Стремление познать истину - оно движет нами и возбуждает. Всё сущее мы хотим сперва сделать мыслимым.
Зачем? Чтобы потом сделать контролируемым. Чтобы им, сущим, управлять.
Так нам хочется. Но кто-то сомневается, что сможем.
Ежели в тебе есть доброе недоверие, то ты по-простому засомневаешься в этом.
У кого-то бывает хитрое недоверие, у кого-то злое. О том, какое оно, чьё-то недоверие, можно угадать по словам имеющего недоверие.
Но каждый, даже сомневающийся, хочет, чтобы сущее было ему подвластным. А для этого он выстраивает, равняет и обрезает своё сомнение так, чтобы оно подчинялось и покорялось! Чтобы было, как своё зеркало и его отражение в нём.
А кто - он? А он – это «он для других» и «он для себя». Кто это разделение в себе осознаёт и им управляет, тот считается нормальным. Кто не всегда осознаёт и не всегда контролирует разницу, уже считается шизиком.
А потом, после обрезания и обравнения, человек уже не смотрит, у кого какие сомнения. Он смотрит, у кого какие утверждения истины. Смотреть-то смотрит, а истинным всё равно считает своё утверждение.
Или, если с мыслительным механизмом неважно, берёт истину у всеми признанного мудреца.
В этом вся наша воля, - любого, от идиота до мудрейшего. Даже когда говорят об оценках ценностей, и о добре, и о зле.
Вот мы всё хотим создать мир, который бы всех устраивал и никого не пережёвывал - такова наша умнейшая надежда. И все свои ценности мы обряжаем в пышные одежды, а их хотя бы надо - сперва почистить, отмыть и причесать.
Регулярно свою волю и свои ценности мы спускали в унитаз, а старая воля к власти над нами брезжит в том радужном тумане, в многозначительность и незыблемость которого верит цивилизация идиотов. Верит как в добро и зло!
Если проследить всё живое, исследовать его общее свойство, то везде слышится речь о послушании. Всё живое есть нечто повинующееся. Таково свойство всего живого. При этом больше всего повелевают тому, кто не может повиноваться самому себе.
Однако, повелевать труднее, чем повиноваться. И не потому только, что повелевающий берёт бремя всех повинующихся, и это бремя может раздавить его. Он должен тогда стать и судьёй, и обвиняемым, и жертвой, – в итоге, сам должен стать повинующимся.
Но что побуждает человеков повиноваться и повелевать и, повелевая, становиться ещё повинующимися?
Везде в человеке находим вместе с готовностью послушания и желание к власти. Чтобы сильнейшему служил слабый - к этому побуждает его желание, которое хочет помыкать слабым, - лишь без этой радости не может человек обойтись. Даже в воле раба можно найти волю быть господином над другим рабом.
И как меньший отдаёт себя бОльшему, чтобы тот радовался и власть имел над меньшим, - так же приносит себя в жертву и бОльший, и из-за власти ставит на рулетку свою жизнь.
И жертва бОльшего в том, чтобы было в нём дерзновение, и опасность, и игра – игра со смертью. Жертва и риск.
Жизнь – это когда преодолеваешь сам себя. Перестаёшь преодолевать – перестаёшь жить. Конечно, можно назвать это волей или стремлением к цели творения, к высшему, более сложному, - но всё это вытворяет некая сила, заставляющая идти против своей природы и страха.
Жизнь жертвует собою - из-за власти! Но прежде, чем жертвовать собой, жертвует любой другой жизнью. Воля к власти не ходит по следам воли к справедливости и истине, она гуляет там, где есть слабый!
Не найдёт истины тот, кто использует слова о «воле к существованию»: такой воли не существует! Ибо то, чего нет, не может хотеть, а то, что существует, как могло бы оно ещё хотеть существования, если уже существует?!
Это всего лишь трусость пожертвовать собой.
Только там, где есть жизнь, есть и воля; но это не воля к жизни, это - воля к власти! Многое ценится выше, чем сама жизнь, но и в самой оценке звучит воля к власти.
Добро и зло должны из себя всё снова и снова преодолевать самих себя. Без этого ни добро, ни зло не существуют.
А при помощи своих суждений о добре и зле ценители ценностей совершают изнасилования - мозгов. Но ещё большее насилие растёт из их ценностей.
Когда разбивается всё яйцо, то сначала - его скорлупа. И когда яйцо об яйцо – чаще разбиваются оба.
И кто хочет узнать истину в расстановке добра и зла, тот сперва должен разбить скорлупу своих ценностей. Разобьёт - разобьётся всё, что может разбиться!
Наши истины происходят из нашего осмысления всего сущего. Да хотя бы мыслимо ли оно, всё сущее?!
Один очень умный человек сказал: не мыслимо. И ещё кто-то то ли так же сказал, то ли то же повторил, и тоже был причислен к умным.
А мы, не очень умные, - что? А мы – как?! Не мыслим, что творим, но - творим? Да если бы – творим, ведь только вытворяем. А потом к этому пришиваем мыслимость, как рукав к одному месту.