Фото. Быстров Андрей Еринархович. Весна 1914 г. Город Томашов, Польша
ПРЕДИСЛОВИЕ
-----------------------
О дедушкиных записках я узнал давно, еще в конце 60-х, почти сразу, как он их окончил и отцу моему отправил. А в начале 70-х, приехав домой из института на каникулы, прочел их. Даже сейчас помню эти простые ученические тетрадки в линейку, заполненные карандашом, твердым, крупным дедовым почерком (любил, понимаешь, во всем обстоятельность и законченность!). Одна проблема - писал он, не соблюдая никаких знаков препинания, даже точки не всегда ставил, и некоторые слова просто пропускал - как в обычном разговоре. Естественно, читать было не слишком удобно. Да и тогда они на меня – молодого человека, только вступавшего в самостоятельную жизнь – особого впечатления не произвели. Впрочем, могло ли быть иначе, когда вокруг происходило столько интересных новых событий! И только почти пятнадцать лет спустя, получив на БАМе, где работал в то время, телеграмму с известием о кончине деда Андрея, сидя холодной январской ночью в промерзшем переговорном пункте, располагавшемся в небольшом деревянном бараке, в ожидании связи с "материком", понял, что вместе с дедом уходит целая эпоха, рвется последняя нить, связывавшая меня с тем полузабытым временем, которое мы привыкли называть "дореволюционным". А в памяти почти ничего не сохранилось! О дедовых записках почему-то тогда и не вспомнил, только урывками всплывало что-то из его рассказов… Это "что-то" я стал торопливо записывать на пустых телеграфных бланках. Так появилась "Баллада о казаках" (http://www.proza.ru/2010/10/24/490) . А еще много лет спустя уже мой отец незадолго до своей смерти прислал мне толстый "фолиант" формата А4 – те самые записки, которые он перепечатал на обычной пишущей машинке и вручную переплел. Были в них вклеены и несколько старых выцветших фотографий.
Фолиант этот занял своё место в одном из книжных шкафов, но нельзя сказать, что пользовался каким-то повышенным вниманием. Так, вероятно, и простоял бы еще лет 15-20, покрываясь пылью и постепенно сдвигаясь вглубь, за другие, более интересные книги, если бы несколько лет назад моя супруга не увлеклась составлением нашей родословной. Начала, разумеется, со своей родни, но постепенно добралась и до моей. И тут вспомнила, что, оказывается, у нас где-то среди книг лежит дедова рукопись. Отыскала её, вновь – уже гораздо внимательнее! – прочла и решила продолжить и расширить свои поиски в Интернете, поскольку я, практически, ничего о своих родных – и живых, и уже умерших – не знал.
Не стану описывать все её "находки", скажу лишь, что именно по просьбе наших вновь обретенных родичей я и решил опубликовать эти "мемуары" деда Андрея. В основном, конечно, для них. Хотя вполне допускаю, что они могут показаться интересными и другим неравнодушным к истории нашей Родины читателям Прозы.Ру.
С уважением, Быстров Владимир Иванов, казачий сын и внук.
ЛЕТОПИСАНИЕ ОТ АНДРЕЯ
========================
"1969 г.
Выполняю твою, Ваня, просьбу рассказать детям и внукам о прожитом.
Род наш не княжеский, не боярский, а простой казачий, хлеборобством занимались. Прадед мой Иван Данилович жил в станице Арчединской [1] Усть-Медведицкого округа Войска Донского [2]. Поскольку станичные земли были от станицы далеко, за 40 верст, то прадед мой своих сынов – 5 семей – отделил на хутора, ближе к земле. Дед мой, Матвей Иванович, поселился на хуторе Черемуховском, что в 40 верстах от Арчеды [3]. Хутор отстроили вдоль Черемуховой балки. А селились там казаки разных вер. Точнее, вера была одна – христианская, но разных сект.
Первая – беспоповцы. Эти никакого попа вовсе не имели, а управлял всеми один избранный старец. Зимой в пруду крещение принимали, некоторые простужались и даже помирали. Эти чужому даже воды напиться не дадут. А ежели кто сам напьется, то и посуду, из которой пил, разобьют. Считали, опоганил.
Вторая – беглопоповцы. Они нашего попа–расстригу или пьяницу к себе зазовут и по-своему его окрестят. Такой поп на хутор являлся редко. Оттого и детей крестили не вовремя, и другие службы не всегда проводили. Такой вот случай был: поп приехал, шумит – "Давай дитё крестить!", а ему отвечают, что "дитё" лошадь распряжет и сам к нему придёт.
Третья – белокриницкая. Эта секта не может без пресвитера, дьякона и архиерея. Вот эта секта и купила себе архиерея Амвросия у румын за деньги. Эта секта послабей будет.
А четвертая – наша, православная, никониане мы.
Только все это было чистым обманом, чтобы за чужой счет получше пожить. Потому между сектами всегда вражда была, а часто, особенно в праздники, случались и драки. Православные, 12 дворов, жили по одну сторону балки, а староверы (все остальные) – по другую. И когда случалась драка, наши хватались за колья и с криком "Бей кулугуров!" бежали к мосту через балку. Доходило и до увечий, и до смертного боя.
Деда своего Матвея Ивановича я помню хорошо. Был он кривой – левый глаз потерял на Крымской войне (1853-56 гг). Там крест Георгиевский получил. А семья его была из шести сынов и одной дочери. Это Еринарх – мой отец, Платон, Афанасий, Павел, Малафей и Владимир. А дочка – Александра, моя крестная. Все были женатые. А нас детей – внучат деда Матвея – 22 человека разного возраста. Изо всех сегодня живой только я один.
Бабушка Прасковья Петровна была хорошая. У деда Матвея была привычка на нас детей шуметь: "Вам, грец вас вылупил, только бы лопать!". А у нас у каждого своя чашка была, и некоторые внуки поднесут свои чашки деду и говорят: "На, дедушка, лопай!". Бабушка тогда говорила: "Пожни свои слова!".
Отец мой, Еринарх Матвеевич, женился рано. Участвовал в русско-турецкой войне (1877-78 гг), имел звание старшего урядника. В боях был ранен, перебито три ребра и задето легкое. За храбрость наградили Георгием 4-й степени и медалью.
В 1885-м году отец мой от деда Матвея отделился. Дедушка поставил ему на краю села хату с плетневым чуланом, а крыша крыта колючкой перекати-поле и чернобылом. Один из моих дядьев – Платон – был отдан в зятья и имел хорошее состояние. Предложил моему отцу совместно построить ветряк небольшой, на один камень. Отец дал согласие и залез в долг. Было у него четверо детей, а пятый – Петр – утонул еще в ребячестве. А другие дети были: старший Ермолай, потом Федосья, я (Андрей) и Анна. Из-за долга пришлось старшего брата Ермолая нанять в работники на один год к Барышникову Ивану, но проработал он там три года. А сестру – в няньки к Быкадорову Якову.
Я себя помню с того времени, как на сонного рябого кобеля упал и кобель меня укусил. Росли мы без призора. У дедушки был фруктовый сад, который своим концом выходил к Черемуховой балке. В саду была большая муравьиная куча, и мы вели с муравьями войну. Не знали, что дедушка держал муравьев нарочно, от парши и тлей. Вверху балки был пруд, из которого бежал ручей. Он впадал в яму, которую вырыли мои дядья, чтобы поливать сад и огород. В той яме утонуло трое детей, и мой брат Петр тоже.
Когда мне стало 7 лет (в 1896 году), у нас на хуторе еще не было школы. Православные, которых было 12 дворов, нанимали себе старика, чтобы учил – одного на всех детей. А староверы – каждая секта себе отдельно – тоже нанимали себе старика из православных, чтобы учил псалтырь и часослов. Мне пришлось учиться дома. Отец на воинской службе научился читать, писать и правилам арифметики. Он и меня учил этому, а еще краткой географии и истории России. Но, как было положено, еще учил закону божьему по псалтырю. У меня с учебой дело шло хорошо.
Один старик, Богачев Федор, которого Курносым звали, попросил моего отца принять его сына Петьку совместно учиться. Отец разрешил. Я спорил с Петькой, кто быстрее прочтет кафизму и не пропустит псалмы, а после расскажет наизусть. А ежели кто отстанет – тому пять трепков за ухо. Я всегда прочитывал вперёд и его трепал. Один раз стал я его трепать, а он взялся трепать меня, и пошла у нас драка. Друг другу носы поразбивали. После этого отец мой проводил его домой насовсем. К 1897 г. я выучился читать, писать, считать на четыре правила арифметики, знал закон божий и псалтырь. Правилам писания русского языка меня никто не учил, и я их не знаю.
В 1888-90 годах меня отдавали в погонычи к Давыдову Поликарпу за 7 сажен. То есть, 6 десятин спахать хозяину, а одну – себе. А еще плугарём к Фетисову Евсею за 5 сажен (4 десятины ему, а одну – себе). Когда меня оставили одного ночью на стане первый раз, было так страшно, что я бросил стан и сбежал. А после уже привык.
Был у меня и еще один побег, но по другой причине.
Я говорил, что хорошо научился читать псалтырь. И вот, у кого кто умрет, идут к отцу, просят: "Отпусти Андрюшку по упокойнику почитать!". Отец отпускал. Однажды помер Макаров Семен Федорыч. Он держал кабак и опился водки. Вот приходят к отцу: "Отпусти сына почитать по усопшему!". Отец говорит: "Иди, сынок!". Я пришел, разложил псалтырь, стал читать: "Блажен муж иже не иде на совет нечестивых…" и так дальше. Старухи рядом молились, а на дворе гроб делали. А как стемнело, старухи домой ушли, а какие остались – поснули. И я слышу, или так показалось – чем был упокойник накрыт, зашуршало, и воздух пошел нехороший. Я отворил окно, а сам подумал: или он как скоропостижно помер, воздух из него выходит, или мертвый хочет ожить. А в это время еще коленкор [4] на голове покойника зашатался, и я схватил псалтырь и в окно удрал домой.
Чтение псалтыря в меня сильно вросло. А когда сдавал испытания для поступления в учебную комиссию, тоже начал читать псалтырь, а начальник засмеялся: "Быстров! У нас упокойников нет!"
К 1900 году мы уже стали жить получше. А до 1910 года отец вторую долю ветряка у брата выкупил, купил корову, кобылу. От них пошел приплод. А тут и мой брат Ермолай вернулся со службы, мы перестали ходить по работникам, стало складней пахать.
Примечания:
1. Станица Арчединская (историческое название – Арчадинская) расположена в 20 км от станции Серебряково, при впадении реки Арчадинки в реку Медведицу – приток Дона.
2. Станица Усть-Медведицкая – сейчас гор. Серафимович Волгоградской области.
3. В 7 км от станции Раковка Приволжской ж/д
4. Коленкор – х/б ткань, которой покрывали голову покойника
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/11/07/2014