Проживая в городах на расстоянии друг от друга в четыреста с лишним километров, друзья испытывали небывалое родство душ и взаимное притяжение. Если от Томского не приходило писем, он умел так оригинально и трогательно извиниться, что у Климова от восторга перехватывало дыхание.
«Если я подолгу молчу, это в принципе ничего не значит, я мысленно с тобой разговариваю…»
Зная уже многое о прошлом и настоящем Игоря Томского, Климов охотно воспринимал его жизненный опыт, как собственный, легко рисовал в воображении житейские коллизии своего друга.
… Пару лет назад Томский приходил вечерами с работы, усталый и недовольный. В литейном цехе механического завода он был занят в производстве ширпотреба - алюминиевых казанов самых разных объёмов. Терпеть жару от плавильных печей, когда огненные искры жидкого металла прожигают войлочную спецодежду, когда в глазах перед сном продолжает сверкать фейерверк огней - это ещё не самое трудное. Мучила неудовлетворённость участью работяги. Хотелось лучшей доли, чувствовать головокружение от любимого дела, а его ещё надо придумать, найти.
Семья Игоря, родители и сестра, жила а пригороде в собственном доме с уютным двориком, где по периметру размещались небольшой саманный флигель, гараж для отцовского «Запорожца», а ворота и окна дома смотрели в переулок, занавешенный кронами фруктовых деревьев.
- Какой-то ты невесёлый, Игорь. Работа не нравится? – отец, инвалид войны, пенсионер на седьмом десятке лет вёл жизнь, можно сказать, созерцателя и судьи внутренней политики партии. Зачастую и сына встречал вопросами, которые задевали нервную душу усталого, раздражённого парня.
Томский- младший бросал потревоженный взгляд на отца и только морщился, ни слова не говоря.
- Ну работа – это не причина, чтоб унывать, - продолжал неторопливо, умно рассуждать Пётр Фомич. – Выучишься на мастера, бригадира – не будешь так уставать.
«На мастера, бригадира!» - мысленно проворчал Игорь, испытывая откровенную брезгливость к подобной перспективе. Представился громыхающий, дышащий жаром цех, монотонные, бестолковые действия – и свои, и таких же чумазых, несчастных на вид пролетариев. Поневоле задумаешься о другом поприще. Но отец, как оказалось, смотрел ещё дальше.
- Я думаю, тебе жениться пора. Одинокий человек – он что? Так, обсевок какой-то…
Игорь едва заметно кротко улыбнулся и между прочим подумал, что отец, очевидно, прав.
«А ведь точно, живу, аки скот – ни тебе радости, ни тебе женской ласки. Конечно, сам виноват. С женским полом совершенно утратил контакт, хотя масса знакомых, готовых на всё, но… то это в ней не так, то другое. Взглянуть со стороны, я оброс подругами, будто кораллами, а на самом деле изредка украдёшь лакомый кусочек… Достойно ли мужчине в расцвете лет смотреть на каждую плывущую мимо юбку, не имея своей? Ведь ты не больной, не урод, не дурак… Тогда что мешает тебе быть в том физиологическом и социальном состоянии, которое определила матушка-природа?»
К моменту первого визита друга Томский вполне определился с призванием – выбрал дорогу гуманитария и был женат уже третий год. Запылённый дальней дорогой, едва чуя под собой «коня» по имени «Турист», Климов только к вечеру отыскал заветный дом в пригороде Фрунзе. Выйдя за ворота и увидев, кто перед ним, Игорь взревел от радости, бросился обнимать друга, а заодно и его утлый чёлн, одолевший громадное расстояние. В экстазе Томский оторвал Климова от земли и снова закричал медведем – такой это был темперамент. Затем чуть ли не на руках затащил во двор мотороллер.
- Пойдём, я тебя покажу своим… Лё-ё-ха! Какой же ты молодец, что приехал.
- Дай я сначала умоюсь. Рожа теперь, как у шахтёра в конце смены.
- Сейчас отмоем твою физиономию, попозже баньку затопим – попаримся на славу… - Игорь радостно тараторил, показывал личные «хоромы» во флигеле, познакомил Климова с родителями. Пётр Фомич, ветеран Отечественной войны, передвигался с трудом, опираясь на протез ампутированной ноги, но держался бодро, внимательно и толково проявлял интерес к молодым людям – улыбался, советовал, слушал с неизменной отрадой. Ему тоже было в диковинку путешествие Климова на таком несерьёзном, изнурительном аппарате.
- Лёша же мужчина, кентавр!.. Четыреста шестьдесят километров для него – лёгкая прогулка, - веселился Томский.
В это время из комнаты на порог веранды вышла миловидная женщина – круглолицая, рослая брюнетка с лучистым взглядом и выражением спокойного достоинства.
- Вот, Света, это мой брат во Христе – Алексис.
Игорь сам того не замечая любил прикоснуться к жене – то нежно погладит, то мимоходом обнимет или ласково скажет:
- Свет моих очей, владычица души и тела, твой кошарик проголодался…
Молодые ютились в одной из комнат дома, но своей личной «резиденцией» Игорь считал небольшой флигель, похожий на времянку Климова. Жилыми тут были две комнатки, да в глубине одной из них обнаруживалась миниатюрная банька на две персоны. Томский любил здесь уединяться. Для работы имелся стол и стул, на узкой железной кровати можно было отдыхать, а под кроватью пылился сундук с охотничьими боеприпасами. На стенах, само собой, висели ружья и кинжалы, рога горного козла. Смертей на его совести было немало – кеклики, перепела, бекасы, куропатки, поскольку любил побродить с ружьишком. Иной раз забирался в горы, да так что страшно становилось спускаться. Опасность таилась в крутизне, внезапные осыпи заставляли с ужасом замирать. Но как здорово было стоять на вершине горы, которую недавно считал неприступной. Это порождало веру в себя, закаляло характер.
- Света, сегодня мы с Лёшей ночуем здесь…
- Конечно, конечно, - охотно соглашалась жена и надолго исчезала в доме, откуда слышался слабый голосок полуторогодовалой дочери.
- …Сына хочу иметь, - трепетно признавался Игорь, когда выражал свои обдуманные намерения. – Ведь время идёт, а наследника нет. Я могу многое передать потомству из своего багажа. Дочка у меня красавица, но ведь выйдет замуж и всё – нет Ирины Томской, а будет какая-нибудь Копытова или Хвостова. А я хочу продолжить род славян.
Поздним вечером в жарко натопленной бане друзья вдоволь и всласть рассуждали о предстоящей жизни. Как любопытную, интригующую возможность Климов воспринял новость, что Томский ушёл с завода и работает теперь корреспондентом районной газеты.
- Да, дружище, надо выбиваться в люди… Помнишь, у Горького была такая часть в трилогии. Журналистика – это подходящий способ оказаться в людях. Конечно, и на заводе меня окружали разного рода фигуры, но эта среда не развивает. Когда ты целый день на ногах и машешь кувалдой, хочется одного – упасть отдохнуть, а в газете приходится влезать в шкуры героев труда и вообще думать.
Климов слушал с интересом и некоторой ревностью, хотя не показывал вида и вообще высказал сомнение:
- Ну какой у тебя там масштаб? Мотаешься по полям, пишешь про надои и привесы?
- Не только по полям… и потом это же не вечно, братан. Нам надо заматереть, набить руку. Кстати, я ещё на заводе был принят кандидатом в члены КПСС. Можешь поздравить… - Игорь принялся охаживать друга берёзовым веником, потом для пущего смака плеснул на раскалённые камни пивом. Терпкий запах хлеба и хмеля заполнил парилку.
- А что в самой конторе? Есть интересные лица слабого пола? – поинтересовался между тем Климов, потому как знал, что интимная сфера жизнедеятельности у Томского не на последнем месте.
- Ты меня искушаешь, змей! Есть, конечно, бабы смазливые, но ни одна из них не затмит мою Светку. Да и некогда отвлекаться. Редактор туп, как пень, заместитель чуть поострей, но специфику абсолютно не знает, и пашу я в неведении и в забвении. Пишут на меня анонимки и не куда-нибудь а в ЦК. А я всё пашу помаленьку и мечтаю только об отпуске.
Игорь рассказал ещё про своих коллег – Гнедого и Шевчука.
- …Гнедой – мужик, конечно, забавный, но ограниченный к тому же старый уже мерин… А вот у Шевчука многому можно поучиться. Пишет отличные очерки. Сам по себе симпатичный, холостой, но бабник первостатейный. Недавно у меня одну красотку буквально из лап вырвал, гад. Я, конечно, жену свою люблю, но я не святой. Если небо посылает тебе на радость небесное создание, я противиться не могу. Так вот, свела меня работа с одной благоухающей дамой. Разведена, душа как будто в печали, но красива! Такие, я тебе доложу, формы. Я ещё когда работал с нею как с автором статьи, страдал от столбняка. Мало-помалу убедил её заглянуть в редакцию. Посидели, попили чай, потом уломал её посетить концерт греческой эстрады. И разговоры, знаешь, всё об эстетике, а сам думаю: «Ах, как бы я прижал к себе это дивное тело!..»
Через пару недель звоню ей снова, приглашаю на вечеринку типа дня рождения. Гнедой справлял тогда свой юбилей. Думаю, почему бы не погулять, удобно. И вот этот сукин сын Шевчук явился, ослепил мою гитару просто играючи. Увёл её к себе в берлогу и переспал, змей, Томскому назло. Да, есть у некоторых наших особей такое хищное эротическое воздействие, что бедные бабы теряют упругость, сдаются… Ладно, пора нам вылезать и перейти к возлиянию, точнее – к чаепитию с киргизским бальзамом.