Это была ночь Хэллоуина. Нервная, гадкая ночь.
Я вышел с работы в одиннадцать вечера. За последние два дня, что я носился по городу в поисках сына, бумаг скопилась целая прорва.
– Попытайтесь успокоиться, – сказали в полиции. – Сходите на работу. Вы больше ничем не поможете. Через сутки дело уйдет в область, и подключится больше людей. Ждите и не сходите с ума, он взрослый парень. Найдем.
Успокоишься туи. Особенно, если сам во всем виноват.
Но отвлечься как-то удалось. Целых двенадцать часов отвлекался, тонну отчетов перелопатил, даже чуть легче стало. Но пора и честь знать. Отец я, в конце концов, или кто? И только я вышел из кабинета и выбросил обязанности из головы, ко мне мгновенно вернулись все самые чудовищные мысли. Они множились до того быстро, что пульс подскочил, и подогнулись колени. Хотелось куда-то бежать, на кого-то орать, что-то доказывать… но все, что мог, я действительно сделал. И теперь, от этого жгучего бессилия – задыхался.
Оказавшись на воздухе, сразу пожалел, что не взял зонт. Понадеялся, что дожди осенние кончились и столицу засыплет пухом. Но климат имел совершенно другие планы – на улице было темно, промозгло и липко, с неба лениво капало что-то среднее между водой и снегом. Кутаясь в плащ, я добежал до автобусной остановки и стал ждать. Кроме меня здесь никого не было.
Минуло полчаса, я продрог, а автобус упорно не желал приходить. К сожалению, в промышленных кварталах нет другого средства передвижения, и я с тоской понимал, что если меня вот-вот не заберут, придется идти пешком. Так и произошло.
К полуночи я достиг спальных районов. Зашел в круглосуточный магазинчик, расположенный в торце жилого дома – купить сигарет и воды. Расплатился и, вывалившись из душного торгового зала, случайно задел локтем старуху в зеленом дождевике, – она собиралась спускаться с крыльца. Пакет с покупками выпал из её рук, и по ступеням поскакали яблоки, помидоры, картошка, выкатилась банка сгущенки.
– Вот… молодежь… – сощурилась женщина, метнула в меня оценивающий взгляд и покачала головой. – Носитесь как на пожар, носу своего не видите…
– Простите пожалуйста, сейчас все соберу, – выпалил я и подумал: «Ничего себе молодежь! Сорокалетний мужик, дважды женат, даже сын вон уже вымахал, четырнадцать лет! Знать бы только, где его третий день носит…»
Я наполнил пакет и отдал его старушке, робко улыбнулся. В ответ она взглянула на меня тяжело и даже злобно, стрельнула темными, глубоко посаженными глазами. Казалось, что-то вертелось у неё на языке, едва уловимо двигались тонкие обветренные губы.
– Где вы живете? – спросил я. – Давайте я донесу продукты?
– Тут неблизко, – бросила она и стала спускаться. – С час пешком.
– Что же вы здесь в такую погоду делаете?
– Внучку нянчила.
– Ну хорошо, – я твердо решил помочь, старушка хромала на левую ногу. К тому же домой совершенно не хотелось. – В какую вам сторону?
– Прямо по проспекту, до конца. Ближе к центру.
– И мне туда, – кисло усмехнулся я и забрал у неё продукты. Помог преодолеть лестницу, и мы поплелись вдоль спящих зданий.
Шли в тишине. Ничего она у меня не спросила за всю дорогу, а я и рад был этому, размышлял о сыне. И о себе. Думал о том, какой я урод, что так часто кричу на него, срываюсь, что руку в этот раз поднял. Да еще по какой мелочи, господи! Подумаешь, уборка! Подумаешь, пару схватил! Подумаешь, пива с друзьями выпил! Что у меня с головой?..
– Все хорошо будет, – сказала вдруг старуха.
– В смысле?
– Колотит тебя, – она поймала мой взгляд. – Аж зубы стучат. Неспроста ведь.
Меня и правда бил озноб.
Странно, вообще-то, что она так просто доверилась здоровому бородатому мужику. В неспокойное время-то живем… Может, я грабитель какой? Неужели не страшно?
Так или иначе, путешествие прошло без приключений. Проспект нырнул в старый город, и вскоре мы свернули в темный и очень узкий переулок.
– Сюда, – позвала старуха.
Это был подвал, в каких обычно ютятся чайные бутики и кондитерские. Женщина отперла тяжелую дверь и вошла. А я замер на месте.
– Тепло не выпускай, ну! У меня тут обогреватель!
Я спешно протиснулся внутрь. В подвале прозябал старый затхлый магазин игрушек. На полках стеллажей пылились книги, машинки, клоуны, куклы – некоторые с оторванными конечностями, – музыкальные шкатулки разных цветов и форм, снежные шары, кубики, дешевый синтезатор с выломанными клавишами. На полу валялись детали детского конструктора, раскраски, мелки. Ждал всадника конь-качель.
– Я еще не успела все разобрать, – сказала хозяйка, стягивая дождевик. – Неделю назад мне эта дыра досталась, бесплатно считай. Только стойку вот разгребла.
Стойка с кассой заметно выделялась порядком. Все как положено: буклеты, ручки, блокноты, картинки с достопримечательностями, леденцы, пусть и старые. А еще огромная тыква с хищным оскалом. Я подошел и заглянул под крышку. Там покоилась свеча.
– Праздник же, – объяснила старуха, разбирая пакет. – Сама вырезала. Внучку хоть позабавлю.
Она вдруг задумалась и взглянула на меня пристально и, мне показалось, с тревогой. Потом сказала:
– Там зажигалки есть, – кивнула на ящик в столе. – Сделай, а?
Огонь начал плавить воск, и тыква приобрела прямо-таки демонический вид. Загипнотизировала меня, я даже взгляд не мог отвести. Глаза и нос треугольниками, кривой рот и два зуба: один сверху, другой снизу. И пламя внутри, в сердце зловещего потустороннего существа. Оно прямо манило, влекло в свой мир. Приглашало поучаствовать в игре...
Не знаю, сколько я простоял в забытьи. Но очень хорошо помню, что случилось дальше. Мне до сих пор иногда это снится.
Сначала – шаги за спиной. Странный, эфемерный звук. Не уверен, что в самом деле слышал, как кто-то идет, но почему-то в тот момент не сомневался, что туфли действительно стучали по каменному полу. Лишь много позже до меня дошло, что я различил не столько шаги, сколько чужое присутствие. Мозг мой попросту отказывался принимать факт, что кто-то мог появиться из ниоткуда.
– Кошелек или жизнь, дятел! – громко, чуть не в ухо каркает голос.
Все происходит быстро. Вспышками. Можно рисовать жестокий комикс.
Я разворачиваюсь и вижу двух бритых амбалов в кожаных куртках. Они ухмыляются, точно наперед знают, каков исход. Я мечусь взглядом по комнате, ищу старуху, в глаза бросается дурацкая люстра в виде тыквы, скелет в острой черной шляпе в углу… какие-то гирлянды кругом, свечи…
Мужики достают по ножу. Левый делает шаг ко мне, и улыбка с его лица стирается. Потому что у меня тоже есть нож. Я вообще не робкого десятка. Служивый, злой, как собака, трое суток не спал. А еще жить хочу, точно крыса последняя. Только хищная, потому что бежать некуда.
И кидаюсь первый. Выбиваю нож у левого, пинаю его в живот и тут же отскакиваю назад, – Правый уже летит навстречу. Я уклоняюсь и пыряю его ножом в бок. Толкаю вдогонку, и он падает лицом на стойку с открытками, та впивается прутьями в его глаза и рот и валится навзничь.
Левый снова в строю. Лицо красное, в руках держит трубу от пылесоса – не представляю, где он её откопал, пылесоса в помещении я точно не замечал.
Он прыгает ко мне, замахивается, но я не угадываю направление и ловлю удар по предплечью. Меня отворачивает в сторону, я сгибаюсь пополам и получаю второй удар по спине, на сей раз безбожно сильный. Падаю на колени, пытаюсь закрыть голову руками, но не успеваю.
На секунду все меркнет. Отстраняется. Пропадает.
А потом я схожу с ума, зверею, гневливая дымка застилает глаза.
Вспоминаю, что в правой руке держу нож, кидаюсь прочь, труба проносится у виска.
Вскакиваю, оборачиваюсь, вижу Левого, триумфально сверкающего глазами, и вдруг чувствую, как затылок что-то щекочет. Отметаю мысль об этом подальше. Сейчас рана мне не мешает. Все и так отлично видно.
И Левому видно тоже. Труба вспарывает пространство, взметываясь к потолку, и рушится на меня.
Но в этот раз я угадываю. Удар свистит мимо, и я что есть мочи бью по руке. Левый роняет трубу, мешкается всего мгновение...
Мне этого хватает.
Он на полу, корчится в луже крови. А я вдруг слышу грозный стук в дверь. Кто-то ломится в магазин.
Становится действительно страшно. Волосы на руках встают дыбом.
Я хватаю трубу и сигаю по коридору, надеюсь найти выход с той стороны.
Врываюсь в первую дверь и оказываюсь в холодильной камере. Вдоль стен – блестящие, начисто вытертые медицинские столы, на них контейнеры с хирургическими инструментами, клеенки, салфетки, шприцы. С потолка свисает внушительный мясной крюк. Взгляд падает на пол, и я леденею от ужаса. Кусочек фаланги человеческой кисти высовывается из-под стола.
Выбегаю из комнаты, кидаюсь дальше по коридору и упираюсь в последнюю дверь. Дальше либо наверх, либо назад. Я крепче сжимаю трубу и дергаю ручку. Вхожу и чуть не охаю. Здесь тупик. Нет пути на поверхность.
Но зато есть огромный стальной шкаф прямо посередине комнаты, на двери – замок. Через единственное отверстие, широкое ровно настолько, чтобы пролезла тарелка или чашка, идет свет.
В шкафу сидит на коленях девушка. Миниатюрная, хрупкая, замотанная в белые тряпки, она еле дышит, но выглядит при этом абсолютно здоровой. Похоже, недавно привезли.
Я вдруг представляю внутри сына. Зажмуриваюсь, пытаясь прогнать наваждение, но не выходит. От паники захватывает дух. Я будто бы вижу, как он заперт в похожем месте, как его мучают, как он силится храбриться, но не может. Ведь выхода – нет. Спасения – нет. Малейшей надежды – нет.
Но нужно прийти в себя. Я здесь не один, могу вытащить с того света еще одну жизнь.
– Эй, – тихо окликаю я.
Девушка распахивает глаза, в секунду подтягивается к отверстию и жадно уставляется на меня. Я разглядываю её кротко, а про себя кричу от отчаяния. Лицо её удивительно красивое, выразительное, но истерзанное слезами. Длинные каштановые волосы волнами спадают на плечи, кожа нежная, бледная, а губы красные, полные, страстные. Только взгляд потухший. Не верит, что кошмар наяву когда-нибудь может закончиться.
– Я тебя вытащу, – шепчу я. – У меня выбора нет. Я не могу погибнуть, значит – вытащу. Просто подожди.
Она протягивает руку через отверстие и хватает мою. Крепко – я даже вздрагиваю.
– Тебя как зовут? – спрашиваю. – Говорить можешь?
Она мычит и мотает головой, потом вдруг широко раскрывает рот, и я с горечью понимаю, почему она так тяжело дышит. Ей больно.
– Я заберу тебя. Только разберусь с тварями, что все это устроили. Жди здесь.
Девушка рьяно кивает, но руку мою не выпускает. Сжимает еще крепче, а затем начинает трясти. Я пытаюсь вырваться, но ничего не получается, хватка мертвая. Она трясет и трясет мою руку – так сильно, что мне становится дурно, голову кружит, и темнеет перед глазами. К горлу подтекает мерзкая, едкая желчь. Меня едва не выворачивает наизнанку, и вдруг я слышу крик:
– Эй! Эй! Ты что? Что с тобой?!
Я моргнул и очнулся.
Пламя в тыкве плясало, воск таял, потустороннее существо смеялось.
– Все нормально, – сказал я хрипло, и старуха отпустила мою руку. – Померещилось что-то. Чертова тыква, чтоб ее…
Женщина вздохнула и протянула мне сторублевку.
– Не стоит, – я направился к выходу. – Мне было несложно.
– Дело твое.
Я открыл было дверь, но напоследок поинтересовался:
– А что здесь произошло? Почему вам дали подвал бесплатно?
– Не знаю, – она пожала плечами. – Притон тут был какой-то. Никто покупать это добро не хотел. А я новости не читаю, поэтому понятия не имею, что здесь стряслось. Да и не хочу, если честно. Что мне с этого?
– Ну да, – протянул я, подумал и добавил туманно:
– Вы только это… тыкву не зажигайте, когда внучка придет.
– Это еще почему?
– Просто не зажигайте! – я невольно повысил тон. – Так лучше.
И ушел.
Домой добирался пришибленный, в смешанных чувствах. Самый страшный сценарий теперь казался вполне реальным, я видел все своими глазами, раз за разом прокручивал в памяти потасовку, холодильник со скальпелями, девушку, онемевшую по воле судьбы. Что это было?! Галлюцинация? Сон? Кровавое загробное представление?
Не хочу гадать. Все равно наверняка никогда не узнаю.
Но знаю одно: если до сих пор мне удавалось как-то бороться с мыслями, то теперь я нутром чуял: кочерга в самом деле может выстрелить. Не появились же все эти рассказы из воздуха.
Помню, как мучительно колотилось сердце, когда я поднимался к себе на этаж. Как же отчаянно я хотел увидеть сына дома! До дрожи в коленях хотел, до искр из глаз! И насколько же сильно боялся, что не увижу… что он в плену, готовится к худшему, прошлое в последний раз вспоминает.
На всю оставшуюся жизнь я запомнил это щенячье, слезливое облегчение – словно из ящика стального на волю выпустили. Сын встретил меня с порога. Целый, здоровый, ни царапинки.
Но я был наказан. Я понял все. Мне пришлось побывать в аду.
– Конфета или жизнь? – спросил он виновато.
– Прости, – только и выдавил я.