога? Вымощенная булыжниками, она полого спускалась к мерцающей в темноте водной глади и уходила влево, теряясь среди мрачных, покрытых лесами холмов.

 Однако тишина уже не была такой глухой. Слабое свечение волн смягчало первое впечатление. Блеклая россыпь бесконечно далеких звезд как бы приблизилась, и сияние их становилось все ярче с каждой минутой. Теперь, поднявшись на холм, он вдруг оказался над просторной равниной. Из-за далекой щетинистой кромки леса выкатилась полная луна в зеленоватом фосфорицирующем нимбе. Нестерпимый мертвенно-бледный свет озарил пространство до самого горизонта, и перед глазами предстала чарующая картина.

 На берегу серебристого озера высился великолепный средневековый замок со множеством башен и галерей, окруженный многоярусной зубчатой стеной. Далеко внизу неспешно катилась дорожная карета, запряженная четверкой лошадей темной масти. Ветер, изменив направление, дул сейчас Андрею в лицо, и с равнины отчетливо доносились звуки движения. Внезапно дорогу к замку в том месте, где был поворот и лес подступал к проезжей части, преградили какие-то люди. Многие размахивали горящими факелами. Они копошились, как муравьи, и расползались сотнями огоньков по равнине. Все случилось так быстро, что вполне могло показаться сном: карету перевернули, лошадей распрягли, а людей или то, что от них осталось, потащили к замку.

 Не чуя под собой ног и не соображая зачем, Андрей бросился вдогонку. Вот и остатки кареты. Следы кровавой трагедии были так очевидны и осязаемы, что сомневаться больше ни в чем не приходилось. Он поскользнулся и упал в лужу. Должно быть, это была кровь, потому что липкая жижа не оттиралась травой, затем поднялся и побежал дальше, больше не обращая внимания на свой костюм и почти не глядя под ноги.

 Вскоре дорогу заполнили люди. Это были мужчины и женщины, может быть, и подростки, бедно одетые, грязные и вонючие от пота и крови. И все разом, внезапно, выскочили на площадь.
 Там, перед замком, подогретая страстями и опьяненная свежей кровью толпа слепилась в сплошную живую массу и колыхалась, и вопила одно только страшное слово:

 – Смерть! Смерть! Смерть!

 Расшвыривая в стороны тех, кто преграждал ему путь, Масалитинов протискивался вперед и, наконец, оказался у грубо сколоченного помоста. На неструганных досках, залитых кровью, лежал обезображенный труп. Изуродованное тело все же не потеряло стройных пропорций рослого мужчины цветущего возраста, густые русые кудри и безвольно свисающие вниз голые руки подтверждали догадку.

 – Тащи его к замку, распнем на воротах, – слышался чей-то азартный голос в зверином реве толпы.

 И несчастного, поддев крюками под ребра, как сдохшего пса, поволокли по булыжникам.
 Все было кончено так же быстро, как и на дороге.
 – Граф мертв! Фогельзанг мертв! – ликовала толпа.

 Почти лишившись чувств, Андрей опустился на колени, закрыл глаза и сжал голову руками. Не произнося ни звука, он молился Всевышнему всем своим существом. Невыносимая мистерия, наконец, прекратилась. У замка не оставалось больше ни души. Только воронье слеталось к окровавленному трупу, подвешенному за ноги на воротах.

 «Его нужно похоронить, предать земле, я должен это сделать», – думал Андрей, приближаясь к изуродованной жертве. Но тело привязали слишком высоко, а взглянув вверх, ему суждено было вынести еще одно страшное испытание. Глаза покойника широко раскрылись и, почти выкатившись из орбит, уронили на землю прощальный мучительный взгляд.

  – Свир! – закричал безумным голосом Андрей. – Это художник Жозеф Свир, а не Фогельзанг! Что вы наделали! О, глупая, проклятая чернь!
 Он стал колотить изо всех сил по воротам, сбивая в кровь кулаки, и диким зверем рычать от бессильной ярости, а чары полнолуния безжалостно стирали мрачные тени и выхолащивали живые краски вокруг...

 Все было тихо и ничто не нарушало гармонии летней ночи, когда Масалитинов опомнился. Он лежал на земле, на том же месте, где и случилась авария. Низко над головой повисла круглая вызревшая луна, зеленоватый волшебный свет затопил овраг и поляну на окраине леса.

 Уже не в состоянии больше ничего осознать и вспомнить, Андрей поплелся к дороге. «Сейчас будет булыжная мостовая», – и действительно, не сделав и десяти шагов, он вышел к озеру. На зыбкой лунной дорожке по воде причудливыми цветами распускался ночной туман. Уныло и покорно плелся писатель навстречу неизбежности, в которой оказался неизвестно по чьей воле. Так он дошел до самого замка, безучастный ко всему, и обнаружил, что ворота распахнуты настежь. Отчетливые голоса и отблески огня говорили о том, что люди находились совсем близко.

 Он пересек внутренний двор и спустился в нижний зал. Ребристый потолок, искусно выложенный безымянными зодчими, держал на себе громаду замка, и, казалось, колонны в центре просели под тяжестью свода. Помещение освещалось тусклыми фонарями, без сомнения… электрическими!

 Любопытство освежило рассудок настолько, что от былого уныния не осталось и следа. Весь обратившись в зрение и слух, Масалитинов рассматривал окруживших его людей. Они если и отличались от него самого, то только одеждой – старомодной, франтоватой одеждой конца прошлого или самого начала нынешнего столетия. Мелькнула мысль, что где-нибудь установлены кинокамеры и идут ночные киносъемки, но ничего подобного нигде не было видно. К тому же тусклый свет исключал такую возможность.

 В самом центре зала возвышалось что-то громоздкое, покрытое тканью неопределенного цвета, но какого – рассмотреть было трудно из-за слабого освещения. Толпа, вдруг, раздалась в стороны, и по образовавшемуся проходу к скрытому от глаз предмету подошел мужчина саженного роста в черном, обтягивающем его могучий торс, трико и легкой шелковой крылатке, развевающейся за плечами. Волосы великана скрывал гладкий облегающий капюшон.

 Он резко обернулся и выбросил вперед правую руку, прося тишины.
 «Фогельзанг! – беззвучно выдохнул Андрей. – Граф Фогельзанг!»
 Он был так потрясен своим открытием, что не слышал слов графа, обращенных к толпе, и опомнился лишь тогда, когда тот замолчал. На восковом лице оратора блистали огненные глаза, бисеринки пота осыпали лоб, пунцовый рот кривился в глумливой, до тошноты знакомой ухмылке. Фогельзанг резко вытянул руку и сдернул покрывало.

 С воплем, способным, казалось, обрушить земную твердь, толпа рухнула на колени, уткнув лбы в каменный пол.

 Теперь посреди зала на черных мраморных подушках восседал каменный идол с безобразно длинными ушами и полуоткрытым страшным ртом. Свет отражался в рубиновых зрачках чудовища, и они казались живыми и злобными. Дьявольский урод сжимал в руках цепь, прикованную к колоколу. Сам же колокол висел чуть поодаль на невысоком столбике.

 Со всех сторон сначала медленно, а потом все быстрее поползли к нему обезумевшие люди. Срывая одежды и оголяя старые и молодые тела, они тянулись к идолу, облизывали языками каменную подушку, ляжки и фаллос идола… В исступленном экстазе мужчины и женщины терлись о каменную статую урода, испражнялись друг на друга и здесь же, на полу, в нечистотах, совокуплялись, как низкие твари… Казалось, что все это скользкое, липкое кубло шевелило щупальцами, как зловонная гидра, а жуткий смех воскресшего Фогельзанга сотрясал своды замка…

 Не помня себя, Масалитинов бросился к идолу и изо всех сил дернул цепь...
 Страшной силы удар обрушился сверху. Все вмиг исчезло, и только высоко над головой через образовавшуюся брешь хлынул ослепительный лунный свет…
 Искристый голубоватый поток расширился книзу стремительно вращающейся воронкой, и в светящемся конусе отчетливо проступил силуэт человеческой фигуры. Что-то странное произошло и с Андреем. Тело его напряглось, прилив энергии распрямил спину и плечи, мышцы вздрагивали, он интуитивно привстал на носки, незаметно потягиваясь.

 Между тем, в освещенном пространстве явился мужчина в изорванном офицерском френче и галифе, надетых на голое тело. Он был бос, обрывки бинтов не скрывали кровоточащих ран на груди, его кисти грубо стягивала веревка. Но Боже! Андрей отпрянул, заслонившись руками от страшной догадки: лицо… бледное измученное лицо мужчины было… его собственным, только постаревшим на несколько лет!

 – Кто ты? Кто?! – закричал он, не в силах больше вытерпеть эту муку, и бросился к Пленнику.

 Пленник шептал неслышные слова запекшимися губами. Почти коснувшись посиневших пальцев астрального двойника, он ощутимо натолкнулся на упругую преграду. Конус света, прозрачный и гибкий, пружинил, как резиновый шар, и не пускал его в середину. С нечеловеческой силой он сжал преграду, но тщетно… Масалитинов прикрыл глаза и без сил опустился на пол.

 «…И безумные слова без стыда тебе шепчу я…», – мелодия проникала в сознание беспрепятственно. То есть ни боль, ни еще какие-нибудь неприятные ощущения не беспокоили. Удобное кресло плавно покачивалось на мягких рессорах, свежий и теплый южный ветерок обдувал виски, и все вместе не оставляло сомнений в том, что его увозили с проклятого места в комфортабельной машине.

 Он приоткрыл глаза и первым увидел… Рики!
 Наглый кот дрыхнул, свернувшись в клубок, на его собственных коленях.
 – Брысь, – завопил, вздрогнув, Андрей и уставился бессмысленными глазами на Свириденко.

 Сергей Юрьевич невозмутимо барабанил тонкими белыми пальцами по шагреневой оплетке баранки. Машина сбавила ход, за окнами мелькали неоновые фонари городских улиц.


                Глава 16

                Убийство без следов

 Под утро, на рассвете, Ирина окончательно проснулась и поняла, что влюбилась. Она почувствовала это сразу, едва разлепив веки и почему-то немного робея от нового, охватившего все ее существо чувства.
 «Что же будет? Москвич… почти что иностранец теперь, – она скептически улыбнулась. – К тому же, в обществе «доктора кукольных наук», – так со вчерашнего дня дядечка титуловал Свириденко, – он, возможно, просто заскучал среди бесчисленных манускриптов. Только нет! Нельзя так ошибиться… И при чем тут Андрей, если мне самой так сладко и страшно…»

 Ирина подошла к распахнутому настежь окну и присела на подоконник. Предрассветная дрема старого сада слегка приглушила душевное смятение. Ей вспомнились печальные глаза Андрея, и, уж теперь без всякой предвзятости, она подумала, что для такой глубинной печали у него наверняка был повод. Эти странные речи за столом о какой-то опасности. Что такого особенного он мог знать о здешних местах, заехав сюда впервые на несколько часов?

 Почему он увлек ее к озеру без объяснений, настойчиво и, оставшись наедине с ней всего на несколько минут, ничего так и не сказал? Ирина в подробностях припомнила встречу: Андрей словно ожил перед глазами – и правильные черты лица, и стать, и поворот головы – все было наполнено каким-то смыслом, чем-то невысказанным… Но вместе с тем, сила внезапного чувства была так очевидна, так ощутимо и цепко захватила обоих, что противиться было бесполезно. Это все равно, как бы если громадная волна подхватила их и несла теперь к неведомому берегу, где ожидал рай или ад, но только ничего изменить уже было нельзя.

 Что ж из того, что он молчал там, у озера? Что не успел ничего сказать? В один миг они почти прильнули друг к другу, но между ними опустилась невидимая преграда… да, да… Ирина отчетливо вспомнила, как будто упругая прозрачная стена толкнула ее назад, и Андрей тоже отпрянул. И сразу завыла сирена в машине…

 Внизу, под окном, послышался тихий смех. Слезы едва не брызнули из глаз Ирины. Издевательский смех над ее сокровенными мыслями!
 Но смех повторился, и негромкий мужской голос произнес:
 – По вашему приказу я готов штурмовать белый дом хоть сию минуту.
 – В Вашингтоне или в Москве? – нежно уточнил женский.
 – На Черном озере, карамелька моя сладкая.
 – Тогда это не штурм, а маневры. На штурм пойдет мой папочка, если застанет нас в саду.

 Шепот и поцелуи сердили и смешили Ирину нестерпимо, причем сердилась она, естественно, на себя, зажимая рот ладонью, чтобы не выдать себя случайно. Затем к тем двоим присоединилась еще одна парочка, и вскоре голоса затихли. Это были, конечно же, малышки Язина и мальчики из спецназа. «Нормальные человеческие спаривания, не то, что твой романтический бред», – ругала себя Ирина. Но все впустую, потому что сердце – это такая штука, которая не подчиняется разуму и крушит любые ловушки логики.

 В то же самое время трое завзятых рыбаков устроились с удочками в укромном месте у тихого озера. Палевый палантин предутреннего тумана плыл над лоснящейся темной водой, и первые лучи пробужденного солнца уже золотили его края. В ожидании напряженного лова, рыбаки дружно позевывали. Зажравшиеся караси дремали на дне и вовсе не спешили к аппетитной приманке.

 Иван Лукич, воткнув удилище под корягу, пошел осматривать берег с неопределенными намерениями. Он был сосредоточен и сердит на неугомонного Язина, со вчерашнего дня не оставлявшего профессора ни на минуту.

 – Как вы думаете, – торопливо заговорил Василий Саввович, тотчас воспользовавшись отлучкой старого сапера, – волна, которая накрыла нас здесь с головой в прошлый раз, может снова нахлынуть?
 – Откуда мне знать? – пожал плечами профессор. – Никто из местных ничего подобного раньше не видел, спросите хоть Ивана Лукича, он подтвердит. Меня беспокоит другая мысль.

 – Не хотите поделиться? Если это, разумеется, касается научных идей. Про личное спрашивать я не смею.
 – Как бы это сказать… – откликнулся вяло профессор, вглядываясь в проступающий из тумана силуэт необитаемого острова, – это скорее даже не мысль, а предчувствие, и больше этического, чем научного свойства.

 – Ради Бога, не интригуйте меня так сильно, вы же знаете мою слабость. Потом, наука больше, чем что-либо другое, соотносится с этическими и нравственными категориями мыслей. Вспомните нашего Славика Лагунова, как извратили комитетчики его страстные юношеские идеи.

 – Да, Славик был моим любимцем, однако кто-то сумел столкнуть его с прямой дорожки. Молодежь из энергии секса черпает энергию жизни, но у Славика появилась совсем другая, маниакальная идея стать как бы генератором санс-энергий и распределять их на всех страждущих. Моя вина в том, что я не смог сразу предвидеть несчастья.

 И как? Он же держал все в секрете, потом уехал в Таганрог. Именно оттуда повеял смрадный запах «капусты». Помните, как от нее несло в складах центральной базы «Овощеторга», куда нас еще совсем недавно отправляли на переборку овощей? Да. Молодежный сленг очень точно именует валюту.

 Так вот, вокруг Славика, а точнее, феномена парапсихологии, завертелись устроители массовых зрелищ. Вы знаете эту практику: концертные залы, толпы страждущих и все такое… Он не сумел правильно рассчитать зеркальный эффект. Беда случилась очень быстро. Избыточная санса, привлеченная во время очередного сеанса, замкнула свою траекторию и погубила его.

 – Он был замечательно талантлив, а причинил вам столько неприятностей и хлопот. Я слышал, что Сергей Юрьевич навестил его, когда был в столице.
 – Да, но то, что я узнал, еще больше расстроило меня. Мальчик совершенно безнадежен по врачебному приговору. Даже не представляю его в таком состоянии.

 – Оставим это, Аркадий Львович, я не хотел вас огорчить. Так что же обеспокоило вас сейчас? Вы смотрели на остров…
 – Жаль, что нам не удалось съездить туда вместе. Вы бы, не сомневаюсь, разделили мое беспокойство. Проклятая статуя урода находится там не случайно. Если бы только памятником культуры друидов, каких-нибудь вымерших тамплиеров или, что не исключено, сектантов нового оккультного толка она оставалась, так нет же! Этот идол, как отметина Люцифера, вечно торчит на…

 – Клюет! – воскликнул Язин, ухватившись за свое удилище. – И у вас клюет! Погоди ж ты…
 – Подсекай, подсекай! – профессор разом вошел в азарт, и мрачные мысли вылетели у него из головы.

 Превосходный золотистый карась в радуге алмазных брызг, выхваченный из таинственных глубин Черного озера, уже трепетал на леске, искрясь в первых солнечных лучах, когда к приятелям бегом приблизился Иван Лукич. От быстроты движений он задыхался и нелепо размахивал руками.

 – Там… там…
 Сердце перепуганного старика выскакивало из груди, он схватился за ворот рубахи и беспомощно осел на траву.

 – Иван Лукич, Ваня! – закричал Аркадий Львович, отбросил удочку и ринулся к соседу.
 Синюшность губ, рвущиеся из груди хрипы и расширенные зрачки говорили о том, что приступ сердечной недостаточности не шуточный. Нужно было принимать срочные меры, но кроме прохладной озерной воды под руками ничего не было. Ею, конечно же, и воспользовались.

 – Бегите в дом, принесите капель сердечных или Лелины пилюли, она знает, что может понадобиться. Да скорее, скорее же, – торопил профессор Язина.
 Тот споткнулся о булыжник, до крови расшиб ногу и захромал к даче.

 – Там… – простонал Иван Лукич и замотал головой, сглатывая слюну, – там сержант, который нас с острова… – он снова стал задыхаться.

 Аркадий Львович сменил компресс и принялся энергично растирать ребро ладони и внутреннюю пушечку между мизинцем и безымянным пальцем на левой руке своего друга. По корейской методе утверждалось, что именно на этих местах находятся активные центры возбуждения сердечной мышцы. Но восточная терапия не срабатывала, очевидно, потому что ладонь старика покрывали сплошные мозоли и доступ к центрам был защищен, как нежная пульпа эмалью здорового зуба. Профессор, однако, не сдавался и практиковал очень старательно.

 Иван Лукич неожиданно вырвал руку, откинул в сторону компресс и приподнялся на локтях со словами:
 – Там, за бугром в лощинке, труп нашего сержанта… уже дубеть начал, с вечера, значит, укокошили…

 Теперь за сердце схватился профессор. Смутно соображая, он задал единственный вопрос:
 – В котором часу?
 – Почем я знаю, Львович? Я же у тебя с Петровной чаевал до полуночи. А по темноте мы с ней давненько у озера не разгуливаем, не те наши годы. Это у дочек Язина нужно поспрошать, они с его дружками до зари амуры вышивали.

 Постепенно ужас случившегося проникал в сознание профессора.
 – Нужно сообщить, вызвать скорую помощь…
 – Ему сам Господь уже не поможет, царство небесное, – перекрестился Иван Лукич, – а ребятки, видать, вот-вот сюда явятся, вместе с Митькой, он за них ответственность несет перед Гаврилой Петровичем, уже ищут, поди… у них подъем в шесть.

 – Где ж они ищут? – упавшим голосом спросил профессор. – Позвонить бы… Ох! – он стукнул себя по лбу, вспомнив про вчерашний подарок Свириденко. – Телефон! Теперь же у нас есть телефон. Пойдемте сейчас же. Или нет, не нужно, у вас плохо с сердцем, оставайтесь здесь, все равно сюда возвращаться, – с этими словами он махнул рукой и скрылся за тальником.

 Иван Лукич тяжко вздохнул и потер наболевшую грудь ладонью. Гришку было жаль до ужаса. Вчера за столом он выпил рюмку, другую, но для такого парня – это ж слезы. Одна бутылка на всю компанию! Настроение, правда, у него было пасмурное. Видать, глаз положил на Ирку, а та как с луны свалилась – на одного москвича и пялилась. У них, городских, свои фокусы. Только чего Гришке было так убиваться, если девки со всей округи под ним пищали? Вот беда-то…

 А по дороге со стороны деревни уже мчался газон инспектора рыбнадзора Дмитрия Ильича. «Ну, сейчас начнется», – подумал Иван Лукич и попытался встать, но колющая боль слева заставила его остаться на месте.

 Переполох, поднятый в доме прямо с порога словами и видом босого Язина с окровавленной ступней, не потревожил только безмятежный сон его девочек, разоспавшихся поутру «от свежего воздуха и множества впечатлений», – как заметила вскользь Леонида Архиповна.

 Она отыскала нужные лекарства и отправила к озеру расторопную Ирину, а сама занялась ногой Василия Саввовича. Обработав довольно внушительную ссадину, она, на случай скрытого растяжения связок, наложила тугую «восьмерку» на подъем поврежденной ноги и удовлетворенно позволила:

 – Скачите теперь сколько угодно, только в тапочках. Здесь не Золотые Пески, незачем было туфли разувать в такую рань, тем более на берегу, где сыро и полно острых камней.
 – Но Леонида Архиповна, он же упал без сознания, – возразил Язин, – я только хотел зачерпнуть воды, а затем помчался сюда.
 – Вы – мужчины – редкие паникеры. Иван Лукич тоже, вероятно, споткнулся. И что это вы разбегались спозаранку?

 Невразумительные доводы старшего научного сотрудника утонули в нервных гудках сирены
 и скрипе тормозов у крыльца.
 Из запыленного газика инспектора рыбнадзора выскочили мальчики из спецназа и сам Дмитрий Ильич,
 настроенный очень решительно.

 – Здрасьте, уважаемая, извините пожалуйста, но в вашем доме загостился сержант Греков, – обратился он к Леониде Архиповне без лишних предисловий, – я со всей душой отозвался вчера, когда опер получил грозовое предупреждение, но на сутки парня никто не отпускал.

 Леонида Архиповна покраснела до корней волос.
 – По-вашему, – оскорбилась она, – моя племянница, или кто-нибудь из гостей держат
 молодого человека у себя под кроватью?
 – Не знаю, не знаю, – бесцеремонно продолжал инспектор, – но потрудитесь обойти все комнаты
 и разыскать его до того, как я сам этим займусь. Можно напиться? Кухня у вас, кажется, здесь, –
 и он прошел в раскрытую дверь за спиной хозяйки.

 Вскинув брови и полыхая, как мак, Леонида Архиповна отступила в глубину комнаты, лихорадочно пытаясь сообразить, где же мог затаиться этот негодный посягатель на честное имя порядочных девушек. Но и без того непоследовательный ход ее мыслей был прерван еще более тревожной сиреной и звуками подкатившей к крыльцу легковушки. На веранде появился председатель колхоза Рябченко, участковый милиционер лейтенант Жирков и… профессор Грязнов.

 – Кадик, тебя арестовали! – ахнула Леонида Архиповна.

 Профессор отрицательно качнул растрепанной шевелюрой и тоже молча прошел на кухню. Ровным счетом ничего не понимая в происходящем, Леонида Архиповна поджала губы и стала благоразумно дожидаться развязки событий.
 Аркадий Львович вынес из кухни кувшин, две кружки и разлил в них воду. Приехавшие с ним в один глоток осушили кружки до дна, а потом председатель прошел в комнату, сел за стол и обхватил голову руками.

 – Мокрое у нас, – сказал он громко, не поднимая головы. – Надо ехать на место, составлять протокол осмотра. Звони, Львович, в район, вызывай бригаду. А вы, хлопцы, посидите в участке, – обратился он к солдатам, – для вас же лучше. Хрен его знает, кто вашего дружка укокошил, так что отправляйтесь под замок, мне тогда будет спокойнее.

 – Чего? – парни подобрались, как молодые тигры перед прыжком. – Что ты сказал?
 – Гришку, сказал, вашего убили, – гаркнул вдруг председатель, – вы люди казенные, команду уважать должны. Марш под замок, или мне за вас в тюрьму садиться?
 – Ты не наш командир, – зло процедил сквозь зубы тот, что шутил на острове, – нам на твои команды –
 тьфу и растереть.

 Оба парня, побелев и сжав кулаки, отступили к стене.
 – Спокойно, спокойно, хлопцы, – тихим голосом остановил их Дмитрий Ильич, – вам туда по закону нельзя, потому что вы, как я думаю, последними его живым видели. Отправляйтесь-ка пешака сами в участок и дождитесь Колю, извиняюсь, лейтенанта Жиркова. Он вас допросит по форме и показания запишет. Мокруха – это не прыщ на заднице, понимать должны и вести себя соответственно. Вместе с вами и я, после, на доклад к Гавриле Петровичу отправлюсь… Ох, парни, парни…

 Он сжал кулаки, лицо его искривила судорожная гримаса, и сквозь стиснутые зубы вырвался глухой,
 по-звериному протяжный стон…

 Искреннее горе взрослого мужика, отца троих ребятишек и вчерашнего морского десантника ВМС разрядило общее оцепенение, простые человеческие чувства выхлестнулись наружу. Запричитала по-бабьи Леонида Архиповна, расположился у стола с блокнотом милиционер Коля, профессор стал тыкать пальцем в кнопочки телефона, а председатель колхоза, пересказывал то, что узнал от Аркадия Львовича, инспектору и спецназовцам. Только дочки Язина досматривали сладкие сны, да Аграфена Петровна завелась с пирогами у себя «на ферме». Они еще ни о чем не догадывались.

 Найденный на берегу труп сержанта Грекова ко времени, когда собрались все должностные лица, заметно переменился. Уже даже с приличного расстояния не оставалось сомнений в том, что на берегу лежит человек неживой. Поза его была несколько странной для погибшего насильственной смертью. Он лежал навзничь, отбросив левую руку в сторону, а правой ухватился за ворот летней армейской рубашки. Буроватые пятна тления проступили на небритых щеках, а пухлые губы вздулись и почернели. Широко раскрытые потускневшие голубые глаза не выражали особенных эмоций. Не меньше удивило приехавших и то, что при первом беглом осмотре тела никаких признаков насилия обнаружить не удалось. Каким образом наступила внезапная смерть, оставалось загадкой. Теперь ее разгадывать предстояло экспертам и криминалистам.

 Составление протоколов и опрос свидетелей растянулись на два дня, что совсем измучило Леониду Архиповну и профессора. Каждый из опрошенных пересказывал им после в подробностях беседу с откомандированным из района следователем.

 А тот, в промежутках между поглощением лошадиных порций сытной и разнообразной домашней стряпни Аграфены Петровны, дотошно выспрашивал и записывал все мелочи, вроде того, чем угощали за обедом на даче Грязнова и кто сколько чего съел. Следователь попытался даже изъять прибор и тарелку покойного на экспертизу, но посуду, естественно, вымыли накануне, и определить из какой именно тарелки ел сержант не удалось, несмотря на самые добросовестные старания хозяйки оказать посильную помощь следствию. Остаткам же пищи воздала должное соседская хрюшка, самочувствие ее, кстати, было отличным.
 
 Иван Лукич с помощью Ирины добрался домой, но после дачи показаний, снятых особо тщательно и даже с некоторым пристрастием (допрашиваемый был первым, увидевшим труп, и единственным, чьи следы удалось обнаружить около погибшего), слег окончательно. Пришлось вызвать скорую из райцентра и отправить его в больницу.

 Непростая ситуация сложилась и у спецназовцев. Не удовлетворившись их заверениями в богатырском сне и совершенном неведении по части того, где мог находиться их товарищ с вечера или, по крайней мере, куда направлялся, следователь оставил свидетелей в участке «до выяснения обстоятельств» на три дня. Тем самым он превысил свои полномочия, поскольку по уставу полагалось отправить парней в военную комендатуру или в собственную часть.

 Связавшись по рации с инспектором рыбнадзора, полковник Гаврилин поднял свой штабной вертолет и прибыл на место происшествия с охранным взводом. Появление вооруженных до зубов снецназовцев в деревне произвело сильное впечатление на всех, кроме следователя по особо важным делам. Яростный монолог и крутая лексика командира известной далеко за пределами региона «спецухи» тоже не вразумила упрямца, и лишь после соответствующих гарантий помощника областного военного прокурора, подкрепленных коротким факсом, он согласился вернуть «гаврилинских птенцов» в часть.

 На другой день после несчастья, случившегося так неожиданно, поздно вечером раздался телефонный звонок. Этот первый звонок по сотовому телефону сначала перепугал Аграфену Петровну, а потом уже старуха разобрала что к чему и позвала профессора. Оказалось, что звонил Андрей Михайлович, просил пригласить Ирину.

 После вежливого приветствия он сказал:
 – Сочувствую вашим переживаниям. Сергею Юрьевичу тоже прислали повестку в прокуратуру, – голос Андрея звучал негромко и с мягкими интонациями, – но важно не это. Есть обстоятельства и даже версия, достаточно серьезные для того, чтобы не оставить их без внимания. Ирина, я по-настоящему встревожен…
 – он сделал паузу, и когда продолжил, девушка вздрогнула, – прошу вас ни на шаг не отлучаться из дачи без крайней надобности, а еще лучше – возвратиться в город прямо сейчас.

 – Но почему?! Что угрожает нам здесь, в такой глуши?
 Несчастный случай – совсем не повод для бегства отсюда.

 – Простите меня, – прервал ее решительно Андрей, – я не могу ничего объяснять по телефону. Вам придется послушаться моих советов или нет – это уж ваше дело – и поверить мне на слово. Я располагаю информацией, которая вряд ли поможет следствию, однако, наверняка окажется полезной для вашей семьи. Вы согласились на следующей неделе принять участие в программе Сергея Юрьевича и будете находиться здесь. Тогда и карты в руки. Но прошу вас, ради Бога, если не хотите новых проблем, не покидайте дачи до отъезда. Забудьте про остров. И берегите Аркадия Львовича. Вероятно, он раньше меня докопается до всего…

 Разговор прервался. Ирина, путаясь и очень неточно, передала близким суть сказанного и поднялась к себе.

 Еще одна бессонная ночь погасила огни в доме профессора, и только золотистый язычок пламени в лампадке, зажженной Аграфеной Петровной перед иконой Пресвятой Богородицы, отражался в начищенном окладе и рассыпался едва заметными искорками в углу…


                Глава 17

                Дар предков

 Тексты дневника Марии Тураевой были, наконец, перепечатаны начисто. Этот труд мало чем отличался от рукописи какой-нибудь книги, страниц на двести пятьдесят. Андрей удовлетворенно поглаживал рукой лаковый переплет нарядной папки, в которую был заключен результат не только кропотливых многодневных усилий, но еще и многое другое, чему он не пытался пока дать четкого определения. Доверяясь предчувствию, он, впрочем, резонно полагал, что оригинальная работа, навязанная почти что по принуждению, обернется для него сизифовым камнем, с которым он не сможет расстаться до конца отмеренных ему дней.

 Полностью восстановленный, перед ним на столе лежал не просто дневник безумной женщины, а потрясающее свидетельство смертельной схватки отравленного разума и сильного духа. Изо дня в день она пыталась осмыслить свои кошмары и победить их. На последних страницах Мария Петровна кратко рассказывала о рождении дочери и о том, как, невзирая на запрет страшного мужа, окрестила ребенка в его отсутствие. С девочкой во время обряда сделалась кома – приступ сильного удушья. Если бы ее отец не поспел вовремя и не приложил все свои силы и знания, она бы не выжила.

 Эти строки, набросанные второпях неверной рукой, были последними. В нижнем углу листа выделялась короткая приписка: «Дневник Марии Петровны Тураевой передан мне, лично ею, при встрече 11 июня 1875 года. Умерла в ночь с 12 на 13 июня того же года. Горки, Черное озеро», и далее стояла размашистая неразборчивая подпись.

 – Моя работа окончена, – сказал Масалитинов за ужином, пододвинув Сергею Юрьевичу нарядную папку.
 – Чудненько. В самые ближайшие дни внимательно ознакомлюсь, но только после встречи с моей нетерпеливой аудиторией. Надеюсь, и вы к ней присоединитесь. Тем более, что в завтрашнем представлении участвует Ирина Александровна.
 – Разумеется, – кивнул Андрей, не решившись спросить, здесь ли сейчас Ирина – в городской квартире профессора, или приедет только завтра к обеду, – мне все же интересно, – заговорил он о другом, – что общего вы отыскали в родстве с Марией Тураевой?

 – Это вышло как-то само собой, – охотно отвечал Свириденко, – вспомните дату смерти и название места трагедии, отмеченные в конце дневника. Сам не знаю почему, но только когда я просматривал записки Тураевой, мне на память пришла надпись, вернее три даты, вырезанные на мраморном надгробии Анастасии Свир. Они выглядели так: 18..? 13.VI.1897 – 13.VI.1914. Никакой особенной тайны для меня, естественно, эта надпись не представляла.

 Легенда о зеленоглазой красавице, родившейся дважды, не только известна, но даже любима в окрестностях замка. Так что вторая дата, несомненно, означала день чудесного воскрешения Анастасии в монастыре. Вероятно, магия 13 числа усиливала ее страх перед родами и сыграла какую-то роль в роковом исходе. Смерть настигала Анастасию дважды в один и тот же день – 13 июня – и во второй раз не выпустила из своих ледяных объятий. Само собой, о таком совпадении забыть очень трудно.

 Любопытство мое было поражено до крайней степени. Как полоумный, я бросился на поиски. Я рылся в бумажных могильниках с шансами на успех, равными успеху в поисках обручального кольца на городской свалке, оброненного в мусоропровод. Но судьба явно ко мне благоволила: в местной газете того времени я отыскал заметку про самоубийство госпожи М*, – тогда по правилам этики имя не разглашалось в подобных случаях. Она страдала психическими расстройствами после родов и покончила собой, утопившись в Черном озере… в ночь с 12 на 13 июня 1897 года.

 – Неверно! – воскликнул Масалитинов. – Мария Тураева умерла более двадцати лет до этих событий. Или… – внезапная догадка осенила его, – вы хотите сказать, что утопленница была тем самым ребенком, который едва не погиб во время крещения? То есть дочерью Марии Петровны?

 – Да. Именно это подтвердили мои дотошные поиски. Я узнал, что последней хозяйкой имения Горки была некая госпожа Морель, вдова лионского банкира Мореля, в девичестве известной фамилии Тутенберг. Она-то и стала опекуншей малютки Тураевой после смерти Марии Петровны, потому что отец ее, Вячеслав Тураев, внезапно исчез и даже разыскивался некоторое время якобы за разбой почтового дилижанса.

 Во всяком случае, госпожа Морель увезла ребенка во Францию, а впоследствии удочерила девочку. Банкир и Екатерина Морель своих детей не имели. Подробности их жизни мне совершенно не известны, однако думаю, что Людмила Вячеславовна унаследовала от матери больную психику или, если хотите, заболевание, развившееся после родов.

 Мою догадку подтверждает и то, что она удавила свое невинное дитя перед тем, как броситься в воду. Несмотря на долгие и самые тщательные поиски, тело утопленницы найти не удалось. Будем же считать, что загадка баронессы фон Свир, над которой ломали головы монахини Свято-Успенского монастыря с матушкой Серафимой, обреченный художник и влюбленный Фогельзанг, наконец-то разгадана.

 Масалитинов слушал приятеля, опершись локтями о стол и уткнув лицо в ладони. Портрет прекрасной Анастасии, увиденный в библиотеке, помимо воли проступал в памяти, и чувственный, полный затаенной страсти взгляд баронессы из-под полуопущенных пушистых ресниц заставил его вздрогнуть от неожиданности.

 – Но почему, – хрипло сказал он, не открывая лица, – почему вы не помешали поселению
 на этой проклятой даче семьи профессора?
 – Помилуйте, мой друг, – искренне отвечал Свириденко, – откуда же мне было знать, что их занесет именно туда? Такое и присниться не может. Это все самодеятельность Леониды Архиповны. Я сам был потрясен, узнав обо всем. Однако не счел нужным пугать Ирину Александровну случайным совпадением траурных дат. Потом, когда это все было?! Времена меняются, и мы меняемся с ними. По крайней мере, так утверждали римляне.

 – Кольцо! – вдруг вскрикнул Масалитинов. – Теперь понятно, что стало вашей путеводной звездой. Магический перстень Твардовского, доставшийся вам от Анастасии Свир. Но ради Бога, объясните последнее: как к вам попало это кольцо?

 – Ну, это уж вовсе без фантазий. Жена управляющего была горничной баронессы и неотлучно находилась в спальне во время родов. Приступив к своим обязанностям, немец-акушер, принимавший роды, потребовал снять с роженицы перстень, чтобы она не оцарапала себя во время схваток. Горничная завязала его в платок и положила за корсаж, а так как никто не мог найти художника ни во время родов, ни после смерти баронессы, то она решила сохранить дорогую память для новорожденного. Спустя многие годы, сбереженное моим отцом, кольцо попало ко мне. Собственно, это все.

 – Но вы… вы пользуетесь кольцом во время своих… упражнений, – полуутвердительно сказал Андрей.
 – Конечно же! – согласился Свириденко. – Это, безусловно, великолепный рабочий атрибут магии, он действует безотказно. Вы сами убедитесь в этом завтра на представлении.

 – Только не вздумайте отправить в астрал легковерных почитателей ваших гипнотических сеансов с помощью этого перстня. Я в своих собственных снах испытал ваши магические штучки.

 – Никаких «штучек», как вы изволили выразиться, с помощью перстня быть не может, – сказал Свириденко слегка изменившимся голосом, и в мягких басах зазвенел металл. – Древнее золото альбигойцев хранит энергии космоса, а черный бриллиант в голове Уробороса аккумулирует земные энергии. Силу и власть дает перстень владельцу. Но только избранный может распорядиться даром предков, – он невесело рассмеялся.

 – Оставим это, – тупо сопротивлялся Масалитинов, – галилеянин из Назарета тоже был избранным…
 – Поздравляю, – с явной насмешкой перебил Свириденко, поднимаясь из-за стола и распрямляясь во весь свой могучий рост, – безумные мистерии моей прабабки укрепили вас, кажется, в божественной вере.
 – Я атеист, к сожалению.

 – Ваше сожаление более чем уместно, потому что в жизни своей я не встречал ни одного абсолютно неверующего человека, впрочем, как и ни одного по-настоящему верующего. Кроме фанатичных старцев, выживших из ума. Но речь не о них, а о сознательно верующих разумных людях. Так вот, истинная вера, по моему мнению, всегда колеблется на грани неверия. Мыслящий человек подобен канатоходцу – неверный шаг, и пучина поглотит его. Ваш атеизм – это тонкая нить спасения в бесконечной реальности, но эта нить ведет в никуда, – Свириденко рассмеялся и пояснил: – она ведет в объятия космоса.

 – А вера? Что же тогда по-вашему вера?
 – Вера – это шест равновесия, который помогает канатоходцу пройти свой отрезок пути. Что ж, мне пора к моим занятиям, извините. Постарайтесь не слишком скучать. Советую вам прогуляться, только уж не в оранжерее, пожалуйста. Прощайте до завтра, а труд ваш я возьму с собой.
 Он покрутил лаковую папку в докторских ручках, небрежно сунул под мышку и удалился.

 В городе было пыльно и ветрено. С приближением вечера солнце, точно сдурев, накатилось на крыши и стекало вниз бесцветными языками сухого колючего жара.
 Масалитинов бесцельно слонялся по улицам, с трудом выуживая из обленившейся памяти полустертые силуэты. Но ничего общего с городом из своего детства Андрей обнаружить сейчас не мог.

 В то лето вояж с отцом превратился в муку. Михаил Масалитинов ненавидел эти места, и все же что-то притягивало его сюда. Он не открыл никому тревожащей его тайны. Не оставил ни строчки, ни единого имени, кроме своего собственного, которое, возможно, сам себе и придумал. И бессмысленно было рыться в архивах, отождествлять какие-то судьбы… «Почему же мне так трудно жить? – подумал Андрей, вдыхая раскаленный пыльный воздух, – помоги мне, папа!» – вдруг взмолился он, подставляя лицо жгучему зною. Его отец честно служил отечеству, которое презирал… Стоп!

 Мысль эта пронзила Андрея так неожиданно, что он застыл на месте посреди улицы, сраженный не столько внезапной догадкой, сколько собственной болью. В голове вспыхнули вдолбанные в мозги слова: «Отечество славлю, которое есть, но трижды – которое будет», – то есть теперешнее, настоящее… Господи, знал бы тот гражданин, в широких штанинах, какое оно будет! «И где же оно, отечество мое, в Сибири или в Крыму? Где, черт подери?! Почему я так одинок, так смешон и никому не нужен?» – глотал сиротские слезы Масалитинов пересушенной зноем глоткой.
 
 Россия, как мудрая мать, отпустила свободного сына, перекрестив вслед… Вольному воля…. А ее саму распинали, насиловали и рвали на части… Как истинная мать она вынесла все, но не смогла больше ни согреть, ни обласкать… только глазами Богородицы оплакивала неразумных, не ведавших, что творят…
 Уже не грязные, заплеванные улицы, а мозаичные плитки набережной стелились у него под ногами, и вольный простор морского залива слепил глаза бездной отраженного света, но и здесь воздух свернулся в горячий сухой ком, как в поддувале над тлеющими углями.

 И почти ослепленный взбесившимся солнцем, Андрей вдруг увидел наползавшее с юга, со стороны аммиачного завода, громадное облако. Белое, с пурпурной каймой по левому краю, оно растекалось по другую сторону залива, над степью, густым молочным киселем. «Вот она – смерть»… – подумал Масалитинов с внутренней какой-то готовностью принять неизбежное.

 Все переменилось вокруг: солнце остывало в бурой пене смертоносного облака, отравленный ветер издыхал где-то в степи. Но вдруг, рванул с такой страшенной ураганной силой, что молодые деревца хрустнули и, одни обломившись, а другие вырванные с корнем, унеслись вниз по склону… Следом сорвало черепицу, вывески, фонари, цветной пластик с торговых палаток… Весь городской мусор гигантским пестрым веретеном завертелся над морем… А облако с закраиной цвета запекшейся крови пузырилось над серединой залива.

 «Матерь Божья, Пресвятая дева Богородица, – прошептал Масалитинов, в жизни не прочитавший и даже краем уха не слышавший ни единой молитвы, – Сыном твоим заклинаю тебя: смилуйся… спаси и сохрани…» Еще какие-то слова произносил он, не двигаясь с места, прижимая руки к груди и обратив вверх лицо к пустому равнодушному небу. И сколько стоял он так, кто знает? Но когда очнулся, облака не было…

 Сонные, слегка одуревшие от жары люди выползали на набережную подышать вечерним солоноватым бризом. Намалеванное, почти бутафорное оранжево-красное солнце, наконец, обуглилось где-то за куполами собора. А на свеже-голубом абсолютно ясном небе, вовсе в издевку, сиял тоненький серп молодого месяца. И все вокруг смеялись, тыча в небо пальцами, и радовались так, будто вот-вот с него посыплется золотой дождь.

 Потом Андрей слонялся по автовокзалу и еще долго смотрел, как скатывались с моста на крытый перрон чумазые, перегретые машины и, отрыгнув вонючим перегаром разбавленного бензина, затихали на время. И как выдавливались из резиновых дверей распаренные бесформенные пассажиры с мешками, корзинами и тюками, судорожно хватали ртом прокуренный воздух вокзала, нагружались своей кладью и расползались потихоньку в разные стороны…

 Знакомый красный автобус с вишневыми занавесками пылил издалека. Андрей подумал, что минут через семь он подкатит к перрону, дверь распахнется и навстречу шагнет Ирина… Автобус тащился по мосту, как старая кляча на кладбище, потом медленно развернулся, постоял у светофора, сделал круг, пыхнул вонючим перегаром солярки, наконец замер, и… в дверях появилась Ирина.
 Она помахала ему рукой, улыбнулась, забросила за плечо небольшую дорожную сумку, подошла и сказала:

 – Вы звонили? Вам сказали, что я выехала с вечерним? Какой вы молодец, Андрей Михайлович. Я так рада вас видеть! Правда. Именно вас.
 – Отдайте кошелек, – улыбнулся Андрей и аккуратно, стараясь не прикоснуться к ее плечу, снял сумку. – Здравствуй, Ириша.

 – Здравствуй… – чтобы не затягивать паузу, она быстро заговорила: – Сергей Юрьевич позвонил утром, хотел прислать машину. Он говорил вам? Конечно же нет. Он собирался привезти меня сам. Я ужасно рассердилась и отвечала, что не знаю, когда поеду, потому что у меня дела в районе: Ивана Лукича навестить… Словом, его забота у меня вот где…

 – Отчего же ты сердилась? Он ведь хотел как лучше.
 – А я неблагодарная. И невоспитанная. И вообще, не люблю шикарных машин и…
 – …и?
 – И толстых затейников. Не перебивай меня. И не смотри так, как будто знаешь что-то особенное.
 – Ириша…

 Они остановились посреди того самого сквера, в котором встретились в первый раз.
 - Ирина Александровна, – повторил мягко Андрей, глядя девушке прямо в глаза, –
 я знаю наверняка только одно: я люблю вас.
 Она слегка наклонила голову, но густые белокурые локоны не скрыли нежного румянца.
 – Давай посидим… меня, кажется, укачало… – тихо попросила Ирина.

 Она шагнула к низкой садовой скамейке, присела на край, а рядом опустился Андрей,
 осторожно заглянул ей в лицо и очень нежно поцеловал в губы…



                Глава 18

                Формула любви

 Премьера развлекательного представления «Чары полнолуния», по полной программе совмещавшегося с лечебно-оздоровительным сеансом группового гипноза, готовилась в камерном зале аристократического театра «Звездный круиз». Представление начиналось в 23.00, и до назначенного времени Ирина была занята подготовкой к дебюту. Видеться с ней даже во время репетиции Свириденко запретил кому бы то ни было.

 Вернувшись накануне под утро в лиловый ковчег своего ученого приятеля, Андрей воспользовался известным ему кодом и прошел в свою комнату, никого не потревожив в квартире. Спокойно и сонно было вокруг, привычно пахли фиалками батистовые простыни, и вздымалась пышно взбитая Афанасием пуховая подушка у изголовья широкой постели. Но мог ли он уснуть, в самом деле?

 С ним и с Ириной случилось то, что, вероятно, должно было произойти. Неведомая сила, разъединив их до времени, сейчас толкнула навстречу друг другу.

 Взгляды Андрея так изменились за два последних месяца, что он с трудом припоминал волновавшие его прежде мелочи, вроде интереса издателей к его рукописям и прочей чепухи, от которой зависела его, скажем прямо, не бесконечная жизнь. Теперь на деньги, полученные за литературную реставрацию дневника Марии Тураевой, он мог сам издать любой из своих бестселлеров. Но было ли это нужно?

 Исполнив заказ, он весь оставался во власти странного человека, захватившего его врасплох в крохотной московской квартирке и сумевшего совершенно изменить все прежние планы. С одной стороны, он восхищался образованием и эрудицией своего таинственного заказчика, но с другой – смутная неприязнь, перераставшая во что-то темное и нехорошее, копошилась на дне души. «Может быть, это зависть?» – подумал Масалитинов, с пристрастием прислушиваясь к самому себе.

 Но нет, он не завидовал непризнанному аристократу. Пожалуй, обнаружив себя на ветке какого-нибудь усохшего древа княжеского рода, он помер бы с тоски. Тогда что же? Тайна? Тайна мучила его, опутывала со всех сторон, и он понимал, что тайна эта неподатлива и недоступна, оттого страдал и пытался нащупать ту единственную нить, которая выведет его из лабиринта домыслов и догадок.

 Утром, в столовой, он обнаружил записку от Свириденко, в которой тот сообщал, что Афанасий проводит его к служебному входу в театр. Но оставался еще целый день впереди, и Масалитинов решил заняться работой в библиотеке.

 Он погрузился в изучение редких гербовников, представленных здесь в разнообразных антикварных изданиях, и обнаружил довольно-таки любопытные вещи, касающиеся родословной Роше Фогельзанга. Граф действительно владел несколькими замками, в том числе и на Рейне, получившими мрачную оккультную репутацию, все это стало известно из истории Третьего Рейха.

 Но о замке на Черном озере – маркграфстве на стыке границ двух империй – не упоминалось ни слова. Между тем, рукой Свириденко на полях книги был вписан канцелярский номер и дата указа Всемилостивейшего государя императора Павла І, повелевавшего признать суверенными именно эти владения предков графа.

 Тонкая нить почти подсознательно вытянулась от Римской курии к Рейну, оттуда к Черному озеру, стянула петлей лилово-бархатный ковчег, скользнула через факсы папской канцелярии и, подхваченная венскими посредниками, понеслась к вечному городу мира. Где-то там, на кончике этой призрачной нити крутился узелок разгадки. Но где?

 Запах увядших роз сегодня ощущался в библиотеке сильнее обычного. Этот аромат обожал Свириденко, поэтому вначале Андрей почти не реагировал на его присутствие, но сейчас почему-то запах как бы усилился, и объяснения этому невозможно было найти.

 Уютная кабинетная обстановка, лишенная яркого дневного света, создавала иллюзию безвременья, работать в ней было приятно в любое время. Хотя день все же угадывался за плотными шторами, но бессонная ночь любви и сумбурные мысли писателя привели его в такое состояние, что ответить сейчас точно, какое время суток он проводит в библиотеке, навряд ли бы он смог. Волнение усиливалось и от того, что в библиотеке явно кто-то присутствовал. Он окликнул Афанасия, имевшего привычку бесшумно появляться в самых неожиданных местах, но его здесь не было. Зато в дальнем углу мелькнул женский силуэт… Подскочив от неожиданности, Масалитинов бросился в ту сторону.

 Между боковой стенкой шкафа, увешанной причудливыми масками азиатских шаманов, и высоким стеллажом и вправду притаилась женщина… Она была почти нагой, соблазнительной и зовущей. Алые уста на бескровном мраморном лице приоткрылись от частого дыхания, вздымавшего плоский, едва обозначившийся бюст. Восхитительной белизны шея и плечи блистали несравненной красотой, длинные локоны цвета старого золота вились по гибкой спине, а смарагдовые глаза, почти скрытые тонкими голубоватыми веками, сияли негой и страстью…

 – Мила! – вдруг прошептал Масалитинов, не заметив, что произнес имя, которым никогда раньше не называл баронессу.
 Интуитивно перекрестившись, он оглянулся. Портрет висел на обычном месте. А рядом, воочию, восхитительная обнаженная женщина, как оживший «цветок висельников», тянулась к нему гибкими руками и влажным ртом, дурманящий запах роз источали ее золотистые волосы…

 «Какой удивительный сон мне снится», – подумал Масалитинов. Желание обладать этой женщиной внезапно с такой силой охватило все его существо, что он весь задрожал, заслонившись ладонями от видения и едва удерживаясь на ногах…
 Однако не баронесса вовсе, а Ирина уже стояла перед ним… Он открыл глаза и, вскрикнув, бросился к девушке. Безразличная и вялая, она смотрела на него слепыми глазами.

 – Ирина! – закричал он, не слыша собственного голоса, и попытался обнять ее, но невидимая преграда окружала девушку, она находилась как бы внутри кокона, жестко пружинящего под руками. – Ирина, Ирина!.. – простонал Андрей, и сердце его остановилось от безумного напряжения…

 Он очнулся у стола, в кресле, весь поникший от привидевшегося кошмара. Страшный сон отнял все его силы, а Афанасий уже торопил со сборами, пора было отправляться в театр.

 Приняв душ и на ходу подкрепившись голландским кофе с горсткой жареного миндаля, Андрей вступил в спор с немым, жестами предложившим ему облачиться в элегантный фрак, специально приготовленный для такого случая.

 – Богема фраки презирает, – сообщил он категоричным тоном, остановив свой выбор на бязевой безрукавке, – придержи этот изысканный наряд для какого-нибудь денди из элитной свиты твоего молодого хозяина. Небось, он скоро возглавит местный ландстаг, сплошь из репатриированных аристократов. В стране сейчас дефицит налоговых инспекторов, барменов и сословного дворянства. Ты вот, Афанасий, вполне можешь примкнуть… Гм, куда же тебе примкнуть?

 Слуга смотрел на него карими глазами с нескрываемым укором, в его сильной коренастой фигуре угадывался определенный символизм и максимум независимости и достоинства, несмотря на исполняемые обязанности при доме.

 – Мне бы, братец, твою мудрость, – похлопал его по плечу Андрей.
 Немой ободряюще улыбнулся, указал на часы, определив на сборы 30 минут, и вышел из комнаты.

 Спустя некоторое время, к служебному входу камерного театра, арендуемого международным центром развития национальных психокультур, подошел спортивно одетый молодой человек с выражением лица несколько напряженным и выжидательным, в сопровождении мужчины с внешностью циркового борца в тяжелом весе. Оба они беспрепятственно проследовали мимо охранной службы, и вскоре Андрей, уже в компании старшего научного сотрудника Язина, занятого в роли администратора, расположился за кулисой так, чтобы сцена и зал просматривались достаточно хорошо.

 – Какие люди в Голливуде! – всплеснул руками Язин, пристроившись за плечом Андрея, и тут же принялся комментировать рассаживающихся в первых рядах зрителей.

 Партер – не более двух десятков рядов – поднимался амфитеатром к уютным ложам, замкнутым бархатной подковой с блестками ампирных светильников в виде голых амурчиков с розовыми плафонами в руках. Ложи драпировались полупрозрачными гардинами, кое-где приоткрытыми ровно настолько, насколько было необходимо для того, чтобы сидящей в ней даме возможно было продемонстрировать себя публике, кавалер же при этом присутствовал как бы келейно, оставаясь в тени.

 – Вы в курсе? Престижные билеты по 150 долларов! Ложи только для супружеских пар. Как же! За такие бабки станут к вам в паспорта заглядывать. Это так, в порядке, хе-хе, гигиенических рекомендаций… Хотя, я не справедлив, вот эти, в первом ряду справа, супруги, и профессор Грабовский с женой, им послали пригласительные бесплатно… Ба! Как же это я не сообразил, что в партер придут обязательно супруги, по крайней мере громких фамилий.

 Рядом с Грабовским фирмач Песин, клинический циклофреник и клептоман, одержимый руководящим психозом. Мы корректировали его карму в лаборатории. Свириденко не показал вам еще свою лабораторию? Как?! Половина зрителей – наши клиенты.

 – Лично мне они напоминают клиентов другого учреждения, – ответил Масалитинов, тем не менее, с интересом вглядываясь в зал.
 – Хм, ей Богу, зря вы так скептически относитесь к практике своего друга, сейчас парапсихологи работают даже в командах президентов. У этого бородатого супердиректора, например, серьезный энергетический пробой на почве редакционных конфликтов, мы латали его ауру две недели.

 – И во сколько баксов ему обошлась ваша лата? – поинтересовался Андрей.
 – Мелочевка, гривенник за сеанс. Он держит всю желтую прессу в городе, а тут тиражи стали падать. Жена бездарно фригидная. Сотрудники обнаглели – зарплаты требуют.
 – Тиражи поднялись?
 – Не знаю. Наверное, раз с супругой пожаловал.

 Бородатый толстяк разминался в кресле, идиотски хихикая, отчего его громадный живот вибрировал на коленях. Его малокровная половина смотрела на сцену пустыми глазами.

 – Смотрите, смотрите, – продолжал Язин, – в третьем ряду, кучкой, ваши коллеги. У них коллективное посещение в рабочем, хе-хе, порядке. Все поголовно – сплошные булгаковы. Что ни роман – то новые похождения Воланда. А Сергей Юрьевич просто родился для этой роли. Уж он-то подкинет сегодня сюжетец. Сколько шлюшек понатаскали, попки так и сверкают. Ах, бесстыжая братия!

 Вот тот, круглоголовый пиит с длинной шеей, надежда возрождения, редактировал стишки дочки магистра Золотых Розенкрейцеров, ну и подсадил ей трипперочек. А папашка как раз в это время пригласил к себе в гости всю французскую диаспору, потому что обнаружил, что в его квартире инкогнито проживал сам Оноре Бальзак, и диаспора собралась вешать на дом мемориальную доску с барельефом. Тут эта юная чувственная поэтесса вываливается из окна прямо на головы именитых гостей: правнучки госпожи Пампадур и Додика Ришелье. Скандал международный. Круглоголового бросает жена, он сватается к дочке магистра, а тот снимает со стены коллекционный револьвер и как бабахнет… хоть и холостым, но последствия в виде стойкой импотенции горе-консультант теперь залечивает в нашем центре.

 Пестрая компания литераторов жужжала, как муравейник. Окололитературные девицы, усевшиеся на бронированные места, повизгивали рядом с метрами национальной культуры и бойкими репортерами. Круглоголовый пиит, очевидно возлагая на лечебный сеанс большие надежды, окружил себя пассиями со всех сторон, а одну даже усадил на колени.

 Несколько художников – демонстративно без пар – были рассеянны по залу в разных местах. Один, с длинными черными волосами, распадавшимися на гоголевский манер, был в центре внимания. Дамы из разных лож едва не выпрыгивали, приветствуя его жестами и воздушными поцелуями. Оказывается, в фойе устроили вернисаж молодого гения, некоторые картины продались тут же за баснословные суммы.

 – Он пишет в стиле раннего Моро, – сообщил Язин.
 – Неужели? – искренне удивился Масалитинов.

 В пятом ряду, у прохода, скучал очень красивый мужчина с иронично надломленным ртом, оказавшийся известным в городе гомосексуалистом и директором труппы эротического балета «Шлейф».

 – Обратите внимание на вон того типа, – шептал всеведущий Василий Саввович, – да вот же, белобрысый, в первом ряду. Это списанный за пьянство капитан Коркин. Он затолкал свой пароход носом в землесосный снаряд. Теперь описывает морские подвиги в повестях, а мы настраиваем карму этого запойного алкоголика на вибрации вдохновения и пытаемся оживить его унылый детородный член, поскольку он недавно женился.

 Рядом с белобрысым Коркиным, закосившим один завистливый глаз в сторону презиравших его литераторов, а другим стыдливо разглядывающим что-то между колен, сидела молодая женщина нервного типа и, прижимая костлявые пальцы к тощей груди, теребила носовой платок. Глаза этой женщины, казалось, состояли из одних твердых и выпуклых, как вишневые косточки, зрачков, бегающих по пустой сцене. Эта пара напоминала чем-то вороватых потрепанных сорок.

 Раздался второй звонок, и партер заполнился почти полностью. Из лож слышались хлопки пробок от шампанского, за гардинами мелькала прислуга во фраках. Язин неустанно называл новые имена, а в голове Масалитинова вся публика трансформировалась почему-то в сонмище мясистых дождевых червей, обложенных сусальной гирляндой из розовых фонарей.

 Здесь были и начальники охранных служб города, оправдывающие свой визит беспокойством за безопасность скрытых в ложах высоких гостей, и их жены, допущенные по контрамаркам. В партере сидели новые буржуа, на задних рядах тусовалась молодежь. Адвокаты и нотариусы поместились с женами во втором ряду. Не исключено, что билеты распространялись курьерами по продуманной схеме, и комментарии Язина лишь подтверждали эту догадку.

 Наконец, свет в зале стал гаснуть, раздалась тихая музыка и по сцене заструился серебристый низкий дымок. Софиты, скрестив лучи, выхватили у задника фигуры ведущих и проводили их на авансцену под аплодисменты заждавшихся зрителей.

 На расстоянии нескольких метров от Андрея стоял теперь в классическом смокинге Сергей Юрьевич Свириденко, приветствуя публику сдержанным движением правой кисти. По другую сторону сцены находилась Ирина. В длинном платье из шелка телесного цвета, обтекавшего ее точеную фигурку, она смахивала на античную статуэтку, выставленную на торги.

 В предчувствии неминуемой какой-то беды сердце Андрея болезненно сжалось.
 – Вам лучше перейти в другое место, – прошептал Язин, – вы можете стать ретранслятором дополнительной перегрузки для Ирины Александровны. Пойдемте в осветительную ложу, или нет, лучше в служебную. Оттуда все видно прекрасно. Не волнуйтесь же так, ради Бога, гипноз совершенно безвреден, если не прервать гипнотический сон наведенной агрессией.

 Поднимаясь на второй этаж как сомнамбула, Масалитинов следовал за Язиным почти вслепую, прикрыв глаза. Ему казалось, что любое движение способно выдать его внутреннее состояние, близкое к отчаянию.

 Все, что произошло вчера в сквере и после, было отсечено сейчас треклятым соперником, завладевшим Ириной, и воспрепятствовать этому Андрей не сумел.
 Оба ведущих отсюда, из служебной ложи, смотрелись великолепно. Усиленный стереофонической аппаратурой органный бас Свириденко аккомпанировал нежному сопрано Ирины таким образом, что уже одни звуки неподражаемого дуэта доставляли наслаждение публике, не говоря уж об остальном.

 Представление разделялось на две части: первая – разъяснительная – как бы подводила зрителей к кульминации – практическому сеансу магии «Чары полнолуния».
 – Формула любви проста, – играл голосом в малой октаве Свириденко, – Если мне хорошо от того, что тебе хорошо, и я хочу, чтобы тебе было лучше, ради этого отказываюсь от себя, то тебя люблю…
 – Если мне хорошо от того, что тебе плохо – значит ненавижу, – продолжала Ирина.

 Слегка взбодрившись, Андрей едва не захлопал, не вдаваясь в философские тонкости диалога. Язин вовремя схватил его за руку.
 – Рехнулись вы, что ли, на самом деле? Это же служебная ложа! Хотите сорвать спектакль? Звуковые модуляции создают в зале психотропный лечебный эйдос, не забывайте, что это не просто шоу, а лечебно-оздоровительный сеанс практического гипноза, – укоризненно шептал ученый.

 – Провалитесь вы со своим эйдосом, – чуть слышно проворчал Андрей. – Я женюсь на Ирине. Мы уедем в Москву сразу после спектакля.
 – Что вы сказали? – переспросил Язин, он стоял позади и, кроме последних слов, ничего не разобрал.

 «Кину сто баксов проводнику и тю-тю… Жалкий иллюминат! Тебе не достать будет нас. В Москве распишемся на следующий день… Нет, обвенчаемся! Да, да, обязательно венчаться. С иконой и свечами, все как положено. В Тарасовке… и потом в Мамонтовку, на дачу Бенедикта, все равно пустая стоит второй сезон. Решено, в Мамонтовку! Там и ресторанчик на станции замечательный. Можно скромно отметить. За баксы обо всем договоримся, все решим. С баксами проблем нет. Родственникам позвоним с вокзала…»

 Эксцентричная пара на сцене упоенно вальсировала, занятый своими мыслями Андрей пропустил окончание диалога и отметил его по аплодисментам зрителей. Представление продолжалось.
 
 Слегка покачиваясь теперь в кресле-качалке, Ирина провоцировала лектора невинными репликами:
 – А сосать леденцы в общественных местах девушкам, по-вашему, неприлично?
 – Свобода эротического воображения, особенно в юном возрасте, когда оно так сильно – основное требование психической гигиены, поэтому любовные отношения человека должны быть максимально реализованы…

 Откуда-то на сцене, вдруг, появился… Рики! Сверкая агатовым блеском атласной шерсти в лучах софитов, гадкий кот потянулся своим длинным телом, сделавшись просто громадным, и улегся у ног раскачивающейся Ирины. Она сбросила туфлю и стала поглаживать животное босой ножкой, от чего кот перевернулся на спину, замерев от удовольствия в позе путаны, чьи услуги щедро оплачены.

 Залом овладело странное возбуждение. Звуки голоса гипнотизера сливались в баритональные рулады и непостижимым образом возбуждали присутствующих.

 Пятиметровые мониторы на боковых кулисах фиксировали прелестную запрокинутую головку, пухлые губы, посасывающие конфету, часто вздымающуюся девичью грудь с проступившими сквозь тонкий шелк вечернего платья маленькими сосцами и побелевшие на костяшках пальцы, напряженно сжимавшие ручку плетеного кресла. Учащенное дыхание девушки и мурлыканье Рики усилители множили в ложах, оттуда уже раздавались приглушенные стоны.

 Этот чудовищный опыт внезапно прекратил Свириденко. Он высоко вверх поднял левую руку, на среднем пальце которой сверкал перстень Твардовского. Зал замер. Затаив дыхание, все разом уставились на черный бриллиант в голове Уробороса, разгоравшийся холодным голубым пламенем изнутри.
 Единоутробный вскрик сорвался с уст одновременно с выброшенным наружу из камня пучком пульсирующих лучей, рассыпавшихся под потолком салютом бенгальских огней.

 Вспыхнули розовые фонари в гипсовых ручонках ампирных амурчиков. Под шквал аплодисментов служители тут же стали разносить по залу живые цветы для дам, безалкогольные напитки и методические рекомендации по биоэнергетике полярного дуализма. Все бесплатно!

 Андрей уронил голову на широкий бархатный бордюр служебной ложи и обреченно затих, понимая, что доступ к Ирине сейчас для него закрыт и всю эту вакханалию ему придется пережить до конца.


                Глава 19

                Психическая атака

 Заключение экспертов-криминалистов по поводу смерти сержанта Грекова завело следствие в тупик. В протоколе специалистов значилось, что смерть сержанта (возраст 23 года, рост 182, вес 80,6…) наступила в результате приступа сердечной недостаточности. Оставалось только закрыть дело за отсутствием состава и прочее. Такой финал следствия никого не удовлетворил.

 Слухи расползались самые разные и множились, и разрастались до невообразимых размеров. Говорили, что солдат повстречал на заклятом острове Озерного духа и тот подстерег его на берегу. Вспомнили даже про какую-то утопленницу.

 Почтальонша божилась, что ее бабка, ключница из барской усадьбы, все уши ей прожужжала в детстве россказнями про дочку колдуна, последнюю хозяйку поместья. Выходило, что неспокойная душа барыни, спустя век, снова сюда пожаловала и вон каких делов понаделала. Пастух клялся, что видел, как остров по вечерней заре горел натуральным пламенем, а потом от него по воде в ту самую сторону, где нашли солдата, бежал голый человек с черными всклокоченными волосами.

 В областной газете появилась заметка в литературной форме, смахивающая на сценарную заявку фильма ужасов. Называлась она «Жертва привидения». Районная пресса тоже не оплошала и поместила отчет с места происшествия группы уфологов, с броской шапкой: «Пришельцы не шутят!»

 Сам председатель уфологического общества серьезно пострадал во время контактного сеанса. Он получил точную информацию о том, что все семь энергетических оболочек сержанта целы и в полной сохранности телепортируются на созвездие Лебедь для адекватной трансмиссии в живую материю. Но контактер не справился с эманацией Пришельцев, его развернуло на 90; так неожиданно, что левая нога подвернулась и оказалась сломанной. Интервью с контактером вызвало шквал телефонных звонков в редакцию. Газету рвали из рук. Редактор сосал валидол и плакал от радости.

 В свою очередь экстрасенсы, задетые за живое, собрались на расширенную конференцию, им посещать место происшествия не было надобности. Результаты медитаций докладчиков, дипломированных сертификатами «Международной Академии Эзотерических наук», озадачили многих присутствующих: смерть сержанта – не что иное, как оккультное убийство. Репортаж с внеочередного слета колдунов опубликовали коммерческие газеты «Кончина века» и «Медиум».

 Белый маг Амон сообщил через прессу, что «это обычный рядовой аватар, выполненный непрофессионально». То есть по желанию заказчика было подготовлено здоровое тело для пересадки «духа», но что-то помешало успешному проведению «операции», либо у мага не хватило сноровки. «В наш век, – заканчивал свою мысль учитель Амон, – пересадки от доноров разных органов, включая сердце, всего лишь дорогостоящие плановые операции. В том, что обеспеченные люди могут позволить себе и полную замену всего организма, нет ничего удивительного».

 Такое циничное и аморальное заявление всколыхнуло все левое парламентское крыло. А в рекламных объявлениях, между тем, появились следующие объявления: «Дорого. Конфиденциально. Продам почку», или «Абсолютно здоров, 30 лет, предлагаю тело для пересадки за пожизненную ренту на троих детей и пятикомнатный особняк в районе площади Конституции».

 – Лелечка, ты не находишь все это возмутительным? – обратился к жене Аркадий Львович. – Еще вчера образованные и грамотные люди, свободные от предрассудков, сегодня уподобляются примитивным сектантам. Фетишизм какой-то!
 – Ты о чем, Кадик? – невозмутимо пожелала уточнить Леонида Архиповна, вытирая мельхиоровые ложки, ножи и вилки после мытья.
 
 – Как это: о чем? О чем же, по-твоему, я могу говорить? – вспылил профессор, потрясая газетой в воздухе. – Тебе не кажется, что в слове плюрализм основа все-таки наплевательская. В понимании нынешних, с позволения сказать, демократов. Девиз на их знамени: плюй на всех и ваяй то, что приносит сомнительные дивиденды. Материальные, политические или черт-те какие.

 – Оставь в покое морфемы, Кадик. Если ты имеешь в виду объявление этого юноши насчет тела, то успокойся. Наверняка он из группы внедрения. Это почерк «угро». А маг по пересадке окажется после дешевым киллером.

 Профессор молча уставился на жену поверх очков округлившимися глазами.

 – Кадик, я тебя умоляю: не встревай со своей моральной шкалой. Я знаю все, что ты мне сейчас скажешь. Но я убеждена также, что люди верят только в то, во что хотят верить. И незачем им мешать.

 – Опомнись, Леля! Это же акт психической агрессии, направленный на нагнетание страха, а страх – самое разрушительное из всех состояний человеческой психики.

 – Не смеши меня, Кадик, такой ерундой сейчас не испугать трехлетнего ребенка. Так ли нас пугали? Можно подумать, что публичная порнография и доступные даже детям наркотики – бальзам для психики. Давай, закроем эту тему.

 С крыльца послышался голос Аграфены Петровны, она звала хозяйку в сад. Леонида Архиповна сложила приборы в ящик серванта и вышла из комнаты.
 Огорченный донельзя профессор остался в одиночестве с газетой в руках. Он был категорически недоволен собой. Заметки в пошлой прессе обнаглевших комедиантов, колдунов и «целителей» вывели его из равновесия окончательно.

 Будучи человеком умным и элитарно образованным, он чувствовал себя униженным и оскорбленным. Именно так. Именно это классическое словосочетание определяло его душевное состояние. Впрочем, можно ли унизить человека, потерпевшего кораблекрушение? В борьбе за выживание нет этических норм. И выживают, как известно, простейшие. Тогда стоит ли, в самом деле, реагировать на всякую чушь?
 
 Утешившись таким образом, Аркадий Львович подумал о другом: нужно было непременно навестить Ивана Лукича. Ему очень не хватало соседа, с которым он накрепко сдружился в последнее время. Назавтра поутру решено было съездить к нему в больницу.

 Иван Лукич невозможно обрадовался и весь расцвел, завидев издалека мелькавшую над кустами боярышника летнюю профессорскую шляпу, с тульей из сеточки и щегольски загнутыми полями.

 – Ишь, как меня угораздило, Львович, – сокрушался он через несколько минут, сидя рядом с соседом на лавочке перед больничным крыльцом, – на той неделе – вот те крест – сбегу, если добром не пустят. За Гришку-то слыхал, что газеты пишут? От дурачье, тьфу, итишкино горе! Колюнька наш, участковый, каждый вечер сюда забегает. Все мы с ним меркуем, как оно такое могло статься?

 – У меня, Иван Лукич, имеются некоторые соображения. Только вашему здоровью сейчас нужны положительные эмоции. Поэтому я вам просто не разрешаю волноваться и проводить всякие самодеятельные расследования с вашим Колюнькой, – хмурил брови профессор.

 – Ты послушай меня, Львович, – не унимался старый солдат. – Гришка старшим был по охране спецобъекта «Аквариум». Что за рыба там водилась, сам Гаврила Петрович не знал. Получает он, в канун Троицы, приказ в вентиляционной штольне фильтры сменить. Выполняет, а спустя две недели приборы запищали, стрелками замахали – подземный толчок.

 Припомни-ка, Львович, рыбалку с гостем из города, у которого дочки шебутные? Видать, та волна от толчка и нахлынула. Затем, Гришку послали на остров сигнализацию проверить. На что там сигнализация? Я ни слухом, ни духом про эти дела не чуял. Понесло нас, Львович, на чертов остров прямехонько в пекло. И Митька мой не докумекал, калякал, будто бы полковник ему по дружбе подкидывает солдатиков на охрану от браконьеров. Может, Гришка гиблых лучей нахватался из того «Аквариума», как ты думаешь?

 – И… и не заикайтесь об этом, Иван Лукич! Только паники сейчас не хватает. Здесь абсолютно стабильный радиационный фон. Ради Бога, не тревожьтесь, у меня дома дозиметр есть, сегодня же еще раз проверю, – старался успокоить старика профессор.

 – Ты бы, Львович, в Подзамчую бухту съездил, поглядел на нашу главную примечательность снаружи. «Замок Рош» называется. Внутрь, думаю, не запустят. Да ты ученый, итак скумекаешь что до чего. А то все смеются, когда я про подземный ход талдычу. А куды ж тогда «Аквариум» затолкали? Аккурат, в подземелья старого замка.

 – Что за замок? Раньше разговора о нем не было.
 – Так его ж ремонтировать начали еще при горбатой власти. А сейчас кому он сдался? Натуральный замок, литовцами тыщу лет назад поставленный. До войны нас туда на экскурсию возили. Картины показывали одного поляка, который себе имя потом на французский лад выправил, по тогдашней моде. Жена у него красавицей была и при родах представилась, а он с горя, кажись, утопился.

 Перед самой войной картины собрали и увезли на выставку. Заповедник запустел, но ненадолго. Нагрянули туда фашисты и сходу устроили в замке что-то вроде зверинца или скотофермы. Потом выяснилось, что они там секретные опыты ставили. Добро б на скотине, а то на людях… От свиней и других тварей людям разные органы пересаживали. И все про такие-сякие чертячьи страсти узнали от самих же фрицев, через ихнее документальное кино и врачебные журналы. А наши, когда пришли, никаких следов от тех зверств не сыскали, потому что замок по самую нижнюю галерею был затоплен. После войны воду откачали, снова картины развесили и стали туристов привозить. Было время, их туда запускали, как на работу, с утра до вечера. Гостиницу выстроили километра за два от парка, специально, чтобы маршрут для прогулки устроить, с видом замка в долине у озера.

 – Вы, Иван Лукич, замечательный рассказчик. Вот уже мне хочется сейчас же ехать и осматривать замок. Но как так можно? Позабыть и не указать нам сразу на главную достопримечательность!
 – Да-к я же тебе твержу: закрыто все там. Десять лет уже ремонтируют, все села вокруг отстроились, а в нем – то пожар, то потоп. Теперь вот еще «зону» поставили. Ты только в Подзамчую съезди, хоть издалека погляди.

 – Погляжу обязательно. И издали, и вблизи, как получится. Обещайте мне, Иван Лукич, курс лечения закончить и больницу до срока не покидать. Не годится докторов игнорировать и обижать нарушением больничного режима, – уговаривал профессор возбужденного разговором друга.
 – Ладно, Львович. А сам не тяни, сразу к моему Митьке ступай. Он мне за родного сына, ни в жизнь не откажет.

 Старики обнялись и тепло попрощались.


                Глава 20

                Избиение пророка

 Фойе аристократического театра «Звездный круиз» в антракте напоминало ярмарку чудес, где сами собой, непринужденно и естественно отовсюду изливались «чары полнолуния». Коробейники в костюмах шутов, факиров, травниц и прочих кудесников предлагали шокированной публике воду «Эрос», стимулирующие кремни, травяные сборы с заговорами на приворот и отворот и множество всякой всячины, невероятно интересной и привлекательной на вид.

 Особым спросом пользовались зеленая скифская глина, якобы собранная со дна целебного источника св. Елены, и антикармический препарат «Грааль», изготовленный в лаборатории центра на основе костного говяжьего мозга и муки из ста шестидесяти сортов семян и плодовых косточек. Неплохо расходился и пантакль царя Соломона, распечатанный на ризографе с приложением из четырех свечей и ритуальной инструкции.

 Масалитинов тупо смотрел с балкона на цветник из нарядных пациентов доктора Свириденко, шевелящийся от дыхания профессионально навеянных изотерических страстей. Сам же доктор в антракте не появился, а у служебного входа, распрямив могучие плечи, прирос к дверям немой Афанасий.

 Среди увлеченных чудодейственными снадобьями и спуском «деревяненьких» в необъятные кошели коробейников то здесь, то там сновали спортивные мальчики в фирменных рубашонках, все как один с темными очками в нагрудных карманчиках. Мальчики не теряли бдительности, хотя все было пристойно и занимательно. Играли блюз с пристонами, а на простенки проецировали эротические кадры любовных прелюдий.

 Раздался второй звонок. Андрей механически поднялся в служебную ложу, сел в кресло и уставился в правый угол сцены, откуда должна была появиться Ирина.
 Наконец, свет погас.

 В полной темноте, вдруг, на семи треножниках, выставленных у рампы, с треском вспыхнуло разноцветное пламя и спиралью взвилось вверх. Необычайной красоты зрелище цветных огненных языков заставило публику замереть в креслах. В наступившей тишине слышно было как потрескивает адская горючая смесь. Густой сладковатый аромат волнами лилового дыма расстилался по залу. Протяжная, заунывная, на одной ноте, мелодия волновала ожиданием чего-то непредсказуемого…

 – О лучезарная, это переживание может забрезжить между двумя дыханиями, -
 играл во всех доступных регистрах бас Свириденко.

 На сцену выпорхнула Ирина и заметалась, как ослепленный мотылек. Она была в газовом балетном платье с открытым атласным лифом, обрисовавшим на фоне темного задника совершенные линии ее хрупкой фигурки.

 Вдруг, как бы в воздухе, вырос мощный торс гипнотизера, затянутый в трико цвета искристой платины. В этом фосфорящемся мертвящем костюме он походил на привидение. Делая легкие пассы над белокурой головкой девушки, он остановил ее и заставил опуститься на пол у своих ног. Тихо и покорно она скользнула вниз и вытянулась на боку, лицом к залу, безжизненно и неловко вывернув руку.

 – Постигай, когда дыхание сворачивается от низа вверх, – молитвенным голосом читал над неподвижной Ириной «Канон храмовой жрицы Богини Матери» доктор кукольных наук, держа в своей загадочной власти чувства доверчивых зрителей.

 Широко расставив ноги и не переставая вращать руками, он как бы втягивал цветное пламя с треножников в радужную воздушную воронку. Из этой воронки вверх устремилась струя розоватого дыма. Дым не растекался по воздуху, а наоборот, уплотнялся и, колеблясь, формировался в контур… контур девушки… контур Ирины!

 Лярвическая воздушная Ирина опустилась прямо на руки гипнотизера. Приникнув к его груди кудрявой головкой, она приветственно махнула рукой в зал. Раздались робкие хлопки, мгновенно переросшие в шквал оваций и так же мгновенно стихнувшие по повелительному жесту властелина на сцене.

 Мелодия, все убыстряя ритм, закружила его с материализовавшейся партнершей в неистовом танце, проникновенный голос зазвучал повсюду, парализуя сознание и волю, понуждая к бесконтрольным странным движениям живых зрителей-марионеток, лишенных разума…

 Неописуемое волнение охватило зал. Наэлектризованный дурман из смеси приторного запаха лилового дыма, стонущей музыки и переливов вкрадчивого баса заполнил пространство. В темноте зала искрило от прикосновения ищущих рук, ног, губ и всех остальных доступных и недоступных членов.

 Бородатый толстяк в первом ряду причмокивал сырыми губами и повторял, тупо уставившись на пустое место супруги возле себя: «Вот дура, вот дура, вот дура…», он прикрыл глаза и впился пухлыми пальчиками в ручки кресла, кайфуя от собственных ощущений. Змейка на его гульфике разошлась от напиравшей плоти, облаченной в белоснежный трикотаж импортных трусов и этим напоминавшей зачехленный пушечный ствол. Однако громадный живот на время скрыл от владельца досадный казус.

 Супруги Грабовские, с апоплексическим румянцем на щеках и сжав плотно колени, делали какие-то записи в объемистых блокнотах, беспрерывно облизывая языками распухшие покрасневшие губы.

 Белобрысый Коркин вытянулся во весь свой капитанский рост и пил «Смирновскую» из горла фирменной литровой тары. Его худосочная половина, молитвенно сложив руки, покусывала зубами большой палец и стонала. Неимоверным усилием уперев косой мутный взгляд в костлявый лобок жены, обтянутый шелковыми шортами, Коркин спустил брюки, плеснул остатки водки на свое мужское достоинство и, взмахнув отяжелевшим указательным пальцем, громогласно приказал: «Стоять! Стоять, ссыкунишка!» Увядший член признаков оживления не подавал, а потрясенная супруга с кошачьим воплем бросилась всем телом на мужнину немощь, как на вражескую амбразуру. Затем, она схватила Коркина в объятья, впилась ногтями в его тощие ягодицы и сильно укусила за живот. Коркин протяжно застонал, как лишенная невинности девственница, и испачкал жидким семяизвержением впалую грудь подруги жизни.

 Впрочем, стонал уже весь зал. Женщины и мужчины искали ртами друг друга. Одна дама присосалась к гипсовой ручке амура, да с такой страстью, что вывалилась из ложи, обломила ручку, повисла на арматурной проволоке, но не выпустила лакомства изо рта. Под тяжестью дамы гипсовая фигурка распалась на множество кусков, обвалившихся на сидящих в партере. Этого никто не заметил. В ложу тотчас же принесли счет. Там никого не оказалось. Пришлось отыскивать даму внизу. Попытка не увенчалась успехом. Правда, ручку амура нашли среди осколков, но дама уже занялась французской любовью с длинноволосым художником, наотрез отказалась признать себя виновной и возместить театру материальный ущерб.

 Большую часть партера скрывал фиолетовый туман. Можно было только догадываться по звукам, что там происходило. Уже смутно Андрей различал многорукое звено литераторов с подпрыгивающей круглой головой консультанта в центре и выкрики, самый безобидный из которых дико звучал: «дерижопу», – множество раз. К консультанту через спинки кресел полез гомосексуалист из балета, но того перехватили мальчики в фирменных рубашонках частной охраны и вернули на место, нашептав что-то на ухо.

 – Смотри как будто впервые на прекрасного человека или обыкновенную вещь, – журчал в мозгу бас Свириденко, – на кровати или на сиденье дай себе стать невесомой… В движущемся экипаже, ритмично покачиваясь, переживай свой день. Или в остановившемся – позволь себе, склоняясь, раскачиваться все медленнее по невидимым кругам…

 Розовая лярва змеей обвилась вокруг фосфорицирующего торса доктора. Вместе они представляли собой как бы одно тело, искрящееся в изменчивых фантастических очертаниях.

 Ирина же лежала оцепенев, в той самой позе, с какой начался этот беспрецедентный
 гипнотический опыт.

 «Она умрет… она не выдержит этого… или уже мертва… Я порву его в куски! Боже, Боже, что же мне делать? Что мне делать?» – шептал Масалитинов, в горячке стискивая голову руками и едва удерживаясь от того, чтобы не разбить ее о стену ложи от безысходности и отчаяния.

 Новый, какой-то отвлекающий шум волной прокатился по залу. В последних рядах происходило что-то скандальное.
 – Пустите, пустите же меня! – слышался чей-то высокий молодой голос.

 По проходу между рядами, перебираясь через тела практикующих на полу тантристов, продвигался к сцене невероятно худой и высокий юноша с отросшими до плеч растрепанными волосами. В длинном, непомерно широком для его тонкой фигуры сером плаще он выглядел совершенно нелепо и комично среди разомлевшей от похоти публики.

 – Скоты вокруг… а где же люди? О Боже, кто их сотворил?!
 Одиозная фигура застыла у рампы, воздев кверху прозрачные от худобы руки.
 – Уберите этого идиота! – истерически завопил женский голос.

 Словно пробужденные внезапно, почитатели секс-йоги повскакали с мест и ринулись к сцене. Перевозбужденную толпу пытались сдерживать натренированные охранники. В виновника переполоха со всех сторон полетели бутылки с «Эросом», целительные камни и гипсовые осколки амура.

 Цветное пламя в треножнике внезапно погасло. Воздушная лярва испарилась прямо из рук Свириденко. Сам он, опешив на мгновения, попытался остановить взбунтовавшихся зрителей и, выкинув вперед руку с перстнем, обрушил всю мощь своего громового баса, умноженную десятками усилителей, на бесновавшийся партер.
 – Завали его, завали, завали! В задницу! – верещала круглая голова литератора, подпрыгивая, как мяч.

 – Шакалы воют у порога… лампада тлеет на груди… Любви, о Боже, дай немного… Прости их, Господи, прости… – молил безымянный пророк в плаще, оттирая ладонью кровь из рассеченной брови.

 Тренированные мальчики уже отжали самых драчливых к боковому выходу и теперь запихивали расчлененную толпу обратно в кресла. К раненому юноше протиснулся, наконец, Язин.

 – Славочка, Славик, миленький, хороший мой, пойдем отсюда, – почти плача, упрашивал он юношу, обняв за плечи и увлекая за собой к служебному входу.
 – Куда? Отсюда нет дороги… из ада вспять не выйти никогда…

 – Да заткни ему глотку!
 Брошенная сильной рукой бутылка угодила в разбитую голову юноши, он зашатался и осел на руки Язина. С помощью охранников Василий Саввович вынес его из зала.

 Ничего этого Масалитинов уже не видел. Воспользовавшись суматохой, он выбрался на сцену и в миг, когда погасло цветное пламя, а растерянного премьера ослепили софиты, подхватил бесчувственную Ирину на руки и исчез с нею за кулисами.

 Покинул сцену и Свириденко.
 В зале наводили порядок служители и охрана. Публика потянулась к выходу.

 Беспрепятственно миновав длинный коридор, Андрей спускался по лестнице с усыпленной девушкой на руках. Мысли лихорадило. «В скорую… нет, в больницу… в больницу! В какую? Ее ж нужно вывести из гипнотической комы… только не Свириденко! Кто угодно, только не он!» У входной двери вдруг выросла борцовская фигура немого.

 – Придержи дверь, Афанасий, – кивнул ему Масалитинов.
 Но немой покачал головой и указал рукой на лавку для курильщиков.
 – Убью! С дороги, – зарычал Андрей, плечом отпихивая немого.
 – Оставьте девушку, она в коллапсе, – услышал он за своей спиной голос Свириденко, –
 вы погубите ее своим невежеством.

 От неожиданности и в самом деле опустив Ирину на лавку, Андрей с яростью накинулся на Афанасия, осыпая его градом беспорядочных ударов. Молниеносный профессиональный апперкот вырубил его на какое-то время…

 Очнувшись на лавке, писатель застонал и, мотая головой, как бодливый бычок, бросился в кулуары театра. Все грим-уборные были пусты. В плохо освещенном зале царил полный разгром. Кроме вахтеров и уборщиц, обозленных руганью и угрозами неудовлетворенных зрителей, преждевременно покинувших театр, не было никого.

 Куда идти? Где он мог отыскать Ирину? В профессорской квартире? Но в чужой обстановке вряд ли удобно двоим мужчинам – самому Свириденко и Афанасию – ухаживать за больной девушкой. Тогда в ковчеге этого проклятого курфюрста! Да, именно там.
 
 Готовый на все ради спасения Ирины, Масалитинов сломя голову помчался в логово мага.

 – Где?…
 Ничего больше он не мог вымолвить, ворвавшись в спальню Сергея Юрьевича.
 – У себя дома. Можете позвонить, – указывая рукой на телефон, спокойно отвечал Свириденко. – С ней все в порядке. Гипнотический сон слегка осложнился из-за ваших легкомысленных ночных утех. Звоните, звоните, – кивнул он на аппарат, – я ухожу. Вам следует привести себя в порядок, рекомендую принять холодный душ. Жду вас в гостиной. Нам нужно объясниться.

 – Непременно, – набирая номер неверной рукой, отвечал Масалитинов, – сейчас же там буду. Вам не придется долго ждать. Ирина!..

 Дверь за хозяином бесшумно затворилась.


                Глава 21

                Поединок без правил

 Прошло менее получаса, и в гостиную, где хозяин лилового ковчега, полулежа на парчовой арабской кушетке, посасывал через трубочку из высокого стакана охлажденный нектар из смеси соков экзотических фруктов, вошел Андрей Михайлович.

 – Располагайтесь, мой друг, – миролюбиво пробасил самозваный профессор, – надеюсь, Ирина Александровна успокоила вас в достаточной мере.
 – Хотелось бы верить, что ваш спектакль не будет иметь дурных последствий, – довольно грубо пробурчал Масалитинов и уверенно опустился в кресло у антикварного ломберного столика, обтянутого зеленым сукном.

 – Не стоит сомневаться. Гораздо худшие последствия могут иметь ваши импульсивные выходки, но поговорим об этом позже, – Свириденко отставил в сторону стакан с недопитым напитком, поднялся с кушетки и пересел в кресло напротив своего гостя. – Я прочитал восстановленный вами дневник Марии Тураевой и остался вполне удовлетворенным. Не скрою, я привязался к вам. Однако события последних дней расстроили нашу дружбу. Полагаю, вам больше нелогично рассчитывать на мое гостеприимство.

 – Вы хотите сказать, чтобы я убирался вон?
 – Понимайте мои слова, как вам будет угодно. Более того, я не возражаю против использования вами материалов принадлежащего мне дневника для сюжета развлекательной повестушки. Наш издательский дом «Лотос» могла бы заинтересовать такая вещь.

 – Повесть – это не вещь, во-первых, а произведение. А во-вторых, «Лотос» – название стирального порошка.
 – В самом деле? Я непременно исправлю эту оплошность. У вас есть еще пожелания?

 – Нет. У меня есть только одно желание – покинуть вас сию же минуту и никогда больше не видеть. Вот ваши деньги, – Масалитинов вынул из кармана розовый конверт и эффектно швырнул на ломберный столик. – К сожалению, здесь не вся сумма, но думаю, что реставрированный дневник действительно кое-чего стоит, особенно в свете предстоящей вам коронации. Можете к этому, – он кивнул на конверт и закончил с издевкой, – присовокупить мои поздравления.

 – Мне тоже есть с чем вас поздравить, – сверкнув глазами, отвечал Свириденко, – хотя в благородство ваших намерений по отношению к Ирине Александровне верится с трудом.
 – Да плевать мне…

 – Не стоит, – перебил оскорбленный Сергей Юрьевич. – Это мне теперь, в некотором роде, наплевать на все, что последует после вашего воровского свидания. Вы преследовали мою невесту. Совратили ее и едва не погубили. Вульгарный коитус накануне сеанса мог стоить ей жизни. Мне нужна была девственница. Теперь вы оба мне неинтересны. Убирайтесь в свою нищую столичную нору и торгуйте жалкими статейками о вредоносности Тантры. Но животная суть существа всегда будет торжествовать над разумом и всеми порожденными им комплексами. Энергии живой материи или энергии плоти, не сброшенные вовремя, свернут любые мозги, как белок в кипятке. Впрочем, что вам до этого? Что вы смыслите в массовом гипнозе?

 – Продолжайте, сделайте одолжение. Напоследок и я скажу, что думаю о вас.
 – Да что вы знаете обо мне? Вы, малограмотный и скудоумный писака, без фантазии, закомплексованный и трахнутый по башке совдеповским молотом. Что вы смыслите в истинной свободе личности?
 – Я просто не смею полемизировать с вашим величеством.
 – Вы пожалеете о своих издевках.

 – Какие издевки? Я бессилен и мал. Слишком мал и слишком бессилен, чтобы отследить ход ваших императорских забав, но кое-что я все же уловил. Вы – наглый парвеню, – непревзойденный аферист, одержимый маниакальными монархическими идеями, и достойный потомок самого Фогельзанга. Кстати, вовсе не распятого, а перебравшегося в замок на Рейне. Может быть, именно он сочинил Генриху Гиммлеру сказку про перевоплощенного в нем короля Генриха Птицелова, с которым и ваш предок, по-видимому, состоял в родственной связи, судя по фамилии Фогельзанг, переводимой как Поющая Птица. И не он ли внушил «наци № 2», что успешнее всего можно воздействовать на массы, зомбируя мозги, через гипноз, магию и символы?

 – Что вы имеете в виду? Какими доказательствами располагаете?
 – Все доказательства у ваших австрийских посредников. Именно Роше Фогельзанг обучал Гиммлера и его ближайших 12 подручных из высших чинов СС оккультным бдениям в монастырском замке Вебельсбурга, перестроенного узниками концлагерей. Представляю, как смотрелись они за дубовым круглым столом с гербами средневекового дворянства на шее и с серебряными блюдами в руках, украшенными гравировкой собственных имен.

 И не в замок ли Фогельзанга Гиммлеру пересылались в специальных закрытых контейнерах отрубленные головы военнопленных и узников концлагерей для проверки «теоретических основ» расистских бредней? Не там ли проделывались изуверские эксперименты над живыми людьми по изучению столь привлекательного для вас, оккультистов, «животного магнетизма», неизменно кончавшиеся мучительной смертью подопытных жертв?

 По масонским побасенкам таланты, вроде вашего, сложили «легенды о нацистах», в которых эти выродки называют себя преемниками… альбигойцев! Ведь и у легендарных катаров был «арийский» символ – солнце. Ах, как это все старо! И как верна ваша ставка именно на скудоумие и необразованность загнанного в тупик человеческого стада. Антикармический препарат «Грааль»! Вот бы Гитлеру он пригодился, а то ему пришлось загнать своих подручных в поисках «вместилища для чистой крови» аж в Эфиопию.

 – Грааль – это всего лишь Зеленый Алекс, травяной сбор, – заметил Свириденко, неторопливо раскуривая трубку из черного дерева.

 – Сбор, а какие ассоциации! Если во время сеанса группового секса остатки интеллекта не вытекли вместе со спермой из ваших клиентов, то говяжья вонючка за 20 долларов в пластмассовых баночках для обувного крема с этикетками, наштампованными на цветном ксероксе, навеет им сказку о неприступности крепости Монсегюр. Там альбигойцы хранили «Святой Грааль» и сокровища вестготских королей. Но ставлю свои никчемные мозги против вашего драгоценного ногтя, что ни один человек в зале не знал продолжения этой легенды.

 – Как же! Вы-то знали, надеюсь, – усмехнулся курфюрст.
 – Именно так. И поэтому напомню вам, что в 1945 году среди нетающих льдов Шлайгайса, в австрийских Альпах, у подножия горы Хохфайлер на высоте 3,5 тысячи метров в отвесной скале эсэсовские офицеры замуровали «святыни катаров», а по утверждению современных оккультистов «по всей вероятности, Грааль из Монсегюра». На самом же деле преступники пытались укрыть там награбленные сокровища и миллионы фальшивых английских фунтов стерлингов. Думаю, что и в замках вашей родни со стороны Фогельзанга кое-что завалялось, что помогло вам так быстро раскрутить центр психокультур и, по особой статье, рассматривать в Ватикане ваши притязания на корону возрождающейся Римской империи германского союза.

 – Я недооценил вас, мой друг, – задумчиво прервал писателя Свириденко, выпуская из трубки в форме головы Мефистофеля кольца сизого дыма и поигрывая магическим перстнем, – вы в самом деле не зря проторчали половину лета в моей библиотеке. Очень интересно дослушать ваши самобытные выводы до конца.

 – Выводы пусть делают комитеты или какие еще у вас тут остались службы. Это их забота рассматривать ваши маркграфские притязания на родовой замок. Завтра, быть может, вы приватизируете половину Подолии или даже всю Волынь, если получится, вывесите над ней свой флаг, напечатаете кучу денег, а возможно, просто наклеите на те, что есть, марку суверенного государства с портретом баронессы. Затем учредите свои ландтаги и рейхсраты по всей Европе, распродадите дворянские титулы с лживыми родословными в придачу всяким «новым» из ваших ожиревших почитателей, спустите с них жир и лишние баксы – и «нате вам пожалуйста», как здесь говорят. Готова новая курия плюс придворный курятник, а с ним и независимый союз свежеиспеченных аристократов «Нью-парвеню», места в парламентах, президентские выборы… Только, если позволите, я понаблюдаю за вашими успехами со стороны. Вместе с Ириной Александровной, конечно.

 – Завидую вашей уверенности в завтрашнем дне, – усмехнулся Свириденко и выпустил дым прямо в лицо Андрею.

 Внезапно голова его страшно закружилась, все поплыло перед глазами. На ковре, в нескольких метрах перед ним, очутился хищный Рики и, оскалив пасть, вдруг кинулся прямо на грудь. Напрасно Масалитинов пытался оторвать от себя животное, впившееся ему когтями и зубами в ключицу. Но все же ему повезло – проклятая тварь слегка промахнулась, попади котище клыками в сонную артерию и борьба окончилась бы быстро, даже чересчур быстро… Изнемогая, Масалитинов ухватился за бархатную портьеру. Очевидно, рывок получился слишком сильным, либо гвоздь расшатался в стене, но только портьера оборвалась вместе с карнизом, кронштейн стукнул его по голове, и теперь человек и животное барахтались на полу в пыльных лиловых драпировках.

 Свириденко поспешно набирал 03.
 – Буйное помешательство. Скорее. Больной опасен для окружающих…

 …Нет, это не Рики повис на шее, это стальные пальцы потомка Красинского впились в горло. Его бескровное лицо с глумливой усмешкой на тонких кроваво-красных губах под узкой полоской диктаторских усиков расползалось перед глазами… «Ирина, бедная моя девочка… что с тобой будет?» – промелькнуло в угасающем сознании Андрея.

 Потом ему снился мутный бесконечный сон: здоровенные санитары в серых халатах с завязками на спинах волокли его по лестнице и запихивали в плотно подогнанную к дверям машину… «рафик», вроде того, в каком развозят по уличным будкам жвачки и сигареты… дымящаяся трубка из черного дерева с головой черта… с головой черта, сверкающего рубиновыми глазками, дразнящего окровавленным узеньким язычком… Черт! И дальше тьма… чернота… бездна…


                Глава 22

                Вещий сон

 – Люди! Есть кто живой? Аркадий Львович!..

 Инспектор рыбнадзора Дмитрий Ильич, скинув у лестницы сапоги, поднялся на крыльцо и, сунув голову за занавеску, еще раз окликнул хозяев. В ответ раздался только звонкий лай пушистой Баськи, выкатившейся под ноги пестрым клубком. «Вот те раз, – подумал инспектор, – видать, хозяева огородничают с утра». Он присел на порог, распечатал пачку «Днестровских» и только-только успел сделать пару затяжек, как заскрипела калитка. По дорожке семенила Петровна.

 – Глядите, какой начальник! Забогател, мчит – пыль столбом. Без тормозов, что ли, катаешься?
 – Доброго утречка, тетя Груня. Зачем без тормозов? У меня дел – по темечко. Вчера только виделись с тобой. Заезжал, докладывал. Чего осерчала, Петровна, на леву ногу споткнулась?

 – Что доброе, то доброе, раз ты, соколик, пожаловал. Уж и не поворчи с утра, так со скуки помрешь, пока дед поправится. Я вот ватрушек напекла, вареньем свеженьким тебя, обормота, побаловать торопилась. Да где ж хозяева? Архиповна!
 – Здесь я, – раздался из кухни голос профессорши, – бегу, бегу… Митя! Здравствуйте, Митя. Опять что-нибудь случилось? Нет? И слава Богу. Мы же договаривались на завтра. Аркадий Львович еще с берега не вернулся. Это что за баловство, Аграфена Петровна! Ай-яй-яй, – покачала она головой, обнимая старушку за плечи, – так я разленюсь окончательно и завтраки готовить не стану. Пойдемте в дом.

 – Я, Леонида Архиповна, только на минутку, – кашлянул Дмитрий Ильич, пряча за спину сигарету. Ему показалось, что пожилой даме неприятен крепкий дым. – Мне телефонограмма пришла с Подзамчей. Если Аркадий Львович не против, могу его сегодня с собой захватить, а то, вдруг, завтра погоды не будет или что еще приключится? Туда на моем катере чуть более часу хода. К ужину я бы вашего хозяина назад доставил.

 – Да я готова, Митенька, с вами его насколько угодно отпустить. Только вот когда он явится, не могу сказать. Ушел на рассвете. Удочки, посмотрите сюда, – она показала рукой в угол, – стоят на месте. Значит, на прогулку. Если к обеду возвратится, то какая уже поездка? Возраст, Митенька, дает знать. Тяжело ему будет такое путешествие совершить.

 Дмитрий Ильич покраснел.
 – Извиняюсь, я как-то не подумал. Тогда, конечно, на завтра, как и обещал. Добренько. Извиняюсь, завтракайте на здоровье, а мне время ехать.
 – Ну, нет уж. А ватрушки с вареньем для кого? Давайте, присядьте к столу на пару минут, не обижайте нас, Митя. Ирина вот-вот появится, она утром звонила. Сергей Юрьевич ее на своей «диве» привезет. У меня все сердце изболелось. Аркадий Львович тоже долго не спал. Не лежит у меня душа к этому непонятному бизнесу. Да что уж, мы жизнь по-другому прожили… Садитесь сюда, Митя.

 – Спасибо, не беспокойтесь, Леонида Архиповна, – сказал инспектор, подсаживаясь к столу. – Напрасно тревожитесь. Ирина – девушка разумная, с образованием. А толстый ваш ученик – так просто вылитый президент, таких по телевизору с утра до ночи показывают.
 – Вот еще! Бухгалтер – уважаемый человек, с понятием. Нехай директор – тоже ничего, если не вор. А то президент… тьфу! – возмущалась Петровна. – Царем бы уж сразу себя поставил.

 Послышался шум подъезжающего автомобиля, скрипнули тормоза.
 – Ох, легки на помин, – всплеснула руками Леонида Архиповна.

 Через минуту занавески на веранде всколыхнул ликующий бас Свириденко. Он весь сиял и своими представительными формами, облаченными в полотняный костюм, заполнил едва ли не треть свободного пространства. Ирина казалась несколько бледнее обычного.

 – Что это ты, девка, с лица вся спала? – после приветствия строго спросила Петровна. – Ох, уж это ученье! На что себя мучить и здоровья лишать? – последние слова она пробурчала себе под нос, расставляя на столе чашки.

 – Ируся, тебе нужно как следует отдохнуть. Сергей Юрьевич, – Леонида Архиповна строго помахала пальцем, – не рассчитывайте на то, что поездки Ирины в город станут частыми. Придется вам повременить до осени или обходиться пока без помощницы. А где, кстати, Андрюшенька? Ох, простите, я хотела сказать – Андрей Михайлович… Мы надеялись, что вы приедете вместе. Такой славный молодой человек и, представьте, сегодня мне приснился…

 – Что вы говорите? – приподнял брови Свириденко.
 – Да, именно так. Притом сон, знаете ли, как наяву. Будто идем мы с Аркадием Львовичем вдоль берега, а навстречу – молодой мужчина. Встал у озера и выжидает… У меня мурашки забегали. Кто же это? Был он полуодет, к тому же со связанными руками. Пленник какой-то… в изодранном френче, вроде такого, что носили в царской армии… потом я разглядела, что он ранен… ранен в грудь и перевязан грязными, пропитанными кровью бинтами… тогда я сердцем вдруг почувствовала, что это Надин муж. Муж сестры моей мамы…

 – Перестань, тетя, – вскрикнула Ирина, – прошу тебя, я не могу этого слышать! –
 она сжала виски ладонями.
 – Что с тобой, детка? Не заболела ли ты? Прости меня, ради Бога.
 – Нет, тетя, это ты меня извини. Просто, про кровь я не могу слышать. Доскажи,
 пожалуйста, свой сон.

 – Хорошо… так о чем же это я? Ах, да! Пленник протягивал перед собой связанные в кистях руки. Он как бы молил о помощи, но никак не мог подойти к нам. Дул сильный ветер. Я даже ухватилась за ветки жасмина… рос там цветущий большой куст, весь просто усыпан цветами, и я точно слышала их запах… а Аркадий Львович стал спускаться к нему. Раненый офицер немного приблизился, и теперь уже совершенно точно я узнала… Андрюшеньку, Андрея Михайловича! Это был он. Кадик тоже узнал молодого человека. Он бросился к нему, но только-только коснулся веревки, как ветка, за которую я держалась, обломилась. Я закричала, а они оба исчезли… оставили меня одну, и я проснулась в слезах.

 – Слезы всегда к радости, – иронично улыбнулся Свириденко. – Следует понимать, что Андрей Михайлович произвел на вас впечатление и его астральный двойник явился во сне в таком драматическом образе. А мне показалось, что в прошлый приезд он был совсем неразговорчив, я слегка пожурил его за это, поскольку счел невежливым. Однако Андрей Михайлович приболел и вчера неожиданно уехал к себе в столицу. Неловко признаться, но даже толком не простившись со мной.

 Мне кажется, что на него несколько специфически подействовали магнетические флюиды, к тому же мой сеанс был внезапно прерван. И как! Вот такое и впрямь не приснится… Представьте себе, в самый кульминационный, ответственный момент, когда я должен был сбалансировать психофизический фон в зале, там, неизвестно каким образом, появился…

 – Чорт с рогами, – фыркнула Аграфена Петровна.
 Засмеялся и Дмитрий Ильич, один только услышавший ее реплику.
 – Сергей Юрьевич, не томите. Кто же там мог появиться? Налоговая полиция, наверно.
 – Я, уважаемые, законопослушный гражданин и веду дела по европейским стандартам, – не моргнув глазом, отвечал Свириденко, – мне никакие проверки не страшны, тем более, что во время лечебно-профилактических сеансов их быть не может. А появился в зале, представьте, Славик Лагунов, ваш любимчик, притом в самом экзотическом виде, какой и представить трудно.

 – Не может быть, – опешила Леонида Архиповна, – не может быть, Сергей Юрьевич!
 Это какая-то ошибка, коварное сходство…
 – Исключено. Вам сейчас опишет «явление бледного сына» во всех подробностях Василий Саввович. Он приехал с нами, но его слегка укачало. Ваш друг вышел у развилки и явится сюда с минуту на минуту, если, конечно, не повстречает у озера Аркадия Львовича.

 – Ну, что же Славик? Здоров, поправился? – взволнованно перебила гостя хозяйка.
 – Не могу вас порадовать, к сожалению. Славик плох и невменяем. Он устроил настоящий вертеп и драку, даже был ранен, кажется. Скандал получился безмерный, убытки, знаете ли, во всех смыслах и материальные в том числе. Ситуация чуть-чуть не вышла из-под контроля. Сам он, к слову сказать, пострадал незначительно, по сравнению с тем, как могло обернуться. Василий Саввович занимался им. Я только побеспокоил некоторых своих знакомых на предмет госпитализации. Сейчас это, как вы понимаете, не просто…

 – Славик в больнице? Он приехал, был в зале… Вы мне не сказали. Почему? – тихо спросила Ирина.
 Она была не похожей на себя за столом, вялой, медлительной, смотрела куда-то в сторону, почти ничего не ела, и тетя это отметила про себя, однако связала ее настроение с внезапным отъездом Андрея Михайловича.

 – Да я сам толком ничего не знаю. Василий Саввович всю дорогу проспал, мы почти не разговаривали, а Славику нужна была перевязка и успокоительные, пришлось хлопотать…
 – Пожалуй, я поднимусь к себе. Спасибо, все очень вкусно, – Ирина отодвинула чашку и поднялась, – извините, мы рано выехали…
 – Конечно, детка, поди отдохни, – кивнула согласно тетя, – так расскажите нам,
 Сергей Юрьевич, все по порядку.

 Гость попросил еще чашечку чаю и принялся за рассказ…

 Ирина закрылась у себя в спальне на ключ, чего никогда раньше не делала,
 и не раздеваясь опустилась на постель.

 Вчера, во время спектакля, она не была в беспамятстве, как думал Андрей. Она отчетливо помнила, как Свириденко напоил ее густым терпким чаем… потом смутно: тошнотворное шевеление людей в зале. Все они уродливо извивались, шумно передвигались, что-то выкрикивали… Звуки и шевеление она различала сквозь полусон и не могла с уверенностью сказать, что же происходило на самом деле.

 Ни Андрея, ни Славика она не видела. Когда погас свет, ей показалось, что после он так и не зажигался, хотя голоса пробивались к сознанию… Она точно помнила, что слышала отдельные слова отчетливо, но что это были за слова? Кто говорил? Потом Свириденко отвез ее домой и велел отдыхать… Сказал, что все было замечательно.

 Позвонил Андрей. Слышно было ужасно, а он повторял одно и то же: «Ты в порядке, Ирина? Ответь, ради Бога, ты в порядке?» – и она отвечала, что все нормально, только очень хочется спать. «Почему же он уехал? Накануне не заикнулся об этом… не простился… как же так можно? Зачем? Нет, нет, он сегодня же позвонит, все объяснится. Вот и Славик еще, как снег на голову. Что-то случилось… конечно же, что-то случилось. А что особенного случилось? Уехал и все. Когда-нибудь он должен же был уехать. Нет, нет, нет! Только не так!» – беспорядочные мысли совсем измучили Ирину, и она, обессиленная ими, забылась тревожным сном.
 


                Глава 23

                Драма у Черного озера

 Не дождавшись профессора, зато вдоволь наслушавшись россказней президента, Дмитрий Ильич простился со всеми и выехал в сторону Максаковки, где у причала ожидал его дежурный катер. «Все-таки лихо городские дурью маются, – размышлял он по дороге, – не сеют, не жнут, а деньгу лопатой гребут. Только души-то у них жидковаты, на ладан дышут. Разве ж душу сберечь можно при таких-то деньжищах? Захочется и пирога пожирнее, и продажную бабу послаще, а душа – ан и просечется, как старая занавеска. Без души жить, как без радости, как бы вовсе не жить. Хорошо, что я в городе не остался. Чего у меня нету? Все есть: добрая жена, славные ребятишки. Сады кругом… – и он улыбнулся, без слов, сердцем благодаря Бога за свою простую, обычную жизнь, – вон Толстый разбогател, а что толку? Деньги без пота – что мыльные пузыри. Фу и нету, только глаза брызгами заслепят».

 Так думал Дмитрий без зависти и даже брезгливо, в то же время крутя баранку и объезжая ухабы на грунтовой дороге. Внезапно за развилкой на обочину выскочил из посадки худощавый, сутулый, и от этого показавшийся ростом с подростка, человек в панаме, явно из отдыхающих в этих местах. Мужчина, прихрамывая, торопливо шел в сторону шоссе. Туда же свернул инспектор. Он обогнал незнакомца, мельком взглянул в боковое стекло и отметил, что тот не молод. Дмитрий Ильич резко затормозил, распахнул дверцу и кликнул:

 – Эй, батя, садись, подкину на трассу.
 Человек доковылял до машины и молча сел, опустив голову.
 – Вы что, заблудились или так будете, в гости к кому? – спросил инспектор, резко трогая с места.

 Пассажир кивнул, учащенно дыша и по-прежнему глядя вниз. Через минут пять Дмитрий Ильич вырулил на шоссе и остановился.
 – Мне на Максаковку. Слезай, батя, если не по пути.
 – Спасибо, – буркнул пассажир.
 Неловко стукнувшись головой о дверную раму, он вылез наружу.
 – Бывай здоров, да один не шастай, чтоб Лесной дух не заморочил, – бросил ему вслед инспектор и газанул.

 «Чей он будет? Откуда взялся? Кроме усадьбы и хутора крестного Ивана Лукича, поблизости ни жилья, ни туристов не видать», – прикинул Дмитрий Ильич, досадуя от того, что мельком виденное морщинистое лицо ему кого-то напоминало. Вот только кого? Лицо было не деревенское, да и костюм с панамой на попутчике городские…

 Вдруг осенило: «Ах, ты бесов сын! Так это ж папашка тех двух мокрохвостых шлендр, с которыми парни проспали Гришку Грекова. Конечно, это Василий Саввович, он самый. Чего, интересно, назад подался? Поспорились с профессором, – решил инспектор, – притом, видать, круто разошлись. Норовистые оба, нервные… Бедняга аж лицом спекся и весь сник… Ай, да мое дело – сторона. Подвез и ладно. Им бы мои заботы… На верхах шесть сетей взяли, форели восемьсот килограмм…»

 Дорога нырнула вниз с холма, Максаковка осталась справа, а впереди блистала вороненая гладь Черного озера.

 Смеркалось, когда Дмитрий Ильич вывел катер из Подзамчей в обратный путь. Дымно-палевый закат выбрасывал в загустевшее небо рыжие клочья облаков. Остров вырастал из воды причудливой пастью сгорбленного дракона. С клыкастых скал стекала розовая пена в бездонные омуты. «Проклятое, зловещее жерло, – подумал Дмитрий Ильич, – не зря птица его обминает и рыба сюда не плывет. И впрямь тут черти тризну правят».

 Прибавив скорости, инспектор проскочил гиблое место и направил катер к берегу. Все отчетливей вились по пологому холму и сбегали к причалу деревенские улочки, а в Горках, разделенных широкой протокой, белела над озером профессорская дача – бывшая барская усадьба, поставленная на месте сгоревшего в старину монастырского подворья.

 Однако чем ближе подходил к берегу Дмитрий Ильич, тем заметнее становилось необычное оживление возле усадьбы. Во-первых, она была слишком ярко освещена, к тому же у самого дома стояло несколько автомашин. А во-вторых, на берегу суетились люди. Особенности местной береговой кромки инспектор знал назубок и поэтому направил свой катер к протоке, за мыском ловко причалил и, перемахнув с борта на плоский утес, поспешил напрямик через одичавший сад к дому профессора.

 Все три легковые автомобиля, как и их владельцы, были ему хорошо известны. Лазоревый лимузин принадлежал, естественно, Сергею Юрьевичу, газик – участковому Колюне, на прокурорских «Жигулях» частенько катался следователь из райцентра, потому что его колымага окончательно развалилась.
 Трудно было даже приблизительно предположить, что же такое могло здесь произойти буквально за несколько часов. Дмитрий Ильич почти бегом поднялся на крыльцо и шагнул в распахнутые настежь двери.

 Свет горел во всех комнатах. Внизу, в самой большой, за столом сидел Колюня в форме, значит, при исполнении, и писал под диктовку следователя протокол. Рядом с ними, пристроившись на табуретке, чужой коренастый мужик в штатском рисовал какие-то схемы и делал пометки красным карандашом на полях объемистого потрепанного блокнота. Свириденко басил в телефон из кабинета профессора.

 На диване лежала Ирина в неживой бесчувственной позе. Казалось, девушка не дышала. Леонида Архиповна сидела тут же, у ее ног, с бессмысленным, отсутствующим выражением лица. Фельдшерица мыла руки на кухне, рядом с ней хлопотала Аграфена Петровна.

 Не решившись никого потревожить вопросом, Дмитрий Ильич почему-то очень тихо спросил,
 наклонившись к уху старушки:
 – Ирина?
 – Не говори!.. – замахала она руками, – ой, горе-то какое… горе неизбывное… – и залилась
 мелкими густыми слезами.
 – Да что же случилось? Ты-то хоть толком объясни, Настасья, – обратился он к фельдшерице уже погромче.

 – Аркадий Львович скончался. Прямо на берегу, еще утром, от сердечного приступа. А нашли только к вечеру…
 – Как?! Быть этого не может. Он же был совершенно здоров. Вот те раз!.. – инспектор хватил себя ладонью по лбу и неожиданно припомнил странное поведение заблудившегося попутчика, которого он подвозил утром к трассе.

 Он ринулся в комнату и подскочил к столу.
 – Я знаю… я видел… это дружок его укокошил! Пишите сейчас же мои показания.
 – Ты что, Митя? – уставился на него Колюня круглыми, воспаленными от хронического недосыпания глазами. – Что ты несешь? Кого ты видел? Аркадий Львович умер между пятью и шестью часами утра. А ты к десяти только здесь появился. Ну, говори теперь, кого ты видел, – он устало вздохнул и снова взялся за протокол.

 – Я… Язина, кажется, Василия Саввовича, отца тех малолеток, что по делу Гришки Грекова проходили. Он в город возвращался смурной, как туча, только теперь я вовсе ничего не понимаю. Как же это? Отчего? Где?

 – На берегу, на том самом месте, где Гришку нашли. Даже лежал похоже: голову запрокинул и руку в сторону отвел.
 – Ой беда, беда лихая занадилась, – выла тихонько Петровна, – растревожили чортов на острове, вот они и гоняются за людьми, души вынают…

 – Ну вот что, мать, ты слезы-то утри и за хозяйкой присматривай. Настасья у вас заночует. Девушке, если не полегчает, утром скорую пришлем и свезем в больницу. На крайний случай – телефон под рукой. Ты, Митя, с ихним родственником связь держи, – участковый кивнул головой в сторону Свириденко, – как там с похоронами решат… что надо, чтоб по-людски, как у нас издавна в селе водилось… Словом, сам знаешь. Ты же тут как бы за своего был. Вот какие дела приключились.

 Присутствующие простились и покинули осиротевший дом. Женщины увели в спальню Леониду Архиповну. Наколотая Настасьей, она не спала, а погрузилась в оцепенение. Возле вдовы осталась Аграфена Петровна.

 Сергей Юрьевич перенес Ирину в ее комнату и унял фельдшерицу, которая все порывалась слушать пульс и измерять артериальное давление у бесчувственной девушки.

 – Она спит. Ваше беспокойство совершенно излишне. Можете отдыхать где-нибудь неподалеку. Пробуждение наступит через девять-десять часов. Ее ничто не должно потревожить во сне, вот за этим и последите. Я сам назначу для нее транквилизаторы и дозировку.

 – Вы врач? – подозрительно спросила Настасья.
 – Доктор. Притом не только медицинских, но и некоторых смежных наук. К тому же Ирина Александровна – моя невеста, существо бесконечно для меня дорогое. У меня нет криминальных намерений. На сей счет не волнуйтесь. Доброй ночи.

 С этими словами Свириденко удалился в кабинет профессора. Волею обстоятельств он вынужден был принять на себя весь груз предстоящих печальных забот. Однако со стороны это никак не проявилось в его поведении. Он был спокоен, полон достоинства и уверенности в том, что все устроится соответственным образом.

 Прошло около трех недель. После Спаса зарядили моросливые дожди с туманами, по-осеннему скучные и прохладные. В городской квартире покойного профессора Грязнова почти ничего не переменилось. Все такая же белоснежная крахмальная скатерть стелилась по воскресеньям в столовой, и также сервировался стол к чаю на ужин, но опустевшее место у окна, неразговорчивость хозяйки и апатия Ирины красноречивее всего прочего свидетельствовали о невосполнимой утрате, мужественно и с достоинством переносимой двумя женщинами.

 Беда пришла в их дом не одна. Во время похорон профессора, в суматохе, от оставленного включенным на кухне кипятильника загорелась электропроводка. Дачный дом сгорел практически дотла, во всяком случае, реставрации он не подлежал. По забывчивости или небрежности строение не было застраховано, ни одной копейки вернуть из вложенных денег не удалось. С бедностью в осиротевшей семье уживались привычно, она была естественной спутницей интеллигентных хозяев многие годы, теперь же над домом витал призрак опрятной нищеты.

 Родственники и друзья, занятые решением собственных проблем, как-то незаметно рассосались в суете буден. А затянувшаяся депрессия Ирины и вовсе лишила ее общества сверстников и знакомых.

 Ни в день, когда печальная драма разыгралась у Черного озера, ни позже, ни через неделю Андрей Михайлович не позвонил. Он как бы исчез из жизни Ирины, приглушилось и романтическое страстное чувство, внезапно охватившее ее. Исчез и сам проклятый дом, казавшийся таким благополучным и надежным. Ирина не только не попыталась сама выяснить судьбу московского литератора, но даже тете запретила заикаться об этом и произносить его имя в ее присутствии.

 Не менее странно повел себя ближайший друг профессора Василий Саввович Язин. Возвратившись домой в тот роковой день, он взял все деньги, рассчитанные на скромную жизнь семьи, и исчез в неизвестном направлении. На пятые сутки, обыскав больницы, морги и городскую свалку, милиция объявила его в розыск.

 Несколько раз показали по телевизору нефотогеничное лицо старшего научного сотрудника Государственного университета и затем развесили его портреты на всех розыскных информационных досках рядом с изображениями стариков-маразматиков, гастролирующих подростков и фотороботами опасных преступников. В такой компании найти следы пропавшего доцента шансов оставалось совсем немного, но неожиданно он сам обнаружился в братском государстве, у дальних родственников на Среднем Урале. Он писал, что после перенесенного потрясения не владел собой и просил выслать денег на обратную дорогу. Нужной суммы в доме, понятно, не оказалось. Жена посоветовала ему обратиться в международный комитет по проблемам беженцев. Язин обиделся и прекратил переписку.

 Лишь только один человек навещал семью покойного профессора постоянно и, не обременяя никого своим долгим присутствием, каким-то непостижимо деликатным образом избавлял женщин от множества забот. Не забывал он и о пустяках, вроде букетика из сиреневых орхидей и прочего.

 – Добрый день, – раздавался его оперный баритон вслед за тремя короткими звонками, которыми он извещал о своем появлении, – милые дамы, сегодня я совсем налегке и буквально на пару минут. Нет, нет, это не мои фантазии, это посылка из Вены. Да, пожалуйста, вот и записка лично вам, Леонида Архиповна. Здесь соки, фирменный бальзам Биттнера для поддержки жизненных сил, шоколад. Поклонники трудов вашего супруга, его ученики и последователи потрясены, выражают соболезнования… Пришло еще несколько приглашений вам с Ириной Александровной на отдых, предлагают, кажется, какой-то Швейцарский курорт, я не помню…

 Приблизительно такого рода вступление всегда предваряло его посещение, после чего следовала сдержанная благодарность Леониды Архиповны и равнодушный прием Ирины.

 Но однажды Свириденко явился несколько позже обычного, в девятом часу вечера, чего никогда раньше не позволял себе. Предварительно он позвонил по телефону и попросил разрешения нанести безотлагательный визит. Спустя несколько минут, гость уже стоял на пороге с бледной розой в прозрачном футляре. Он вручил цветок Леониде Архиповне, церемонно поцеловав при этом даме руку. Весь его облик, от безупречной атласной бабочки под твердыми уголками жемчужной сорочки до блеска остроносых лаковых туфлей, говорил о неординарности ситуации.

 – Входите, Сергей Юрьевич, – несколько растерянно и от этого даже каким-то изменившимся голосом пригласила Леонида Архиповна, – садитесь, пожалуйста, – она указала рукой на гостиный диванчик, любимое место Аркадия Львовича, навсегда опустевшее, – Ирина сейчас выйдет. Может быть, приготовить чай?

 – Нет, ни в коем случае. Я побеспокоил вас именно сегодня и в такой час по исключительно важному делу. Прошу вас проявить минуту терпения, дождаться Ирину Александровну, и я все объясню.

 Впервые за много дней, Леонида Архиповна подумала, что рядом с этим блестящим молодым человеком ей стоило бы сидеть в другом платье. Она извинилась и вышла, желая переодеться, но потом раздумала. Голоса в гостиной заставили ее поспешно возвратиться. Ирина уже сидела у стола напротив гостя. Сергей Юрьевич встал.

 – Дорогая Леонида Архиповна и вы, дорогая Ирина Александровна, – начал он в самом мягком регистре, почти шепотом, – сегодня особый, знаменательный день в моей жизни. Надеюсь, что он станет незабываемым и для вашей, бесконечно почитаемой мною, семьи. Я получил приглашение в Ватикан на личную аудиенцию с Папой.

 Повисла неловкая пауза. Претенциозное сообщение обязывало ответить.
 – Искренне поздравляем вас, – сухо сказала Леонида Архиповна.
 Ирина смотрела на друга дома, широко раскрыв серые спокойные глаза. Ни радости, ни волнения, ни даже удивления не было в ее взгляде.

 – Я люблю вас, Ирина Александровна, – вдруг заговорил Свириденко так тихо, что слова скорее угадывались, чем звучали в воздухе, – я вас люблю без памяти, – он легко и бесшумно опустился на колено и, как классический герой-любовник, поцеловал край домашнего платья Ирины, – я не мыслю своей жизни без вас и прошу вашей руки.

 Он замер, опустив свою породистую голову в ожидании приговора.
 – Встаньте сейчас же, Сергей Юрьевич, – сказала Ирина, вдруг встрепенувшись, и даже поддержала его под локоть, когда он немедленно повиновался, – садитесь вот сюда и теперь выслушайте меня. Я давно знаю о ваших чувствах и отвечу вам со всей искренностью. Я вас не люблю.

 Свириденко сильно побледнел, его крупное лицо стало бледней сорочки.
 Невыразимое страдание исказило надменные черты.

 – Я не люблю вас, – продолжала Ирина ровным голосом, – так, как мне бы хотелось вас полюбить, как вы того, может быть, заслуживаете. Ведь ближе вас у меня и у тети нет никого на свете. Я уважаю ваши чувства и знаю, что моя дружба вас не удовлетворит. Поэтому я приняла окончательное решение.

 Ирина сделала паузу, голос ее, высокий и чистый, слегка дрожал, но больше ничто не выдавало волнения. Леонида Архиповна закрыла лицо руками, а Свириденко, казалось, окаменел.
 – Я стану вашей женой, Сергей Юрьевич.
 – Ирина Александровна, – прошептал сраженный аристократ, – благодарю вас…
 – Обещайте мне только не торопиться… Во всяком случае, в ближайшие месяцы назначить день свадьбы невозможно…
 – Я готов ждать сколько угодно.

 Преобразившись мгновенно, он вынул из нагрудного кармана бархатную коробочку, достал из нее кольцо с изумрудом, оправленным во вставку из мерзающих бриллиантов, и надел своей избраннице на руку.

 Не смея поцеловать ее в губы, Сергей Юрьевич долгим бездонным взглядом обласкал невесту
 и нежно приник к запястью.
 Через несколько минут жених завершил свой визит, и лишь едва ощутимый запах увядающих роз
 напоминал о свершившейся помолвке.


   
                Часть 2



                ПЛЕННИК ИЗ БЕЗДНЫ



                Глава 1

                Цена «Чрезвычайных Признаний»

Взрыв на 12-ом этаже «Дома печати» раздался ровно в 12.10. Начальник караула отмечал пропуск экспедитору из «перевозок» и взглянул на часы. По счастливой случайности в комнате, где сидело обычно шесть сотрудников редакции популярной коммерческой газеты «Высший класс», не было никого, кроме проводившего журналистское расследование одного из профессионалов старой закалки, корреспондента Гайсина. Его материалы в рубрике «ЧП», или «Чрезвычайные признания», подавались с рискованной дерзостью, но шли без купюр и фактически держали тираж.

Крез пока молчал. Вызов был брошен и ему лично. Он откупил эту газету год назад, гордился ее криминальными сюжетами и находил в чем-то даже покруче «Совершенно секретно», во всяком случае, в городе его газета имела приличный рейтинг.
 
Адскую машину прислали в пластиковом планшете, упакованном в нестандартный бумажный пакет из плотного желтого крафта. Утром курьер какой-то фирмы доставил пакет в редакцию, положил на стол отсутствующего журналиста и попросил передать, что там видеокассета и это срочно. Пакет валялся на рабочем столе жертвы, в ожидании своего часа. Ничем, кроме упаковки, не примечательная посылка взорвалась, как только любопытный Пал Палыч попытался ознакомиться с ее содержимым. И произошло это во время дружного обеденного перекура всех его коллег в буфетной на летней веранде уютного внутреннего дворика «Дома печати»
.
На гражданской панихиде говорили цветисто, страстно и много, но каждый совершенно отчетливо понимал, что должен благодарить Бога за то, что погибший не забежал в редакцию десятью минутами раньше и не вскрыл пакет в присутствии остальных. Впрочем, случившееся осознавалось с трудом, и на похоронах царило истеричное возбуждение. То, что еще совсем недавно выдавали за волну патриотизма, готовность к самопожертвованию и все такое, воспринималось теперь как сущая ересь.

Жертвовать собой неизвестно из-за чего вряд ли собирался и сам погибший журналист. Это была оплошность. Непростительная оплошность и недооценка степени риска, неизменно сопровождавшего любое, даже безобидное по сути расследование. А здесь дело касалось «спецухи», учебной базы частей специального назначения, которыми командовал полковник Гаврилин, своими анахроничными идеалами, грубой прямотой и принципиальностью знакомый всей армии по афганским сценариям. Коллеги логично предположили, что заканчивать начатое журналистское расследование теперь предстоит молодому, подающему большие надежды, Иллариону Истомину.

Артистичный, воспитанный в традициях интеллигентной семьи, прилично образованный Ларик, не терпевший, кстати, уменьшительно-ласкательной формы своего  благозвучного имени и предпочитавший более резкое – Илька, так вот, Ларик-Илька с нежным и чистым лицом, которое он по утрам нещадно скреб бритвой «Жиллетт», в надежде  превратить едва заметный светлый пушок в жесткую мужскую щетину, был находкой и любимчиком редактора. Так виртуозно «раскручивать» собеседника перед микрофоном, как он, не умел в редакции больше никто. У него находились приятели везде: среди ментов, священников, проституток и даже партийных лидеров и их жен. Глядя в глаза голубым томным взором целомудренного отрока, он задавал простые и наивные вопросы, краснея от пикантных ответов и вроде бы прятал микрофон в сумку.

– Ну так, не для записи, – небрежно махнув рукой, обычно добавлял он в конце беседы, – скажите, вы в самом деле…
И сокровенный ответ на следующий день попадал если не в заголовок, то крупно на полосу.

Короче говоря, Илларион Истомин, получивший белый билет еще на втором курсе университета за оплошность хирурга, по ошибке удалившего ему желчный пузырь вместо аппендикса, готов был азартно сунуть свою кудрявую бесшабашную башку в мертвую петлю скандального армейского криминального дела. Раздумывать и принимать непростое решение предстояло теперь редактору.
 
Из-за взрыва журналистское несанкционированное расследование следовало немедленно прекратить. К тому же молчал Крез. Он ждал. И торопиться не стоило.
Прибывшие на место взрыва через семь с половиной минут, оперативники обнаружили пропажу… всех служебных бумаг покойного или, точнее, того, что от них осталось, включая личную записную книжку, которую тот всегда носил в нагрудном кармане.

Ящик стола с рабочими документами был пуст, опустошенный портфель валялся тут же. Редакцию опечатали до прибытия экспертов, но, как все понимали, в этом уже было мало смысла.
Редактор в зафиксированное начальником караула время смотрел распечатки статей в компьютерной вместе с верстальщиками. Остальные, как уже говорилось, пили кофе в буфетной на первом этаже. Шла одиннадцатая минута положенного по графику обеденного перерыва, и придраться было не к чему.

Неизвестный проник в редакцию сразу после взрыва и покинул ее, очевидно, спустя две-три минуты. Взрыв был достаточной силы, чтобы в соседних комнатах по коридору не сразу оправились от шока, а когда выскочили, то ничего подозрительного не заметили. Словом, свидетелей не было, и похитителя никто не видел.

– Ну, – прервал редактор затянувшуюся паузу на первой, после трагедии, оперативке, – надо жить дальше. Надо работать. Хорошо работать. Профессионально, как это делал Пал Палыч, но бдительности не терять. Кстати, в целях личной безопасности рекомендую прослушать краткий курс правил поведения и защиты в экстремальных ситуациях. Наш шеф пригласил для этого специалистов частной охранной службы и психолога. И еще: с этого дня – мы работаем в зоне мега-риска. Желающие могут подать заявления на перевод или увольнение немедленно и с завтрашнего дня на службу не выходить.

– Кого вы хотите запугать, Евгений Петрович? Нормальные люди давным-давно жарят пирожки на Привозе, а не газеты делают, – сказала языкатая корректорша.
– Здрасьте, – кивнул Илька со своего места, – а во что они будут их заворачивать?
– Так я и знал, – покачал бритой лысеющей головой редактор, – у меня не коллектив, а взвод камикадзе. Все, оперативка закончена, – шутка вышла не совсем к месту, он взял со стола стакан с водой и сделал несколько быстрых глотков, рука его слегка дрожала.


Однако на следующий день штат популярной городской газеты «Высший класс» сократился на двух сотрудников.
Продолжать или нет расследование, решить с наскока редактор не мог. Цена в одну человеческую жизнь была уже заплачена. Молчание не только не уменьшало реальной опасности физического устранения зачинщиков скандальной огласки непостижимых афер высшего державного эшелона, но и наоборот, увеличивало ее. Сунуть же Ильку собственными руками в разборку между спецслужбами не хватало духа. Впрочем, парень был журналистом от Бога, и редактор понимал, что никакими силами, вплоть до увольнения, его не остановить. Ясно было и то, что ему следует не спускать с Ильки глаз и пресечь самодеятельность на корню. Иначе парня наверняка «закажут». Хватит одной смерти. «Как глупо, Господи, так бездарно погибнуть!» – подумал он и в который раз содрогнулся, представив последствия при другом раскладе.

Вдобавок ко всему, дело усложнялось тем, что досье журналистского расследования Гайсина пропало из его личного редакторского сейфа. Об этом он не сказал. Он предпочел за-быть об этом. За-быть. Другого выхода не было. Ключей от сейфа не имел никто из сотрудников, но в то же время дело исчезло. Впрочем, если честно, то Евгений Петрович как раз смотрел папку перед тем, как вышел к верстальщикам. Заглянул Илька, и они направились к сейфу за бланком спецкоровского удостоверения для кого-то из практикантов. Хоть убейся, редактор не мог вспомнить сейчас, положил ли он в сейф досье или оставил на столе? Спросить у Ильки? Но тот с девочками свалил пить кофе. И потом, станет известно, что досье существовало. Что оно было и пропало. Вот тогда-то уж наверняка все концы уйдут в воду.

Нет. Тот, кто взял документы, был где-то поблизости, знал расположение столов. Знал, ради чего рисковал, войдя в помещение сразу после взрыва. Оставалось решить уравнение с двумя неизвестными. Свой это был или чужой? Тот, кто подложил конверт. Стоп. И третий вариант. Чужой работал в паре со своим, то есть с нашим. Вот тебе и вероятный расклад.

Под эти невеселые мысли Евгений Петрович просматривал материалы в текущий субботний номер. Взгляд его упал на простенькую заметку практиканта в светскую хронику: «Дворянское собрание посетили высокие гости – Предводитель Международного союза аристократов, наследный князь Священной Римской империи фон Свир-Ромодановкий с невестой, госпожой Ириной Александровной Грязновой. Присутствовавшие стоя аплодировали гостям несколько минут, будущим венценосным супругам преподнесли цветы и ценные подарки».
 
Брови Евгения Петровича удивленно поползли вверх. Известное в науке и в культурном мире имя профессора Грязнова, ну, пусть не его самого – царство ему Небесное, – а его племянницы, упоминалось в каком-то гротескном сообщении. Он просто не мог иначе воспринимать это собрание. Ну, скажите пожалуйста, какой сейчас у нас двор и какие дворяне? Тьфу.

Ничего оригинального, конечно, в заметке не было. Ни особой учтивости, ни ехидства. Так себе, заметочка. Но сам факт! «Парламентарии, губернаторы, олигархи, воры в законе, криминальные авторитеты… и аристократы туда же. Что за каста такая? Кушать подано, шампанское по утрам… дегенераты в бабочках. С жиру бесятся… доиграются, нюхом чую…– он потер ладонью затылок и вспомнил, что не брился уже три дня, на скулах проступал рыжеватый бобрик. – Где ж это она откопала наследного князя?» – вернулся он мысленно к Ирине, которую знал лично, потому что был коротко знаком с ее дядей, покойным Аркадием Львовичем.

Не так давно Евгений Петрович сам зарабатывал пером зуботычины. Особенно свежи были в памяти последние, за статьи о грязновской «Мышке». Чуть не затрахали в комитетах. Хорошо, что «акулы» схватились вхолостую. Разобрались между собой и оставили в покое и его, и профессора. Правда, «Мышку» утратили. Или нет? Вопрос вопросов…
 
Редакторское кресло досталось ему по случаю. Не выкупи «Высший класс» Крез, улыбнулась бы такая удача. Президент правления лиги предпринимателей любил украшать свой имидж и не скупился. Зарплата с доплатой баксами в конвертах. Кожаные кресла, ядреный корень… кабинет с кондиционером. Но в любую минуту – на свежий воздух. Или пулю в лоб. Слепить-то газету слепили, да поди ж ты, вчера – пакет, а завтра из автоматов палить начнут. Или такой вот аристократ перекупит… хотя, кроме сочиненных родословных, у этой братии гроша ломаного за душой нет. Может, и к лучшему. «Да! Все, что ни делается – все к лучшему», – вспомнил он любимую семейную поговорку и невесело усмехнулся.
 
Евгений Петрович повертел заметку в руках, раздумывая, куда бы ее поставить? Князь все-таки. «Черт возьми, дались мне эти титулованные психи!» – плюнул он в сердцах и решил не ставить на полосу ничего вовсе, машинально скомкал бланк и выбросил в корзину.
– Фогельзанг приезжает! – ворвался к нему в кабинет со свежим сообщением Истомин. – Везет благотворительную выставку как культурную гуманитарную помощь обнищавшему духом населению молодой и кипучей.

– Илларион, можно без афористичных канделябров. Чего ты хочешь? Аккредитацию? Иди в канцелярию, оформляйся. Я уже двое суток не был дома. Меня нет.
– Понял. Фотографа забираю с собой. Подвал на первой полосе и весь разворот – мои на субботу.
– А не жирно?
– Скудно, Евгений Петрович. Что для золотого пера Истомина полтысячи строк? Здрасьте и досвиданье. Уйду на телевидение. Там бронежилеты выдают журналистам и рейтинги просчитывают поквартально.

– Язык прикуси, длинен чересчур стал. Иди к чертовой матери на все четыре стороны. Иди и иди, но только с плотно закрытым ртом. Пар носом выпускай или другим местом. Потому что если тебе глотку свинцом зальют за твои заморочки, я точно свихнусь. Нам объявлена война. Понимаешь? Ни хрена ты не понимаешь. Мы на военном положении. Надемократились. Бери себе Фогельзанга, но ни на шаг в сторону. Ясно? Я не шучу. Узнаю, что ты мотался на Черное озеро – заберу удостоверение. Все. Лавочка закрывается. К «гаврилинским птенцам» ни ногой. Про твою дружбу с Гайсиным все наслышаны. Только о «ЧП» не мечтай. Крез думает. Я запросил человека на место Гайсина. В конце концов, это его газета.

– Это нечестно, – тихо сказал Илька. – Пал Палыч брал меня в связку.
– А честно в гробы друзей закрывать? Гайсин где-то наверняка промахнулся и кого-то спугнул. Если «акулы» сцепятся между собой снова, нам хана. Один раз меня чуть на фарш кобелям не смололи в такой мясорубке. Здесь, парень, нужна другая тактика. Тактика выживания и стратегия победы. Без первого второе лишено смысла. Все вообще лишено смысла без первого. Запомни: мой личный счет к «акулам» удвоился. Ладно, валяй в канцелярию. Меня нет. Я уже сплю дома в постели.

– Понял. Приятных сновидений.
Илларион Истомин исчез за дверью, и через минуту из канцелярии донесся дружный визг девчонок. «Дело молодое, – улыбнулся редактор. – Женить бы его, чтобы остепенился…» Спать хотелось до умопомрачения, он погасил настольную лампу, отключил телефон, захлопнул дверь кабинета на защелку и решил немного вздремнуть в кресле. Сегодня еще нужно было просмотреть распечатки.


                Глава 2

                Изолятор в «яйце»

Он не знал, как много времени прошло. С того момента, как к нему вернулось сознание, он не мог определить ни где находится, ни сколько часов или дней здесь провел. В комнате, где он лежал (а лежал он долгое время привязанным к койке, на матрасе из чего-то мелкопористого с неотделимым ворсистым покрытием), кроме шарообразной тумбочки из упругого пластика, сплошной штанги – от пола до потолка – с отверстиями, на которых медбрат крепил фланцы для капельниц, гигиенического душа и сортира в углу, ничего не было. Все предметы – от штанги до сортира – отливали перламутром сносных для глаз оттенков. Причем душ, смонтированный в низком потолке, был всегда одной, прохладной температуры и включался настенной кнопкой.

Здесь не было окон, а дверь сдвигалась бесшумно и неожиданно, в другое время неотличимая от матовых стенных панелей. Под потолком, по всему периметру, располагались небольшие круглые отверстия, через которые, очевидно, комната вентилировалась, но так же можно было осуществить и другие операции: пустить газ, например, или затопить водой.

Свести с ума человека нормального в таком помещении не составляло труда за очень короткий срок. Скругленные углы придавали комнате яйцевидную форму. Освещение было ровным, не слишком ярким, но постоянным. А абсолютная ужасающая тишина довершала психологический прессинг. То, что он был совершенно голым, усиливало осознание беззащитности и беспомощности. Так чувствует себя, наверно, зародыш в матке, нежеланно зачатый и безвинно приговоренный к казни через аборт, в ожидании этого неминуемого действа, а значит, и собственной смерти.

Через какие-то промежутки времени его сначала кормили космической пастообразной едой, потом, когда отвязали от кровати и разрешили двигаться самостоятельно (двенадцать шагов вдоль и шесть поперек комнаты). Затем показали «буфет» – раздвижную панель, за которой всегда стояли пластиковые бутылки с водой, еда в бесцветной разовой упаковке и даже чай или кофе, которые можно было «выдоить» из прозрачных краников, нажав на кнопку, в пластиковые стаканчики. Еда была пресная и, в лучшем случае, теплая. Особенно действовали на нервы чай и кофе, которые он раньше пил очень горячими.

Осматривали его только мужчины с белых халатах, его возраста или немногим старше. Несколько человек. Приходили по двое. Молча. Ничего не объясняли и не переговаривались между собой. Самым же нестерпимым было то, что его ни о чем не спрашивали. Он не раз пытался заговорить с ними, возмущался, настаивал, но снова попал «в лежку» – под капельницу и в ременные петли. И все же, несмотря ни на что, нужно было продолжать действовать.

Тогда Андрей испробовал еще один ход. Он уже давно восстановил в памяти события, предшествовавшие его беспрецедентному заточению. И появление незваного гостя с дневником безумной Марии Тураевой в его московской квартире, и поездка на юг, и гипнотические фантазии, и странная власть доктора кукольных наук не поддавались никакому логическому анализу…

Незабвенный спектакль «Чары полнолуния» и ссора с курфюрстом вообще оживали в воображении всякий раз, как только он пытался забыться во сне. И еще то, как здоровенные санитары накачивали его наркотиками… О судьбе Ирины он старался не думать. Сейчас, во-первых, во-вторых и в двадцать девятых, нужно было освободиться, покинуть эту тюрьму любым способом. Лаборатория Свириденко, о которой упоминал Язин, давала все основания предположить, что курфюрст был связан с исследовательскими медицинскими учреждениями, а так как большинство из них на сегодняшний день оставались закрытыми, то логично было предположить, что он имел дело с военными медиками. Мужской персонал и строгое исполнение инструкций подтверждали эту догадку. Он также понимал, что до бесконечности его заточение в этой палате длиться не может. И стал присматриваться к своим посетителям.

Обычно его осматривал врач. Ассистировал ему сопровождающий с тележкой, на которой помещались лекарства и инструменты. Врачей Андрей не старался запомнить. А вот из сопровождающих выделил одного, нерусского, с корейским разрезом глаз. На успех мог рассчитывать только безумец, тем не менее, он решился и спокойно сказал во время очередного обхода:
– Мы встречались с вами в Якутске, у Дугласа, в клубе «Микролет», – он назвал американскую фамилию своего друга не случайно, это был мизерный, но все-таки шанс…

 Яблочко! Он выбил его вслепую, наугад. Попадание в тот единственный шанс из тысячи, которое в жизни случается только однажды, свершилось. Глаза корейца вспыхнули, голова дернулась, и тишину вспорола шипящая скороговорка доктора:
– Вы ошиблись!
Медики сейчас же удалились, даже не приступив к осмотру.

А Масалитинов лег на живот, заведя руку за голову так, что почти уткнулся в собственную подмышку. Это был проверенный способ уснуть, создавая тем самым иллюзию темноты. И что же? Он действительно крепко уснул. Впервые, может быть, за все последнее время. Без сновидений.

Вдруг, свет погас. И когда он открыл глаза, то не сразу сумел понять: спит он или бодрствует. Или ослеп. Все вокруг поглотила невообразимая чернота. Его собственный мозг, казалось, посылал хаотичные импульсы, и они чертили в пространстве яркие диаграммы. Затем в эту враждебную черноту проникли слабые блики из круглых отверстий под потолком. И отовсюду стал выползать страх и мять своими мохнатыми щупальцами голого человека.

Андрей скатился с койки и, плохо соображая зачем, влез под нее, скрутившись, как эмбрион. Его подбородок уткнулся в колени, а руки сжали щиколотки ног. Снаружи явно доносилась возня, послышалось, что за стеной хлопнули одиночные выстрелы. В следующую секунду дверь прошила автоматная очередь, панель отвалилась, и головой вперед на пол ничком свалилось чье-то тело. В проеме высветилась фигура человека в военной форме с дымящимся стволом в руках.
– Эй, паря! Живо, давай, залезай в робу, – на койку полетел узел с одеждой. – Выметайся за мной. Три метра дистанция. Ни звука и шевелись, бля...

Андрей уже натягивал высокие башмаки. Обувка пришлись как раз впору. Кореец – он узнал его сразу – прижался спиной к стене и осторожно продвинулся в глубь коридора, рукой призывая следовать своему примеру. Лучи нескольких крупных фар на панели над столом освещали часть пустынного коридора, дальше сгущался мрак. Бесшумно они преодолели несколько метров и вскоре очутились в кромешной тьме. Кореец внезапно остановился, и Масалитинов столкнулся с ним.

– Повезло тебе, паря, – сказал кореец, переходя на шаг – авария на подстанции. Связисты взбунтовались. Смены второй месяц не присылают. А тебя «ушастые» сторожили. Отмороженные, бля… Этот кретин разрывными пулями палил, чуть аппликацию из моих мозгов на стенке не сделал. Увидел, что я без халата, один, не по графику и давай хлопать своей пукалкой. Сука, без предупредительного даже... Я и пропорол его.

– Где мы? – спросил Масалитинов.
– В «Аквариуме». Медики в третьем уровне. Не боись. Мы ихний блок перекрыли заслонкой. А тебя вытащим, ты свой, я сразу понял. Гиблое место. Утечка у них, бля… случилась. Смену на карантин поставили. Связи со вчерашнего дня нет. Подстанция барахлит. Нас, гаврилинских, тут всего шесть человек сопровождающих было, остальные «инкубаторские», с контейнера. Их всем штатом привозят и увозят. Эти сели на дно, бля… говорят не по-нашему. Никто не понимает, лопочут, как индюки. А тебя сюда как? С «почтой», что ли? Я раньше что-то тебя не видел. Ты вправду из Якутска? И Дугласа знаешь? Ну, паря, даешь!

Масалитинов улыбнулся. Стопроцентные земляки за двенадцать тысяч километров от родимой юдоли. Где бы встретились, а?
– Вправду, – отвечал он, – в «Микролете» мы с Дугласом аэросъемку делали с мотодельтаплана. Он в Канаду смотался на ПМЖ, а я в Москве тормознул. Я сразу тебе про Якутск сказать хотел. Только все, как об стенку.
 
– У нас устав, – вздохнул кореец. – Считалось, что ты заразный, бесконтактный. На строгом режиме. У них тут еще один шизик припрятан, разговорчивый. Стихи пишет.
– Славик? – бросил на ходу Масалитинов, замедляя шаг вслед за своим спасителем.
Почему-то на ум сразу пришел именно Славик Лагунов – высокий, нескладный, полубезумный юноша-поэт, о котором ему успел скороговоркой рассказать Язин, когда тот неожиданно появился в зале во время спектакля.

– Я не знаю. Меня Рыжий только к тебе брал. Здоровый ты парень. Нас ему в подмогу определили, на случай чего.
– На случай чего? – переспросил Андрей.
– Нападения, наверно. Или сопротивления. Стоп. Перекур. Пришли. Водолазка тут. Я посигналю, и нам корзину спустят.

Он повозился совсем рядом, и место, где они остановились, осветил дневной неживой свет переносного мощного фонаря. Это был не фонарь, а скорее мини-маяк, с фарами, подфарниками, целой системой сигнализации, вентилятором и даже радиоприемником и переговорным устройством. Он направил луч в вертикальную штольню в металлическом облицовочном каркасе и посигналил наверх. Очевидно, сигнал был принят. Они присели на корточки возле штольни и продолжили прерванный разговор, смачно затягиваясь дешевыми сигаретами.

– Так от чего тебя в их лазарете лечили? – спросил кореец.
– Я здоров как бык. Меня же приволокли сюда вырубленного.
– Так я и думал. Еще, бля…, заразу какую сами привьют. У нас сержант недавно погиб. Тоже здоровяк. На увольнение отправился, гулял по берегу, упал и умер. Аккурат, после аварийного выброса с установки. Мой наряд как раз вез «инкубаторских». Контейнер в то воскресенье шел по графику. Однако новую бригаду сюда не запустили, только почту сняли и назад отправили. А нам, сопровождающим из охранки, смена через день была, и вдруг карантин объявили... Теперь сидим, как в крысоловке… – кореец круто выругался.

– Сержант ваш… Греков… Григорий Греков?
– А тебе откуда известно? Так точно. Григорий Греков.
– И что же, «Аквариум» этот на Черном озере?
– Под озером. При нас американское оборудование завезли. Чернобыльский мутационный синдром, бля…, изучают.
Кореец вдруг по-кошачьи пружинисто вскочил и прислушался. Андрей тоже затаил дыхание. То, что сообщил «птенец» плохо связывалось – мозги, после долгой изоляции в «яйце», соображали туго. Но ясно было одно: главный «сюрприз» чертова озера еще впереди.

Между тем, сверху доносился нарастающий гул, переходящий в свист. Кореец выключил фонарь и резко потянул Андрея в сторону. Не говоря ни слова, он пнул его в затылок с такой силой, что тот грохнулся на пол, выставив вперед руки. Солдат навалился сверху. По виску остро чиркнула насадка фонаря, а под ребра ткнулся приклад «калашникова». В ту же секунду раздался мощный взрыв, который детонировал в штольне, сотрясая пол и стены. Оглушенные и контуженные, беглецы оказались погребенными под слоем песка, штукатурки, обломков пластмассы, металлолома и битого стекла. Затем все стихло.


                Глава 3

                «Раскрутка» по-женски

Дворянское собрание произвело на Ирину жалкое впечатление. Но то, как принимало это общество Сергея Юрьевича и, разумеется, представленную собранию невесту князя, то есть ее самое, вызывало растерянность и стыд.
– Зачем вы устроили такое представление? – выговаривала она своему спутнику. – Все эти выжившие из ума старички и старушки, секретарь – алкоголик, казначей в бегах, какие-то подозрительные типы… да и сам предводитель – хрустящие пальчики – чего стоит! И вы… Никогда бы не подумала, что вы с ними из одной компашки.

– Не стоит поддаваться сиюминутным впечатлениям, моя дорогая, – увещевал девушку Свириденко, – вы плохо осведомлены о действительных функциях этой «компашки», как вы выражаетесь. Наиболее сообразительные, подтвердив здесь свои сомнительные родословные, сумели под звонкие титулы выжать крупные кредиты из-за бугра. Поставили свое дело и развязали руки во всех смыслах. Если хотите знать, то спрос среди «новых русских» на дворянские титулы, особенно с зарубежной привязкой, превысил всяческие ожидания. А уж о громких скандалах с титулами ныне здравствующих высоких особ и говорить нечего.

– Вы что, серьезно намереваетесь торговать титулами?
– Прошу вас не выражаться так вульгарно. Во-первых, я не торгаш, а, как вам известно из подтвержденных Ватиканом документально моих полномочий, полноправный претендент на Великокняжеский престол нашего многострадального государства. Именно это – я почти уверен – заставило державного правителя в срочном порядке принять от главы Союза монархистов и регента малолетнего преемника короны, сына «короля», – так титуловали издавна местных властителей, – титул Великого князя и признать себя потомком князей Междабожских по материнской линии. Не говорит ли этот факт сам за себя?

– Это откровенный  фарс. Дешевка для желтой прессы.
– Ничуть. Я вам приведу не один десяток известных фамилий самых уважаемых и достойных граждан нашего города, срочно сфабриковавших за немалые деньги фальшивые родословные и подтвердившие их в Дворянском собрании.
– Зачем? Они что, рассчитывают на пожизненную ренту?
– На земли, – Свириденко понизил голос и сделал паузу, – на земли своих предков, моя дорогая. Или тех, под чьи имена они выправили себе дворянские грамоты.

– Что за ерунда. Какие земли? А люди? Вы, что же, и в расчет их не берете?
– Я не стратег. Сегодня вопросы такого масштаба меня не волнуют.
– Вы циник, Сергей Юрьевич.
Красивое полное лицо Свириденко исказила недовольная гримаса, как будто ему напомнили о чем-то, причинившем неприятные ощущения, однако он спешно овладел собой и произнес с легкой тенью улыбки:

– Я приглашаю вас, моя дорогая, в один милый ресторанчик. Поужинаем сегодня вместе. Леонида Архиповна не станет возражать, – сказал он, вежливо прекратив скучный разговор.
Сергей Юрьевич галантно распахнул перед Ириной дверцу своей шикарной машины, и через минуту буйный пейзаж перезревшего бабьего лета на старом бульваре промелькнул за окном.

В редкие часы одиночества Леонида Архиповна не давала безысходной тоске одолеть свое доброе сердце. Деятельная при муже, она самоотверженно приняла на себя весь груз ответственности за судьбу Ирины, оказавшейся в довольно сложной ситуации. Единственная племянница ее мужа, которая стала им фактически дочерью, в сегодняшней ситуации оказалась бесперспективным, невостребованным специалистом. Воспитанная в интеллигентной семье, образованная и трудолюбивая, она могла бы выполнять любую достойную работу. Но работы такой не было. И Леониду Архиповну пугала все большая зависимость Ирины от новоиспеченного жениха, который, несмотря ни на что, так и не смог расположить ее к себе. Представить «доктора кукольных наук» главой какой-нибудь экуменической королевской курии было легко и даже забавно, но мужем Ирины… упаси Бог!

«Все сошли с ума, – думала Леонида Архиповна, перешивая у окна теплую юбку Ирине из новых почти брюк покойного Аркадия Львовича, – все сошли с ума, и теперь с людьми можно делать все, что угодно. Замужество при такой жизни – большая удача. Но только не кукольник! У нас в роду князей не было». И тут она жарко покраснела, вспомнив про свою мать. Нет, нет, она всегда гордилась своим отцом и любила повторять слова матери: «Твой отец, крестьянский сын, прошел путь от церковно-приходской школы до Сельскохозяйственной Академии Наук». Конечно же, она была дочерью крестьянина. И все же…

Строгая, скорее даже суровая Ольга Замятина ни словом за всю жизнь не обмолвилась о своем дворянском происхождении. Маленькая Леля считала, что бабушка была учительницей, а дедушка «просто умер». Потом ей казалось, что он был бухгалтером. И буквально на смертном одре мать открыла страшную семейную драму и освободилась от боли, которая терзала ее всю жизнь, особенно из-за Мишеньки, сына умершей от тифа сестры Нади, которого она искала много лет. Выжил ли этот многострадальный мальчик? Может быть, вырос и имел своих детей?

«Мишенька мой двоюродный брат, – вдруг подумала Леонида Архиповна, – его детки – мои племянники. Отыщись они, и Ируське было бы не так одиноко остаться одной, когда я уйду, – это «уйду» она и в мыслях произносила банально, ничем не выделяя против «уйду из дому» или «пойду в парк», но все же невольная жалость проступила наружу. – Бедная деточка, бедная моя деточка, что же мне делать? – тихонько запричитала она по-бабьи и всплакнула. – Как же мне найти тебя, Мишенька?»
 
Почему-то вспомнился Андрей Михайлович, молодой человек из Москвы. Вот это была бы пара! Он и Ируська. Как оба полыхали за столом! Тут и ошибиться невозможно. Но что же случилось? Куда исчез этот «хлюст»? Кадик, кажется, так смешно его называл... Мог бы и позвонить, даже если обиделся на Свириденко. Ируська-то причем? «Что-то тут не так», – подумала Леонида Архиповна и дала себе слово разузнать о друге кукольника при случае поподробней.
 
Впрочем, при всей своей антипатии, она понимала, что ухаживания Сергея Юрьевича накладывают соответствующие обязательства на Ирину. Только за последние несколько дней он потратил большие деньги – кольцо наверняка золотое и бриллианты с изумрудом настоящие. Она еще не опомнилась от расходов на похоронах и не осознала полностью, что стала нищей. Элементарно нищей, без средств к существованию. Оплата за профессорскую квартиру теперь превышала ее пенсию в несколько раз. Свириденко взял на себя и эти непомерные расходы. Получалось, что, как порядочный человек, вдова должна либо положить конец этой кабальной денежной зависимости от кукольника и отдать ему астрономический долг, либо отдать Ируську. «Этому не бывать!» – вынесла окончательный вердикт Леонида Архиповна. Она еще не знала, что из этого получится, но приступить к действиям решила незамедлительно.

Звонок поставил точку в мучительных размышлениях хозяйки профессорского дома, и она поторопилась к входным дверям.
Несравнимый ни с чем голос, который невозможно было забыть или спутать с каким-то другим, всколыхнул тюлевые гардины.

– Сегодня я похищаю вашу племянницу на весь вечер. Ирина Александровна позволила себя уговорить на ужин при свечах. Очень бы желал, но не смею и вас пригласить, поскольку уважаю ваше горе и траур… но и мы слишком веселиться не будем. Ресторан весьма пристойный, – гудел Свириденко, заполняя собой и своим бархатным баритоном все пространство передней старинного доходного петрококинского дома, построенного еще в эпоху негоциантов, итальянской оперы и благотворительных балов.

– Очень кстати, Ирине будет полезно отвлечься немного, – заметила Леонида Архиповна. Она воспользовалась тем, что племянница отправилась переодеваться к себе, и продолжила, усаживая друга и кандидата в родню на уютный диванчик. – Мне сегодня, дорогой Сергея Юрьевич, – «дорогой» она произнесла с конспиративной нежностью, – почему-то вспомнился ваш друг, тот молодой человек из Москвы, с которым вы к нам приезжали. Надеюсь, ваша размолвка уже позабыта и он будет гостем на свадьбе?

– Должен вас разочаровать, – нахмурился Свириденко, – о нем мне ничего не известно.
– Но как же! Мне показалось, вы так дружны…
– Нет-нет. Мы были едва знакомы в столице. Все вышло почти случайно. Мне порекомендовали его как специалиста по теософии и безработного литератора. А тут как раз обнаружилась нужда в одном опусе. Словом, я предложил ему потрудиться, подзаработать немного. Потом мы случайно очутились в одном поезде и познакомились поближе. Вот, собственно, и все.

– Извините, кажется, этот разговор вам неприятен? Ради Бога, не проговоритесь Ирине о моих расспросах, она категорически запретила мне вспоминать о молодом человеке. Я просто подумала, если вы случайно пригласите его на торжества… Да что это я? Это все журналы… Мне сегодня друзья Аркадия Львовича передали свежие, из Москвы, вы же знаете, как у нас с этим… А мне трудно отказываться от привычек.

– Да, да, понимаю, – охотно подхватил новую тему Свириденко, – без толстых журналов досуг скучен…
– Ваш друг ведь был журналистом, – неожиданно сказала Леонида Архиповна, глядя гостю прямо в глаза. – Напомните мне его имя. Мне кажется, он опубликовал свою повесть в «Новом мире»,
– Какую повесть? – едва не подскочил Свириденко. – Этого быть не может!
– Но почему?
– Потому что… – осекся он, – потому что он был болен. Мне даже «скорую» пришлось вызывать накануне его отъезда. Он собирался дома серьезно заняться своим здоровьем.
– Какая жалость, – всплеснула руками неугомонная профессорша. – Так как же все-таки его звали?
– Масальский, кажется. Нет. Я уж и позабыл, право. Андрей Михайлович Масалинов. Да, именно так.
– Точно ли это? – упавшим голосом спросила побледневшая женщина.
– Думаю, да, – не заметив перемены в ее лице, отвечал Свириденко, поглядывая на дорогие швейцарские часы.

Ирина вошла в комнату очень вовремя.
– Я уже готова, – сказала она, не выказывая большого удовольствия. – Ты не сердишься, тетя?
– Нет, нет, детка. Идите с Богом. Я очень рада, – спохватилась Леонида Архиповна, стараясь скрыть свое волнение.

– Как ты прелестна! – искренне восхитился Свириденко.
Девушка была в декольтированном черном вечернем платье классического фасона (подарок дяди), с открытой спиной. Вряд ли какая-нибудь другая одежда могла более эффектно подчеркнуть ее красоту: пышные светлые волосы, сколотые довольно небрежно, смотрелись изыскано модной прической, нежная кожа, с которой давно исчез летний загар, пленяла своей матовой бархатистостью. Тончайший запах дорогих духов опасно будоражил неуправляемую фантазию.

– Сокровище мое, я, еще не переступив порога, ревную безумно! – Сергей Юрьевич откровенно любовался своей невестой.
– Нам еще не поздно отменить ужин и остаться, – заметила Ирина и, приняв к сведению красноречивые жесты Свириденко, добавила: – не скучай, родная моя, я буду не поздно, – она чмокнула тетю в щеку и удалилась, беря под руку своего могучего рыцаря.

Леонида Архиповна затворила дверь, бесчувственными руками сложила свое шитье, – аккуратность была у нее в крови, – встала у окна и задумалась, вглядываясь в мглистое небо, как будто оттуда ожидала получить тот единственно верный ответ, который теперь волновал ее больше всего на свете. «Господи! – обратилась она к Всевышнему. – Неужто ты услышал меня, Господи! Прости нас, неразумных, меня и Ирину, грешных, слабых и безутешных в нашем горе! Помилуй нас, Господи! Если ты привел ко мне сына Мишеньки, не отнимай навсегда. Сохрани его, Господи!»

Она заметалась по комнате, не сразу вспомнив, что хотела найти. Затем выхватила с полки старинную шкатулку с документами, перерыла содержимое и трепетно, со вздохом облегчения, извлекла на свет маленькую бумажную иконку Богородицы, наклеенную на картон. С обратной стороны на ней рукой Ольги Замятиной было написано материнское благословение. Она опустилась на колени посреди комнаты, прижала иконку к груди скрещенными накрест руками и, обратив лицо к угасающему в вечернем закате окну, молча стояла так долго, замерев и не произнося ни звука, только светлые слезы, катившиеся по ее щекам, сопровождали немую молитву, идущую от самого сердца.


                Глава 4

                В отрезанном «шнурке»

В ушах нестерпимо кололо, а нос и рот забивала едкая пыль. Кореец зашевелился, раздвигая всем корпусом придавивший их завал, одновременно отплевываясь и матерясь по привычке. «Спасены или…» – мелькнуло в голове, но об этом «или» некогда было думать. Каска и бронежилет сделали свое дело. Он остался живым, да и тот, которого он вытащил из «яйца», а затем прикрыл собой при взрыве, тоже. Монолитные стены подземелья устояли под взрывной волной, достаточно мощной, чтобы разворотить пятиэтажный дом от фундамента до крыши. Пострадала только обшивка и штукатурка, полуметровым слоем засыпавшая водолазку – помещение с выходом к штольне подъемника.
 
– Вставай, паря, – тормошил он Андрея, высвобождая собственные ноги. – Кости целы и ладно. Башка как? С ушей кровь не течет? Нормалек, сглатывай только почаще. Ничего. Водички попьем, полегчает.
 
Он глотнул из фляжки и на ощупь почти влил немного Андрею в рот. Тот поперхнулся, но сумел самостоятельно повернуться на бок и приподняться на локте. В походной фляжке спецназовца был чистый спирт. Огненная «водичка» сил немного прибавила. Парни выползли наверх, отдышались и закурили, прислонившись к стене. Кореец прервал молчание смачным заковыристым матом.

– Так и знал, – сокрушался он с досадой – эти херы инкубаторские решили, что мы их пасем. Они, бля…, в карантин не верят. А может, не хотят свидетелей оставлять. Карантинный занавес на тройной свинцовой подкладке, плюс две бетонные стельки внахлест. Такую «слойку» ракетой не распороть. Пусть лупятся лбами.

– А мы как же? – равнодушно спросил Андрей.
– Отсидимся в «яйце» пару часов, пусть утихнут, – он показал головой наверх. – Отлежаться надо, с ушей дым идет… Отрезали нас… «шнурок» тупиковый, но воздуха суток на трое-четверо хватить должно.
– Кто штольню взорвал?
– Ну, уж не наши. Мы «инкубаторских» на третьем уровне перекрыли. Черт знает, какая у них там зараза сбежала. А они, суки, сообразили и прорвались, видать. Ты под ними сидел. В «шнурке» ничего, кроме изолятора, не было. Не успели нашпиговать. Озеро сверху. Вода над нами, смекаешь теперь?

 Андрей кивнул. Возвращаться в «яйцо» для него было чревато психическим срывом. Но он понимал, что в отрезанном «шнурке» грызть дырку, как крыса с подожженным хвостом, бессмысленно. Нужно было действительно отлежаться хотя бы несколько часов.
Вдруг, почти одновременно они заметили, что в водолазку сочится свет из угла. Подобравшись поближе и осторожно разрыв щебень, кореец обнаружил свой собственный фонарь, не поврежденный каким-то чудом. Знамение свыше не только указывало, но и освещало им предстоящий путь.

«Шнурок» от взрыва серьезно не пострадал. Кое-где пластиковые панели были сорваны, и за ними чернели соты будущих бункеров, полностью не отделанных. По стене тянулся в тупик толстый кабель с монтажными дозами.
Шли молча и медленно. Ноги казались пудовыми и передвигать их приходилось с усилием.

Почти автоматически Андрей отметил, что лаборатория была поставлена с размахом.
В «шнурке» оказалось, по крайней мере, несколько десятков отдельных гнезд.
«Мутантов расселять собирались», – с черным юмором заключил он.

О чернобыльских мутантах Андрей читал только в бездарных «жареных утках» второсортных газет и забывал тут же, не дочитав до конца. Серьезная информация такого рода, естественно, не имела широкой огласки. Теперь же, судя по виденному, он сознавал, что исследования проводились на должном уровне и результаты были важны для кого-то. Тем более мрачным рисовалось собственное положение. Военные объекты с утечками строго секретной информации подлежали ликвидации. Ликвидировали, возможно, и тех, кто владел такой информацией.

– Ты знал раньше, чего тут химичат? – спросил он корейца, спиной опершись о стену для короткого отдыха.
– Зачем? Мое дело – доставить контейнер. Нас за занавес не гоняли, разве только фильтры менять в продувках. Это когда на карантин поставили – приказ был «инкубаторских» тормознуть на втором уровне.
– Так чего ж вас Гаврилин снаружи не рассадил?
 
– Накладочка получилась. Почту некому было разобрать. Одних ящиков за сотню. И все тяжеленные. А пока мы копались, на пульте защита сработала и занавес перекрыл КПП. «Аквариум» был на автоматическом блокираторе, оказывается. Кто-то навел индикатор на выброс, вот она и сработала. Сначала все сидели спокойно. И мы, и «инкубаторские». Даже в гости ходили друг к другу. Вот к тебе, например, Рыжий меня брал. Только скучно. Они, бля…, даже по-английски говорят плохо, никто из наших толком не мог понять их наречий. Рыжий стал русский учить. Способный, сволочь, – кореец сплюнул и двинулся дальше.
 
Возле «яйца» следов взрыва на первый взгляд вообще не обнаружилось, труп охранника и взломанная входная панель с отстреленным электронным замком оставались на прежнем месте. Наверняка никого, кроме них, в «шнурке» не осталось. В этом факте просматривался только один положительный момент – можно было не опасаться неожиданных встреч. Труп оттащили в среднее каменное гнездо, панель над которым после деформации легко взломалась, и засыпали щебнем; такого добра имелось здесь вдосталь.

Затем оба вернулись и осмотрелись уже основательно. Возле дежурного охранника размещался навесной пульт связи, два фонаря аварийного освещения и буфетная в пластиковой нише, где поместился даже небольшой холодильник с запасом продуктов дня на три по походным пайковым нормам. Воды, правда, не было ни в умывалке, ни в душевой. Очевидно, взрывом повредило водовод.
Сбросили пыльную робу, разделись до пояса. Умывшись кое-как водой из сливного бачка, перекусили. Запили минералкой, несколько бутылок оставалось на полке в буфетной. Закурили.

– Теперь отбой, – скомандовал кореец, – 120 минут. Ты где будешь?
– А там, – Андрей кивнул на кресло под пультом за стойкой охранника. – Я вряд ли усну. Выспался.
– Ну, понятно. Тогда сиди, а я отрубаюсь. Вторые сутки на ногах, – он посмотрел на часы.
– Сейчас ночь? – вздрогнул Андрей.
– Вечер. Девятнадцать пятьдесят две.
– А число? День… какой сегодня день?
– Девятое сентября, пятница. Э, паря, да ты не в себе, что ли? Ты мне не вздумай… – он тряхнул за плечо Андрея. – Нормалек! Санатория. Расслабься, прикемарь. Через два часа рванем отсюда. Над водолазкой шлюзовая камера. Если наглухо не завалило, выпрыгнем, как бульки на воде.

Последние слова доносились уже с койки, на которой с удовольствием растянулся кореец,
не перегруженный комплексами. Еще через несколько минут он крепко спал.

Погодя совсем немного после долгожданного и потому вдвойне неожиданного освобождения, снова оставшись наедине с собой в законсервированном чертовом «шнурке», Андрей ужаснулся. От мысли, что больше месяца он провел здесь, в изоляции, какую трудно было представить нормальному человеку, во власти медиков секретной лаборатории «Аквариума», озноб пробегал по коже. За это время наверху могло произойти что угодно. Атомная война, например, или землетрясение… О том, что творили с ним здесь в самом натуральном физическом смысле, строить догадки вообще не следовало, чтобы окончательно не повредить собственный рассудок.

Он слабо сопротивлялся накатившему шквалу отчаяния и старался не думать об Ирине… не вспоминать о единственном существе, ради которого стоило разыграть этот, возможно, последний лот своей жизни. Неподвижным взглядом он уперся в сгустившийся мрак туннеля и словно окаменел в полужестком кресле. Оттуда, казалось, тянулась почти неощутимая воздушная струя. Может быть, воздух просто колыхался в вытянутом на десятки метров пространстве. Но какое-то движение здесь несомненно присутствовало.

Андрей напрягся, взгляд его уткнулся в угол, где валялась портупея охранника с пустой кобурой, зачем-то снятые корейцем с трупа. «Пистолет…» – мелькнуло в мыслях. Он ногой пододвинул ремни; пистолет, в самом деле, лежал под ними. «Пушка» средней величины была заграничной, неизвестной ему марки. Но в принципе – тот же «ТТ», разве что с разрывными пулями в обойме. Убойная «пушка» была красивой, с полированной рукоятью, совершенная по форме, удобная и теплая на ощупь. Оружие смерти прилегало к руке идеально, палец сам тянулся к предохранителю.

Он распрямился в кресле. Апатии как не бывало. Защищенность, пусть и кратковременная, уважение к самому себе, прилив сил и энергии вдруг взбодрили его. Теперь он мог охранять свою жизнь и жизнь этого спящего парня. Внезапное желание выжить непременно и любой ценой выбраться из этого дьявольского могильника возвратилось к Андрею. Он надел на себя портупею охранника и сунул пистолет в кобуру.

Из туннеля уже ощутимым сквознячком сдувало песок к тупику, где они находились. Мутно клубилась пыль, но ни один звук не нарушал оглушительной тишины подземелья. Веретенообразный столб пыли стал медленно приближаться из глубины и, наконец, оказался на достаточно близком расстоянии. Он не просто приближался, а еще и вращался, сжимаясь по оси в форме юлы. Влажной рукой Андрей снова вытащил пистолет. Готовый к сопротивлению в любую секунду, он снял предохранитель и погасил фонарь, поскольку в освещенном углу сам становился живой мишенью.

Юла слабо искрилась в темноте и увеличивалась в размерах на глазах, заполняя собой уже все пространство подземелья и делаясь одновременно прозрачной. Легкое головокружение мешало Андрею правильно ориентироваться и избегать опасности. Никакой, впрочем, опасности как бы не было: туннель оставался пустым по всей просматривающейся длине. Тем не менее, головокружение изменяло его форму, и Андрею уже мерещилось, что он сидит в низком, плохо освещенном зале.
 
В самом деле, вокруг него все изменилось: колеблющиеся контуры зала все расширялись, по стенам блистали в дорогих золоченых багетных рамах бесценные, должно быть, полотна… В центре на возвышении восседал Некто. Его голову венчала алмазная корона, а вокруг толпились преданные вассалы, выкрикивая что-то непонятное, но знакомое до умопомрачения:
– Да здравствует великий курион! Да здравствует Священная курия! Слава нашему куриону!

Некто указал на Андрея, и все повернулись к нему лицом.
Что за публика собралась перед ним! Впереди маршировали бравые солдаты: р-раз! – и отдавали честь своим ротным. Здесь были здравствующие и улыбающиеся президенты, сытые министры, хитрые губернаторы и пройдохи мэры, респектабельные мужи и дамы, шикарные воры, ловкие киллеры, цветастые шуты и шутихи, гулящие девки, педерасты и транссексуалы, бродячие музыканты, нищие в струпьях и тот блаженный…

«Подайте копе-е-ечку!..» – тянул уже слышанное когда-то… Вдали, за блистающим фейерверком над обнаженной и кровоточащей магмой жизни, в клубах тумана, вздувались реки, извергались вулканы, рушились призрачные мосты, дома и дворцы… Ожившая мистерия кончины века набирала силу… И отовсюду стекались сонмы безликих людей, пьяно приплясывающих на спинах мертвых стариков, а полуодетые матери прижимали к усохшим грудям дистрофичных голых младенцев и беззвучно рыдали…

Безумное стадо людское замерло напротив, прожигая живого дрожащего человека огненными глазницами. А вокруг пульсировал бархатный зев бездонного туннеля. Некто в императорской короне медленно распрямился во весь свой могучий рост и произнес что-то неразборчиво… слова его слились в сплошной низкий гул… наконец, Андрей вспомнил этот голос, и самого Некто… Он дико вскрикнул, выбросил вперед руку с пистолетом, расстрелял всю обойму и рухнул замертво на пол…

– Э, паря, да ты совсем плох… Ты чего палил? – кореец склонился над беспамятным Андреем, разжимая судорожно сведенные пальцы и отбирая пистолет. – Галлюники, бля, видать, шутки шутят. Беда мне с тобой, однако, – он отстегнул фляжку от ремня и влил в рот больного глоток спирта, – ну, оклемался? Подъем, братишка. Свалим подальше от этой норы. Засиделся ты тут… Ниче, мы тебя там, наверху, поставим на ноги. Потерпи чуток, совсем маленечко... Еще девок целый полк перетопчешь и ребятишек наклепаешь за трех дурных. Ты ж, вроде, как из грамотеев… С самим Дугласом на дельтаплане летал. Не дрейфь, выпрыгнем, помянешь мое слово…

Так приговаривал кореец, похлопывая по щекам Андрея и растирая тому грудь. Пульс прощупывался слабо. Он усадил своего подопечного в углу, на полу за стойкой, прислонив спиной к пластиковой панели так, чтобы, в случае чего, его из туннеля какое-то время не было видно, и предусмотрительно убрал подальше оружие охранника. Кроме пистолета, на стойке под пультом висел автомат.

– Вовремя ты меня разбудил, – продолжал кореец, – не тормозни я тебя – забаловался бы, бля…. И чего тебе привиделось, паря? Может, пуганул кого? – он провел пальцами по пулевым отверстиям в панели и стойке. – Здесь только мои автографы. Тебя, паря, никто не вычислил. Че ж ты нервничал?

Привычка разговаривать с самим собой появилась у корейца недавно, от вынужденного затворничества. Молчаливый и собранный, он вдруг стал размышлять вслух, и поначалу это очень забавляло его, а потом незаметно стало нормой. Вот и сейчас он вслух обдумывал свои дальнейшие действия.
 
– Смотаюсь в водолазку, шурану в завале. Если отроемся, бля…, самое то – к шлюзовой камере пробиваться. Акваланги у «инкубаторских» на складе лежат. А как сунешься, если все «шнурки» на прицеле? Простреливаются в упор. Ладно. Будет рыбка, сварим и юшку. Ты, паря, кончай бузить. Отдыхай. Ишь, палить вздумал, – ворчал он беззлобно, – а ежели б мне черепушку снес? Кто б тебя отсель вытаскивал, а?
 
– Не ходи сам, – слабо возразил Андрей, едва очнувшись. – Газ там… наверно. С чего бы я палил, в самом деле?
– Говорил, прикемарь. А ты – выспался, выспался… Сон лишним не бывает, особо, когда тротиловые мины рвут над ухом. Сиди теперь и не высовывайся, на всякий случай. Я сам, бля… на взводе, через тебя себе не верю: вдруг, тоже палить начну почем зря. Ну, пошел я. Скоро вернусь.

Кореец взял со стола початую бутылку с минералкой, жадно глотнул несколько раз, протянул Андрею остаток и быстрым шагом углубился в туннель, подсвечивая под ноги фарой фонаря. Стараясь по-настоящему задремать, Андрей поудобней устроился в углу и прикрыл глаза.


                Глава 5

                Эмиссар по собственной прихоти

Виды видавшую «девятку», подаренную отцом, Илька водил классно. Паша – фотограф-криминалист – подрабатывающий в их скандальной газете, знал в толк в трюковых каскадерных гонках, но и тот садился к шальному репортеру в машину только на заднее сиденье.

Непопулярная и даже довольно редкая профессия Паши накладывала на всю его прочую деятельность оттенок загадочности, который очень ценился у фотокоров. Он умел так снять венчание в церкви или фуршет у министра культуры, что читатель долго недоумевал: что же последует за столь банальными этюдами из светской жизни: дуэль или дипломатический скандал на международном уровне?

Заманчивый флер головокружительной фотоинтриги привлекал даже самых капризных и скептичных читателей. И это ценное качество делало Пашины снимки фотосенсацией каждого номера. Он придумал себе псевдоним, чтобы «не светиться», и очень ловко сочетал основную работу в областной прокуратуре с наводкой давнишнего, со школьной скамьи, кореша Ильки «на горячее» дельце, когда такое случалось в городе. Илькина «девятка» появлялась в самых недоступных и неожиданных местах и, как зубная боль, доставала оперов уголовного розыска.

– К чертям собачьим твоего заморского тарантула, – говорил в этот момент Паша по дороге на открытие выставки личной коллекции мировых шедевров живописи Альфина Фогельзанга, – там сегодня будет в цивильном весь «чердак». Если меня засекут на халтуре, дело – швах. Ты это знаешь наверняка и нахально подставляешь единственного друга в сорок девятый раз. За десять дерьмовых баксов, которые платит твой жмот-редактор за бесценные с6нимки мастера, добытые, можно сказать, с угрозой собственной жизни, я реально рискую хлебным местом и ежемесячным продуктовым пайком.
 
– Надо подумать, – философски отвечал Ларик, энергично веря баранку, – приплюсуй к иску на компенсацию риска свои проницательные глаза и драгоценные пальчики, и я застрахую твой риск на весь свой будущий гонорар.

– Свисти. На столе у Гайсина, между прочим, твоих отпечатков восемьдесят процентов. Я тебе ничего не говорил.
– Серьезно? Больше чем на чемодане русской радистки пальчиков Алекса? В самом деле придется подумать.

– Индюк думал… А что твой Фогельзанг будет представлять в австрийском посольстве? Он же штатовский гражданин, насколько мне известно, – резко переключился Паша.
– Пока не знаю. У меня аккредитация на двоих. Пойдешь со мной и отщелкаешь визит века. Он устраивает ночной брифинг прямо в посольской гостевой. Мэрия в шоке.
 
Илларион круто свернул и припарковался в ближнем, к местной картинной галерее, переулке. Сочная сахарная лепнина и раритетный фриз с шаловливыми амурами благородного дворцового здания в глубине парадного двора с двумя полукруглыми крылами утопали в зелени разросшихся каштанов; пышный розарий ласкал обоняние и радовал глаз гаммой самых нежных бледно-розовых и желто-палевых оттенков.

Однако всей этой ботанической роскоши грозила опасность: в изящном дворике собрались многочисленные почитатели живописи, чиновники высоких рангов и прочие посетители модных салонов, а с ними их телохранители и люди в серых отглаженных костюмах с быстрыми, отстреливающими глазками. Впрочем, истинные поклонники искусств большей частью толпились за строгой чугунной решеткой этой архитектурной жемчужины, нехотя подчиняясь блюстителям порядка при исполнении, в мышиной форме с множеством служебных карманов, резиновыми дубинками и блестящими браслетами на ремнях, выстраиваясь за специально расставленными по такому случаю дополнительными ограждениями.

Фогельзанг ожидался с минуты на минуту, а директор музея метался по второму этажу галереи, в пух и прах разнося бестолково суетящихся смотрителей залов, нерадивых сотрудников и собственную охрану за необъяснимое исчезновение турецкого пятиметрового ковра, которым устилался вход в музей под шестиколонным портиком, украшавшим нарядный фронтон. Ковер неожиданно был найден уборщицей за настежь распахнутыми парадными дверьми в Бальный зал, туго свернутый и обвязанный шпагатом (наверняка с целью банальной кражи).

Едва расстелили ковер и вынесли микрофоны – раздались мелодичные голоса сирен и черный лимузин в сопровождении четырех элегантных иномарок, из которых выделялась последняя, запоминающаяся необычным лазоревым цветом, подкатил к пандусу нарядного музейного здания.

Отжатого ментами и толпой приглашенных к левому крылу, Ильку трудно было заметить даже тем, кого могло интересовать его появление здесь, а Паша вообще растворился. Маленького роста, в тенниске и бейсболке, он умел, когда того требовала жизнь, стать невидимкой.

На ковер из парадного хода выступили отцы города с женами, потомством и приближенные к ним. Супруга губернатора, пышно выпуклая со всех сторон, в красном платье от Лени Клеймана и гипюровом кепи неизвестного шляпника из «Эгоиста», оступилась на ковре и подхватила под руку инфантильную, чрезмерно вытянутую в длину, дочку мэра в чем-то блекло-голубом. Девица тряхнула жидкими обесцвеченными прядями волос и что-то сказала на ухо толстухе. Обе улыбнулись.
 
Плотно прижавшись друг к другу, в классических, застиранных до прозрачности крепдешиновых блузках, вытянулись в линеечку на заднем плане искусствоведы (два кандидата и один доктор), экскурсоводы и вся музейная администрация.
А на ковер с другой стороны уже вступал Альфин Фогельзанг со свитой. Боже, что это был за сморчок! Печеный старикашка бодро двигался к центру, простирая ручонки к тяжеловесному розовощекому губернатору и худосочному мэру под аплодисменты и приветственные выкрики толпы.

Вступительное слово директора сплошь состояло из дифирамбов в адрес гостя, а сам гость расчувствовался, долго сморкался и кряхтел, а потом выдал несколько фраз, переведенных переводчиком в том смысле, что ему, Фогельзангу, доставляет радость видеть бывших своих дорогих соотечественников и преподносить им маленькие сюрпризы.

Кое-что о прибывшей высокой особе Илька все-таки разузнал: в далеком прошлом, Фогельзанг, янки-коммерсант из Нового Света, внук поволжского немца, был лично знаком с господином Ульяновым и по его указу развил в молодой стране бурную деятельность. Герой НЭПа менял пшеницу на уральские самоцветы и свалил восвояси очень вовремя, а заодно и вывез – уплатив налоги! – свою первую коллекцию живописи из разграбленной вотчины пращуров, которую очень выгодно продал в своей же нью-йоркской галерее в частные собрания богатых американцев.

Затем этот талантливый собиратель выстроил несколько спиртовых заводов у себя на родине, перешел на нефть и стал королем необозримой империи… Сегодня он с гордостью сообщил, что каждая прожитая минута жизни приносит ему сто тысяч долларов чистой прибыли. Какой же сюрприз с радостью собирался преподнести городу эмигрант-благодетель на этот раз, кроме удовольствия созерцать коллекцию мировых шедевров за умеренную плату, оставалось пока загадкой. Несколько лет назад он осчастливил горожан химическим монстром, над которым курились по утрам пушистые желтые облака… По образованию он был врачом, никогда не практиковавшим, но курирующим исследования по СПИДу, и даже учредил свою ежегодную премию…

Толпа во дворике благодарно аплодировала, а истеричные девицы тащили старикашке цветы.
Широким жестом директор пригласил высокого гостя к открытию выставки его же собственной
коллекции и вручил символические ножницы…

Все шло по отработанному сценарию, Илька запоминал детальки и неожиданно вычленил из свиты Фогельзанга двоих: объемистого великана с крупной породистой головой, беспрестанно утирающего выпуклый лоб тонким батистовым платком, и его хрупкую спутницу, изящную, как итальянская статуэтка, одетую в платье из тонкого небеленого сурового полотна с ручными прошвами и кружевами. Белокурые пышные волосы девушки небрежно спадали на плечи, сворачиваясь на концах в старомодные трубочки, но никакой самый лучший парикмахер не смог бы причесать ее лучше.

Илларион завороженными глазами проводил эту пару в Бальный зал и на какое-то время позабыл, для чего он здесь. Уже в самой галерее, в толпе восхищенных шедеврами Рубенса и Тинторетто, на фоне перла городского пейзажа Писсарро, он увидел изумительную головку, рядом с которой блекла пышнотелая Юнона Рембрандта. Представительный спутник, склонившись к подруге, что-то доверительно шептал ей на ухо. Илька почувствовал, как холодок пробежал у него по спине и вспыхнули щеки. Ревность ужалила его в самое сердце…

Брифинг был назначен на 23 часа. Сморчок, очевидно, страдал бессонницей или не спал вовсе. Как стало известно, он большую часть жизни проводил в самолете, летя во всех случаях исключительно на запад. Таким образом ему удавалось растягивать сутки чуть ли не на сорок восемь часов и при этом спать, когда заблагорассудится.

Весь цвет местной прессы, телевидения и радио присутствовал на знаменательном брифинге. По окончании предполагался фуршет для журналистов.
Сморчок и посол с педантичной точностью по времени предстали перед нацеленными объективами и микрофонами в вечерних костюмах, раскланялись, уселись в удобные кресла на подиуме и первым же сообщением ошеломили присутствующих.

– Дамы и господа! – начал посол. – Сегодня многие из вас побывали на замечательной выставке…
Илька засек время секундомером: шедеврам было отведено 73 секунды…
– … всеобщую благодарность, – закончил посол и продолжил без паузы, – но главная причина визита нашего друга, как вы догадываетесь, не эта. Господин Фогельзанг желает разделить с нами огромную личную радость: через многие годы он нашел своего единственного племянника…

Раздались осторожные хлопки, перешедшие в вежливые аплодисменты.
Сморчок поднялся с кресла, в которое его усадил посол.
 
– Друзья мои, – заговорил он скрипучим слабым старческим голосом на чистейшем русском языке, почти без акцента, – свершилось! Господь вернул мне наследника, которого наша семья считала погибшим многие годы.
Вот он, мой мальчик!

Через заинтригованный зал к подиуму медленно двигалась представительная пара: очень крупный мужчина, достаточно еще молодой, лет тридцати с небольшим, и юная женщина, грациозная и прекрасная, как «Весна» Боттичелли. Илларион едва не оглох – так кровь стучала в его виски. В нарушение всякого этикета, он включил свой портативный диктофон и бросился к белокурой принцессе.

– Вы помолвлены?
– Да, – кивнула девушка.
– Вы эмигрируете после свадьбы?
Его уже грубо оттаскивали в сторону, но он успел крикнуть вдогонку:
– Расторгни помолвку, не пожалеешь!..
Ильку вышвырнули за дверь, охранники отняли у него диктофон и выставили хулигана вон на улицу.

К восьми утра, когда Паша ушел на дежурство, вся его малогабаритная «камора» была обвешена фотопортретами незнакомки. Он также выделил экстравагантную пару, и на всех отснятых пленках она занимала большинство кадров. Илька помогал другу всю ночь распечатывать снимки, а заодно выслушивал его беззлобное, хотя и нудное ворчание.

– Профессионал, коровья лепешка… Чтоб сорваться, как последний пацан! Чем теперь будешь грузить свой подвал?
– Фотопанораму наляпаем, – рассеянно отвечал Илька.
– Она племянница Грязнова, – заметил Паша.
– Того самого? – журналист оживился. – Черт! Некрологи и похороны не в моей рубрике… На Черном озере работал Пал Палыч. Он мне рассказывал про какую-то дачу… кажется, она сгорела, – он забегал по комнате.

– Уймись, – остановил его Паша, разглядывая просохшие фотографии, – завтра Фогельзанг уезжает в заповедник «Ливонский замок», это их родовое гнездо.
– Как? – подскочил Илька. – На Черном озере? Там же «гаврилинские птенцы» стоят! – он тут же вспомнил ультиматум редактора и добавил: – туда меня точно не пустят.
– Как журналиста? – спросил Паша.
– Ну? – он уловил мысль друга, – а как еще мне туда попасть? В качестве рыболова-любителя?
– Почему нет?
– Дурак.
– Дурак не дурак, а адресок вдовы Грязнова я бы, на твоем месте все-таки взял и попытался ее разговорить.
– На предмет чего?
– Едят тебя блохи! Осоловел ты, что ли? Ее племянница вот-вот выскочит за курфюрста. Ты бы хоть у коллег титулы этого князя Тьмы поспрошал, не сегодня-завтра он возглавит Славянскую королевскую курию и станет императором.

– Ты что, серьезно? – вытаращился Илларион.
– Шутю. Хотя, имей бы я твою фамилию, шутил бы, может быть, по-другому.
– Причем здесь моя фамилия?
– Истомин… Звучит? Князь Истомин…

– Какой еще князь? Мой прадед был зодчим на Смоленщине, а когда состарился, попросил попа оставить его сторожем при церквушке, которую сам срубил. «Истомился я, батюшка», – пожаловался он, и тот записал его род – Истомины…

– Все равно. Истомин… – произнес он певуче и с растяжкой, – разве можно сравнить с этим Голопупенко или, как его там? Свириденко. Да, точно, вспомнил его фамилию.

– Свириденко? – переспросил Илька. – Но при чем здесь тогда Фогельзанг?
– Ну, даешь! Я ж тебе не архивариус КГБ. Копай сам, только не глубоко, чтобы не надорвать пуп, во-первых, и не напороться на пластиковый пакет, не приведи Господь, как Гайсин, во-вторых. Слыхал, какие бабки на кону? – последние слова долетели из прихожей, за Пашей захлопнулась входная дверь, он отправился на дежурство к операм.

Илька молчал. В голове его творился полный кавардак. Гражданин Штатов, имеющий корни старинного немецкого рода, вдруг находит единственного родственника в нищей независимой стране… Что же дальше? Какой прок от всех этих дурацких титулов? Предъяви хоть сто дворянских грамот, а буханки хлеба в магазине тебе все равно не дадут.

И девушка, племянница Грязнова… Грязнов. Профессор Грязнов… Заключение криминалистов: мгновенный обширный инфаркт, попросту, разрыв сердца… Про какую-то зафиксированную им утечку собирался писать Гайсин. «Индикатор! – вдруг осенило его. – Гайсин нашел индикатор Грязнова, когда ездил на озеро. Не даром же он брал две недели за свой счет. Нашел, но никому не сказал. Отвез в лабораторию к Гаврилину… Стоп!»

Здесь попахивало паленым, как в редакции, после взрыва доставленной невидимкой бомбы. Он порылся в карманах куртки, удостоверение – слава Богу! – было на месте. Илька вздохнул с облегчением.

Вряд ли охрана Фогельзанга запомнила в лицо нарушителя, тем более в посольстве. Значит, он сможет сопровождать Сморчка без проблем. Ведь редактор сам же сказал: от Фогельзанга ни на шаг! «Отлично! – воспрянул духом Илька. – Теперь к ней... белокурой принцессе… вдова наверняка поможет мне разыскать девушку», – он ринулся к аппарату и стал звонить в справочное. Телефон профессорской квартиры диспетчер продиктовала без запинки ровно через пять секунд.


                Глава 6

                Визит с расчетом

Это был Андрей, конечно же он! И она ни о чем не спросила. Это был он, он вернулся, и никаких объяснений больше не было нужно. Он зачем-то влез на балкон… ах, да, сейчас ведь ночь… тетя спит…

Они целовались так жарко и долго, что у обоих заныли губы… потом она стала раздевать его, и тугие петли на джинсовой рубашке дико мешали… То, чего так оба хотели, что произошло уже однажды, почему-то не получалось… мешала одежда, мебель, постель…

Они судорожно разбрасывали вещи вокруг и жадно сплетались, но у них снова и снова ничего не получалось… что-то невидимое разделяло их, и страшно кружилась голова. Они впивались губами друг в друга, кусались как звери, и стонали пронзительно от страшной муки, от невозможности слиться друг с другом и спикировать вниз, от вершины блаженства в лихорадочную реальность, и снова стремительно понестись вверх… Они изнемогали от любви и желания, их внутренности сгорали от адского жара, сильные молодые тела дрожали и напрягались…
 
Ирина исступленно вскрикнула и… забилась в объятиях Свириденко. Его полное лицо нависло над нею, и бездонные черные зрачки вонзились в мозг… Силы оставили ее, она больше не сопротивлялась, а только глубоко и судорожно вдыхала воздух широко раскрытым влажным ртом, но курфюрст не целовал ее, как Андрей, он не ласкал ее… Он почти не касался ее, а только наблюдал, чуть прищурясь, как она дрожала и извивалась под ним, ловя руками края постели, как облизывала липким языком сухие губы и прикусывала их глянцевыми зубами.

Все было ей уже безразлично, но конец этой садистской пытки не наступал… и сознание было прозрачно-ясным, она умирала от смертельной неги… потому что… потому что жених как бы не участвовал в этом соитии, а только наблюдал за нею… Он не менял ни позы, ни выражения лица. Слегка прищурившись и слепив тонко искривленный рот в эфемерную улыбку, он наполнял ее негой с инженерным расчетом, ожидая нужного эффекта, и медленно убивал только за то, что не мог получить от нее желаемого. Она уже вовсе не чувствовала ничего, а как бы раскачивалась на качелях, взлетала вверх и затем головокружительно неслась вниз, навстречу пронзающей до самого сердца смертельной неге…

Но слабая искра жажды жизни, наперекор апатии и отупляющего плена, вдруг, молнией пронзила сознание, крик надорвал горло и… Ирина проснулась.
Затренькали часы с кукушкой, раскрашенная жестяная птичка трижды прокуковала в гостиной. Глубокая ночь царила повсюду. На мглистом осеннем небе не сверкали далекие галактики, и луну черт упрятал в мешок… Так любил пошучивать дядечка.
 
Ирина заплакала. Слезы полились у нее из глаз обильно и часто, подушка намокла, а душа ее как бы омылась, очистилась от омерзительного ночного кошмара и успокоилась.

Она поднялась со смятой постели и бесшумно проскользнула в гостиную. После смерти Аркадия Львовича, там, в гостиной, Леонида Архиповна стелила себе на диване, она еще не могла находиться одной в их общей спальне. Стараясь не потревожить тетю, Ирина приоткрыла дверь в коридор, но та не спала и тихо окликнула:

– Захвати мне водички, детка.
Ирина исполнила просьбу и присела на край постели.
– Тетя, я откажу Сергею Юрьевичу, – сказала она.
– Как знаешь, детка. Кукольник мне никогда не был особенно симпатичен. Сначала психофизические культуры, потом эти его дворянские забавы. Все это мне непонятно и даже страшно за тебя. У нас есть немного нового белья, два колечка, я берегла их тебе на свадьбу… Попытаюсь продать и растянуть деньги на первое время, а там, возможно, ты подыщешь работу.

– Завтра… нет, уже сегодня Сергей Юрьевич будет сопровождать Фогельзанга в замок Рош, – словно не расслышав тетиных слов, продолжала свою мысль Ирина. – Мы поедем вместе, но после этой поездки я откажу ему.
 
– Стоит ли тогда вообще отправляться? – настороженно возразила Леонида Архиповна, – вы ведь пробудете в замке несколько дней. Извини меня, детка, но если ты решила порвать с ним, сделай это немедленно.
 
– Нет, тетя. Я чувствую, что смерть дядечки каким-то образом связана со смертью сержанта. Полковник Гаврилин обещал тебе лично довести расследование до конца. Я поеду хотя бы для того, чтобы не просто взглянуть на этот проклятый замок, который не успел осмотреть дядя, но и раскрыть, наконец, его зловещую тайну.

– Это опасно, детка! – воскликнула тетя, обнимая Ирину и прижимая к себе так, как будто пыталась спасти от нависшей беды. – Твой дядя занимался строго засекреченными научными разработками и еще Бог знает чем, но когда узнал, где используются его труды, прекратил исследования. Тогда и начались все наши неприятности. Он потерял сначала лабораторию, потом кафедру. Заклинаю тебя памятью твоих родителей ничего не предпринимать. Пойми же, его не вернуть…

Леонида Архиповна умолкла, с трудом сдерживая слезы. Ее доброе старое сердце часто билось в груди, а худенькие плечи под ситцевой ночной сорочкой мелко дрожали. Две женщины: пожилая и совсем юная, одиноко сидели, обнявшись в осиротевшей профессорской квартире, среди бесконечно долгой ночи и, вдруг, одновременно увидели в окне низко мерцавшую над горизонтом холодную утреннюю звезду.

Телефонный звонок, довольно ранний, нарушил планы Леониды Архиповны. Какой-то журналист срочно просил о встрече, назвался поклонником трудов Аркадия Львовича и сообщил, что собирается писать о нем книгу. Она дала согласие, хотя где-то далеко, в подсознании, мелькнула мысль, что подобное ей говорил уже однажды другой корреспондент из той же газеты «Высший класс», кажется, его звали Пал Палыч…

Через час в гостиной напротив Леониды Архиповны сидел молодой человек приятной наружности в полном смысле этого определения. Стройный, худощавый, выше среднего роста, он казался даже высоким, благодаря безупречному атлетическому сложению. Молодой мужчина относился к тому типу людей, которые все реже встречаются сейчас: длинноногий и с тонким торсом, он был широкоплеч, с гордой, красиво посаженной головой хорошей природной лепки.

Тонкие правильные черты лица, характерный нос с горбинкой, крупный рот с губами, еще не потерявшими юношескую припухлость, голубые выразительные глаза и вьющиеся густые русые волосы довершали его портрет. Говорил он негромко, глядя прямо в лицо собеседнику, и выслушивал ответ с вниманием пристальным, присущим людям только определенных профессий.

– Можно ли считать господина Свириденко продолжателем ученых поисков Аркадия Львовича? –
спрашивал он в эту минуту.
– Ни в каком разе, – отвечала Леонида Архиповна. – Сергей Юрьевич действительно
был подающим надежды учеником моего мужа, а в последствии определился как самостоятельный
ученый-практик. Я никогда не посещала его сеансы, но моя племянница даже ассистировала ему.

– Он посвящает невесту в свои исследования?
– Ирина не была тогда его невестой, – недовольно поморщилась Леонида Архиповна. –
Сергей Юрьевич основал какой-то международный Центр и почти навязал моему мужу
формальное руководство. Аркадий Львович был категорически против этой затеи,
но потом все-таки согласился.

– Вам не пришло в голову, что имя профессора просто использовали как бренд для широкой рекламы Центра?
– Все, что делал мой муж, было кем-то после использовано, – вздохнула Леонида Архиповна. –
Вы не представляете, Илларион, что такое настоящий ученый. Сегодня это понятие отвлеченное. Государству, где постигается только одна наука: присвоение неведомо как добытых денег, притом еще не из собственного запаса, а банально украденных или сброшенных с широкого плеча дяди Сэма, не до фундаментальной науки. Мы, молодой человек, не только не свободны, но еще и растоптаны.

– И это говорите вы! – воскликнул юноша. – Ведь только вчера нефтяной король Альфин Фогельзанг, один из первой десятки олигархов планеты, фактически признал жениха вашей племянницы своим наследником!
– Этого не может быть! – лицо несчастной женщины затопила восковая бледность, –
вы имеете неверное представление…

– Успокойтесь, прошу вас, – молодой человек почувствовал, что допустил оплошность, затронув щекотливую тему, – я, возможно, ошибся. Меня самого выставили из зала…
Я присутствовал только в самом начале, – оправдывался он поспешно.
– Вы располагаете мнением о деятельности Сергея Юрьевича? – строго спросила Леонида Архиповна, быстро овладев собой.

– Очень поверхностным и весьма субъективным. Я не переношу психокорректоров и экстрасенсов, но мои коллеги писали о его «лечебных» сеансах. Нечто среднее между стриптиз-баром и черной мессой.
– Боже мой, неужели он зашел так далеко? – снова разволновалась Леонида Архиповна.
 
Неожиданный звонок в прихожей прервал их разговор.
Вскоре оттуда донесся бархатный перелив приглушенного баса.

– В лиловом, дорогая моя, вы были неотразимы вчера. Мой родственник окончательно сражен.
Его подслеповатые глазки научены оценивать красоту.

– Вы хотите сказать, что меня уже оценили? Во сколько же?
– Во все сокровища мира, – захохотал оперный голос, и в комнату вошел Геркулес с миниатюрной подругой. – Добрый день, – зарокотал он, не дожидаясь, когда ему представят гостя. – Добрый день и приятно познакомиться, – он доброжелательно кивнул.

После короткого рукопожатия аристократической ручки самозваного академика и доктора множества наук, журналисту представили его невесту – племянницу мужа хозяйки дома, в котором он сейчас находился.

– Илларион работает в газете друга Аркадия Львовича, – и она назвала имя редактора, с которым профессор был знаком достаточно коротко, ей хотелось подчеркнуть, что этот юноша не просто корреспондент, а еще и ее личный гость, которому она очень рада, – он собирает материалы для книги, – продолжала она, – жаль, что Ирина и Сергей Юрьевич уезжают сегодня и нам придется отложить обстоятельную беседу.

– Я аккредитован в группе сопровождения господина Альфина Фогельзанга, – сказал Илларион, удивив всех этим признанием, – мы также выезжаем сегодня вечером и будем присутствовать на светских раутах.
 
– Весьма рад, – первым нашелся Свириденко, – очень может быть полезным наше предварительное знакомство. По крайней мере, в газету от вас, я надеюсь, не попадет ничего неожиданного и непристойного. Ваши коллеги, знаете ли, иногда перегибают палку.

– Все мы не без греха, – согласился Илларион, отводя глаза от Ирины.
Он боялся выдать себя или просто быть узнанным по вчерашней выходке, но переполненная впечатлениями и ослепленная фотовспышками, она, конечно же, не узнала его. Продолжать разговор в день сборов в поездку было невежливо, журналист простился и покинул уютный дом.



                Глава 7

                Ставки на выбор

Мысли о Мишеньке и о его сыне не оставляли Леониду Архиповну. Она почти не сомневалась, что Свириденко либо действительно не помнил фамилии Андрея Михайловича, либо умышленно исказил ее. Но с чего начать поиски? В том, что московского журналиста нет в городе, она не сомневалась. Иначе он непременно подал бы знать о себе. Но что мешало ему позвонить из Москвы, если он благополучно возвратился домой?

То, как кукольник отреагировал на ее маленькую хитрость, якобы опубликованную повесть Андрея в «Новом мире», свидетельствовало, что он был уверен в невозможности такого факта, а значит в том, что Андрей надежно изолирован от своей деятельности. Свириденко, кажется, говорил, что москвич был болен и ему вызывали «скорую» в день отъезда…

Лихорадочно соображая, когда же это могло произойти, Леонида Архиповна совершенно отчетливо вспомнила канун смерти Аркадия Львовича: отсутствие Ирины, их появление утром на лазоревой «диве», слова доктора кукольных наук о внезапном отъезде своего приятеля…

Она стала звонить в справочное «скорой помощи», но ни накануне, ни в названный день вызова к больному с подобной фамилией не поступало… «Погодите, – лихорадочно размышляла Леонида Архиповна, – он ведь сказал: серьезно заболел. Именно так. Теперь эти его слова я припоминаю совершенно точно. Но вызов не зарегистрирован, откуда же тогда взялась «скорая»?

А если кукольник упек Андрея в свою лабораторию? Да их у него, возможно, и не одна. Аркадий Львович беспокоился о своих, якобы утерянных, работах по прогнозам мутационных процессов, которыми интересовался Свириденко, как раз в связи с открытием международного центра лабораторных исследований по чернобыльским соглашениям… кажется, этим занялись военные»…

Чудовищная мысль о том, что кукольник не в первый раз выкрал изобретение ее мужа и передал или продал военным, вдруг осенила ее. Не зря же что-то заподозрил Аркадий Львович и на рассвете, в то роковое утро, отправился с индикатором на берег. Она никому не рассказала про индикатор… зачем?..

Слишком много на ее веку исчезло людей… Но если фон был над озером, или, что еще вероятнее, направленное излучение, убившее ее мужа, значит, лаборатория где-то совсем близко. Гаврилин! Вот к кому она поедет немедленно. Полковник рассеет ее подозрения или поможет… обязательно поможет разыскать и спасти сына Мишеньки.
 
Леонида Архиповна бросилась к секретеру, достала со дна глубокого ящика потертую кожаную сумку с бумагами семьи и документами и извлекла из бокового карманчика старинный золотой медальон на двойной цепочке. Она прижала его к губам, а потом, разомкнув створки, вгляделась в лицо Мишеньки, изображенного справа. Теперь Леонида Архиповна больше не сомневалась; черты мальчика, чей миниатюрный акварельный портрет сохранился прекрасно, несомненно имели сходство с лицом Андрея Михайловича.

Что-то подсознательное, необъяснимое – голос крови, наверное, – утверждало в мысли, что пленником кукольника стал именно сын ее двоюродного брата, которого они с матерью искали всю жизнь.

Оставалось только проверить московские координаты Масалитинова. Но как, если сами-то координаты как раз и отсутствовали? Заказывать справку по определению номера абонента в столице другого государства, притом не зная его адреса, было делом безнадежным. Она произнесла мысленно «другого государства» совсем обыденно, как будто так было всегда, но все же сердце тоскливо заныло… Визит этого мальчика, Иллариона, напомнил ей о личном знакомстве с редактором «Высшего класса», и она решила, что, возможно, в этой ситуации именно он сможет ей чем-то помочь.

Она позвонила по телефону и попросила о встрече. Евгений Петрович согласился принять ее немедленно.
– Ваша рана еще очень свежа, – говорил он спустя короткое время сидящей напротив вдове Грязнова, – и боль притупится не скоро. Я сам потрясен и не могу опомниться от июльских событий.

– Нас посетил ваш журналист Илларион Истомин. Он произвел прекрасное впечатление. А где Павел Павлович? Занимается ли он по-прежнему загадками Черного озера? – спросила Леонида Архиповна.
– Павел Павлович умер, – опустил глаза редактор.

 Якобы в интересах следствия, пресса не проронила ни звука о гибели Гайсина. В отчетах представили акт о ремонтных сварочных работах в помещении редакции, в результате которых взорвался газовый баллон. Поместили только скромный некролог от сотрудников в середине газеты на внутренней полосе. Вот и все.

– Что вы говорите? – растерялась Леонида Архиповна. – Он казался таким энергичным. Как жаль, – холодок пробежал у нее по спине, она поняла, что продолжать разговор о проклятом озере и догадках своего мужа было неэтично, и еще более утвердилась в своих подозрениях. – Примите мои соболезнования.
 
– Спасибо, – сказал Евгений Петрович, – для нас всех это большая утрата.
– Но я хотела посоветоваться с вами вовсе не об озере, хотя, конечно, Пал Палыча очень жаль, он был корректным и очень порядочным человеком, как мне кажется.

– Да, в этом вы не ошиблись. К сожалению, за порядочность иногда приходится отвечать «по законам военного времени», так шутят мои спецкоры.
– Помогите мне найти человека! – вдруг шепотом почти воскликнула Леонида Архиповна.

И она стала излагать редактору свою проблему в той ее части, которая касалась поисков московского адреса племянника, надеясь на его человеческое сочувствие и профессиональные связи, но ни словом не обмолвилась о других соображениях. Он выслушал очень внимательно и пообещал подумать, чем можно помочь в такой необычной ситуации.

В Москве искать безработного журналиста, пусть и с редко встречающейся фамилией, было безумством, тем более очевидным, что никаких прежних связей не оставалось. Но расстроить глубоко уважаемую даму отказом он не мог. Попрощавшись, он проводил вдову Грязнова к выходу и заметил в корректорской Истомина.

– Зайди на минуту, – бросил он мимоходом.
Илька зашел в кабинет следом за шефом, шлепнулся на стул и сказал:
– Фогельзанг отбывает в замок Рош. Губернатор и мэрия в почетном эскорте. Он объявил своим племянником какого-то Свириденко. В городе пахнет керосином и золотым дождем…

– Ларик, хочешь в Москву? Или в Санк-Петербург? – вдруг спросил Евгений Петрович,
устало облокотившись на край стола.
– После окончания расследования, – серьезно ответил молодой журналист. – После сатисфакции за подлое убийство Пал Палыча. После избиения мафии и… на-все-гда. Надоело это болото, меня в «Комсомолку» зовут.

– Валяй. Только не забывай о том, что мафия бессмертна. А теперь честно: ты взял досье Гайсина?

Илларион уперся потемневшим взглядом в глаза шефу. «Нет, это не он», – подумал редактор.
– К черту! – хрипло выкрикнул он, хлопнув по столу кулаком. – Больше никаких замков и Фогельзангов.
Срочная командировка в Пятихатки! Понятно?
– Понятно.
– Ты же талантливый журналист, сынок, – почти взмолился Евгений Петрович. – Крез нас сдал, понимаешь?
Оставь эту тему. Ты не станешь описывать фуршеты паука с золотым брюхом и расхваливать кисть
Жозефа Свира, чья жизнь и холсты были куплены его предком. А в одиночку тебя прихлопнут,
как назойливого комаришку. Мы же блохи под гусеницами их вездеходов!

– Блохи прыгучие и кусачие, – усмехнулся Илька.
– Не уверен, сынок. Далеко не запрыгнешь. Крез нарвался на торпеду «гаврилинских птенцов». Я думаю, «адская машина» – это его работа. Мы для него пыль. Прокуратура, менты – все схвачено. Ну, разнесло бы редакцию – новый бы штат набрал. На кой ляд ему прыткие профессионалы? Пока мы рылись в тухлых портянках и пятки ему щекотали для его же удовольствия, он торчал… а рыпнулись в сторону – поставил на счетчик. Гайсин – номер раз. Я больше не хочу. Понимаешь? У меня дома семь ртов, мать инфарктница. Я очки себе, блин, не могу заказать нормальные… А останусь на улице, как тогда? Пусть уж меня одного … во все дырки за вонючие баксы, зато дочек своих выучу, если успею, пока не затрахали. Ты вольный. За тобой никого. Но и твоя жизнь не собачьих потрохов стоит. Жениться надо, семью строить, детишек рожать.

– Зачем? Пауку на подкормку?
– Тьфу, ленинец, блин, нашелся. И что в том доброго, если сам  прилипнешь к его паутине? Что тебе за дело до него? Эти грязные игры для о-очень крутых. Не подставляйся, сынок, еще не время…

– Все, сдался! – Илька поднял кверху обе руки. – Убедили. Буду тихенький, осторожненький. А ка-ак бабахнет химкомбинат или замок на озере красивенько?.. Куда же тогда с детишками нарожатыми?

Редактор молчал, отвернувшись к окну. Он понимал, что человек, осознавший себя личностью, никогда не смирится с тем, что его судьба зависит не только от Бога, но и от посредников, прости Господи, – гнилых сморчков – сильных мира сего… Какой совет он мог дать этому мальчику?
 
– Тебе не журналистом быть, а следователем по особо опасным делам, – устало сказал Евгений Петрович, – нам Крез за что платит? За страшные истории и ужасные приключения. А ты что сляпать захотел? Губернатор стал ниже ростом на два сантиметра… Мэр кардиограмму снимал в «Семейном докторе» сегодня утром. Кто ты такой, чтоб пасьянс Паука перекладывать?

Белковый комбинат дает шестьдесят процентов валюты в бюджет. Ну, остановятся. Не бабахнут. А пенсионеры вымрут от голода. И детишки туда же или на панель, потому что двадцать тысяч мамочек и папочек пойдут на свежий воздух и в петли полезут. Так кого ты спасешь своим расследованием? Бабахнул уже Чернобыль. Ну и что? Помирали от чумы, а теперь от лейкоза. Какая разница? Мутантиков вот исследуем в паучьем гнезде…

– Каких мутантиков, где? – переспросил Илларион.
– Да все там же, куда ты, дурак, лезешь, – вздохнул редактор. – Гайсин вышел на лабораторию Центра исследования чернобыльского мутационного синдрома. У Гаврилина сработала автоматическая защита после выброса, и люди остались в могильнике. Этот летающий полуфабрикат для морга финансировал медицинские исследования закрытого типа, якобы по СПИДу, а на самом деле был заказчиком разработок по психотропному и биоэнергетическому оружию, понимаешь теперь?!

Из его людей там осталось двадцать три человека. И ни о каком вскрытии могильника речи нет. Наоборот. Фогельзанг требует полной ликвидации и зачистки объекта. Для безопасности гражданского населения, так сказать. А Гаврилин в штыки. Шестеро его «птенцов» в крысоловке захлопнулись… И Сержанта Грекова можно поставить в черном списке под номером один.

Гаврилин вскрыл бы могильник, даже если б под «вышку» пошел после. Но вдруг этот чертов синдром выйдет наружу вместе с солдатиками? Что будет? А ничего не будет, возможно, кроме смрада из паучьего гнезда и паники. Зато паника – хуже атомной бомбардировки. Теперь можешь отправляться, – неожиданно заключил редактор, – я тебе все сказал и даже то, про что говорить не собирался.
 
Илларион молча поднялся.
– Погоди. У тебя в Москве нет знакомых среди сокурсников? Ты ведь в МГУ протирал штаны на первом курсе?
– Ну, есть, – не совсем уверенно отвечал Илька.

– Вдова Грязнова разыскивает своего родственника. Вот, запиши фамилию: Масалитинов Андрей Михайлович, возраст: около тридцати. Если будет оказия, поспрошай. Он вроде бы как работу здесь делал заказную для Свириденко, аристократа этого… – редактор несловарно выразился, – опять же, – он снова вернулся к тому, о чем только что «все сказал», – если Паук объявит его своим наследником и наш князь за бугор свалит – нового мэра выбирать будем. Прошляпить капиталы Паука правитель никому не позволит. Всех мэров и губернаторов вместе с правительством поменяет, ради такого инвестора.

– А если князь ставку на монархию сделает, создаст дворянскую партию и сам правителя свалит? – спросил Илька.
– И такую комбинацию просчитают. Наша задача доглядеть эту комедию до конца.

На этом разговор с редактором был окончен. Илларион вышел на улицу взвинченным и разгоряченным. Поверить в то, что ему выпал шанс посмотреть в натуре крупную игру так сразу, он просто не мог. Он не был еще отравлен цинизмом настолько, чтобы не брать в расчет человеческие жизни, счет которым в этой игре шел уже на десятки тысяч.

Он не заметил, как оказался на центральной улице, где бесконечные пустые кафешки со спящими зонтиками пестрели перед глазами. Дремали художники в городском саду между стройных шеренг дружеских шаржей, пошлых пейзажей, невкусных натюрмортов и нездорового сюрреалистического бреда.

Маленький мальчик, лет восьми, с синцами под грустными голодными глазами, пиликал на скрипочке, раскрыв перед собой старенький футляр с выцветшей зеленой обивкой внутри. Фотографы с полусонными экзотическими тварями – розовым питоном, горбатенькой обезьянкой и муравьедом в ошейнике – забегали вперед и сунули прохожим свою живность под нос, в надежде на редкий снимок. «Пираты» тянули из бутылочек «джин-тоник» на пороховых бочках, живые ряженые куклы и пляшущие гориллы гнались за редкими отдыхающими. А последних почти не осталось в этот теплый день ранней осени в южном приморском городе, рассчитанном на легкомысленные и приятные траты денег.

Представить себе, что праздничный балаган с толпой жизнерадостных полнокровных людей так близко, так ощутимо зависим от прихоти столетнего Сморчка, Ларик не мог. «Господи, зачем же ты сотворил этот мир таким маленьким и уязвимым?» – подумал он и, вдруг, увидел газовый шлейф сверхзвукового самолета в небе. Ему представилось, что это самолет Сморчка, который кружится вокруг Земли и обвивает ее своим паутинным свивальником. Илларион Истомин зачем-то погрозил кулаком в небо и отправился восвояси. Нужно было еще много чего успеть сделать до завтрашнего отъезда.


                Глава 8

                Могильник для живых

Пройдя больше половины пути, кореец учуял подозрительный запах свежей сырости. Его природное тонкое обоняние не могло ошибиться: это был запах влажной глины и мокрого известняка, в пластах которого продолбили «шнурок» – длинный, метров около ста, подземный туннель под озером. Влажность и духота одновременно усиливались по мере того, как он приближался к засыпанной штольне подъемника. Думать о самом страшном ему не хотелось, однако под ногами уже зачавкало. Он почти бегом одолел последние метры, вошел в водолазку и осветил взорванный шурф. Сверху довольно сильно сочилась озерная вода…
 
Пробиться теперь к шлюзовой было нельзя: вероятнее всего, взрывом повреждена перемычка и вода затопила верхний уровень. Как долго продержится завал под напором воды, одному Богу было известно. Глубина озера над «Аквариумом» превышала тридцатиметровую отметку. Выскочить из такой подводной пещеры не смог бы даже дельфин. Впрочем, экстремальную ситуацию спецназовец воспринимал как нормальный рабочий момент. Он сосредоточенно думал и просчитывал все возможные варианты спасения, одновременно ощупывая и простукивая глухие стены водолазки.

Снова оказавшись в полном одиночестве, Андрей решил контролировать свою психику и не допускать рецидивов недавних болезненных галлюцинаций. Он попытался вспомнить «Отче наш», но запутался на словах «и остави нам долги наши» и решил ограничиться «Господи, помилуй!», потому что его воспаленный мозг ничего больше из молитвенных текстов воспроизвести не мог.

Едва только стихли в туннеле шаги корейца, как он стал бормотать самую короткую и простую молитву, но даже сквозь собственное бормотанье услышал размеренный шум. Равномерные слабые удары – как будто кто-то ломом пробивал отверстие в стене – доносились из туннеля. Андрей закрыл уши ладонями и продолжал молиться. «Господи, помилуй!» – повторял он сначала три раза, потом девять и еще три раза по девять… но удары слышались все отчетливее… На сей раз оружие предусмотрительно отобрал кореец, и пальбы просто не из чего было устроить.

Андрей попробовал успокоиться, насколько это было возможно, внутренне собрался и прислушался, пытаясь определить природу стука. Звуки доносились из глубины туннеля. Он поднялся и вышел из-за стойки, за которой сидел, и направился в сторону доносившихся ударов. В конце концов, он определил, что звук был, безусловно, механической природы: кто-то ломом или тяжелым предметом методично наносил удары в одну точку. Но где же? Он миновал несколько углублений, прикрытых щитами, и остановился напротив… напротив того, в которое они оттащили труп охранника.

Никаких сомнений не могло оставаться: именно оттуда доносился размеренный стук, который периодически умолкал на короткое время, как будто тот, кто делал свою работу, давал себе недолгий отдых.
 
Первой мыслью явилась та, что убитый остался в живых и сейчас пытается выйти наружу одному ему известным способом. Но потом Андрей отверг эту версию. Во-первых, тот был мертв без вариантов – прошит автоматной очередью, и даже если б жизнь теплилась в этой груде из мышц и свинца, то уж о физических упражнениях не могло быть и речи. А во-вторых, никаких предметов, которыми можно было бы производить такую работу, в камере точно не было. Она была совершенно пуста, хотя и не облицована щитами внутри. Значит, кто-то пробивался снаружи.

В этот самый миг Андрей услышал шум осыпающихся камней и падения чего-то тяжелого. Инстинктивно он всем телом привалился к панели, заменяющей дверь в пещеру с мертвецом. Шорох и возня продолжались.

Жизнь несчастного узника снова повисла на волоске. Кто? Кто проник сюда снаружи? Свои или «инкубаторские»? А может… Он похолодел, волосы зашевелились у него на голове... Чернобыльские мутанты… вымысел или факт? Что это: грибы, растения, животные или… То, что в пещере за спиной были не грибы и не растения, сомнений не вызывало, значит… Он понял, что панель, закрепленная в пазах, держится на месте достаточно прочно и подпирать ее спиной не имеет смысла.

Изнутри что-то заскреблось по стене. Бедняга отскочил, как ошпаренный, и бросился к стойке. Оттуда можно было, по крайней мере, рассмотреть пришельца. В панель теперь уже дубасили изо всех сил с завидным упорством или отчаянием. Она трещала в пазах, счет шел на секунды… Андрей погасил фонарь.

Треск и падение в полной темноте подсказали ему, что пришелец вышел в туннель…
И тут в глубине «шнурка» мелькнул слабый свет. Невольно вскрикнув, Андрей стиснул зубы, чтобы не выдать преждевременно своего присутствия. Корейцу он не мог помочь криком, но тот должен был заметить пришельца…
 
То, что явилось ниоткуда, однако, не стреляло и не подавало никаких агрессивных сигналов. Свет от фары фонаря корейца становился все ярче, и уже в туннеле слабо прорисовывался силуэт… человека нормальных пропорций, в балахоне, очевидно, мужчины, судя по росту и комплекции. Человек не предпринимал никаких попыток к действиям: он просто стоял посереди коридора, свесив бессильно руки, и все четче проступали контуры его темной фигуры.

– Руки за голову! К стене! – донесся из туннеля командный голос и топот приближающихся шагов.
– Не двигаться. Отвечать. Стреляю без предупреждения. Ад рэм.
Очевидно, это был пароль. Но человек молчал, безропотно повиновавшись команде.
– Ты кто? Назови имя.

Человек, вдруг качнувшись, стал сползать по стене на пол. Кореец передернул затвор, но пришелец вытянулся на полу в беззащитной позе, раскинув по сторонам руки. Андрей бросился вперед.
– Не подходи! – крикнул кореец и выстрелил вверх.
– Ты что? Он же вырубился…
– Ну да. А потом врубит по полной программе.
– Не похоже, – достаточно приблизившись, возразил Андрей.

Пришелец не шевелился и признаков жизни не подавал.
– Вставай! – скомандовал кореец. – Считаю до ноля. Три, два… один!
Никаких эмоций.
– Да брось ты, – вступился за него Андрей. – Человек ведь.
– А если заразный?
– Ну ты, стерильный, здесь мы все в одной пробирке микробами нафаршированные. Эй, друг, вставай!

Он придвинулся совсем близко, присел на корточки и подергал за рукав пришельца. Рука того была безжизненной и холодной.
– Э, да он помер, кажется, – сказал Андрей и попытался развернуть неизвестного лицом к свету. – Это же… это же… – он подскочил и попятился. – Это же Славик! Славик Лагунов.

– Да… – согласился кореец. – Точно чокнутый, тот самый поэт. Эй, малый, не валяй дурака. Ну-ка, глотни лекарства, – и он попытался разжать стиснутые зубы и влить глоток спирта распластавшемуся навзничь Славику.
Кореец встал на колени, расстегнул балахон и приложил ухо к груди несчастного.

– Живой, – заключил он через несколько секунд, – так: здесь у нас морг, – он кивнул на труп в углу и потом указал на дыру в стене, – а этого тащим в реанимацию. Давай, веселее, – и он подхватил отяжелевшее тело под мышки.
Андрей послушно взял Славика под колени и, напрягшись изо всех сил, приподнял с пола. Ноша показалась ему непомерно тяжелой.
 
– Развернись, – скомандовал кореец. – Живого головой вперед нести надо. Поворачивайся, что ты как сонная муха. Времени в обрез. С лифтовой шахты вода сочится. Пробой где-то под озером… не исключено, что третий уровень затопило. Акваланги теперь не добыть, они в шлюзовой, над водолазкой… Так, сюда его. Хорошо.

С этими словами они уложили Славика на койку, расстегнули непомерной ширины плащ и, обнажив худую грудь юноши, растерли спиртом, прыская в лицо водой и обмахивая куском пластика. Через минуту-другую он стал подавать признаки жизни.

– Где я? – спросил он, с трудом приоткрывая темные веки. – Кто вы?
– А ты кто? – спросил кореец.
– Я… студент…
– Подземной академии, – фыркнул кореец.
– Выпустите меня! – взмолился Славик. – Ну, пожалуйста. Вы же не те… зачем я вам?
Сначала мучили, теперь вот… – он осекся.

– Я тебя, что ли, мучил? – возмутился кореец, – или он? Нас самих в «шнурке» задраили. Ты, малый, откуда пробился, а? Инкубаторские тебе шляться повсюду разрешали… Ну? Откуда ты к нам свалился?
– Ничего не помню, – Славик прикрыл глаза и замолчал.
– Шок у него, – сообразил кореец. – Ты посиди возле, не оставляй его одного, а то двинется, крыша поедет… А я в моргушку сбегаю. Погляжу, откуда он выперся.

И кореец бесшумно исчез вместе с фонарем. Но Андрей уже свыкся с месторасположением вещей в этом замкнутом пространстве и на ощупь довольно быстро отыскал свой фонарь. Он присел на круглую пластиковую тумбочку около койки, на которой сам провел больше месяца. Парень тяжело, шумно дышал и лежал неподвижно, сжав веки так сильно, что от наружных уголков глаз разбежались лучиками морщинки. Он был еще совсем молод, лет двадцати, может быть, с небольшим. Постепенно маска напряжения сходила с его лица, дыхание затихало, он, видимо, успокаивался.

Да, это был тот самый юноша из электрички, который распевал мантры… Вдруг, Андрея осенило, что присутствие Славика в «Аквариуме» и его собственное заключение в изоляторе – продуманная месть курфюрста. Это уж наверняка. Теперь всякие сомнения можно было отбросить.

«Дьявол, дьявол… – твердил про себя Андрей, пиная в ярости кулаками упругий пластик, – нет, надо выжить… сжаться в комок и выжить. Ирина, бедная девочка… Господи, ну что тебе стоит?! – взмолился Андрей. – Сохрани ее, защити… о себе не прошу… воля твоя, Господи… но ее сбереги…» Затем он подумал, что вот умрет, и ни одна женщина не зачала и не выносила его ребенка. Ни разу…

А вдруг, Ирина… Они провели вместе целую ночь, ошалев от любви, позабыв обо всем на свете и о предосторожности, конечно… Он был первым у нее, и у него она была единственной… женщины были… А она – единственная… «Боже, не допусти, чтобы бездушный кукольник, стал отцом моего ребенка!» – взмолился он, и желание во что бы то ни стало выбраться из могильника ударило в голову. Он бросился в туннель, позабыв о больном…

Высота потолка в камере достигала двух метров, еще с полметра насыпалось на пол грунта из дыры, так что кореец, ухватившись за непрочный, но показавшийся надежным, выступ известняка, подтянулся на руках и без особых трудов проник в лаз. Фонарь уже не так ярко освещал пространство пещеры, портативные батареи садились, но все же с первого взгляда было видно, что он попал в рукотворный грот из которого вверх, довольно круто, уводил тесный подземный ход с полукруглым сводом, причем ход был явно старинным, с замшелыми, ровно вырубленными стенами.

Почти не сгибаясь, он продвинулся вперед на несколько шагов. Кое-где в полу виднелись даже ступени. Благословляя судьбу и студента-шизика, чудом попавшего в подземный лабиринт, кореец осмотрел и ощупал стены. Вероятнее всего, малый действовал наугад: в том месте, где он пробил дыру, было небольшое углубление в стене, скорее всего природного происхождения, потому что отвалы грунта и породы из самого хода были убраны. Здесь же, у стен, оставались тесаные камни, сложенные в забутовку и в развал, такие же старые и замшелые, как и сам ход. Очевидно, лабиринт обживался много лет назад, а грот служил своего рода тупиком.

Насколько такие выводы соответствовали действительности, трудно было судить. По крайней мере, они давали надежду. А главное – приток воздуха в могильник. Это фактически продлевало пленникам жизнь в самом прямом смысле.
В «шнурке» воздуха оставалось на считанные часы. Ко всем бедам, невозможно было предусмотреть, как поведет себя промоина, вода могла сокрушить перемычку и хлынуть в туннель в любую минуту.
Кореец почувствовал, вдруг, что засыпает стоя, прислонившись к стене. «Черт, надо поторопиться», – он освежил себя глотком из фляжки и повернул назад.

– Эй, ты где? Отзовись! – услышал он голос своего подопечного.
– На танцах… – буркнул кореец, спускаясь в грот. – Чего орешь? Тут я, наверху.
– Давай сюда, вода прет из туннеля…

Кореец мигом сиганул вниз и в самом деле увидел, что по полу стремительно растекается черная лужа.
– Пошли за шизиком, – скомандовал он, и айда наверх, – там апартаменты капитальные, должно быть, графские или еще чьи…

Они миновали коридор, вошли в «яйцо» и посветили фонарем на койку. Бедняга-поэт лежал вытянувшись и безмятежно улыбался.
– Вставай, друг, – тронул его за плечо Андрей.
– Подъем, малый! – скомандовал кореец, выгребая из буфетной остатки продуктов. – Подъем, – рявкнул он в самое ухо спящему, – поведешь нас, как Сусанин…

– Слышь, Славик, просыпайся, – тормошил спящего Андрей, не замечая, что с койки тяжело скользнула вниз рука парня.
– Ну, что вы там чухаетесь… – кореец застыл, сведя брови на переносье и пристально вглядываясь в лицо юноши. – Оставь его… помер пацан… – тихо сказал он, нащупав пальцами сонную артерию.
 
Воцарилась душная тишина. Оба затаили дыхание. Славик был мертв. И, пугающее непостижимой тайной, сияние блаженства растеклось по его бескровному, почти призрачному лицу.


                Глава 9
                Со смертью взапуски
 

Андрей приподнял юношу за плечи, но голова его безжизненно запрокинулась. Он опустил тело на матрас и попятился, а затем, стиснув виски ладонями, как безумный, заколотил лбом об стену. Звонкая оплеуха корейца вернула его к действительности.
 
– Кончай, не барышня… и мне малого жалко… не выдержал, напряг дикий… сколь он камни долбал? Там толщина метра в полтора… сначала шастал, как крот под землей. Один… фонаришка слабенький, сдох в тупичке, погас, под ноги мне подвернулся. В темноте мозги и у здорового завернутся. Отмучился, малый...

– Отмучился… – эхом повторил Андрей, давясь и заглатывая судорожный спазм.
Как слепой, он ткнулся в одну стену, потом в другую и, наконец, спросил:
– Канат у тебя есть?
– Откуда? – удивился кореец шепотом, рядом с покойником голос осел как-то сам собой. – Я ж тебя не из колодца вытаскивать собирался.
– Его с собой заберем, – сказал Андрей, медленно разделяя слова.
– С ума спятил? Мертвяка таскать! Вода, бля… по щиколотку.

Вода действительно покрывала уже весь пол на уровень где-то с ладонь и прибывала очень быстро,
натыкаясь на препятствия и закручиваясь в воронки.
– Сваливаем! Не то утопнем запросто.
– Сваливай. Я его не оставлю, – Андрей уселся на тумбочку.
– Ну, ослиная порода! На хрена ж я тебя выручал?
– Спасибо. Выручил. Без него не пойду.

– Черт! – кореец открыл рот, чтобы выпустить очередную порцию отборных ругательств, но близость умершего юноши остановила его. – Ладно! Возьмем малого. Захороним там, наверху.

Андрей плохо понимал, что тот имел в виду, но готов был повиноваться без лишних вопросов.
Кореец распустил ремень и обхватил им руки и туловище покойного. Затем стянул с себя рубаху, связал на горловине, сложил туда остатки еды, полторы бутылки минералки, еще в одну начерпал воды из бачка, стянул рукава в узел и перекинул через плечо. Потом подумал, вернулся к буфетной, извлек с самого низа пистолет охранника с запасными обоймами и сунул к продуктам. На другое плечо забросил автомат, подхватил по мышки безжизненное тело Славика и скомандовал:

– Живо, выноси вперед ногами, теперь уж так и положено. Шевелись.

Маленькая процессия двинулась против течения, заметно затруднявшего ход. Вода была не то чтобы ледяной, но достаточно холодной и доходила почти до колен, когда они приблизились к нужной камере, а по дну сползали к тупику и ворочались, как живые, крупные камни. На счастье, у обоих ботинки были достаточно высоки и удары не калечили ног.
 
Внутри, в самой камере, насыпь почти размыло. Опустив свою тяжкую ношу прямо в воду, кореец влез на спину Андрея и забрался в разлом. Труп в намокшей одежде отяжелел, как колода. Андрей с трудом удерживал его за голову над водой, а поток становился все стремительней, наполняя с шумом пещеру. Кореец вытряхнул рядом с собой содержимое узла, опустил из разлома рубашку и крикнул вниз:

– Цепляй за ремень, ну же…

Однако одной рукой удержать тело Андрей не сумел. Мертвый юноша скрылся под водой,
и одновременно из туннеля донесся ужасающий грохот.
 
Кореец свесился почти наполовину, подхватил Андрея за шиворот и рванул вверх. Инстинктивно взмахнув руками, тот вцепился в выступ и через секунду был втянут в грот. В воронке под ними бешено вскипел черный омут…

– Прощай, малый! Пусть твоя светлая душа поскорей улетит отсюда, – опустив голову, проговорил кореец, и голос его утонул в ревущем стоне стихии.

Воздух, которого было в «шнурке» не так уж много, с клубами пыли вода выдавила в грот. Смерч в подземелье взмыл вверх и, как в замедленной киносъемке, стал распадаться, клочьями оседать вниз и вползать в лабиринт.

Шок не настиг Андрея. Повалившись у края расщелины, он перевернулся лицом вниз и отполз на несколько шагов в сторону. Воздушная волна спала, а следом озерную воду неминуемо должно было выдавить в туннель. Оба понимали это так ясно, как если бы им пришлось решать классическую задачку про две проклятые трубы. Волею судьбы, они оказались в том самом чертовом бассейне, куда гигантский поршень Черного озера вдавливал свои тяжелые воды. Но что-то, вдруг, переменилось…

В расщелину снизу, каким-то чудом, внесло сорванную панель, и она, заклинившись под углом, теперь, как лопастью, подгребала внутрь всплывшие обломки пластика, крепежные рейки и прочий мусор. Дыру затягивало на глазах…

Сообразив мгновенно, какой шанс подарен судьбой, кореец метнулся к стене, где в забутовке ждали своего часа заготовленные кем-то камни. Орудуя прикладом автомата, он расшевелил кладку, а подоспевший Андрей, с невесть откуда взявшейся силой, помог столкнуть верхний ряд. Довольно быстро, переворачивая камни с боку на бок, им удалось завалить расщелину, под которой гулко ухали и стонали черные воды злобного озера.
 
Оба на какое-то время застыли, плохо соображая, чего миновали, надолго ли?
И можно ли считать, что миновали вообще?
 
– Что, костлявая, не достала? – наконец, ухмыльнулся кореец, отыскивая сигареты. – Давай, покурим, – обернулся он к Андрею и, щелкая зажигалкой, заметил: – вытяжки ни хрена. Видал, как пыль опадала? Фонарь у нас один на двоих, паря, да и то дохлый. Часов на шесть-семь хватит, если экономить. Гаси пока, передохнем чуток. Помянем малого. Великую службу он нам сослужил напоследок… Душа его светлая, глядишь, и здесь нас не оставит, выведет на свет божий.

Однако Андрей не спешил выполнять совет друга. Он направился к забутовке и в этот момент
что-то рассматривал за ней, подсвечивая себе фонарем.
– Ход тут, кажется, – сказал он хрипло.
– Перекрестись, если кажется, – кореец с удовольствием затянулся.
– Говорю тебе, ход, – настаивал Андрей.

Он опустил фонарь на землю, принялся долбать прикладом крайний камень, но не рассчитал удара
и выронил автомат.
– Оружие в руках интеллигента, что псалтырь у висельника, – вздохнул кореец, направляясь на подмогу.

Податливый камень от его точных ударов быстро вышел из гнезда. В самом деле, за кладкой была ниша. Еще один камень освободил достаточно места, чтобы в нишу можно было просунуть голову и даже подсветить сбоку фонарем. Любопытный Андрей заглянул первым…

Сдавленно вскрикнув, он отшатнулся и сел на землю.
Кореец с сократовским самообладанием докуривал сигарету и ждал сообщения.
– Там, это… – промямлил Андрей, – труп…
– А ты что искал? – философски спросил спецназовец.
– Я думал…
– Фонарь погаси, эксгуматор хренов. Ход, ход… Нам наверх ход нужен, а не вниз. Ниже некуда…
 
Между тем, он подобрал с пола фонарь и сам заглянул за забутовку. Мумифицированный, иссохший до почерневших костей труп голого мужчины в странной позе, на корточках, не произвел на корейца особого впечатления. Очевидно, ему приходилось видеть «сцены из загробной жизни» и похлеще, учитывая миротворческие миссии на востоке.

– Мертвяк как мертвяк. Старожил, видать. Не боись, не рассердится. Мы у него прощения попросим. На, помяни малого, легче станет, – и он протянул Андрею фляжку со спиртом.

Тот отхлебнул, перевел дух, пробормотал: «Царство небесное!» – и сделал еще один глоток. Кореец последовал его примеру. Закусили паштетом в пластиковой упаковке, предусмотрительно прихваченным из буфетной. Запили минералкой. В запасе оставалось еще две бутылки.

– Пошли, – вдруг скомандовал кореец, – покуда силы есть – попрем вверх.
– А дальше? – вяло спросил Андрей.
– Дальше будет виднее. Не гневи Бога, паря. Раз Он нас досель не оставил, значит, и дальше с Ним будем.

Оба поднялись одновременно, молча собрали пожитки, разделили кладь поровну и углубились в подземный ход: Андрей впереди, кореец за ним. Отыскав подходящий острый обломок твердого камня, последний, перед тем как покинуть грот, нацарапал на стене справа косой крест и стрелку по направлению подъема. Тускло-желтое пятно слабого света в кромешной тьме подземелья прыгало по редким, но довольно крутым ступеням, и оба благословляли судьбу и Бога, за то что этот живой свет торопил их вперед.


                Глава 10

                Режимный объект

– Накось, выкуси, – скрутил жирную фигу перед носом фотографа-криминалиста Паши начальник охраны режимного объекта 031, рыская по сторонам скучными, невыразительными глазами и не глядя в его удостоверение и пропуск с красной полосой по диагонали, предписывающий особые разрешительные полномочия предъявителю, – меня чуть не тырнули взашей, после последней утечки служебной информации.

– При чем тут я? – оправдывался Паша, щуря невинно-близорукие глаза.
– Ой! А то я поверю, что девку на члене правительства инопланетяне отщелкали, – намекнул на скандал с фотографиями прелюбодействующего премьера начальник. – Добро, хоть адресок сауны не объявили по всем брехаловкам. Твои фотки, точно, и не трави мне мозги.

– Господин полковник! – рявкнул Паша с такой строгостью, что охранник по привычке дернул бычьей шеей, – вы получили список офицеров, командированных штабом для рекогносцировки зоны особого режима в заповеднике «Ливонский замок», и предписание создать им условия для проведения операции в оптимально сжатые сроки?
 
– Сукин сын! – резюмировал полковник, делая незаметный кивок дежурному. -
Какое ты имеешь отношение к этому списку?
– Самое непосредственное. Я должен запечатлеть ослабленные точки объекта,
если вам это о чем-то говорит.
– Тебя снимут мои хлопцы в любой точке, без шума и пыли, если ты свой хитрый фокус сместишь на полградуса в сторону. Вы что, будете прибывать по одному? – протягивая руку к бумаге, доставленной дежурным в мгновение ока, спросил полковник.

– Нет. Это только я на пару минут спереди, своим ходом, – кивнул Паша на старенькую «девятку», припаркованную у обочины, и притворно вздохнул, – хотел с родственником по рюмке кофе раздавить, а он…
 
– Я при исполнении, – смягчая тон, сказал начальник караула, пропустив мимо ушей напоминание о брачных узах с троюродной сестрой фотографа. – Гостевая прибыла. Шмон по первому разряду. Не дергайся. С кем шуточки шутишь, Паша?
– Где шуточки? Только голые факты.

– То-то, что голые. Насмотришься, навидишься, сравнишь постную затируху со свиной ножкой, запеченной с чесноком, – продолжал тот, уводя молодого человека в сторону от КП, – сравнишь, – повторил он многозначительно, – и взвесишь, и поразмыслишь: за что радеть?

– За отечество, родимый ты мой.
– Отечество! – взвился полковник, и его тусклый взгляд воинственно сверкнул. – Я присягал отечеству!
– Который раз? – ехидно спросил Паша.
– Ты на что намекаешь? Своему независимому отечеству присягал один раз и на всю жизнь! –
торжественно подчеркнул он, вытаращив глаза.
– Ха! Один раз независимому, а прежде – один раз великому и нерушимому. Вот-вот выборы грядут, глядишь, новый рулевой появится и загребет опять не в ту сторону…
– Заткнись. Завистник ты. Нет у тебя будущего.

– Будущего нет ни у кого. Есть только настоящее. Настоящие бабки в настоящих банках или их отсутствие, настоящие болячки, сорок тысяч трупов после землетрясения в Ланкарадо и настоящий заморский гость в Аркадийской резиденции президента. А будущее, – Паша сделал паузу, поднес к губам пожелтевшие от фиксажа пальцы, смачно дунул на них и показал собеседнику щедро раскрытую ладонь, – вот оно, твое будущее…

– Ох, Паша, Паша, – покачал головой полковник, – ну почему ты их так ненавидишь? Другие придут – сырых дров наломают. Притерся бы, приспособился…
– Да потому, господин полковник, что я в натуре – жук-древоточец. Пра-а-тивные они, жуки, тощие, в говне сидят, гнилое и мертвое на труху перетирают, а здоровым и живым брезгуют… извращенец я, некрофилия моя страсть.
– Тьфу, балабол. Послал же Бог родственничка! Вон твои кореша подъехали. Догоняй…

У КП притормозил джип и из него посыпались «гаврилинские птенцы». Лучше бригады спецназовцев уточнить особенности местности и составить план дислокации и маскировки охранного взвода не могла ни одна служба управления. Прихватив специальный инструмент, профессионалы углубились в парк.

Вышколенные «птенцы» четко соблюдали инструкции, механически производили обмеры и, на всякий случай, отмечали в тренированной памяти незначительные, вроде бы, детальки быта режимной зоны. На специальной пленке, подлежащей проявке особым способом, Паша запечатлел гостевой дом и множество построек разного назначения, одна из которых была той самой злополучной баней, в которой голая девка оседлала грешного премьера. Но за какими именно стенами произошло «событие года», рассеянный фотограф не помнил. Ему это было не интересно.
   
 Турбаза «Синий лог», отмеченная на стратегических картах как режимный объект № 031 и затерянная в лесном массиве заповедника «Ливонский замок», строилась изначально для отправления нужд высшего класса без кавычек. Здесь устраивались, как и положено по полной программе, «царские охоты», пышные оргии и частные приемы особых гостей.

Иллариону такая информация уже давно не щекотала нервы. Но одно дело прочитать или увидеть на экране, а совсем другое пощупать ногой «земли обетованные». Правильнее было бы сказать: побродить около этих земель, потому что проникнуть на объект 031 можно было бы, разве что превратившись, как царевич Гвидон, в летающее насекомое.
 
Бродить, впрочем, тоже было не всегда возможно. С некоторых пор заповедник стал полигоном для натаскивания личных телохранителей и специалистов других, востребованных новым временем, профессий из частной школы Креза, обучение которых предполагало «специальные» условия. Например, группа «захвата» преследовала условного «противника», который не только жестко сопротивлялся, но и сам норовил захватить преследователей.

Обычно в качестве «противника» выступали «гаврилинские птенцы» в пропорции один к трем, а то и к пяти. «Птенцы» называли курсантов «телятами» и подчас отделывали профессионально и без пощады. Те тоже, случалось, не оставались в долгу. Но однажды «теленка» после прогона нашли с пулей в затылке. Полковник Гаврилин даже не стал проводить дознания. «Птенцы» работали без боевых патронов, и стравить их с «телятами» было все равно, что стравить волков с дворняжками. Через день в душевой частной школы Креза нашли еще один труп: этого курсанта удавили петлей из лески. Шла разборка между «телятами». Прогоны временно прекратили.
 
И все же, не беря в расчет всю зыбкость и дурную славу заповедника, Илька уговорил Пашу прихватить и его с собой, когда узнал про особое поручение друга. Прием и брифинг для журналистов в замке Рош отложили на сутки. И журналист Истомин свободный день решил потратить на… грибную охоту в окрестностях турбазы Синий лог, знаменитых, ко всему малоизвестному, безлюдьем и легендами про славянских богов.

Вместе с другом они отправились на его старенькой «девятке» в Максаковку, оттуда Паша повел машину сам, как и прежде случалось довольно часто в их рисковых и не всегда безобидных проделках. Илька практически на ходу незаметно испарился в нескольких сотнях метров от режимного КП и сейчас поднимался на пологий холм, покрытый звонким березняком, шелестящим по верху золоченой каймой осенней листвы, добросовестно изображая припозднившегося грибника. «Гаврилинские птенцы», с которыми покойный Пал Палыч вел крепкую дружбу, кой чего показали настырному старику, а тот, в свою очередь, успел поделиться с Илькой свежими впечатлениями по возвращении из своего последнего в жизни летнего отпуска.

За березняком к самому яру подступал сосновый бор с раскоряченной прогалиной после спонтанной и бурной деятельности бесследно сгинувших лесорубов. На вырубке реликтовых сосен, из-за которой «заповедник» судился с местным губернатором три года, оставались брошенные и незачищенные участки с корчеванными пнями.
 
Просчитав в уме только ему известную комбинацию, Илька подошел к одному, ничем не выделявшемуся, глубоко осевшему в опревшей хвое огрызку с торчащим сбоку клыком волокнистой древесины. Он взялся за клык обеими руками, и пень, подрезанный у самого основания по наружному охвату, плавно повернулся… Аккуратно выбранный в середине, этот лесной сейф хранил внутри маскировочный халат и оптический прицел, переделанный безымянным умельцем в классное смотровое устройство.

Через несколько минут, засев за скалистый выступ в зарослях можжевеловых кустов над обрывистым яром, протянувшимся в сторону элитной турбазы, Илька напрягся до онемения в лопатках и приник к оптическому прицелу.
Довольно большой участок усадьбы просматривался нечетко, зато в прицельной рамке с разметочным крестом по центру, как в кинокадре, фокусировалось все, что привлекало внимание. «Птенцы» проводили рекогносцировку без суеты, быстро, бегом перемещаясь вокруг усадьбы.

Пашу прикомандировали к старшему, с планом в руках, и фотограф добросовестно щелкал, тыча после пальцем в бумагу и делая на ходу в ней пометки. Возле усадьбы вся прислуга, очевидно, под руководством администратора мыла щетками плиточный настил, а садовники в боковых аллеях освежали декоративно подстриженные кусты.

Ничего необычного пока не происходило. Расслабившись, Илька припрятал до поры хитрую оптику в неприметную старенькую корзину, предусмотрительно заполненную наполовину кисточками кровянисто-сочной калины и смородиновыми листьями, за неимением грибных трофеев. Время перевалило за полдень, и ленивая истома от прогретого летним солнцем леса разливалась вокруг, размаривая и Ильку, притомившегося достаточно от сумятицы нагроможденных в последние дни событий. Он прилег на мягкую можжевеловую подстилку из опавших хвоинок, вобравших прощальную ласку ранней осени и источавших терпковатый с горчинкой, ни с чем не сравнимый запах.

Усадьбу, раскинувшуюся внизу, даже отсюда, сверху, невозможно было обозреть полностью: она простиралась на сотни гектаров, окруженная непроницаемым забором, выкрашенным под цвет густой, вытянутой вдоль ограды, посадки молодых елок. Бурая, вскопанная и разрыхленная, как на государственной границе, широкая контрольная полоса выполняла, очевидно, не только противопожарные функции.
 
Но особое впечатление произвел на Ильку главный корпус, развернутый парадной фасадной стороной как раз к холму, на котором устроился наблюдатель. Он походил на классические русские дворцовые ансамбли, хотя турбаза поднялась в заповеднике с нулей года три-четыре назад, и напоминал знаменитое шереметьевское Кусково не только архитектурой здания, но и самой планировкой прудов и парка, с беседками, фонтанами и другими хитроумными «затеями», вроде тира и карусели. И ностальгическая тоска об утраченном навсегда достала Ильку до самого сердца.
    
При виде копии архитектурного шедевра русских зодчих, генетический код Истоминских предков сработал автоматически. Невольное презрение ко всяким «царским деревням» с безвкусными железобетонными башнями, такими же тупыми и напыщенными, как их хозяева, надломило его красивые губы.
 
Да, здесь витал призрак большой власти, купленной за о-очень большие деньги, куда большие, чем достопочтенный граф Шереметьев выкачал из двухсот тысяч своих крепостных… Это был призрак не шумной и скандальной президентской власти. Президенты – всего лишь жалкие крикливые марионетки в руках «купцов» – тех, кто «выкупает» такую власть и право распоряжаться живым товарным «закладом», многими миллионами человеческих жизней. 

От таких крамольных мыслей журналист Истомин не мог освободиться даже в можжевеловом раю бабьего лета, потому что они ядовитыми иглами царапали его совестливую душу.
 
Он вдруг заметил внизу на шоссе странный кортеж из нескольких автомобилей и схватился за свою бутафорную корзину. Рамка оптического прицела вычленила машину австрийского посла с флажком на капоте, лазоревый лимузин и сопровождающий ментовский джип с вертушкой на крыше.

Переведя фокус внутрь усадьбы, Илька уже не увидел ни «птенцов», ни Паши, ни даже старенькой «девятки» у КП. А это значило, что ему добираться до Максаковки теперь придется на своих двоих и с включенной скоростью. Времени на десятикилометровую прогулку оставалось в обрез. Гости, по-видимому, начинали съезжаться загодя, а возможно, желали обсудить свои дальновидные стратегические планы до появления здесь главного действующего лица.


                Глава 11
                Чертов лабиринт

Медленно и осторожно пленники подземелья поднимались вверх по замшелым ступеням. Гораздо медленнее, чем бы хотелось, и подъем казался нескончаемым. Влажность, между тем, почему-то усиливалась.

Внезапно коридор расширился, подъем прекратился и они оказались в довольно просторной галерее; пол, вымощенный каменными плитами, повсюду покрывала плесень, равно как и поверхность свода, откуда доносился равномерный шум непонятного происхождения.

– Это вода… и шум – от ее движения по каменистому дну, – первым догадался кореец, – мы находимся под озером, совсем близко, в придонной какой-то части…
– Пожалуй, да, – согласился Андрей. – В старину люди умели работать с камнем. Видишь: ни одна капля не просочилась сквозь своды. Их скрепили притертой конусной кладкой на века.

Галерея была совершенно пустынна. Они продолжили путь по скользкому полу. Вскоре дорога снова сузилась и пошла кверху, появились каменные ступени, и уже совсем тесным коридором они взбирались вверх долгое время, казавшееся бесконечным, с трудом преодолевая крутой подъем. Наконец, выбравшись, как из печной трубы, оба очутились в круглом зале. Свод его посередине поддерживала кирпичная колонна, и отсюда в разные стороны расходились новые уровни. Несомненно, подземный лабиринт хранил многие тайны. Но не это привлекло их внимание.

Почти по центру, у самой колонны в потолке зияла здоровенная дыра, а груда щебня и несколько крупных камней свидетельствовали о том, что она проделана сравнительно недавно, может быть, и совсем свежая.

– Так вот откуда малый свалился, – размышлял вслух кореец. – Неужто «шнурок» из «Аквариума» аж до сих вытянули? Ну, да. По воздуховоду он уйти не мог. Там фильтры и стекловолокно, не сунешься шибко. Счастье еще, что инкубаторские по его следам сюда не приперлись…

Не слушая его, Андрей оглядывался по сторонам, внимательно присматриваясь к каждой детали подземелья, скупо освещенного фонарем. Мистическое, суеверное чувство как бы подсказывало, что ему это место известно, что он видел все это однажды и даже был здесь, во сне или наяву. Он явно узнавал и зал, и расходящиеся лучами галереи, где над входом в каждую красовалась вырезанная в камне пентаграмма и лепной символ.

– Боже, – простонал он, – дневник… дневник Марии Тураевой. Все точно: и старинный фонарь на железном крюке, и cвязка кованых ключей…
– Правда, – подтвердил кореец, снимая cвязку впечатляющих размерами, но изящной работы, ключей со стены. – Видать, малый не разглядел тут ничего и ринулся в открытую нишу. Все другие ходы заперты. Точно. Только один без дверей, тот, из которого мы вышли…
– Мы под островом, – прошептал Андрей, – в сатанинском гнезде Красинского. Значит, она была не безумна и это не бред… она описывала правду…

– Ты чего? – насторожился кореец. – Не дрейфь, тут на каждом кольце отметка. Живо выберемся. Я тоже думаю, что мы в катакомбах на суше. Воздуховод к компрессорной на острове подведен. Под него и «шнурок» тянули. Компрессоры в автоматическом режиме воздух закачивали. Там какие-то развалины, кладбище… 
– Я разбирал дневник одной женщины, она умерла, – путано стал пояснять Андрей, очевидно, думая о своем и не расслышав того, о чем говорил его спутник, – черный маг Красинский, ее муж, в подземельях устраивал сатанинские оргии… Пойдем, сам убедишься.

Андрей выхватил у корейца связку ключей и едва не выронил ее из рук, такой она оказалась тяжелой. Он выбрал один и направился к дубовой двери справа. Удивительно, но ключ отпер замок без особых трудов, и они оказались в большой квадратной зале с гербами и эмблемами, вперемежку с целым арсеналом холодного оружия и черепами, развешанными по стенам, задрапированным черной тканью до самого потолка.

Свод был выкрашен в голубой цвет и усеян серебристыми звездами. У входа стояли две статуи в фартуках, с лопаточками и молотками в руках; у стены громоздился большой вычурный буфет с посудой, а широкий дубовый стол посередине окружали двадцать четыре стула с прямыми спинками, такими высокими, что головы сидящих наверняка не были видны за ними. В соседней комнате находился шкаф, полный старинных, полуистлевших книг, на стене висел железный угольник и циркуль огромных размеров, а в углу разместились полки со свитками и коробками, отмеченными головоломными знаками.

– Нет, это не та галерея… Это совсем другое… – бормотал Андрей, – вот они, значит, где собирались, мастера-каменщики. Мария Тураева не зря упоминала про масонов. Выходит, правда, что до пожара на острове, под монастырем, была их тайная ложа.

– Музей подземный какой-то, – вслух удивлялся кореец, оглядываясь по сторонам, –
кого только черти сюда носили?
– Черти или кто другой занесли сюда масонов. Великое братство «детей вдовы».
Здесь заседала масонская ложа.
– Какая еще ложа? Для сирот? Театр, что ли…
– Да… почти что. Не время сейчас для объяснений; потом, это было черт те когда,
до потопа, – сказал Андрей.
– Их что – тоже затопляли, как нас?
– Ну, даешь! Выражение есть такое: до всемирного потопа, очень давно, значит.
Масоны – это тайный международный орден, по-русски означает «мастера-каменщики».
– Понятно.
– Что понятно?
– Ну, строители, значит. Вон какие лабиринты вырубили…
– Ничего ты не понял. Это тайный союз самых богатых и влиятельных персон, замешанных во всех крупных политических интригах, начиная от французской революции и заканчивая «третьим рейхом». Правила игры и все побрякушки «каменщиков», кстати, позаимствовали многие расплодившиеся секты и тайные общества, – Андрей указал рукой на стены, – я интересовался немного историей таких гнездовий. Именно мюнхенские «дети вдовы» помогли Гитлеру прийти к власти. Эти игры не так наивны и безобидны, какими кажутся на первый взгляд.

– Ясное дело: через такие ложи можно промеж собой договориться и свалить любого правителя. Но эта, вроде, пустует до выборов, – пошутил кореец.

– Неважно. Упражняться в масонских ритуалах и сегодня охотников много. Один мой приятель встречал итальянских «детей вдовы» совсем недавно. Они летом гостили у мэра и даже сделали гроссмейстером натурального академика, кажется, ректора медицинского института. Представляю, сколько баксов ему отвалили за такое представление. Вот бы здесь они порезвились…

– Смотри, еще одна дверь… – кореец направился в глубь короткого коридора, рывком распахнул створки, включил фару дальнего освещения на фонаре и направил луч в середину помещения.

Там оказалась спальня. Старинная кровать с позолоченным рыцарским гербом над фиолетовым шелковым балдахином и бархатным покрывалом такого же цвета, на первый взгляд, почти не поврежденная временем, стояла в центре убранной коврами и гобеленами по стенам комнаты. Кружевные подушки, живописно разбросанные повсюду, создавали впечатление жилой обители, покинутой хозяином совсем недавно.

Андрей прислонился к полке и едва не застонал, так явственно привиделся ему Свириденко: во главе стола, на дубовом стуле, с гербом Фогельзанга на высокой спинке. Игры сильных мира предстали ему сейчас во всем циничном откровении, особенно декорированные этой проклятой кроватью в фиолетовом убранстве… Мозг его прожгло раскаленной иглой: Ирина… Как может эта бедная девочка противостоять развращенному магу? Он кого угодно подчинит своей железной воле. Андрей задрожал всем телом и стремительно бросился вон. Кореец поспешил за ним.

Торопливо отперев другую дверь, они очутились в еще более просторной зале с мраморной столешницей посередине и статуей невообразимо злобного длинноухого урода. На стенах и у подножия статуи высечены были каббалистические знаки. Против каменного истукана, – точь-в-точь описанным в дневнике Марии, – на возвышении из двух ступеней поднимался своего рода престол, и на нем стоял семирожковый шандал с оплывшими черными свечами. Большая и очень старая книга в черном кожаном переплете цепью была прикреплена к этому престолу, а у подножия лежала каменная подушка художественной скульптурной работы.

Он уже видел однажды что-то подобное: только цепь тянулась к колоколу, и с его громовым ударом раскололся каменный свод подземелья… Перед глазами все медленно вращалось, и астральный двойник – он сам, в окровавленном офицерском френче со связанными руками – возник в памяти. Мучительное видение прошлой жизни снова неотступно преследовало его.
 
Масалитинову показалось, что вот сейчас он сойдет с ума… в голове у него все помутилось: молодая женщина с густыми распущенными волосами лежала, распятая на столешнице, а вокруг нее топталось и визжало стадо высокородных самцов… Он побледнел и без чувств рухнул на пол.

– Экий ты, паря, нежный. Как девка. Черта не видал? Так этот, что две капли такой же, как с острова. Родственнички, должно… – приговаривал кореец, заботливо смачивая лоб Андрея остатками воды.

Он вытащил своего подопечного в центральную круглую залу и уложил на кучу щебня. Обморок, впрочем, у того прошел быстро.
– Чертов лабиринт… подземелья Красинского… мы в храме люциферианской общины, – придя в себя, заговорил Андрей. – Перед тем престолом сатанистами совершались черные мессы. Душно, – он оттянул ворот рубашки, – здесь пахнет кровью… Уйдем поскорее.
– Я ж не против. Давай, командуй, которую дверь теперь отпирать следующей.

Масалитинов приподнялся на локте и осмотрелся кругом. Внезапно он увидел Славика Лагунова. Поэт явственно предстал перед ним в длинном серебристом плаще, и светлые отросшие волосы слегка искрились на концах у него за спиной. Лицо его выражало спокойствие и даже тихую радость, он улыбался, явно указывая рукой на дверь, перед которой стоял. И тотчас силуэт призрака стал бледнеть, растворяться, он как бы прошел сквозь стену и окончательно исчез…

– Вон ту отпирай, – Андрей протянул руку по направлению входа, не отмеченного лепным символом, всем телом откинулся назад и бессильно прикрыл глаза.

Кореец направился к двери, на ходу подбирая в связке ключ без отметки. Замок открылся без лишних усилий, и, в самом деле, за ней оказался узкий коридор. Он вернулся к другу и принялся заботливо, как терпеливая сиделка, хлопотать около него.

Довольно скоро Андрей смог даже подняться. Медлить не стоило: одному Богу было известно, какие еще сюрпризы таит подземелье. Они углубились в туннель с множеством ответвлений и тупиков, через который, в конце концов, вышли к лестнице. Подъем, хотя и был довольно крутым, скоро окончился. Парни выбрались на небольшую площадку у широкой и высокой каменной плиты, как бы нарочно вставленной в нишу и запирающей вход. Ни малейшей щели или выступа не было на гладкой стене, и только странные рисунки и пентаграммы испещряли всю поверхность.


                Глава 12

                Удар дуплетом

– Очаровать жену посла, моя дорогая, вам будет совсем нетрудно. Она, кстати, окончила биофак МГУ и прекрасно говорит по-русски. Не стану объяснять, какое влияние эта дама имеет на своего неуклюжего мужа. Я подозреваю, что дипломатические кружева в посольстве плетутся по ее изящным узорам. Ее благосклонность и симпатия исключительно важны для устройства нашего будущего. Советую вам потрудиться над этим, – давал последние наставления Сергей Юрьевич своей прелестной спутнице, снизив скорость на участке дороги, примыкающем к турбазе «Синий лог».

– Не могли бы вы не требовать от меня слишком многого? Я устала от ваших бесконечных советов, –
отвечала ему Ирина безразличным тоном.
– Вам скучно, дорогая, но скоро это пройдет. Вы увидите так много известных и просто знаменитых людей, притом совершенно раскрепощенных и в такой непринужденной обстановке… Ха-ха-ха! – засмеялся курфюрст каким-то своим мыслям. – Нет, нет, не подумайте, что это как-то изменит наши отношения, повлияет на форму… Ваше перевоспитание в духе Эмманюель не входит в мои планы.
– Я вас не понимаю, – Ирина повернулась к нему в пол-оборота.

 Ей показалось, что Свириденко заглотнул ее всю, как удав, похотливым взглядом и вспомнился отвратительный сон. Не глядя на спутницу и постукивая красивой рукой со старинным перстнем на среднем пальце по кожаной оплетке руля, он как бы исподволь гипнотизировал жертву, вызывал в мозгу эротические галлюцинации, откровенные и бесстыжие, охватывающие все ее существо жарким ознобом. Потребовалось немало усилий, чтобы совладать с отравленным, пораженным какой-то болезненной проказой воображением.

– Если вы думаете, – слегка переменившись в лице, продолжала Ирина, с трудом отводя глаза от колдовского черного бриллианта, вспыхивающего холодным огнем в голове змея, – что я боюсь уединения с вами, то должна вас успокоить или разочаровать. Это не так, – окончательно овладев собой, твердо сказала она, – иначе я не согласилась бы на эту поездку.

– Но дорогая, у меня и в мыслях такого не было…
– Ваши мысли, – вздохнула Ирина, – мне хорошо известны в определенной мере. Вы давно желаете владеть мною безраздельно и, возможно, до конца моей жизни.
– Но что же в этом плохого? – едва заметно улыбнулся Свириденко.
– Люди должны принадлежать только самим себе и соединяться в одно целое по воле сердца, а не владеть друг другом, как работорговцы. Не стоит продолжать разговор об этом.

– Я с вами совершенно согласен, дорогая. Думаю, что и вы, соединившись со мной однажды, пересмотрите свои взгляды и, наконец, успокоитесь. Я люблю вас и вовсе не собираюсь узурпировать вашу свободу, не говоря уж об остальной чепухе, которую вы только что наговорили от скуки, – нахмурился Сергей Юрьевич.
– Я, кажется, в самом деле, зря вас обидела, – смягчилась Ирина, – не сердитесь, мне трудно справиться с отведенной мне ролью в импровизированном спектакле неизвестного автора.

– По-моему сам Господь импровизирует достаточно часто, – миролюбиво пошутил Свириденко, принимая извинения Ирины, – я уверен в вашем благоразумии и в том, что все устроится наилучшим образом. Мы уже подъезжаем, дорогая. Не держите себя так… строго. Поверьте, вас ожидают приятные и незабываемые впечатления.

Машина впереди сбавила ход и, не тормозя, проехала через автоматические двойные ворота. Лазоревая дива курфюрста проследовала за ней, а милицейский джип остановился на служебной парковке за КП. У парадного подъезда вышколенная прислуга, соблюдая все правила этикета, встречала гостей.

Фогельзангу со свитой приготовили правое правительственное крыло, а в левом, гостевом, в двух номерах поместились Сергей Юрьевич с невестой. Австрийский посол с супругой направились к посольскому коттеджу, который находился тут же в усадьбе, в нескольких метрах от дворцового здания. Очевидно, здешние правила были ему знакомы. Он шутил с комендантом и помахал рукой Свириденко.

– Как устроитесь, составьте мне партию в бильярд, – обернулся он к курфюрсту, – а наши дамы, я думаю, тоже найдут занятие по вкусу. Так я жду вас в игорной…
– С удовольствием, – приветливо отвечал Свириденко уже вслед послу.

Комната Ирины оказалась настолько просторной, что даже поначалу слегка шокировала гостью. Хотя, впрочем, это была не одна комната, а целых две: небольшой гостиный холл с эркером в ампельных цветах и роскошная спальня, из тех, которые ей доводилось видеть только в кино. Вся в золотисто-абрикосовых тонах, контрастных с шелковистой обивкой стен и пола густого цвета сосновой хвои, комната походила на королевский будуар, и девушка оробела на какое-то время.

Дорогие картины кисти неизвестного сюрреалиста поразили ее воображение с первого взгляда не меньше, чем окружающая обстановка. Ирина разобрала в углу только скромное А.И. и вздрогнула: почему-то в инициалах художника ей померещилось имя Андрея.

Картины написаны были маслом в смешанном стиле, воздушные мазки импрессиониста художник сочетал с яркими и контрастными тонами. Оголенный нерв сюжета на холсте живой струной резонировал в душе: на фоне почти черного ночного неба крупно изогнулось мистическое животное, напоминающее гибким силуэтом русскую гончую; собака оперлась лапами на вишневую деку концертной гитары с виртуальным, свитым в бесконечную спираль грифом; а внизу, у края, стоял на коленях крошечный музыкант, молитвенно воздев кверху руки.
 
Ирина вдруг как бы увидела другой план картины: темный фон, очерченный янтарным силуэтом, явно был безликим образом совсем юной девушки, и теперь он проступил на первый план, окруженный золотистым ореолом длинных волос, струящихся по плечам и груди… Эффект картины сработал так неожиданно, что от полотна трудно было отвести глаза. Мольбу, нежность и затаенную страсть оживила кисть неизвестного мастера…

В гостиной висела другая его же картина: медленно кружил в туманном осеннем воздухе желтый кленовый лист, а далеко, очень далеко, в кривом карикатурном ракурсе изгибались и рушились скульптуры и здания... И в этом беззвучном, парящем, плавном каком-то крушении была предрешенность, апокалипсическая неизбежность… В бледных тонах она воспринималась покорно, без страха, и только теплый желтый лист навевал тихую грусть…

Стук в дверь заставил вздрогнуть Ирину. Приглушенный рокот знакомого голоса вернул к действительности.
– Дорогая, вам ничего не нужно? Сейчас придет горничная и подскажет вам, как пользоваться благами сей, мало доступной простым смертным, цивилизации.
– Нет, нет, спасибо. Все хорошо, – отвечала Ирина, приоткрыв дверь, но не приглашая Свириденко войти, – я любовалась картинами. Они прекрасны. Не беспокойте меня, пожалуй, до вечера. Мне нужно разобрать вещи и приготовиться к ужину.

– Конечно, дорогая. Вы можете пригласить парикмахера или кого захотите; например, заказать кофе… я отправляюсь в игорную. Признаюсь, что в бильярде я не силен… одна надежда: заговорить этого господина.
– О, в этом вы наверняка преуспеете, не сомневайтесь, – подбодрила жениха Ирина, – до вечера, дорогой.

Она прикрыла дверь, залившись краской до корней волос. «Дорогой… как же это у меня выскочило?» –
с опозданием досадовала на себя Ирина.

Слетевшее с губ невесты слово буквально сразило Сергея Юрьевича наповал, и он еще с минуту столбом торчал у двери, а опомнившись, проследовал в парк, где в летнем павильоне его поджидал австрийский посол.
   
В этой загадочной стране Иоганн Вейлер чувствовал себя не очень уверенно. Геополитический расклад к третьему тысячелетию стремительно изменялся, и профессия дипломата из почетной ссылки, в которую зачастую отправлялись разжалованные политики, превратилась в довольно авантюрную и опасную во всех отношениях.

Вот и сейчас он поджидал Свириденко у игровой вовсе не за тем, чтобы продемонстрировать виртуозную технику дилетанту. Свой коронный удар дуплетом ему предстояло исполнить не на зеленом сукне, а на абстрактном поле с весьма неопределенными границами, отчего шансов забить в лузу золотой шар оставалось совсем мало.

– Я рад, – проговорил он, делая шаг навстречу приглашенному партнеру, – что у нас есть некоторое время, для того чтобы, как любят говорить в вашем прекрасном городе, расставить точки над «е», ваше сиятельство.
– От всей души постараюсь оказаться вам полезным, – отвечал Свириденко, понизив насколько возможно свой оперный баритон.

– Вы не возражаете, если мы прогуляемся по парку? – спросил посол и, не дожидаясь ответа, взял под локоть ученого мужа и указал тростью в сторону боковой уютной аллеи.

– Помилуйте, какие могут быть возражения? Буду откровенен – я и сам искал возможности поговорить с вами наедине. Не скрою: публичное заявление Фогельзанга поставило меня в трудное положение. Во-первых, я не подозревал, что многочисленная родня, среди которой есть члены королевских фамилий, так мало занимает его. А во-вторых, уж вовсе сюрпризом явилось то, что ему известна моя родословная, хотя Ватикан рассматривал ее больше года.

– Вашей особой занимается Интерпол, ЦРУ и, в последнюю очередь, ФСБ. Смею вас уверить, что даже мне вверена особая миссия, – прервал его Вейлер, – эти организации – не ваша дурацкая мэрия, где не могут счесть бюджет, а деньги берут из какой-то тумбочки. Вам известно что случилось в «Аквариуме»?

– Что там случилось? – Свириденко остановился.
– Не прикидывайтесь Иваном. Вы не могли не знать, что станция в карантине.
– Ну да. Во всяком случае, никаких сигналов утечки оттуда больше не поступало.
– А они и не могли поступить… от мертвецов.
– Что вы такое говорите? – насторожился Свириденко. – Впрочем, я к станции имею весьма косвенное отношение.
Это ведомство службы безопасности.

– Но почему-то именно вам друзья из Италии инвестировали миллион долларов на изучение мутационного синдрома, – очень тихо заметил Вейлер, глядя себе под ноги, – а до этого было еще несколько траншей в программу конвенции сверхсекретного присихотропного оружия, к которому ваш учитель Грязнов приложился собственноручно. Именно с вашей подачи запустили программу в «Аквариум». Вы не можете не знать, что после выброса последовала неуправляемая реакция поглощения энергий живых материй. Счастье еще, что она была направленной, а не рассеянной, и сработала аварийная защита станции.

– Ну, хорошо, – проговорил, заметно разволновавшись, Свириденко, – я не стану ничего отрицать, поскольку вы неплохо осведомлены обо всем. Чем, собственно, могу быть полезен?

– Ничем. Но я должен вас предупредить, что положение архисложное. Вчера Фогельзанг говорил с правителем по телефону пятьдесят две минуты. Станцию необходимо запаковать в саркофаг. Если произойдет утечка информации и станет известно, что в «Аквариуме» вместо изучения вашего мифического синдрома проводили исследовательские эксперименты с энергиями живых материй военные специалисты, используя украденные разработки профессора Грязнова в области сверхсекретного биоэнергетического и психотропного оружия, случится международный скандал такого масштаба, последствия которого вряд ли можно представить.

- В чем же проблема? – Свириденко пытался понять, к чему клонит этот пройдоха-дипломат. – В деньгах? Но я не располагаю такими средствами. К тому же программа миротворцев меня не касается. У вас что, есть доказательства моей причастности… – он осекся, потому что Вейлер сильно сжал его локоть.

– Проблема в том, что в карантине осталось шестеро солдат той вашей части, что стоит в замке Рош. Ваш полковник, – посол произнес слово «ваш» с подчеркнутым сарказмом, – сказал, что пока не вернет своих парней, никого к «Аквариуму» не подпустит.
 
– Как? – взвился Сергей Юрьевич. – Откуда они? Кто допустил «птенцов» на станцию?
– А уж это вам господин Гаврилин расскажет. Дело в том, что если он расконсервирует станцию,
процесс может выйти из-под контроля.
–  Какой процесс?

– Ликвидации, разумеется. Фогельзанг возит с собой дистанционный пульт химической стерилизации объекта. Как правитель ядерную кнопку. Насколько мне известно, урны с «прахом» лаборантов уже разосланы по адресам. Их семьям выплачены страховки. Вчера граф предложил вашему президенту компенсацию за летний выброс в размере половины государственного бюджета вашей страны, с непременным, разумеется, условием запаковать объект в саркофаг. В случае отказа, он воспользуется пультом и запустит химическую стерилизацию станции. Кто в вашей стране откажется от таких денег?

– А в вашей бы отказались? – съязвил Свириденко.
– Ну, будет, будет. Я понимаю, что вы расстроены. Не мог же я вас не предупредить. Возможно, понадобится и ваше личное вмешательство на переговорах с господином Гаврилиным. Сейчас в замок Рош вылетели силовые министры, губернские представители правителя, штабные генералы, словом, «русского медведя» попытаются уломать. Надо бы это дело завершить миром.

– Да, конечно, – согласился Свириденко, огласка лабораторных исследований никак не входила в его планы.
– Вот еще что, – посол резко остановился и повернулся лицом к собеседнику, – возможно, вы станете наследником несметного состояния. Только полный идиот инвестирует свои деньги в промышленные структуры вашей страны. Подумайте об этом. Я уполномочен предложить вам весьма выгодные варианты, притом на выбор.

– Благодарю вас, – сухо сказал Свириденко, – при случае воспользуюсь вашими советами непременно.
– Учтите, что с таким капиталом вы, в первую очередь, становитесь опасным здесь, у себя на родине, для вашей политической элиты во главе с алчным правителем. Этого никто не допустит. Вам будет грозить самая примитивная физическая расправа, что-нибудь вроде неисправной газовой колонки. Немедленно, слышите, немедленно уезжайте отсюда, если Фогельзанг де-юре сделает вас своим наследником. Это мой последний и, поверьте, дружеский совет.

Оба молча проследовали к парадному крыльцу и, раскланявшись, расстались до вечера.
 
Сергей Юрьевич поднялся в свои апартаменты и заперся на ключ. Ему хотелось обдумать все хорошенько. Он был готов к предложенному послом сценарию, но то, что «гаврилинские птенцы» смешают все карты, предположить не мог. Также трудно было просчитать теперь, как поведет себя полковник, известный своим необузданным нравом и отцовской любовью «птенцам». К тому же бешеные спецназовцы могли и сами заварить крутую кашу. За что ни возьмись – все требовало трезвого подхода и тщательно выверенной оценки. Между тем, времени до приезда щедрого заморского гостя оставалось совсем мало, что-то около двух часов. Курфюрст грузно осел в пухлое кожаное кресло, облокотился о подлокотник и погрузился в глубокое раздумье. Со стороны могло бы показаться, что он задремал.


                Глава 13

                Ночная увертюра

Известие о том, что с Фогельзангом в резиденцию «Синий лог» следует сам правитель, Иоганн Вейлер получил из дипломатической миссии буквально накануне прибытия правительственного кортежа. Державного мужа сопровождали некоторые министры и лица, список которых уточнить в миссии не смогли. Учитывая неофициальность визита, посол нервничал, потому что совершенно не ожидал такого поворота событий.

– Вы готовы спуститься к ужину? – спрашивал он по телефону Сергея Юрьевича. – Они уже подъезжают. Сюда направляется, как мне только что стало известно, ваш правитель.
– Это серьезно меняет программу? – после короткой паузы уточнил Свириденко.

– Вряд ли, ужин в непринужденной обстановке близких родственников не имеет жестких программ. Примите к сведению мой совет: вечерний костюм не нужен, что-нибудь очень простое, полуспортивное, вполне подойдет.
– У меня такого нет. Разве что цивильный костюм.
– Нормально. Минут через тридцать мы ждем вас в гостиной. До встречи, – в трубке запищали гудки.

Свириденко тут же перезвонил невесте.
– Дорогая, правила игры существенно изменяются. Мы будем представлены правителю. Он прибывает с минуты на минуту. Вы разобрали багаж?
– Нет, – с заметным волнением в голосе отвечала Ирина, – только чемодан с вечерним платьем.
– Оставьте его на завтрашний банкет. У вас в шкафу несколько коробок. Достаньте синюю. Вам, я надеюсь, понравится мой маленький подарок. Через двадцать минут я за вами зайду. Надеюсь, вы будете готовы…

Ирина извлекла из шкафа коробку и нашла в ней очень дорогое платье простого покроя из ткани, какой никогда раньше не видела: на шелковой основе ручным шитьем закреплялись перламутровые чешуйки. Она облачилась в новый наряд, платье лежало на ней безупречно. «Да, вкус у него отменный», – не могла не отметить Ирина. К платью прилагалась шелковая шаль с длинными кистями и туфельки из «Саламандры», в точности соответствующие размеру ее ноги. Последнее вовсе смутило Ирину. «Хитрец, наверное, подробно все выведал у тети», – подумала она, с удовольствием разглядывая себя в зеркале. Между тем, Свириденко уже стоял на пороге.
 
В костюме цвета майских грозовых туч с фиолетовой искрой он был неотразим. Темная шелковая рубашка и жемчужно-белый шейный платок, в тон обуви, дополняли ансамбль. Теперь было ясно, почему он рекомендовал невесте именно это платье: внешне молодая пара смотрелась безукоризненно. Ирина пригласила жениха в гостиную и продемонстрировала свой наряд со словами:

– Вот, исполнила ваше пожелание в точности.
– Богиня… – прошептал Свириденко, – рядом с вами все вокруг меркнет. Я просто слепну и никого больше не вижу.
– Сегодня вам не придется напрягать зрение: правителя трудно не разглядеть.
– Да, спорить не стану… – со вздохом согласился Сергей Юрьевич, беря под руку свою избранницу и направляясь к выходу.

В большой парадной гостиной, убранной безвкусно и с характерными излишествами, вроде золоченых фризов и обилия пошлой лепнины, царила атмосфера возбужденного ожидания хозяина резиденции. Бесшумно металась по мягким коврам прислуга, в последний раз проверялась сигнализация, охрана занимала свои невидимые посты. И вдруг всех смело, а снаружи донесся шум.

– Прибыли, – шепнул посол.
Обе пары, Иоганн Вейлер с женой и Сергей Юрьевич с невестой, стояли у холодного громоздкого камина, из топки которого доносился приятный аромат сухих березовых поленьев, сложенных «шалашом» над горкой тонких лучин.

Томительные мгновения завершились, и наконец, на полшага пропустив вперед Альфина Фогельзанга, порог гостиной переступил потомок князей Междабожских. Несмотря на выкопанные дворянские корни, Великий князь и державный муж в одном лице оставался удивительно блеклым, невыразительным человечком, даже рядом со Сморчком, в котором чувствовалась дьявольская хитрость и мертвая хватка.
 
Гости проследовали в центр залы. Далее началась официальная часть представления присутствующих, в соответствии с этикетом. Сопровождавшие хозяина лица, среди которых оказался зачем-то и министр финансов, с вежливой скукой ожидали приглашения на ужин. Через час, слегка расслабившись и разомлев от ужина, государственные мужи выглядели совсем по-иному.

За столом Фогельзанг, слегка поковыряв фруктовое суфле серебряной ложкой и пригубив бокал с соком манго, не спускал своих орлиных глаз, восхищенно блиставших в серых морщинистых веках, с Ирины Александровны. Под этим взглядом аппетит у нее, кстати, не испортился, поскольку оба – и она, и Сергей Юрьевич – были достаточно голодны. Молодых людей усадили напротив родственника, слева от правителя. И хотя стол был овальным, за которым не отдавалось предпочтения месторасположению отдельных лиц, все же субординация проступала достаточно явно.

Первый тост, как и полагалось, правитель поднял за высокого гостя, осушил бокал до дна и после этого окончательно преобразился. Он плоско шутил, жадно закусывал, задавал наигранный тон «простака» в непринужденной обстановке и всем своим видом подчеркивал, что решился на поездку в резиденцию исключительно для короткого и приятного отдыха в кругу друзей и соратников.
 
Точно также вела себя и его камарилья. Но искушенный в подобных приемах посол отметил, что нервозность, скрытая под фривольными шутками, витавшими в спиртных парах дорогих напитков над экзотическими блюдами местной кухни, говорила сама за себя. Эта публика собралась вовсе не на случайный уик-энд. Каждому из присутствующих была поставлена конкретная сверхсекретная задача, которую изощренные чиновники отрабатывали уже сейчас.

С другой стороны, именно ему, Иоганну Вейлеру, предстояло практически одному нейтрализовать атаку на несметные капиталы Золотого Паука, в значительной мере служившие гарантом благоденствия австрийских банков, а за одно и суверенности маленькой альпийской страны – последнего форпоста некогда процветавшей громадной империи, земли которой, кстати, в недалеком прошлом украшал ливонский замок Рош.

Не менее сосредоточен был и Сергей Юрьевич, хотя внешне это никак не проявлялось. Он живо развлекал дам, – жену посла Марлен и Ирину, – веселя их остроумными анекдотами, и одновременно выслушивал болтовню министра финансов, сидевшего за столом от него по правую руку.

– Только в тире здесь можно отдохнуть по-мужски, – нашептывал на ухо соседу министр, пряча в бокале с шампанским ухмылку циника, – любая цель – ваша, если только захотеть.
– Я не умею стрелять, к сожалению.

– Тогда я приглашаю вас в сауну. Не сразу, конечно же, немного погодя. Мы там всегда собираем мальчишник. Хотя сегодняшний вечер украшают такие дамы… настоящее сокровище, особенно ваша невеста.
– Спасибо, – сухо поблагодарил Свириденко и, извинившись, обратился к Ирине: – хотите мороженого, дорогая? На веранде накрыт шведский стол с десертом, мы можем подышать воздухом.
 
– Нет, нет, Сергей Юрьевич, – запротестовала Марлен, – мы с Ириной вас покинем на пару минут, не противьтесь.
– И не думаю. Без вас, Марлен, нам было бы совсем одиноко, – улыбнулся Свириденко искушенной в дипломатических и светских приемах интриганке.
– Не преувеличивайте, – сказала она, – вас ждет ваш дядя. Он смотрит в нашу сторону. Пойдите же и обнимите его.

Фогельзанг уже поднялся со своего места и направился в гостиную, многие гости последовали за ним. Иоганн вел графа под руку и о чем-то говорил с ним, склонившись к уху.

Свириденко ничего другого не оставалось, как последовать совету плутовки. Он подошел к камину, возле которого в кресле расположился Фогельзанг.
– Как ты себя чувствуешь, мой милый, в этом осином гнезде? – пошутил граф, отодвигая посла и прерывая последнего на полуслове. – Я любовался за ужином твоей невестой. Такому выбору может позавидовать любой мужчина.
– Спасибо, мне приятен ваш комплимент вдвойне, потому что Ирина не может сейчас нас слышать. Она так же скромна, как и красива, и не любит похвал в свой адрес.

– Неужели? Настоящий цветок, ароматный и свежий… – Фогельзанг зажмурил глаза.
«Черт бы тебя забрал, – подумал Сергей Юрьевич, – под угрозой семейная честь, моя репутация, будущее, личная безопасность, а этот похотливый трухлявый пень растаял от смазливой девчонки…»
– Мне хотелось бы уединиться с вами на несколько минут, – сказал он своему новоиспеченному родственнику.
– Ни в коем случае, – капризно возразил Фогельзанг, – зачем? Никто не смеет здесь нам мешать.
 А вот и мой друг!

К камину, шаркая по паркету лакированными туфлями, приближался правитель. Но до чего же все-таки он был убогим! Плебейская внешность вполне соответствовала его манере держаться и разговаривать. Даже приглушенный мягкий свет гостиной не мог ничего исправить.

«Каков народ, таков и правитель», – горько отметил про себя Свириденко, потому что сейчас, как никогда раньше, сам осознал себя частью этого народа, лучшей, аристократической частью, в который раз оскорбленной и униженной бездарным правителем и его министрами, ворами и аферистами. Он, вдруг, на миг перевоплотился в курфюрста и ощутил себя настоящим мудрым монархом, щедрым и благородным, способным облагодетельствовать свой нищий измученный народ…
 
– Вам нравится мой племянник? – спросил граф.
– Прекрасный молодой человек, – отвечал правитель, – как ваши успехи? – обратился он к Свириденко, опускаясь в кресло, но затем подскочил, очевидно, мало интересуясь ответом, и наклонился к камину, – сейчас мы разведем огонек… – он нащупал на раме заготовленную коробку со спичками.
 
Тонкие лучины вспыхнули, и прозрачные языки пламени лизнули сухие поленья.
– Чудненько, правда? – потирая короткопалые руки, продолжал гостеприимный хозяин, снова занимая место в кресле.
– Восхитительно, – подтвердил Фогельзанг, и хищный блеск его орлиных глаз приглушили морщинистые створки свинцовых век, – присаживайся, Серж. А кому, кстати, ты поручил свою жемчужину?

– Ирина Александровна беседует с Марлен.
– Иоганн, – тотчас окликнул посла граф, – разыщи-ка свою супругу.
Я желаю видеть прекрасных дам около себя.

Посол немедля исчез, а к камину бесшумно поднесли и опустили на ковер мягкий полукруглый диван и еще два кресла. Гостиная сама собой опустела, никто больше не нарушал уединения хозяина резиденции и его гостя, кроме племянника графа. Сергей Юрьевич не спешил присесть, ожидая невесту. Тотчас в дверях появился Вейлер, ведя дам под руки, и произнес с дежурной улыбкой на устах:

– Дорогой Альфин, – его обращение прозвучало довольно громко; очевидно, хитрый лис желал подчеркнуть свою близость к графу, – я счастлив исполнить ваше пожелание.

– Садитесь, милые, – отвечал граф, щурясь от удовольствия, – вы, Ирэн, вот сюда, поближе к старику и рядом со своим будущим супругом. А вам, Марлен, будет удобно там с Иоганном, – он указал рукой на диван. – Шампанского! – граф взмахнул сухонькой кистью с птичьими, когтистыми пальцами, – я желаю сказать тост.

Немедленно откупорили бутылки и разлили в бокалы шипящее и пенящееся вино.
– За любовь! – коротко произнес Фогельзанг, поднявшись с кресла, –
за счастье быть молодым и прекрасным!

Мужчины выпили стоя.
 
Неожиданно правитель запел фальшивым тенорком:
– От любви моей до любви тво-о-ей…
 
Незримый аккомпаниатор за роялем подхватил мелодию, и полумрак гостиной, освещенной ароматными восковыми свечами, наполнили звуки музыки.
Правитель шагнул к Ирине и жестом пригласил девушку на середину залы.

Напевая старомодный шлягер, он обнял ее за талию, сосредоточился, как фигурист отставил зад, слегка подогнул ноги в коленках и проделал с прелестной партнершей несколько неуклюжих па перед изумленными зрителями. Затем возвратился с девушкой к камину, благодарно кивнул и, разведя руки для объятий, воскликнул, слегка заикаясь:

– Оч-чаровательная… я вас удочер-рю…
– Это невозможно, мой друг, – спокойно заметил Фогельзанг со своего места.

Бедняга уронил руки, странно согнулся, как будто у него заболел живот, но ничего не спросил в ответ.
Ирина и Сергей Юрьевич тоже молчали.
– Вчера, – продолжал граф, – я составил новое завещание. Поскольку оно затрагивает интересы
гражданина вашей страны, думаю, сейчас не мешает озвучить  некоторые его пункты.

– Конечно, – уныло согласился правитель, – я готов выслушать ваши требования.
– О чем это вы? – удивился Фогельзанг, растягивая губы в подобие светской улыбки, – ультиматумы – не мой стиль.

– Мне нездоровится, извините, – сказал хозяин, нарушив беседу совершенно трезвым и ровным голосом, – позвольте мне вас покинуть. Надеюсь, вам есть о чем поговорить с вашим племянником. А все, что вы пожелаете мне сообщить, я выслушаю завтра утром.

После этих слов державный муж с достоинством удалился, поддерживаемый под руки выросшими, как из под земли,
тайным советником и министром иностранных дел.

– Отдыхайте и вы, мои дорогие дети, – ласково сказал Фогельзанг, обращаясь к Сергею Юрьевичу и его невесте, – утром я вам преподнесу свой маленький сюрприз. Подойди ко мне, моя девочка, – протянул он сморщенную руку к Ирине, резво притянул девушку к себе и поцеловал в лоб, – спокойной ночи…

Граф отвернулся, прикрыл глаза и, казалось, мгновенно уснул.
 
Иоганн Вейлер подхватил под локоть Свириденко, Марлен обняла Ирину, и они немедля покинули гостиную, в которой остался дремлющий граф, заботливо опекаемый неизменными своими секретарями и статной переводчицей, итальянкой по происхождению и тезкой исторической кинозвезды, смахивающей на Лорен в пору бабьего лета и расцвета франко-итальянского кинематографа.

Сквозь смеженные веки Альфин Фогельзанг видел, как Софи прилегла на диван и секретари
рассосались в боковые комнаты.

Он чертовски устал. Весь этот пошлый маскарад в обезьяньем питомнике глупых министров со своим хиленьким вожачком смертельно наскучил ему. Он знал наперед, что за пышным приемом последует торг, настоящий азартный торг, где на кон выставят его миллионы. Хотя любого из них можно было купить по дешевке, со всеми электростанциями, нефтяными скважинами и прочей дребеденью, уже давно не щекотавшей ему нервы. Или превратить их всех в пыль, в политические трупы. Можно было «заказать» вожачка на любой вкус. Зеленого, коричневого, голубого… А затем развлечься предвыборной битвой потных «титанов», примеряя сусальные короны каждой своей марионетке по очереди. Какая скука! Фогельзанг зевнул.

Он наслаждался новым пасьянсом: на бал приехали король, королевич, две дамы, валеты и шестерки следом…
Но червонная дама выходит вон… это ребенок, цветок… О, как дорого он бы заплатил за то,
чтобы самому сорвать его.

Обновленный и сильный организм Фогельзанга возбуждал старую увядшую плоть, и неуемные фантазии заставляли громко стучать крепкое сердце тридцатилетнего донора, вшитое в его грудь искусным хирургом. Врачи обещали изменение и внешнего облика. Постепенное, поскольку замененные органы вырабатывали свои секреты медленно, и процесс общего омоложения мог затянуться на годы, на десятки лет.

«А что, если повеселиться на собственных похоронах? – мелькнула в голове старого извращенца дерзкая мысль. – О, это будет моноспектакль. Спектакль для одного актера. Бенефис его величества короля Поющая Птица! Потом косметическая операция и…»

Похотливый старик представил в своих объятиях нежную девушку и застонал от мучительной страсти,
охватившей его целиком. Он сбросил плед, поднялся с кресла и тенью скользнул к дивану,
на котором отдыхала Софи. Его паучьи лапы рывком откинули подол тонкого вечернего платья
и вцепились в мягкое тело женщины, а слюнявый рот впился в гладкую шею.

Через мгновение она, не издавая ни звука, умело подчинилась немым желаниям старика.
Натешивши вволю свою омоложенную плоть, Сморчок оставил безмолвную Софи и, как ни в чем не бывало,
снова перешел в кресло у камина; рядом на чугунной решетке горкой дотлевали березовые угли.

«Глупец! – подумал он о своем племяннике. – Король умер. Да здравствует король!
Твоя роль будет яркой, но короткой, очень короткой, мой мальчик».


                Глава 14

                Заговор троих

К приезду именитого гостя в заповеднике «Ливонский замок» срочно обустраивалась «потемкинская деревня». Губернаторы трех областей, сходящихся границами на Черном озере, поначалу решили продемонстрировать все, на что было способно их изнасилованное ретивыми предпринимателями хозяйство. Но шитая белыми нитками примитивная идея раскрутить Золотого Паука на щедрые инвестиции в родовом гнезде Фогельзангов могла лопнуть по швам, потому что ни ярмарка сельских продуктов, ни народные промыслы, ни выставка сомнительных достижений разоренной местной промышленности не могли привлечь внимания этого вредного старикашки.
 
Однако потомки великого комбинатора – губернаторы и мэры – тоже были не лыком шиты и решили устроить… фестиваль. Да, да! Фестиваль искусств и вернисаж. Не зря же Фогельзанг с таким благоговением соблюдал наказ своего дядюшки и лично следил за тем, чтобы ни при каких обстоятельствах картины Жозефа Свира не покидали стены замка Рош. А на страну, чей флаг развевался на воротах древнего замка, возлагалось одно непременное условие: музей и картинная галерея должны были оставаться доступными для осмотра всем желающим.

Замок Рош, занесенный в каталог бесценных шедевров европейской культуры средневековья, был взят под охрану ООН. Впрочем, несмотря ни на что, целевые субсидии международных благотворительных обществ на его реставрацию испарялись прямо из банков, не доходя не только до подрядчиков, а и до ответчика-губернатора, что было самым обидным, потому что отдуваться за разворованные миллионы приходилось именно ему. Какие-то крохи, конечно, перепадали, но по крупному счету обида засела так глубоко, что «Его превосходительство» упорно искало случая отыграться тоже по-крупному. И такой случай, наконец, представился.

В серьезных восстановительных работах замок, как ни странно,  мало нуждался, если нуждался вообще. Непостижимым образом он сохранился великолепно, нормальная эксплуатация могла быть восстановлена в очень короткий срок. Но с момента дислокации в заповеднике частей спецназа, доступ к строению прекратился и музей-заповедник действовать перестал. К счастью, учебный полигон и казармы у командования хватило ума разместить в отдалении от памятника архитектуры на два километра, и теперь прилегающая территория срочно декорировалась под крупномасштабный очаг культуры.
 
Трава на лужайках была подстрижена, деревья аккуратно подрезаны, мохнатые кусты превратились в садовые скульптуры. Осенний пейзаж предполагалось расцветить в день приезда высокопоставленной особы ансамблями народных песен и танцев со всех примыкающих округов, и с раннего утра репетиции и подготовка шли полным ходом.

Обо всем этом дотошному журналисту Истомину поведали в Максаковке родственники фотографа Паши, которых тот имел чуть ли ни полдеревни, потому что сам был родом оттуда. Вся деревня стояла на ушах уже два дня, а еще точнее – двое суток. Девки и бабы мыли и скребли чертов замок внутри, а мужики «реставрировали» европейскую жемчужину снаружи.

Одновременно из областного центра перевезли практически все запасники местных музеев и выставили в парадных залах такую экспозицию, какой могли бы позавидовать даже в Лувре. Здесь было все: от гетманских курительных трубок до боевых доспехов ливонских рыцарей и походного трона польских королей.

Самым же блистательным выглядел Бальный зал, освещенный знаменитой хрустальной люстрой из оперного театра, срочно закрывшегося на капитальный ремонт, и «одетый» в заказные портьеры, шитые к юбилею державной картинной галереи в подарок от мэрии. Словом, зал сиял, а шедевры Жозефа Свира, как бы обновившиеся сами по себе, заняли достойные места на стенах в благородных рамах из золоченого резного багета.

Паша и Илька, отоспавшись на славу у гостеприимных родственников, примеряли вечерние костюмы к званному ужину, на котором оба были аккредитованы, благодаря Илькиной расторопности. Брифинг для журналистов центральной прессы из трех фестивальных областей на приеме такого ранга требовал соблюдения соответствующего этикета, и молодые люди тщательно проверяли друг друга, чтобы не допустить промашки.

В это время за окнами послышался знакомый шум подкатившего газика инспектора рыбнадзора. Инспектор был мужем дочки двоюродной сестры Пашиного дяди по матери, тетки Клавдии, у которой они сейчас и гостили.

– Хлопцы, – строго сказал с порога Дмитрий Ильич, – продаю сенсацию.
Сколько у вас в газете платят за сенсацию?
– Смотря какую, – резонно заметил Илларион.
– Самую, что ни на есть, натуральную.
– За такую могут и взашей, в лучшем случае, или как Пал Палычу…
– Да, обидно за мужика, вечная ему память, – согласился инспектор, –
упертым был. Мы с ним весь берег облазили на другой день, после смерти профессора. Ан нет, ему индикатор подай, с которым Грязнов до озера утром отправился. Жена покойного, царство Небесное, ему порассказала, что Аркадий Львович природный фон проверял, подозрение у него было, я так думаю. Чернобыль-то всех настращал. И ведь нашел эту хреновину! Неделю рылся на берегу и нашел.

– Может, лучше бы не искал… – задумчиво сказал Паша.
– Ну да, здесь бы сейчас сидел, с нами, – согласился Дмитрий Ильич, –
так сенсацию покупаете или как?
– Или как. Валяй, не тяни резину.
– Гаврилину по шапке дают. То есть переводят в штаб с повышением.
Генеральские погоны, небось, навесят.
– За что? – насторожился Илька, хотя на тему военных рокировок Крез наложил «табу».
– Откуда мне знать? Понаехало начальства тьма, меня в Позамчую бухту, на рыбзавод,
не хотели пропускать, оборзели совсем. Кажись, сам министр пожаловал.
– А сенсация где?
– Трошки погодь, будет тебе и сенсация.
– Как, еще? – даже слегка растерялся Илька.
– Ха, слушайте сюда, – хмыкнул инспектор, копируя хорошо известный приморский сленг, – помните, как умер Гришка Греков? Ну да, точно так же, как и профессор представился. Так вот, девица одна, дочка профессорского дружка, запамятовал, как его звали, сейчас беременная. Они с сестричкой погужевались с Гришкиными дружками в ту ночь, и теперь у нее пузо растет. А счастливого папаши-то в части нет. Она к полковнику: «Вы, дескать, как отец родной… обязаны и все такое». Гаврилин только руками разводит. «На задании, – говорит, – ваш дружок». «Какое такое задание? – ревет девка. – Пусть распишется, а потом – хоть на войну». «Жди», – говорит полковник, а сам черней тучи. Кто ж не знает, что его шестеро «птенцов» в карантине на станции, где этих чертовых мутантов изучают.

– Выходит, он своих солдат сдает?
– Да погоди ты. Он же военный человек. Прикажут, повяжут, и все дела. Со станцией связи нет уже двое суток. Говорят, они сами отключились. Может, померли все?
– Гаврилин поклялся своих «птенцов» вытащить, – сказал Илька. – Я еще позавчера про это знал.

– Ни хрена ты знать не мог, потому что никто ничего еще не знал. Мой родной брательник связистом служит. Он принял последний звонок, и доложил бате, что лаборанты ихние взбунтовались и поперли на «птенцов», как на охрану. Решили, что те их под озером гноят. Тогда один боец бросился своего земляка выручать. Тот у них в изоляторе лежал, как приговоренный, под колпаком. На том и связи конец.
 
– Елки-моталки, они ж перебьют друг друга, и к выходу не пробьются, карантин ведь, – встрепенулся Паша.
– Ага. Уже двое суток электронщики на компьютерах систему взламывают, а эту чертовую заслонку поднять не могут. Она ж на автоматических блокираторах. Тут еще эти понаехали… Говорят, что их датчики на центральном пульте зафиксировали готовность к химической ликвидации станции.
 
– Так ведь люди ж там… живые люди… – тихо сказал Илька.
– Только без соплей, – заметил Паша, – были живыми. Авария на засекреченном военном объекте – дело серьезное. А как вслед за «птенцами» мутанты наружу выпрутся? Должен полковник про это думать или нет? Когда гангрена начинается – живо палец под нож, а то и всю ногу, по пах…

– Чего было – видели, чего будет – поглядим, парни, – вздохнул Дмитрий Ильич, – Гаврилин попросил на сутки отсрочку для передачи дел. Еще не вечер…
 
Илька смотрел в окно и не слышал ни Пашиных аргументов, ни последних слов инспектора. Чувство полной беспомощности придавило его так внезапно и сильно, что даже сосредоточиться и осмыслить то, что он узнал только что, ему было трудно.

Над молодыми спецназовцами, опытными полковниками, штабными рысаками, учеными мужами, дипломатами и даже самим правителем, которого он видел однажды совсем близко и почему-то слегка пожалел – таким он казался уставшим, худеньким, лысоватым, с подрагивающей головкой и картофельной, спекшейся физиономией, – над всеми этими суетящимися зачем-то людьми сидел, нахохлившись, столетний старикашка – Сморчок – с живым блеском в хищных глазах, маленьких и круглых, в морщинистых серых веках, как у орла.

Он, словно Бог, распоряжался их судьбами и решал: жить или нет им под солнцем. Ильке вдруг пришло в голову, если следовать рыночным законам, что Сморчок вполне может купить их страну и, теоретически, всю планету… Можно было свихнуться от этой мысли, но между тем, она была не такой уж бредовой.

– Господин журналист, – вернул его к действительности Паша, – нам пора отчаливать. Открытие фестиваля через два часа, надо поторопиться: кое-кто из ребят обещал мне подкинуть одну вещичку…
– Что еще? – живо спросил Илларион, стряхнув с себя накатившую было депрессию.

– Терпи. Так и норовишь поперед батька…
– Ладно, но предупреждаю: уморить меня своими сенсациями вам не удастся.
– Посмотрим, – хитро сощурился Дмитрий Ильич, – сейчас последнее доскажу. Так вот: выезжаю вчера на трассу и глазам своим не верю – дамочка такая городская, вся из себя, с автобуса на развилке слазит. Чувствую, что знакомая. Подогнал поближе: батюшки светы – профессорша наша, Леонида Архиповна.

Я торможу, дверцу нараспашку, культурно здороваюсь, в машину ее приглашаю и спрашиваю, куда везти. Дача-то сгорела. А она прямиком в часть, к Гавриле Петровичу направляется. Оказывается, Архиповна в журналисте, который из Москвы приехал и у Толстого, того, что на Ирке жениться хочет, жил все лето, родственника своего признала, которого с молодых лет ищет. Представляете?
 
– Ни фига себе! – ахнул Паша, – а полковник при чем?
– …а при том, что Архиповна вдолбила себе в голову, что журналист тот с дружком рассорился из-за Ирки, и Толстый упрятал его в свою лабораторию, которая у военных под секретом.

– Что-то я плохо соображаю, – перебил его Илька, – уж не про курфюрста ли речь?
– Какого курфюрста? – удивился инспектор, – я про Свириденка Сергея Юрьевича докладываю. Всем известно, как Ирка по журналисту сохла. В канун смерти Гришки Грекова обедали они у профессора, так она аж лицом помертвела, когда их проводила. Через нее Гришка с горя и шастал по берегу, пока не погиб. Ежели правда, что Толстый дружка своего из ревности упрятал куда, так только в «Аквариум».
 
– Вот те раз, ну и хохмач! – хмыкнул неунывающий Паша, – а если тот хлопец из изолятора
и есть москвич? Ай да вдова, ай да молодец! Джеймс Бонд в юбке.
– Погоди, – недоумевал Илька, – она же была у моего шефа и просила помочь разыскать своего
родственника, журналиста, в Москве. Фамилия у него красивая, театральная такая… Вспомнил! Масалитинов.

– Точно. Именно так она его и называла. Андрей Михайлович Масалитинов. Сынок ее братца двоюродного. Ну и что? Вы в Москве, а мы тут, по донышку поскребем, – заметил инспектор, – завез я, значит, Леониду Архиповну в часть и к полковнику лично доставил, потому что мы с ним корешуем не со вчера, да и профессоршу я шибко уважаю, серьезная дама. Какой у них разговор вышел, сказать не могу. Не знаю. Вот такая моя сенсация… Теперь только приятного вам ужина осталось пожелать, хлопцы. Гоните тачку поживей, не то гости заморские весь закусон сожрут, знаем мы их аппетиты.
 
– Спасибо, Дмитрий Ильич, – машинально пробормотал журналист.
– Не за что. Мы с Иваном Лукичом, крестным моим, с утречка на острове полазаем. Там ихняя компрессорная. Через воздуховод, конечно, хлопцам не выбраться, а все ж таки поглядим: говорят, старые подземелья под островом. Вдруг, как они с «Аквариумом» сообщаются?

– Спасибо, – еще раз сказал Илька, пожимая руку инспектора, – пора нам, Дмитрий Ильич.
На войне, как на войне… не поминай лихом.
– Ну-ну, рано сматывать портянки. Еще потягаемся с генералами… Горячку только пороть не надо. Про что знаешь молчи, про что не знаешь выспрашивай. И за Толстым в оба приглядывай. Я в Подзамчей бухте моторку для вас с Пашкой поставлю. Он знает где. Ежели чего, дуйте прямиком на остров…

Дмитрий Ильич обнял Ильку, похлопал по спине и подтолкнул к дверям. Когда тот вышел, он истово перекрестился. «Господи помилуй! – прошептал он. – Кабы с чортами связались, так еще полбеды. Вот жизнь! Мутантов развели. Тьфу! А пруд зарыблять некому. И в озере рыба не живет. Прости нас, Господи!..»

Паша уже сигналил со двора. Ему и Ильке предстояла нелегкая, непростая работа, а уж об опасности, риске и последствиях и вовсе некогда было думать. Сейчас следовало любой ценой отобрать в репортаж все, что только возможно из пестрого хоровода вокруг Золотого Паука, раскинувшего свои сети за необозримые горизонты. От их репортажа зависела судьба тех, кто оказался заживо погребенным в могильнике. На этот час еще, возможно, живых…


                Глава 15

                Предрассветные бдения

 На шелковых простынях в роскошной постели Ирина сомкнула глаза только под утро, когда тусклый осенний рассвет уже пробился в полукруглую арку окна у верхней кромки гардин. Нужно было сберечь хоть немного сил для самого главного, для того, чтобы незаметно исчезнуть с праздника в замке Рош, попасть в часть спецназа и добиться,
чтобы ее выслушал полковник Гаврилин.

Она больше не сомневалась, что индикатор, найденный на берегу Гайсиным, давал ключ к разгадке гибели ее дяди. Как биолог Ирина могла живо представить широкий спектр и мощь управляемых энергий живых материй, поскольку дядя не раз объяснял ей опасность своих научных разработок, которые прекратил и уничтожил после первых же лабораторных результатов. Наученный горьким опытом кражи безобидной, по сравнению со всем остальным, «Мышки» и примером трагической судьбы Славика Лагунова, профессор добровольно отрекся от дела всей своей жизни и собственными руками уничтожил всю техническую документацию.

  А всю ли? Этот вопрос мучил Ирину, она обязана была встать на защиту чести покойного. «Мертвые сраму не имут», и теперь, в случае утечки секретной информации, дядю могли обвинить в чем угодно, даже в том, что он намеренно продал свое изобретение. Легко представить большого ученого «отцом» оружия страшной силы:психотропного оружия уничтожения человечества, и свалить на него всю ответственность за неотвратимую трагедию. С помощью такого вооружения можно было «смоделировать» целые страны, перезаселить материки, всю планету, начать космические войны… И все это теперь было не дикой фантастикой, не вымыслом возбужденной психики неуемных литераторов, а реальностью. Осязаемой реальностью, от которой во рту появился металлический привкус смерти…

Вдруг, в голове у нее явилась мысль, что люди сами моделируют свое будущее: вся нечисть из бредовых фантазий давным-давно реализовалась в обычной жизни и перешла на другой, как говорится, качественный уровень. Да, сегодня наивен инженер Гарин со своим гиперболоидом, но неистребима жажда власти – неограниченной, беспредельной и безнравственной. Потому что власть и нравственность – понятия несовместимые. Почему же люди не могут осмыслить этого и, как бессмертный Томмазо Кампанелла, смоделировать свой «Город Солнца», свою империю равных возможностей и справедливых законов?

Ей вспомнился Андрей так явственно, как будто встал рядом. Она словно бы увидела его печальное лицо и руки...
 
 Но что это? Руки его были связаны в запястьях веревкой, как у Пленника, который однажды явился к ней в гипнотическом сне. Ирина закрыла глаза, но от этого видение стало только отчетливей: он стоял в полумраке, у каменной стены с низким дугообразным сводом, и протягивал к ней связанные руки…

 Она вскрикнула, широко раскрыла глаза и села на постели. Догадка о том, что с Андреем случилось что-то страшное, ранила ее в самое сердце. Как в полусне она прожила эти месяцы и сейчас не могла понять, почему не стала искать его? Почему так долго ничего не предпринимала? Не попыталась даже узнать у кукольника его московский адрес или телефон. Конечно же, он не мог просто забыть о ней! С какой стати? Одна-единственная ночь… Но зачем ему понадобилось куда-то бежать? Разве после того, что было, нужны еще какие-то доказательства и слова?

Ирина кусала пальцы, чтобы не закричать от боли, охватившей ее, как если бы вдруг отказал наркоз под ножом и ее живьем резали на куски… а Андрей стоял рядом и протягивал к ней связанные руки…

  «Он в плену, – лихорадочно сообразила она. – Но почему? Кто его держит? Конечно, он ведь журналист… послали в горячую точку, захватили в заложники… А кукольник все знает, но не говорит мне. Он и не скажет. Тогда как узнать? У кого?

Гаврилин… нет, полковник не станет заниматься судьбой журналиста. Потом, это другое государство. Чужой монастырь, какое им до нас дело?» – вдобавок она не спросила даже фамилии москвича. Теперь и подавно не у кого узнать, Свириденко наверняка не захочет говорить о нем. Ирина всхлипнула в голос, не сдержавшись, но тут же смолкла. Действовать предстояло быстро, по-мужски, раз она уж предполагала такой сценарий событий. Ясно было и то, что в одиночку выиграть эту смертельную схватку шансов нет.

Неожиданно вспомнился скандальный корреспондент из «Высшего класса». Она сразу узнала его, только вида не подала. Это он выкрикнул в зале: «Не выходи, расторгни помолвку!». Красивый парень, как же его имя? Илларион Истомин! Да, да, именно так он представился. У него наверняка в Москве есть знакомые или друзья. Хотя найти в столице журналиста, не зная ни адреса, ни фамилии, все равно что искать человека по родинке на спине.

Кажется, Илларион сказал, что аккредитован на брифинге в замке Рош… Сама жизнь подбрасывает спасительный шанс! «Он там будет, и поможет, по крайней мере, связаться с полковником», – с надеждой подумала Ирина. Теперь нужно было немного поспать. Просто необходимо. Часа два, хотя бы. И уговаривая себя так, Ирина действительно крепко уснула.

Прощаясь после ужина у парадной лестницы, Йоганн Вейлер шепнул на ухо Свириденко:
– В бильярдной сейчас никого. Нам надо поговорить, приходите.
– Хорошо, – согласился Сергей Юрьевич, – я скоро буду.

Он проводил Ирину к спальне, торопливо пожелал «спокойной ночи» и откланялся, позабыв о своих обещаниях удивить невесту ночными забавами державного бомонда. А возможно, просто угадал ее настроение.

Через пятнадцать минут, переодевшись в шерстяной спортивный костюм и на ходу обдумывая свою «партию», наследник многомиллиардного состояния уже направлялся в павильон. Там действительно никого, кроме австрийского посла, не было, или казалось, что нет. Незримая охрана присутствовала повсюду, но не только не мельтешила перед глазами, а и вовсе была невидима. Без привычки к здешним правилам игры, создавалось впечатление полного уединения.
Иоганн поднялся к нему навстречу с дивана и жестом пригласил в парк: помещение могло прослушиваться службой безопасности.

– Вас ожидают в сауне, знаю, знаю, – опередил он курфюрста, – таков здешний обычай. Хорошо, хоть здесь, в резиденции, русскую парную заменили европейские сауна и бассейн. Я чуть не умер однажды на Байкале, прямо на банной  полке, высеченный самым грубым образом горячими вениками, а потом меня едва не утопили в ледяном озере, бр-р-р… Ваши традиции, согласитесь, все же варварские, – он дружелюбно взял под руку Свириденко и продолжил: – Сходите туда. Отдохните в компании государственных мужей, расслабьтесь. Но только не теряйте головы!

– С чего вдруг? – отвечал Свириденко. – Или вы думаете, что там станут обсуждать завещание графа?
– Без всяких сомнений. Именно для этого вас приглашают. Не попадитесь на удочку пьяненьких простачков. Черт возьми, они никогда не пьянеют!
– Но я вовсе не пью, – возразил наследник.

– Неважно, – посол наклонился к самому его уху, – помяните мое слово: вам предложат даже трон правителя. Не за горами выборы… А драку еще не заказывали всерьез, потому что некому платить.
– Я никому не собираюсь платить, – Свириденко явно не желал понимать, к чему клонит посол, к тому же у него были свои собственные планы на эфемерное, пока что, богатство.

– А вам никто и не позволит, – с нескрываемым ехидством проговорил тертый дипломат. – Уж не думаете ли вы, что граф доверит вам самостоятельно распоряжаться сколько-нибудь солидным состоянием? Вы и помыслить не можете о том, как изменится ваша жизнь, потому что не представляете, о каких оборотах идет речь. Подумайте лучше, какую страну вам предпочтительней выбрать для учебы. Вам предстоит многому научиться.

– У меня два высших образования, – невежливо перебил посла Свириденко, – я доктор психофизических наук, профессор психотроники и эйнионики, почетный член академии Тантры в Риме…
– Оставьте свои регалии, мой друг. Они не принесут вам даже приличной пенсии в этой отсталой стране. Есть только одна наука, в которую следует вкладывать капитал: бизнес.

– Но я не желаю продавать бензин, мне это не интересно, в конце концов!
– Ничего, слышите, ничего изменить уже не удастся. Ставки сделаны и партия разыграна. Вам выпадет крупный… о, очень крупный выигрыш! Поэтому не усложняйте свою жизнь и не делайте лишних глупостей. Ничего не обещайте этим жирным котам, вашим министрам. Скажите, что подумаете обо всем, поразмыслите на досуге. Мы упростим задачу: ведь нет нужды размещать капиталы. Фогельзанг, очевидно, назначит скромную ренту, чтобы присмотреться к вам получше. Запомните, мой молодой друг, вам предстоит сдать серьезный экзамен.

Свириденко молчал, ему не хотелось продолжать этот странный разговор. Создавалось впечатление, что Вейлер посвящен в интриги Сморчка и выступает в роли его адвоката. Но тут благоприятные обстоятельства избавили его от общества чиновного пройдохи.
– Вот вы где! – из боковой аллеи вынырнул министр иностранных дел. – А обещали заглянуть на наш мальчишник… – он искоса взглянул на Вейлера. – Вы, я знаю, не любитель попариться, тогда позвольте увести вашего собеседника.
– Да, пожалуйста, – ледяным тоном произнес посол. – Мы просто решили подышать воздухом после ужина. Не стану вас задерживать, приятного отдыха, – он раскланялся и удалился в сторону своего коттеджа.
– Пойдемте, мой дорогой, все уже заждались, – и он увлек за собой курфюрста.

Живописная картина предстала перед глазами молодого академика, едва только он переступил порог элитарного места отдыха. Возле нефритового бассейна возлежали на цветных кушетках дородные, в большинстве, неприкосновенные тела членов правительства в самых непринужденных позах. Другие государственные мужи разгуливали по залу в простынях, обернутых вокруг их объемистых торсов на римский манер. Некоторые балдели в воде, подхватывая закуску и напитки с плавучих столиков.

Экзотические растения свисали со стен, распространяя сладкий, но ненавязчивый аромат восковых бледных цветков. Все было, между тем, очень пристойно, и даже то, что в бассейне с министром по чрезвычайным ситуациям резвилась Марлен в одних крошечных полупрозрачных трусиках. Ее крепкая маленькая грудь нисколько не мешала их дружеской возне, без всяких эротических намеков. Куртизанки не обслуживали сегодняшний вечер, это было очевидно, массажисты и банщики тоже скучали без дела.

С появлением курфюрста, публика оживилась. Марлен из вежливости поинтересовалась, почему Ирина не захотела поддержать такую приятную компанию, и тут же снова занялась своим кавалером.
 
Министр финансов, с которым Сергей Юрьевич был уже знаком, и еще двое других увлекли его в другую, небольшую уютную комнату отдыха, скорее массажный кабинет или кабинет для интимных услуг, так казалось на первый взгляд, по крайней мере, судя по эротическим картинам теплых возбуждающих тонов на стенах. Расположившись с комфортом, сановники завели разговор сначала в шутливой, а потом все в более острой и откровенной форме.

– Не думайте, – говорил главный финансист страны, – что денег у вас может оказаться слишком много. Их никогда не бывает слишком… А вот хлопот прибавится. Поверьте, я не каждому предлагаю свою руку. Вот она, – и он протянул холеную пухлую ладонь, – это рука честного человека. И я говорю вам это с чистой совестью.

– Вы просто физически не можете предложить ее каждому, – пошутил курфюрст, не спеша скрепить рукопожатием предложение министра. – В моем понимании, ваша честность не может подлежать ни малейшему сомнению. В противном случае вашей персоной заинтересовались бы известные службы.
 
– Вы правы, мой дорогой, – вздохнул министр, – каждая мизерная ошибка, неумышленная оплошность – и вот уже сфабриковано преступление против государства и его институтов. А уж эти пираньи-журналисты рвут по живому просто на ровном месте.
– Искренне вам сочувствую, – проговорил Свириденко, наслаждаясь ломтиком киви.

– Завтра, нет, уже сегодня, Фогельзанг ознакомит вас с завещанием. Подумайте только: из простого ученого вы превратитесь в богатейшего человека планеты.
– Стать простым ученым, как вы только что выразились, мне стоило гораздо больших трудов, чем разбогатеть, – заметил Сергей Юрьевич. – Я не собираюсь оставлять научную работу.

– Но помилуйте, – министр финансов взвился на месте, – все капиталы Фогельзанга вложены в трансконтинентальные корпорации!
– А вам что за дело? – резонно поинтересовался курфюрст.
– Вы, что же, не патриот своей независимой страны? – истерично спросил тот, который разыскал его в парке.
– Почему нет? Именно как патриот я и собираюсь учредить несколько институтов, исследовательские лаборатории, заняться фундаментальной наукой.

Присутствующие переглянулись. Похоже, они не ожидали такого странного поведения этого типа.

– Ваша первоочередная задача, – медленно проговорил человек, не представленный раньше наследнику и сидевший в тени, на некотором отдалении от всех, – инвестировать все свободные средства в экономику собственной страны. Вы меня понимаете?

По негромкому четкому выговору и по тому, как почтительно все слушали говорящего, можно было сделать вывод, что человек этот занимал очень высокий пост. Но Свириденко плохо знал публичных политиков, и сейчас, в сауне, не мог отличить друг от друга даже тех, на кого обращал раньше внимание. К тому же он был слегка растерян. Эта стая шакалов могла растерзать кого угодно. Ему вовсе не хотелось сделаться их добычей преждевременно.

– Хорошо, я обдумаю ваши слова, – почти слово в слово повторил он напутствие Вейлера.
– Это разумно, – продолжал сановный чиновник. – С вами станут считаться. Вы сможете сделать
политическую карьеру.
– Хотите предложить мне баллотироваться на президентских выборах? – не удержался курфюрст. –
Организовать блок или партию?
– Вы не политик, – усмехнулся тот, не повышая голоса. – Подумайте лучше о гарантиях своей
безопасности. Мы еще вернемся к этому разговору, – и он удалился.

В тихом и ровном голосе говорившего прозвучала прямая, ничем не замаскированная угроза.
Свириденко откинулся на спинку дивана, не произнеся в ответ ни слова. Все было достаточно ясным: ему, наследнику олигарха, поставили ультиматум: либо он поделится будущим наследством с теми, от кого зависит его безопасность, либо… либо война. Или эмиграция. Но какой от этого у них выигрыш?

Курфюрста бросило в пот. Кто дал им право так говорить с ним? Разумеется, нужно уехать. И как можно скорее и дальше. Хотя, если речь пойдет о физической ликвидации, то расстояние не поможет. Ничего не поможет. Что ж, тогда развернемся лицом к врагу. Недаром же Фогельзанг стремился сюда, на восток… Значит, он никого не боится, потому что хитер и силен. Потому что сумел заставить шакалов питаться падалью и лизать ему пятки… Но отчего же тогда угроза прозвучала так откровенно? Черт возьми, он еще не получил ни цента, а уже должен сражаться за свои капиталы. Почему? С кем?
На эти вопросы ответа не было.

Оправившись от неловкости, вызванной жестким тоном тайного советника, а это был именно он, «серый кардинал», министры захлопотали вокруг молодого наследника заморского гостя. Загремела музыка, запрыгали акробаты, неизвестно откуда появились полуобнаженные девушки, привлекательные и скромные в первые минуты общения, если эти качества применимы к древнейшей профессии, которой они владели, судя по всему, виртуозно.

Марлен, к тому времени, из бассейна исчезла, и отсутствие благородной дамы (не исключено – иностранной шпионки) сразу сказалось на непринужденности обстановки. Рекой полились дорогие напитки, девушек купали в шампанском и растирали коньяком, они раскрепощались все больше и демонстрировали свои прелести так долго и откровенно, как только этого хотелось присутствующим. Здесь же, на цветных диванах происходили соития в самых оригинальных позах, а к услугам чересчур стеснительных были уютные кабинеты. Впрочем, сановные чиновники в зрелищных сценах участия не принимали. Они либо отдыхали в парилке, либо вообще испарились.

– В купальне напротив вьются голубки, – ухмылялся попечитель наследника, министр иностранных дел, не отходивший от новичка ни на шаг, – хотите взглянуть? Вот, кстати, одна пара из образцов, – он захихикал и ткнул пальцем в двух юношей с розовыми выпуклыми ягодицами, целовавшихся у окна.
– Ну, это уж слишком, – фыркнул Свириденко.

Министр незаметно сделал знак рукой, и юноши тут же исчезли. Затем он предложил собеседнику покурить травки или размяться на тренажерах, можно было заглянуть в казино, сыграть в русскую рулетку и даже сделать ставки и расплатиться настоящим банковским чеком, выданным в кассе незамедлительно.
Однако курфюрст не принимал участия ни в азартных, ни в плотских развлечениях веселой компании, чем, вероятно, разочаровал многих наблюдателей.

Он не любил щекотать свои нервы острыми ощущениями, не брал в займы, тем паче банковскими чеками, а групповой секс не возбуждал в нем желания никогда. Он был слишком брезглив, а может быть, просто влюблен.
Все же поспешно откланиваться Свириденко не стал. Он понимал, что каждый его шаг тщательно прослеживается и анализируется. Поэтому, освежившись в бассейне, наследник растянулся на кушетке, демонстрируя благодушное настроение и полное спокойствие.

К рассвету публика притомилась и разбрелась по своим апартаментам. Всем нужен был отдых. Программа наступившего дня ожидалась не менее насыщенной и интересной.



                Глава 16

                Особое условие

К полудню в кабинете, предоставленном на время пребывания важного гостя в полное его распоряжение, собрались высшие державные чины во главе с правителем, два нотариуса – один, сопровождавший Фогельзанга повсюду, а другой со стороны преемника – и, конечно же, виновники наиважнейшего торжественного акта.
 
Старый граф выглядел превосходно: он как бы помолодел в эту ночь. Цвет лица уже не казался таким серым, морщины слегка разгладились, он держался очень прямо и от этого рост его сделался почти нормальным. Фигура же потомка князей Междабожских по-прежнему производила унылое впечатление: костюм сидел мешковато, галстук был повязан небрежно, шаркающая походка и стеклянный, скучающий взгляд довершали непривлекательную картину.
 
«Уж кто-кто, а этот крестьянский сын должен благословлять павшую власть, – подумал с брезгливостью Свириденко, – при другой он не продвинулся бы дальше конюшенного». Сергей Юрьевич щеголял в строгой тройке шоколадных тонов и рядом с невестой смотрелся оплотом благополучия и надежности.

– Я пригласил вас сюда, – начал Фогельзанг бодрым голосом, – чтобы огласить часть документа, определяющую финансовые интересы моего племянника, равно как и державы, гражданином которой он сегодня является. Мой секретарь ознакомит вас только с сутью, и это не слишком утомит присутствующих. Приступайте, – кивнул он.

Референт зачитал текст указанной части из девятнадцати подпунктов сначала на английском, а потом на русском языках. Воцарилось гробовое молчание. Документ был построен таким образом, что наследователь становился как бы монархом огромной финансовой империи, от которой ровным счетом ничего не удавалось отщипнуть ни сейчас, ни в далекой перспективе.

– Я огласил свое решение именно потому, чтобы всем открылась бесполезность интриг против моего племянника. Мой полувековой опыт беспрерывной борьбы за выживание на нашей маленькой планете учит бдительности.
 
Фогельзанг сделал паузу, чтобы дать слушателям представить и осмыслить границы его империи.

– По-настоящему и вправду не развернуться: всего пять ломтей суши и шестой, к пупку примерзший, ни к чему не пригодный, пока! – с кривой усмешкой подтвердил правитель, – да кругом вода, засраная и соленая.

Грубая шутка несколько разрядила напряженную обстановку, и граф продолжил:
– Но я никогда не оставался в стороне от ваших бед. Своей волей, изъявляя самые дружественные чувства к вашей державе, я всегда оказывал и буду оказывать посильную помощь в трудные дни, и подтверждение тому – последняя техногенная катастрофа на Припяти.

– Последняя, как вам известно, случилась на Черном озере, – глядя себе под ноги, произнес правитель.

– Прошу выражаться точнее, – запротестовал Фогельзанг. – Речь идет, если не ошибаюсь, о маленькой неприятности в «Аквариуме», вызванной элементарной оплошностью или недосмотром в технологических лабораторных циклах. Все расходы по дезактивации несут участники пакта исследователей мутационного синдрома. А со своей стороны, в виде компенсации экологического ущерба, я готов перечислить сто миллионов долларов, и сегодня деньги будут переведены в ваш Национальный банк. Надеюсь, что вопрос исчерпан? – обратился он к правителю.

– Не могу сейчас однозначно ответить, – скрипучим голосом вещал глава державы. –
Только после оценки специалистов…
– Вы шутите? – перебил его граф.
– Нисколько, мне не до шуток. То, что случилось, может иметь, как вы понимаете,
ряд негативных непредсказуемых последствий…

– Ну, хватит сгущать краски, – рассердился Фогельзанг, – независимые эксперты тоже скажут свое слово. На станции были посторонние люди, и вся ответственность поэтому ложится на вашу сторону. Однако не будем обсуждать очевидное. Господа, более задерживать я вас не буду. Праздник в замке Рош начнется ровно в 15 часов. И все вы приглашены на бал в честь моего племянника и его невесты. Поспешите же со сборами, не то пропустите самое интересное.

Фогельзанг повернулся к Сергею Юрьевичу и обратился уже только к нему.
 
– Ну вот, мой дорогой, формальности позади. Старику осталось только поставить закорючку на этих бумагах. Не скрою, возиться с завещанием – пренеприятные хлопоты. Одно утешает: оспаривать мои решения некому. Более того, вам и вашим потомкам придется выполнять неукоснительно все мои рекомендации до конца жизни. Таковы правила, мой друг. Но есть еще одно. Особое условие. И мы обсудим его немедленно.

Старый граф жестом пригласил Свириденко в небольшой кабинет для конфиденциальных бесед и плотно затворил за собой дверь.
Темно-вишневый тон стен, канцелярская обстановка, хотя дорогая и массивная, отсутствие украшений и только скромный портрет хозяина резиденции на стене, совсем в духе презренных времен, – все здесь внутренне напрягало, вызывало чувство настороженности и дискомфорта.

– Мерзкая нора, – заключил Фогельзанг, осмотревшись по сторонам, – но зато не прослушивается,
и никто не смеет мешать. Впрочем, это сугубо личное.
– Пожалуйста, говорите без предисловий. Я готов выполнить любое ваше желание,
если это в моих силах, – сказал Сергей Юрьевич.
– У меня только одно желание, – живо отреагировал граф, – провести ночь с вашей невестой.
Первую брачную ночь после свадьбы, которая состоится через пять дней.

Глаза Свириденко полезли на лоб и едва не выскочили из орбит. Он молча уставился на престарелого родственника, пожелавшего облагодетельствовать его род таким образом. Не находя ответа, курфюрст извлек из кармана кремовый батистовый платок и промокнул выпуклый лоб. Алебастровая бледность его лица стала покрываться яркими пятнами румянца.

– Успокойтесь, – холодно заметил граф, понизив голос, – она ничего не узнает и будет спать, как младенец.
– Вы испытываете меня… – наконец вымолвил Свириденко. – Я не хочу верить своим ушам.
– И, тем не менее, именно это и есть мое особое условие. Мы выйдем из этого кабинета,
и я немедленно подпишу бумаги. Соглашайтесь. Этим правом пользовались все Фогельзанги.
Когда-нибудь и вы воспользуетесь ним.

– Вы безумны… – взорвался курфюрст, голос его раскатился в басовом регистре. – Вы что же, вообразили себе средневековье? Право первой брачной ночи! Сегодня и не приснится ничего подобного. Я такой же дворянин, как и вы. И потом, еще неизвестно, у кого было больше прав наследовать имущество Роше Фогельзанга и моей бабушки, баронессы Анастасии…

– Ну-ну, мой мальчик, я сполна верну вам ваши права, присовокупив и преумноженное моим скромным трудом состояние. Отчего вы так взбеленились? Чем я могу быть опасен для прекрасной Ирины? Разве такому старику, как я, нельзя насладиться красотой молодой женщины, всего лишь любуясь ею при свечах? Уж не подумали ли вы о чем-то другом?

– Я не мальчик, и не желаю ничего слышать о ваших распутных фантазиях. Никогда – вы слышите?! – никогда я не позволю оскорбить Ирину Александровну. Ваш преклонный возраст действительно не дает мне возможности ответить вам, как должно.
– Иначе вы пронзили бы меня шпагой? Дерзайте, молодой человек, я принимаю ваш вызов.

Сословные дворяне старинного аристократического рода стояли друг против друга,
как два бойцовых петуха, и, наклонив головы, готовились к драке.
Наконец, первым опомнился Свириденко.

– Полагаю, нам следует забыть обо всем. Давайте, прекратим этот фарс. Меня больше не интересует ваше завещание. В конце концов, я не бедствую и без ваших миллионов, от которых одни неприятности.

– Для вас действительно грядут серьезные испытания, но не из-за денег, вкус которых вам не известен, – сардонически ухмыльнулся граф. – Вы учредитель международного исследовательского Центра, именно ваши программы отрабатывали в злополучной лаборатории, а моя персона не фигурирует ни в одном документе и не связана ни с чернобыльским пактом, ни с «Аквариумом» напрямую. Прежде, чем выделить вам кредит, я внимательно изучил в Ватикане все бумаги… В этой партии вы были пешкой на королевском фланге, мой друг. И теперь только одним способом можно уладить проблему, искусно раздутую службой безопасности и местными нуворишами.
 
– Вы меня шантажируете?
– Нисколько. Наоборот, предлагаю мировую: прогуляйтесь немного и возвращайтесь сюда ровно через пятнадцать минут. Я выслушаю ваш ответ и, надеюсь, подпишу, наконец, бумаги. Поостыньте и обдумайте все, что я вам сказал.

С этими словами Фогельзанг распахнул дверь и выставил взбешенного племянника в присутственный
кабинет, где в нетерпении переминались с ноги на ногу нотариусы и министр иностранных дел,
не пожелавший пропустить исторический момент.

Ирина сидела в кресле, не выказывая особого любопытства, однако вид Сергея Юрьевича, очевидно, подействовал на нее.
– Вам плохо? – негромко спросила она, поднимаясь навстречу и беря его под руку. – Может быть, выйдем в парк?

– Пожалуй, да, – согласился курфюрст, направляясь к выходу и на ходу отирая пот с лица. – Пойди к себе, Ирина, – перейдя, вдруг, на «ты», – попросил он очень тихо. – Дождись меня, я все объясню.
– Хорошо, – согласилась девушка, не заостряя внимания на обращении жениха; она поняла, что произошло что-то из ряда вон выходящее.

Свириденко проводил глазами невесту и едва устоял на ногах. В ушах у него звенело, а голова шла кругом. Он открыл золоченую крышку браслета и посмотрел на часы: оставалось чуть более десяти минут.

«Да, ничего не скажешь, хорош выбор: потерять все или согласиться исполнить дикую прихоть извращенного ловеласа. Старый эротоман выжил из ума! Какая низость… Позор! Стать соучастником изнасилования собственной невесты по предварительному сговору… Я растерзаю его по частям! – курфюрст заскрежетал зубами от ярости и уперся лбом в холодный мрамор колонны. – Спокойно, спокойно, – отрезвлял он себя, – эмоции не помогут. Есть еще пять дней. Пять дней… а завещание он подпишет сегодня. Сию минуту. Негодяй! Я тебе припомню королевскую пешку. Пять дней…

По метрике ему за девяносто. Но как держится, как рассуждает… даже собственной смерти не боится… вот именно: смерти не боится… – повторил он, мысленно растягивая последние слова, и задумался. – Хорошо. Допустим, я соглашусь. А потом не выполню этого условия. Просто не выполню и все. Или… его выполнять не придется…» Глаза курфюрста злобно блеснули.

Чем-то неуловимым он и в самом деле сейчас походил на Фогельзанга. Его бледное лицо с пурпурным пятнистым румянцем на скулах освещали колкие черные глаза, а жесткий прищур век придавал им выражение коварства и хитрости. Сейчас это был истинный племянник лукавого иезуита, достойный преемник во всех отношениях.

Ровно в указанную минуту дверь кабинета распахнулась и на пороге возникла крупная,
осанистая фигура курфюрста.
– Я принимаю ваше особое условие, – рыкнул он своим мягким басом, – у вас есть еще
какие-нибудь требования?
– Нет, мой мальчик. Это одно единственное.

Фогельзанг прошел к столу и уселся в кресло. Ему подвинули бумаги, он стал расписываться на каждом листе и, дойдя до заключительных строк, подчеркнул их красным.
 
«Вступает в силу после исполнения особого условия», – прочитал Свириденко. Еще секунда, и он задушил бы Сморчка прямо здесь, при свидетелях. Но сдержался. Церемония подписания важного документа наконец закончилась, и присутствующие покинули кабинет.


                Глава 17

                Блиц-интервью
 
Вереница автобусов с участниками и гостями фестиваля искусств «Золотой сноп» растянулась до самой Максаковки. Перед выступлениями многие коллективы спешили отрепетировать хотя бы один разочек свои программы в единственном на всю округу сельском клубе под уцелевшей крышей, потому что на открытых площадках и внутри замка такой возможности не было. Ударить же в грязь лицом никому не хотелось, особенно перед всенародно любимым правителем, у которого министр культуры давно и жалостно выпрашивал сущие крохи на нужны своего упадочного хозяйства.

Потом еще немалый интерес представлял и заморский гость, повсюду таскающий за собой шедевры живописи, скупленные задарма в каких-то затертых годах на собственной родине. Теперь он выставлял бессмертные творения старых мастеров в картинных галереях больших городов за скромную плату, и бывшие соотечественники, обнищавшие до уровня той поры, когда были сделаны такие удачные приобретения, могли утолять эстетический голод сколько угодно.
 
Магическое слово «спонсор» витало в воздухе. Изголодавшиеся безработные режиссеры лихорадочно строчили на пишущих машинках заявки на шоу-туры, сценарии телесериалов, типа «Тайны державных сортиров», и прочие культурные проекты, сулившие бессмертную славу авторам и баснословную прибыль всем благодетелям, в чью честь спасенные от гнусной нищеты деятели искусств клялись читать заздравные молитвы до скончания света.

Организатор приветствия метался среди прибывающих групп и искал чокнутую примадонну,
которой была поручена миссия открытия фестиваля.

– Кого вы мне привезли? – орал он на режиссера массовых зрелищ, третий год не получавшего зарплату в областной филармонии. – Кто эти дылды с макаронами от ушей? Вы хотите сказать, что это фольклорный ансамбль? Где вы взяли столько погребальных венков? Ах, вам дали напрокат в бюро ритуальных услуг! А юбки… – он схватился за голову.

– Это моль… – пытался робко объяснить режиссер.
– Какая моль? Длина… что они прикрывают? Копчик? – взвыл организатор. – Найдите мне пару пухленьких курочек с нормальными круглыми жопами и толстенькими ножками, а этих, с журавлиными спицами, уберите на второй план. Забыли, каких масштабов наш правитель? Кто сказал «гигант»? При Йосе Первом вы бы поговорили… Комбинат питания! Вы слышите меня? – кричал он в рупор. – Сейчас же поднесите на площадку хлеб-соль. Что значит «только соль»? Господи, Лаврентия на вас нет!..

Но на призывные вопли суетливого организатора мало кто реагировал всерьез, потому что все и так стремились проявить себя с лучшей стороны. Повсюду царило праздничное возбуждение, и постепенно фестивальная массовка приобретала довольно-таки привлекательный вид, особенно для тех, кому не было нужды в ней принимать участие самому.

Илькина «девятка» проскочила на территорию заповедника «Ливонский замок» без осложнений, и машину даже удалось припарковать в стороне от общей толкучки, в тупичке на «гаврилинской ленточке», со стороны служебной территории музейного персонала.

Друзья нацепили пластиковые визитки на нагрудные карманы вечерних костюмов и, тыча в нос ретивым стражам удостоверения «Пресса», прошли в помещение начальника охранной службы. На объект были брошены не только милицейские резервы, но, как обычно, и «гаврилинские птенцы». Именно их дислокацию попытался выяснить Паша у дежурного офицера.

– Так они ж неразговорчивые, – удивился начальник, – и снимать их у тебя разрешения нету.
– Как это нет? – Паша вытащил их кармана свой спецпропуск на режимный объект. – У меня заказной репортаж.
– Ну, сразу бы показал, а то – пресса, – строго сказал начальник и пожаловался: – щелкоперов понаехало, с души воротит. Да за каждого еще отвечай, если кому самовар за прыткость начистят. На лесное КП иди, там связисты сидят, это недалеко, метров триста по «ленточке» и сразу направо просека. А кто с тобой?

Паша наклонился к уху начальника и что-то шепнул. Тот мельком взглянул на Ильку и понимающе кивнул.
– Что ты ему сказал? – спросил Ларик, шагая по дороге к «птенцам».
– Что ты внештатный осведомитель, стукач по-нашему, – не моргнув глазом, ответил Паша.
– Ну, скотина, я тебя тоже как-нибудь обзову, – беззлобно выругался Илька.
– Во, дурик! Это ж тебе не комитеты, а специальная часть быстрого реагирования.
Он решил, что ты инспектор службы безопасности правителя.

Оба расхохотались и прибавили ходу. Погода стояла великолепная, а короткая пробежка по реликтовой роще мачтовых сосен только слегка разогрела мышцы и взбодрила друзей.
 
Быстро разыскав «птенца», который пообещал подкинуть журналисту «вещичку», Паша отвел его в сторону.
– Принес? – спросил он.
– Ага, – и спецназовец протянул записную книжку, размером чуть больше спичечного коробка.
– Телефонник Пал Палыча! – ахнул Илька, узнав «вещичку» с первого взгляда.
– Точно. Он ее в последний раз потерял, когда к Гавриле приперся, – пояснил солдат. – Я поначалу хотел отдать бате, а потом подумал: на что ему записки корреспондента? А Пал Палыча не дождался… Потом, это… Паша мне рассказал. Может, чего важное есть, раз мужика замочили…

– Все ты правильно сделал! – похлопал его по плечу Паша. – Пузырь за нами. Заваливай в редакцию,
когда в увольнение пойдешь, помянем Пал Палыча.

Солдат кивнул на прощанье. Парни ударили по рукам и заторопились обратно.
Илларион едва сдерживал себя, но не смел разглядывать телефонник на ходу. Записная книжка его погибшего друга и наставника могла оказаться тем самым ключом к разгадке проклятой тайны Черного озера, которого так недоставало сейчас. Паша тоже понимал это, но обстоятельства вынуждали их действовать по-иному.

Въезд кортежей правителя и заморского гостя на каменный мост замка Рош
сопровождался артиллерийской стрельбой и громом духовых военных оркестров.

На всех открытых площадках разместились народные таланты, количество их воистину могло поразить любое воображение. Было очевидным, что все представленные здесь области населены, в подавляющем большинстве, танцорами, певцами и умельцами, потому что толпы гостей и зевак принарядились, как на карнавал, перепутав фестиваль искусств с «днем Дурака», и, похоже, развлекали сами себя экспромтами и репризами, мало в чем уступая самодеятельным артистам.

Многие под шумок успешно приторговывали, предлагая друг другу носки, варежки, бижутерию и всякую чепуху. Немножко портило впечатление то, что юные дарования то тут, то там выкладывали жестяные банки или просто коробки для сбора посильных средств в награду за собственное исполнительское мастерство, которое демонстрировали очень усердно. И хотя менты в штатском оперативно ликвидировали очаги такого убогого бизнеса, все же именно на пути знатного графа они почему-то возникали с неимоверной быстротой и постоянством.
 
Почти критическая ситуация сложилась в секторе народных промыслов: с умельцами едва не передрались самодеятельные художники, которых не пустили выставляться в залах замка. Воздев кверху руки и высоко держа над головой, как иконы, собственные творения, они двинулись крестным ходом навстречу заморскому гостю. Непоколебимая убежденность в том, что сочные холсты, написанные любым из них, потенциально способны украсить вернисаж знаменитого коллекционера, светилась в их вдохновенных взорах.
 
– Забавный народец, – говорил Фогельзанг угрюмому правителю, шествуя рядом с ним по пятидесятиметровой ковровой дорожке к замку, – такой смешной и веселый. Управлять вашей страной одно удовольствие.

– Вы так считаете взаправду? – покосился на гостя державный муж. – По-моему, управлять – это наказание Божье. Хотите, я свезу вас к шахтерам? Они нас поприветствуют касками…

– Так накормите их посытней… Хороший ведь, в самом деле, народец. Не слишком отощавший, работящий, не злой… с азиатами не сравнить. Можно и серьезное производство удобрений наладить, где-нибудь поближе к воде… завезем подходящее оборудование… Я ведь пожил здесь когда-то с десяток лет, если бы не глупости красных, то все бы получилось нормально.

Навстречу уже рысили главы трех администраций, мэры и прочая чиновничья мелюзга, но потом, вдруг, вперед выскочили с песней ладненькие девчонки в вышитых сорочках. Одна, аппетитная, как сдобная булочка, со сладкими изюминками глаз на круглом личике и зажаристым караваем в руках, уткнулась в правителя, но радушный хозяин развернулся в пол-оборота и сделал выразительный жест кистью в сторону гостя.

Девушка крутнулась на каблучках, поклонилась так низко, что правителю сбоку открылись ее толстенькие ляжки до самой попки, и он инстинктивно сглотнул слюнки. Гость принял приветствие, приблизил лицо к румяной корочке, однако хлеб не поцеловал, а только понюхал и передал хозяину.

Тот тоже не исполнил ритуала, как положено, потому что сначала у него были заняты руки, а потом распорядитель подхватил каравай и спешно ретировался с ним в толпу, не дожидаясь, пока хозяин отломит крошку и, обмакнув в соль, отправит в царственный рот.
 
Стиснутые со всех сторон губернаторами, мэрами и вездесущими журналистами, под фотовспышки и оглушительные аплодисменты легендарные гости поднялись на подиум возле входа, и, после недолгих официальных речей, открытие фестиваля наконец свершилось. Оркестр грянул марш, заморский гость перерезал голубую ленту, и шествие двинулось под своды старинного замка Рош.

Сергей Юрьевич с невестой, окруженные льстивой камарильей, направились следом за державным правителем и престарелым благодетелем под бурные восторги празднично настроенной толпы. Причем курфюрст так выделялся дородностью из окружения, что многие приняли его за заморского графа и попытались прорваться через заслон филеров, телохранителей и ментов в цивильном, чтобы сунуть благородному меценату свои гениальные проекты.
 
Одному, самому прыткому, удалось каким-то чудом выскочить на дорожку. Это был известный на юге, трижды обанкротившийся издатель Песин, находившийся в курсе всех дел курфюрста, потому что корректировал и латал свою продырявленную стрессами карму в его лаборатории и там же, одним из первых, узнал о крупном наследстве, привалившем и без того удачливому парапсихологу.

Но в эту минуту и для жизнерадостного бородача пробил звездный час. Он тряс громадным животом, семенил вприпрыжку рядом с молодым знаменитым профессором и министром культуры, на ходу расхваливал издательское дело и разъяснял преимущества крупных денежных вложений в престижный бизнес.
 
– Вы наивны, уважаемый, – отвечал курфюрст на его бесспорные доводы, – этим людям нужны не книги, а работа, еда и секс. Гигиеничный, безопасный секс, иначе они сдуру только перепортят друг друга и не смогут воспроизводить потомство. Приходите ко мне в центр. Может быть, мы запустим в печать что-нибудь по технике тантра-йоги из серии «Секреты храмовой жрицы». Это, в самом деле, быстро поправит ваши дела. А сейчас отдыхайте и веселитесь, как все. Вам это необходимо.

Бедняга Песин, жертва голодных литераторов и графоманов, едва не ополоумел от счастья. Он хихикал в ответ и строил глазки Ирине, одновременно шептал что-то на ухо министру культуры, с которым, как оказалось, был раньше знаком, и вообще чувствовал себя превосходно, примкнув на короткий миг к элите, страстно желанной, но до сих пор недоступной.

Пестрота и весь этот содомский гвалт фестивальной публики начинали беспокоить Ирину всерьез. Как отыскать Истомина? Где может быть корреспондент модной газеты, если здесь их собрались многие десятки. Вероятнее всего, он будет там, поближе к правителю.

Ирину и Сергея Юрьевича оттеснили на второй план. Вперед рванулся местный бомонд, имевший самый непосредственный интерес к миллионам заморского гостя. Высший свет представлен был довольно разнокалиберной командой из административных чиновников, их жен и великовозрастных отпрысков, а также бизнесменов, промышленников и крупных предпринимателей, чьи дела совсем не мешало подправить за счет щедрот девяностолетнего Сморчка. И для этого годились все средства.

Фогельзанга усадили в тронном зале, где когда-то его предки чествовали литовских и польских королей (в зависимости от того, к какой державе примыкали земли ливонских рыцарей на момент званых приемов). Как и встарь, на возвышении в центре сидели только двое – правитель и его гость. Остальные стояли позади у стен зала, увешанного романтическими полотнами Жозефа Свира.

А у входа, на переднем плане, развернулось фестивальное действо. Впрочем, концерт, задуманный с размахом, вскоре выплеснулся на свежий воздух и там, на возведенных эстрадных подмостках, продолжился до позднего вечера.

Затем гости проследовали в трапезную, где устроители закатили экзотический банкет. Из подвальной замковой кухни повара в высоких накрахмаленных колпаках и белоснежных куртках торжественно выносили на серебряных блюдах свою фирменную стряпню, приготовленную по рецептам из старинных поварских книг, и расставляли на столах, которые и без того ломились от разных напитков и изысканных закусок. Гости млели от пряных ароматов и незаметно таскали кусочки деликатесов с тарелок, в ожидании первого тоста.

Немногим раньше, в тронном зале Ирину разыскала Марлен, и женщины смогли на несколько минут уединиться в туалетной. Уборная для привилегированных особ была обставлена мебелью ручной работы в стиле барокко, с зеркальными потолками и стенами. В высоких напольных вазах из майолики благоухали нежные гиацинты. Расположившись на овальном кожаном диване, Марлен затянулась ароматной сигаретой и искренне удивилась, когда Ирина отказалась от удовольствия.

– Вам, милочка, придется менять свои привычки. Монашество в Европе – дурной тон. Научитесь хотя бы курить, если к другим приятным развлечениям у вас еще не пробудился интерес.
– Мне кажется, что не обязательно афишировать круг моих интересов, – возразила Ирина.

– Ну что вы, здешние журналисты ведут себя весьма инфантильно. За границей вам придется нанимать охрану, только чтобы защитить себя от папараци. Они влезают под одеяло в буквальном смысле. Хороший снимок стоит десятки тысяч…
– Или головы.
– Ну, не нужно так мрачно смотреть на запад. У вас тоже головой рассчитываются чаще, чем приличными гонорарами. Благодарите судьбу за Сергея Юрьевича, такие браки от Бога…

– Или от лукавого… – задумчиво произнесла Ирина, – но мы пока не обвенчаны.
– Я наблюдаю за вами, милочка, уже два дня. Вы невеселы. Почему? Может быть, вы не любите своего жениха?
– Зачем вам знать это? – взглянув прямо в глаза собеседнице, спросила Ирина. – Это что, входит в функции дипломатической миссии?
– Конечно же нет, – ничуть не смутившись, расхохоталась сорокалетняя кокетка, – мы подружились спонтанно. И потом, вы такая чистая девочка, это очень забавно… Хотя я понимаю: именно этим вы привлекаете Сергея Юрьевича.
 
– Марлен, бросьте меня подразнивать. Вас терзает любопытство, но я ни вам, ни кому другому не стану исповедоваться. Не обижайтесь, – она вдруг вспомнила наставления жениха и поняла, что ведет себя не так, как ему бы хотелось; искушенная в светских интригах дама просто провоцировала резкий тон своей бесцеремонной болтовней.

– Я и не думаю, – продолжала, между тем, консульша. – Вы сами захотите с кем-нибудь поделиться своими проблемами. Наследство сделает вас, милочка, очень одинокой. Яд эфемерного богатства, которое вам никогда не удастся даже представить в реальном виде, очень скоро разъест сердце и ум, но сердце – в первую очередь. Пойдемте, дорогая, ваш бесподобный жених, наверное, беспокоится, и помните, – я ваш искренний друг, потому что полюбила вас, – она тихо, интригующе засмеялась и добавила со значением, после паузы: – с первого взгляда.

Закончив свою тираду, Марлен поднялась с дивана и увлекла Ирину в зал. Но едва только они приблизились к дверям, как поток гостей буквально вынес их к микрофону с вензелем из двух позолоченных букв «В» и «К» на металлической оправе складного портативного удлинителя. Стройный молодой человек задержал дам изящным полупоклоном:

– Два слова для самой крутой газеты, – сказал он приятным голосом, томно глядя прямо в глаза стареющей жене посла, – по одному от каждой красивой женщины из высшего общества для «Высшего класса». Вы часто нарушаете свою диету, ради чревоугодничества на балах?

– Нет, – тонкие брови Марлен от неожиданности сложились домиком. – Я не признаю диет и ем, как Гаргантюа.
– Благодарю вас, мадам Вейлер. А вам, – обратился он к Ирине, – не хочется ли удрать отсюда,
скажем, на необитаемый остров?
– Да, – отвечала Ирина; глаза ее вспыхнули, невольно выдавая радость встречи, – очень хочется.
– Желаю вам исполнения вашего желания, – корреспондент с улыбкой кивнул и исчез в толпе.
– Дурацкие вопросы, – почему-то рассердилась Марлен, – за что ему только платят в газете?
– Этого журналиста знает весь город, – вступилась Ирина, – он раскрутит кого угодно, если захочет…

Жена посла не успела ничего ответить, потому что из глубины зала им махал рукой Свириденко.
– Ирина! – вовремя подоспел он. – Что же вы так долго, неприлично опаздывать к первому тосту. Нас ожидают…

Благополучно проследовав в трапезную, закрытую от глаз посторонних благоуханной оранжереей и проходной гостиной, дамы и Сергей Юрьевич заняли почетные места справа от Альфина Фогельзанга.
 
Старый граф, наследник немецких аристократов, ведущих свой род от короля Генриха-Птицелова, волею Провидения отыскал единственного потомка Роше Фогельзанга, миропомазанного курфюрста Священной Римской империи.

В честь своего племянника – виновника знаменательного события, некоронованный король Поющая Птица давал сегодня бал в древнем ливонском замке.

А с великолепного портрета кисти влюбленного Жозефа смотрела на своего внука (как две капли воды похожего на благородного графа Роше), прекрасная Анастасия, и взгляд ее смарагдовых глаз, полный таинственной прелести, излучал едва заметную усмешку, скрытую в полуопущенных ресницах.


                Глава 18

                Танец смерти

Плита, загородившая выход, была не только рукотворной, судя по форме и гладкой поверхности, но и так герметично входила в пазы, выдолбленные в скальных породах по всему периметру, что голыми руками, без взрывчатки или специальных механизмов, справиться с такой преградой было все равно, что прошибить кулаком китайскую стену.

– Не спеши горбатиться сегодня, если можно напахаться завтра, – мудро заключил после осмотра препятствия кореец, – давай, паря, перекусим. На сытый желудок, глядишь, скумекаем чего.

Они расположились на полу и, разделив по-братски остатки еды, стали есть, лениво и долго прожевывая пресную пищу. Говорить не хотелось, хотя у обоих мысли вспыхивали в воспаленных мозгах, как астероиды.

«Другого выхода здесь нет, – думал Масалитинов, – это наверняка так. Несчастная женщина, – вспомнил он, вдруг, Тураеву, – в самом деле пережила ужасы черной мессы; конечно, рассудок ее помутился… Но мы видели собственными глазами то, что она описала. Значит, все это время – больше ста лет, сюда не ступала ничья нога… Кто же, в таком случае, замуровал вход?»

Именно этот вопрос задавал себе сейчас и кореец, но, в отличие от своего земляка, он был более прагматичным и внимательным. До сих пор в экстремальных ситуациях профессиональная сноровка ни разу не подводила бойца. «Отсюда, кроме этого, есть еще, как минимум, два выхода: первый – тот, через который мы влезли. Но вернуться туда нельзя, и потом, если вода размоет весь хлам и прорвет заслон, то уровень сравняется с озерным… Ага, хрена с два, пузыри пускать не станем…» – усмехнулся он, сообразив сразу, что они теперь находятся выше поверхности озера, где-то на суше, вероятнее всего, что на острове. Самым же обидным было то, что выход из подземелий оказался замурованным.
 
«Уж не фрицы ли постарались?» – продолжал размышлять он, припоминая легенды местных жителей об ужасе, охватившем оккупантов после посещения острова. Но и эту версию пришлось отбросить: те наверняка просто взорвали бы ход, если не собирались им пользоваться. «Тогда кто же? Артисты эти в фартуках? Как их там, вдовьи дети, каменщики недоделанные… Погоди, – осадил он себя, – как раз каменщики свое дело знали, взять хотя бы кладку проклятого лабиринта. Ну, значит, нечего суетиться, такую заслонку и на волос не сдвинешь… Ладно, тогда остается еще один ход, там, в нижней галерее, который малый продолбал из «шнурка»… И куда, интересно, он выведет?»

Лобовой вопрос имел только один ответ: лаз в своде лабиринта приведет в «Аквариум», во всяком случае, на один из его уровней, по которому в агонии метались инкубаторские крысы, отрезанные «птенцами» от загрузочной шахты. Вспомнив о своих товарищах, кореец врезал кулаком в камень так сильно, что сбил до крови костяшки. Ничем, ровным счетом ничем он сейчас не мог им помочь, как и они ему, вероятно, считая его погибшим. Притом еще крупно повезет, если инкубаторские не посыплются из дыры в самый неподходящий момент, проделав путь свихнувшегося поэта.

«Бедный малый, – подумал кореец, – как суслик рылся в норе, чтобы к нам пробиться… А теперь куда?» Этот немой вопрос прозвучал вдруг совершенно отчетливо у него над ухом, и солдат, презиравший бабью суеверность, вздрогнул от неожиданности всем телом.

– Чего ты? – удивился Масалитинов. – Спросить, что ли, нельзя?
– Да нет, задумался просто. Давай-ка поспим чуток, а потом я на разведку сбегаю: может, малый из «Аквариума» в какой другой лабиринт выбрался? Под замком ведь были свои катакомбы, ну, те, которые фрицы затопили…

– Вряд ли. Судя по тупику, откуда Славик пробился, ствольную галерею так и не стыковали с замковой. Помнишь забутовки? И потом, если затопили, то уж наверняка глухо.
– Ладно, генерал, какие еще есть соображения?
– А никаких. Сдохнем, как в пирамиде Хеопса, – вяло сказал Андрей.

– Заткнись! – рявкнул кореец. – Тоже мне, Нострадамус… Хоть в могильнике, хоть у черта на сковородке, а борьбу за выживание кончает только покойник. Понял? Только костлявая ставит точку. И до последней секунды, – слышишь меня? – до последнего мига нужно сопротивляться. Зубами землю грызть. Я не в таких жерновах терся… А тут что? Экскурсия.

Он сердито заворочался на камнях, стараясь примоститься поудобнее, чтобы хоть немного отдохнуть. Счет времени давно был потерян: часы разбились, когда они выбирались из затопленного «шнурка». Но даже после такой скудной еды, какую оба употребили для поддержки сил, ему невыносимо захотелось спать. По опыту солдат знал: значит, на исходе вторые сутки.

Андрей привалился спиной к стене рядом с другом и выключил фонарь, щадя хилые батарейки. От желания уснуть и забыться его лихорадило. Но проклятый сон не приходил. Чудовищные мысли лезли в голову. Вдруг почудилось, что он начинает видеть в темноте: каждый выступ на стене, каждая неровность отчетливо проступали, вплоть до осклизлых пятен сырости… Его мучила ломота в спине и одновременно стало казаться, что он выползает из собственного тела, как из змеиной шкуры…

В следующее мгновение он увидел себя, привалившегося к стене с закрытыми глазами, и корейца, который мирно похрапывал во сне.

Перепугавшись до смерти, если это состояние было применимо к той его части, которая отделилась от собственного тела, Андрей остолбенело стоял, не смея шевельнуть ни одним членом. А в подземелье становилось все светлее и светлее. Цвет стен, желтовато-серый с темным, почти черным закоптелым сводом над ними, был таким естественным, что желание потрогать, прикоснуться руками к их шершавой поверхности, становилось непреодолимым.

Андрей опустил глаза и посмотрел на собственные руки: руки, как руки, пожалуй, даже теплые на ощупь. Между тем, страх не проходил, но теперь появилась боязнь уже того, беспомощного тела, недвижно прислоненного к стене. Оно воспринималось не как его собственное, а как какое-то инородное, пугающее болью, тяжестью, уязвимостью – всем тем, отчего он был избавлен сейчас. Он пошевелился сначала осторожно, а потом все резче и уверенней. Руки, ноги и голова двигались свободно, во всех членах ощущалась невероятная легкость, тело стало как бы не материальным, а каким-то другим, определения которому он не знал.

«Какой чудный сон мне снится», – подумал Андрей и попробовал шагнуть в сторону. Но никакой опоры под ногами не было, он как бы плавно оторвался от пола и перенесся на другое место: невесомость позволяла двигаться в любом направлении, куда угодно.

Он вытянул руки к плите, загородившей вход. Но они не коснулись поверхности, а погрузились в какую-то странную субстанцию, наподобие киселя, тоже не материального, а скорее, напоминавшего вязкий туман в низине, какой сползал в распадки Джугджура там, в тайге, на далекой Юдоме ранней осенью.
 
Преодолевая робость, Андрей нырнул в мрачный зев… Его подхватило Что-то, и Оно же, обвившись вокруг него, стремительно понеслось куда-то, к мерцающему свету. Неведомая сила словно вытолкнула его из глубины океана на поверхность.

Ослепленный внезапно ярким полуденным солнцем, он повалился в слабую, чахоточную траву, вполне натуральную, привядшую от первых ночных заморозков, с дымным запахом опавшей сухой листвы, и… крепко заснул самым обычным и естественным образом. Путаный клубок мыслей медленно разматывался в мозгу… вереница смутных образов бледнела и размывалась, а сладкое вино сновидений перемешивалось с острой приправой из страха, любопытства и восторга, испытанных недавно.

Проснулся он там же, на сухой траве, и с недоумением огляделся по сторонам. Во-первых, корейца поблизости не было. «Наверно, он очнулся раньше меня, и сейчас пытается определить, куда мы вышли», – сообразил Андрей. Но как им удалось выбраться из подземелий, и где они оказались теперь, никто ответить ему не мог. Он поднялся и осмотрелся по сторонам: ни острова, ни какого другого знакомого места этот ландшафт ему не напоминал. Напротив: почти с полной уверенностью он мог утверждать, что никогда здесь не был.

С невысокого холма открывался вид на скалистый каньон, довольно глубокий и поросший чахлым хвойным леском по склонам, круто сомкнувшимся со всех сторон. Лишь по сухому руслу давно, должно быть, пересохшей реки, размывшей себе ход под грозно нависшими скалами, можно было проникнуть в долину. Присмотревшись, он увидел посредине, среди чахлой растительности, что-то похожее на сарай немалых размеров, если принять во внимание расстояние и площадь каньона.

Андрею мешало освещение: он стоял против заходящего солнца, и яркие лучи беспощадно слепили глаза. Возле сарая, похоже, суетились люди. Но в чем они были одеты и чем занимались, разглядеть не удавалось. «Кореец точно отправился к ним, – подумал Андрей, – кого еще здесь можно расспросить обо всем?» Он решил не дожидаться друга, а спускаться следом в долину.
Однако едва он сбежал с холма, как солнце скрылось за гребнем далеких гор и сумерки усилили гнетущее впечатление от пустынной местности. Каньон скрылся из глаз за угрюмыми, беспорядочно и остро торчащими скалами, и чтобы попасть на сухое русло, по которому проходила единственная дорога, нужно было миновать скальник.
 
Что-то странное творилось в природе: не слышались птичьи голоса, или какой другой шум, ни одна ветка не шевелилась над головой. Воздух как бы застыл вокруг, и лишь сияние невидимого солнца продолжало освещать скалы мертвенным белым светом, совсем непохожим на жаркие краски заката. Только сейчас Андрей заметил, что и небо здесь было каким-то бездонным, бесцветным и необычайно высоким, как будто его и вовсе не было. Над головой словно простерлась космическая бездна, освещенная бледным светом грозной Немезиды.

Мистический ужас охватил одинокого путника. Он бросился бежать вниз, к дороге, по которой надеялся выйти к людям и их жилищу. Вдруг, ясный нарастающий шум достиг его ушей. Он остановился, как вкопанный, и прислушался. Это был шум приближающейся толпы: неразборчивые крики и топот ног, скрип колес, словом, обычная какофония, присущая движению большой массы людей.
 
Прибавив ходу, Андрей вскоре увидел то, что на время скрыли скалы: по сухому руслу бежали женщины, мужчины и дети, явно кем-то преследуемые. Сначала он не мог ничего разобрать толком – так быстро они устремлялись в долину через узкий перешеек, но потом сориентировался и поспешил сократить свой путь. Спустившись по крутому склону почти в самый каньон, он выбрал удобное место и засел на площадке, с которой хорошо было видно происходящее внизу.

Постепенно он стал узнавать в толпе многих людей, невероятно удивляясь тому, что видит их вместе. Это были некоторые из его прежних знакомых, земляки и даже школьные друзья, но почему-то их лица мелькали в самой дальней, противоположной от него стороне каньона. Он увидел и свою мать с отчимом, которых толпа отжала к скалам, и они уже взбирались наверх, цепляясь за чахлые кусты и деревья… Отвлекшись, Андрей упустил из вида целую группу московских своих приятелей, и теперь узнавал их присутствие только интуитивно, как бы просто осознавая то, что они именно здесь, где-то неподалеку.

Потом из-под скал вынырнули уже другие знакомые, с которыми он встречался совсем недавно. Андрей заново узнавал тех, кого показывал ему в театре Язин на незабываемом спектакле. Впереди круглоголового пиита и большой группы обносившихся литераторов бежал с сильной отдышкой толстобрюхий чернобородый издатель. За ним, прихрамывая, торопился белобрысый Коркин, одной рукой обхватив поперек талии свою страстную худосочную жену, а другой размахивая над головой подшивкой газет со своей бездарной повестью. Творческая элита, поддавшись необъяснимому психозу, ловко забрасывала вверх веера невостребованных рукописей, и белые листы бессмертных творений парили в неподвижном воздухе, как подбитые птицы, медленно опускаясь на головы бегущих.

Вся эта пестрая толпа стремилась к сараю в середине и, словно в фантастическом триллере, исчезала внутри. Андрей с ужасом отметил, что люди, должно быть, опускаются вглубь, подобно тому, как в метро. Но какое метро могло быть здесь? Конечно же, они искали спасения в лабиринте. «Нет! Только не это, – отринул он от себя такой вариант, – только не возвращаться туда. Пусть землетрясение, тайфун, что угодно, но в подземелья Красинского – ни за что!»

Едва эта мысль оформилась у него в мозгу, как он увидел массивный торс Свириденко. Кукольник уверенно орудовал в толпе, не церемонясь с теми, кто преграждал ему путь. Крепко прижимая к себе подхваченную под руку Ирину, он увлекал за собой слабую и подавленную девушку. Они уже были где-то на половине пути к губительному сараю.

Дико вскрикнув, Андрей ринулся вниз, едва не сорвался со скалы, зацепился за ребристый карниз, спрыгнул на нижний ярус и скоро достиг равнины. Толпа заметно поредела, и обгонять измученных людей было нетрудно. Но все же Ирина оказалась довольно далеко, и он торопился изо всех сил.

Широкополая шляпа курфюрста мелькала впереди и служила прекрасным ориентиром, расстояние сокращалось с каждой секундой. Андрей прорывался все дальше, безжалостно расталкивая спешивших к бездне людей, отупевших от бессмысленного бегства и не подозревавших, какой гибельный конец их ожидает в чертовом лабиринте. Он уже почти настиг коварного мага, обманом похитившего его любовь, женщину, которая была для него дороже жизни…
 
И в тот же миг с небес раздался трубный глас такой мощи, как будто архангелы возвестили о конце света. Земля задрожала и всколыхнулась. Многим не удалось удержаться на ногах, люди покатились по траве и, не делая больше попыток подняться, стали отползать и удирать на четвереньках.
 
Чья-то черная жуткая тень заслонила блеклое небо, и сгустившиеся сумерки разодрал слившийся воедино вопль ужаса обреченных, обезумевших от страха. Глухой удар снова всколыхнул твердь. Оглянувшись, Андрей увидел, как тесные створки каньона разламывает гигантский слон. Даже описания такого чудовища ему не довелось встретить ни разу в жизни. Громадную голову животного покрывала рыжая шерсть, космами свисая до самой земли, глаза его были слепы, окровавленные бивни опущены к долу.

Вверху, на необъятной широкой шее, сидел маленький сморщенный карлик, похожий на сатанинского каменного урода. Он злобно хохотал и втыкал острую пику слону за ухо, отчего тот высоко вскидывал хобот и, испуская воинственный глас, совершал очередной смертоносный шаг. Раздавливая живых людей, слон продвигался в долину, оставляя за собой кровавое месиво…
 
Опомнившись от сковавшего члены ужаса, Андрей невероятным усилием, в несколько прыжков, настиг курфюрста и с разбегу обеими руками схватил мага за горло.

– Беги! – закричал он Ирине, наваливаясь всем телом на смертельного врага.

Кукольник одним рывком отшвырнул соперника в сторону, но Ирина уже была свободна и смешалась с бегущими. К счастью, Андрей удержался на ногах, в немалой степени благодаря тому, что вокруг жались друг к другу потерявшие разум люди, стремясь поскорее втиснуться в сарай. Иначе он просто был бы растоптан толпой… Но на размышления времени не оставалось: ему предстояло выбираться отсюда поживей, к тому же он запомнил только направление, в котором скрылась Ирина. А позади землю сотрясала смертоносная поступь гиганта-убийцы…

– Ирина! – закричал он что было силы.

Голос его утонул в воплях страдания и ужаса. «Ирина, Ирина! – повторял он, как заклинание, имя любимой, не желая даже помыслить о том, что усилия его тщетны. – До последней секунды… до последней… Врешь, Костлявая, тебе не совладать с нами… вон сколько накосила, проклятая. Мало тебе?»

Он уже проталкивался между людьми в полной темноте. Хруст костей, тошнотворный запах крови и вонь нечистот выворачивали его внутренности. Последний глухой удар едва не обломил землю у него под ногами. Но он устоял и, наступая на тела упавших, не оборачиваясь бежал прочь, твердя свое заклинание: «Ирина, Ирина, Ирина!»

Вдруг, белокурая головка девушки мелькнула совсем близко: Ирина стояла на коленях и, вскинув вверх руки, раскачивалась всем телом. А вокруг ползли друг по другу мужчины и женщины, отталкивая обессиленных и малых, не разбирая куда и только повинуясь одному животному инстинкту найти чудесное спасение.

Сверхчеловеческим последним усилием Андрей рванул к себе девушку, протащил несколько метров и втолкнул в нишу под нависшей скалой. Над ними чернел обрыв, по которому повсюду карабкались люди, с воплями срываясь с высоты и падая вниз. Но совершить подъем они уже не смогли: Ирина лишилась чувств.

Андрей прижался спиной к скале, подхватил девушку на руки и прислушался к новым, заполнявшим каньон звукам. Низкий, протяжный вой сирены волнами перекатывался в неподвижном пространстве, и казалось, что от этого воя воздух закручивается спиралью, но не вверх, а наоборот, книзу, в середину каньона, туда, где стоял сарай…

Вдруг, какой-то мужчина сверху, со скалы, окликнул Андрея. Тот поднял голову и увидел… Пленника… своего двойника в офицерском простреленном френче. Пленник быстро спустился вниз и, приблизив лицо к Андрею, внимательно заглянул в глаза. Если бы Масалитинов умел молиться, он наверняка прошептал бы спасительные слова, но ничего подходящего не шло на язык. Прямо перед собой, как в зеркале, он видел сейчас свое собственное лицо, строгое и постаревшее на несколько лет...
Пленник обхватил его сильными руками, подтолкнул к обрыву, а потом легко, как будто Андрей со своей ношей и вовсе не имел веса, перебросил наверх...

Но еще большее удивление испытал Андрей, когда, выбравшись с Ириной на безопасное место, лицом к лицу столкнулся с… Леонидой Архиповной. Тетя молча обняла обоих и прижалась губами к его щеке. А Пленник исчез. Теперь руки его были свободны, лицо спокойно, и он мало походил на того Пленника, который дважды являлся Андрею.

Вой сирены все нарастал. Передав Ирину на попечение тети и заслонив собой женщин, Андрей обернулся и увидел, как чудовище смяло сарай и стало топтать людей в самой середине каньона, а уродливый карлик с диким ликованьем вонзал все чаще и чаще свою острую пику, понуждая ослепленного палача продолжать танец смерти в кровавом месиве из человеческих тел.

Постепенно топот становился все глуше, а вопли и рев сливались с сиреной. Чудовище как бы уменьшалось в размерах, делалось ниже, опускалось на колена, кружась на месте. Андрей не сразу сообразил, что гигант медленно погружается в воронку, и наконец, чудовище провалилось под землю. Из глубины повалил зловонный дым, а потом на месте зияющего провала вскипела черная пена…

– Ну и горазд же ты спать, – ворчал кореец, склонившись к Андрею и изо всех сил тряся его за плечо.
Ничего не соображая, Масалитинов оглядывался вокруг. Ненавистные своды подземелья освещал слабый свет фонаря. Он рванулся к плите, но она стояла на месте, монолитная и непробиваемая, как танковая броня.
 
– Ч-черт, – простонал несчастный узник, – какого дьявола ты меня разбудил?

Кореец сделал выразительный жест рукой, сунул ему кулак под нос и, приложив палец к губам, прислушался… За плитой, преградившей выход, раздавались отчетливые мерные звуки.


                Глава 19

                Дворцовый кавардак

В самый разгар великолепного праздника, когда взмыленный оркестр исполнял на «бис» ностальгические капризы Фогельзанга, а сводный кордебалет трех областей развлекал дебелых дам высшего света старшего поколения и, наоборот, чересчур прытких подруг «новых русских», чьи кавалеры в танцах (и в …!) преуспевали много скромнее, чем в бизнесе и политике, Ирина сообразила, что аккредитация журналистов заканчивается уже в первом, официозном концертно-выставочном зале, который именовался «тронным».

Она попыталась воспользоваться отлучкой курфюрста и незаметно выскользнуть наружу. Но легко было об этом только мечтать. Тройной заслон службы державной безопасности, ментов и личных телохранителей графа предполагал отслежку маршрута даже тараканьих бегов.

Безусловно, никто не стал бы чинить препятствий, пожелай она покинуть «двор», но даже в ротондах и на открытых площадках приборы ночного видения фиксировали каждый шаг высоких особ и их окружения, обеспечивая охрану гостей. Вариантов не было.

Ирина все же решила рискнуть и пробраться в парк, хотя личный инструктаж, подписанный ею накануне поездки в «Синий лог», не рекомендовал посещать места скопления «групп риска», то есть фестивальной публики. Но едва она покинула танцующих и пересекла трапезную, как за локоток беглянку подхватила Марлен.

– Хотите сбежать на необитаемый остров с нетерпеливым любовником? – пошутила она
с легкой отрыжкой шампанского.
– Вы что, шпионите за мной?
– Конечно! – весело подтвердила консульша и доверительно сообщила на ухо: – Твой породистый жеребец
получит ренту только после исполнения особого условия. Главная его часть – это венчание с тобой,
милочка. И оно состоится через пять дней, или я не баронесса фон Вейлер.

– Да какое вам до всего этого дело? – в сердцах заметила Ирина.
– А такое, что рента – сущие пустяки, по сравнению с капиталом, размещенным дядюшкой твоего жениха в Венском банке, и я не хочу, чтобы он рассердился из-за пустяка. Похитить тебя так запросто не удастся даже этому ловкому борзописцу.
 
– Вы пьяны и выдумываете всякую чушь. Мне просто захотелось подышать воздухом.
– Прекрасно, подышим вместе, – и Марлен извлекла из театральной сумочки дамские сигареты, –
ах, да, забыла, ты не умеешь… Попробуй, это здорово отвлекает, – предложила она. –
Он что, так хорош в постели, что ты и пяти дней без него не вытерпишь?

Ирина больше не слушала подвыпившую лазутчицу, так бездарно рассекретившую свою миссию. Они пересекли тронный зал, не слишком многолюдный в это время, и вышли в открытую галерею замка.
 
Массовое гулянье бушевало на площадях парка. Облагороженный вертеп закрывался ровно в полночь праздничным фейерверком. Наготове стояла целая вереница автобусов, поданных талантам и поклонникам «под крыльцо». Две стоянки для частного транспорта были забиты до отказа, машины выстроились вдоль дороги, растянувшись почти до поворота на трассу. Пожелавших остаться, в Максаковке ожидал сельский клуб, пустая двухэтажная гостиница и медпункт. Лоточникам разрешили ночевать под навесом центральной эстрады, поскольку кормить армию штатной охранки и внутренних сил было некому. Личных же телохранителей высоких особ обслуживал спецбуфет и комнаты отдыха в самом замке.

Но все это мало занимало Ирину. Ей нужно было попасть к «птенцам», потому что только полковник Гаврилин мог вычислить местонахождение Андрея. Она зациклилась на этой навязчивой мысли и ни о чем другом не хотела думать. В первую очередь, предстояло отделаться от Марлен, а потом разыскать журналиста. Он был где-то рядом, совсем близко, Ирина почти физически ощущала его присутствие, как и то, что из паутины Золотого Паука выбраться будет совсем непросто. Она решила закинуть наживку, которую выпрашивала вульгарная консульша.

– Слушай, – произнесла она возбужденным шепотом, склонившись к Марлен, – если я его не увижу, –
ну, хоть на пять минут, – у меня лопнут яичники.
Консульша прыснула и заглотала наживку.
– Ну, так я и знала… необитаемый остров! Ха-ха-ха! Я тебя сразу раскусила, а Сморчок
оценил твою девственность в полмиллиарда… – она осеклась.
– О чем ты? – не придавая значения пьяной болтовне, спросила Ирина.
– Да так… в самом деле я напилась. Давай, только быстро. Сразу бы призналась.
Не вздумай трахнуться в парке. Заснимут на пленку, и Сморчку на стол. Тогда мне конец.

– Ты что? До свадьбы – ни-ни!
– Врешь!
– Только французская любовь.

Искушенная интриганка потеряла дар речи и уставилась на Ирину с раскрытым ртом, обмахиваясь ладонью, как будто проглотила ложку красного перца. Чувствуя, что с перепугу она переигрывает, девушка добавила еще пару фраз из лексики бульварной прессы и, не давая опомниться шокированной чересчур смелым откровением матроне, бегом бросилась к парадной лестнице.

Спустившись в парк, она стремглав помчалась по главной аллее к выходу из замка.
Почти у КП ее сзади крепко обхватили чьи-то руки.

– Куда вы так торопитесь, прекрасная Золушка? До полуночи еще 112 минут.
Ирина ойкнула и затихла. Она узнала голос Истомина.

– Я наблюдаю за входом уже больше трех часов, с той минуты, как вы позволили задать вам сакраментальный вопрос. Мадам Вейлер пасет вас не в первый раз. Скажите, чем вы ей так приглянулись?
– Увезите меня к Гаврилину, – опомнилась Ирина, – сейчас же. Есть только пять минут.
– И куда вы рассчитываете попасть за такое время? Мы только к тачке доберемся за пятнадцать. Притом не забывайте, что это сектор телекамер ночного видения и вон тех амбалов, – Александр указал рукой в сторону лестницы.

– Что же делать?
– Возвращаться на бал. А ровно в двенадцать, когда прогремят залпы доблестных пиротехников, исчезнуть с площадки обозрения, которую готовят для высочеств ихнего величества.
– Перестаньте шутить, – рассердилась Ирина, – я надеялась на вас…

– Все правильно. Отправляйтесь назад, – очень тихо и серьезно сказал Илларион, разворачивая Ирину лицом к лестнице и беря за руку, как ребенка. – Сразу после фейерверка исчезните любым способом. Не станут же вас вязать, в самом деле. Уболтайте эту назойливую лесбиянку. Автобусы начнут отъезжать в пять минут первого, они подумают, что вы сбежали с какой-то концертной бригадой. Даже если станут искать, то не там, куда мы направимся. Выходите через поварскую в подвале, мы будем вас ждать у дверей.

– Кто «мы»? – вспыхнув, от озарившей ее невольной надежды, спросила Ирина.
– Мой друг Паша и я. Остальное – при встрече. Вы все запомнили? Из трапезной есть ход в подвальную кухню и поварскую. В трапезной, как и в бальном зале, охраны внутри нет – все снаружи. А внизу стоят наши ребята, они ничего не скажут. Не бойтесь, Ирина. Мы все продумали до мелочей. Прощаться не будем.

Илларион, вдруг, исчез за деревьями, вплотную подступившими к аллее. Ирина была уже в нескольких шагах от парадной лестницы, когда в дверях появился Сергей Юрьевич с растрепанной и совсем пьяной, или притворявшейся, Марлен.

– Дорогая, что за странные причуды? – недовольно спрашивал он, спускаясь навстречу. –
Ночь, полно всяких проходимцев.
– О чем это вы? – недоуменно пожала плечами Ирина. – Здесь же «глазки» даже в уборных.
– Не нужно иронизировать, и потом, всего не предусмотришь, какая-нибудь неожиданность
может всегда случиться. Вы для меня дороже жизни…
– Разве без меня ваша жизнь ничего не стоит? – с оттенком двусмысленности спросила невеста курфюрста.
– Безусловно стоит и не мало, – серьезно ответил Свириденко. – Через пять дней я вручу ее вам перед Богом.
– Не кощунствуйте! – вспылила девушка. – Я не желаю распоряжаться вашей жизнью.
И потом, я еще могу вам вернуть ваше слово, взамен своего.

– Что с вами, дорогая? – Свириденко изменился в лице, даже при свете декоративных фонарей видно было, как он побледнел. – На вас плохо действует шумный праздник. Но потерпите совсем немного. Обещаю вам: любое ваше желание я исполню с радостью.

«Нет, – подумала Ирина, – ты никогда его не исполнишь! Верни мне моего Андрея! Я тебя ненавижу, ненавижу…» – на глазах у нее выступили слезы.

– Прости меня, дорогая, – курфюрст едва не встал на колени, – чем же я так расстроил тебя? Может быть, тебе хотелось потанцевать? Но я не танцую модных танцев, ты можешь пригласить любого кавалера. Ты ведь видишь, они сами не смеют… здесь дамы выбирают партнеров, – от растерянности он не заметил, как перешел на «ты».

– По-моему, ее партнер прогуливается где-то поблизости с микрофоном, – вмешалась с пьяным смехом Марлен.

Повисла напряженная пауза…

– Оставьте в покое мою невесту, – ледяным тоном проговорил, наконец, Свириденко. – Она вольна встречаться и проводить время с кем угодно и там, где ей захочется.

Пристыженная баронесса фон Вейлер быстро ретировалась.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарила Ирина. – Эта женщина просто невыносима. Неужели у всех дипломатов
такие отвратительные жены?
– Не знаю. Я не знаком ни с кем другим, кроме Иоганна Вейлера.

На какой-то миг Ирине даже стало жаль жениха, таким он показался ей одиноким. Но только на миг…
Наследник мультимиллиардера вступил в бальный зал с недосягаемым, гордым видом, ведя под руку очаровательную невесту. Присутствующие расступились, проводив улыбками и восхищенными возгласами эту будущую венценосную пару к почетным местам рядом с правителем и старым аристократом.

Вдруг австрийский посол громко захлопал в ладони, привлекая к себе внимание гостей.
– Господа! – обратился он в зал, когда наступила тишина. – Перед вами, вот здесь, – он поднял руку вверх и указал на стену, – портрет знаменитого владельца этого замка во времена не столь давние, как незаслуженно забытые. Я предлагаю, – он сделал паузу…

В это мгновение раздался чей-то голос:
– Но это же вылитый Сергей Юрьевич!
«Да, да!» – неслось отовсюду, шум и всеобщее удивление вылились в неудержимые аплодисменты.

– Довольно, довольно! – встал Фогельзанг. – Граф боготворил прекрасную Анастасию…
Головы в зале, как по команде, повернулись к портрету баронессы.
– …и ничего нет удивительного в том, – продолжал гость, – что внук баронессы наследовал родовое сходство. На то, если хотите, была воля Провидения.

Шум в зале выразил, очевидно, полное согласие присутствующих с высказанной версией поразительного сходства, если, конечно, портрет графа Роше не был ловкой подделкой самого наследника. Но в оскорбительном подозрении всех разочаровал австрийский посол. Он сообщил чересчур любознательным, что работа эта принадлежит действительно Жозефу Свиру и занесена во все европейские каталоги задолго до рождения Сергея Юрьевича.

Бал продолжился и был в самом разгаре, когда между курфюрстом и его родственником произошел короткий, но весьма важный и интригующий разговор.
 
– А, кстати, как ваш отец? – негромко спросил Фогельзанг племянника. – Он отрекся в вашу пользу от всех наследных титулов и будущего имущества по понятным, на те времена, причинам. Но сейчас он, возможно, переменил свое мировоззрение.

– Нисколько, – отвечал Свириденко, – мои отношения с родителями окончательно порваны. Он, представьте, пытался обследовать меня в клинике Шмейссера… Правда, это сталось еще в студенческие годы. Упрямец до сих пор категорически отрицает версию усыновления и утверждает, что никакого другого отца, кроме управляющего Свириденко, у него не было, и что горничная баронессы – его единственная мать. Результаты анализов ДНК, подтвердившие неопровержимый факт моего кровного родства с баронессой фон Свир, он фанатично изорвал в клочья, расценив как личное оскорбление.

– Но тогда как же вам удалось убедить его подписать столь важные документы об отречении, да еще при свидетелях, и заверенные нотариусом?
– Очень просто. Я действительно обратился к врачу-психиатру, который уговорил его ни в чем мне не перечить. И он с радостью согласился проделать необходимые церемонии.

Фогельзанг расхохотался.
– Вы, что же, и на учете у них состоите? – вдруг, насторожился он.
– Разве это меняет дело? К тому же на «учет» в прежние времена ставили далеко не тех, кого следовало. Это, в какой-то мере, выгодно оттенит мое реноме.

– Ну, мой милый, – тихо засмеялся титулованный аферист и, незаметно притянув за рукав к себе курфюрста, прошептал в его приблизившееся ухо: – ты, пожалуй, меня перещеголял. Ай, да племянничек! – и старик неожиданно влепил в его пухлую щеку звонкий поцелуй.

Свириденко благодарно пожал руку дяди.
– Я хочу, – сказал он после короткой паузы, – что бы в моих документах указывалось настоящее крестильное имя моего отца, Анастас. И потом, мне кажется вполне обоснованным мое желание носить фамилию его усыновителя, графа Роше Фогельзанга…

– Мальчик мой! – воскликнул старый граф, вскочив со своего места. – Мальчик мой! – повторил он громко, привлекая всеобщее внимание. – Как я счастлив!
– Конечно, если это не вызовет недовольства многих родственников, – тихо добавил Сергей Юрьевич, также поднимаясь с кресла.
– Сколько угодно… – шепотом, слышным лишь племяннику, отвечал Фогельзанг, – пусть грызут ногти, сколько угодно. Но ни один не посмеет шевельнуть бровью… Господа! – продолжил он, обращаясь к присутствующим. – Я желаю предложить тост… Прошу всех за стол!

Порядком утомленные гуляньем и впечатлениями, гости с охотой проследовали в трапезную и расселись вокруг овального, в форме вытянутой подковы, многометрового стола из драгоценного черного дерева, за которым не раз пировал последний благородный хозяин древнего ливонского замка. Настоящий средневековый очаг, устроенный в стене, полыхал искусственным пламенем.

Слуга, наряженный в старинный суконный камзол без рукавов, в кожаном переднике и холщовой блузе с подкатанными рукавами, вращал ручку железного вертела, на котором «жарилась» в театральной подсветке туша целого быка. Зрелище это было таким натуральным, что у многих разыгрался зверский аппетит, грозивший перерасти в низменное обжорство. Слуги носились по залу, как добрые духи, стараясь предугадывать малейшие желания гостей.
Старый граф поднялся с бокалом в руке.

– Дамы и господа! Друзья мои! – произнес он молодым и сильным голосом, резко контрастирующим с его немощной внешностью. – Запомните этот день. Экуменический союз возрожденной Священной Римской империи на вселенской королевской курии в Риме единодушно подтвердил право на императорский престол наследника последнего императора, курфюрста Роше фон Фогельзанга.
 
Зал встал в едином порыве зависти и восторга.

– В этот знаменательный час, – продолжал граф, – я представлю его Сиятельное Величество вам. Вот он, Серж Фогельзанг, Поющая Птица – последний потомок короля Генриха-Птицелова! – он чуть отстранился от Сергея Юрьевича, как бы любуясь своим племянником, а затем выкрикнул в зал: – Здоровье будущего императора! – и, осушив до дна хрустальный бокал, Золотой Паук со звоном разбил его.

Подхватив почин графа, присутствующие выпили и широкими жестами
побросали на мозаичный пол сверкающие фужеры.
 
Но в тот же миг в трапезной произошло что-то необъяснимое:
раздался глухой взрыв, и каменный пол дрогнул под их ногами.

– Фейерверк, господа! Салют в честь императора! – закричал распорядитель бодрым голосом,
и некоторые гости заторопились к выходу на балкон.

Второй залп загадочного фейерверка почему-то погасил декоративное освещение очага, железный вертел вылетел из гнезда, и бутафорный бык рухнул в провалившуюся топку. Такой сюрприз уже мало кому мог понравиться. Едва гости опомнились, как раздался третий взрыв, уже непосредственно внутри топки, и зияющая дыра разверзлась перед очами изумленного бомонда…

Охрана, выставленная снаружи, ничего не подозревала и передислоцировалась, согласно инструкциям, для усиленного наблюдения за территориями парка вокруг балкона, с которого именитые гости намеревались полюбоваться праздничным фейерверком, первые залпы которого действительно совпали с взрывами в топке старинного замкового очага.

Когда пыль осела и опешившие гости зашевелились, изнутри провала в полу взорам изумленной публики предстала седая от пыли волосатая голова, а следом наружу вынырнула вся фигура в камуфляжной форме вооруженного до зубов солдата…

Никакой паники, впрочем, не последовало: очевидно, уверенные в своей безопасности, гости, затаив дыхание, следили за новым невиданным представлением.

Солдат тем временем легко выпрыгнул наружу, а за ним последовали один за другим еще четверо его товарищей, которые сначала сбились в кучу, ощетинившись дулами автоматов, а потом, разобравшись в ситуации, в считанные секунды бесшумно перестроились в цепочку и исчезли из трапезной, как привидения…

Первым опомнился правитель и дрожащей рукой стал нащупывать кнопки секретной сигнализации под крышкой стола. Уж ему-то было хорошо известно, что в утвержденном сценарии праздника подобных реприз не было. Но одеревеневшие пальцы плохо повиновались.
 
Как искра, брошенная на пороховую бочку, вспыхнуло в зале слово «путч!», и тотчас раздался чей-то визг; началась давка в дверях к выходу и на балкон. Сигнализация, наконец, сработала. Со всех сторон в трапезную ринулся многоступенчатый заслон спецслужб и охраны.
 
Несусветный тарарам перекрыл крик ужаса несчастного ряженого слуги с обломанной ручкой железного вертела в руках. Тыча ею в жерло оскверненного очага, он орал благим матом так, как будто его самого насадили на вертел, и заглушил все остальные шумы, приковав к себе всеобщее внимание. А оттуда, из черного зева, как с преисподней, явились взорам уже явно плохо вменяемых зрителей одна за другой фигуры в цветных запыленных комбинезонах и в шлемофонах, похожие на инопланетян.

– Мутанты! – взвизгнула на весь зал осведомленная жена австрийского посла.
– Мутанты, мутанты! – вторили ей отовсюду крики обезумевших высокопоставленных особ, заметавшихся по залу в невообразимой панике.
Кое-кто попытался залезть под стол, некоторые доблестные мужи достигли выхода, буквально сметая тренированную охрану и собственных телохранителей на своем пути. Другие находились в обмороках или в состоянии нервно-паралитической комы.

Столпившиеся у дыры в топке «мутанты» побросали оружие на пол и с поднятыми руками представляли весьма комичное зрелище со стороны, но в том-то и дело, что со стороны их никто не разглядывал, а в упор – от страха не видел. По странным пришельцам, безобидным для профессионалов и, тем более, с поднятыми руками, открыть огонь никто не решился. Притом инструкция запрещала в закрытом помещении и при такой массе именитых гостей затевать пальбу.

Все же вооруженные люди окружили пришельцев, перепуганных, вероятно, больше гостей, плотным кольцом. И тогда один из них заговорил, обращаясь сразу ко всем:
– Мы граждане США, ученые, – хрипло выкрикнул он на плохом английском. –  Требуем доставить нас немедленно в посольство США в вашей стране.

– Разберемся, – отвечал по-русски немного обескураженный полковник и скомандовал
уже более уверенным голосом: – Руки за голову! К стене!
Шеренга задержанных немедленно повиновалась.

Правитель и его окружение, впопыхах все же как-то воссоединившись, разыскивали взглядами Фогельзанга. Но старого графа поблизости не было. Его личная охрана и секретари тоже отсутствовали. Не попадалась на глаза и дородная фигура злополучного наследника, доктора множества наук, академика Свириденко.

Взволновавшись всерьез их отсутствием, правитель распорядился перетрясти замок до последнего камня, но именитых гостей найти немедленно. Мысленно он уже отправил в отставки всех силовых министров своего кастрированного правительства. Однако поиски прекратились, даже не начавшись. Из оранжереи, примыкавшей к трапезной, раздались отчаянные женские крики.

Взорам поспешивших туда предстало жуткое зрелище: под искусственным гротом на мраморном полу
распростерлось бездыханное тело мультимиллиардера Альфина Фогельзанга.


                Глава 20

                Дуля с маком
 
Сразу же после первого взрыва, Ирина скрылась за дверями, ведущими на лестницу в подвальную кухню. Воспользовавшись замешательством в трапезной и тем, что внимание курфюрста было поглощено дорогим родственником, скреплявшим в очередной раз кровные узы отеческими поцелуями, она незаметно покинула зал.

Никто, как и предполагал Истомин, не остановил беглянку. Она спустилась в огромную кухню – настоящий кулинарный цех с шипящей и булькающей на широких электрических плитах снедью, миновала поварскую, затем кладовки и долгим коридором, показавшимся просто бесконечным, наконец, подошла к блокпосту специализированной охраны.

Слегка оробев, но всем своим видом демонстрируя решимость и независимость, она проследовала мимо дежурных. Спецназовцы обратили на девушку ровно столько молчаливого внимания, сколько могла вызвать к себе молодая особа в вечернем туалете, торопливо покидающая праздничное застолье. При ее приближении створки автоматических дверей разжались, и проделав еще несколько шагов, она ткнулась носом в грудь Истомина.

– Подбери паруса, – кивнул он на шифоновые воланы платья, невольно обнимая девушку, вместо приветствия. – Пашка уже в машине, но подгонять тачку слишком близко мы побоялись, могут накрыть. Я тебе джинсовку и кроссовки раздобыл. Великоваты, наверное, но зато высокие. Быстро впрыгивай и ходу.

Онемев от пережитого волнения, Ирина повиновалась, натянула куртку и ботинки, подобрала юбку, вроде того, как подбирают подолы сельские девки, когда полощут белье на речке, и, открыв до колен озабоченному взору Иллариона стройные ножки, припустила бегом в сторону лесопарка, протянувшегося вдоль ленточки до самых казарм «гаврилинских птенцов».

Проделав уже знакомый журналисту путь довольно быстро, они вскочили в машину, но едва только Паша включил зажигание и выжал сцепление, как из КП спецназа, размахивая руками и приказывая остановиться, вылетел чуть ли не под колеса знакомый капитан. Паша выставил голову в окно.

– Съезжай с просеки, – торопливо сказал спецназовец, – становись в маскировочный гараж, гаси огни и ложитесь на пол. В замке чепэ, запущен веерный «Дункан». Через пять минут начнется прочесывание.
Поша показал глазами на Ирину.

– Нет, – капитан отрицательно замотал головой, – что-то серьезное, из-за бабы такой шмон поднимать не будут. Скоро узнаем. Выполняй, что сказал, – и он побежал к связистам.

Немного сдав назад, Паша развернулся, въехал по грунтовой полосе в густой ельник и через пару минут высветил фарами аккуратную вырубку, хорошо скрытую от любопытных глаз. Он поставил машину в укрытие, накинув маскировочную сетку сверху. Друзья в точности выполнили наказ командира и прислушались к звукам снаружи.

Тем временем «птенцы», пробившись из «Аквариума» в замковый лабиринт, на счастье, затопленный только по нижнему ярусу, а оттуда, почти с ходу, в трапезную, миновали оранжерею, вышли в неярко освещенный тронный зал и, без особых трудов, в мгновение ока сняли «тройной заслон» охраны, никак не ожидавшей нападения со стороны трапезной. «Птенцы» рассеялись по галерее, перемахнули через балюстраду в парк и растаяли в темноте.

Переполох в замке, вызванный необъяснимым появлением из преисподней бойцов в камуфляжной форме был, как уже известно, только началом настоящей паники. Однако обученный персонал, компенсируя допущенную промашку, бросился исполнять свои обязанности очень рьяно. Уже через несколько минут включилась антитеррористическая веерная система службы безопасности «Дункан», рассчитанная на нейтрализацию и ликвидацию чрезвычайных происшествий І-й категории, а в сторону учебки спецназа помчались бронированные автомобили министров-силовиков.

Гаврила Петрович, по тревоге поднявший весь личный состав полка, выстроил «птенцов» на плацу, в ожидании прибытия офицеров командного состава армии и министров. Те не заставили себя долго ждать и прибыли вскоре после построения.

Не удостоив бойцов приветствием, командная элита прошла в кабинет полковника.
– Ты вот что, Гаврила Петрович, сдай нарушителей по-хорошему. Или пойдешь под арест прямо отсюда, – без лишних предисловий, начал генерал.

– Под арест, так под арест, – отвечал полковник низким и хриплым голосом. – Каких вам еще нарушителей?
Шестерых заживо запечатали в могильнике. Мало?

– Не прикидывайся лохом. Пятеро твоих «птенцов» трапезную разворотили. Охрану сняли.
Убили гостя, инвестора номер один. Теперь международный скандал начнется, экономическую блокаду объявят.

– На кой ляд им старик сдался? Они чисто вышли, ни одного выстрела не произвели…
И «телят» мягонько, вручную сняли. Вполне благородно поступили, как по мне, если в расчет
брать карантин в могильнике.

– Ага, – произнес генерал, – значит, бойцы здесь… Откуда тебе известно, что стрельбы не было?
– А связь на что? – напомнил полковник. – В Белом доме уже знают, что ваши «мутанты» на свет выперлись,
а вы с «птенцами» ко мне примахались…

– Но, но, – запротестовал министр, – давай ответ по существу и без мата.
– А ты мне кто такой? – рявкнул Гаврилин. – Я тебя сюда не звал, могу и корове в трещину послать такого гостя. Я в прямом подчинении только у командарма, – и он обратился к генералу уже по форме: – Личный состав для выполнения специальной боевой задачи построен!

– Отставить, – устало отвечал тот, отвернувшись к окну. – Ты же понимаешь, Гаврила Петрович, что дальше будет…
– Родить мне вам, что ли, «птенцов»? Ловить нужно было, когда вылетели… Или «телята» только хвостами мух отгонять с мудей горазды… – не удержался и кинул камень в огород телохранителей полковник.
– Не юмори мне, – генерал выругался. – Я же знаю, что ты, сукин сын, их уже сплавил куда-то.

И как бы в подтверждение догадки генерала, над командным блокпостом застрекотал поднявшийся в воздух вертолет.
– Ну, как это понимать?! – хватил кулаком по столу генерал. – Куда ты их перебросил? Под трибунал пойдешь, скотина! – заорал он, наливаясь, как индюк, кровью.

– Я не скотина, а гвардии полковник, – оборвал Гаврилин сорвавшегося генерала. – Штабной вертолет совершает плановый контрольный вылет, с целью обеспечения безопасности ночного движения гражданской колонны заказных автобусов по прилегающей трассе. В связи с проведением массовых гуляний, вверенный мне полк выполняет, согласно графику, совместные охранные мероприятия с задействованными для этой цели спецслужбами.

– Отставить! – грубо оборвал генерал. – Мы ж с тобой Афган прошли, Гаврила… Я солдатам за отца был. Это ж для них лучше, для их безопасности… – он замолчал, тяжело, с присвистом втягивая воздух, и потом глухо спросил: – Так ты сдашь мне, лично, «птенцов» по-хорошему?

– Дулю с маком я тебе дам, дружище, а не «птенцов», – наклонившись к самому уху генерала, тихо ответил Гаврилин. – Разрешите идти? – без паузы переходя на официальный тон и вытягиваясь по стойке смирно, откозырял он.

– Под трибунал ты у меня пойдешь, – сдавленно пообещал генерал и двинулся к выходу, сопровождаемый высоким окружением, не проронившим ни одного звука.

Вздохнув с видимым облегчением, полковник Гаврилин уселся за свой стол и, как ни в чем не бывало, принялся перечитывать штабную почту.
 
Пятеро «птенцов» вышли на лесное КП в тот момент, когда Илькина «девятка» скрылась в ельнике. Едва успев их по-братски тиснуть в объятиях, капитан отправил всех пятерых на мотоциклах в часть и тут же вызвал по прямому проводу полковника. По радио-шлемофонам «птенцам» сообщили, чтобы они жали прямиком и без остановок к вертолетной площадке. Там их уже встречал фельдшер медчасти, которому был отдан приказ по всей форме зарегистрировать обратившихся как заболевших неизвестным кишечным заболеванием с неясной симптоматикой, в связи с чем немедленно сопроводить на госпитализацию в окружной госпиталь и тщательно оформить истории болезни, карточки обследования и прочую писанину в приемном отделении самолично.

Главная хитрость Гаврилина состояла в том, что «написанное пером – не вырубить топором». Официальный факт госпитализации рядовых бойцов не мог быть никем аннулирован, как и многочисленные свидетели такой операции, включая беременную девчонку, работавшую в госпитале медсестрой, которой также успели сообщить о скорой приятной встрече с благоверным. А следовательно, однажды бесследно исчезнувшим «птенцам», повторно исчезнуть было намного сложнее.

Звуки извне в салоне старенькой «девятки» были слышны не очень отчетливо, но все же можно было разобрать и трескотню мотоциклов, и характерный шум, доносившийся с близкой ленточки, по которой следовал правительственный эскорт.

– К Гаврилину теперь нельзя, – шепотом сказал Ларик и обернулся к Ирине: – Зачем тебе туда?
– Меня ищут? – не отвечая, насторожилась она.
– Нет. Чепэ у них. А ты ничего не заметила, когда уходила?
– Какой-то странный звук был, вроде взрыва на глубине… распорядитель сказал, что фейерверк,
я сейчас припоминаю… но непохоже.
– Что же это могло быть?
– Не знаю. Здесь, под замком, лаборатория центра. Кажется, у них авария произошла…
Дядя заподозрил выброс еще на даче…
– Тише! – Паша махнул рукой и опустил боковое стекло.

Радиус обозрения из убежища был мал до смешного: несколько метров грунтовой дороги и непроходимая стена молодого ельника. К тому же безлунная ночь будоражила нервы. В такой темени и под самым носом опасности было не различить. Зато звуки усилились: шум моторов, выкрики команд и даже ругань на площадке у КП. Потом сразу все стихло. Послышался хруст грунта под чьими-то быстрыми и уверенными шагами. Паша поднял стекло, и друзья, затаив дыхание, низко пригнулись.

– Эй, беглецы! – негромко позвал знакомый голос.
Маскировочная сетка приподнялась, и силуэт капитана прорисовался над капотом. Он живо описал то, что случилось в замке, и добавил:

– Дуйте по просеке до поворота, а там спускайтесь на трассу и разворачивайтесь в Максаковку. Сейчас не до вас полковнику. Насчет государственного переворота не утверждаю, но то, что «птенцов» давно расформировать грозились – это точно. Случай самый подходящий.

– Не унывай, капитан! Я с тобой на передовую спецкором запишусь.
– Типун тебе на язык и под него тоже! – в сердцах сплюнул капитан. – Я что, козел отмороженный, чтоб на войну проситься? Воевать, брат, только с женой хорошо, в постели… Какая теперь война? Жизни отдавать, пока крутолобые трижкин кафтан тачать будут? Ладно, пока… Отчаливайте… Чего это я раскипятился?
– Спасибо, капитан.
Паша тиснул приятелю руку, хлопнул дверцей, и выкатил «девятку» на просеку. Впереди стеной чернел лес.

Но спецназовца он все же не послушался, а минуя поворот в родную деревню, спустился на старую трассу, вдоль озера, и поехал на рыбзавод. Там, в Подзамчей бухте, Дмитрий Ильич оставил на причале свою инспекторскую моторку, как раз на такой вот, особый случай.
 
При всяком раскладе Паша планировал с Илькой махнуть на остров. Теперь же, когда «птенцы» сами выбрались из могильника, просто необходимо было отыскать и вскрыть островной ход в лабиринт. Затем поднять шум в прессе. Привлечь внимание спелеологов, краеведов, археологов. Словом, взбудоражить общественное мнение. Потому что нельзя прятаться за пороховой бочкой, когда Пауки играют со спичками.

Про все это они говорили с Ириной, попивая чаек в боцманской на причале. Девушку нарядили в рыбацкий комбинезон, и сейчас она выглядела много привлекательней, чем в замке.

– Дядя занимался разработками генератора энергии живых материй по заказу комитета безопасности, – рассказывала она, – а потом он отказался от собственных идей, сказал, что это безнравственно и преступно. Его чуть-чуть в психушку не упрятали. Когда же на озере сержант погиб, дядя заподозрил, что идет направленное всасывание энергопотока, после выброса… ну, этого не объяснить… Пал Палыч все знал. Он ведь нашел индикатор и Гаврилину отвез.

– А зачем тебе индикатор? – спросил Паша.
– Показатели снять.
– Думаешь, схема генератора кем-то восстановлена?
– Кукольник помогал дяде, не исключено, что и черновики выкрал.
– Какой еще кукольник?
– Ну, Сергей Юрьевич, – пояснила Ирина, – Аркадий Львович его называл доктором кукольных наук.
– Ясно, – рассмеялся Илларион. – И все же я не пойму: зачем тебе Гаврилин?
– Вот заладил! Я же объяснила: если дядина версия подтвердится, значит, документы все-таки выкрали, установку собрали и она действует. А дядя хотел добиться запрета...

– Хотел или не хотел, – рассудительно заметил Паша, – а оружие все равно изобретать будут. Не он – так другой. И шпионаж, соответственно, на уровне. Это я вам как специалист говорю.
– Конечно, – согласилась Ирина, – только профессор Грязнов считал преступным и аморальным
вторжение в энергетический эйдос.
– Что за штуковина?
– Баланс энергии живой материи.
 
– Ничего не понимаю, – пожал плечами Паша.
– Что тут понимать? – вмешался Ларик. – Фогельзанги правят бал, марионетки танцуют на ниточках, а остальных – зомбируют по социальным заказам: столько-то пахарей, столько-то пекарей… Лишнюю энергию скачивают про запас, а потом – в ретрансляторы…
– Фу, – скривился Паша, – пошлая фантастика в духе американских триллеров.

– Так ведь сержант Греков не из триллера, – заметила Ирина, опустив голову, – и мой дядя, Аркадий Львович, тоже… А истощение сердечной мышцы у детей и подростков?

– Вы что-то не туда гнете, ребята, – закипятился Паша. – В «Аквариуме» работала лаборатория по чернобыльскому пакту. Там синдром этот, мутационный, изучали. Всякие грибы…

– На двух ногах. Бежал же из изолятора их подопытный.
– Что, что? – Ирина даже приподнялась с места, заглянув Ильке в рот.
– Ну, есть такая информация… Спецназовец земляка своего опознал в изоляторе и выручить хотел,
только их обоих в шахте привалило или что-то в этом роде.

– Они, что же, на людях опыты ставили, как фашисты? – почему-то шепотом спросила Ирина.
– Да не знаю я… – отмахнулся Илларион. – Вон и тетя ваша зачем-то к Гаврилину ездила, –
от волнения он снова стал говорить девушке «вы».
– Тетя? Причем тут тетя? Зачем ей? Она же не собиралась…
– Дмитрий Ильич рассказал, – пояснил Паша, – он еще вчера утром сам ее подвозил.
Она какого-то родственника ищет.
– Что-то вы напутали, мальчики, – Ирина облегченно вздохнула. – Никаких родственников
у нас с тетей в спецназе нету.

– Да не в части, – настаивал на своем Паша. – Она вообразила, что твой жених, курфюрст этот, запер ее племянника в свою лабораторию. Ну, чтобы не мешал на тебе жениться.

– Что ты мелешь? – рассердилась Ирина. – Ума ты, что ли лишился? Одна я племянница у тети и дяди.
Причем тут племянник и женитьба?
– Подожди, Ирина, – вмешался Илларион. – Я сейчас объясню. Леонида Архиповна была в редакции.
Она искала московского журналиста Масалитинова.
– Почему Масалитинова? – побледнев как мел, одними губами прошептала девушка.
– Потому что так зовут ее племянника – Андрей Михайлович Масалитинов.

Закрыв лицо обеими руками, Ирина опустилась на стул и застыла, как мумия. Никакими уговорами изменить ее состояние не удавалось. Время было подумать об отдыхе. Парни оставили Ирину в боцманском курене, а сами отправились спать в машину.

– Ты чего-нибудь понял? – недоумевал Паша. – И я нет. Влюблена, может… Черт разберет бабьи души:
шуры-амуры, а как замуж – так за курфюрстов.
– Шел бы ты в помидоры, – пробурчал Илька, – без тебя тошно.
– Вместе сходим, будут тебе помидоры, чует сердце…

Пожалуй, на этот раз чуткое сердце фотографа-криминалиста вещало истину.


                Глава 21

                Утренняя молитва

Звук, доносившийся в подземелье снаружи, напоминал короткие очереди пневматического отбойного молотка. Убедившись в том, что это не галлюцинации и не шум в голове от нервного и физического перенапряжения, кореец изо всех сил стал колотить в плиту подвернувшимся под руку обломком камня, а потом припал ухом к стене и прислушался. Андрей присоединился к нему, и оба различили человеческие голоса, но разобрать слова возможности не было. Очевидно, плита была из материала, плохо пропускающего звуки. Голоса вскоре смолкли, и работа неизвестных спасателей возобновилась.

Не было никакого смысла шуметь и привлекать внимание людей, пробивавшихся сюда снаружи. Оставалось только терпеливо ждать. К ним явно спешили на помощь. И не могло возникнуть никаких сомнений в том, что это свои. В любом случае, к ним пробивались люди с поверхности, оттуда, где светило солнце и было еще много такого, отчего кружилась голова и сладко щемило сердце.

Облокотившись о стену и прислонившись друг другу плечами, оба думали только об этом, вслушиваясь до звона в ушах в приглушенную дробь отбойного молотка.
«Неужели все позади? – повторял про себя Андрей, как заклинание. – Неужели все? Неужели…» Мысленно пережить заново почти два проведенных под землей месяца у него не было сил. Ему казалось, что он просто умрет, не дождавшись, когда эта проклятая плита сдвинется с места… Но и представить себе солнечный день… Летний… нет, осенний… пусть даже не солнечный, а промозглый, с лондонским туманом над озером… Нет, такого невозможно было представить, потому что сердце начинало бултыхаться в груди, как галушка в сметане.
 
Или, например, мысленно увидеть Ирину… Вот он поднимается в профессорскую квартиру, нажимает на кнопку звонка… Дальше все размывалось – мозг блокировали защитные силы, для его же спасения. Тогда он попытался вообразить, как сядет в московский поезд. Но и тут Андрей вспомнил, что у него нет никаких документов и предстоит долгое объяснение в посольстве.

Нет, сначала надо разобраться с курфюрстом… Афанасий – первый свидетель. А что Афанасий?
Он ведь вырубил его в театре и санитарам тоже, наверняка, помогал. Тот еще ворон…
 
Пожалуй, один только ворон, именно ворон всплыл в памяти совершенно отчетливо и без всяких помех: хищная птица волочила по карнизу сильные крылья в седой опушке на длинных перьях и косилась злым круглым глазом… тьфу! Немой почему-то тоже теперь казался хищным и злым. Но как же разделаться с курфюрстом? «Ведь мне никто не поверит, – подумал Андрей. – Лабиринт затоплен, кореец не в счет, он военный человек… Еще обвинят меня в том, что проник на секретный объект с целью шпионажа.

Русский шпион в братской державе! Какая вкусная сенсация! Получить шанс разоблачить перед славянскими братьями продажность их марионеточного правительства и козни миротворцев в странах СНГ перед самыми выборами – просто подарок для федеральной службы безопасности». Как журналист, он понимал цену такой сенсации. Но и как «козырь» в крупной игре, знал, что при высокой ставке – человеческая жизнь стоит меньше коробки спичек.
 
Звуки дробящейся породы усилились настолько, что вибрация стены стала ощущаться под руками. Наконец, сверху закурилась едкая пыль и посыпались мелкие камни. Парни разом вскочили на ноги.

– Внимание! – вдруг донеслось сверху достаточно громко и отчетливо. – Готовится подрывная операция. Отойдите от стены на тридцать метров и ложитесь на пол. Головы прикройте куртками или просто руками. Используйте для защиты выступы в стенах. Внимание! Начинаются взрывные работы!

И далее ровный голос трижды повторил предупреждение.
Не сразу опомнившись, кореец подтолкнул Андрея в глубину туннеля.
– Шевелись, паря! Обидно, если какого члена не досчитаемся наверху. Живо, живо!

Сделать назад несколько шагов оказалось самым трудным. Какой-то пунктик, психологический тормоз или что-то другое не давало отступить. Но кореец долго не церемонился со своим подопечным: он пнул его в затылок и скомандовал:
– Сорок шагов вперед, бегом, марш!
 
И, чтобы не зарыться в ступени носом в буквальном смысле слов, Андрей вынужден был запрыгать вниз, притом довольно резво, потому что кореец продолжал подталкивать его сзади. На первой же площадке у довольно обширной ниши оба остановились и переглянулись.

– Не бомбу же они взрывают, – полувопросительно, полуутвердительно сказал солдат, – нормальное укрытие. От камней защита хорошая, их все равно вниз снесет. А свод здесь крепкий. Сукины дети, небось, кладку мостили.
– Кто? – удивился Андрей.
– Ну, ты ж сам говорил… дети какой-то там вдовы, кажется.

Андрей громко рассмеялся, и сам поразился, услышав свой смех: таким странным и позабытым он оказался.
Наверху тем временем предупреждали:

– Внимание! Объявляем готовность к взрыву «один». Соблюдайте безопасную дистанцию. Внимание! Пять… четыре…

Сердце Андрея заглушало гулким стуком спасительный счет. Перед глазами все плыло. Он не услышал взрыва, а только догадался, что путь свободен, потому что кореец заулыбался и стал хлопать его по плечу. Но Андрей медленно оседал по стене: что-то случилось у него с позвонком, он не чувствовал ног.

– Вот же беда мне с тобой, паря! – расстроился земляк. – Переть теперь наверх на себе придется. На минуту одного оставить нельзя… еще помрешь с радости.

Приговаривая так, он присел, подхватил Андрея за кисти рук, подставил под него спину,
а затем попробовал выпрямиться.
– Ну и костей же в тебе, паря, – бурчал он, встревоженный состоянием друга.

Подтянув еще немного вперед безвольное тело и согнувшись в три погибели, он медленно стал подниматься по ступеням, засыпанным камнями и щебнем. Сверху доносились непривычные «земные» звуки, где-то поблизости пищала пичуга. В проеме мелькнуло две головы, и через минуту к нему навстречу уже спускался коренастый мужик.

– Живой? – прокричал он издали.
– Куда ему деться, – отвечал кореец.
– А ты как?
– В норме.

Он прислонился к стене, потому что больше ни одного шага сделать не смог. Как раз вовремя подоспел спасатель. Кореец узнал его сразу: это был инспектор рыбнадзора, Дмитрий Ильич; брательник инспектора служил в части связистом.
– Вано!

Дмитрий Ильич подхватил Андрея и прижал корейца к себе. С минуту стояли обнявшись и тяжело дышали,
не говоря друг другу больше ни слова.

– Итишкино горе! – послышался рядом стариковский кашель. – Это ж Андрей Михайлович, журналист московский, ешкин хвост! Чего это с ним? Контузило, а?
– Шок у него, батя, – переведя дух, сказал кореец.
– Так на воздух его тащите, разквохтались, как курицы на сидале…

Втроем они быстро преодолели оставшиеся метры и, спустя пару минут, едва не ослепли от яркого солнца. Оно вставало над озером в таком радужном блеске, что кореец повалился на колени, сложил на груди руки и суеверно склонил голову. Ему показалось, что сам Господь благословляет их чудесное спасение из адских кругов подземелий…

Иван Лукич с крестником Митькой прибыли к острову, едва рассвело, и, предусмотрительно спрятав лодку под скалами, высадились со стороны островной дачи. Дом разрушился почти до самого основания. Они не без труда, но довольно быстро нашли остатки мраморного камина, обвалившегося в подземелье.

Но радость их оказалась преждевременной: вход преграждала каменная плита, сдвинуть которую вручную не стоило даже пытаться. Однако старый сапер и инспектор, регулярно конфисковавший у браконьеров динамитные шашки и самопальные «глушилки», предусмотрели такой поворот дела и через пару часов освободили затворников.

Хотя надо признать, что ответные удары по плите они сперва восприняли насторожено: про мутантов шутила вся округа, и шутки эти были с примесью легкой опаски. Каждый зубоскал в глубине души испытывал некоторый дискомфорт: а как в самом деле попрут из озера? Пережить в натуре сказки Кинга мало кому хотелось. Впрочем, даже самые смелые фантазии кажутся теперь бледной копией нашей действительности.

Осматриваясь по сторонам, пока извлеченные из подземелий парни отлеживались на траве, Дмитрий Ильич и взбодрившийся важностью боевой задачи ветеран заметили странную перемену на острове. Где-то в глубине, со стороны кладбища, раздавался стрекот мотора, напоминающий вращение вертолетного винта.

Машину мог откомандировать на остров только полковник, других вертолетов поблизости не было. Но почему-то именно это насторожило инспектора. Ни о чем таком разговоры не велись, более того: зная ситуацию с ликвидацией станции, Дмитрий Ильич держал в секрете свои планы и посвятил в них только Пашу и его друга.

Взобравшись на возвышение, он действительно увидел армейский вертолет, но не спецназовский, а вовсе незнакомый, заграничной какой-то модели. Присмотревшись получше, он разглядел вооруженных людей в черных комбинезонах и трикотажных шлемах на головах с прорезями для глаз. Пилот в кабине и тот, который стоял на ступенях и отдавал, очевидно, команды, были без шлемов, но тоже в черной полицейской или другой форме, точно разобрать с такого расстояния было нельзя.

Самым же неожиданным, вдруг, оказалось то, что бойцы неизвестного отряда без опознавательных знаков на своем летательном аппарате, подталкивали к трапу трех задержанных. Дмитрий Ильич тяжело охнул и инстинктивно пригнулся, маскируясь за невысоким кустом. Даже отсюда он узнал Пашу и разговорчивого корреспондента, а третьей была Ирина, племянница профессора… Инспектор отдал бы многое сейчас за свою ошибку, но заложников, или арестованных по какой-то причине пристегнули наручниками прямо к периллам трапа, а затем группа растянулась цепью и приступила к выполнению боевой задачи.

Сперва пришло на ум, что бойцы получили задание разыскать ход в подземный лабиринт… Но поляну, на которой приземлился вертолет, пока никто не спешил покинуть. Из машины выгружали какие-то ящики.
– Митя, – окликнул крестника Иван Лукич, – чем это ты залюбовался так?
– Тихо, – отозвался инспектор, – гости пожаловали к нам… Ну-ка взгляни, ты ж у нас дальнозоркий теперь.
Старик влез на пригорок и заслонился от солнца ладонью.
– Итишкино горе! – прошептал он, суеверно шевеля губами. – Говорил, что германцы на свет повылазют,
они ж, фашисты поганые, сейчас остров взрывать будут…
– Врешь! – ахнул инспектор. – А ну, в оба смотри.
– Точно. Вон детонаторы, как лялек, в руках несут.

Словно ветром сдуло инспектора вниз. Старик стал спускаться следом.
– Вано, – позвал он корейца, – сынок! Война у нас начинается.
– С чего это? – насторожился спецназовец.
– Бандиты какие-то прилетели, остров минируют.
– А хрен с ним, – равнодушно заметил кореец, греясь на солнышке и пожевывая травинку в зубах, –
чего в нем доброго?

– Так в заложники они наших парней взяли, – пояснил Дмитрий Ильич, – и девку с ними, профессорскую племянницу.

Старик вытаращил глаза, потому что никого, кроме «фашистов» не разглядел, а Масалитинов резко сел на траве. Услышанное вернуло ему способность к движениям. Он поддался вперед всем корпусом, порываясь вскочить на ноги, но кореец осадил его на землю.

– Сидеть! – неожиданно резко бросил он. – Это моя работа.
– Эге ж, – согласился старик. – Наша. Саперная, – и поправил выцветшую гимнастерку,
с которой не расставался.
Кореец спустился в подземелье и возвратился с двумя автоматами и пистолетом, вынесенными из «шнурка».

– Вместе пойдем, – сказал Дмитрий Ильич.
Андрей молчал, но приказать ему остаться никто не мог.
– Ладно, – согласился кореец. – Только выполнять все четко. А то положат нас,
как цыплят-табака на тарелочки. Откуда заложники? С собой, что ли, приперли?

– Нет, наверно, – отвечал инспектор. – Я Паше моторку оставил в Подзамчей. У нас уговор был, чтоб утром
на острове встретиться. Видно, с воздуха засекли и взяли голыми руками… они ж безоружные.

– Теперь, как свидетелей, ликвидируют, – размышлял вслух спецназовец. – Сразу бы должны, чтобы не возиться. Значит, расчет есть. Оставайтесь пока прикрывать отход к лодке, – бросил он инспектору и передал ему пистолет. – А мы, батя, двинем на черножопых… Аккуратно только, понаблюдаем сперва.

Разделившись на пары, они разошлись в разные стороны. Но сидеть возле лодки, поджидая своих,
разумеется, инспектор не мог.
– Ты как, парень, на ногах крепко стоишь? – спросил он.
Андрей кивнул.

– Тогда давай в обход, на другую сторону, тихо под берегом сплавимся, туда течение само сносит. Там видней будет, где наших подбирать. И потом, на одном моторе не уйти семерым. Их трое и нас четверо, – рассуждал Дмитрий Ильич. – А на двух моторах управимся запросто, с той стороны только в одном месте пристать можно, там их и повязали.

Они спустились в грот, отвязали лодку и благополучно вышли на открытую воду. Глубина у прибрежных скал позволяла идти чуть ли не впритирку бортом, отчего сверху заметить движение было практически невозможно.


                Глава 22

                Черный полковник

Когда утром трое друзей оставили позади Подзамчую бухту и были уже на полпути к острову, в воздухе над их головами зарокотал мощный вертолет с двойным винтом. Он кружил над островом и шел на снижение. От радости они громко завопили и замахали руками. Логично было предположить, что на выручку к заваленным в «шнурке» спешат профессионалы.

Вертолет приземлился где-то совсем близко от места, к которому они подходили на лодке. Кое-как притеревшись прямо к скалам, довольно низко осевшим к воде, Паша набросил чалку на низкую ветку раскидистой ивы. Они выбрались на пологое место, сильно заросшее старыми деревьями и низким кустарником. Возбужденные важностью предстоящих поисков, друзья торопились выйти из зарослей. Но, не преодолев и ста метров по направлению к машине, все трое были профессионально скручены и окольцованы новенькими австрийскими наручниками. Это произошло так быстро, что никто и пара изо рта не успел выпустить.
 
Вооруженные люди в черной форме с трикотажными шлемами на головах в считанные минуты выволокли их на поляну, где у трапа стоял коренастый, очень сильный на вид мужчина с открытым лицом. Он был коротко, спортивно острижен и невероятно широк в плечах. Его выбритое лицо с приплюснутым носом и черными пронзительными глазами, между тем, явно принадлежало к славянскому типу. Широковатый тяжелый подбородок и крупный волевой рот говорили о силе характера, а независимое поведение – о положении, которое выделяло его из всех остальных.

– Вы не имеете права творить произвол! – завопил, опомнившись, Истомин. – У нас демократия! Мы аккредитованные корреспонденты, выполняем редакционное задание. Лига журналистов заявит протест! Газета «Высший класс» подаст на вас в суд за нанесение ущерба!

Короткий тычок под ребра прервал его красноречие.
Человек с борцовской фигурой кивком подозвал к себе конвоира.

– Полковник! – обратился к нему тот, приблизившись бегом, и дальше заговорил очень тихо,
наклонившись к самому уху.
Черный полковник выслушал, проделал какие-то знаки руками, и всех троих, подтолкнув
к трапу, пристегнули наручниками к периллам.

– Немой он, что ли? – прошептал Ларик.
Ирина, вдруг, выпрямилась и рванулась вперед всем телом.
– Афанасий! – закричала она.
Черный полковник обернулся.
– Афанасий, – повторила Ирина, судорожно кусая губы, – как ты сюда попал? Немедленно освободи нас!
Тебя Сергей Юрьевич послал? Что эти люди делают здесь?

Полковник по-обезьяньи легко впрыгнул на трап и скрылся в машине.
– Ты откуда знаешь его? – кивнул вслед удивленный журналист.
– Это Афанасий, немой слуга кукольника. Ничего не понимаю, – тихо и растерянно
отвечала девушка, перепугавшись по-настоящему только сейчас. – Кто они?
– Посмотрите вверх, – сказал Илька.

Под кабиной по центру четко выступал на светлой обшивке вертолета трехцветный знак: красный ромб с синей восьмиконечной звездой внутри и золотым кольцом в середине.

– Это империя Креза, его символ, – пояснил Илларион. – Частная детективная служба, сыск, охрана и прочее. Киллеры в том числе. Финита, братцы. Разве что ума не хватит без приказа нас замочить.

– Цыть! Не кличь беду, сама заявится. Смотрите, чего это они там, как тараканы, шастают?

Бандиты, – а по-другому теперь воспринимать бойцов в черном было сложно, – устанавливали по периметру поляны какие-то механизмы, извлеченные из одинаковых по размеру ящиков.

– Похоже, у них приказ не нас одних, а весь остров ликвидировать, – поделился своими соображениями Паша.

Незаметно он пробовал расшатать прут на периллах, к которому пристегнули наручники. Но трап оказался сварным, а не сборным, и прут не поддавался.
Черный полковник тем временем спустился вниз, подошел к Ирине и снял наручники.

– Им тоже, – потребовала девушка.
Он отрицательно качнул головой и кивком указал ей на трап, ведущий в кабину.
– Нет! – Ирина попятилась. – Без них не пойду.

Афанасий схватил ее за локоть и подтолкнул к трапу, но Ирина, вдруг, изловчилась и свободной рукой влепила ему оглушительную затрещину. Черный полковник выпустил ее локоть, очевидно, не ожидая такой прыти от хрупкой девушки. В следующую секунду она с разворота нанесла ребром ладони по горлу борца точный удар. Тот уронил ключи, схватился за кадык и стал оседать на землю.

Быстро выхватив пистолет из кобуры черного полковника, Ирина сунула оружие Паше в руки и, подобрав ключи, оглянулась по сторонам: бандиты возились в конце поляны, а пилот засел где-то внутри кабины. Сняв наручники с Паши, она повернулась к Альке. Но черный полковник уже оклемался и рывком выбил пистолет у фотографа, опрокинув его ударом навзничь, а Ирину швырнул на трап, подхватил за куртку и вбросил в открытый люк вертолета, запрыгнув следом.
 
В это мгновение из-за ближних деревьев прострочила автоматная очередь. Бандиты повели себя как-то странно: вместо того, чтобы залечь за ящиками, используя их как прикрытие, они бросились врассыпную под деревья и только тогда открыли ответный огонь.
 
От прямого удара Паша, все же как-то уклонился и поэтому почти сразу поднялся на ноги, заодно незаметно подобрав оброненные Ириной ключи. Он в момент освободил друга, но что им было делать дальше? Бросить Ирину они не могли, подняться в кабину тоже. В том, что теперь уже запросто их пристрелят, сомневаться не приходилось. Парни встали под трап, спина к спине, в надежде, что черный полковник появится все-таки снаружи, и одновременно заметили, как со стороны озера к ним бегут, низко пригибаясь, двое мужчин – один в камуфляжной форме спецназа, а другой… другим был инспектор Дмитрий Ильич.

Однако бегущих заметили и с вертолета. Черный полковник перемахнул через перилла трапа прямо с верхней площадки и вскинул автомат, но очередь выпустить не успел. Паша запрыгнул к нему на спину, а Илька врезал ногой. Зарывшись вниз лицом, полковник перекатился кубарем, увлекая за собой нападавших. Сверху навалился подоспевший инспектор, пытаясь достать бандита рукояткой пистолета по затылку. Удар пришелся не совсем точно, к тому же он в потасовке нажал на курок. Грохнул выстрел.
А в роще уже шел настоящий бой…
 
Что произошло у трапа, Масалитинов не разглядел толком, но когда бандит впихнул Ирину в кабину, он помчался напрямик к вертолету, и инспектору не оставалось ничего другого, как побежать следом.

Теперь же Андрей впрыгнул в люк одновременно с выстрелом. Пуля просвистела у него над ухом. Рванувшись в салон, он сперва налетел на пилота, сидевшего за штурвалом с такой невозмутимостью, как будто все происходящее его мало касалось. Присмотревшись, он понял, что тот был мертв. Из аккуратного отверстия в виске вытекала дымящаяся тонкая струйка свежей крови.
 
– Ирина! – закричал Андрей, разворачиваясь в салон, но девушки нигде не было.
 
Он пробрался в хвостовую часть и увидел ее на полу в наручниках, с залепленным скотчем ртом. Андрей отодрал липкую ленту и… прижался ртом к губам девушки. Этот короткий поцелуй вернул обоим такую неистребимую жажду жизни, что ни пальба, ни сам черт теперь были им не страшны. Прострелив перемычку в наручниках из пистолета пилота, Андрей с подбадривающей улыбкой торопливо сказал:

– Отсюда ни шагу. Если будем отходить, дам знак, – и, покинув кабину, бросился на подмогу.
 
Черный полковник уже был в браслетах. Тяжело дыша, он косился в сторону рощи. Очевидно, спасаясь за деревьями, бандиты сами себя отрезали от вертолета, и теперь вынуждены были вести навязанный бой, обороняя ящики с взрывчаткой.

– Афанасий! – вскрикнул Масалитинов, узнавая немого. – Ты кому служишь, чертов выродок? –
он вцепился ему в горло и наверняка задушил бы от ярости, если бы не Дмитрий Ильич, помешавший этому.
 
– Не положено, – строго сказал он, удерживая Андрея.
– Оружие на борту есть? – спросил Паша.
– На глаза не попалось, – отвечал Андрей, поглядывая в сторону рощи. – Дай-ка мне автомат.
Пора корейца выручать. Жарковато что-то у них.
– Погоди, – отстранил его руку Паша. – Лучше этого выведем к ним… Авось, сговорчивей станут.
– Верно, – кивнул Андрей и обернулся к журналисту: – Присмотри за ней, парень, а?
На всякий пожарный…
– Как скажешь, – отвечал Илларион, признавая в Масалитинове старшего.

Вытолкнув вперед черного полковника с пистолетом у затылка, все вместе живо двинулись в сторону перестрелки. Автоматные очереди, вдруг, стихли. Трое бандитов побросали оружие и с поднятыми руками медленно поднялись навстречу.
– Руки за голову, лицом вниз, на землю быстро, ноги в стороны! Шнель! – почему-то по-немецки заорал Дмитрий Ильич.

Двухметровые откормленные наемники в черной робе подчинились автоматически, как терминаторы.
Они действовали, только согласно инструкциям и приказам.
 
– Встать! – скомандовал инспектор, каждого поочередно окольцевав наручниками и содрав с лиц черные тряпки.

На поляне остались лежать раненные и убитые, их быстро разоружили.
Не выполнив приказания, Ирина и Ларик, как только стихла стрельба, бросились к роще. Они быстро догнали остальных и теперь в упор смотрели в глаза своим палачам. Без шлемов бандиты выглядели, как обычные рослые парни, с обритыми наголо головами и туповатыми лицами. Глаза их не выражали ничего, кроме полного равнодушия. Один медленно жевал жвачку, а может, просто по привычке двигал челюстями, сглатывая слюну.

Оглушительная тишина повисла в воздухе. Золотистая роща, пронизанная насквозь косыми лучами солнца, стояла замерев, как пейзаж на холсте. Позади справа, из-за сосны выступил вперед кореец. Он прислонился к стволу и опустил вниз руку, сжимавшую автомат. Андрей бросился к другу, но обнять не успел. Вано медленно встал на колени, лицом к солнцу, и… рухнул ниц в колючую сухую траву. Немного поодаль, на каменистом пригорке, с простреленной грудью лежал старый сапер Иван Лукич.
 
Гнетущую тишину прервал рокот мотора, и в воздухе появился пятнистый вертолет спецназа.
Он покружил над островом и приземлился совсем близко. «Птенцы» высыпали из салона. Обступив поникших от горя героев островной драмы, они молча склонили обнаженные головы.

Вдруг, низкий протяжный гул выплыл снизу, земля под ногами всколыхнулась и сокрушительный взрыв сотряс остров. В стороне разрушенной дачи, там, где был вскрыт ход в подземелья, как бы шалашом поднялась в небо гора камней, распавшаяся на глазах и осыпавшая рощу метеоритный дождем. Затем заполыхал огонь, языки пламени потянулись поверху к высоким деревьям… широкие кроны вспыхнули одна за другой, стремительно опоясав огненной лентой монастырское кладбище.
 
Природу взрыва определить на таком расстоянии было невозможно. Пока в замешательстве и спешке решали, что делать с ранеными и пленными, случилась новая напасть: двойной винт вертолета Креза набирал обороты. Растянувшись в цепь и открыв огонь на поражение, спецназовцы попытались помешать взлету, но мощный мотор уже поднимал машину в воздух.

Оглядевшись по сторонам, Дмитрий Ильич не досчитался среди бандитов только одного – опознанного Афанасия, черного полковника охранно-детективной службы Креза. Вертолет набрал высоту и скрылся над озером.


                Глава 23

                Записная книжка спецкора


В кафе Дома печати редактор крутой газеты «Высший класс» делился с журналистом
Илларионом Истоминым свежими новостями.

– Мы меняем ориентацию. С сегодняшнего дня газету перекупил рекламно-информационный концерн «Итака». Продай свой фестивальный репортаж «Вечерке» или в «Новости». Разумеется, только ту часть, где ты красочно описал фольклорные ансамбли и народные промыслы. Некролог и разъяснения МИДа уже подготовлены державной пресс-службой. Остальные свои фантазии оставь для коммерческой серии «Криминальная провинция». Нас теперь интересуют, в первую голову, косметика и институт красоты. Хорошо бы раскрутить эту грудастую ведущую по погоде.
 
– Может быть, сразу заявление написать?
– Не сразу, – редактор рисовал на салфетке слоника. – Не сразу и не после. С пылу с жару даже пирожки есть вредно. Остынь, подкопи материалец… Глядишь, свой еженедельник закрутим. Маленький, аккуратный, но с лицом… с эдаким независимым личностным выражением.
 
– Слабо нам, разве что дождаться очередной крупной разборки, а потом где-нибудь за бугром
тиснуть бестселлер, вроде: «Роковой ужин Поющей Птицы».

– Ну, зачем же за бугром… никто не вечен… редакторы в том числе. Глядишь, и опубликуешься в рубрике
«бывает и такое». Не торопи события, Илларион.
– А как же ваш счет к Крезу? Или спишем ему корейца, Ивана Лукича и Пал Палыча заодно?

– Ничего я не списываю, – огрызнулся редактор. – Только силенок у меня маловато.
Вхолостую как-то не хочется дуться. Ты вот сам убедился.

– Да… повязали нас всех… стреножили, пока мы мирно паслись. И не пикнуть, никаких доказательств. «Птенцов» расформировали. Гаврилину – генеральские погоны и должность при штабе армии. Заповедник – итальянцам в аренду под строительство туркомплекса со средневековой экзотикой. Кукольник как в воду канул… Я вот что спросить хотел, – вдруг, оживился Илька, – ну, хоть кто-нибудь видел того курьера, который пакет в редакцию принес?

– Допустим.
– Можете его описать?
– А черт… афганец какой-то. К Гайсину все дружки армейские в редакцию наведывались.
Но тот, правда, был не прост. Пакет с пометкой «срочно!» несколько раз под нос секретарше
совал и пальцем тыкал в надпись.

– Он что, не разговаривал? – насторожился Ларик.
– Да нет. Молчал. Угрюмый мужик, приземистый, с широченными плечами, как у борца.

Илларион откинулся на стуле. Теперь все окончательно стыковалось. Пакет с взрывчаткой принес Афанасий. Значит, уже тогда Крез пожелал поставить точку. Но почему? Что его вынудило действовать так нагло и открыто?

Он снова извлек из кармана маленькую черную записную книжку спецкора Гайсина. Крошечные стенограммы убористым почерком умещались на листке, размером не больше половины ладони. Вот красным – отметка последнего показателя индикатора и рядом число 3000 (!) со значком умножения. Понятно, какое увеличение мощности энергопотока зафиксировал прибор Грязнова.

Вот это – выступление Креза перед избирателями… А вот его речь на парламентской сессии. Радеет за отечество… Пламенный патриот, вот только какой из пяти держав, гражданство которых указано в его паспортах? Огласка аварии в «Аквариуме» никак не входила в его планы. Он был звеном, довольно крупным «несущим» звеном, почти у самого центра липкой паутины, напряденной здесь Золотым Пауком. Теперь звено трансформировалось в новый сектор. Король умер, и акулы схватились между собой в кровавой бойне. Кто вынырнет с алмазной короной в пасти?

– Какое тебе до всего этого дело? – вдруг спросил Евгений Петрович, будто прочтя мысли Истомина.
– Не знаю, – честно признался он, – только почему-то я все время вспоминаю картину того парня, уехавшего в Канаду. Помнишь: бездонный разлом рассекает надвое высоченный гористый кряж, а по нему чередой бредут слепые, нищие калеки… Их поводырь парит над пропастью и сталкивает туда обреченных… все новых и новых… Разве мы все так слепы и безропотны?
 
– Нет, Илларион. Народ живуч, он вынашивает свои обиды и свою боль до поры. Нам кажется: поглупели, отупели люди, зарылись в норы. Ментальность, видите ли, поменялась… Да они просто выживают, как могут. адаптируются к бесчестью, насилию, воровству и выжидают свой час, и никто не знает, когда он пробьет… А пробьет обязательно, и каждый выпьет ту чашу до дна, которую сам себе наливает.

– Похоже на комментарии к библии, – скептически приподнял бровь Ларик.
– А ты полистай, полистай иногда. Полезно, ей Богу… очень помогает.
Особенно державные кроссворды разгадывать, – усмехнулся редактор.

Но Святого Писания под руками не оказалось. Илларион Истомин отвернул потертый переплет маленькой записной книжки спецкора Гайсина и неожиданно прочитал фразу, на которую не обратил раньше внимания: «Хороших людей не мало, но они плохо скооперированы».

Он аккуратно засунул книжку во внутренний карман и подумал, что Пал Палыч прав, как всегда:
нельзя было с ним не согласиться.

                Глава 24

                Пленник из бездны


Когда, наконец, в квартире профессора Грязнова трое самых близких людей остались наедине, то, как это обычно бывает, они сначала крепко обнялись, а потом уселись за круглым столом и молча глядели друг на друга несколько бесконечных минут. Эта не сравнимая ни с чем радость встречи была так переполнена чувствами и надеждами, что никакие слова не могли их выразить… В конце концов, почти одновременно все трое попытались заговорить и рассмеялись радостным, легким смехом.

– С вами все ясно, – тетя Леля шутливо погрозила пальцем влюбленным, – а сейчас я принесу то, что хранила для Мишеньки, моего брата. Теперь, Андрюшенька, я отдам все тебе… – и с этими словами она поднялась из-за стола и вышла.

Через минуту Леонида Архиповна возвратилась в комнату. В руках у нее оказался золотой медальон на двойной цепочке и обручальное кольцо. Осторожно щелкнув застежкой и разняв створки, она протянула изящную вещицу племяннику. Андрей бережно, с благоговением, принял семейные реликвии.

– Это твоя бабушка, – тихо сказала Леонида Архиповна, – Надежда Масалитинова. Дочь киевского банкира Филиппа Замятина. Она была старшей сестрой моей матери Ольги. А справа твой папа, Мишенька. Ему здесь около восьми. Миниатюры сделаны по просьбе Мишеля, твоего деда, в Крыму, в канун эмиграции, которой им так и не суждено было испытать.

Надя сняла медальон и кольцо в тифозном бараке и отдала сестре, потому что Мишеньки рядом не было. Ей говорили, будто он в детском отделении, а на самом деле Мишеньку считали умершим и даже внесли в списки захороненных в общей могиле… Но потом рассказывали, что туда сбросили по недосмотру нескольких человек, еще живых, и среди них был мальчик, которого опознали как Мишеньку.

Тот мальчик перенес шок и онемел. А потом его и еще нескольких ребятишек отправили в детский дом куда-то на Волгу, кажется, в Саратов. Ольга, моя мать, тоже едва не умерла от тифа, а когда поправилась, то детский приют уже расформировали и Мишеньку увезли. Она до конца своих дней надеялась на чудо и верила в то, что Мишенька остался жив…

– Почему же ты никогда мне не говорила об этом?! Только вскользь, однажды, на даче… – невольно упрекнула тетю Ирина, растерянная и обиженная тем, что никогда раньше не видела медальона.

– Потому что у каждого поколения, детка, своя боль и свои утраты. Зачем мне было огорчать тебя, девочку впечатлительную, перенесшую трагедию гибели своих родителей, такими печальными рассказами? Тем более, что неравный брак моей мамы и высокое положение отца держали нашу семью в трепете очень много лет. Неравный в том смысле, что брак профессионального большевика с «бывшей дворянкой» мог подвести его под «вышку» в любой день.

Почти три десятка лет моя мать не хотела вспоминать о своем происхождении. Тогда, в Крыму, она была еще совсем юной, старше Мишеньки только на десять лет. На нарах в тифозном бараке умерло ее прошлое. А она выжила. И начала жизнь с чистого листа, заново.

Андрей слушал Леониду Архиповну, неотрывно вглядываясь в лица родных. В детстве отец был похож на свою мать: те же русые кудри и сияющий взгляд. Повернутые в пол-оборота друг к другу, мать и сын смотрели сейчас на него, Андрея, и тепло их радостного, спокойного взгляда проникало глубоко-глубоко, в самое сердце.

Он, вдруг, вспомнил поездку на юг с родителями и долгие отлучки отца в Феодосии… Он, как и юная Ольга, похоронил свое прошлое в Крыму, и родился вторично, обожженный хлорной известью… Спустя много лет, так и не перекрещенный смертельным огнем войны в новую веру, отец не смог оплакать прошлое даже на могиле своей матери, потому что погибших от тифа хоронили в общих могилах без крестов и надгробных плит.

– Тетя Леля, – вдруг, очнулся Андрей, – а мой дед? Неужели так и не пробился к семье?
– Твоего деда, Михаила Дмитриевича, расстреляли по приговору иркутского ревкома вместе с Колчаком. Он был непримиримым монархистом известного дворянского рода. Надя ждала его и медлила с эвакуацией, но после последнего удара, который настиг семью в Крыму, она с сыном, как ты понимаешь, не могла оставаться в России. Ко всем бедам, стояла лютая зима, в городе начался голод и карантин… эпидемия тифа никого не щадила.

«Бедный папа! – подумал Андрей. – Прости меня… Значит, и могиле моего деда ты не смог поклониться. Его кровь сроднила тебя с сибирской землей, и она не отпустила тебя…»

– Мне однажды приснился сон. Очень странный и неприятный сон, накануне смерти Аркадия Львовича…
– Тетя, ты же сама сказала: зачем мучить себя воспоминаниями? – мягко заметила Ирина.
– Нет, детка, это важно. Мне приснился мужчина в окровавленном офицерском френче…
– Со связанными руками! – вскрикнул Масалитинов.
– Как, вы знаете? Ирина рассказала? – осеклась Леонида Архиповна.
– Да нет же, тетя, не могу объяснить… Мистика, вы не поверите мне. пожалуйста, продолжайте!

– Отчего же? Иной раз и самой себе не хочется верить. Так дело-то в том, что сначала во сне я узнала Михаила Дмитриевича, хотя даже не представляла его лица, у мамы не сохранилось ни одной семейной фотографии, а когда присмотрелась – то увидала тебя, Андрюшенька.

– Вот те раз, со связанными руками? – попытался пошутить «пленник», но вышло это как-то неловко.
– Я серьезно. Именно с тех пор мысли о Мишеньке – твоем отце – мне не давали покоя.

– И я однажды видела его… – задумчиво сказала Ирина. – Пленник протягивал ко мне связанные руки
и как будто молил о помощи.

Андрей улыбнулся с едва заметной лукавинкой, и тетя отметила в его чертах подлинное фамильное сходство:
редкая, но памятная улыбка Ольги Замятиной озарила его лицо.

– Послушайте, – сказал он, – ведь мы вместе освободили его! Теперь Пленник сво-бо-ден!
Он не захотел смириться с забвением, разбудил нашу память и снова соединил нас в одну семью.

Никто не возразил Андрею: строгий призрак вины за невольное отречение смутил, вдруг, всех.

Масалитинов видел, как призрак этот стремительно перерастал в необъятную, неосознанную, неискупленную вину не одного или нескольких человек, отрекшихся и презревших отцов и дедов своих, а целого человечества, так легко и быстро впадавшего в забвение и опьяненного своими иллюзорными победами. Безучастный призрак колебался над миром, обретал уродливую плоть и затаптывал насмерть самых беспамятных…

И явилась ему суровая истина: равномерно и непрестанно раскачивается вечный маятник Вселенной. Нет на земле ни красных, ни белых, ни коричневых. Нет ни победителей, ни побежденных: сегодня ты, а завтра я. За радостью – боль, за рождением – смерть. Сегодня маятник качнулся к востоку, завтра – к западу.

В агонии уходящего века сгорают души мертвых и живых… Пленник из бездны явился первым, и – кто знает? – сколько грядущих Пленников возопиет к короткой человеческой памяти?.. «Времена не выбирают…» Сомнамбулы, предавшие забвению своих Пленников, обречены. Из бездны Пленники взывают к разуму, но порой кажется, что человечество безумно.

Разговор за столом давно стих, и каждый думал о чем-то, наверняка, очень личном.

Первым наступившую паузу прервал Андрей.
– Я наконец-то вас нашел! – чуть слышно прошептал он и поцеловал край медальона. –
Благодарю тебя, Господи!
Тетя Леля интуитивно перекрестилась.

– Ну вот что, – Ирина энергично вскочила со своего места, – самое время выпить шампанского! –
и ее счастливый смех раскатился серебристым стаккато по всем уголкам старого дома.

Почти тотчас под старомодным китайским абажуром на белоснежной скатерти, как всегда покрывавшей стол в просторной комнате, появилась запотевшая бутылка поистине божественного дара виноградной лозы, ибо без него ни одно по-настоящему важное событие не бывает достойно отмеченным. Зазвенел хрусталь, и оживленный семейный ужин продолжился в неизменных традициях этой славной семьи.


                Немногословное послесловие

Спустя месяц с небольшим после описанных событий, в уютном старинном храме подмосковного Переделкино венчалась молодая и очень красивая пара. Говорили, что за право размещения свадебных фотографий на обложках, крутые столичные журналы устроили настоящий торг и предлагали баснословные суммы, но внимание и любопытство обитателей элитарного поселка занимали далеко не одни эти сплетни.

Дело в том, что с очаровательной Ириной Александровной венчался в святилище московских писателей некий Андрей Масалитинов, еще вчера никому не известный полуголодный журналист, родом из «края кандального звона», то бишь с каких-то северных окраин. Первоначально свадьбу намечалось сыграть на даче модного беллетриста Бенедикта в Мамонтовке, но тот отхватил в Переделкино двухэтажный особняк и настоял на венчании собрата по перу в старинной церкви.

Информация, просочившаяся из Литфонда, сообщала следующее: восходящая звезда отечественной словесности под псевдонимом «Неизвестный», ошеломившая всех своим успехом у российских издателей и подписавшая сразу в трех(!), самых крупных книжных империях договора на астрономическую сумму, есть не кто иной, как некий Андрей Масалитинов, державший перед алтарем руку красивейшей из женщин.
 
Говорили, что счастливчику просто повезло: неведомый приятель оставил ему дневник своей родственницы, который тот и предложил издателям, едва ли не в первозданном виде, то есть практически ничего в нем не изменив. И надо же – сорвал такой лакомый куш! К тому же «в благодарность» пройдоха увел у бескорыстного друга любимую девушку и сейчас сам женится на ней. Мало того, телевизионщики запустили в производство телесериал с его мурой и гарантировали автору головокружительную популярность.

Добавляли, что роман (кажется, называется «Одержимая») странно созвучен реалиям нашего времени, хотя повествует о событиях столетней давности.
Тот же журнал, который таки разместил фото молодоженов на обложке, через месяц посвятил весь выпуск свадебному путешествию звездной пары.

В одном из репортажей в подробностях освещалось поистине событие века: коронация вселенского императора. Супруги Масалитиновы посетили экуменический Союз германской и славянских наций возрожденной Священной Римской империи на празднествах, в честь коронации Его Сиятельного Величества, императора королевской курии Сержа Фогельзанга, выходца из братской республики, а точнее, из Одессы, родины, как известно, абсолютного большинства монархических династий последнего века второго тысячелетия.

Мало кем была взята на заметку крошечная статейка о том, что скоропостижно скончавшийся большой друг многих стран СНГ граф Альфин Фогельзанг по его желанию, выраженному, естественно, задолго до собственной кончины, помещен в специальную регенерационную капсулу (которую олигарх предусмотрительно возил с собой в самолете) и отправлен в Калифорнию. Тело мультимиллиардера взято под патронаж врачей экспериментального научно-исследовательского центра регенерации и клонирования клеток, результаты исследований которого являются государственной тайной и держатся в строжайшем секрете.

Сообщалось только, что Золотой Паук финансировал деятельность центра со дня его основания и обеспечил выполнение исследовательской программы на грядущие времена.
 
Но более всего разозлило некоторых метров сообщение о том, что Неизвестный, – восходящая звезда русской литературной плеяды, – окончил и готовит к выпуску новый роман «Золотая паутина», которому продажные специалисты раскрутки рейтингов прогнозировали успех мировых бестселлеров без всякого зазрения совести и элементарных приличий.

Оставим же, дорогой читатель, зловредных литераторов с их дрязгами и пожелаем модой чете Масалитиновых долгой и счастливой жизни. Право же, они этого заслужили!

                _____________________