- Итак, хочу вам сообщить, что через месяц все мальчики обоих десятых классов отправляются на трехдневные военные сборы, запланированные в рамках учебной программы, - начало урока НВП в десятом классе не совсем простой московской школы обещало быть интересным.
Учитель НВП Дмитрий Петрович, он же по совместительству преподаватель ЭПСЖ, может быть память сохранила эти незабываемые уроки этики и психологии семейной жизни, стоял у доски в как всегда безупречно выглаженном костюме, наполняя классную комнату ароматом "Дракара" и свежевыкуренной кубинской сигареты «Партагас» (на пачке была изображена лодка с распущенным парусом, плывущая по бескрайнему океану, а крепости они были такой, что меж курильщиков моментально были прозваны – смерть под парусом).
Надо сказать, что и тот и другой предмет давался ему с большим трудом. По званию он был подполковник, но сапоги носил последний раз в училище и то, скорее всего, во время принятия присяги. В школе нашей он дослуживал, вернувшись, по нашим предположениям, из далёкой африканской страны, где работал переводчиком военного атташе ограниченного контингента по поддержанию мира во всём мире. Автомат под его руководством мы разбирали и собирали, укладываясь в нормативы, а вот слушать истории о семейной жизни оставались далеко не все. Нет, не из-за неуважения к преподавателю, напротив, старались уберечь его от постоянного состояния неловкости и смущения. Но те, кто всё-таки оставался в классе, стены которого были увешаны патриотическими армейскими плакатами и пособиями, а шторы прикрывали огромные окна, пропуская немного света, слушали подобранные нашим уважаемым подполковником рассказы и миниатюры об отношениях между полами, живо включаясь в обсуждение той или иной семейной проблемы, считая себя непременно экспертами. Правда, многие из них только недавно начали бриться…
- Освобождаются от увлекательной и познавательной поездки только те, у кого есть медицинская справка-освобождение от физкультуры. Остальные в полном составе имеют возможность окунуться в прелести армейской жизни, и, я надеюсь, будут более усердно учиться в оставшиеся дни и готовиться к поступлению в институты, - сказав эти, как казалось, заготовленные слова, Дмитрий Петрович улыбнулся с прищуром как Ильич на плакате за его спиной, и выдохнул. Самое сложно для себя он сделал.
Класс загудел.
Девочки, щебетали, поглядывая на своих "защитников", которые на школьном смотре строя и песни не попадали в ногу, чеканя шаг скорее под «Мишель», эпическое произведение ливерпульской четверки, слова которой были старательно вырезаны с последней страницы «Московских Новостей» на английском языке, чем под Прощание Славянки.
Мальчишки, вернее, те из них, которые, не боясь родительского гнева, стирали дефицитные кроссовки о гравиевое покрытие спортивной школьной площадки, играя после бесконечной ежедневной математики в футбол, принялись обсуждать, кто из пап служил и какие остались воспоминания. Как вязать портянки и выдадут ли им сапоги и пилотки? Получится ли им пострелять из автомата? Ведь зимой, когда их возили на полигон, сдавать очередные нормативы, плюхнувшись в лужу для принятия положения «лёжа», за те несколько секунд, что вылетали десять пуль из дула самого надёжного автомата в мире, они ничего не успели понять и прочувствовать.
В глазах других, коих было примерно половина, появилась тоска и страх от одного только слова - казарма.
Да, жить им предстояло в настоящей казарме одной из подмосковных учебных частей. Жить по распорядку, установленному для обыкновенных призывников, таких же мальчишек, как и они. "Будешь плохо учиться, пойдешь в ПТУ, а потом в армию!", - слышали они от родителей тем чаще, чем ближе приближались выпускные экзамены. От этого становилось немного тревожно.
Юношеское воображение рисовало огромное, нескончаемое помещение, всё уставленное кроватями как у бабушки на даче, с металлической сеткой-панцирем, скрипучими и холодными. Дощатый пол, залитый бордовой масляной краской, и запах недельной несвежести, как после долгого футбола летом.
Справки оказались у доброй половины потенциальных защитников Родины, так что, когда настал день выезда, у райкома собрались все те же, кто лежал в зимних лужах подмосковного полигона. Кеды, туристские ботинки, спортивные костюмы, пара сменного белья, носки, туалетные принадлежности – всё это аккуратно лежало в рюкзаках десятиклассников. «Икарусы», стоящие ровной колонной, закряхтели, вздрогнули, выпустив густой чёрный дым из выхлопной трубы. Машина сопровождения ГАИ включила сине-красные проблесковые маячки на крыше.
- Поехали, - скомандовал в громкоговоритель розовощёкий майор, еле поместившийся за рулём гаишной «волги». И колонна тронулась.
Время в дороге пролетело незаметно. Иной раз даже казалось, что едут они вовсе не на три дня, а на долгие два года. Толком не успев попрощаться с родными, наспех собравшись. От этого становилось немного грустно, но не покидало ощущение взрослости.
- Всем выйти из автобусов и построиться, - проревел здоровенный старшина в пилотке набекрень со значком первого места на выцветшей гимнастёрке.
Подталкивая друг друга в узком проходе автобуса, торопясь и стараясь не подвести военрука, они высыпали на улицу. Армия встретила москвичей радостным солнечным лучом, выглядывающим из-за тучи, сырым асфальтом плаца и специальным местом для курения в детской, как вначале подумалось, беседке.
Иной раз казалось, что всё происходит не с ними. Суматоха построения, крики сержантов, доклады сердитому старшине, знакомство с взводным. Всё это было в какой-то дымке.
Взводным на эти три дня оказался щупленький рядовой, прослуживший уже полгода и от этого казавшийся совершенно недоступным. Но, как известно, первое впечатление обманчиво. Имя его память не сохранила, а вот немецкую фамилию Теус они запомнили на долгие годы. Уже через день недоступность ушла, как и не было, а еще через день, он был полностью в их власти.
Время летело быстрее, чем моргали их глаза, реагирующие на смену эмоций. Удивление, разочарование, радость, грусть… Кросс в ботинках и строевая подготовка в кедах, занятие по уставу и изучение оружия. Всё это было в перерывах между принятиями пищи. Да, именно – принятиями. Или не принятиями. Плотно позавтракав с утра, их молодые организмы требовали пищи, чуть только наступил полдень. Запах общепита наполнял всю часть. Пора, скоро, уже построились.
Из столовой все вышли голодные. Не притронулись ни к похлёбке, которую назвали супом, ни к серым макаронам, слипшимся в свином жире тушёнки. Только полусладкий компот из сухофруктов и два куска подчерствевшего чёрного хлеба были поглощены молодыми организмами, не оставив и намёка на утоление голода. Ну, ничего, возможно ужин будет лучше, да и они проголодаются до такой степени, что уже будет всё равно что есть. Тот же строй, тот же запах, тот же стол. Макароны были те же что и на обед.
Урча желудками, теряя остатки оптимизма, которого должно было хватить ещё на два дня, покурив в «детской беседке», строем отправились в казарму для использования личного времени и скорого отхода ко сну. Обычные солдаты в это время пишут письма домой. О тяготах службы и мыслях о доме. Наши герои не могли молвить и слова, вялыми тельцами устроившись на панцирных кроватях под яркими потолочными лампами. И только две мысли занимали их развитые головы – как бы поесть и нужно хорошо учиться, чтобы поступить в институт. И, если второе можно было отложить минимум на два дня, то первое требовало немедленного действия. Все затаились до наступления отбоя.
Построение, перекличка, команда, сырая кровать, выключили свет. Шорох пакетов и хруст, который раздался мгновенно со всех сторон казармы, наполнил помещение запахом дома. Идиллия, позволяющая окунуться в такие близко-далёкие ощущения дома, продолжалась минут пять. Дико стуча каблуками, в казарму влетели все взводные, Теус громче всех кричал – Стройся. Сложилось такое ощущение, что они ждали за дверью, подслушивая и водя носом у замочной скважины.
Последним в казарму победоносно вошёл старшина со значками и пилоткой набекрень. Водя тараканьими усами и маленькими злобными глазками, излучающими быструю расправу над маменькиными сынками из Москвы, собрав все свои строгие интонации в голосе, сообщил, что за то, что мы нарушили распорядок дня, он налагает на нас повинность – стоять по стойке смирно на протяжении часа. И, лихо повернувшись на каблуках, вышел.
Так мы и стояли, босиком на дощатом полу, залитым бордовой масляной краской, с бабушкиными пирожками в руках и теплом дома внутри.