Поселились молодожёны в двухкомнатной времянке, окнами смотревшей во двор дядькиного дома. Иван Ильич, человек с простой крестьянской физиономией, вечный труженик, умело орудующий большими, ухватистыми руками, женитьбу племянника воспринял, как напасть.
- Приспичило… Деваться некуда… Хоть на стену лезь, а женись!
Его, разумеется, не радовала плотность населения «во вверенном гарнизоне», так называл он свою усадьбу. Оно и понятно: в доме жил он сам с женой, старик-отец, сын, которому весной идти в армию, и две школьницы-дочери. А тут ещё племянник обзавёлся семьёй. Несмотря на это все домочадцы жили дружно, без склок. Дядька в какой-то мере заменял Климову отца, благодаря чему парень не чувствовал своего сиротства. Иван Ильич любил его за честную открытую душу, необычайную любознательность и трудолюбие. Когда в «гарнизоне» затеяли строить баню, больше всех увлеклись работой дядька с племянником – от зари до зари мешали бетонный раствор и заливали опалубку. Растроганный Иван Ильич тогда радостно уверял: «Ну, Лексей, как натопим баню, первые напаримся с тобой до упаду, а остальным – что останется».
Зная весёлый, игривый нрав своего родственника, Климов однажды решил пошутить и вручил ему как подарок книгу Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича». Дядька эту шутку не оценил и всерьёз обиделся. Со словами «Ах ты, сукин сын!» он пошёл в кладовую, взял там шило и на глазах всего семейства проколол колесо на мотороллере.
Климов впервые понял тогда, почувствовал, что с понятием «смерть» шутки плохи; удручающее впечатление осталось в памяти, когда дворовая собака Мотька, молодая, красивая, не устающая ласкаться и радоваться, ни с того, ни с сего забилась в узкое место между забором и времянкой, чтоб там неожиданно сдохнуть. Не ошарашила, конечно, но заставила задуматься: «Как ненадёжна в сущности жизнь… причудливое, эфемерное переходное состояние живой материи в неживую».
А вскоре умер Иван Ильич. При прогрессирующей стенокардии отказало сердце, несомненно, коварный орган. Климов рыдал так горько и безутешно, что удивлялись даже ближайшие дядькины родственники. Чуткая, неокрепшая душа молодого человека не хотела воспринимать эту данность - исчезновение навеки. Но слышались леденящие кровь удары молотка по гвоздям в крышке гроба, и верх брала неумолимая реальность.
Жизнь во времянке на протяжении полугода после медового месяца казалась сносной, хотя там не было никаких предметов роскоши. На тумбочке стоял простенький чёрно-белый телевизор, который смотрели перед сном, лёжа в постели. Аскетическую обстановку дополняли шкаф для одежды и холодильник со столом, размещённые в коридорчике. И всё же это было романтическое время. Глубокой осенью, когда за окошком сгущалась чернильная тьма и дождь подолгу шуршал по опадающей листве, внутри временного жилья царила благодать любовного притяжения, молодая энергия надежд и ожиданий праздника жизни, точнее – счастья.
Иной раз в минуты душевной близости Климов безуспешно пытался объяснить жене, что философия – это лучшая, главная из наук на пути познания всего сущего и сама по себе есть любовь к мудрости…
- Без неё никак невозможно жить. Собьёшься с дороги, запутаешься и как личность пропадёшь.
- Да ладно! – не верила, иронично прищуривалась Елена. - Может быть, отдельным блажным субъектам без неё и не прожить, но сам подумай, что она даёт в практическом смысле?.. Какой-нибудь скромный зубной техник живёт и богаче и ярче вашего брата.
Так начиналась «критика эмпириокритицизма» - вроде бы в шутку; Климов горячился, доказывал, что он безудержно влюблён в жизнь, больше всего ценит свободу и оригинальность мысли, на что Лисовская реагировала скептической ухмылкой:
- Признайся уже, что ещё не перебесился…
За прошедшие полгода она как бы впервые огляделась, спрашивая себя: куда я попала? Жить в никчёмной времянке среди чужого двора с человеком, который постоянно витает в облаках? Нет, это ни на что не похоже… Что с того, что Климов у неё будущий философ и мыслитель! Работает он пока что на железной дороге «башмачником» - устанавливает под колёса товарных и прочих составов стальные колодки, чтоб исключалось самопроизвольное движение вагонов. В обиходе она даже кличку мужу придумала – Гегель.
Но вот наступала пора, и Климов уезжал в Алма-Ату на очередную сессию в университете. Лисовская между тем без зазрения совести жаловалась навещавшей её подруге:
- Знай, Наташа, эти мыслители, философы, живущие вроде бы для души и для духа, такие бл…ди!
Имела в виду мужа и весь его факультет. Почему-то именно так представлялась ей учёба Климова.
Поезд заканчивал свой ночной маршрут на рассвете; всё чаще встречались посёлки, жилые районы предместий Алма-Аты, а справа всё явственней, ближе вырисовывался величественный горный хребет. К моменту когда Климов выходил из вагона и в приподнятом настроении шёл от вокзала до университета, из-за кромки острых вершин поднималось солнце, в воздухе висела лёгкая дымка, и всё что связывало с этим городом, отзывалось душевным уютом и радостью. Старое здание главного корпуса КазГУ, его колонны у входа оказывали на студентов магическое действие, сюда тянуло, словно магнитом. Встречи приятелей и друзей по обыкновению имели продолжение в кафе «Ак-ку» под боком учебного заведения.
… На сей раз за столиком открытой веранды рядом с декоративным бассейном сидели однокурсники Климова – Дмитрий Крылатов и две девушки – Женя и Вика, подруги, красавицы.
- Лёша! Как нам тебя не хватало! – просияли улыбками лица вчерашних школьниц, доверчивых, скромных и обаятельных. Они были лет на пять моложе парней. Рослый, невозмутимый и всегда благодушно настроенный Крылатов с энтузиазмом разлил по стаканам припасённую бутылку портвейна и, не мудрствуя, предложил выпить за здоровье девушек. Его бесхитростный, весёлый нрав позволял легко найти подход к прекрасному полу. Моментами он в самой естественной манере обнимал сидящую рядом Вику или держал её за ручку в лирической задумчивости. Женя держалась более отстранённо, не проявляя ни к кому из студентов заметной симпатии. И наоборот, очень многие из ребят заочного факультета тайно скорбели и украдкой любовались редкой красотой этой девушки.
Игорь Томский, с которым Климов успел сдружиться, признавался в своей безысходной печали: «Женькины груди не дают мне спокойно спать…»
- Томский ещё не появлялся?
- Вы теперь как два сапога – пара, - любезно отозвалась Вика и вспомнила. – На прошлой сессии показывал свои фотки, и там на одной он в образе охотника или следопыта, главного героя Майн Рида. Фигура – залюбуешься!..
«Везёт же этому коту!» - гася в глубине души зависть, мысленно проворчал Климов.
Судьба свела их сразу и бесповоротно, породив в душах колоссальное взаимное притяжение. Томского отличала если не идеальная, то очень впечатляющая мужская стать. Почти на голову выше Климова, вылитый гренадёр, рыжеволосый, обаятельный, с упрямым и сильным характером, он умел быть разным – тонким наблюдателем мельчайших движений души, с упоением и восторгом отличал мужскую доблесть, авторитет силы, ума и благородства.
Как-то в перерыве между лекциями случился невероятный конфуз. Говоря преподавателю о том, что у них с Томским общий адрес, одна съёмная квартира, Климов в какой-то неслыханной простоте и непосредственности обронил:
- … Нам одной методички хватит… мы спим вместе.
Что тут началось! Группа разразилась хохотом, даже преподаватель слегка смутился.
- Гомосеки что-ли? – смеясь, поинтересовался Крылатов.
- Нет, нет, нет! – поспешно вскричал Томский, вдобавок отодвинувшись от Климова.
Сидя в кафе за бутылкой портвейна, приятели рассуждали о предстоящей сессии, о том, что лекции будут проводиться у чёрта на куличках в каких-то арендованных школах в вечернее время.
- Ребята, по-моему, нам пора на занятия, - взглянула на часы Вика.
Девушки кушали мороженое, добавляя к лакомству шоколадку.
- Ну что? Да здравствует «Ак-ку» - белый лебедь! – провозгласил заключительный тост Крылатов.
- Мальчики, вас не развезёт во время лекции?
- Не должно. Это ж так, компот…
К началу занятий нужно было успеть отыскать школу и аудиторию, обозначенную в расписании. Пока строился студенческий центр с названием «КазГУград», заочники терпели неудобства от постоянных переездов из конца в конец города, из одной арендованной школы в другую, третью и так все сессии. Тем не менее к определённому времени и месту группа собралась в одну шумную компанию из людей разных возрастов, темпераментов и амбиций.
Подчиняясь естественному желанию обратить симпатии в любовь или дружбу, студенты живейшим образом налаживали отношения, обсуждали насущное, выражали свои философские взгляды и устремления.
Любопытство Климова вызывали несколько «стариков», объединившихся в свою стаю. В среднем им было лет по тридцать; бывалые, отчасти мужиковатые, не вполне ухоженные, они имели общие интересы – и духовные, и плотские. Им было забавно уподоблять себя римским патрициям: на фотографиях, что были принесены и пущены по рукам для обзора, эти чудики запечатлели себя в бане. Простыни не иначе как роскошные тоги прикрывали их хилые тела, а жесты и выражения лиц выдавали идиотскую сущность этих сценок.
В вечернее время, когда до закрытия вино-водочных отделов в гастрономах оставалось полчаса, старики начинали проявлять беспокойство и намекали, мимикой уговаривали преподавателя отпустить их с лекции, дескать, трубы горят…
Несколько иронически, с затаённой ревностью посматривали на молодёжь повидавшие жизнь дамы. В их разговорах, в поведении присутствовал демократизм, угадывалась ностальгия по былым, романтическим ощущениям жизни. Их как будто обижало то что двадцатипятилетние парни, авангард мужской половины в группе, увлечены девятнадцатилетними – вчерашними школьницами, у которых и детство-то толком не кончилось.
Климову нравились многие девушки, однокурсницы, но этак умозрительно: можно любоваться тайно, издалека и так, чтоб не ныло в груди. С некоторыми установились приятельские отношения. Вика и Женя всегда выражали душевную открытость и расположение, но реально Климов принялся ухаживать за Ксюшей Долгановой. Эта девушка держалась обособленно, словно стеснялась быть в центре внимания; было странным что такая яркая, точно цветущая роза, студентка возвращается после занятий одна.
«Как она хороша своей доверчивостью, чистотой, нежным участием в ненавязчивых прогулках по городу», - так уверял самого себя Климов, и вскоре в группе на них стали смотреть как на устоявшуюся пару.
- Какие у вас с Ксюшей хорошие отношения!.. – с некоторым подтекстом замечали бывалые дамы, когда Климов уговаривал Долганову уйти с занятий в кино или театр, и она смущённо соглашалась.
Однажды они весь выходной день провели вместе, и само это обстоятельство удивляло обоих. При попытках Климова поцеловаться Ксюша начинала капризничать, отстранялась и предупреждала, что от этих ласканий она может растаять, как льдинка.
Как-то на автобусной остановке чуть ли не половина группы ожидала свой транспорт, чтоб разъехаться после занятий. Поблизости на скамейке, слегка пошатываясь, сидел изрядно напившийся мужик. Моментами приходя в себя, он что-то невнятно бормотал и вдруг завалился набок, упал, как подстреленный. Сердобольный Крылатов бросился на помощь – поднял пьяного, усадил на скамейку, а тот, вдруг открыв глаза, громко, точно петух, прокукарекал:
- Пошёл ты!.. – и далее с непечатным загибом.
- Ладно, ладно, мужик, - миролюбиво успокаивал Крылатов, тогда как наблюдавшие эту сцену студенты умирали от хохота.
В один из субботних вечеров Климов с приятелями посетил пивную. Решено было отдать дань превосходному алма-атинскому пиву. При этом додумались устроить соревнование. Всех изумил тогда широколобый, с залысинами усатый дядя из завсегдатаев заведения. Демонстративно, не глотая, он вылил себе в горло две кружки пива, прочие любители пенного напитка глядели на это действо, выпучив глаза. Климов установил в тот вечер личный рекорд – осушил девять кружек пива, Томский продвинулся дальше – до одиннадцати.
Домой друзья возвращались уже во тьме и вели себя весьма странно. Климов испытывал трепет в груди, что-то похожее на замирание сердца, пугался и подумывал, как бы это великолепное пиво сблевать, а Томский всё куда-то порывался, бежал и всхлипывал. Было похоже, что он пережил нервный припадок.
Утром оба проснулись на мокрых простынях. Климов взглянул на друга, вздохнул, потом состроил гримасу, икнул, кисло, страдальчески улыбнулся. Где-то поблизости надоедливо жужжала крупная муха и бестолково билась лбом в оконное стекло.