Мой маленький доктор Роза
– Свое дело нужно делать качественно, остальное – проблема Всевышнего, – так говорил мой дедушка Сема, Семен Семенович Карнблюм. А Бабушка Рима добавляла, – И по твоей теории Он даст нашей Розочке, лоботряса, такого же, как ты, мой дорогой муженек.
Дедушка умер в феврале, его похоронили с воинскими почестями, как участника войны с военным караулом. Американские солдаты салютовали русскому генералу и делали это с уважением.
Я, его внучка, Роза Карнблюм, врач, и имею достаточную практику в пригороде Нью Йорка.
В офис вошел седой мужчина. Из-под рубашки свисали нити цицит, на голове черная шапочка.
Месяц назад его из какого-то рентованого подвальчика привезли в больницу в тапочках на босу ногу, почти без одежды и завернутого в клетчатый верблюжий плед. Он странно походил на дедушку Сему. Рост, комплекция. Подвижный, и, на удивление координированный, с седой короткой стрижкой. Щетинистая борода, хитрый прищур, быстрые и острые глаза и полная независимость. Его кипа, черное одеяние не скрывали, человека прожившего большую и бурную жизнь. Спрятать ее под не очень новым лапсердаком было невозможно. Уж очень спортивной была фигура, несмотря на некоторую полноту.
Таким я не верю. Нелогично и не честно жить жизнь, например, Борисом, и в одночасье стать Борухом, вдобавок, Борухом-Акивой или Зейвом-Цви.
В больнице он был еле трепыхающийся покойник, а здесь, у меня в офисе, чувствовал себя, как дома.
Он сразу приковал к себе внимание присутствующих и персонала. Взглянул на меня через барьер и прочитал мои мысли. Улыбнулся, понял, простил и еще раз улыбнулся, как бы догадался что я за птица. Он жил полноценно и качественно, все остальное за него делал Всевышний – у меня так не получалось. Я разозлилась.
– Самоуверенный и самовлюбленный тип!
Я не забыла его после клиники – и меня это одновременно смутило, остановило и насторожило. Почему я так хорошо его запомнила.
Дедушка был прав. Я гордячка! Ничего не могу с этим поделать: постоянно ловлю себя на том, что предъявляю к людям претензии. И то не так, и это в них не этак. Лезу умствующими мозгами в жизнь других людей, разбираю их на атомы и молекулы. Пытаюсь всех чему-то научить. Но неужели им самим не видно, над чем нужно работать и что нужно исправлять. Ой, как много неорганизованных людей! Дедушку, эти мои придирки раздражали и он сказал:
– У гордыни множество лиц и тысячи-тысячи одежек, а ты – чемпионка всей Вселенной по супер Гордыне. Ты гордячка, каких свет не видел. Даже, когда ты, вроде, молчишь, и все переживаешь в себе – сама, ни словом не это показывая людям, все о них знаешь, и буришь своим умом-буром все глубже и глубже. Даже профессию такую себе выбрала, «внутренне-кишечную»: чтоб их на изнанку выворачивать. Остановись, и знай меру.
Тогда я засмеялась, – но он был прав, ткнув меня носом. Сейчас, глядя, на так похожего на дедушку, человека, я начинала злиться еще больше.
Месяц назад его привезли в клинику скорой помощи с нижайшим гемоглобином, с таким показателем, в общем-то, уже не живут, но он жил и шутил. Тогда мы вытянули его, он пришел в себя, и было очень непонятно, бредит он или так тонко шутит. Мне оставались последние два-три часа ургентного дежурства, а потом я передала его, уже не опасного, руководителю нашей группы, моему мужу. Тот его прооперировал, залатал четыре дырки в желудке. Прободная язва. Абсолютное незнание русского языка моему Тому в штопанье внутренностей ничуточки не мешает. Мой Том гений! Это он создал нашу бригаду. Все отделение в клинике держится на нем. А тот странный тип в примятых брюках и запахом самолично стираного белья, преспокойно уснул, так и не подозревая, что кровь в него доставленная, хоть и не моя личная, но мною в него очень своевременно влитая. Но почему язва? И такая запущенная? Он кровоточил полгода, а к врачу не обратился. А, вот что! Такие, как он, не умеют жаловаться, они живут, как работы. Я посмотрела документы. Четыре года в стране. Эмиграция. Никого в графе родственники. Ничего о профессии. Только одно слово – пенсионер. Рановато.
– Я уже говорила, мой муж Пол. Мы с ним стараемся работать в разные смены. Провожая меня из дома, он обязательно собирает мне завтрак, а потом, если не на дежурстве, ждет меня с обедом. Он любит меня и дает полную свободу. Правда, зачем мне эта свобода, свобода на одну персону? Я птица-курица, люблю насест, цыплят, а их пока нет. Не получается, хотя мы стараемся.
– Моя работа – труд по любви, призванию. Многих удивит – вроде не очень чисто – гастроэнтеролог. Психолог или терапевт, намного больше подходит женщине и куда элегантнее. А мне – залезть в душу человека через самые его неприглядные места, увидеть внутренности человека, увидеть, что он в них таит от других и от себя, помочь ему, это как сложную машину отремонтировать. Современные зонды, как космические спутники, многое могут рассказать и многое сделать. Но об этом полу-старичке, можно было написать роман, даже не запуская вовнутрь камеру. Очень хорошо зашитые, почти невидимые дырочки. Три пулевых ранения в спине, одно колотое, скорее всего штыковое, в груди, ножевые полосы на плече и предплечьях. Где его так носило? Куда он лазил? Наверное, туда куда «Макар Телят не гонял».
В первый, после клиники, аппойтмент он посмотрел на мою улыбчивую Сандру на рецепшене и заявил:
– Эта девочка двадцать процентов Вашего офиса. И у нее есть душа. Когда люди искренне стараются понять друг друга, он понимают все языки мира. А эта девочка светится, она умеет говорить на всех языках одновременно. Берегите ее. Но я и без него это знаю.
Я в округе единственный русскоязычный доктор гастроэнтеролог. От того он и сделал аппойтмент ко мне, а не к другим. И когда он зашел в приемную, показалось, что солнышко заглянуло в самые темные места. Он улыбался. Не по-американски – во все зубы, а по-русски, – во всей душой, как улыбался мой дедушка. Он пробежал взглядом по мне, случайно оказавшейся за стойкой, увидел мои прямые и не завитые волосы, мои не накрашенные глаза, дождевые сапоги с большими по-американски халявами, словно, проинспектировал. Это было правдой, но не было проверкой. Он смотрел не на меня, он видел всех и все фотографировал. Не настороженно, незлобиво, так, чтобы, если потом когда-нибудь потеряет зрение, то сможет пройти между стульев и столов, компьютеров и аппаратов и никого из людей не задеть и не обидеть. Но меня он вычислил, просчитал и прочитал. Вот, мерзавец! Кто ему разрешал? Но злости в нем не было – и я стала успокаиваться. Он не атаковал, просто запоминал, чтоб потом смочь двигаться на ощупь. Зачем-то это было ему нужно? Я все-таки не переставала нервничать, и он снова читал мои мысли.
– Вот Ваш доктор, – Сказала Сандра, показывая на меня глазами, и он уставился на меня словно я была не писанная красавиц, стал что-то говорить, вроде, в никуда и ни для кого, но потом вдруг прямо мне в лицо:
– Доктор, я к вам сдаваться пришел, просветите меня изнутри телевизором и зашейте там, все, что можно зашить.
– И рот вам тоже зашить? – Не выдержала я.
– Нет, он мне еще нужен, это вроде мой рабочий инструмент, знаете, как в анекдоте про замполитов и раввинов – закрыл рот – рабочее место убрано.
Его длинный и пристальный взгляд опять остановился на моем, так и не ушитом по фигуре халатике.
– Хорошо, что я нашел русского доктора, а то, как собака, – понимаю все, а сказать не могу. – И тут же он, почти без акцента, почти на чистом английском сказал Сандре, что очень рад ее попыткам учить русский и согласен ее тренировать, взамен ее уроков английского. Так у нас не шутят, а он шутил. Сандра без того улыбчивая, засветилась в ответ его же улыбкой. У меня задергалось веко, – Умник нашелся! А он пояснил:
– Это я на слух хорошо интонации ловлю и даже довольно точно копирую, но точно слов не понимаю, хотя создается впечатление, что говорю неплохо.
Мои ассистенты подготовили его к обследованию и уложили на рабочий стол.
– Есть аллергия на что-то?
– Только на дураков и хамов. – Я вскинула брови. – От первых бегу, а с последними – воевать не получается. – И вдруг совсем неожиданно заботливо добавил – Доктор, а почему у вас усталый вид? Вы себя хорошо чувствуете?
– Да! Прекрасно! – Откуда он узнал?! И почему такой вопрос? Это он не случайно. Он что – телепат? – И глаза! В них тревога за меня.
– Нет, это аллергия, она тоже на дураков, и на их определяющие запахи.
– И я ненавижу запахи сладостей. Ну, вы знаете, о чем я.
– Да, с этими раздражителями я тоже не могу справиться.
– Хотите стишок про меня и про вас?
– Хочу.
– Два дня не пил, два дня не ел,
До безобразья похудел.
Пришел сюда с надеждой – вот:
Запустит доктор в попу зонд.
Я рассмеялась.
Он безостановочно шутил со всеми, даже с моим анестезиологом из Румынии. Они выяснили, что его город в Украине и румынский Сливовиц, всего в нескольких сотнях километров друг от друга, и в Сату-Маре его не раз заносило попутным ветром. И потом, сливовица из Сливовиц называется Апрассия, и хотя она мерзкая штука, от депрессии помогает замечательно.
Ему вставили трубки в нос, сделали укол и заставили взять в рот пластмассовую направляющую. Предстояло сразу две процедуры, нужно было войти в него и спереди и сзади. Я улыбнулась. Вот тут я и отыграюсь.
– Спокойной ночи. – Он уснул.
Лежал на столе голенький, только технический халат прикрывал сильное и тренированное тело. Полнота ничего не скрывала. Три дырочки не давали мне покоя, следы порезов, а говорил, что операций не было.
Камера показала: что проблемы с желудком мы с Томом победили. Осталась небольшая язвочка, уже довольно хорошо зарубцевавшаяся. А вот в кишечнике было похуже, и, наверное, намного хуже, прямо какое-то кольцо из воспаления. Надо его отправить его на «Кецкен». Мне это не нравится. Без электроники видно, тут надо спешить. Оперировать необходимо как можно скорее, он же сказал, что не перестанет шутить в ближайшие лет тридцать. Надо ему помочь.
Он проснулся и я сказала:
– Доброе утро!
Он опять улыбнулся мне своей, никого и не чего не боящейся улыбкой и повторил:
– Спокойной ночи. С добрым утром. – Так ласково может говорить только любящая и заботливая жена.
Я почему-то смутилась и покраснела. Словно девочка. Я же замужем за Томом.
Он сидел на краешке кровати-кушетки для процедур и его искристые глаза чуть подернулись серым пеплом. Две мои экзекуции не прошли даром, после того аварийного привоза в клинику он еще не совсем отошел, хоть и пижонил. На искорки снова подул ветерок из форточки, и темные зрачки затеплились его исключительной доброй улыбкой. И вдруг я поймала себя, - Я его никуда от себя не отпущу! - Вот, сумасшедшая! Что за мысли!
– Хотите, я сделаю Вам кофе? – вырвалось у меня.
– Да. – Просто сказал он, и я вместо того, чтоб поручить Сандре, как дурочка понеслась делать его сама.
В окно после дождя заглянуло солнышко. Весенняя зелень, наклонила к, стоящим на паркинге автомобилям, свои мокрые листья. Он подошел к большущей черной, сверкающей «Секвойе», – та послушно полыхнула навстречу ему всеми четырьмя фонарями и приветливо фыркнула. Впечатление такое, словно хороший всадник подходит к норовистому коню и тот чувствует, что идет хозяин. Каким бы маленьким не был всадник – он главный. Каким бы большим и сильным не был конь – сразу понятно, кому он будет беспрекословно подчинятся.
Ах, вот что меня привлекло и заинтересовало. Запах! Запах природы, зверей, птиц, рыб и свободы. А я про белье.
Он сильный человек и я не слабая - но мне до него далеко: он гордец покруче моего, просто скрывать это у него получается в тысячу раз лучше моего.
Я повернулась и села за стол, что бы еще раз просмотреть снимки.
Справа от монитора лежали результаты обследования Тома. Корявыми буквами, как пишут все врачи мира, было написано:
Хроническое бесплодие.
Борух Нахман. Май. 2016г.
Рентованный – помещение снятое в аренду.
Аппойтмент – запись на прием к врачу.
Рецепшен – что-то вроде регистратуры.
Цицит – ритуальные нити по краям одежды религиозного еврея
Сливовица – румынская водка, редкая гадость.
Кецкен – радиологическое обследование.