Он сидел на скамье и слушал тишину. Его стеклянный взор упирался туда, где запоздалый рассвет прятался за туманом, а губы нервно шептали беззвучную мантру. Свежий бриз с водяной глади ледянил его губы и, встретившись с горячим дыханием, рассыпался бисером где-то очень глубоко, в самых недрах озябшего тела. Его изогнутая спина застыла вопросом, а ноги напряглись в коленях словно он готовился к прыжку. В его облике было столько готовности, что отутствие воли казалось нелепым, почти смехотворным недоразумением.
Он был пианистом, поэтому сидел тихо-тихо и с жадностью ловил каждый звук пробуждающейся природы. Все остальное, даже его собственное дыхание, казалось таким лишним и ненужным раздражителем, что он как мог старался на него не отвлекаться.
- Давно так сидишь? - спросил кто-то, делая ударение на каждом слове.
Он был удивлен, если не сказать шокирован, такому дерзкому и бессмысленному рикошету слов, что пропустил тембр голоса и с недоумением гадал исходил ли раздражитель от мужчины, женщины или какого иного существа. Лишь одно было несомненным, что источник раздражения находился у него за спиной. Не успел он повешелиться как был ослеплен волной такого яркого света, каким может обладать лишь красота женщины.
- Ты немой? - почему-то спросила она. - Или просто уже не мой.
- Я знал, что ты придешь, - ответил он, - всегда знал.
Он смотрел сквозь нее. Она была удивительно хороша.
- Я умерла, - сказала она.
Он почувствовал как слезы обожгли его лицо, но были ли это его слезы... он не мог сказать наверняка.
- Как нам теперь жить? - спросил он, зная, что она не ответит.
Она положила руку ему на плечо и сжала до боли. Стон сорвался с его губ. Он знал, что она его не услышит, но будет жадно наблюдать за его губами.
- Мой хороший, - сказала она, запустив пальцы в копну его кудрявых волос, - я тебя не слышу. Так странно.
- Ты очень далеко, - ответил он. - Ты летишь в самолете и тебе заложило уши.
- Такой красивый день, - сказала она с грустью, - но ты его не увидишь. Я залепила твои очки пластырем.
Он засмеялся, поймал ее руку и прижал к губам. Тепло ее тела казалось таким манящим и близким, что ему хотелось обнять ее за талию.
- Моя муза, - сказал он с нежностью, пряча лицо в ворохе ее платья. - Мое воздушное чудо. Пусть не могу тебя видеть, но знаю, что ты рядом.
Она упорхнула из его объятий как бабочка. В этом не было ничего странного, потому что она была балериной. Он лишь жалел о том, что рядом нет инструмента и он не сможет сыграть ей ту самую мелодию: "Уходя, уходи. Забирай с собой все мои праздники..." Он знал, что она сейчас танцует. Его пальцы бегали по коленям в поиске клавиш, потом замерли.
- Мой милый, - сказала она, переведя дыхание, - почему наша музыка остановилась?
Он вздрогнул. Он знал, что потерял ее давно, но рана до сих пор была свежей.
- Ты ушла, - ответил он.
- Неужели я заболела и не могу танцевать? - спросила она.
- Ты разлюбила, - ответил он и его голос дрогнул.
На миг ему показалось, что она ничего не помнит, потому что ей все равно.
- Ты ушла к другому, - сорвалось с его губ. - У тебя загорелось платье. Я пытался его потушить и огонь выжег мне глаза.
- Как нелепо, - сказала она, словно услышав его слова. - Одиночество плюс одиночество равняется счастью.
- Да, - сказал он, стиснув зубы до боли. - Он был одинокий вор. Он сжег тебя, чтобы ты никому не досталась.
Ее ладони коснулись левой стороны его груди. Как ни старался, он так и не смог забыть нежность ее пальцев.
- Какие страшные шрамы, - прошептала она. - Я сама сожгла свое платье. Он был плохой пианист, я не смогла танцевать под его музыку.
Ему стало холодно. Так холодно ему было только тогда, когда ему было страшно.
- Какая разница? - сказал он. - Мы оба сгорели. Я и он. А ты такая красивая! Каждое утро ты можешь просыпаться и танцевать под новую музыку. Ведь ты себя не слышишь. И музыку тоже не слышишь.
- Как я умерла? – удивленно спросила она.
- У тебя всегда были поклонники, - ответил он. - Ты хотела гореть.
Он почувствовал как она обняла его за плечи и прижалась щекой к его щеке.
- Мой глупенький, - сказала она. - Здесь только ты и я. Как давно ты здесь сидишь?
И вдруг он осознал, что она права. Все это время он сидел с открытыми глазами, но ничего не видел, потому что он прислушивался к звукам, которые играли в нем. Все это время, пока он ее слушал, он прислушивался к себе. Он хотел быть здесь и слушать себя, а она лишь была раздражителем. И если взять и отклеить пластырь с очков, то она снова вернется в его жизнь.
- Как давно ты здесь? - повторила она свой вопрос. - Ты немой или уже не мой?
Он почувствовал как его ресницы дрогнули, сдаваясь под тяжестью слез. За пеленой этих слез он увидел милый сердцу образ. Этот образ был свежее всех утренних красок и нежнее всех утренних звуков. Он был так счастлив, что, казалось, на самом деле потерял дар речи.
- Как странно, - сказала она. - Я тебя все еще не слышу... где ты?.. где я?..
Он взял ее лицо в свои ладони и прильнул к губам.
- Пока мы чувствуем, - сказал он, - мы вместе.