Ноябрьский ноктюрн (Сергей Свидерский) / Проза.ру

Мне этот день не забыть никогда…
Яро светило осеннее солнце, продравшись с трудом чрез недельную блокаду серых низких туч, потчующих изредка землю редким лакомством – снегом. Стряхнувший с плеч пелену лени ноябрьский ветер мёл серебристо-снежную позёмку, волчком вертелся в провисших проводах, издавая истошные звуки, бился грудью в стеклянные бастионы окон и неумело заигрывал с мумифицированными останками ветвей замёрзших кустов.
Последние жухлые листья, сумевшие сохранить весеннее целомудрие, со стыдливостью ложной старых девственниц выметены беспощадной метлой сквозняка и брошены в жёсткие объятья случайных обстоятельств и будут отданы затем на жестокое поругание осенней разнузданной стихии.
Этот день прекрасный не забыть никогда…
Моя нежно любимая супруга (истинное утверждение на тот момент) с работы заявилась в третьем часу пополудни, где обычно задерживалась под благовидным предлогом предельной занятости, пока тёмная ночь не разоденется россыпью звёзд.
Застигнув меня за неприличным занятием – распитием чая вприкуску с сахаром и заплесневелыми сушками, она впала в ступор. Состояние замешательства сошло с прекрасного когда-то в ранней юности лица с родинкой между бровей, как морская волна с песчаного пляжа. Освежились загримированные дорогой импортной пудрой морщины, сквозь прорезавшиеся трещины проступил стыдливый румянец, и осыпалась с бровей тёмной пылью снов ночных молдаванская тушь. «О! – нервно вскрикнула она, вернувшись в реальность из кратковременного пребывания в психо-эдиллической потусторонности. – Почему ты не работе?» Классический ответ давно придуман одесскими евреями, отрепетированный и отточенный до остроты бритвы на протяжении многих поколений. «А ты почему не на работе?» Она смутилась. Её опыт в таких ситуациях не так велик, как мой. «Практика, - как говорил мой старый знакомый мастер-обувщик высшего класса, - дело наживное!» Поколебавшись, сметая веником очередной слой макияжа, по щекам пролетела птица-эмоция, безутешно махая крыльями. И только после всех сих манипуляций, когда закончился цирковой номер солирующего артиста, она вернулась в исходное психо-эмоциональное состояние.
- Я (отрепетированная пауза в расчёте на внезапность)… ухожу!
Прожевал очередную сушку. Отпил чаю.
- Хм! Это не в первый раз…
Топанье изящной ножкой в красном сапожке. Ломается шпилька. Падение тела, когда-то возбуждавшего до последней клеточки организма.
- Я ухожу к своей истинной, - голос отражается от потолка рассеянными потоками звуков-колебаний, - школьной любви!
- Даже так, - я само воплощение буддийского монаха – сплошное спокойствие и невозмутимость.
- Да-да-да! и давай без сарказма! Умеешь скрывать свои… свои… в общем, хватит! Я ухожу немедленно! – и крик помощи из глубоких расселин растрескавшегося линолеума рвётся в небо. – Помоги подняться! Помоги, и я уйду немедленно!
- И уходи. Держать и уговаривать остаться не буду.
Подъём драгоценного тела произведён без помощи со стороны.
- Встретив его, - слова и взгляд испепеляют меня огнём драконьим, - поняла, как глупо и бездарно прожила с тобой эти годы…
Намекаю вполне аккуратно, мол, лучше позже, чем никогда. Уже бывшая жена затряслась как осиновый лист на осеннем ветру. Из прихожей донёсся крик торжества, что за вещами придёт в моё отсутствие.
Ситуация для нашей жизни вполне стандартная. Кто-то уходит; кто-то – приходит. От Калининграда до Владивостока, с некоторыми отклонениями в развитии сюжета от основной темы сценария, чему существует объективное объяснение: имеется прямая привязка к рельефу местности. Чем он разнообразней, тем насыщенней развязка.
Не покривлю душой, заявив, что на горло собственной песне не наступил. Поступился безболезненно некоторыми принципами и вечер следующего дня встречал в пустой, как космос, квартире, вместе с рыжим котом, подобранным на автобусной остановке.
Эхо звучало гулко и горько, от стен обнажённых отражаясь. «Мы давно чужие люди. У дочери семья. Сын в другом городе. Что нас связывает?» «Лигатура». «Что?!» «Лигатура прежней счастливой жизни». «Умничаешь? Да? а вот он другой!» «Зелёный». «В каком смысле?» «Значит, сиреневый». «Вот только этого не надо! Будь человеком хоть в последние минуты нашей встречи».
Этот день и хотел бы забыть, да не забуду.
Одиночество на осиротевшие плечи не обрушилось снежной лавиной грусти внезапно.
Развлекал кот, по-своему, по котовьи. Забирался на колени, сворачивался клубочком и пел, мурлыча, свои бесконечные саги. Иногда прерывался на короткий пересказ длинных котовьих историй, которых у него был неистощимый запас. А знал он их много, собирая в путешествуя между измерениями, меняя хозяев, как змея шкуру. Не задерживаясь нигде подолгу, он в один прекрасный день отряхивал прах приютившего дома с лап своих и был таков.
Беседы на подсознательном уровне длились недолго. Катастрофа произошла вчера. Кот сидел, клубком свернувшись на моих коленях. Что-то пел, урча себе под нос. И вдруг исчез. Растаял! Следом раздался в прихожей звонок. Долго стоял перед дверью, терзаемый вопросом: «Открыть или не открыть». Звонок настойчиво расплёскивал металлические трели. Снимаю цепочку. Поворачиваю ручку замка. Сильный удар распахивает дверь и бьёт в лицо сухой, горячий ветер пустыни (живу на девятом этаже).
Дни последующие копии дней предыдущих. Желание активно действовать быстро улетучивалось и падали поводья жизни из ослабевших рук. Только старый диван сопереживал мне, остро покряхтывая склеротическими деталями, во всём соглашаясь со мной.
К отсутствию кого-либо и чего-либо привыкаешь быстро. Быстрая смена дня и ночи, и ты смотришь на мир, как и прежде без заумных заморочек.
Постепенно своё внутреннее одиночество внедрил в беспокойство и суетность внешнего мира. К чему рефлексии? Прочь из души! Цепочка размышлений выстраивалась так: земля перестала вертеться и ушла из-под ног? Нет! Солнце погасло, и мир во мрак погрузился? Нет! Испепелилась земля, и испарились реки? Нет! С признанием существования собственного законы природы не исчезли; просто сумел гармонично вписаться в картину окружающего Бытия незаметным мазком кисти неведомого творца. С облегчением пришло понимание: всё вернулось на круги своя.
Весна прошла. Испарилось жарким воспоминанием знойное лето. С неба за ночь на деревья пролилось небесное золото, пришла осень.
Всё чаще смотрел в окно с грустью, находя общее с меланхолией природы; всё реже вспоминал то, чего не знал. Жил преспокойно в своей третьей трети отпущенных лет жизни.
Как-то поздним ноябрьским вечером вздремнул перед работающим без звука телевизором, сидя в кресле-качалке. Приобрёл его на местном рынке подержанных вещей, где здоровые бугаи неопределённого возраста со стойким ароматом водочного перегара, щерясь гнилыми зубами, торгуют честно отобранным у бездушного времени антиквариатом. Торгуют, кто на что горазд. Вон тот в клетчатом кепи держит в дрожащих руках старинные часы, ещё идущие часы с кукушкой. Цепь с грузиками оттопыривает накладной карман болоньевого плаща. Стоящий рядом жердь-мужик с впалой рахитичной грудью рекламирует венский стул, обитый китайским шёлком с витыми ножками и гнутой резной спинкой. Круглый как блин, пробивной мужичок в поношенном серо-зелёном костюме-тройке и в шляпе на лысой голове, охрип, предлагал приобрести за удивительно смешную цену антикварный набор крестьянской кухонной мебели первой трети восемнадцатого века из пяти предметов. Крепко сколоченного из толстых досок стола, двух прочных лавок и пары табуретов из горного каштана. Желающим убедиться в аутентичности мебели, предлагал посмотреть на именное клеймо мастера-краснодеревщика.
Бывая часто в сем месте, я примелькался и среди продавцов и среди покупателей. Всегда тяготившее чувство непреходящей вины перед человеком, выложившим передо мной историю интересующего предмета, выплёскивалось в импульсивном желании купить сию вещь. Вот таким образом и скопилась дома приличная коллекция раритетных безделушек. Когда их масса переросла критическую, пришлось срочно соорудить самодельный стеллаж, где и расставил свои приобретения с большой любовью и осторожностью.
Однажды, не зная, куда деть свободное время, ходил в субботний солнечный день по рынку. С кем-то здоровался за руку, с иными ограничивался поклоном головы, то там, то сям вступал в профессиональный диспут между продавцом и покупателем; высказывал личное мнение об интересующем предмете старины далёкой, делился впечатлением о покупке. Ходил-ходил себе, как вдруг вокруг меня образовался пространственный вакуум. Очень быстро определил источник появления сего искусственного явления. Из роскошного ретро-автомобиля вышел и направился ко мне тот, кого, как мне довелось не однажды слышать, называли вежливо и уважительно топ-менеджером данного сегмента рынка, а по-старинке – хозяином. Это был крупный мужчина с отметиной прежней тяжёлой жизни на мясистом лице пятидесяти лет с благородной проседью в чёрных длинных волосах, стянутых на затылке в тугой «хвост». В серых глазах искрилась природная хитринка; в хрипотце застарелого ларингита мудрость неспокойно прожитых лет. «Интересуетесь чем-то серьёзно определённым или праздное любопытство?» «Серьёзный интерес». «Вот как? Что ж, весьма приятно. Позвольте полюбопытствовать». И дёргает меня кто-то за язык. И произношу то, что вовсе сказать и не думал. «Кресло-качалка из дуба или бука. Века, например, девятнадцатого». Топ-менеджер преобразился на глазах: засияли глаза, лицо украсила улыбка. «Имеет важность цена?» Обозначаю круг собственной крутости. «В пределах разумного. Пределы установите сами». Ах, как приятно в воздухе запахло неземными ароматами лаванды и жасмина! «Приятно дело иметь со знающим человеком!» Киваю медленно, со степенной важностью головой. «Ещё маленькое уточнение: работа отечественного мастера или из европейских стран?» Когда ответил. Что отечественного, на меня хлынул красноречивый горячий поток слов, ценящих мой патриотизм. Я оставил свой телефон и забыл об этой беседе.
Мне этот день не забыть никогда. Да и нужно ли это помнить?
Две недели спустя, послеобеденную дрёму прервал настойчивый звонок домашнего зуммера. Ответил, спросонья немного хамовито интересуясь, кого хрен несёт на крыльях словесной диареи. Голос в трубке вкрадчиво произнёс, тот ли я гражданин, желающий приобрести славянский шкаф. Преодолев реборду между дрёмой и явью, отвечаю: «Шкаф купил. Жду кресло».
Как говорится в бессмертной классике, сначала деньги, стулья потом.
Приятное мельканье купюр в тонких ловких пальцах и ласкающий слух шелест банкнот. Закрываю за продавцом дверь. Повторно с любовью осматриваю кресло. Лакированная поверхность отражает мою довольную рожу. Вытираю бархоткой несуществующую пыль. Покрываю сиденье и спинку поверх кожаной обивки клетчатым пледом, бонус за покупку. Alles! Взаимная связь с креслом установлена.
Так вот, сижу в кресле. Покачиваюсь. По ящику мелькают картинки. Не заметил, как задремал той сладкой дрёмой, обычно пеленающей сознание своей приятной внезапностью. Руки скрестил на животе. Очнулся от лёгкой тяжести и тепла. Открываю глаза. Вот те на! На коленях клубочком свернувшись, лежит мой рыжий кот, подобранный на остановке. «Вернулся!» - тёплая волна нежности накрыла душу. Глажу кота по голове, чешу пальцами меж ушей. Он выгибается дугой, хвост трубой… вдруг спрыгивает на пол и … снова исчезает. Смотрю на руки. Ими гладил только что кота. Ладони сохранили ощущение гладкой шерсти. «Наваждение, - думаю про себя. – Приснилось». Мелко пару раз перекрестился. Затем протёр глаза. Кота не было. «Точно привиделось, - говорю вслух, чтобы успокоить себя и заканчиваю, обращаясь к самому себе: - А не выпить ли кофею с коньяком, а?»
Шипит кофейник на огне. Брызгается кран, скрипит вчерашней чистотой фаянсовая чашка. Замечаю краем левого глаза движение в углу и чуть чашку не роняю на пол: из угла, где кроме тени ночью спрятаться больше нечему, выходит, материализуясь из воздуха, кот. Идёт, толкает то лапами, то головой крупный апельсин.
Сажусь на корточки. Кот трётся головой и телом о ноги. Внезапно вспоминаю, что так и не дал коту имя. Не знаю, как его позвать. Перебираю клички. «Рыжий!» - ноль эмоций. «Васька!» - тот же эффект. Думаю, как будет по-английски рыжий и зову: «Оранж!» Мимо, будто пуля пролетела и ага. «Лимоном тебя назвать, что ли, - обращаюсь к коту. – Лимон – тебе должно понравиться». А кот становится передними лапами на цитрус. И смотрит пронзительно на меня своими прозрачными болотно-зелёными глазищами. «Апельсин? – осторожно выдвигаю предположение. – Да?» кот рыжей метелью закрутился на месте. «Ура! Апельсин! – кричу, хватаю кота на руки, кружусь по кухне. – Апельсин!»
Кофе закипел. Выплеснулся через край. Вода погасила пламя горелки.
Это было уже не важно. Что-то новое в этот день, который мне уже не забыть никогда, появилось в моей жизни.
С тех пор кот часто уходил в соседние измерения. Проведать родных или просто развеяться. Пощекотать нервишки и взбудоражить кровь в своих путешествиях. Из своих походов никогда не возвращался с пустыми лапами, всегда с приятным подарком. То принесёт интересную книгу, то нездешнюю прессу, то бутылочку виски или коробку нездешних сигар.
Однажды принёс бронзовую статуэтку, покрытую зеленоватой патиной параллельного пространства.
Как-то приволок коробку шоколадных конфет. После этого дня через два исчез, также внезапно, как всегда, не черканув и пары строк, что обязательно когда-нибудь вернётся.
Скажу вам честно, он меня не оставил одного. В день исчезновения на вечерней театральной премьере познакомился с очаровательной рыжеволосой красавицей, поразившей меня в самое сердце огненно-медным пламенем прозрачных болотно-зелёных глаз…
Якутск. 7 ноября 2016г.