Посвящаю маме, блокаднице Ленинграда.
Солнце жёлтым пятном всплыло над белым горизонтом. Зимнее утро просыпалось над заснеженной Ладогой. Мороз вымораживал влажный воздух. В нём бриллиантами сверкали мельчайшие снежинки.
После ночного снегопада дорожники не успели расчистить дорогу. В косых жёлтых лучах солнца блестели сугробы.
Мороз крепчал, обжигал колючим холодом исхудавшие лица людей, сидевших в кузове полуторки. Мотор автомобиля, издавая надрывный звук, из последних сил, с трудом вращал колёса, вязнущие в снегу.
Машина увозила из голода, от бомбёжек, артиллерийских обстрелов, блокадников Ленинграда, которым выпало счастье надежды на жизнь. Это были пожилые мужчины, женщины и дети.
Люди сидели на лавках между бортами автомобиля, плотно прижавшись, друг к другу. Было тесно из-за большого количества одежды, надетой на них. Трудно было отличить мужчину от женщины.
Их путь начался прошлым вечером. Они, обессиленные голодом и дорогой, сидели молча.
- Коленька, Коленька, сынок! – Раздался слабый плачущий женский голос. – На кого же ты меня оставил? - Причитала женщина. Лица её было не видно, оно было скрыто шерстяным платком, потерявшим от времени, когда то белый цвет.
На руках она держала укутанного в детское одеяло ребёнка. Он не подавал признаков жизни.
Люди, сидевшие рядом с ней, не высказывали слов сочувствия. Они молчали. Казалось, её плач, у них не вызвал реакции из-за безразличия и бездушия, а печаль и горе матери было только с ней.
Это было не так. Многие из них, за месяцы блокады, видели смерть родных, близких и не знакомых, чужих людей, но, их сердца не затвердели. Сейчас в душе они сочувствовали женщине и жалели умершего мальчика. Понимали, что на этом скорбном месте, может быть каждый из них.
Слёзы, наполнившие глаза матери, текли по впалым щекам и замерзали на краях платка. Горькие слова в морозном воздухе заглушал шум мотора машины.
Рядом с рыдающей женщиной сидела Нина, так звали женщину лет тридцати. На ней было чёрное бархатное пальто, голова замотана двумя шерстяными косынками, на ногах валенки.
Обессиленное голодом тело не сопротивлялось морозу, холод проник во вовнутрь его, кровь будто застыла в нём. Перед ней, вдоль заднего борта автомобиля, стояли носилки. На них лежал, укрытый одеялом, пожилой мужчина, её отец. Лица его было почти не видно. Оно было закрыто зелёным платком, повязанным на голове поверх шапки-ушанки.
Услышав причитания женщины, Нина заволновалась об отце.
- Доедет ли живым? – Подумала, посмотрев на него. За неделю до отъезда он уже не вставал с постели из-за наступившей потери сил. Голод и холод медленно убивали пожилого мужчину.
Она истощённая, обессиленная в последнее время тоже сильно ослабла, и еле держалась на ногах. Ежедневно, с трудом передвигая ноги, спускалась по оледеневшей лестнице с четвёртого этажа квартиры за двумя пайками хлеба по 125 грамм в магазин на соседней улице. Стояла в очереди на морозе среди таких же измождённых голодом блокадников, как она.
По утрам ходила за водой с чайником, на ведро воды не хватало силы. Нужно было протапливать буржуйку с трубой, выставленной в окно. Дрова взять было негде. Для топки она использовала все книги, которые были в доме, и сожгла почти всю мебель. Кроме кусочка хлеба, есть, было, нечего. На приготовление студня пошли брючные ремни мужа и отца, столярный клей, который нашла в инструментальном ящике.
В пути из ужаса блокадной жизни в другую жизнь, в которой не будет бомбёжек и обстрелов, где будет еда, она вспоминала первые дни голода и холода.
Из водопроводного крана не текла вода, не работала канализация, при включении выключателя не загоралась электрическая лампочка, на кухне стояли кастрюли и сковороды, но нечем было их наполнить. Ложки и вилки лежали без применения.
Несколько дней назад она отчаивалась, что до весны, ни отцу, ни ей, не дотянуть. Сейчас, глядя на отца, благодарила судьбу за то, что их, умирающих, заметили дружинники, обходящие дома с целью выявления для эвакуации обессилевших людей.
Её раздумья нарушил внезапный громкий ужасающий свист, она вздрогнула и съёжилась. Такой свист она много раз слышала при обстреле города.
Сбоку от машины, метрах в пятидесяти, разорвался снаряд. Куски взорванного льда и масса воды взметнулись вверх, сверкая на солнце. Ударная волна, обдувая автомобиль и его пассажиров ураганом морозного воздуха, пронеслась с шумом, сорвав не завязанные платки, выбросила на снег лёгкие вещи.
Люди поняли, что начался обстрел ледовой дороги, она проходила в десяти километрах от берега, занятого немцами. Кто-то из пассажиров начал молиться, прося Бога о помощи, другие полагались на судьбу и были готовы к смерти.
Следующий снаряд со свистом врезался в лёд перед автомобилем, идущим сзади. Куски взорванного льда, разлетаясь в разные стороны, прилетели и в кузов переднего автомобиля. Нина, сидя лицом к борту машины, увидела, как та машина с людьми быстро начала погружаться в воду.
Начавшийся обстрел колонны длился недолго. Несколько автомобилей с людьми скрылись в пучине озера. Ленинградцы, спасающиеся от блокады, встретились со смертью в холодной ладожской воде.
Люди, безжизненно сидевшие в кузове полуторки, ждали конца дороги. Она, еле заметная в снежной безбрежности Ладожского озера, казалась им бесконечной.
Искрящийся снег слепил глаза водителей, всматривающихся вперёд, чтобы не попасть в промоину, оставшуюся от обстрела.
Наконец, автомобиль въехал на берег и, остановился возле деревянного барака. Сюда же подъезжали и другие машины с людьми.Их встречали военные, среди них были и женщины в солдатской форме. Они начали помогать прибывшим людям, спускаться из кузовов машин.
Открыли задний борт автомобиля, сняли носилки с отцом Нины. Помогли ей спуститься на землю. Она наклонилась к нему.
- Как ты папа? – Спросила его. Ответа не последовало. Забилось сердце женщины. Её охватил испуг, - неужели умер?
Страх потери родного человека парализовал её. Вокруг образовалась пустота, пропали звуки. Она замерла, глядя на обездвиженное, закутанное тело отца.
Несколько минут назад в её сознании теплилась надежда, что всё обойдётся, что они с отцом доберутся до деревни в Костромской области, где их ждут, где нет войны, нет бомбёжек и обстрелов, где нет голода.
Теперь, когда Нина поняла, что отец умер, горе стряслось неожиданно. Она пришла в себя, её охватила паника. Ей стало жутко от мысли, что продолжит путь одна, без отца.
Нина присела у носилок, поставленных санитарами возле грузовика, отвернула край платка, закрывающего лицо умершего. Потянулась к нему, чтобы поцеловать, но из-за слабости упала, уткнувшись в его грудь.
Ей было не сдержать слёз. Они текли ручьём. Сердце её сжалось от горя, она плакала тихо, не слышно для людей, находящихся рядом.
Санитары, взяв её под руки, подняли, и повели в барак. Она шла, еле передвигая ноги. В помещении было натоплено. Воздух был пропитан запахом дыма. Её посадили на скамейку возле стены.
- Сиди, тётя, здесь, - обратилась к ней санитарка, в фуфайке с солдатскими погонами, лет восемнадцати-девятнадцати. – Скажи фамилию, имя, отчество, куда тебе нужно ехать?
Нина тихим, слабым голосом ответила на её вопросы. Та записала в блокнот.
- Я доложу данные старшему эвакуатору, Тебя скоро покормят и проведут санитарную обработку. Когда будет твой поезд, в него мы посадим тебя. Пока жди.
На эвакопункте прибывшую партию эвакуируемых ленинградцев помыли в бане, накормили. Нина, как все люди, следующие с ней, впервые за несколько месяцев сняла с себя одежду и помылась.
Обессиленных, а их было большинство, мыли, помогали одеваться молодые санитарки. Еда была дана в небольшом количестве, только полтарелки горячих жидких щей. Нина ела с удовольствием, а опустошив тарелку, почувствовала возросший голод.
- Вам, товарищи блокадники, сразу наедаться нельзя! – Громко объявила военная женщина средних лет. - Если съесть пищи много, то можно умереть. Продолжила. – Помните об этом, и сдерживайте себя в пути и в местах, куда приедете!
Тёплый барак при ожидании поезда казался Нине раем в сравнении с оставленным в Ленинграде домом. Она вспоминала отца и думала, как после войны найти братскую могилу, в которой он будет захоронен.
Вечером началась посадка на поезд. Ни кто из отъезжающих не мог самостоятельно подняться в вагон. Нину подсаживали, она медленно, преодолев две высоких ступени, оказалась в вагоне.
В нём не было отдельных купе. По обе стороны от прохода, через весь вагон, располагались скамейки со спинками, рассчитанные на троих. Нина села у окна. Рядом с ней расположилась женщина с девочкой лет шести. Напротив сидели пожилая пара и мальчик, на вид лет двенадцати.
Поезд тронулся. За окном медленно проплывали картины зимнего пейзажа. Проехав часа два, Нина почувствовала ужасный холод. Оказалось, что вагон не отапливался.
Люди сидела молча. Каждый думал о своём. Нина вспоминала дочь и сына. Они с началом войны успели уехать с бабушкой, её матерью, в деревню, куда она добирается.
В сумке лежала буханка хлеба, выданная из расчёта трёх дней пути. Чувство голода заставляло достать её и съесть. Нина размышляла, - отломлю кусочек, много есть, не буду. Периодически она отламывала по маленькому кусочку и долго-долго жевала каждый ломтик, стараясь как можно дольше продлить ощущение желанного вкуса хлеба.
Когда стало почти темно, в вагоне зажглись две синие лампочки. Их свет слабо освещал пассажиров. Худые синие лица создали картину безжизненности и печали.
Утром, когда было уже светло и, за окном сияло зимнее неяркое солнце, вагон тряхнуло, поезд резко затормозил. Пассажиры забеспокоились, смотрели в окна, стараясь понять, что происходит.
Поезд резко дёрнул, и начал набирать скорость. За окном, недалеко от железнодорожного полотна, пассажиры увидели взрыв, услышали его приглушённый звук. Все поняли, что эшелон бомбят фашистские самолёты. Поезд, то резко тормозил, замедлял ход, то начинал разгоняться. Машинист паровоза вёл дуэль с самолётами, сбрасывающими бомбы.
Люди, находящиеся в вагонах были предоставлены судьбе. Нине стало страшно.
- Столько уже проехала, осталась меньшая часть пути. – Размышляла она. – Неужели придётся погибнуть?
Людям, ехавшим в поезде, повезло. Поезд продолжал движение, паровоз пыхтел, извергая из трубы клубы дыма, никто из пассажиров вагона, в котором ехала Нина, не пострадал. О последствиях бомбёжки для остальных вагонов было не известно.
На следующее утро на станции Николо-Полома Нину высадили санитары. Она стояла у вагона, в руках держала небольшую сумку, в которой были документы и маленький кусочек хлеба, оставшийся от буханки. Сумка казалась ей тяжёлой, она опустила её на снег.
- Кто же меня встречает? – Размышляла женщина, - наверное, Зина?
Зина её старшая сестра, которая жила в своём доме в одной деревне с матерью.
Нина с нетерпением ждала встречи ней, матерью и своими детьми, дочкой семи лет и сыном четырёх.
Нина смотрела по сторонам, не сходя с места и не видела, что бы к ней кто то шёл. Она заволновалась, - вдруг не получили сообщение, которое отправлялось из Ленинграда эвакуаторами о примерной дате её приезда?
Солнце было скрыто облаками, по перрону мела слабая позёмка. Мороз давал о себе знать, женщине было очень холодно. Слабость навалилась на неё огромной тяжестью, она не могла сделать и шага.
Посмотрев на удаляющийся поезд, Нина увидела женщину, бегущую в её сторону. Она махала рукой. Нина поняла, - это Зина.
Объятия, слёзы радости встречи. Зина помогала идти сестре, взяв её под руку. Нина сделала три шага и, остановилась. На четвёртый у неё не было сил.
- Зина, я не могу идти. Не слушаются ноги.
- Постой здесь. Побегу, попрошу кого-нибудь помочь отнести тебя к саням, на которых приехала.
Нина стояла не долго. Зина вернулась с женщиной. Та была одета в полушубок, на ногах валенки, на голове пуховый платок. Её розовые щёки указывали на её крепкое здоровье.
Они взяли Нину, одна за подмышки, другая за ноги. Путь был не долгим, груз не тяжёлым. Нину уложили в сани. Сестра укутала её в тулуп, села впереди, крикнула, - Ну, пошла, - и, худенькая лошадка потащила сани.
К вечеру они въезжали в деревню. Длинный, опасный путь от ужасов блокады заканчивался. Нина смотрела по сторонам. Знакомый вид деревни, которую покинула одиннадцать лет назад, уехав на постоянное жительство в Ленинград, всколыхнул воспоминания и разбудил давно заснувшее чувство радости. Радости предстоящей встречи с детьми и матерью, спасшей её детей от блокады.
Сани остановились возле избы. Сквозь морозные узоры на стёклах оконца избушки, их первым увидел сын. Четырёхлетний мальчишка стоял у окна в ожидании мамы с утра. На улицу его не отпустила бабушка из разыгравшейся метели. Он ждал маму с нетерпением. Ему хотелось поскорее увидеть её, но её не было, и не было.
Теперь, когда он увидел остановившиеся сани и тётю Зину, которая побежала к соседней избе, не мог понять, почему не идёт мама? Да и где она, если в санях он её не увидел.
Через некоторое время тётя Зина с тётей Катей вносили кого то, завёрнутого в тулуп. Малыш не понимал, что его маму вносят в избу на руках, потому что она не может ходить.
Нину положили на кровать, освободили от тулупа, скрывающего женщину от глаз встречающих. Мать и дочь обнимали её со слезами радости. Мальчик увидел лицо мамы. Оно было худым и от этого страшным.
- Разве это мама? Мама не может быть страшной! Это не мама – Решил малыш.
- Нина тихо позвала сына. Тот стоял, не двигаясь, боясь этой страшной, не известной тёти. В его представлении была другая мама.
- Сынок подойди ко мне, - повторила Нина.
- Иди к маме, - сказала бабушка.
Он медленно, преодолевая страх, шёл к кровати. Нина протянула к сыну руки, показывая, что хочет его обнять. Малыш не дошёл до кровати шаг, остановился. Ему было страшно.
Закончился тяжёлая дорога Нины из голода, кошмарной, страшной блокады. Предстоял путь выздоровления от дистрофии, вступление в новую жизнь.
Б.Аверин
05.11.16.