--------------------------------------------------
Дорогие авторы портала Проза.ру представляю на ваше рассмотрение некоторые главы
вышедшего в сентябре в печать моего романа "Дело №1: Приговорить нельзя оправдать" - первой книги трилогии "Дела Пилатовы".
Полную версию романа выложить не имею права - согласно договору с издателем, в публичном доступе может быть не более 20% текста произведения. Если Вас заинтересует полная версия пишите мне на почту, или в соцсетях, адреса моих страниц вы можете узнать на сайте указанном в моем профиле.
Буду рад увидеть Ваши рецензии и отзывы по данному произведению.
--------------------------------------------------
Глава третья. Процесс пошел
Проводив Маслову, Пантелеймон Пилипович отобрал все пять томов уголовного дела Невезухина и сложил их на столе в отдельную стопку, снял с вешалки черную, как уголь, судейскую мантию и, напялив её на себя, глянул в зеркало, висящее на двери.
Трудно сказать, чем руководствовалось отечественное пошивное ателье при разработке фасона одеяния служителей Фемиды: то ли отсутствием таланта, то ли мыслями об откате государства-заказчика. Пилатов всегда терпеть не мог эту похожую на мешок хламиду с неизвестно для чего нашитыми на груди рюшечками, нелепыми рукавами и невероятно широким, похожим на юбку бабы Аси, подолом. Однако именно такой пошив, согласно Госстандарту, полагалось носить служителям богини правосудия.
И несмотря на всю безобразность этого балахона, Пилатов одевал его всегда, в отличие от многих других судей. Эти другие одевали черную шелковую «кляксу» только при чтении приговоров и постановлений (и то не всегда), или в случае приезда проверки «сверху». А некоторые «очень блатные» судьи, имевшие хорошие связи, или, как говорят в народе, «плечи», пренебрегали ношением бесформенного куска ткани даже в таких «особых» случаях.
Пилатов, в отличие от других, одевал мантию исключительно из уважения к Закону. Орден, который полагалось одевать поверх мантии, также не радовал глаз Пилатова, но и его он одевал всегда. Сам орден, представляющий собой герб страны, впечатанный в многоугольник, выглядел более-менее прилично, но цепочка, к которой крепился этот почетный знак, всегда вызывала у судьи нервный смешок – всё дело было в звеньях цепи, каждое из которых было украшено изображением весов. При взгляде на эти множественные изображения коромысла с шальками ему постоянно вспоминалась шутка его друга, адвоката Виноградникова, который как-то сказал, что в судах весов больше, чем на одесском «Привозе», и это довольно-таки символично!
Оправив мантию и взяв со стола тома уголовного дела, Пилатов спустился на первый этаж и вошел в зал судебных заседаний.
– Встать, суд идет! – прозвучал почти синхронно с появлением в дверном проёме Пантелеймона Пилиповича голос миловидной белокурой секретарши, приютившейся за маленьким столиком в уголке аудитории. Помещение не отличалось большими размерами, так что столик секретарши вплотную примыкал к массивному столу судьи.
Все поднялись.
Пилатов проследовал за высокий, похожий на рыночный прилавок, судейский стол (это сравнение также принадлежало острому языку его друга-адвоката) и опустился в большое кресло с гробоподобной спинкой.
Эти кресла имели «оригинальный», заложенный ещё во времена тоталитарного режима дизайн. Трапециевидная спинка седалища невероятной высоты словно тянулась до потолка, что в сочетании с её темным силуэтом придавало судье торжественно мрачный и страшный вид: когда служитель Фемиды опускался в такое, обитое черным, как пепел преисподней, дерматином, создавалось впечатление, будто он сидит на фоне гроба!
Большой зал судебных заседаний к приходу судьи вмещал в себе уже немалое количество народу. Большим этот зал был по сравнению с другими залами судебных заседаний, имеющихся в здании районного суда. Но, очевидно, он считался огромным с точки зрения чиновников, выделяющих бюджетные средства на судебную систему. С точки же зрения практической и человеческой зал был маленьким и едва ли рассчитанным на десять-двенадцать человек.
За таким же массивным и антрацитово-черным столом, приставленным для экономии места вплотную к «базарному прилавку» судьи, сидели друг против друга прокурор и адвокат. За спиной защитника в тесной серой металлической клетке ютился подсудимый. Кроме лавочки, на которой сидел Невезухин, там не было ничего: по мнению властей, столик для письма или документов – ненужная роскошь для обвиняемого.
На скамейках, размещенных в задней части зала, сидели конвоиры в форме и какие-то люди – возможно, родственники или свидетели, а быть может, и просто праздные зеваки.
Когда все уселись, прокурор сделал какому-то человеку в зале манящий жест, и тот словно ящерица проскользнул к государственному обвинителю и уселся за стол рядом с ним.
Судья предположил, что «ящерица», скорее всего, является родственником убитого и проходит по делу как потерпевшая сторона.
Белокурая секретарша поднялась со своего места в уголке и тихим, но приятным голоском доложила:
– Подсудимый под конвоем доставлен в зал суда! Явка свидетелей обеспечена!
– Спасибо, Наташа! – поблагодарил Пилатов девушку, не отводя взгляда от сидящего на скамье подсудимых человека.
Невезухин был молод. На вид ему было не более двадцати пяти лет.
«В самом начале жизненного пути», – подумал судья.
Светлые, коротко остриженные волосы, правильные черты лица – мягкие, лишенные угловатости, столь характерной для закоренелых преступников; прямой нос с небольшой горбинкой и наивный умный взгляд. Взгляд, в котором Пилатов прочитал тяжкое для себя бремя: подсудимый смотрел на него с надеждой! Так смотрят люди, ищущие понимания и поддержки, всё ещё верящие в «чудесную справедливость».
Словно молния, пронзил этот взгляд рассудок судьи. Он уже видел эти глаза раньше – точно такими же глазами на него глядел тот пёс в преследующем Пилатова сне. В глазах Невезухина судья прочитал то, что мог бы прочитать только тот, кто был на его месте «там», в тех зарослях терновника возле грота. Пилатов видел эти глаза – в них читалась не только истинная вера в справедливость, в них была вера в человечество, вера в судью Пантелеймона Пилиповича Пилатова!
Судья невольно опустил глаза, не выдержав чистоты глаз подсудимого. И без того сложный процесс, ещё не начавшись, усложнился мгновенно возникшей у Пилатова предвзятостью внутреннего убеждения. Это убеждение возникло слишком, слишком рано! Ведь Пилатов не мог себе позволить оценивать виновность человека, только лишь раз посмотрев в его глаза, один лишь раз увидев.
И тем не менее это произошло.
С каждым человеком, наверное, хоть раз в жизни бывало такое: посмотришь на человека – и проникаешься к нему доверием и симпатией, словно знаешь, что человек этот действительно хороший! Кто-то называет это чувство интуицией, кто-то предчувствием, а древние называли «третьим глазом»…
Пилатов взял себя в руки, пытаясь сохранять «каменное лицо», и снова обвел взглядом участников судебного процесса. Адвоката он узнал сразу – этот яйцеголовый бездарный выскочка с римским носом и глупой стрижкой, несколько лет назад окончивший заочно юридическую академию, уже неоднократно участвовал в рассмотрении дел.
Адвокат Павел Олегович Ганкин, или как его благодаря подписи в документах «величали», – П. О. Ганкин, знал только один способ «защищать» своих клиентов. Он уговаривал подсудимых сознаваться в содеянном преступлении (причем независимо от того, виноват человек или нет), и после этого за крупную сумму денег обещал уговорить судью «скинуть» несколько лет тюремного срока. Стоит отдать должное тому, что такая система работала практически безотказно – часть «гонорара» получали прокуроры и судьи, остальное забирал себе П. О. Ганкин, а облапошенный «клиент» отправлялся в экзотическое турне по местам не столь отдалённым и не на столько меньший срок, чем рассчитывал!
Посмотрев на остальных, Пилатов заметил, что люди смотрят на него с каким-то ожиданием. Судья понял, что и не заметил, как погрузился в свои мысли – все присутствующие молча ждали от него каких-то действий.
– Подсудимый, встаньте! – спохватившись, громко приказал судья, при этом пытаясь не смотреть в глаза Невезухину.
Обвиняемый послушно поднялся со скамьи.
– Да, Ваша честь? – голос Ивана звучал мягко, в интонации слышались нотки воспитания и интеллигентности.
– Фамилия, имя, отчество? – согласно протоколу, спросил судья.
– Невезухин Иван Васильевич, – ровным и спокойным голосом ответил подсудимый.
– Дата Вашего ареста? – продолжал уточнять анкетные данные Пилатов.
– Двадцатое ноября позапрошлого года!
– Хорошо, садитесь!
Невезухин вернулся на скамью.
– Прокурор, зачитайте обвинительное заключение! – скомандовал судья, придерживаясь регламента.
Государственный обвинитель с вальяжно-надменным видом поднялся со своего места и, раскрыв перед собой дорогую папку, отделанную крокодильей кожей, начал зачитывать свой процессуальный документ.
Начал свою речь прокурор весьма торжественно, в голосе его чувствовалось много апломба и важности. Каждое слово из текста обвинения он произносил с особой тщательностью. Суть же речи ничем не отличалась от текста, вычитанного часом ранее судьей: точнее, всё, слово в слово, было зачитано из него. Речь лилась из уст прокурора ровной струйкой, то ускоряя своё течение, то замедляясь и затихая.
Но Пилатов не слушал государственного обвинителя, так как понимал, что ничего нового он там не услышит. Поэтому судья, чтобы занять себя чем-то, принялся разглядывать «глашатая».
Помощник заместителя городского прокурора, советник юстиции Эраст Тарасович Корефанов, не вызывал у Пилатова никаких симпатий – даже, скорее, наоборот. Чёрные, словно адская смола, глаза, глубоко посаженные и окаймлённые синеватыми кругами, похожими на синяки. Резко очерченный рот с очень тонкими губами и неприятный, шевелящийся как у крысы нос, округлое лицо, «натянутое» на маленькую голову, которая плавно перетекала в плечи. Уродливость и несуразность прокурора довершала напоминающая силуэт гориллы осанка. Пожалуй, так бы попытался описать внешность прокурора Корефанова Пантелеймон Пилипович, если бы решил описать его в литературе.
В целом облик Эраста Тарасовича Корефанова вызывал у судьи очень неприятные ассоциации с каким-то мерзким грызуном вроде опоссума – вонючего зверька, живущего в мусорных кучах. Впрочем, словно в подтверждение удачности аллегории, до нюховых рецепторов судьи донесся перемешанный с ароматом очень дорогих, но безвкусно подобранных духов резкий запах пота со стороны прокурора. Сие непередаваемое в тексте «амбре» медленно растекалось по всей аудитории, усиливаясь пропорционально количеству капель пота, проступающих на прокурорском лбу.
Корефанов, ко всем своим недостаткам, действительно отличался очень высокой потливостью, то и дело отвлекался от чтения обвинительного заключения и утирал чело носовым платком, сопровождая эти жесты глубокими и излишне нарочитыми вздохами, словно желая тем самым подчеркнуть всю тяжесть возложенного на него государством бремени борца за Закон и Порядок.
Когда прокурор закончил свою речь, в которую под конец, отойдя от текста печатного оригинала, добавил от себя несколько пафосных фраз о неотвратимости наказания, и сел на свое место, Пилатов вновь обратился к Невезухину:
– Подсудимый, Вам понятно, в чем Вы обвиняетесь?
– Да, Ваша честь! – поднявшись с места, ответил Иван.
– Вы признаете себя виновным в совершении инкриминированных Вам преступлений?
– Нет, Ваша честь! – твердо ответил подсудимый, смотря прямо в глаза судьи.
Пилатов снова отвел взгляд – он не в силах был выдержать чистоту этого светлого взгляда, полного надежды и веры в добро и справедливость. Ведь, зная систему, судья уже понимал, что Невезухину уготована незавидная участь стать «козлом отпущения». Если родственники парня не сменят адвоката, то Пилатову не удастся «срезать» срок подсудимому даже до минимальной санкции статьи.
Участие Корефанова в судебном процессе также не сулило ничего хорошего – этот прокурор являлся классическим примером циничного карьериста и бюрократа нового времени, наглым и хамовитым подонком, готовым похоронить кого угодно ради денег и собственного успеха.
«Только бы ещё и журналисты в это дело не сунулись!», – вдруг подумал почему-то Пилатов, с сочувствием глядя на подсудимого, стоящего в клетке и ждущего дальнейших вопросов.
Словно нарочно, в ту же секунду дверь в зал распахнулась, и в неё просунулся очень длинный нос, за которым проследовала и маленькая голова с узко посаженными крошечными глазками.
Голова повертелась немного, оглядывая зал.
– Что вам нужно? – поинтересовался у головы Пилатов.
Голова «взяла прицел» на судью, которого, по-видимому, и выискивала своим хищным взглядом, и, обнажив в голливудской улыбке не совсем белоснежные зубы, затараторила в ответ, словно пулемёт:
– Я Варвара Карловна Занозина. Я с местного телеканала. Мы хотели бы освещать ход данного процесса в новостях!
Синхронно со словесной очередью журналистка проскользнула в зал, а за ней – «брелок» в виде бородатого телеоператора с видеокамерой и штативом.
Пилатов задумался: он не мог отказать прессе – по закону судебный процесс Невезухина считался открытым, но, с другой стороны, вопреки своим опасениям даже обрадовался нежданному явлению репортёрши. Это был хороший предлог, чтобы отложить слушание.
– Подавайте ходатайство в письменном виде! – взвесив все «за» и «против», ответил судья журналистке.
Репортёрша снова улыбнулась и, кивнув, исчезла за дверью. Но не успел Пилатов попросить, чтоб госпожа Занозина забрала с собой и «брелка»-оператора, как дверь снова открылась, и в зал вошла репортёрша, размахивая, словно флагом, листком бумаги.
– Вот, у меня уже всё готово, Ваша честь!
– Передайте секретарю! – обрадованно сказал Пилатов.
Журналистка, послушно кивнув, протиснулась к столику секретарши. Наташа, осмотрев документ, пропечатала что-то на ноутбуке и отдала ходатайство Пилатову.
Судья также быстро осмотрел документ и сказал вслух для протокола:
– Суд на месте постановил: ходатайство представителя прессы удовлетворить без права ведения видеосъёмки во время судебного разбирательства. Судебное заседание откладывается на четыре дня – до понедельника!
Зал недовольно загудел.
Пилатов, не обращая внимания на шум, поднялся, и под тихий голос секретарши – «Встать, суд идет! » – обвел аудиторию взглядом человека, не принимающего возражений, и направился к выходу.
Ощутив властность судьи, публика тут же затихла.