Дважды в одну реку - 1часть

               
                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.

Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.

На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!

  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.

С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.

Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.

Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.

После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   

                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером.

 Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….

Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.

 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.

Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.


                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!

Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.

С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!

Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.

А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….

Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.


                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?

Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!

Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.

Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!

          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!

Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!

Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.


                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.

В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).

Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!

Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?

И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.

Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.

Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».

Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.

  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   


                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.

Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.

Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.

После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.

Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.

Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!

Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!

Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….

    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.

Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!

Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      


                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….

Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.

На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.

Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.

А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.

Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.

Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.

Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   


                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.

Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.

И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.

Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.

О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?

У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.


                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.

Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.

После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.

Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!

Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!


                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.

Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!

Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.

  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.

Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.

У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!


                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?

Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.

Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.

А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   

                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.

Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.

Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.

Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

               
                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.

Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»

Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!

                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!

Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.



                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу».

Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….

Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….

Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.

,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».

Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.

Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…

Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.

Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….

«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.

Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….

Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.

«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      

               
                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.

Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.

Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!

В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.

Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?

Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.

А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».

Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».


                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 

Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.

Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.

Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.

Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.

Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!

Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...



                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….

Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!

Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!

После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 

  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».

Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.

Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!

Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!

Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.

Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.

Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.

Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!

На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               


                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.

Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.

 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?

А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.

Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.

Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.

Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.

Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.

От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.

Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.

«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.