Правдивость этой истории я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Слышал я её от человека, который и был её главным героем.
…Белоруссия, годы оккупации. Нам, детям, находящимся в глубоком тылу в то время, трудно представить, что происходило в тылу у немцев, поэтому я и не решался поведать об этом.
В тот злополучный день моему герою вместе с отцом было дано партизанское задание съездить за водой к роднику, вода которого считалась целебной, долго оставалась чистой и приятной на вкус, от её воздействия быстрее заживали раны, и люди чувствовали необыкновенный прилив сил, что было немаловажно в то тяжкое время, превратившее Беларусь в один сплошной фронт, боровшийся с немецким нашествием. Действие рассказа относится к началу лета сорок третьего года, когда на фронте царило временное затишье: немцы, видимо, накапливали силы перед решительным наступлением на Орловско-Курском направлении.
Родничок находился в окружении мелкого кустарника, а чуть поодаль рос огромный развесистый дуб, как бы встречая и провожая всех желающих испить ледяной целебной водицы.
Хотя немцев в последнее время в наших местах замечено не было, отец, перед тем как набрать воды, приказал мне влезть на дерево и смотреть «во все глаза», особенно на дорогу, ведущую к районному центру. Я быстренько влез на дерево, почти на самую вершину – высоты я не боялся, осмотрелся, ничего подозрительного не увидел,
О чём и сообщил отцу.
– Сиди там, сынок, и смотри повнимательнее, пока я не наберу водицы.
Прошло несколько томительных минут, и вдруг в стороне, ведущей к районному центру, показался пыльный шлейф, и из-за леса появились мотоциклы, в которых могли ехать только немцы.
– Папка немцы, - что есть мочи закричал я.
Отец, замерев на минутку, крикнул мне: «Сиди, сынок, там и не шевелись!» - и, побросав фляги на телегу, степью – не по дороге – погнал в ближайший овраг, поросший густым кустарником. Столько в его голосе было доселе мне незнакомого, что я, намеревавшийся тут же слезть с дерева и бежать, обхватил его ствол руками и ногами, стараясь как бы вжаться в него и стать невидимым. Теперь-то я понимаю, что отец как бы прощался со мной, ведь задержись он ещё на две-три минуты и немцы, выехав на пригорок, увидели бы нас, и остаться живыми вероятности у нас не было бы никакой. А тут риск всё же сводился к случаю. Видно, отец это продумал заранее, когда мы ещё ехали к роднику, а погнал он коня не по дороге, чтобы не выдать себя дорожной пылью.
Немцы, видимо, тоже знали про родник и, свернув с магистральной дороги, направились к месту моего «сидения». Два мотоцикла и автомашина остановились около родника, и не обращая внимания на дерево, также стали набирать воды, брызгая друг на друга водой, весело и дружно смеялись. Не знаю, долго ли бы я продержался на дереве, если бы немцам вздумалось отдохнуть под тенью кудрявого дуба, но они, наверное, тоже куда-то спешили, и через какое-то время, показавшееся мне вечностью, дружно уселись на мотоциклы и в автомашину и двинулись к шоссе.
Когда пыль, поднятая техникой, осела, отец вернулся к роднику, а я всё ещё сидел на дереве, не шевелясь.
– Сынок слезай.
Но слезть мне оказалось не просто, руки и ноги мои как бы приросли к дереву. Пришлось отцу влезать на дерево и снимать меня оттуда. Ничего не сказал мне отец, только всю обратную дорогу крепко-крепко прижимал меня к себе и видимо мысленно благодарил судьбу за такой царски щедрый подарок – второй раз родиться и отцу, и сыну.
Так на десятом году жизни седина посеребрила мои волосы, и я до сих пор иногда во сне вижу себя сидящим на дереве и, проснувшись, с трудом разжимаю свои пальцы рук, крепко вцепившиеся в подушку.