памяти Ильи Рутберга
Нежные двери Рутберга
*
Наверное, я, менее чем кто–либо, имею право писать некролог об Илье Рутберге – я почти не знал его лично.
Но так случилось, что мне довелось делать фильм о нём для канала «Культура».
*
Старое наше, доброе документальное кино,
правильнее – неигровое,
растерзанное ныне современной тележурналистикой,
предписывало автору
относиться к человеку, о котором он делал кино,
как к родственнику.
Разумеется, бесконтактно,
и временно,
до следующего фильма.
Я постарался прожить фильм об актёрской династии Рутбергов
в этих старых традициях.
И это единственное, что даёт мне малюсенькое право рассказать лишь об одном, но очень странном случае,
которой произошёл на съёмках фильма.
*
Начало фильма у меня уже было.
И середина была –
не было финала.
И что–то он мне не давался.
*
https://www.youtube.com/watch?v=ub96lwht1K4&t=401s
*
Мы снимали мастерскую Рутберга, прогоны спектаклей его студентов.
Будущие мимы, увидев камеру, старались вовсю. И у них многое получалось.
*
Съёмки закончились, я снял, что хотел снять,
и чего не хотел тоже –
стоял на лестнице, возле зальчика и пытался осмыслить,
чего больше.
Уже разбирали свет и камеры, вышел ассистент и поставил одну из них на штативе рядом со мной.
Напротив – был узкий вытянутый кабинетик с одним окном, с неряшливым письменным столом под ним, полками вдоль стен, заваленными какими–то бесконечными папками и амбарными книгами.
И стоял советских времён дерматиновый диван, изрядно продавленный.
*
Рутберг вышел из зальчика, поблагодарил всех и попрощался со всеми.
Он прошёл в кабинет,
старый, уставший и уже больной человек –
дверь не закрыл, или её не принято было закрывать.
И я понял, что он сейчас ляжет отдохнуть на этот продавленный диван.
И мне почудился финал.
Я завертел головой, но операторов рядом не было.
Как–то так случилось, что все вокруг сразу куда–то исчезли
и будущие мимы и моя группа - только ор вдалеке.
А я заметил, что радиопетлю с Рутберга снять забыли.
*
Рутберг взял куртку с вешалки, подошёл к дивану, сел, и начал укладываться. Лёг и накрылся курткой с головой.
*
Я незаметно включил камеру –
она стояла объективом в кабинет на высоте по пояс.
Я не люблю этих вуайеристических съёмок, никогда к ним мне прибегал,
и не очень понимаю режиссёров, склонных наблюдать исподтишка,
но меня удивил этот случайный кадр в мониторе –
он был хорош – и по композиции и по свету. Причём хорош сам собой.
Закатный свет из окна был золотой и мягкий, с какой–то странной лёгкой и светящейся дымкой, – и откуда она взялась. И в кадре, и в этом диване, и лежащем на нём старике, была какая-то грусть…
*
Но как только я включил камеру,
Рутберг тут же снял с головы куртку.
Цифровые камеры работают беззвучно,
но Рутберг учуял - актёрский нюх.
*
Я делал вид, что просто стою себе возле камеры и стал смотреть в другую сторону.
И косился в монитор…
*
Рутберг поднялся и сел.
Мне стало неловко.
*
Какое–то время так и было – Рутберг, молча, сидел и смотрел перед собой,
я стоял к нему вполоборота, мучаясь своей бестактностью, всё же изредка кося в монитор и делал вид, что просто так стою…
И было ощущение бессмысленности…
*
И вдруг я спросил:
- Смерти боитесь?..
*
Не знаю, почему спросил.
Не из высоких авторских идей,
не из дурного воспитания
и не из журналистского жлобства – слава Богу я не журналист.
Я не знаю, почему спросил.
Просто – спросилось...
*
Фильм задумывался простым и ясным –
о любви двух пожилых людей,–
Ильи Григорьевича Рутберга и его жены Ирины Николаевны,
которые пронесли свою любовь, рука об руку,
через десятилетия, через всю жизнь.
Ну, и о Юлии Рутберг, как результате.
Частичном, разумеется.
Никаких разговоров о природе творчества, тайнах актёрского ремесла и, тем более, о смерти–бессмертии я не планировал.
*
Но я спросил…
*
Рутбер помолчал, всё так же глядя перед собой,
потом задумчиво переспросил:
- Боюсь ли я смерти?...
И опять замолчал…
*
Режиссёрское животное во мне тут же глянуло на индикатор звука –
звук писался –
и тут же вслушалось в шумы вокруг –
студенты, намолчавшиеся за свои спектакли и только что оравшие во все молодые мимические глотки из своего зальчика, вдруг стихли.
Всё смолкло, словно выключили звук.
Наступила странная тишина.
Тишина для Рутберга...
*
Я ждал ответа…
*
И тут, как назло, у Рутберга зазвонил телефон.
Я, конечно, расстроился.
*
Рутберг достал телефон, старчески неуклюже тыкнул в него пальцем, не сразу найдя, куда и… начался странный разговор по телефону –
ни тебе здасьте, ни тебе привет–приветиков, ни тебе повышенно–деловитого тона, с которым мы почему–то обычно говорим по мобильникам, только полные спокойной печали какие–то тихие странные фразы с долгими, долгими паузами:
- … уже закончил… да, готов, готов… семья?... ну… конечно, не всё так, как бы мне хотелось, но всё в порядке – за своих я спокоен – они уже и без меня могут больше, чем я мог им дать …
И было такое чувство, что ему позвонили откуда–то из иных миров.
С тем же дурацким вопросом, что и я.
*
Рутберг сбросил номер. Помолчал.
Потом всё так же глядя перед собой, вдруг сказал:
- Это как выйти в дверь… только не знаешь, что там?… наверное, другая дверь…
*
При чём тут дверь?... Какая такая дверь?...
Мне показалось, что он просто забыл, о чём я его спросил.
Да и про меня тоже.
*
Но Рутберг ответил:
- Нет… смерти я не боюсь…
*
Но как Рутберг ответил!
*
Пластику Рутберга в бумажном слове выразить невозможно,
но я попытаюсь,
только попытаюсь –
ни тени книжного героизма, или напускного бесстрашия перед этой старухой с косой, которую мы все с таким глухим ужасом не ждём, что всегда молчим о ней.
Это его «нет» –
эти всего три буквы,
были сказаны так просто, так обыденно.
Обыденно, как закрыть кран с водой…
Обыденно, как выйти в дверь…
- Смерти я не боюсь...
И была... нежность.
Была непередаваемая нежность и ласка.
Нежность к той старухе с косой…
*
Я словил урок.
Я словил урок жизни.
Я словил урок смерти.
*
Рутберг немного посидел, откинулся на спинку дивана, закутался курткой по плечи и закрыл глаза…
*
Режиссёрское животное учуяло финал фильма -
затемнение, музыка и пошли титры -
всё - фильм готов.
*
Но на меня наплыло какое–то странное полудежавюшное чувство –
то ли это уже когда–то было,
то ли я это уже где–то слышал –
и я не сразу вспомнил…
*
… это же Есенин:
- «… и эту гробовую дрожь, как ласку новую приемлю»…
*
Финал был.
Неповторимый финал.
Но…
*
Кстати, даже – но – Рутберг говорил как–то особенно.
И всегда по–разному.
*
Когда Рутберг начал говорить -
"нет... смерти я не боюсь" –
а говорил он медленно -
за ним, в глубине кадра, из–под стола у окна,
вдруг стала беззвучно и медленно подниматься…
голова….
Как из тёмной воды…
*
… голова была человеческая, девушки–старушки,
с широко раскрытыми большими глазами, волосиками а–ля ощипанная курочка,
на куриной же тоненькой и старой шейке…
*
Рутберг сказал:
- Нет… смерти я не боюсь…
*
… голова замерла.
Повращала полубезумными со страху круглыми глазами –
с Рутберга на камеру,
с камеры на Рутберга,
наконец, сообразила –
кыно сымают! -
опустила нижнюю челюсть, распахнула рот
и в ужасе, что влезла в кадр, приложила ладошку к губам…
*
Рутберг откинулся на спинку дивана и начал закутываться курткой по плечи.
*
Голова ещё что–то там своё сообразила
и стала медленно, опускаться, пока не исчезла под столом.
Чтобы тактично не мешать съёмкам
*
Финал–то был.
Финал у фильма теперь был.
Но…
Но с чужой головой.
*
Я смотрел его в монтажке и так и сяк…
Любое режиссёрское животное, какого бы уровня оно не было – позавидовало.
Если б не голова…
*
Все ремесленные люди, видевшие этот финал,
поначалу заворожено смотрели,
потом, при виде головы, всхрюкивали нервическими смешками
и из них вырывалось:
- …
*
… а что вырывалось – не скажу…
*
Как бы сказали индусы – это была карма.
Точнее – голова кармы.
*
Что она там делала под столом, эта немолодая курица,
какие таинственные силы засунули её туда –
оставалось только гадать –
но эта курица убила всё.
*
Так мне казалось.
Так казалось и многим.
Да всем.
*
Не стану описывать моих ночных и монтажных мучений –
можно было эту голову вырезать и смонтировать финал,
можно было отдать графикам и они по кадрам бы её замазали...
но…
*
… но если сама судьба решила испортить финал этой дурацкой головой,
значит это не финал.
*
Так я решил.
*
И я убил эту голову.
Вместе с финалом.
Вообще выкинул.
*
Может она была и хорошим человеком, хозяйка той головы,
но мне простить её было трудно.
*
Сейчас, когда многие финалы уже свершились –
и фильм показали,
и с Ильёй Григорьевичем простились –
на панихиде в Доме актёра я мучительно начал догадываться…
*
А ведь он был мим.
*
Он был Шут.
*
В самом высоком значении этого слова.
*
И сама Судьба послала тогда своему Шуту в подарок эту голову…
*
А мне надо было –
фильм строить от этого финала…
*
Снимать заново.
*
Идти к началу…
*
С нежностью…
*